Ответы Mail.ru: Что такое Бритва Оккама?
Закон достаточного основания) — методологический принцип, получивший название по имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма Оккама (Ockham, Ockam, Occam; ок. 1285—1349), в упрощенном виде гласящий: «Не следует множить сущее без необходимости» (либо «Не следует привлекать новые сущности без самой крайней на то необходимости») . Этот принцип формирует базис методологического редукционизма, также называемый принципом бережливости, или законом экономии. В издании «Ockam. Philosophical Writings. A Selection Edited and Translated by Philotheus Boehner» (New York, 1957) специалист по истории средневековой философии Филотеус Бёнер сообщает, что чаще всего «Бритва Оккама» даётся автором в такой формулировке: «Без необходимости не следует утверждать многое» (лат. Pluralitas non est ponenda sine necessitate). Более определённо Оккам выразился так: «…множественность никогда не следует полагать без необходимости… [но] все, что может быть объяснено из различия материй по ряду оснований, — это же может быть объяснено одинаково хорошо или даже лучше с помощью одного основания» . Порой принцип выражается в словах «То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего» (лат. Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora). При этом обычно приводимая историками формулировка «сущности не следует умножать без необходимости» (лат. Entia non sunt multiplicanda sine necessitate) в произведениях Оккама не встречается. Однако то, что называют «Бритвой Оккама» , не было сформулировано Оккамом, он всего лишь озвучил принцип, известный ещё со времён Аристотеля и в логике носящий название «закон достаточного основания» . «Бритва Оккама» — это лишь название принципа, а не его атрибуция (указание на авторство) . В современной науке под бритвой Оккама обычно понимают более общий принцип, утверждающий, что если существует несколько логически непротиворечивых определений или объяснений какого-либо явления, то следует считать верным самое простое из них. Примеры * В числе известнейших примеров применения этого принципа служит ответ, который создатель первой теории возникновения Солнечной системы математик и физик Лаплас дал императору Наполеону. Наполеон, якобы, спросил (полушутя, полусерьёзно) : «Что-то я не вижу в Вашей теории места для Бога» . На что Лаплас, якобы, ответил: «Сир, у меня не было нужды в этой гипотезе» . * Когда ученики Платона попросили дать определение человека, величайший философ сказал: «Человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев» . Услышав это, Диоген Синопский поймал петуха, ощипал его, и принеся в Академию, объявил: «Вот платоновский человек!» . После чего Платон вынужден был добавить к своему определению: «И с плоскими ногтями» . * Переформулированный на языке теории информации принцип «бритвы Оккама» гласит, что самым точным сообщением является сообщение минимальной длины.
раньше в древности брились бритвами от Оккама а сейчас все перешли на Жиллетт.
Что такое бритва Оккама?
Под изголовье Фудзиямы
Несу я боль свою, как дань.
И алым кончиком катаны
Рисую трепетную лань.
И принимая боль, смеётся
Вулкана красный полусвет.
Лишь кровь стихами отзовётся:
«Я не убийца, я поэт…».
Когда взорвётся сталь Оккама,
И боль сойдёт из сети ран,
Мне скажет тихо Фудзияма:
«Я не убийца… Я вулкан…»
Руслан Галеев. Бритва Оккама
Что такое «Бритва Оккама»
«Бритва Оккама» (Закон достаточного основания) – методологический принцип, получивший название по имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма Оккама (
В издании «Ockam. Philosophical Writings. A Selection Edited and Translated by Philotheus Boehner» (New York, 1957) специалист по истории средневековой философии Филотеус Бенер сообщает, что чаще всего
Более определённо Оккам выразился так: «…множественность никогда не следует полагать без необходимости… [но] всё, что может быть объяснено из различия материй по ряду оснований, – это же может быть объяснено одинаково хорошо или даже лучше с помощью одного основания».
Иногда принцип выражается в словах «То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего» (лат. Frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora). При этом обычно приводимая историками формулировка «сущности не следует умножать без необходимости» (лат. Entia non sunt multiplicanda sine necessitate) в произведениях Оккама не встречается.
То, что называют «Бритвой Оккама», не было сформулировано Оккамом, – он всего лишь озвучил принцип, известный ещё со времен Аристотеля и в логике носящий название «Закон достаточного основания».
Упрощённо смысл «бритвы Оккама» иногда объясняют так: во всякой теории (гипотезе, рассуждении) следует избегать создания новых понятий, терминов, определений и т.п. сущностей, если без них можно обойтись.
Почему в названии слово «бритва»? Потому что срезает лишнее!
Примеры
• В числе известнейших примеров применения этого принципа служит ответ, который создатель первой теории возникновения Солнечной системы математик и физик Лаплас дал императору Наполеону. Наполеон, якобы, спросил (полушутя, полусерьёзно): «Что-то я не вижу в вашей теории места для Бога». На что Лаплас, якобы, ответил: «Сир, у меня не было нужды в этой гипотезе».
• Когда ученики Платона попросили дать определение человека, величайший философ сказал: «Человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев». Услышав это, Диоген поймал петуха, ощипал его, и принеся в Академию, объявил: «Вот платоновский человек!». После чего Платон вынужден был добавить к своему определению: «И с широкими ногтями».
• Переформулированный на языке теории информации принцип «бритвы Оккама» гласит, что самым точным сообщением является сообщение минимальной длины.
***
Кто такой Оккам
ОККАМ (Ockham, Occam) Уильям (ок. 1285, г. Оккам, графство Суррей, Англия – ок. 1349, Мюнхен, Бавария), английский философ и теолог, францисканский монах, церковно-политический писатель, главный представитель номинализма XIV в., один из последних видных представителей схоластики.
Ещё во время обучения в Оксфорде вступил во францисканский орден. После окончания образования философ остается в Оксфорде преподавать теологию и философию. Активно поддерживал главу францисканского ордена Михаила из Цезены в его споре с папой. В 1323 г. в связи с обвинением в ереси (за высказывания о примате светской власти над властью папы) был вызван папой Иоанном XXII и заточён в тюрьму в Авиньоне, где находился в течение 4-х лет. В 1328 г. ему удалось бежать в Германию к врагу папы, императору Людовику IV Баварскому, которому, по преданию, сказал: «Защищай меня мечом, а я буду защищать тебя пером!». Был отлучён от церкви. Обосновавшись в Мюнхене, Оккам оставался там до самой смерти.
Как политический писатель Оккам выступал против претензий папы на светскую власть, против абсолютизма церковной и светской власти; отстаивал принцип «евангелической бедности», предвосхитив во многом идеи Реформации.
Оккам был одним из крупнейших логиков средневековья, виднейшим представителем номинализма. Благодаря виртуозному владению искусством диалектики он получил от учеников прозвище «Doctor Invincibilis» (Непобедимый Учитель).
