Идея коллективизма: Идеи коллективизма и индивидуализма в этико-педагогической мысли средневековой Беларуси Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Идеи коллективизма и индивидуализма в этико-педагогической мысли средневековой Беларуси Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

История

зарубежного образования

и педагогики

В. с. Болбас

Идеи коллективизма

и индивидуализма в этико-педагогической мысли средневековой

беларуси

УДК 37.034

ББК 74.03—63.3(0)4Бел

В статье рассматриваются генезис и тенденции развития идей коллективизма и индивидуализма в этико-педагогической мысли Беларуси IX—XVI вв.

Ключевые слова: этико-педагогическая мысль, нравственное воспитание, духовно-нравственные ценности, индивидуализм, коллективизм, об-щинность, общее благо.

v. s. Bolbas

The ideas of collectivism and

individualism in ethical-pedagogical thought in medieval belarus

The genesis and the tendencies of the development of the ideas of collectivism and individualism in ethical-pedagogical thought in Medieval Belarus is observed in this article.

Key words: ethical-pedagogical thought, moral education, spiritual and moral values, individualism, collectivism, collegiality, common good.

Проблема индивидуализма и коллективизма является одной из основополагающих при организации жизни любого общества. Практически самые значительные различия культур зависят от их ориентации либо на коллек-

тив, либо на личность. На протяжении истории развития цивилизации эти понятия сформировались в качестве важнейших нравственных принципов, отражающих приоритет соответствующих ценностных ориентаций опреде-

ленного сообщества. Доминирование коллективистских или индивидуалистических тенденций в обществе в значительной степени определяют характер и сущностно-содержательное наполнение педагогической теории и практики.

При разработке современных педагогических подходов к проблеме важно ее осмысление с исторических позиций. Общеизвестно, что социально-культурное обустройство общества, основные направления образовательной и воспитательной деятельности должны опираться как на особенности своего времени (куль-туросообразность), так и учитывать ментально-исторические характеристики жизни предшествующих поколений (преемственность). Во времена СССР практически игнорировались этнонациональные и исторические особенности культур отдельных народов. вся педагогическая наука советского периода строилась на принципе коллективистского подхода в воспитании. в числе прочих причин это также способствовало снижению глубинной эффективности и прочности результатов воспитательного процесса. Современные разработчики теории и практические организаторы нравственного воспитания должны быть вооружены соответствующим истори-ко-педагогическим знанием и активно его использовать. Показательным в этом плане являются отличительные особенности развития этико-педагоги-ческой мысли Беларуси в историческом прошлом.

Как и у других народов со вре-

мен своего зарождения, нравственное воспитание у белорусов носило общественный характер. По сути, сама мораль вытекает из общественного образа жизни. Ч. Дарвин при разработке теории происхождения человека отмечал, что нравственность берет начало в чувствах общности, существующих даже у животных. он отмечал, что с развитием умственных способностей обязательно развивается и общественный инстинкт, который, по его мнению, является двигателем развития нравственных чувств. опираясь на такие представления о происхождении морали, многие ученые заключают, что сама природа является первоисточником всех нравственных понятий и всего следующего развития морали. «Природа может поэтому быть названа первым учителем этики, нравственного начала для человека», — подчеркивает П. А. Кропоткин

[8. С. 55].

На протяжении всего периода своего развития белорусский народ имел тесную связь с живой и неживой природой, и это часто непосредственно определяло характер и содержание его нравственно-воспитательных идей. Как известно, земли современной Беларуси в течение тысячелетий были заселены балтскими племенами. Проникновение сюда славян начинается с первых столетий нашей эры. Результатом бал-то-славянского синтеза стало образование пробелорусских «народностей» — кривичей, дреговичей, радимичей. Поэтому с древних времен наши предки пытались найти приемлемые правила совместной жизни с другими

людьми, выработать наиболее общие основы поведения, содействующие формированию духовных ценностей, не связанных непосредственно с конкретным историческим периодом, конкретной культурой. нравственные нормы и правила общества содержали общечеловеческий элемент и дополнялись особенностями самобытной культуры зарождающейся народности. Понятия добра и зла вырабатывались не на основе их причастности к отдельному человеку, а на основе того, чем они являются для людского сообщества. Язычество содействовало осмыслению и оценке отношений людей к действительности, социальным проблемам и природе. Древняя религия белорусов соответствовала общественным условиям коллективного производства и определенного уклада жизни.

Понятие личности, ее ценности не существовало. Человек рассматривался исключительно как член сообщества, сородич.

в эпоху язычества воспитание всегда строилось на коллективистских началах. А. И. Клибанов отмечал, что «издавна в общине существовали неписаные, но всемогущие регламентации, закрепленные идеологически в племенных культах» [7. С. 14]. Прокопий Кесарийский в «войне с готами» описывал восточных славян, как народ исключительно коллективистский, «издавна живущий в народоправстве… счастье и несчастье у них считалось делом общим» [6. С. 237]. воспитанием подрастающего поколения занимался весь род; более того, в период родового строя вне границ общины и рода вообще невозможно

было существование человека, изгои осуждались на верную гибель.

Христианская эпоха принесла новое звучание коллективизму. во многом придание воспитанию общественного характера следует из сути христианского вероучения: «да будет все едино» [1]. Особенно удивительную совместимость в этом направлении выявили византизм и нравственные представления славян. Исследователи отмечают, что одной из основных черт христианства было выдвижение в качестве основополагающего принципа в жизни человека не его личное счастье, а счастье общества, справедливость для всех, признание равноправия всех людей, прощение обид — утверждала новая вера в противовес язычеству [8. С. 105]. Особенно в православии всегда преобладает традиционное, общее над единичным. Для того чтобы быть полезным обществу, человек должен приобщаться к Богу, т. е. достичь нравственно-духовного совершенства. Нравственные императивы поведения человека, воспринятые и осознанные им личностные обязательства перед Богом являются одновременно и обязательствами человека перед людьми.

в житийной литературе, которую можно отнести к византийскому направлению нравственно-этичной мысли Древней Руси, лейтмотивом проходит мысль о том, что индивидуально человек достичь нравственного совершенства не может. Только в коллективе возможно максимальное раскрытие всех граней человеческой личности; именно в коллективе человек осознает, пропускает через личное «Я» уверен-

ность в том, что как личность он может проявиться в результате отношений с другими. Д. С. Лихачев отмечал, что хоть «человек был в центре внимания искусства феодализма, но не человек сам по себе, а в качестве представителя определенной среды, определенной ступени на лестнице феодальных отношений» [4. С. 92]. Средневековую культуру вообще мало интересовала индивидуальность.

Коллективистский подход в организации процесса нравственного воспитания со всей полнотой и силой реально проявлялся на восточнославянских землях в деятельности монастырей. В «Житии Феодосия Печерского» детально описывается быт монахов, их совместная работа, коллективные молитвы. Сам Феодосий и его ученики в основу существования ставили заботу друг о друге, а также о населении окружающих территорий: «Во время голода святой печет хлеб из лебеды для множества приходящих к нему, и горький хлеб чудесно становится сладким» [17. С. 65]. Феодосий не только не изолировал свой монастырь от окружающей действительности, но поставил его в самую тесную связь с мирским обществом. Мыслитель достаточно негативно относился к идее пустыннического обособления, отшельничества. монах должен быть в окружении своей братии, в ином случае его могут ожидать тяжелые искушения.

Особенность природно-климатических условий Беларуси, общинное землепользование, отсутствие рабовладения и другие историко-генетичес-

кие и культурообразующие факторы способствовали выделению в качестве определяющих черт и качеств человека таких, которые направляли его к общинности, формировали спокойный, рассудительный характер. Само понятие блага подразумевало пользу для других, для общества. Склонность белорусского народа к коллективизму достигла наиболее высокого уровня как раз в эпоху средневековья. Широкое распространение приобретает тогда соседская община. Жители одного или нескольких поселений объединялись в так называемую «громаду», совместно владели землей, имели собственные органы самоуправления. Соответствующую ориентацию к общему благу закрепляли такие стародавние народные обычаи, как толока, сябрина, бонда и др.

Представителями этико-педагоги-ческой мысли древнерусского периода подчеркивалось, что соборность, коллективизм дают возможность реализации одной из самых главных христианских заповедей — любви к ближнему. Именно в коллективе возможно раскрытие всех сторон человеческой личности; именно среди людей человек действительно учится состраданию, ответственности. Поэтому приоритет общего над индивидуальным в средневековье был бесспорным.

Важно отметить, что в отличие от языческого периода, когда понятия добра, нравственности целиком и полностью определялись интересами только людского сообщества, христианская этика акцентирует внимание на возвышении каждого индивида, на не-

обходимости утверждения отношения к другим, как к самому себе. И хотя индивидуальным человек предстает, прежде всего, по отношению к Богу, нравственные заветы христианства обращены в основном к внутреннему миру индивида, к его совести. Даже ограниченный характер нравственных норм представляет собой не только и не столько ограничение деятельности человека относительно других, а в первую очередь установление границ собственных мыслей, помыслов, действий и поступков. Отношение к другим — это, прежде всего, отношение к самому себе, что создает основы для того чтобы, как и в этических учениях античности, абсолютное добро и собственное счастье сливались в единое целое.

Так, уже у Владимира Мономаха и Даниила Заточника мы находим требование индивидуального подхода к нравственному положению и развитию личности. Опираясь на мысль о разнообразии создания мира, Мономах делает вывод о неодинаковости людей. «Какие разнообразные человеческие лица!», — восклицает князь в своем «Поучении» [4. С. 92]. Поэтому автор не допускает нивелировки в плане нравственных требований. Признавая индивидуальность каждой личности, мыслитель мягче и терпимее, по сравнению с другими авторами, смотрит на личную человеческую жизнь.

Мономах сохраняет языческое понятие природы и человека в ней: все, что существует во вселенной, «дал Бог на угодье людям, на веселье». Поэтому не в удовлетворении плоти,

не в мирских делах он не видит ничего греховного. Активное добротворчество, полезная для общества работа — это главный показатель богоугод-ности, т. е. нравственности человеческой жизни. Гражданскую активность, которая обязательно допускает индивидуальность личности, Мономах противопоставляет ревностному исполнению церковно-монастырских правил: «кто терпит… одиночество, чернение, голод — лишние люди» [3. С. 37].

Даниил Заточник в своем «Молении» сосредоточивает внимание на чувствах и взглядах отдельного человека, причем человека, не отягощенного митрополичьей рясой, как Илларион, или великокняжеской властью, как Владимир Мономах. Человека он подает как личность, которая выше всего ставит личный интеллект и чувство собственного достоинства, способность критично мыслить. Автор отвергает формальную, внешнюю религиозность, он подчеркивает, что «Богу нельзя солгати» [10. С. 38]. Даниил утверждал, что человек интересен сам по себе — независимо от сословной принадлежности, социального статуса. Отсюда следует, что при организации воспитательного процесса необходим индивидуальный подход. Учет индивидуальных особенностей личности позволяет сделать воспитательное воздействие более эффективным и результативным. Во многом это созвучно христианской антропологии. Так, В. В. Зеньковский писал, что «природа в людях не только одинакова, но она одна на всех, а личность

у каждого своя — несравненная» [5. С. 124]. Именно личностные качества являются творческим началом в человеке: личность может бороться со своей природой, противостоять, влиять на нее.

Вообще, согласно евангельским представлениям, спасение человеческой души строго индивидуальное и зависит от собственных усилий человека. Поэтому с распространением христианства, при абсолютном доминировании коллективистских основ обустройства людского сообщества начинает развиваться индивидуалистический компонент.

Геополитическое положение

Беларуси на границе западной и восточной цивилизаций предопределяло своеобразие развития ее духовной культуры. Небывалый взлет идей индивидуализма породила в Западной и Центральной Европе ренессанс-но-гуманистическая интенция эпохи Возрождения. В этом направлении взгляды европейских гуманистов порой шли даже вразрез с христианским вероучением. Вера в людей, их возможности, возвеличение человека поднимали каждого индивида до уровня Бога. Подобными идеями была проникнута и педагогическая мысль европейских стран.