Ему принадлежит идея о том, что значение термина всецело определяется его функцией в высказывании; в разработанной им теории консеквенции он фактически различал материальную и формальную импликацию, сформулировал принцип двойственности для конъюнкции и дизъюнкции. Первичным познанием, по Оккаму, является интуитивное, которое включает внешние восприятия и интроспекцию. Понятия, не сводимые к интуитивному знанию и не поддающиеся проверке в опыте, должны быть удалены из науки: «сущности не следует умножать без необходимости». Этот принцип, позже получивший название «бритва Оккама», сыграл важную роль в борьбе против ср.-век. реализма, теории «скрытых качеств», ненаблюдаемых «сущностей» и т.п.
«Бритва Оккама» может рассматриваться как одна из первых ясных формулировок «принципа простоты», требующего использовать при объяснении определенного круга эмпирических фактов возможно меньшее количество независимых теоретических допущений. Принцип простоты проходит через всю историю естественных наук. Многие крупнейшие естествоиспытатели указывали, что он неоднократно играл руководящую роль в их исследованиях. В частности, Ньютон выдвигал особое методологическое требование «не излишествовать» в причинах при объяснении явлений. Вместе с тем понятие простоты не является однозначным (простота в смысле удобства манипулирования, легкости изучения; простота допущений, лежащих в основе теоретического обобщения; независимость таких допущений и т.д.). Неочевидно также, что само по себе стремление к меньшему числу посылок непосредственно связано с повышением эмпирической надёжности теоретического обобщения.
В логике стремление к «экономии исходных допущений» выражается в требовании независимости: ни одна из принятых аксиом не должна выводиться из остальных. Это относится и к принимаемым правилам вывода. С «бритвой Оккама» определенным образом связано и следующее обычное требование к доказательству: в числе его посылок не должно быть «лишних утверждений», то есть утверждений, не используемых прямо при выведении доказываемого тезиса. Это требование «экономии посылок» не является, конечно, необходимым. Оно не представляется также достаточно ясным и не включается в само определение доказательства. Доказательство с «излишними» или чересчур сильными посылками в каком-то смысле несовершенно, но оно остается доказательством.
Оккам придерживался мнения, что «простейшие объяснения – самые лучшие». Опираясь на этот принцип, он приступил к решению проблемы универсалий, однако направил свои рассуждения в иное русло, чем его предшественники. В работах «Сумма всей логики», «Естественная философия», «Сумма логики» он доказывал, что реально лишь отдельное существо, а универсалии существуют лишь в пределах человеческого разума, размышляющего о них. Оккам ни в коем случае не отрицал полезности универсалий, однако он не признавал их реальность.
Следуя схоластическому методу, Оккам создал онтологию трансцендентального бытия, которая была близка идеям Фомы Аквинского и Дунса Скотта. По его мнению, мир состоит из единичных вещей и сущностей, а все познание сводится к внешнему и внутреннему опыту. Всякое истинное знание возможно получить только эмпирически, с помощью органов чувств. Ввиду того, что нет реально существующих универсалий, которые можно было бы созерцать в сознании, разум не может доказать ничего, опираясь только на свои собственные силы. Именно поэтому Оккам, в отличие от Ансельма Кентерберийского считает недопустимыми не только доказательства бытия Бога, но даже сами попытки познать Бога, опираясь только на разум. Следуя за Дунсом Скоттом, Оккам провозглашает, что Бог понимается не разумом (Фома Аквинский, Альберт Великий) и не освещением (Бонавентура), а только верой. Именно веру и интуитивное познание Оккам считает инструментами теологии, а разум может помочь лишь в поиске аргументов. Работы Оккама положили конец попыткам синтеза веры и разума. Разуму полагалось заниматься изучением природы, а вере – постигать Бога.
Школа Оккама заложила фундамент для современной механики и астрономии, а также послужила исходным пунктом для развития современной динамики. Взгляды, которых придерживался Оккам, получили название «современного пути» по сравнению со «старым путем» Фомы Аквинского и Дунса Скотта. Оккам оказал значительное влияние на последующее развитие логики и философии, особенно на Ж. Буридана, Николая из Отрекура и Т. Гоббса. Именно на философии Оккама и были воспитаны Мартин Лютер и другие протестантские реформаторы.
(По материалам «Большой Советской Энциклопедии» и «Большой Энциклопедии Кирилла и Мефодия»)
Бритва Оккама — Вікіпедія
Матеріал з Вікіпедії — вільної енциклопедії.
- Не треба примножувати сутності без потреби
Бри́тва (ле́зо) О́ккама (або принцип простоти) — принцип логіки, який приписують середньовічному філософу-схоласту Вільяму з Оккама. Принцип стверджує, що не треба робити більше припущень, ніж мінімально потрібно. Одне з формулювань самого Оккама: «Numquam ponenda est pluralitas sine necessitate» (Різноманіття не слід припускати без необхідності).[1] Цей принцип також відомий як принцип ощадливості або лезо Оккама (завдяки використовуваній грі слів у латинському оригіналі — зголити також означає знайти істину, відокремити хибне припущення). Інший варіант формулювання: «Сутності не повинні примножуватися» (лат. Entia non sunt multiplicanda).[2]
Те, що називають «бритвою Оккама», не було відкрито самим Оккамом, він лише сформулював відомий ще з часів Арістотеля «принцип достатньої ґрунтовності». «Бритва Оккама» — лише назва принципу і не означає авторства. Альберт Ейнштейн таким чином сформулював принцип «леза Окками»: «Все слід спрощувати доти, поки це можливо, але не більше того». (Everything should be made as simple as possible, but not one bit simpler).[3]
Практичне застосування[ред. | ред. код]
Згаданий принцип лежить в основі всього наукового моделювання і побудови теорій. Згідно з принципом простоти з набору наявних еквівалентних моделей будь-якого явища слід вибрати найпростішу. У будь-якій даній моделі, принцип простоти допомагає нам відкинути («зголити») ті поняття, змінні або конструкції, які непотрібні, щоб пояснити явище. Дотримуючись цих правил, розвиток моделі стане набагато легшим, а виникнення неузгодженостей, двозначностей і надмірностей зменшується.
Хоча принцип може видатися тривіальним, він критичний для конструювання моделей завдяки явищу, відомому як «недовизначеність теорій даними». Для даного набору спостережень або даних завжди існує нескінченний ряд можливих моделей, які пояснюють ці дані. Це виникає тому, що модель зазвичай являє собою нескінченний цілий ряд можливих випадків, з якого спостережувані випадки — тільки обмежена підмножина. На неспостережувані випадки модель розповсюджується за рахунок висновків, що покривають як зроблені, так і потенційні спостереження.
Наприклад, через дві точки на діаграмі спостережень ви можете завжди провести пряму лінію, і зробити висновок, що всі подальші спостереження лежатимуть на тій лінії. Проте, можна також провести нескінченну різноманітність різних, складніших кривих, які проходять через ті ж дві точки, і ці криві так само добре відповідали б емпіричним даним. Тільки принцип простоти в даному випадку вимагає вибрати «пряме» (тобто лінійне) відношення як кандидата на найкращу модель. Подібне міркування може бути поширене на випадок n точок даних, розташованих за будь-яким розподілом.
Хоча цей принцип необхідний для створення моделей складних систем, його використання може призвести до проблем, коли ми вибираємо між гіпотезами, які не еквівалентні (або це невідомо). Критерії простоти часто розрізняються, і часто не ясно, яка гіпотеза найпростіша. До того ж невідомо pro tanto, що найпростіша гіпотеза повинна бути правильною.
У масовій культурі та літературі[ред. | ред. код]
- У серіалі «Цілком таємно», Малдер називає бритву Оккама «принципом обмеженої уяви».
- У серіалі «Доктор Хаус», доктор Хаус, користуючись принципом леза Оккама, визначає діагноз хворого (1 сезон, 3 серія).
- У 2012 році під назвою «Лезо Оккама» вийшла збірка івано-франківського поета Богдана Стрільчика.
- У фільмі «Контакт», користуючись принципом бритви Оккама, спростовують подорож головної героїні до центру галактики.
- У серіалі «Гарна дружина» також використовується цей принцип. В 13 серії 3 сезону адвокат казначейства хоче довести, що адвокат, який захищає Біткоіна і є сам Біткоін (людина, яка придумала віртуальну валюту).
- У серіалі «Клініка» в 7 сезоні 1 серії діагноз поставили за принципом леза Оккама, коли лікар Кокс подивився на бороду свого колеги.
- У серіалі «Менталіст» в 2 сезоні 14 серії згадується принцип леза Оккама при розкритті убивства колишнього члена банди.
НЕ ПОРЕЖЬТЕСЬ БРИТВОЙ ОККАМА | Наука и жизнь
Наука и жизнь // Иллюстрации
Уильям Блейк. Гравюра «Начало времён» (1824). Бог Отец измеряет своё создание.
Фронтиспис перевода книги Ньютона «Принципы математики» на французский язык. На гравюре изображён Ньютон, осеняющий своей мудростью Вольтера посредством отражающего зеркала, которое держит в руках маркиза дю Шатле.
Исааку Ньютону (1643—1727) — английскому математику, механику, астроному и физику — принадлежат величайшие открытия.
Рене Магритт. «Воспроизведение под запретом» (фрагмент картины) (1937).
‹
›
Есть ключи, которыми ничего нельзя открыть. Есть замки, к которым не подобрать ключей. Есть бритва, которой невозможно порезаться, но с помощью которой тем не менее учёные в течение многих лет отрезали от живого дерева науки многочисленные ветви, веточки и даже целые стволы, полагая их лишними.
Бритву эту не подержишь в руках, но тем не менее каждый научный работник знает, как ею пользоваться. Иногда эту бритву называют скальпелем, и, что самое любопытное, человек, который якобы придумал это название, понятия не имел о том, что в далёком будущем потомки именно так назовут результат его долгих размышлений о знании, природе и человеке.
Правильнее было бы упомянутые режущие предметы назвать тем, чем они и являются на самом деле — научным принципом, едва ли не главным в научной методологии. Современная, привычная слуху, формулировка принципа звучит так: «Не умножай сущности сверх необходимого». Его ещё называют законом экономии мышления. Авторство же приписывают английскому монаху-францисканцу, философу-номиналисту Вильяму Оккаму, жившему в первой половине XIV века.
Оккам, впрочем, вовсе не был автором закона экономии мышления, а формулировка «Не умножай сущности сверх необходимого» в трудах этого действительно уникального философа ни разу не встречается. В своих работах он переформулировал принцип, известный ещё со времён Аристотеля, один из принципов логики — закон достаточного основания.
Доктор Филотеус Бенер, специалист по истории философии Средневековья, утверждает, что чаще всего в работах Оккама принцип экономии мышления формулируется так: Pluralitas non est ponenda sine necessitate, что в переводе с латыни означает: «Без необходимости не следует утверждать многое».
Один из известных примеров использования бритвы Оккама: диалог математика и физика Лапласа с императором Наполеоном. Лаплас рассказал Наполеону о своей теории происхождения Солнечной системы.
— Интересно, — сказал император. — Но почему-то в вашей картине мира я не увидел Бога.
— В этой гипотезе, сир, я не нуждался, — якобы ответил Лаплас, продемонстрировав свою приверженность принципу Оккама: действительно, зачем вводить предположение о существовании высшей силы, если движение тел во Вселенной вполне можно рассчитать с помощью обычных законов механики?
Бритвой Оккама, сами о том не догадываясь, мы постоянно пользуемся в повседневной жизни. Проблемы выбора возникают перед нами каждый день и каждый час. И, скорее всего, мы следуем пословице: «Из двух зол выбирают меньшее» — тоже одна из формулировок принципа Оккама, его бытовой вариант.
Подумав, мы наверняка вспомним множество других примеров, когда принимали жизненные решения, действуя строго по науке, причём по науке, проверенной временем: «Решай проблемы по мере их поступления», «если вместо сложной можно решить простую задачу, так и сделай».
О том, как действует принцип Оккама в науке, написаны сотни монографий. Принцип этот стал почти таким же основополагающим в методологии науки, как принцип относительности в физике или принцип исключённого третьего в логике. Много раз менялась формулировка, но суть всегда оставалась неизменной.
Всё это прекрасно, но возникает вопрос: до каких пределов действует принцип Оккама? Наступает ли такой момент, когда его следует отбросить, потому что мы вышли за пределы его применимости?
Ведь — и об этом гласит другой основополагающий принцип естествознания — всё в мире относительно, в том числе и законы природы, о которых мы думаем, что они неизменны и вечны. Закон всемирного тяготения, оказывается, действует далеко не до самых границ наблюдаемой Вселенной: на расстояниях, сравнимых с размерами скоплений галактик, начинает проявлять себя странная сила, противоположная силе тяжести и заставляющая мироздание ускоренно расширяться, невзирая на присутствие множества сильнейших центров притяжения.
Закон сложения скоростей — главный закон физики вплоть до ХХ века — перестаёт действовать, если скорости движущихся тел приближаются к скорости света. Законы классической физики не действуют, когда мы погружаемся в мир атомов и элементарных частиц. А квантовые законы, в свою очередь, также становятся неприменимы, если попытаться исследовать совсем уж маленькие области пространства (меньше планковской длины) и времени (меньше планковской длительности).
Мировые постоянные, оказывается, постоянны в течение определённого времени, и та же скорость света, измеренная с огромной точностью, могла быть другой на ранних стадиях эволюции Вселенной.
Вернусь к вопросу: неужели бритва Оккама во все времена и при всех обстоятельствах остаётся такой же острой и совершенно необходимой не только для учёного, пытающегося разобраться в тайнах природы, но и для нас в повседневной жизни?
Бывают ли в науке ситуации, когда закон экономии мышления перестаёт действовать?
Бывают ли в жизни ситуации, когда принцип «Решай проблемы по мере их поступления» становится неприменим?
Конечно. Сколько угодно.
Дело в том, что и наука, и наша повседневная жизнь не текут плавно, как река с равномерным течением. Время от времени и в науке и в жизни происходят события, требующие особых решений. Такие точки в жизненном (или научном) пространстве называют точками бифуркации. Момент, когда решается судьба. Момент, когда старую, отжившую теорию должна заменить принципиально новая. Момент, когда — по Гегелю — количество переходит в качество и должно возникнуть в науке или в нашей жизни что-то такое, чего раньше в помине не было.