С некоторым опозданием европейское ренессансное движение докатило свои волны до белорусских земель. одним из первых его проводников был восточнославянский первопечатник Франциск Скорина. Величайшая его заслуга заключается в том, что он попытался европейские

ренессансные идеи синтезировать с особенностями мировоззрения своего народа. Гуманизм Скорины — это в значительной степени христианизированный гуманизм западноевропейцев. Просветитель предлагает, с одной стороны, направить воспитательные усилия на формирование личности, которая бы видела смысл своей жизни служению «пожитку посполитому». В иерархической лестнице нравственных ценностей, согласно Ф. Скорине, общественное стоит значительно выше личного: «… не толико бо сами собе народихомся на свет, но более ко службе божией и посполитого доброго» [16. С. 71]. С другой стороны, он подчеркивает значимость каждого индивида для общества и желает, чтобы каждый человек и все люди «добре жили на свете». Так, Франциск Скорина выступал за такую организацию воспитания, когда «отець сына научаючи единаго кажнаго особно», а также возможно и «всех людей пос-полите сущих в летех мужства»

[16. С. 26].

Белорусский просветитель XVI в. Беняш Будный также обращал внимание на проблему индивидуального и общественного нравственного блага. общественное приобретает свою настоящую нравственную значимость только в том случае, когда содействует сохранению и индивидуальной добродетельности. «Если бы все люди, — отмечает мыслитель, — воспринимали обиду другого человека как свою собственную, тогда в мире было бы меньше несправедливости» [2. С. 50].

Поиском примирения стремле-

ний к общему благу и собственного счастья проникнуты идеи Николая Гусовского, Сымона Будного, Яна Лициния Намысловского, Василия Тяпинского, Симеона Полоцкого и других мыслителей Беларуси эпохи Возрождения. Н. Гусовский примером организации общинной жизни считал стадо зубров, где утвержден принцип: «Каждый — за всех, все — за каждого». Он обращал внимание на общественный характер воспитания, который господствовал в лагерях «великолитовского князя», и в то же время с признательностью вспоминал индивидуальные воспитательные уроки отца, когда тот приучал сына к своему ремеслу. Высоко оценивали роль учебных заведений в решении образовательно-воспитательных задач С. Будный и В. Тяпинский, поэтому призывали значительно расширять существующую сеть школ. В отличие от многих ортодоксов христианской веры, которые интересы общества ставили недосягаемо выше отдельного индивида, практически игнорируя интересы последнего, Я. Намысловский отдавал предпочтение общественному, но сумел не растворить в нем конкретную человеческую личность. «Каждого к собственным действиям склоняет природа», — считал он [11. С. 186].

С. Рысинский пытался дать философское обоснование введения в воспитательные цели коллективистских начал: «Именно микрокосм-человек является животным, которое больше стремится к отношениям и взаимопониманию, а это само по себе могучее и достойное восторга свойство…» [13.

С. 24]. Восславляя несокрушимую силу людского единения, С. Полоцкий писал, что людей «яко и стрел, во едином скопце сущих, никтоже сломати доволен. Тыя ж де, паки по единой разлученныя, и малая ломит сила» [12. С. 254].

Существенные особенности в формировании индивидуалистических и коллективистских подходов в этико-педагогической мысли Беларуси наложили многочисленные идеологические факторы, среди которых важнейшим был фактор поликонфессиональности. На белорусских землях относительно мирно сосуществовали православие, католицизм, униатство, еретическое движение, протестантизм и др. Отличия антропологических доктрин разных вероучений обусловили формирование разных подходов в разработке проблем нравственно-духовного воспитания, в том числе и в вопросах индивидуального и коллективного.

Все христианские идеологи единодушны в том, что каждый человек обладает свободой воли, душа его самовластна и поэтому несет ответственность за поступки индивида. В православии, где свободе воли человека придавали чрезвычайно большое значение, считается, что свобода помогает каждому нравственно усовершенствоваться, превзойти самого себя в любви, при необходимости дойти до самоотречения. Поэтому православие, обострив интерес к человеческой личности, рассматривала ее с позиций принципа соборности, т. е. единения людей на основе любви к Богу и приоритетности нравственных ценностей.

В католицизме «самовластие души» не выступает в качестве ведущей парадигмы развития личности. Католический мыслитель А. Любак, ссылаясь на «Послание к римлянам» апостола Павла, отмечает: «церковь предопределена. церковь и, тем самым, в ней всякий человек и весь мир» [9. С. 170]. Развивая такие взгляды, Августин Блаженный закладывает основы учения о предопределении человека, которое оказало существенное влияние на идеологию католицизма. С одной стороны, католическая этика значительно ограничивает свободу воли, так как считает, что «желание нашей свободы без границ противоречит воле Бога» [9. С. 175], поэтому человек должен подавлять свою волю, стремиться к послушанию. однако «в самом своем послушании ум находит движущий стимул» [9. С. 176]. Все, что человек познает на этом пути о себе самом, помогает ему осмыслить собственное место в мире и найти свой путь спасения. Именно отсюда берут истоки индивидуалистические идеи, которым отводилось значительное место в проповеди, ас-кетике, даже в самой литургии католической церкви.

Еще более благоприятную почву для развития индивидуалистических идей создавало на белорусских землях с XVI в. протестантское движение. Представители Реформации объявили право каждого человека по-своему интерпретировать Священное Писание. Протестантизм допускает возможность индивидуального спасения. Вообще, в этике реформаторов

важнейшее место занимало положение о личной ответственности человека перед Богом без посредничества официальной церкви. Согласно идее протестантизма, чем ближе человек к Богу, тем больше он отдаляется от земной действительности и тем больше отличается от других. ценность индивида виделась не в принадлежности к определенному сообществу, а в существенном отличии от его членов. В дальнейшем в этико-педагогической мысли Беларуси достаточно органично сочетались требования индивидуального подхода или придания общественного характера нравственному воспитанию. Анализируя взгляды белорусских просветителей, можно прийти к выводу, что они были сторонниками разнообразных вариантов, которые приводили к достижению поставленных целей.

Подобные подходы подкреплялись и идеями народной педагогики белорусов. Сокровищница народной мудрости содержит много выводов, подчеркивающих перевес коллективного образа жизни: «Моцны ста-так чарадою, а людз1 грамадою» [14. С. 374], «У гурце ншто не страшна» [14. С. 375], «Адз1н дуб у пол1 — то не лес» [15. С. 83], «Кал1 робш укупе, не бал’щь у пупе» [14.

С. 374].

Тем не менее, в народе постепенно формировалась идея о необходимости учета в общественной жизни и интересов конкретной личности.

К основным воспитательным формулам, ориентирующим формирование личности в подчинении личных устремлений и интересов общественным,

добавляются постулаты, которые утверждали в людях чувство собственного достоинства, возвышали личное «Я». В общей направленности к общему благу просматриваются попытки не оставить без внимания каждого отдельного человека: «Няхай кажан сам сябе глядзщь» [15. С. 109], «Як пасцелеш сабе, так I выстшся» [15. С. 145]. Широкие связи со странами Западной и Центральной Европы содействовали проникновению в общественное сознание ренессансных индивидуалистических идей. Аграрная реформа XVI в., которая проводилась на белорусских землях, во многих местах ввела подворное землепользование вместо общинного, что существенно разрушало общинный уклад деревенской жизни и утверждало частно-собственнические, индивидуалистические тенденции. Для сравнения, в России подобные процессы набрали ощутимый динамизм только в начале XX в. в связи со столыпинской реформой. Серьезной «деформации» жизненного быта и духовной культуры белорусов способствовали также такие качества национальной психологии, как сосредоточенность наших пращуров на собственном внутреннем мире, склонность к уединению и др. Тем не менее, народная мысль при допущении разных вариантов самовыражения индивидуальности, обеспечения собственного счастья, на первый план выделяла общие интересы, благоустройство общества.

Сравнивая отмеченные выше идеи, которые были характерными для педагогической мысли Беларуси,

с аналогичными взглядами западноевропейцев, можно прийти к следующему выводу: исторически сложившаяся направленность восточнославянской этико-педагогической мысли к сообществу, к общности не смог разрушить небывалый взлет идей индивидуализма эпохи Возрождения, который был самой сущностью западноевропейского Ренессанса. В Беларуси он только обозначил условия достижения собственного счастья, собственного совершенства, но обязательно в русле стремления к общему благу.

Современным организаторам воспитательного процесса надо иметь в виду особенность менталитета своего народа. Это нисколько не означает, что не должен учитываться опыт других стран в организации решения подобных вопросов. Однако некритичные взгляды на Запад, бездумное копирование чужих достояний вряд ли даст положительный результат. Гипертрофированное понимание индивидуализма — это как раз одна из наиболее слабых сторон западного строя современной жизни. Мы должны взять на вооружение мудрость наших предков и найти такие условия решения проблемы, чтобы добиться большей гармонизации личного и общественного. Учитывая особенности отечественных этнопедагогических идей и современные направления развития цивилизации, нужно утилитарные, гедонистические подходы определения смысла человеческой жизни совместить с ориентацией индивида к общему благу. В этом направлении воспитания подрастающих поколений

мы имеем довольно прочный фундамент. Во-первых, как отмечено выше, существенную помощь могут оказать глубинные идеи национальной педагогики. Во-вторых, нужно осмысленно, рассудительно и критично использовать наработки педагогики советского периода, в частности, идеи коллективизма. Значительный результат как в теоретических разработках, так и в

практическом осуществлении воспитательного процесса должно принести использование положений христианской этики. Такой подход не позволит нарушить преемственность в воспитании даже в самые переломные периоды общественного развития, что уже само по себе значительно уменьшит разрушительные результаты имеющейся бездуховности.

Список литературы

1. Первосвященническая молитва Господа Иисуса Христа // Толковая Библия под ред. Т. В. Лопухина. Новый завет. Евангелие от Иоанна. Глава 17: 1— 26. — СПб. : Печ. граф., 2009.

2. Будный, Б. Собрание нравоучительных, кратких и замысловатых речей / Б. Будный. — М. : тип. при театре, 1788. — 270 с

3. Галактионов, А. П. История русской философии 1Х—Х1Х вв. / А. П. Галактионов. — Л. : Изд-во Ленинградского ун-та, 1990. — 897 с.

4. Забияко, А.П. История древнерусской культуры / А. П. Забияко. — М. : Интерпракс, 1995. — 304 с.

5. Зеньковский, В. В. Принципы православной антропологии / В. В. Зень-ковский // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. — М., 1990. — С. 115—148.

6. Кесарийский, П. Война с готами / П. Кесарийский ; пер. С. П. Кондратьева. — М. : АН СССР, 1950. акафюты, пасхалiя / Ф. Скарына ; уступ. арт., падрыхт. тэкс-тау, камент., слоунж А. Ф. Коршунава, паказальтю А. Ф. Коршунава, В. А. Ча-мярыцкага. — Мшск : Навука i тэхнжа,

1990. — 207 с.

17. Федотов, Г. П. Святые Древней Руси / Г. П. Федотов.— Ростов-н/Д. : Феникс, 1999. — 384 с.

Григорий Юдин. Кто мы — индивидуалисты или коллективисты? — Видео

Я занимаюсь социальной теорией и эмпирическими исследованиями, и сегодня у нас в лекции будет немножко и того и другого. Начнем с теории, а потом перейдем к эмпирическим исследованиям и попытаемся сделать некоторые обобщения.

Индивидуалисты мы или коллективисты? Я думаю, все знают этот фрагмент: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» И многим он приходит в голову, когда речь идет об исконном коллективизме, который торжествует в России. Что мы видим в этом коротком фрагменте (кадр из фильма «Бриллиантовая рука».— “Ъ”)? Во-первых, что вызывает у нас, наверное, наибольшее раздражение — уравниловка в том, что касается стиля жизни и потребительских стандартов. Есть кто-то, кто говорит от лица коллектива и запрещает человеку иметь собственный потребительский стандарт. Человек немедленно маркируется как не «наш» и вызывает отторжение. Во-вторых, зависть к чужим успехам. Потому что речь идет не просто о том, что человек другой, а о том, что он, вероятно, имеет больший доход, большие возможности. Мы знаем, что на самом деле в фильме это не так. Тем не менее это вызывает такую реакцию, и предполагается, что если ты экономически успешен, то это немедленно исключает тебя из «нашего» круга. В-третьих, в замечательном дядечке, который что-то пишет у себя в блокнотике, мы видим достаточно жесткий контроль. Контроль или слежку, которая осуществляется от лица коллектива, с реальной угрозой создать проблемы. Мы понимаем, что эта дама до некоторой степени не шутит. Она действительно может устроить некоторое количество трудностей человеку, которого решила атаковать.

Все это является, может быть, не лучшим выражением представления о том, что такое коллективизм, который в нашей стране существовал и, видимо, продолжает существовать по сей день. Я, впрочем, обращу ваше внимание на то, что фильм снят в 1969 году и все это в нем показано во вполне ироническом ключе.

Идея о том, что коллективизм неотступно следует за нами из советского прошлого, на самом деле высказывается очень часто и вполне серьезными исследователями. Возможно, самая известная формулировка этой идеи была предложена Юрием Левадой (советский и российский социолог, основатель «Левада-Центра».— “Ъ”) и потом развивалась и продолжает развиваться его первым и главным учеником — Львом Гудковым (советский и российский социолог.— “Ъ”). «Простой советский человек» — это коллективное исследование, проводить которое группа Юрия Левады начала еще в 80-е годы и на основании которого строила масштабные антропологические обобщения касательно природы человека в целом. Посмотрим на то, в чем состоит эта модель. Я буду опираться на то, как ее излагает Гудков, и скажу сразу, что буду ее немножко упрощать, потому что внутри себя она довольно сложная и, на мой взгляд, противоречивая.

Гудков говорит, что одна из ключевых характеристик простого советского человека — то, что он называет социальным инфантилизмом, патернализмом и принятием произвола начальства. Это означает неверие в собственные силы, в собственный индивидуальный потенциал, беспрекословное принятие власти, которая дана сверху, и надежда на эту власть. Вторая ее важная характеристика — это уравнительные установки, то есть склонность к тому, чтобы вне зависимости от того, о каком ресурсе идет речь, уравнивать и относиться к неравенству с подозрением, неприятием и завистью. Зависть — это то, что потом перетекает в третью характеристику — комплекс неполноценности. Ущемленность, зависть, стремление не развиваться самому, а тормозить окружающих, держать их на своем уровне и не давать им вырваться вперед.

В принципе, если мы посмотрим на эти три черты, то это примерно то, что мы только что обнаружили в героине Нонны Мордюковой (фильм «Бриллиантовая рука».— “Ъ”), и то, что нас больше всего раздражает. В этом смысле героиня Нонны Мордюковой — идеальный простой советский человек. Гудков, кстати, добавляет сюда еще веру в собственную исключительность, в то, что мы — советские люди — чем-то отличаемся от всех остальных, что у нас какая-то исключительная судьба. Но это нас интересует сегодня меньше, а первые три черты очень хорошо вербализуют идею советского коллективизма. Гудков прямо так и называет простого советского человека — человеком коллективным, для которого характерно групповое принуждение, коллективное заложничество, конформистское единомыслие, общность фобий и предрассудков. Судя по описанию, крайне неприятный тип.

На самом деле это не просто портрет среднего советского человека, это довольно мощная в смысле своей объяснительной широты теория. Потому что она предполагает, что этот самый советский человек не просто где-то существует как средний тип, а способен к самовоспроизводству. И хуже всего то, что он это делает в условиях меняющихся или даже изменившихся институтов и социальных структур, в результате чего эти самые институты извращает. Грубо говоря, когда ему предлагаются какие-то новые институты, сам он внутри не меняется и использует их так, как ему удобно и привычно использовать. Это более или менее стандартное объяснение провала институциональных реформ. Потому что люди, которые проводят институциональные реформы, обычно надеются, что если поменять институты, то поменяются человеческие мотивации и действия. Но нет же, говорит нам этот подход, все эти реформы наталкиваются, как на каменную стену, на этого самого простого советского человека, который все равно все видит по-своему, который настроен только на самовоспроизводство и с которым по большому счету ничего невозможно поделать.

Именно поэтому простой советский человек оказывается несовместим с теми институциональными реформами, которые проводились в России в начале 90-х годов. Он несовместим с рыночной экономикой, он несовместим с либеральной демократией, он несовместим с уважением прав человека, потому что все это по большому счету предполагает гораздо большую степень индивидуализма. Современное же общество, с точки зрения этого подхода, держится принципиально на индивидуальных достижениях, а значит, когда мы имеем дело с этим самым простым советским человеком, он сопротивляется не просто всем этим атрибутам, он сопротивляется истории, он сопротивляется времени, он навечно застрял где-то там далеко.

Откровенно говоря, в этой теории есть некоторая непоследовательность. Предполагается, что советского человека сформировали советские структуры, советская идеология, советские институты. В то же время предполагается, что когда он сформирован, то новые структуры, новая идеология, новые институты никакого влияния или воздействия на него оказать не в состоянии — они от него отлетают, как пульки от железного истукана. То есть, когда он формируется, он довольно пластичен, а когда мы имеем дело с какой-то новой институциональной системой, то она уже не в состоянии ничего с ним сделать, он затвердел и резистентен.

На это затруднение есть еще более радикальный ответ. Он состоит в том, что на самом деле коллективист растет вовсе не из советского опыта, а из куда более ранней истории — из русской общины, из этого небольшого узкого мира, который подавляет человеческую индивидуальность. И с тех пор этот самый общинный русский человек никуда не девается. Меняется лишь его внешнее обрамление. То есть это такая историческая константа, которая проходит сквозь всю историю, и по большому счету у нас нет никаких шансов от нее отделаться. Иногда это называют теорией колеи. Предполагается, что мы попали в некоторую антропологическую колею, и дальше уже по большому счету ничего измениться не может — разве что полностью поменять людей, этих выселить куда-нибудь и набрать других, но сделать это сложно, поэтому, увы, перспективы невеселые.

В общем, все выглядит так, как будто мы застряли в коллективизме, в то время как мир движется к индивидуализму, и мы идем по дороге, которую нам преграждает этот самый Франкенштейн — простой советский человек. И самое страшное в нем не то, что он стоит у нас на пути, а то, что на самом деле это мы и есть. И по большому счету нам пришлось бы вытянуть себя за волосы из болота, чтобы что-нибудь с этим сделать. Такой подход обычно приводит к глубоко пессимистическим взглядам, предсказаниям и пониманию перспектив. Потому что раз это антропологическая константа, то с ней, по-видимому, ничего сделать невозможно.

На самом деле вопрос о коллективном и индивидуальном основополагающий для социальной науки. Но первый сюрприз, который нас ожидает, состоит в том, что классическая социология вовсе не противопоставляет коллективное индивидуальному в том смысле, что одно должно исключать другое. Социология вообще такая наука, которая построена на постоянном обращении к своим истокам, к своим классикам, она все время переосмысливает то, что было заложено в качестве ее фундамента во второй половине XIX — начале XX века. Это совсем молодая дисциплина. Ей всего 100–150 лет — в зависимости от того, как считать. И возникает она как частный проект в рамках большой традиции политической философии, который должен решить проблемы конкретного исторического момента. В это время происходит стремительный прогресс, но при этом не очень понятно, на чем будет дальше держаться общество. Традиционные структуры социального порядка распадаются. Как обществу удержать свою целостность? Как ему не скатиться в междоусобные распри? Как избежать войн? Классики социологии схватились за эти вопросы очень вовремя. Они, конечно, предчувствовали многое из того, что предстояло пройти человечеству в первой половине ХХ века.

Если внимательно присмотреться к флагу Бразилии, на нем на фоне звездного неба написано «Ordem e Progresso» — «Порядок и прогресс». Как ни странно, эта надпись появилась на бразильском флаге в прямой связи с социологией. В середине XIX века во Франции жил человек, которого звали Огюст Конт и который считается основоположником социологии,— он придумал этот термин. На самом деле он придумал множество терминов, в частности термин «альтруизм», а также придумал философию позитивизма, которая отвергала всякую религиозную веру, не верила ни во что, кроме фактов,— и в итоге сама, по крайней мере с точки зрения Конта, превратилась в религию. Он основал позитивистскую церковь и стал главным пророком позитивизма на Земле. И это все выглядит как сумасшествие, но в XIX веке у Конта было довольно много последователей — причем преимущественно не во Франции, а в других странах. Кое-где эта позитивистская церковь укрепилась, и одной из тех стран, где она укрепилась наиболее основательно, стала Бразилия, где по-прежнему можно видеть позитивистские храмы, хотя понятно, что сейчас это имеет уже совсем не те масштабы.

В Бразилии позитивисты успели оставить след и на бразильском флаге, запечатлев те самые два вопроса социологии, о которых мы говорим,— вопрос о порядке и вопрос о прогрессе. Или по-другому — как возможен порядок в условиях распада традиционного порядка, освобождения человека, эмансипации, расцвета человеческой индивидуальности? И как обеспечить порядок, чтобы при этом был возможен общественный прогресс, чтобы он не остановился? В таком виде вопрос о соотношении индивидуального и коллективного на самом деле является для всех основоположников социологии.

Этот вопрос волновал всех серьезных мыслителей конца XIX — начала ХХ века. Но, пожалуй, наиболее отчетливо он был поставлен человеком, которого называют главным наследником Конта,— Эмилем Дюркгеймом. Дюркгейм понял, что главный цивилизационный вызов заключается в том, как совместить индивидуальное освобождение человека, с одной стороны, и коллективную жизнь — с другой. То есть как не выбирать между ними, а дать пространство и для того и для другого. Понятно, что если индивидуализация ничем не сдерживается и достигает своих пределов, то людей уже ничего не держит вместе, и мы получаем неограниченную конкуренцию, которая в конечном счете выливается в войну, где нет никаких правил и где мы чувствуем себя враждебно расположенными ко всем, кто вокруг, и испытываем необходимость отвоевывать у них ресурсы. С другой стороны, остановить индивидуализацию — Дюркгейм понимал это очень хорошо — значит остановить прогресс. Такие точки зрения, конечно, тоже были. Желающих вернуться в традиционное общество было вполне достаточно. Но Дюркгейм как раз полагал, что это значит поместить человека в ситуацию, где все решения принимаются за него, где его жизнь заранее предопределена кланом, церковью, общиной, подавить его креативный потенциал и остановить общественное развитие.

Дюркгейм предложил сразу два решения этой проблемы — две модели сочетания индивидуального и коллективного. В 1893 году он написал книгу «О разделении общественного труда», во многом благодаря которой во Франции и появилась социология как институализированная академическая дисциплина. Позже он, по-видимому, разочаровался в этой модели, лет десять ничего не писал, а 1912 году написал работу «Элементарные формы религиозной жизни», в которой была предложена совсем другая модель.

Первая модель, 1893 года, предполагает, что коллективная и индивидуальная жизни существуют одновременно. Они синтезируются в том, что Дюркгейм называет органической солидарностью. Что это такое? Солидарность — это то, что держит общество как некоторое единство. При этом каждый человек занимает в этой системе солидарности свое специальное место. Это похоже на функционирование организма. У каждого из нас есть свое четко определенное место, которое он занимает в этом большом общественном организме. Поэтому Дюркгейм очень большое внимание уделял профессии, которая определяется тем, какую ценность она представляет для общества. Любой профессионал — медик, ученый, кто угодно — в конечном счете движим стремлением быть полезным обществу.

Органическая солидарность предполагает, что развитие каждого индивида как элемента большого общественного тела способствует общественному прогрессу. Скажем, индивидуальное развитие врача, или изобретателя, или ученого ценится в обществе, потому что оно приносит ему пользу. Именно поэтому врач или ученый считаются престижными профессиями. Если бы они делали что-то совершенно бесполезное обществу, то вряд ли мы бы стали их уважать. Их индивидуальное творчество получает тем самым достойную оценку. Иными словами, чтобы индивидуальные достижения ценились, как ни странно — и это важная мысль,— должен существовать некоторый коллективный консенсус по этому поводу. Мы, как коллектив, должны быть уверены в том, что мы ценим определенные индивидуальные достижения. Если такого консенсуса нет, естественно, каждый начинает уважать только собственный успех, а к окружающим испытывать в первую очередь подозрение и зависть. Дюркгейм доходит даже до того, что в обществе с органической солидарностью должен укрепиться так называемый культ индивида — сочетание коллективного и индивидуального. Как коллектив, мы все глубоко верим в этом коллективном единстве в ценность человеческой индивидуальности. Это первая модель.

Вторая модель предлагает совсем другой ответ. В 1912 году Дюркгейм начинает предполагать, что на самом деле коллективная и индивидуальная жизнь существуют не одновременно. Они чередуются во времени. Что это значит? Это значит, что основную часть времени мы живем своей обычной частной, индивидуальной жизнью и ни в какую коллективную жизнь по большому счету не вовлечены. Но время от времени возникают какие-то коллективные события или движения, которые возбуждают в нас то, что он называет коллективными эмоциями. Они увлекают нас, и благодаря им мы ощущаем себя частью коллектива. Иными словами, социальный порядок поддерживается этими самыми моментами интенсивной коллективной жизни. Дюркгейм назвал это бурлением коллективных чувств. То, что общество при этом не распадается, является следствием остаточного воздействия сильных коллективных чувств. Они потихонечку ослабевают, но все равно мы продолжаем испытывать их в себе.