Не приведи господь в этот момент воспользоваться для разруливания ситуации старой верной бритвой Оккама! Вы пройдёте мимо великого открытия. Или мимо своего счастья в жизни. Мимо удачи и успеха, которые могут и не повториться никогда.
В общем, принцип Оккама хорош тогда, когда в научном исследовании нет качественных скачков, а в жизни — качественных перемен.
В науке есть открытия «текущие», а есть такие, которые взламывают основы, заставляют посмотреть на окружающий мир новым взглядом. Первые открытия совершаются в полном соответствии с принципом Оккама, вторые — с его нарушением. В те древние времена, когда жил Аристотель, и в те Средние века, когда жил Оккам, и даже позднее — вплоть до века Просвещения, — наука развивалась постепенно, методически накапливая информацию, раскладывая её по полочкам систематизации. Качественных скачков не происходило — да и жизнь текла у большинства людей так же медленно и очень редко требовала принятия неожиданных, не вытекавших из предыдущего опыта решений.
Принцип Оккама потому и появился именно в XIV веке, что в то время уже можно было, обернувшись назад, увидеть, как уверенно, шаг за шагом, не совершая лишних движений, развивалась наука. Взять, к примеру, геоцентрическую систему Птолемея. Земля — в центре, вокруг нас обращаются семь планет, Солнце и Луна. В первые христианские века расчёты по этой системе прекрасно описывали видимое движение небесных светил. Со временем, однако, ряд наблюдений становился всё более длинным, сами наблюдения — более точными, и начали накапливаться ошибки. Планеты (по Птолемею) не только кружатся вокруг неподвижной Земли, но совершают и другие движения — обращения по эпициклам. Эпициклы Птолемей ввёл, чтобы объяснить возвратные движения планет, что соответствовало и наблюдениям, и принципу Оккама (точнее — уже существовавшему в то время Аристотелеву принципу экономии мышления).
Что сделали астрономы, когда накопились неточности в описаниях движений планет? Они ввели новые эпициклы в дополнение к старым. Вполне по-оккамовски. После этого видимые движения планет стали опять соответствовать расчётным. Истина восторжествовала. В том числе и методическая истина — не выдумывай лишних сущностей!
Прошли века, и видимые положения планет опять начали слишком сильно отличаться от предвычисленных по теории Птолемея. Что нужно было сделать согласно «принципу экономии мышления»? Естественно, добавить к уже существовавшим планетным эпициклам новый — ещё одну маленькую окружность, по которой должна обращаться планета. И опять удалось бы привести наблюдаемое в соответствие с предсказанным. Это ли не торжество научного расчёта? Это ли не торжество принципа Оккама?
Безусловно. И потому, когда в начале XVI века накопились новые примеры отклонения планетных движений от предсказанных по теории Птолемея, принцип Оккама (уже известный европейским учёным)потребовал, не создавая лишних сущностей, добавить к планетным вращениям ещё одно и в очередной раз привести наблюдения в соответствие с теорией. Существовали ли чисто научные причины, по которым Коперник вынужден был отказаться от теории Птолемея и заявить, что Земля и планеты обращаются вокруг Солнца? Нет, не существовали. Ещё очень долгое время астрономы могли бы, добавляя новые эпициклы, подгонять теорию к наблюдениям, не впадая при этом в противоречие с церковными догматами, что в те тёмные времена было, возможно, даже важнее правильной интерпретации наблюдений. И всё же до конца жизни Коперник стоял на своём, противореча не только важнейшему в науке принципу Оккама, но и всемогущей церкви…
Коперник увеличил сущности сверх необходимого — заставил планеты обращаться вокруг Солнца, и не только планеты, но и Землю тоже, сдвинув её из центральной точки в мироздании, где она покоилась долгие тысячелетия.
Ещё один пример. С чего вдруг мореплавателю по имени Христофор Колумб вздумалось плыть на запад, а не на восток, чтобы добыть для испанских монархов восточные пряности? Не надо было создавать сущностей сверх необходимого! Разве не было в те годы множества уже освоенных путей, ведущих в Персию и Индию? И разве не существовало множества путей на восток, ещё не освоенных путешественниками? Да сколько угодно! Значит, здраво рассуждая, следовало Колумбу снарядить ещё одну экспедицию, попытаться пройти к Индии чуть севернее уже проторенного пути. Или чуть южнее. Вариантов — множество. Каждый соответствовал принципу Оккама — и, конечно, здравому смыслу.
Именно здравый смысл и подсказывал испанским монархам, что не нужно слушать бредней генуэзца и тем более не следовало давать ему денег. Замечательно, конечно, что Колумбу удалось добиться своего, но разве отплытие на запад трёх каравелл не стало попранием самого важного в то время научного и житейского принципа?
А зачем, спрашивается, великий физик Исаак Ньютон начал собственноручно строить телескопы совершенно нового типа — зеркальные вместо линзовых? Принцип Оккама его к этой деятельности не побуждал. Даже через двести лет после Галилея развитие линзового телескопостроения не достигло своего предела: ещё не были построены линзовые гиганты Джона Гершеля, и лишь в конце XIX века астрономам стало ясно, что строить линзовые телескопы с диаметром входного отверстия больше метра нет никакого физического смысла. Вот в это время и следовало бы, согласно принципу Оккама, переходить на новый тип телескопов. На самом же деле первый зеркальный телескоп построил Исаак Ньютон, рискуя при этом порезаться не об острые края выброшенных им линз, а о бритву Оккама, которую он взял за самое остриё.
Ньютон явно увеличил число сущностей (видов оптических приборов, используемых в астрономии) сверх необходимого. Это потом уже его последователи, развивая технику телескопостроения, постепенно и вполне по Оккаму модифицировали телескопы-рефлекторы, умножая сущности ровно настолько, насколько этого требовали ближайшие потребности. Меняли расположение главного фокуса, увеличивали размеры зеркал, даже прорезали в зеркалах круглые отверстия, чтобы пропустить луч света, — всё по Оккаму, всё постепенно. До тех пор пока в конце ХХ века не сделали очередной скачок в телескопостроении.
Вернувшись, однако, к Ньютону, зададим ему риторический вопрос: на каком, скажите, основании, сэр Исаак, вы объявили открытый вами закон тяготения всемирным? Да, вы убедились в том, что тела вокруг вас (и вы сами) притягиваются Землёй — это экспериментальный факт. Бритва Оккама, не допускавшая увеличения сущностей сверх необходимого, требовала: попробуй узнать, притягивает ли Луна тела, находящиеся на её поверхности. Узнай, притягивает ли тела Солнце. Марс? Юпитер? Венера? Увеличивай сущности по одной, не больше. Но даже если каким-то образом удастся, находясь на Земле, доказать, что и на Марсе яблоки точно так же падают с деревьев, это ещё не основание объявлять закон тяготения действующим в любом, сколь угодно удалённом, уголке Вселенной.
Тем не менее Ньютон это сделал, подняв астрономию на качественно новый уровень и придав эмпирическим законам Кеплера силу физического доказательства.