Для Дюркгейма типичным примером точки кипения коллективных чувств являются праздники. Причем коллективно значимые праздники. Не такие, когда мы не знаем, что делать, и просто едем на дачу, типа 4 ноября, а праздники, которые на самом деле являются моментами коллективной жизни, где мы празднуем вместе, где мы вырываемся из своего привычного состояния, где мы можем переходить какие-то обычно принятые границы и так далее. Скажем, когда мы устраиваем корпоратив на Новый год или празднуем 9 Мая, мы делаем что-то вместе, а не просто расходимся по своим домам. Это, с точки зрения Дюркгейма, оставляет довольно длительный след, который потихонечку затихает, но тем не менее держит нас вместе. Пока через некоторое время не происходит реактуализация. За счет этого, собственно говоря, общество и может существовать.

Между прочим на этом импульсе бурления основан социальный прогресс. Потому что по большому счету, с точки зрения Дюркгейма, наши убеждения, наши стремления, наши мотивации формируются в те редкие моменты, когда происходит выплеск коллективных эмоций. Именно тогда в нас как бы закрепляется понимание того, во что мы верим, ради чего мы живем, ради чего стоит жить. Какие-то глубокие убеждения, ради которых мы готовы действовать в дальнейшем. Это запоминающиеся для нас моменты, когда что-то происходит внутри нас, когда мы претерпеваем некоторую трансформацию и усваиваем глубокие верования и убеждения, которые нами руководят в дальнейшем.

Дюркгейм, естественно, как всякий приличный француз, когда писал что-то по социологии, держал в голове Великую французскую революцию. И Великая французская революция как раз и была таким актом бурления, который закрепил в людях, совершенно не обязательно разделяющих ее убеждения до этого, свои лозунги и свои девизы. А потом закреплял путем повторения. Потому что мы знаем, что любая приличная революция меняет календарь, вводит новые праздники, и этим всем занималась и французская революция. Тем самым она дала длительный импульс, в фарватере которого мы по большому счету находимся до сих пор, потому что лозунги свободы и равенства — это лозунги, которые достались нам от Великой французской революции.

Обратите внимание, что в обеих моделях необходимо, чтобы оба слоя — как коллективный, так и индивидуальный — были крепкими. Различаются эти модели только своим функционированием и тем, как они мыслят соотношение этих слоев. Первая модель Дюркгейма, на самом деле, лучше описывает либеральные демократии, как они формировались в XIX веке. В них либеральный компонент, ответственный за индивидуальную свободу и развитие, сочетается с компонентом демократическим, ответственным за коллективное самоуправление и установление условий для этого самого индивидуального развития, коллективную заботу о том, чтобы каждый из нас мог развиваться как личность.

Это можно хорошо проиллюстрировать работой, которая была написана чуть раньше,— классической книгой Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», которая стала своего рода хрестоматией либерально-демократического порядка. Она в подробностях показывает, как происходит синтез двух элементов. С одной стороны — элемент либеральный. Токвиль пишет, что нет другой такой страны, где любовь к собственности была бы так сильна, как в Америке. С другой стороны — Токвиль постоянно подчеркивает, что американцам свойственна совершенно невероятная страсть к тому, чтобы решать все вопросы на собраниях,— то, что называется town hall meeting, собрания в ратуше. Именно на этих собраниях и вырабатывается та самая солидарность, благодаря которой американское общество ценит индивидуальную свободу и индивидуальные достижения. Ценит индивидуальный вклад в общественное благо. Ценит индивидуальный успех. Уважение к правам человека возникает из коллективной борьбы за эти права. Оно не возникает просто так, оно не сваливается с неба. Только в том случае права другого могут оказаться важны для меня, если они завоеваны коллективно, если они значимы для всех нас. Поэтому Токвиль говорит, что для свободы, то есть для либерального компонента, публичные собрания — то же самое, что школы для науки. Это такой фундамент, без которого нельзя.

Вторая же модель Дюркгейма гораздо больше соответствует сегодняшнему дню, когда такие устойчивые, крепкие структуры либеральных демократий становятся все слабее. Люди все меньше участвуют в общественной жизни, ослабляются профессиональные ассоциации, практически везде мы можем видеть, что они замещаются менеджерами и администраторами, которые получают все больше власти. И вообще люди все меньше времени проводят вместе. Американский политический ученый Роберт Патнэм написал известную книгу с красноречивым заголовком «Боулинг в одиночку» о том, что на самом деле боулинг играл очень важную роль в этой самой солидаризации, потому что часто после решения каких-то коллективных вопросов американцы ходили вместе играть в боулинг, ну и выпивать опять же. И просто по данным исследований видно, что сегодня все больше и больше людей играют в боулинг сами по себе. Что, на мой взгляд, довольно странное занятие. Тем не менее. И мы знаем, что даже коммуникация теперь все чаще осуществляется через социальные сети. Так что мы можем подолгу не видеть людей, с которыми на самом деле находимся в интенсивной коммуникации. Это имеет довольно интересные последствия. В результате возникает все больше потенциала для спонтанных, но лавинообразных мобилизаций.

За примерами далеко ходить не нужно. Их очень много в последние годы. #MeToo, #BlackLivesMatters, #OWS. Это несколько, может быть, наиболее известных движений. Все они берут свое начало в Америке, но распространились далеко за ее пределы. Они не похожи на привычные формы коллективных объединений. Они почти никогда не заканчиваются созданием формальных ассоциаций, партий и еще каких-то привычных иерархичных структур. У них есть какие-то устремления, убеждения, цели, но они преследуют их совершенно другими способами. Раньше любая цель такого рода должна была достигаться созданием более или менее институционализированной структуры, в которой есть ответственные лица, на которую можно работать, которая координирована, организована, устанавливает правила членства. Хотя не обязательно быть ее членом, какое-то место в структуре есть у каждого. Сегодня это уже не так. Мы видим, что эти движения действуют практически без всякой структуры. У них есть какие-то лидеры, но они либо случайные, либо быстро меняются, и на следующий день мы про них забываем. И понятно, что дело не в лидерах и не в структурах. Они и координируют сами себя, и понимают сами себя лучше, чем их лидеры. Они совершенно по-другому устроены. Они проносятся ураганом по современному обществу, вызывают у людей сильное чувство причастности к некоему коллективному движению. А потом они могут достигать или не достигать своих целей, но вне зависимости от этого они так или иначе стухают, исчезают или, может быть, трансформируются в какое-нибудь следующее движение.

Мы видим сходные феномены и в России. Часть их приходит к нам из-за границы, и заражение одних обществ другими — это, кстати говоря, еще один очень важный новый элемент, о котором раньше думали очень мало. Раньше казалось, что общество с его проблемами — это такой контейнер, который относительно изолирован от окружающих. Поэтому в рамках первой модели такое заражение нельзя было помыслить. Сегодня мы видим, что они перекатываются, как волна, через границы и подхватываются, модифицируются, меняются в других социокультурных контекстах.

Здесь можно вспомнить не только об этих движениях, но и о тех, которые являются в некоторой степени нашими собственными. Как, например, движение протеста 2017 года, про которое до сих пор пока никто толком не понимает, что это было, но которое тоже носило такой волновой, спонтанный характер. Нет никакой специальной организации. Ее пытаются построить. Может быть, эти попытки приведут к успеху. Но понятно, что это скорее про резкую, внезапную мобилизацию, которую сложно долго поддерживать на одном уровне. И опять же, здесь есть странный, почти мистический элемент инфицирования. Мы с коллегами по Republic даже делали материал, в котором видно, что лозунги, графическое оформление и стилистика протестных движений в разных странах с самыми разными целями — причем иногда с противоположными — удивительно похожи друг на друга. То есть здесь явно происходит неосознанное заражение.

Таким образом, можно сказать, что мир сегодня плавно переходит от первой модели Дюркгейма ко второй. Заметьте, пожалуйста, что не от коллективизма к индивидуализму, а скорее от стабильной институционализированной коллективности к коллективности текучей, спонтанной и мобилизующей. И этот переход от одной модели к другой происходит непросто. Именно с ним и с тем, что он ускорился в последнее время, связано большое количество тревог, которые мы испытываем по поводу того, что происходит сегодня в мировой политике, какие изменения претерпевает сложившийся международный порядок и вообще что будет завтра.

Давайте посмотрим, где во всей этой большой тенденции находится Россия. Если посмотреть на данные международных исследований, то мы увидим, что для россиян, вообще говоря, характерна индивидуалистическая ориентация. Есть международные исследования ценностей — Владимир Магун и Максим Руднев (российские социологи.— “Ъ”) используют данные European Social Survey,— которые позволяют на протяжении длительного времени мониторить динамику ценностей в разных странах. Можно спорить по поводу самого понятия ценностей, я не большой его поклонник. Но, например, Магун и Руднев строят такую модель, которая позволяет на основании нескольких вопросов категоризировать общие ориентации людей. И они их делят на сильную и слабую индивидуалистическую ориентацию, сильную и слабую социальную ориентацию и на то, что они называют ценностями роста. Не сказать, чтобы это была совсем непредвзятая модель, поскольку ценности роста тут стоят отдельно и это то, что явно исследователям симпатичнее всего.

У нас про ценности роста большого разговора не будет, зато можно видеть, как велика в России сильная индивидуалистическая и сильная плюс слабая индивидуалистическая ориентация. Магун и Руднев сравнивают эти показатели с показателями Северной, Западной, средиземной и постсоциалистической Европы, и Россия по всем раскладам выше. Но если смотреть по каким-то конкретным странам, то сильная индивидуалистическая ориентация в России — 26%, в Германии — 14%, в Польше — 13%, в Бельгии — 11%. Если брать сумму двух категорий — сильной и слабой индивидуалистической ориентации, то в России — больше половины, близко находится Испания — 45%, Швеция — 34%, Германия — 26%. Причем обратите внимание, что со временем сумма этих двух категорий только увеличивается.

Другой ключевой показатель — это межличностное доверие, которое как раз никогда не бывает низким там, где сильны коллективные чувства. Это, собственно, любимый показатель того самого Патнэма с его боулингом, которого я упомянул. Снижение интереса к коллективному времяпрепровождению Патнэм напрямую связывает с падением уровня межличностного доверия в Америке. По-русски вопрос формулируется немножко криво, но тем не менее: «Вы считаете, что большинству людей можно доверять, или вы склоняетесь к мнению, что даже излишняя осторожность в отношении с людьми не помешает?» По-английски он звучит гораздо более элегантно: первый вариант — people can be trusted, а второй вариант — we can not be careful. При сравнении ситуации во Франции, Финляндии, Швеции и России оказывается, что в России самый высокий показатель недоверия, то есть легче всего люди говорят: «Нет, ну что вы? Людям нельзя доверять. Что за безумие!» И достаточно редко люди говорят, что в целом, конечно, можно доверять. Это не только наша проблема. Скажем, во Франции тоже достаточно низкий показатель. Ну и понятно, что в условиях низкого межличностного доверия люди заботятся исключительно о собственных интересах. Потому что заботиться о коллективных интересах в ситуации, когда ты никому вокруг не доверяешь, не имеет никакого смысла.

Если взглянуть на дело с точки зрения политической науки, то можно сказать, что ключевой особенностью россиян сегодня является категорическое неверие в возможность коллективного действия. Поэтому так затруднена политическая организация. Есть показатель, который хорошо это иллюстрирует,— ответ на вопрос о том, насколько вы способны принимать активное участие в работе какой-либо группы, занимающейся политическими опросами. По большому счету такой вопрос тестирует готовность человека работать в коллективе. Работать вместе не на свою собственную, а на коллективную цель. И в этом смысле Россия просто рекордсмен. Самый высокий показатель в Европе. 49% — не способны совсем. Еще раз, не у одних нас проблемы. Но настолько масштабные проблемы именно в этой области, пожалуй, именно у нас.