Разве только в астрономии и физике бритва Оккама становилась тупой всякий раз, когда кто-то делал качественный скачок по сравнению с прошлыми достижениями? Зачем в 1813 году Джордж Стефенсон начал строить свои неуклюжие и поначалу довольно опасные в работе паровозы? Разве он не понимал, что это лишняя сущность? Разве лошади перестали выполнять свои обязанности, или вдруг потребовалось от бедных животных совершать такое, чего они не могли сделать в силу своей физической организации? Но как развивалась бы техника в ХIХ веке, не сделай Стефенсон своего изобретения?
А небезызвестный Фултон почему вдруг явился к Наполеону с предложением строить громоздкие и неуклюжие пароходы вместо быстрых и красивых парусных судов? Разве парусный флот в 1807 году полностью исчерпал свои возможности? Нет, уже после Фултона появились, например, чайные клиперы, та же знаменитая «Катти Сарк» — значит, были в то время новые и совершенно необходимые сущности в парусном кораблестроении, было ещё куда развиваться парусному флоту. И значит, правильно поступил император, послав Фултона с его пароходом куда подальше, — Наполеон, видимо, был приверженцем принципа Оккама.
А Константин Циолковский? Для чего он взбудоражил народ своими никому не нужными ракетами? В то время даже первые самолёты ещё не поднялись в воздух. Бритва Оккама требовала довести до логического конца технологии средств полёта «легче воздуха», потом плавно перейти к полётам аппаратов «тяжелее воздуха», выжать из самолетов всё, что они могли дать, включая использование реактивного принципа, а потом уж… По идее, если следовать принципу Оккама, до первых ракет человечество должно было дойти (долететь?) в конце ХХ века, когда самолёты поднялись к верхним границам стратосферы и без использования ракетных двигателей уже невозможно стало развивать самолётостроение.
Циолковский на сто лет опередил время — и заставил человечество выйти в космос на полвека раньше, чем это могло произойти при точном следовании принципу Оккама.
Число подобных примеров злостного нарушения принципа можно множить и множить. Вывод очевиден: принцип Оккама нарушался всегда, когда количественное развитие сменялось качественным скачком. Число сущностей (новых предположений, идей, гипотез, теорий) увеличивалось сразу и значительно сверх необходимого, а потом, в рамках уже новой научной или технической парадигмы, опять начинал действовать принцип Оккама, точно дозируя всё новое и не позволяя учёным и изобретателям скакать вперёд по дороге, по которой следовало идти медленно, каждый шаг поверяя требованиями реальности.
Двадцатый век и вовсе сбросил принцип Оккама с постамента. Не умножай сущности сверх необходимого? Сугубо научный метод прогнозирования открытий стал насмешкой над принципом Оккама, поскольку предложил для решения научной или технической проблемы сразу огромное количество идей — собственно, все, какие только возможны, даже такие, которые не только умножают сущности сверх необходимого, но описывают сущности, которые никогда не будут исследованы за ненадобностью или фантастичностью.
Именно с помощью такого антиоккамовского метода швейцарский астроном и физик Фриц Цвикки в 1942 году предсказал более 40 тысяч (!) разнообразных типов ракетных двигателей и тогда же выдвинул гипотезу о существовании «адских» звёзд. Четверть века спустя их действительно обнаружили астрономы и дали им новое название — «чёрные дыры». Между тем в том же 1942 году, когда из печати вышла статья Цвикки и его коллеги Франца Бааде, где были описаны новые типы звёзд, не только чёрные дыры, но и нейтронные звёзды, о которых тоже шла речь в этой работе, были для астрофизиков сущностями совершенно лишними! Ещё много лет после публикации астрофизики пребывали в уверенности, что все звёзды в конце жизни превращаются в белые карлики…
Что хорошо для науки, то смертельно для литературы, в частности — для научной фантастики. Наука — если не говорить о качественных скачках — развивается последовательно и равномерно и на определённом этапе полностью подчиняется принципу Оккама. А фантастика, в которой каждая следующая идея строго вытекает из предыдущей и является прямым и единственным её следствием, никому не интересна.
Принципу Оккама соответствовала, например, советская фантастика времён позднего сталинизма: достаточно вспомнить произведения В. Немцова, В. Охотникова, А. Казанцева. Идеи, не создавшие ни единой сущности сверх той необходимости, что вытекала из решений партии и правительства о развитии советской науки и техники. Если сегодня нефть добывают с глубины десяти метров, то фантасты тех лет описывали добычу с глубины двадцати метров. Если сегодня тракторы работают на бензине, то писатели выдвигали «смелую гипотезу», что они будут работать на электричестве, а вот атомный трактор становился уже лишней сущностью…
Что стало с фантастикой ближнего прицела, говорить не буду. Кто сейчас о ней помнит, кто перечитывает?
В фантастике (как считалось: в отличие от науки) принцип Оккама не действовал никогда. Наоборот: хорошая фантастика немыслима, если автор не создаёт всё больше новых сущностей сверх необходимого: машина времени, нашествие инопланетян, гиперпространство, кейворит (материал, экранирующий тяготение), роботы, подводные цивилизации, атомная война (тема, появившаяся тогда, когда о высвобождении атомной энергии не помышляли даже физики), хроноклазм (парадокс путешествий во времени), коллективный разум… Любители фантастики сами вспомнят огромное количество замечательных произведений, идеи и сюжеты которых попирали принцип Оккама самым недвусмысленным образом. Собственно, именно такие идеи и создали научно-фантастической литературе заслуженную популярность и славу.
И в этом фантастическая наука принципиально, казалось бы, отличается от обычной науки. На самом же деле и в фантастической науке действуют точно такие же методологические принципы: неизменная бритва Оккама отсекает всё лишнее на стадии спокойного развития фантастических идей, а когда происходит слом, когда необходимо возникновение качественно новых идей и ситуаций, принцип Оккама отбрасывается, как тормозящий движение.
За примерами далеко ходить не приходится. Фантастика ближнего прицела уже упоминалась. Время её закончилось после появления «Туманности Андромеды» И. Ефремова.
Фантастическая наука развивается, однако, по своим внутренним законам. Принципиально новая фантастическая идея открывает, как и в науке, новое поле для исследований, точнее — для произведений, эту идею разрабатывающих. Уэллс придумал машину времени, и в течение полувека остальные авторы-фантасты посылали своих героев в прошлое и будущее, всё дальше и дальше, постепенно расширяя географию путешествий и временны´е рамки. Вполне в духе принципа Оккама. И только появление в 1956 году рассказа Джона Уиндема «Хроноклазм» взорвало спокойное движение от цели к цели. Простая, казалось бы, мысль: если отправиться в прошлое, то можно найти там и убить собственную бабушку. Тогда не родятся ваши родители, не родитесь вы, и кто тогда отправится в прошлое, чтобы совершить убийство?