Еще один хороший индикатор — это уровень неравенства. Потому что, естественно, в более коллективистских условиях к неравенству относятся плохо, неравенство стараются контролировать, и там, где сильна солидарность, людям тяжело дается понимание, что когда у тебя есть все, у кого-то рядом с тобой нет совсем ничего. И наоборот, люди крайне болезненно переживают, когда у них нет совсем ничего в условиях, когда у кого-то есть гораздо больше. Причем здесь важны даже не абсолютные показатели, а относительные. Поэтому о солидарности здесь говорить, конечно, невозможно.

Так вот, известный факт, что неравенство в последнее десятилетие в мире в принципе растет, и исключений из этого тренда практически нет, но в странах с высокой солидарностью неравенство в целом несколько пониже. Россия на этом фоне является одним из мировых лидеров. Ведущие исследователи неравенства Филипп Новокмет, Тома Пикетти и Габриэль Цукман (ученые-экономисты.— “Ъ”), которые, собственно, посвятили свои тексты исследованию неравенства в России, показывают, что доля богатства, которым владеют 10% россиян,— около 45%. И это показатель, очень похожий на показатель США, где очень высокий уровень неравенства. Существенно ниже, скажем, Франция, у которой, как мы видели, есть сходные с нами проблемы. Если мы еще увеличим эту картинку и уйдем внутрь этих 10%, то мы увидим, что 1% самых богатых владеет 20% всего дохода. Если мы пересчитаем это в богатство, то там цифры будут еще более впечатляющими — 10% владеют 77% богатства, а 1% владеет 56%. А если мы возьмем из этого 1% только тех, кто является миллиардерами, то они владеют 30% всего богатства. Буквально несколько человек, и мы знаем список, где можно найти эти фамилии.

Еще один важный и довольно интересный индикатор — это религиозность. Все мы знаем, что сегодня в России происходят довольно интересные процессы в области религии. Кто-то даже рискует называть это религиозным возрождением. Вроде как все больше и больше становится людей, которые хотят ассоциироваться с православием. Но исследователи религий, особенно исследователи православия, в этом смысле гораздо более сдержанны в оценках. Потому что по большому счету они пока что видят только увеличение разрыва между декларируемой и реальной религиозностью.

Декларированная религиозность — это когда к вам подходят и спрашивают: «А вы считаете себя верующим человеком?» — и вы говорите: «Да, конечно». Эти показатели действительно растут. Особенно они растут среди православных. То есть все больше желающих говорить: «Да, я — православный». Причем если вы конструируете какие-то дополнительные шкалы и спрашиваете у людей: «Насколько сильно вы веруете?», то они говорят: «Да, да, прямо страшно верую!» Дальше задаешь какие-то простые вопросы, по которым можно оценить то, что называется реальной религиозностью. Коллеги в Свято-Тихвинском университете используют для этого три простых показателя: регулярное посещение храма, регулярное причастие, регулярная исповедь. В общем, это не то, что требует огромных усилий, но при этом показывает, что ты принадлежишь к церковной жизни. И здесь показатели существенно падают. И пока что все возрождение более или менее заканчивается тем, что разрыв увеличивается.

На этом фоне мы видим довольно интересные параллельные тенденции. Это — высокий потенциал ситуативной коллективной религиозности. Ситуация, которая повторяется практически из года в год: в храм привезли мощи, и выстроилась большая-большая очередь. Если бы это произошло однажды, мы бы сочли, что, видимо, действительно привезли какую-то важную реликвию. Но поскольку это происходит из раза в раз и по самым разным поводам, то становится ясно, что уже даже не очень важно, что именно привозят. Находясь в этом коллективном действе, люди получают некоторый важный опыт. Многие из них приехали из регионов, то есть опять же они вырвались из своей повседневной жизни, сломали ее привычный ход и получают коллективный опыт пребывания здесь. Вот что самое важное, что с ними происходит. А не то, что с ними произойдет там. Вы могли бы меня заподозрить в голословных утверждениях, но коллеги провели такого рода исследования. Причем они провели такого рода исследования даже в более чистой ситуации — в очередях в храмы на Пасху. Вроде бы в очереди в храм на Пасху стоят люди глубоко верующие, которые пришли совершить некоторый важный церковный обряд,— но нет. Все то же самое соотношение декларированной и реальной религиозности.

Итак, если мы возвращаемся к терминам Дюркгейма, то это скорее коллективность второго типа, чем первого. С первым типом все как-то не очень гладко, а вот второй тип очень быстро набирает обороты, и буквально в последние несколько лет появилась целая волна такого рода мобилизаций. И мы понимаем, что у них довольно сильный политический потенциал.

Давайте сделаем кое-какие промежуточные выводы. По данным довольно очевидно, что для России характерен провал коллективной жизни, то есть слабость коллективной самоорганизации, постоянные проблемы с нарушением договоренностей — ни с кем невозможно ни о чем договориться, потому что нет межличностного доверия. Те, кто заключал какие-нибудь контракты по сложным рискованным сделкам, знают, что очень часто это происходит в атмосфере глубокого недоверия. Люди готовы подозревать друг друга в чем угодно, в том числе в нарушении тех принципов, которые в принципе невозможно нарушить, постоянно добавляют дополнительные договоренности, условия, форс-мажоры, форс-мажоры к форс-мажорам, форс-мажоры третьего порядка и так далее. Экономисты хорошо знают, что на самом деле длина контракта хорошо коррелирует обратным образом с уровнем межличностного доверия. Потому что если у вас низкое доверие, всегда будут очень длинные контракты, в которых будут прописаны все возможные варианты. И это все равно не поможет.

Мы имеем дело с дисбалансом коллективного и индивидуального — это, пожалуй, самая главная проблема. Недостаток коллективной жизни создает очень серьезный дисбаланс, который приводит к тому, что индивидуализм превращается в атомизацию. Это ситуация, при которой высокий индивидуализм из-за отсутствия компенсации развитой коллективной жизни, точнее из-за отсутствия базы в виде развитой коллективной жизни, приобретает форму агрессивной конкуренции, зависти и, кроме того, усиления центральной власти. Это все типичные симптомы атомизации, то есть симптомы общества, в котором каждый сам за себя, каждый сидит в своей конуре. И понятно, что таким обществом управлять проще всего. Потому что проще всего управлять теми, у кого нет солидарности. Старую притчу о колосках, я думаю, все помнят. Центральная власть всегда пользуется и, в общем, часто умело провоцирует это самое размежевание, атомизацию и превращение индивидуализма в раздробленность. На самом деле все знакомые нам образцы зависти и наступление на права личности, подавление индивидуальной свободы — это как раз результат отсутствия баланса между коллективным и индивидуальным.

Индивидуальный успех в России очень даже ценится. В качестве нормативных примеров, которые нам постоянно даются, скажем, по телевизору, мы видим вовсе не каких-то альтруистов, не людей, которые занимаются самопожертвованием, ничего подобного. В наиболее действенных пропагандистских передачах нам все время предъявляют пример индивидуального успеха. Они могут быть самыми разными, но это примеры успеха. Примеры, на которые нужно ориентироваться. Индивидуальный успех ценится. Но проблема в том, что чужой успех не воспринимается как легитимный, он не признается. Мы как бы не даем право чужому на успех. А это уже симптом отсутствия у нас коллективной базы. Если вернуться к началу сегодняшней лекции, то героиня Нонны Мордюковой — это вовсе не иллюстрация тирании коллектива над индивидом. Героиня Мордюковой — это пример выхолощенности коллективной жизни, пустой зависти тетки-управдома, которая в страхе оказаться проигравшей изображает давление со стороны коллектива, пользуясь для этого властной позицией и какими-то приспешниками, которые у нее есть.

В заключение есть смысл задать вопрос, на который у меня точно не хватит времени ответить обстоятельно. А почему, собственно, так получилось? Фильм 1969 года нам дает первый намек ответа на этот вопрос. По мере ослабевания и завершения советского проекта коллективная жизнь вырождалась и превращалась в пустую маску. То, что называлось коллективом, и то, что сегодня вызывает вполне понятное отвращение у многих людей, конечно, обычно не имело никакого отношения ни к солидарности, ни к общему благу. Это был просто инструмент для отправления административной власти в условиях жестко централизованного государства. А для отдельных людей это был еще и инструмент конкуренции с окружающими — и, как мы видим, довольно злой.

Илья Будрайтскис (историк и публицист.— “Ъ”) сделал очень интересное наблюдение, что примерно начиная с этого времени, может быть, чуть позже, в 70-е и 80-е годы, в советском кино повально распространяется сюжет о героях-следователях, которые борются с экономическими преступлениями. Появляются всякие фарцовщики, спекулянты, и бравые следователи ведут следствия и выводят их на чистую воду. И Будрайтскис говорит, что в этом угадывается молчаливое признание советского общества самому себе в том, что внутрь него на самом деле давно проник этот самый своекорыстный и антисоциальный бизнесмен-индивидуалист, что этот спекулянт — он уже внутри. Он разъедает это самое советское общество. Если там было еще что разъедать.

Алексей Юрчак (ученый-антрополог.— “Ъ”) в уже известной и очень хорошей книге «Это было навсегда, пока не кончилось» пишет, что одной из самых успешных стратегий позднего советского периода было бегство от этой пластилиновой коллективной жизни и от навязывающего ее государства в небольшие кружки и группы, где можно было найти какую-то общность смыслов. Но если говорить о мифах (у нас же цикл про мифы), то из этого мифа о советском коллективизме мы на самом деле до сих пор очень мало знаем о том, как было выстроено реальное соотношение коллективной и индивидуальной жизни в разные периоды существования Советского Союза. То есть по большому счету главная задача социологии в отношении советского общества в общем-то не решена. И это то, чем имеет смысл заниматься сегодня. Социология тогда, понятное дело, была невозможна, поэтому это нужно делать сегодня, чтобы понять, откуда мы происходим.

Но сейчас с нами происходит совершенно удивительная, на мой взгляд, вещь. С одной стороны, мы в голос смеемся и презираем советскую пропаганду, с другой — почему-то странным образом продолжаем верить в то, что она пыталась нам внушить. Например, мы готовы забрать у нее миф о триумфе этого самого сильного и самостоятельного коллектива в Советском Союзе, несмотря на то что она сама, похоже, в это не особенно верила. Во всем остальном мы ей не верим, но в этом почему-то нам критика отказывает. Мне кажется, что сходная ситуация имеет место и в случае с постсоветским периодом. Мы верим в то, что советские институты могли сформировать определенный тип мотивации и ориентации человека, но почему-то отказываемся верить в то, что то же самое могли сделать институты постсоветские. Это парадокс, о котором я говорил в самом начале. Мы готовы признать, что советские институты формировали человека, как пластилин, но почему-то отказываемся видеть последствия действий постсоветских институтов. И они часто преподносятся как совершенно беспомощные и не способные ничего поменять, хотя они существуют уже на протяжении довольно длительного исторического отрезка.

И раз уж мы общаемся здесь в рамках цикла лекций, организованных Фондом Егора Гайдара, то мне кажется, это обязывает нас задуматься о социологической природе этого самого постсоветского транзита. Этого перехода к либеральной демократии, чего, как мне кажется, до сих пор не делалось. Потому что все время по умолчанию считалось, что в социальном смысле этот транзит не был успешен, что советский человек никуда не делся. А раз он неуспешен, то не стоит его и социологически изучать. Он все равно не случился, значит, изучать надо какие-то структуры, которые проходят через исторические периоды. С моей точки зрения, все обстоит как раз наоборот. Этот транзит как раз был вполне успешным. Просто нужно понять, в чем состояло направление его действия.

На мой взгляд, этот транзит к либеральной демократии может быть описан формулой: либерализм без демократии. Потому что все постсоветское время, начиная с команды Егора Гайдара и далее, по разным причинам, которые можно отдельно обсуждать — часть из них носит совершенно объективный характер, часть — идеологический характер,— гораздо больше внимания уделялось таким вещам, как рыночные реформы, экономическое развитие, стимулирование потребления, формирование богатой элиты. Ну и давайте прямо скажем, что эти усилия были успешны. Они были успешны не сразу, но в целом были. Мы имеем достаточно развитое общество потребления, и это хорошо видно по кредитному поведению россиян. Мы имеем богатую элиту, мы имеем относительно устойчивую рыночную экономику, которая даже не особо накреняется под воздействием местами довольно серьезных санкций. В общем, мы все это имеем.

Но в то же время куда меньше внимания уделялось таким вещам, как местное самоуправление, коллективная самоорганизация, общественные инициативы, инициативы снизу, местная власть, подконтрольность властей, развитие общественно важных профессий вроде той же науки и образования, формирование каких-то профессиональных ассоциаций, которые могли бы защищать или представлять интересы людей, работающих в этих областях. Короче говоря, всему тому, на что обращали внимание Токвиль и Дюркгейм и что можно назвать демократическими компонентами. Что, конечно, существует — может быть, не в самом лучшем состоянии, но тем не менее — в странах Европы и Америки. Вопрос о том, каковы истоки нашей сегодняшней атомизации, как она возникла,— это социологический вопрос, который пока что всерьез не решен. И во многом именно он не дает нам разобраться с нашим прошлым, не идеализируя его, не демонизируя его, но взглянув на него трезво и спокойно.

Если все же попытаться заглянуть вперед, то понятно, что основных позитивных сценариев всего два. Это либо восстановление институтов коллективной жизни и коллективной самоорганизации по первой модели Дюркгейма — то, чего не было сделано, и то, в чем мы существенно отстаем. Либо быстрая, мощная и лавинообразная волна коллективных движений, которые мы уже начинаем видеть, которые действуют скорее по второй модели Дюркгейма и которые будут нас менять быстро и непредсказуемо. Кому что выбирать, кому на что ставить — каждый решает сам. Но понятно, что новый мир отличается от старого тем, что в нем по большому счету нужно иметь и то и другое. Спасибо!

Советский человек изменился. И стал еще хуже: Общество: Россия: Lenta.ru

Кто мы — индивидуалисты или коллективисты? Этому вопросу была посвящена лекция профессора Московской высшей школы социальных и экономических наук («Шанинки») Григория Юдина, организованная Фондом Егора Гайдара. В самом деле, вроде бы в СССР человека воспитывали, призывая ставить коллектив превыше всего. Откуда же взялась та атомизация общества, которую мы видим сейчас, если многие специалисты считают, что «советский человек» никуда не исчез и продолжает самовоспроизводиться? «Лента.ру» публикует выдержки из лекции Григория Юдина.

Индивидуалисты мы или коллективисты? Все знают фрагмент из фильма «Бриллиантовая рука», когда управдом говорит о главном герое: «Наши люди в булочную на такси не ездят». Уверен, что многим он приходит в голову, когда речь идет о таком «исконном» коллективизме, который торжествует в России. Что мы в нем видим? Что вызывает наибольшее раздражение? Во-первых, это, пожалуй, уравниловка в плане стиля жизни и потребительских стандартов. Есть кто-то, кто говорит от лица коллектива, запрещая человеку иметь собственный потребительский стандарт. Он немедленно маркируется как «не наш» и вызывает отторжение.

Еще одна вещь — это зависть к чужим успехам, потому что речь идет не только о том, что этот человек другой, а о том, что он, вероятно, имеет больший доход, возможности (мы знаем, что в фильме на самом деле все это не так, но тем не менее это вызывает именно такую реакцию). Предполагается, что если ты экономически успешен, то это немедленно исключает тебя из нашего круга. Наконец, мы здесь видим достаточно жесткий контроль, слежку, которая осуществляется от лица коллектива с реальной угрозой создать человеку проблему. Мы понимаем, что эта дама не шутит. Она [управдом] действительно может создать ему [герою] некоторое количество трудностей.

Все это является наилучшим выражением представления о том, что такое коллективизм, существовавший и, видимо, продолжающий существовать в нашей стране по сей день. Впрочем, обращу ваше внимание, что фильм снят в 1969 году, и все это в нем показано во вполне ироничном ключе.

Лев Гудков

Фото: Максим Кимерлинг / «Коммерсантъ»

Идея о том, что из советского времени неотступно идет этот советский коллективизм, высказывается очень часто вполне серьезными исследователями. Самая известная формулировка была предложена Юрием Левадой и развивается до сих пор его главным учеником Львом Гудковым. Это идея «простого советского человека». «Простой советский человек» — так называлось исследование, которое группа Левады начала еще в 80-е годы, оно тянулось очень долго, и на его основаниях строились масштабные антропологические обобщения, касающиеся природы человека в целом.

Я буду опираться на то, как эту теорию излагает Гудков, — сразу скажу, что я ее буду упрощать, так как она достаточно сложная и противоречивая, но я подсвечу в ней то, что обычно хорошо понимает широкая аудитория. Он говорит, что одна из ключевых характеристик «простого советского человека» — это социальный инфантилизм, патернализм и принятие произвола начальства. То есть неверие в собственные силы, индивидуальный потенциал, беспрекословное принятие власти, данной сверху, и надежда на эту власть.

Вторая — это уравнительные установки, склонность к тому, чтобы, независимо от того, о каком ресурсе идет речь, уравнивать и относиться к неравенству с подозрением, неприятием и завистью. Зависть плавно перетекает в третью черту, то, что Гудков называет комплексом неполноценности — ущемленность, зависть, стремление не развиваться самому, а, скорее, тормозить окружающих, держать их на своем уровне и не давать им вырваться вперед. Если мы посмотрим на эти три черты, то это примерно то, что мы обнаружили только что в героине Нонны Мордюковой, то, что нас больше всего раздражает. В этом смысле ее персонаж — это как раз тот самый «идеальный» простой советский человек.

Гудков так прямо и называет советского человека — коллективный человек. Для него характерно групповое принуждение, коллективное заложничество, конформистское единомыслие, общность фобий и предрассудков. Крайне неприятный тип, судя по этому описанию!

На самом деле, это не просто описание, а довольно мощная теория в смысле своей объяснительной широты. Она предполагает, что этот самый советский человек не просто существует как некий средний тип, а он способен к самовоспроизводству. Хуже всего, он это делает уже в условиях изменившихся институтов и социальных структур, извращая их. Грубо говоря, когда ему предлагаешь какие-то новые институты, он сам внутри не меняется и использует их так, как ему удобно, привычно.

Это более-менее стандартное описание провала институциональных реформ, потому что люди, их проводящие, обычно надеются, что если институты поменяются, то изменится и человеческая мотивация. Но нет, как говорит нам этот подход, все они наталкиваются, как на каменную стену, на этого простого советского человека, который все видит по-своему, который настроен на самовоспроизводство и с которым, по большому счету, ничего поделать невозможно. Именно поэтому он оказывается несовместим с институциональными реформами, проводившимися в России в начале 90-х годов. Он несовместим с рыночной экономикой, либеральной демократией, уважением прав человека, поскольку все это предполагает гораздо большую степень индивидуализма. Современное же общество с точки зрения этого подхода принципиально держится на индивидуальных достижениях, а значит, когда мы имеем дело с «простым советским человеком», он сопротивляется не просто всем этим атрибутам, но истории, времени. Он навечно застрял в прошлом.

Конечно, в этой теории есть некоторая непоследовательность. Предполагается, что советского человека сформировали советские структуры, идеология и институты. В то же время предполагается, что, когда он сформирован, новые институты, структуры и идеология не способны оказать на него никакого воздействия, они от него отлетают, как пульки от железного истукана. То есть, когда он формируется, то достаточно пластичен, а когда мы имеем дело с новой институциональной системой, она с ним уже не может ничего сделать, потому что он затвердел и резистентен.

Фото: Всеволод Тарасевич / РИА Новости

На это затруднение есть еще более радикальный ответ. Он состоит в том, что коллективист растет вовсе не из советского опыта, но из куда более ранней истории — из русской общины, из небольшого узкого мира, подавляющего человеческую индивидуальность. С тех пор он никуда и не делся — меняется только внешнее обрамление, но этот общинный русский человек XVIII-XIX веков (а может и более раннего времени) является исторической константой, проходящей сквозь всю историю, и у нас нет никакого шанса от нее отделаться. Иногда это называют «теорией колеи» — предполагается, что мы попали в некую антропологическую колею, и дальше уже ничего измениться не может, разве что придется людей полностью поменять, этих выселить и набрать откуда-нибудь других. Но сделать это сложно, поэтому, увы, перспектива невеселая.

В общем, все выглядит так, будто мы застряли в этом самом коллективизме, когда мир движется к индивидуализму, и мы движемся по дороге, которую нам преграждает этот франкенштейн — «простой советский человек». При этом страшно, что это не он стоит на ней, такой большой и страшный, а это мы и есть, и чтобы что-нибудь с этим сделать, нам бы пришлось тянуть себя из болота за волосы. Такой подход обычно приводит к глубоко пессимистическим взглядам, предсказаниям и пониманию перспектив. Ведь раз все это представляет собой такую антропологическую константу, по-видимому, сделать с ней ничего невозможно.

Может быть, стоит обратиться к социологии и спросить у нее, как выбраться из этой ловушки? Как избавиться от бремени коллективизма и развить в себе недостающий индивидуализм?

Социология всегда возвращает к своим истокам, классикам.

И вот перед социологией с самого ее начала предстают два основных вопроса: о порядке и о прогрессе. Или, по-другому: как обеспечить порядок в условиях распада традиционного проекта, в условиях освобождения человека, эмансипации, расцвета человеческой индивидуальности, чтобы прогресс не остановился.

Эмиль Дюркгейм

Вопрос об отношении между социальным и коллективным является центральным для всех основоположников социологии. Наиболее отчетливо он был поставлен Эмилем Дюркгеймом. Он понял, что главный цивилизационный вызов заключается в том, как совместить друг с другом индивидуальное освобождение человека с одной стороны и коллективную жизнь с другой. Понятно, что если индивидуализация ничем не сдерживается, достигает своих пределов, то людей уже ничего не держит вместе, и мы получаем неограниченную конкуренцию, которая, в конечном счете, вырождается в войну. В ней уже нет никаких правил, которые могли бы нас сдержать, где мы чувствуем себя враждебно расположенными по отношению ко всем вокруг и ощущаем необходимость отвоевывать некие ресурсы.

С другой стороны, остановить индивидуализацию значит остановить прогресс, и Дюркгейм это понимал очень хорошо. Такие точки зрения тоже существовали, желающих вернуться в традиционное общество было вполне достаточно. Но именно Дюркгейм полагал, что это значит обречь человека на несвободу, запереть его в душные традиционные структуры, а значит, и остановить общественный прогресс.

Дюркгейм предложил две модели сочетания индивидуального и коллективного. Первая модель предполагает, что коллективная и индивидуальная жизнь существуют одновременно. Они синтезируются в то, что он называет «органической солидарностью». Солидарность — это то, что держит общество вместе, и при этом каждый человек занимает в этой системе солидарности свое место. Это похоже на функционирование организма: у каждого из нас есть свое четко определенное место, которое мы занимаем в этом большом общественном организме. Поэтому Дюркгейм уделял большое внимание профессии, поскольку она определяется тем, какую ценность она представляет для общества. Любой профессионал — медик, ученый, кто угодно — движим желанием быть полезным для общества в целом.

Органическая солидарность как раз предполагает, что развитие каждого индивидуума как элемента этого общественного тела способствует социальному прогрессу, так как приносит ему пользу. Именно поэтому эти индивидуумы получают престиж, делая то, что нужно всем, — ведь если бы они делали что-то бесполезное, мы вряд ли стали их уважать. Их индивидуальное творчество получает таким образом достойную оценку. Иными словами, чтобы индивидуальные достижения ценились, как это ни странно, должен существовать некий коллективный консенсус по этому поводу. Мы, как коллектив, должны быть уверены в том, что мы ценим определенные индивидуальные достижения. Если же его нет, то каждый начинает уважать собственный успех, испытывая к окружающим в первую очередь подозрение и зависть. Дюркгейм даже говорит, что в современном социуме, обществе с органической солидарностью, должен укрепиться так называемый культ индивида. Мы, как коллектив, должны верить в ценность человеческой индивидуальности.

Вторая модель дает совсем другой ответ. В 1912 году Дюркгейм начинает предполагать, что коллективная и индивидуальная жизнь не могут существовать одновременно, они чередуются во времени. Это значит, что основную часть времени мы живем своей обычной частной жизнью и ни в какую коллективную не вовлечены. Но время от времени возникают какие-то коллективные события, возбуждающие у нас то, что он называл «коллективными эмоциями». Они увлекают нас, и благодаря им мы осознаем себя частью коллектива. Иными словами, социальный порядок поддерживается этими моментами интенсивной коллективной жизни — по его словам, «бурлением коллективных чувств». Они потихонечку ослабевают, но мы все же продолжаем испытывать их в себе.