Идея противоречила принципу Оккама: кто, действительно, просил Уиндема сворачивать в сторону с проторённых тропинок в прошлое и будущее, когда оставалось ещё так много неосвоенных и неописанных территорий? Но после «Хроноклазма» писать по-старому стало уже невозможно. Временно восторжествовал противоположный принцип, а потом фантасты принялись развивать многочисленные версии парадоксов путешествий во времени, опять увеличивая сущности только в случае необходимости. До следующего качественного скачка…
То же самое происходило и в других «фантастических полях». Чапек придумал роботов, и сотни фантастов в течение тридцати лет медленно и постепенно, идея за идеей разрабатывали этот участок, не придумав, по сути, ничего принципиально нового. И лишь когда Айзек Азимов опубликовал свои три закона роботехники, мир фантастических идей опять взорвался (не было ведь у Азимова никакой видимой необходимости сводить воедино этику роботов и человека!), и фантастика о роботах получила толчок в развитии, вышла на новое неосвоенное литературное поле — и до сих пор это поле осваивает в полном соответствии с принципом Оккама. Пока не появится автор, который придумает такое…
Литература, в отличие от науки, занятие всё-таки индивидуальное, и многое здесь определяется темпераментом автора, его личной настроенностью на новое. Что ему больше по душе? Уэллс, нарушив принцип Оккама, создал столько новых фантастических полей, сколько никто до него и никто после. А другой классик научной фантастики, Жюль Верн, явно тяготел к принципу Оккама, хотя, надо отдать ему должное, когда понимал необходимость «взрыва», вполне этим принципом пренебрегал. Гигантская Колумбиада в романе «С Земли на Луну» и модернизированный монгольфьер из «Шести недель на воздушном шаре» — это использование в фантастике бритвы Оккама, нет там сущностей, созданных сверх необходимого. А «Робур-завоеватель» и «Один день американского журналиста» — явное нарушение.
В заключение несколько слов о том, почему такая важная наука, как футурология, часто ошибается, предсказывая будущее всего-то на десять—пятнадцать лет, и почему футурологи в последнее время даже не берутся создавать детальные модели относительно далёкого будущего — всё равно, мол, всё будет не так, всё будет иначе.
И это естественно: ведь основной приём, которым пользуются футурологи, рассчитывая свои модели, — приём экстраполяции, приём продолжения в будущее уже существующих тенденций. Это торжество принципа Оккама — футуролог использует уже имеющиеся сущности, не создаёт ничего нового. Сегодня налицо тенденция уменьшения народонаселения в России и во многих других развитых странах; футуролог продолжает её в будущее и горестно восклицает: если так будет продолжаться, то уже в 2050 году в России почти не останется трудоспособного населения. Что будет дальше, вообще покрыто туманом, и рассуждать об этом уважающий себя футуролог не станет, прекрасно понимая, что нынешняя тенденция не может продолжаться сколь угодно долго, появится другая тенденция… какая? Этого футуролог не знает, а создавать новую сущность не может — ведь тогда футурология перестанет считаться строгой наукой, а станет как раз тем, чем, по идее, и должна быть: жёсткой научной фантастикой.
И потому именно писатели-фантасты, которым принцип Оккама не указ, становятся порой лучшими футурологами, нежели дипломированные специалисты. Хороший автор, работающий в области жёсткой научной фантастики, продолжив в будущее ту же тенденцию, о которой сообщают футурологи (часто — ad absurdum), не останавливается, разводя руками (что, мол, делать — бритва Оккама…), а придумывает качественно новую идею, совершенно новую ситуацию, ломает тенденцию, находит выход. Может, совершенно неправильный, но достаточно часто — всё-таки верный. Фантаст создаёт сущность сверх необходимого — и выигрывает.
Конечно, и ошибиться может запросто. Писатель-фантаст может себе это позволить, репутация фантастической литературы от этого не пострадает, особенно если написано произведение талантливо и читается, как говорят, на одном дыхании. Учёный слишком дорожит своей репутацией, он всегда помнит о бритве Оккама. Для футуролога принцип этот становится даже не бритвой, а настоящим дамокловым мечом…
***
За семь столетий, прошедших после того, как францисканский монах Оккам сформулировал методологический принцип экономии мышления, в науке успело сформироваться (да и развенчаться тоже) множество мифов. Один из них: без применения бритвы Оккама наука существовать не может. Не нужно измышлять лишних сущностей!
Если учёный хочет, чтобы в его науке воцарился застой, чтобы принципиально новые открытия проходили мимо его сознания, если, иными словами, он хочет спокойного существования в «научном болоте», что ж — пусть берёт принцип Оккама на вооружение и любую проблему атакует с этой обоюдоострой бритвой в руке. Ничего принципиально нового он в науке — особенно в современной — не откроет.
И в этом — то общее, что объединяет науку и научную фантастику.
Бритва Оккама | LessWrong на русском
Чем сложнее объяснение, тем больше свидетельств необходимо, чтобы просто определить его в пространстве убеждений (в Традиционной Рациональности это формулируется вводящим в заблуждение образом, скажем, «чем сложнее утверждение, тем больше требуется оснований, чтобы его принять»). Как можно измерить сложность объяснения? Как определить, сколько свидетельств потребуется?
Допустим, вы, проведя какие-то эксперименты, получили ряд интересных результатов. Почему эти данные выглядят именно так, а не иначе? На ум приходят несколько объяснений, но какое из них выбрать?
Кажется, пришло время вспомнить принцип бритвы Оккама, точнее, следующую его формулировку: «следует считать верным самое простое объяснение, не противоречащее собранным данным». Но как оценить степень простоты? Роберт Хайнлайн как-то заявил, что самое простое объяснение звучит так: «Женщина, живущая дальше по улице — ведьма, значит это сделала она».
Становится понятно, что длина предложения на естественном языке — не очень хороший способ измерить «сложность». И нельзя утверждать, что теория «вписывается» в факты просто потому что не может опровергнуть их — этого недостаточно.
Но в чём причина того, что длина предложения — плохая мера сложности? Потому что, произнося предложение, ты используешь обозначения для понятий, которые знает слушатель, и именно в них слушатель уже хранит сложность. Скажем, можно превратить предложение Хайнлайна в аббревиатуру «ЖЖНВТСО!», тогда всё объяснение можно сообщить одним словом. Или, ещё лучше, можно дать предложению короткий произвольный код навроде «фнорд!». Уменьшают ли эти действия сложность? Нет, потому что тогда собеседнику нужно заранее сказать, что «ЖЖНВТСО!» означает «Женщина, живущая напротив — ведьма, так сделала она». «Ведьма», в свою очередь, тоже обозначение для ряда очень необычных утверждений, и то, что все знают, каких именно, не означает, что «ведьма» — это просто.
Гигантский электрический искровой разряд падает с неба, сжигая дерево, и древние скандинавы говорят: «Наверное, какая-то могущественная личность разгневалась и бросила в дерево молнию». Человеческий мозг — самый сложный артефакт во всей известной вселенной. Гнев выглядит простым лишь потому, что мы не видим всей паутины нейронов, отвечающей за эту эмоцию (Представь, как трудно было бы объяснить пришельцам без чувства юмора, почему мы смеёмся над «Летающим цирком Монти Пайтона». Но это не говорит, что люди лучше пришельцев — у людей нет ощущения фнордотоватости). Сложность гнева, и, конечно, сложность разума, не бросилась в глаза авторам гипотезы о Торе, агенте-швыряющим-молнии.
Чтобы человек понял гипотезу Тора, нужно всего лишь бросить пару фраз. Чтобы человек понял уравнения Максвелла, нужно пересказать ему несколько книг. У людей есть встроенное понятие «гнев», но нет встроенного понятия «дифференциальное исчисление». Придётся объяснять язык, и язык, лежащий за языком, и основы математики, и лишь потом можно начинать лекцию об электричестве.
И всё же кажется, что в каком-то смысле уравнения Максвелла проще, чем человеческий мозг, или чем швыряющий-молнии-агент.
Вот разгадка: как выяснилось, намного проще написать компьютерную программу, симулирующую уравнения Максвелла, чем компьютерную программу, симулирующую пронизанный эмоциями разумный мозг Тора.
В алгоритмической теории информации «сложность описания» измеряется длиной кратчайшей компьютерной программы, выводящей это описание. Прежде чем говорить о «кратчайшей компьютерной программе», нужно задать пространство компьютерных программ, для чего нужен язык и интерпретатор. Индукция Соломонова использует машины Тьюринга (точнее, последовательности битов, задающие машины Тьюринга). Что делать, если тебе не нравятся машины Тьюринга? Можешь заплатить некоторый фиксированный штраф за сложность и спроектировать универсальную машину Тьюринга, которая будет интерпретировать любой код на том языке, который тебе нравится. Штраф за сложность зависит лишь от размера универсального интерпретатора для выбранного языка программирования, и поэтому различные формулировки в некотором смысле совершенно равносильны.
На мой взгляд, лучшая формулировка индукции Соломонова — требующая, чтобы компьютерная программа делала не детерминистическое предсказание, а приписывала строкам вероятности. Например, программа, объясняющая поведение симметричной монеты, будет просто приписывать одинаковую вероятность всем $2^N$ строкам длины $N$. Как понимать «объясняющая поведение» или «не противоречащая данным»? Чем больше вероятность, которую программа приписывает полученным данным, тем лучше программа их «объясняет». И сумма всех вероятностей должна равняться единице, и поэтому, чтобы лучше «объяснить» одну возможность, программа должна забрать сколько-то вероятностной меры у другой возможности, и теперь она будет «объяснять» её хуже. Монета не может в 100% случаев выпадать орлом, и в 100% случаев выпадать решкой.
Что можно сказать про оптимальный компромисс между сложностью программы и её способностью объяснять данные? Если забыть о сложности и думать только об объяснении, то лучшими будут программы, предсказывающие данные детерминистически, то есть приписывающие им 100% вероятность. Если монета выпала «ОРРООР», то программа, заявляющая, что монета фиксирована и изначально должна была показать «ОРРООР», объясняет данные в 64 раза лучше, чем программа, считающая монету симметричной. С другой стороны, если рассматривать только сложность, то гипотеза о симметричной монете всегда проще любой другой гипотезы. Даже если монета выпадает «ОРООРОООРООООРОООООР…». Гипотеза «монета симметрична» действительно проще и объясняет эту последовательность точно также хорошо, как и любую другую последовательность из 20 бросков — не лучше и не хуже — но легко увидеть другую гипотезу, выглядящую не слишком уж сложной, и объясняющую эти наблюдение намного лучше.
Программа, которой позволили хранить дополнительный бит информации, способна в два раза урезать пространство возможностей, и, следовательно, приписать в два раза больше вероятности точкам в оставшемся пространстве. Отсюда выходит, что один бит сложности должен стоить как минимум двукратного улучшения способности объяснять. Поэтому программа, в явном виде хранящая инструкцию «приписать ОРРООР 100% и 0% всем остальным», не сможет выиграть у всех остальных программ. Шесть бит, отведённые на хранение «ОРРООР» сводят на нет всю достоверность, полученную 64-кратным улучшением способности объяснять. Иначе, рано или поздно, придётся решить, что все симметричные монеты фиксированы.
Если, конечно, эта программа не написана умно, и не пытается сжать строки данных. Во всех остальных случаях перемещение информации из данных в код не помогает укрепить достоверность программы.
Как именно работает индукция Соломонова? Нужно расcмотреть все допустимые программы (если допустима любая программа, то индукция становится невычислимой), причём каждая программа имеет априорную вероятность, равную $(1/2)^N$, где $N$ — её длина в битах, а затем вероятность корректируется, исходя из того, насколько хорошо программа объясняет данные на текущий момент. В результате получается группа «экспертов» различной степени достоверности, могущая предсказывать следующие биты: просто просуммируй мнения, умножив их на весовой коэффициент авторитета.
Принцип минимальной длины сообщения почти эквивалентен индукции Соломонова. Сначала ты посылаешь строку, описывающую код, а затем строку, описывающую данные, используя этот код. Объяснение, создающее кратчайшее суммарное сообщение, считается лучшим. Если приравнять набор возможных кодов к пространству всех компьютерных программ и считать сообщение-с-определениями универсальным интерпретатором, то принцип минимальной длины сообщения почти эквивалентен индукции Соломонова (почти — потому, что он выбирает кратчайшую программу, а не суммирует все возможные программы).
Это позволяет яснее увидеть проблему с использованием фразы «женщина, живущая напротив — ведьма, так сделала она» для объяснения закономерности в последовательности «0101010101». Если ты отправляешь другу письмо, пытаясь описать последовательность, которую ты наблюдал, тебе придётся сказать: «женщина, живущая напротив — ведьма, она сделала так, что последовательность вышла 0101010101». Обвинения в колдовстве не позволили сократить вторую половину сообщения. Тебе по-прежнему нужно описать, во всех подробностях, порождённые её запретным искусством данные.
Колдовство объясняет известные данные в том смысле, что оно качественно их разрешает. Но это лишь потому, что колдовство позволяет вообще всё, как и флогистон. Поэтому, после того, как слово «ведьма» сказано, тебе всё равно предстоит описать все наблюдения, не упуская даже мельчайшей детали. Посылая сообщение о колдовстве, ты не сжимаешь сообщение с данными. Первое сообщение — бесполезный пролог, мёртвый груз, увеличивающий суммарную длину.
Подвох фразы «так сделала ведьма» спрятан в слове «так». Как именно сделала ведьма?
Конечно, благодаря эффекту знания задним числом, якорению, лжеобъяснениям, лжепричинности, предвзятости подтверждения и целенаправленным размышлениям, может казаться совсем очевидным то, что, если женщина ведьма, то, конечно же, она заставит монету выпасть 0101010101. Но это уже отдельный разговор.
Избавьтесь от лишнего, но не перестарайтесь: как применять бритву Оккама в повседневной жизни
Бритва Оккама — это принцип, который гласит: если есть два способа объяснить одно явление, следует выбрать тот, что проще. Farnam Street простым языком описал, как этот принцип работает и где применяется, а «Цех» подобрал советы, как использовать бритву в работе и творчестве.
«Не следует множить сущее без необходимости» — так сформулировал эту идею философ-номеналист Уильям из Оккама, который жил в XIV веке и был монахом-францисканцем. Строго говоря, Оккам не изобретал свою «бритву» — похожим способом мышления пользовались еще со времен Аристотеля, но он успешно ее популяризировал среди современников.