Для Дюркгейма таким типичным примером точки бурления этих коллективных чувств являются праздники — причем, значимые для коллектива праздники. Не такие, во время которых мы не знаем, чего делать (скажем, собраться на даче 4 ноября), а такие, где мы празднуем вместе, вырываемся из привычного состояния, способны переходить какие-то привычные границы и так далее. Например, это корпоратив или 9 мая, когда мы что-то делаем совместно, а не просто расходимся по своим домам, потому что у нас просто появился лишний выходной. С точки зрения Дюркгейма, это оставляет длительный след, который постепенно стихает, но некоторое время держит нас вместе, а потом происходит переактуализация, и за счет этого общество продолжает существовать.

Именно в эти моменты в нас как бы закрепляется понимание того, во что мы верим, ради чего мы живем, ради чего стоит жить, какие-то глубокие убеждения, ради которых мы потом готовы действовать. Какие-то такие запоминающиеся для нас моменты, когда с нами что-то происходит, когда мы претерпеваем некоторую трансформацию и усваиваем глубокие верования и убеждения, которые нами в дальнейшем руководят.

Обратите внимание, что в обеих моделях необходимо, чтобы оба слоя были крепкими — как коллективный, так и индивидуальный. Эти модели просто различаются тем, как они функционируют. Можно по-разному мыслить себе их соотношение, но оба слоя необходимы. Первая модель Дюркгейма лучше описывает либеральные демократии — такими, как они формировались в XIX веке. В них либеральный компонент, ответственный за свободу и развитие, сочетается с компонентом демократическим, ответственным за коллективное самоуправление и установление условий для индивидуального развития, коллективную заботу о том, чтобы каждый из нас мог развиваться как личность.

Это хорошо можно проиллюстрировать изданной чуть ранее книгой Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке», ставшей хрестоматией либерально-демократического порядка, в подробностях показывающей, как происходит синтез двух этих элементов. С одной стороны, есть элемент либеральный — Токвиль пишет, что нет такой страны, в которой любовь к собственности была бы так сильна, как в США. С другой стороны, он постоянно подчеркивает — кстати, не без некоторого опасения, — что для американцев свойственна совершенно невероятная страсть к тому, чтобы решать все вопросы на собраниях (то, что по-английски называется town hall meetings). Именно на них и вырабатывается та самая солидарность, благодаря которой ценят индивидуальную свободу и достижения, индивидуальный вклад в общественное благо, индивидуальный успех.

Алексис де Токвиль

Уважение к правам человека возникает из коллективной борьбы за эти права, оно не появляется просто так, не сваливается с неба. Только в этом случае права другого могут оказаться важны для меня — если они коллективно завоеваны, если они значимы для всех нас. Твои права почему-то должны быть важны для меня, и для этого между нами должно быть что-то общее, нам должно быть не все равно. Поэтому Токвиль говорит, что для свободы (то есть либерального компонента) публичные собрания — это то же самое, что школы для науки, фундамент, без которого нельзя.

Вторая же модель Дюркгейма гораздо больше соответствует сегодняшнему дню, когда устойчивые либеральные структуры либеральных демократий становятся все слабее. Люди все меньше участвуют в общественной жизни, ослабевают профессиональные ассоциации — практически везде они замещаются менеджерами, администраторами, которые получают все больше власти. И вообще, люди все меньше проводят время вместе.

Американский политический ученый Роберт Паттон написал известную книгу с красноречивым заголовком «Боулинг в одиночку». Боулинг имел очень важную роль в солидаризации американцев, поскольку они после решения каких-то коллективных вопросов ходили вместе играть в него. А по данным исследований видно, что все больше народу ходит в боулинг сами по себе (на мой взгляд, достаточно странное занятие, но тем не менее).

Мы видим, что даже коммуникация сейчас все чаще осуществляется через социальные сети, так, что можно подолгу не видеть людей, с которыми мы на самом деле находимся в интимной коммуникации. Это имеет довольно интересные последствия. У людей возникает все больше потенциала для спонтанных, но достаточно лавинообразных мобилизаций. За примерами ходить далеко не надо, их есть очень много даже в последние годы.

Несколько наиболее известных движений берут свое начало в Америке, и все они распространились за ее пределы. Они не похожи на привычные формы коллективных объединений. Они почти никогда не заканчиваются созданием формальных ассоциаций, партий или еще каких-нибудь привычных структур. У них есть какие-то устремления, убеждения, цели, которые они преследуют, но они это делают совершенно иными способами. Раньше любая цель такого рода могла решаться созданием хотя бы более-менее институционализированной структуры, в которой есть ответственные лица, на которую можно работать, которая что-нибудь требует, работает организованно, с правилами членства. Не обязательно иметь его — просто у тебя есть четкое место относительно этой структуры.

Сегодня это уже не так. Мы видим, что все эти движения действуют практически без какой-либо структуры. У них есть какие-то лидеры, но они либо случайные, либо быстро меняются и на следующий день мы про них забываем. И понятно, что дело не в лидерах и не в структурах. Они и координируют сами себя, и понимают сами себя лучше, чем их лидеры, и совершенно по-другому устроены. Они ураганом проносятся по современному обществу и вызывают у людей сильное чувство причастности к некоему коллективному движению. Они могут достигать или не достигать своих целей, но независимо от этого, они так или иначе затухают, исчезают или, может быть, трансформируются в какое-то следующее движение.

Мы наблюдаем сходные феномены и в России. Часть их приходит к нам из-за границы — и это, кстати, еще один очень важный новый элемент, о котором раньше говорили очень мало. Это заражение одних обществ другими. Раньше казалось, что общество с его проблемами — это такой контейнер, относительно изолированный от окружающих. Поэтому в рамках первой модели Дюркгейма о таком «заражении» помыслить было нельзя. Сегодня мы видим, что они перекатываются, словно волны, через границы и подхватываются, модифицируются, меняются в других социокультурных контекстах.

Здесь можно вспомнить не только об этих движениях, но и о тех, которые являются в некоторой степени нашими собственными, как, например, протестное движение в 2017 году, о котором пока никто толком не знает, что это было. Они тоже носили волновой спонтанный характер. Не было никакой специальной организации — ее пытаются построить, и, может быть, эти попытки будут успешными, но это скорее напоминало резкую внезапную мобилизацию, которую сложно долго поддерживать на одном уровне.

Опять же, тут есть такой странный элемент «инфицирования». Мы с коллегами из издания Republic делали материал, в котором видно, что лозунги, графическое оформление и стилистика протестных движений в разных странах с самыми разными целями (иногда даже с противоположными) удивительно сильно похожи друг на друга. Здесь явно происходит неосознанное «заражение».

Так что можно сказать, что мир сегодня плавно переходит от первой модели Дюркгейма ко второй. Заметьте, не от коллективизма к индивидуализму, а, скорее, от стабильной коллективности к коллективности текучей, спонтанной и мобилизующей. И этот переход, конечно, происходит непросто. Именно с его ускорением связано большое количество тревог, которые мы испытываем по поводу того, что происходит в мировой политике, какие изменения претерпевает сложившийся международный порядок и вообще, что будет завтра.

Где во всей этой большой тенденции находится Россия? Если взглянуть на данные международных исследований, то мы увидим, что для россиян характерна индивидуалистическая ориентация.

Фото: Александр Петросян / «Коммерсантъ»

В своей работе ведущие исследователи ценностей Владимир Магун и Максим Руднев используют данные опроса European Social Survey. Такие опросы позволяют на протяжении долгого времени мониторить динамику ценностей в разных странах. По поводу самого понятия ценностей можно долго спорить, я не большой его поклонник, но Магун и Руднев строят модель, которая позволяет на основании нескольких вопросов категоризировать общие ориентации людей. Они их делят на сильную индивидуалистическую ориентацию, слабую индивидуалистическую, слабую социальную, сильную социальную и то, что они называют «ценностями роста».

О ценностях роста у нас большого разговора не будет, зато по их данным можно видеть, как велика в России доля людей с сильной и слабой индивидуалистической ориентацией. Они сравнивают эти показатели с Северной, Западной, Средиземной и постсоциалистической Европой, и наша страна оказывается выше по всем раскладам. Если смотреть на какие-то конкретные страны, то если у нас сильная индивидуалистическая ориентация присуща 26 процентам населения, то в Германии — 14, в Польше — 13, в Бельгии — 11. Если брать сумму двух первых категорий (таких людей в России больше половины), то где-то близко находится Испания (45 процентов), Швеция (34) и Германия (26). В основном, конечно, все находятся ниже нас. Причем, со временем сумма этих категорий потихонечку увеличивается.

Другой ключевой показатель — это межличностное доверие, которое никогда не бывает низким там, где сильны коллективные чувства. Это, кстати, любимый показатель Паттона с его боулингом, которого я упомянул. Снижение интереса к коллективному времяпровождению он напрямую связывает с падением уровня межличностного доверия в Америке. И действительно, по данным Европейского социального исследования можно сказать, что мы здесь очень похожи на США, причем, если сравнивать, то ситуация в России с этим показателем еще хуже, чем в Америке.

В России по сравнению с Францией, Финляндией и Швецией самый высокий показатель недоверия. На вопрос «Людям можно доверять или даже излишняя осторожность в отношениях с людьми не помешает?» (по-английски он звучит более элегантно: People can be trusted, а второй вариант — You cannot be too careful, на русский это не очень хорошо переводится, но смысл второго варианта понятен: людям можно доверять очень редко) люди легче всего говорят: «Да что вы, людям, конечно, нельзя доверять! Что за безумие?» И достаточно редко говорят: «Да, в целом людям можно доверять». Это, впрочем, не только наша проблема — во Франции второй показатель тоже достаточно низкий. Понятно, что в условиях низкого уровня межличностного доверия люди заботятся исключительно о собственных интересах, потому что заботиться о коллективных в этой ситуации нет никакого смысла, если ты никому не доверяешь.

Если взглянуть на дело с точки зрения политической науки, то можно сказать, что ключевой особенностью россиян сегодня является категорическое неверие в возможность коллективного действия. Поэтому так и затруднена политическая организация. Есть один показатель, который хорошо это иллюстрирует, — вопрос о том, насколько люди способны принимать активное участие в работе какой-либо группы, занимающейся политическими проблемами. Он тестирует готовность индивидуума работать в коллективе, над коллективной целью. В этом смысле Россия просто рекордсмен — в категорию «совсем не способен» скатываются аж 49 процентов. Еще раз: не только у нас проблемы, но в этой области такие масштабные, пожалуй, только у нас.

Еще один хороший индикатор, о котором я упоминал во введении, это уровень неравенства, потому что в более коллективистских условиях к неравенству обычно относятся плохо. Его стараются контролировать, и там, где сильна солидарность, людям тяжело дается понимание, что у кого-то рядом с тобой нет совсем ничего, когда у тебя есть все, и, наоборот, люди очень болезненно принимают то, когда у них нет совсем ничего, в условиях, когда у кого-то — гораздо больше. Причем здесь важен не абсолютный показатель, а относительный — сама ситуация, когда у кого-то существенно больше, чем у окружающих, буквально разламывает общество на составляющие, поэтому о солидарности здесь говорить невозможно.

Известный факт заключается в том, что в последние годы неравенство в мире вообще растет, и исключений из этой тенденции практически нет, но в странах с высокой солидарностью оно несколько пониже. Россия же на этом фоне является одним из мировых лидеров. Исследования Филиппа Новокмета, Тома Пикетти и Габриэля Цукмана показывают, что доля дохода, которым владеют 10 процентов населения россиян, находится на уровне 45 процентов. Этот показатель очень похож на США, где очень высокий уровень неравенства, существенней, чем во Франции, в которой, как мы могли видеть, имеются сходные с нашими проблемы.

Если мы увеличим эту картинку и уйдем внутрь этих 10 процентов, то увидим, что если взять 1 процент самых богатых россиян, то они владеют 20 процентами всего дохода. А если пересчитать это в богатство, то цифра будет еще более впечатляющей: 77 процентов для 10 процентов населения и 56 процентов для одного процента населения. Если же взять из этого одного процента только миллиардеров, то они владеют 30 процентами всего богатства — буквально несколько человек. Мы все знаем список, в котором можно найти эти фамилии.

Следующий интересный индикатор — это религиозность. В России сейчас происходят интересные процессы в области религии, и кто-то даже рискует это называть религиозным возрождением — вроде как все больше и больше становится людей, которые хотят ассоциировать себя с православием. Но исследователи религии — в особенности исследователи православия — гораздо более сдержаны в оценках. Они видят пока что только увеличение разрыва между тем, что называется декларируемой религиозностью и реальной.