Работа этого метода согласуется с законами термодинамики — для того, чтобы совершить определенное действие, требуется минимально необходимое количество энергии — и не больше. В наше время этим принципом руководствуются ученые, врачи и юристы, но это не значит, что ее нельзя применять и в повседневной жизни.
Всё следует упрощать до тех пор, пока это возможно, но не более того
В научной работе специалисты предпочитают двигаться от простого к сложному. Если одно и то же явление можно объяснить двумя способами, для доказательства выберут тот, что включает в себя меньше переменных. Во-первых, так гипотезу будет проще проверить, а если результаты окажутся неполными, то к следующей проверке ее можно будет расширить. Во-вторых, более простое исследование зачастую оказывается более дешевым, а значит вероятнее получит финансирование.
Ньютон придерживался точки зрения, что для объяснения законов природы требуются лишь истинные и обоснованные причины, Эйнштейн при работе над теорией относительности стремился сделать все элементы как можно более простыми, но не лишенными доказательств, а Хокинг в «Краткой истории времени» писал, что, может, и существует во вселенной что-то сверхъестественное, но лучше исключить из теории все домыслы, которые мы не можем наблюдать.
Если ты слышишь топот копыт, то это скорее лошадь, чем зебра
Современные врачи предпочитают пользоваться бритвой Оккама при определении болезни. Во время дифференциальной диагностики они рассматривают все болезни с симптомами пациента, а затем постепенно проверяют и исключают неподтвердившиеся и маловероятные.
Так, при эпидемии гриппа пациента, проявляющего симптомы гриппа, скорее всего будут лечить именно от него, чем от чего-то более редкого. Такой подход снижает риск «залечить» человека и помогает избежать побочных эффектов от ненужных лекарств.
Наказания не должны причинять больше боли, чем они предотвращают
Утилитарист Иеремия Бентам сформулировал эту идею на рубеже XVIII и XIX веков, наблюдая за правосудием в Великобритании. Его волновала практика чрезмерных наказаний, когда за кражу хлеба можно было получить несколько лет каторжных работ. Пожизненное заключение за убийство, с его точки зрения, могло бы быть справедливым, если бы предотвратило убийства и страдания в будущем, но годы каторги для обедневшего человека, укравшего себе пропитание, никому не могли помочь, а только создавали больше боли.
Благодаря работам Бентама, которые основывались на принципах оккамовской бритвы, пенитенциарная система претерпела множество изменений и начала движение в сторону реабилитации преступников.
Бритва Оккама каждый день
Как применять этот философский инструмент в обычной жизни, когда речь не идет о построении ментальных моделей:
- Писательница Колин Вал предлагает пользоваться «бритвой» не только в работе, но и в жизни. «Зачем держать несколько разных ноутбуков для работы, если пользуетесь вы только одним?» — спрашивает она своих подписчиков. Избавьтесь от хлама, отсеките лишнее, и вы поймете, что жить стало проще, и время, которое раньше уходило на организацию беспорядка, теперь может уходить на творчество.
- Драматург Кристин Идашак активно применяет принцип Оккама уже в творчестве, и считает, что простота — это то, к чему следует стремиться, и то, чего сложно добиться. По мнению Идашак, чтобы персонажи были глубокими, а повествование — захватывающим, совсем не обязательно делать пьесу сложной.
Простая идея, лежащая в основе произведения, рождает магию повествования, а притянутые за уши конструкции только сбивают зрителя с толку и вызывают вопросы. Персонаж с понятными целями не рискует стать плоским; наоборот, благодаря конкретной основе, его можно сделать более комплексным и живым.
- При оценке личных проблем Бритва Оккама тоже работает — всегда старайтесь прийти к наиболее простому решению, советует на своем курсе писатель с большим опытом в сфере образования для взрослых Джон Робин. Если из-за сильного стресса вы плохо спите и от этого болит голова, наиболее простое и эффективное решение — это не принимать обезболивающее или снотворное, а избавиться от источника стресса.
Бритва Хэнлона — Википедия
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Бри́тва Хэ́нлона (англ. Hanlon’s razor) — презумпция, согласно которой при поисках причин неприятных событий должны прежде всего предполагаться человеческие ошибки, и лишь во вторую очередь — чьи-то сознательные злонамеренные действия. Обычно выражается фразой: «Никогда не приписывайте злому умыслу то, что вполне можно объяснить глупостью» (англ. Never attribute to malice that which can be adequately explained by stupidity).
По словам Иосифа Биглера, формулировка впервые была использована Робертом Дж. Хэнлоном из Скрентона, штат Пенсильвания, как эпиграф к сборнику различных шуток, связанных с законом Мерфи, опубликованному в 1980 году под названием «Вторая книга Законов Мерфи, или Ещё больше причин, по которым дела идут плохо». Эпиграф был придуман по аналогии с «Бритвой Оккама».
Аналогичная фраза встречается в рассказе Роберта Хайнлайна «Логика империи» (1941 год): «Вы пытаетесь объяснить злонамеренностью то, что является результатом обычной глупости». Эта фраза была выделена в отдельную цитату в 1995 году (за пять лет до того, как Биглер приписал авторство Роберту Дж. Хэнлону). По сути, «Бритва Хэнлона» является искажённой «Бритвой Хайнлайна». Определение «Бритвы Хайнлайна» с тех пор звучит как «Никогда не приписывай злонамеренности то, что вполне объясняется глупостью; но не исключай злонамеренности».
Похожая фраза часто приписывается Наполеону Бонапарту:
Никогда не приписывай злонамеренности то, что вполне объясняется некомпетентностью.
Ещё одно подобное по смыслу утверждение есть у Гёте в романе «Страдания юного Вертера» (1774 год): «…недоразумения и небрежность создают больше путаницы в этом мире, чем хитрость и злоба. В любом случае, последние два, безусловно, встречаются гораздо реже».
«Теория „облажались“» (англ. Сock-up theory) — более распространённая и лаконичная версия в британском варианте английского языка, озвученная Бернардом Ингамом в форме «Облажались, а не заговор» (англ. Cock-up before conspiracy):
Многие журналисты очень падки на теорию заговора правительства. Я вас уверяю, их материалы получались бы куда более достоверными, если бы они твёрдо придерживались теории, что правительство облажалось.
Оригинальный текст (англ.)
Many journalists have fallen for the conspiracy theory of government. I do assure you that they would produce more accurate work if they adhered to the cock-up theory.
По-русски о том же самом довольно близкими словами говорит Кирилл Еськов:
… легче допустить, что миром правит продуманное на много ходов вперёд злодейство, чем признать очевидное: миром правит бардак — глупость, полнейшая некомпетентность и поразительная, не укладывающаяся в обычную голову безответственность Лиц, Принимающих Решения[2].
Ещё более кратко и ёмко эту мысль выразил российский писатель Виктор Пелевин, которому приписывается фраза:
Миром правит не тайная ложа, а явная лажа[3].
Станислав Лем в фантастическом романе «Осмотр на месте» использует такую формулировку: «Полагая причиной ошибки не зломыслие, но худоумие ваше…»