Фото: Владимир Вяткин / РИА Новости

Декларируемая — это когда к вам подходят и спрашивают: вы считаете себя верующим человеком? Вы отвечаете: да, конечно! Эти показатели растут, особенно среди православных. Все больше людей говорит: да, я православный. Причем, если вы конструируете дополнительные шкалы, спрашиваете, мол, насколько сильно вы верите, вам отвечают: да, страшно верую!

Дальше посмотрим на вопросы, по которым можно оценить реальную религиозность. Коллеги в Свято-Тихоновском университете используют для этого три показателя: регулярное посещение храма, регулярное причастие и регулярная исповедь. Это не то что требует особых усилий, но показывает, что ты принадлежишь к церковной жизни. И тут показатель существенно падает. Вот эти люди действительно представляют собой церковных — вовсе не обязательно воцерковленных! — людей, которые живут некоторой церковной жизнью. И вы увидите, какой разрыв. Пока что это «возрождение» заканчивается тем, что он увеличивается. Нельзя сказать, что показатель реально религиозных стоит на месте, он подрастает, но разрыв растет быстро.

На этом фоне мы видим интересные параллельные тенденции. Это высокий потенциал ситуативной коллективной религиозности. Такие ситуации повторяются из года в год. Если бы это один раз произошло — какие-то мощи привезли в храм и там бы была большая очередь, сочли бы что да, важную реликвию привезли. Но это происходит из раза в раз, и по самым разным поводам, и становится ясно, что не особо даже важно, что туда привозят. Люди получают некий важный опыт, находясь в таком коллективном действии. Многие из них приезжают из регионов, вырываются из своей повседневной жизни и получают свой коллективный опыт пребывания здесь.

Причем очень многие из тех, кто стоят в таких очередях, относятся именно к категории декларируемой религиозности. Коллеги провели исследования в очередях в храмы на Пасху и увидели в них те же самые соотношения. А там, вроде бы, должны стоять люди глубоко верующие, которые пришли совершить некий важный церковный обряд.

Итак, если мы возвращаемся к терминам Дюркгейма, это скорее коллективность второго типа, чем первого. С первым как-то не очень все гладко, а второй очень быстро набирает обороты, особенно в течение последних нескольких лет. Мы видим, что появилась целая волна такого рода мобилизаций, и мы знаем, что они имеют политические последствия и потенциал.

Давайте сделаем некоторые промежуточные выводы. Во-первых, согласно этим данным, довольно очевидно, что для России характерен провал коллективной жизни. То есть слабость коллективной организации и проблемы нарушения договоренностей (ни с кем ни о чем невозможно договориться, потому что нет межличностного доверия).

Самое важное, что нужно иметь в виду, это то, что мы имеем дело с дисбалансом коллективного и индивидуального. В этом самая главная проблема, с тем, что недостаток коллективной жизни создает очень серьезный дисбаланс, приводящий к тому, что индивидуализм превращается в атомизацию. Это ситуация, при которой высокий индивидуализм из-за отсутствия компенсации в виде базы коллективной жизни приобретает форму агрессивной конкуренции, зависти и, кроме того, усиления центральной власти. Это симптомы общества, в котором каждый сам за себя, каждый сидит в своей конуре, и понятно, что таким обществом проще всего управлять — теми, между кем нет солидарности. Центральная власть часто пользуется этим, а иногда и провоцирует размежевание, атомизацию и превращение индивидуализма в раздробленность.

Фото: Zuma / ТАСС

Все знакомые нам образцы зависти и наступления на права личности, подавления индивидуальной свободы — это результат отсутствия баланса между коллективным и индивидуальным. Индивидуальный успех в России по-настоящему очень даже ценится. В качестве нормативных примеров, которые нам дают по телевизору, мы видим вовсе не альтруистов. Нам все время предъявляют примеры индивидуального успеха, на которые нужно ориентироваться. Другое дело, чужой успех не воспринимается как легитимный, не признается. Мы не даем права другому на успех.

Это уже симптом отсутствия у нас коллективной базы, которая бы позволяла его признавать. Если вернуться к началу, то героиня Нонны Мордюковой, это, конечно, не иллюстрация тирании коллектива над индивидом. Это пример выхолощенности коллективной жизни, пустой зависти тетки-управдома, которая в страхе оказаться проигравшей изображает давление со стороны коллектива, пользуясь своей властной позицией.

Почему же так получилось? «Бриллиантовая рука» дает первый намек на ответ на этот вопрос: по мере ослабевания и завершения советского проекта коллективная жизнь вырождалась и превращалась в пустую маску. То, что называлось коллективом, и то, что сегодня, по понятным причинам, вызывает отвращение у многих людей, конечно, не имело обычно никакого отношения ни к солидарности, ни к общему благу. Это был просто инструмент для отправления административной власти в условиях жестко централизованного государства. А для отдельных людей это был еще и инструмент для достаточно злой конкуренции с окружающими.

Илья Будрайтскис сделал очень интересное наблюдение: начиная с поздних 70-х годов в советском кино повально распространяется сюжет о героях-следователях, борющихся с экономическими преступлениями. Напомню, что вся «Бриллиантовая рука» — это история про жуликов, с которыми борется Семен Семенович Горбунков, поддерживая тем самым доблестную советскую милицию. Да, это комедия, но позже этот сюжет начинает появляться раз за разом в кино. Будрайтскис говорит, что в этом заключается молчаливое признание всего советского общества самому себе в том, что внутрь его давно проник этот своекорыстный антисоциальный бизнесмен-индивидуалист. Спекулянт — он уже внутри, он разъедает советское общество.

Алексей Юрчак в уже известной и очень хорошей книге «Это было навсегда, пока не кончилось» пишет, что для позднесоветского периода одной из самых успешных стратегий было бегство от этой пластилиновой коллективной жизни и от навязывающего ее государства. Бегства в те самые кружки, группы, где можно было найти какую-то общность смыслов.

Но, если говорить о мифах, из этого мифа о советском коллективизме мы очень мало знаем о том, как было выстроено соотношение коллективной и индивидуальной жизни в разные периоды СССР. Главная задача социологии для советского общества по большому счету не решена. Социология тогда, понятное дело, была невозможна, поэтому это надо делать сегодня, чтобы понять, откуда мы происходим.

Сейчас же с нами происходит удивительная, на мой взгляд, вещь: мы, с одной стороны, в голос смеемся и презираем советскую пропаганду, но почему-то странным образом продолжаем верить в то, что она пыталась нам внушить. В триумф сильного и самостоятельного коллектива в СССР, несмотря на то что пропаганда сама, похоже, не особо в это верила. Сходная ситуация имеет место и в постсоветском периоде. Мы верим в то, что советские институты могли сформировать определенные типы мотивации, определенный тип ориентации человека, но почему-то отказываемся верить в то, что постсоветские институты способны сделать то же самое.

Мне кажется, мы должны задуматься о социологической природе этого постсоветского транзита, перехода к либеральной демократии. Чего, по-моему, до сих пор не делалось — по умолчанию считалось, что транзит был неуспешен, советский человек никуда не делся, а раз так, то не стоит его изучать с точки зрения социологии. Мне кажется, что все как раз наоборот. Этот транзит был вполне успешным, просто нужно понять, в чем состояло направление его действий.

Фото: Алексей Смагин / «Коммерсантъ»

На мой взгляд, он может быть описан формулой «либерализм без демократии». Все постсоветское время, начиная с команды Егора Гайдара, по разным причинам гораздо большее внимание уделялось таким вещам, как рыночные реформы, экономическое развитие, стимуляция потребления, формирование богатой элиты… Давайте прямо скажем, что эти усилия в целом увенчались успехом! Мы видим достаточно развитое общество потребления, что можно наблюдать по кредитному поведению россиян. Мы имеем богатую элиту и относительно устойчивую рыночную экономику, которая даже не особо накреняется под воздействием достаточно серьезных санкций.

В то же время, куда меньше внимания уделялось таким вещам, как местное самоуправление, коллективная самоорганизация, общественные инициативы, инициативы снизу, местная власть, подконтрольность властей, развитие общественно важных областей (той же науки и образования), формирование профессиональных ассоциаций, защищающих или представляющих интересы людей… Короче говоря, всему тому, на что обращали внимание Токвиль и Дюркгейм, тому, что можно назвать демографическими компонентами и тому, что существует (может и не в самом лучшем состоянии) в странах Европы и Америки.

Вопрос о том, каковы истоки нашей сегодняшней атомизации, во многом пока не решен. И он не дает нам разобраться с нашим прошлым, не идеализируя и не демонизируя его, но взглянув на него трезво и спокойно. Если попытаться заглянуть вперед, то становится понятно, что основных позитивных сценариев всего два — либо восстановление институтов коллективной жизни и самоорганизации по первой модели Дюркгейма, либо быстрая, мощная, лавинообразная волна коллективных движений, которую мы уже начинаем видеть, действующая скорее по второй модели Дюркгейма. Она будет менять нас быстро и непредсказуемо. Кому что выбирать, кому на что ставить, каждый решает сам. Но понятно, что новый мир отличается от старого тем, что в нем надо уметь и то, и другое.

индивидуализм и коллективизм как ориентиры трансформируемого общества

Андреева Г. М. Социальное познание: проблемы и перспективы / Г. М. Андреева. М.: МОДЭК, 2012. 416 с.

Андреева Г. М. Социальная психология / Г. М. Андреева. Изд. 5-е. М.: Аспект-Пресс, 2007. 364 с.

Безденежных Б. Н. Различия мозгового обеспечения индивидуального, кооперативного и конкурентного поведения у субъектов с аналитическим и холистическим когнитивными стилями / Б. Н. Безденежных, В. В. Знаков, М. Самс, И. Яаскелайнен, Ю. И. Александров // Экспериментальная психология. 2016. Tом 9. № 2. С. 5-22.

Брунер Дж. Психология познания: за пределами непосредственной информации / Дж. Брунер; пер. с англ. М.: Прогресс, 1977. 413 с.

Выготский Л. С. Избранные психологические исследования / Л. С. Выготский. М.: Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1956. 519 с.

Гиддингс Ф. Основание социологии / Ф. Гиддингс // Американская социологическая мысль. М.: Наука, 1994. С. 293-316.

Дюркгейм Э. Социология образования / Э. Дюркгейм. М.: Интор, 1996. 80 с.

Дюркгейм Э. Социология образования. Воспитание, его природа и poль / Э. Дюркгейм. М.: Директ-Медиа, 2007. 115 с.

Забродин Ю. М. Психология управления человеческими ресурсами (очерки теории психической регуляции поведения): монография / Ю. М. Забродин. М.: ФГБОУ ВО МГППУ, 2017. 224 с.

Забродин Ю. М. Психология личности и управление человеческими ресурсами / Ю. М. Забродин. М.: Финстатинформ, 2002. 284 с.

Кон И. С. Ребенок и общество / И. С. Кон. М.: Академия, 2003. 336 с.

Кон И. С. Социология личности / И. С. Кон. М.: Политиздат, 1976. 383 с.

Кон И. С. Психология ранней юности / И. С. Кон. М.: Просвещение, 1989. 256 с.

Кули Ч. Х. Человеческая природа и социальный порядок / Ч. Х. Кули; пер. с англ. под ред. А. Б. Толстова. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуал. кн., 2000. 320 с.

Кули Ч. Социальная самость. Первичные группы / Ч. Кули // Американская социологическая мысль / Р. Мертон, Дж. Мид [и др.]; сост. Е. И. Кравченко; под ред. В. И. Добренькова. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 316-335.

Мудрик А. В. Социализация человека / А. В. Мудрик. М.: Академия, 2014. 304 с.

Немировский В. Г. Социология человека. От классических к постнеклассическим подходам / В. Г. Немировский, Д. Д. Невирко. М.: Изд-во ЛКИ, 2008. 304 с.

Пиаже Ж. Теория Пиаже / Ж. Пиаже // История зарубежной психологии 30-60-е годы XX века. М.: Изд-во МГУ, 1986. 384 с.

Сухомлинский В.  А. Избранные педагогические сочинения в 3 томах / В. А. Сухомлинский; сост. О. С. Богданова, В. З. Смаль, А. И. Сухомлинская. М.: Педагогика, 1981. 3 тома.

Тард Г. Законы подражания (Les lois de l’imitation) / Г. Тард; по изд. Ф. Павленкова. М.: Академический Проект, 2011. 304 с.

Фрейд 3. «Я» и «Оно». Труды разных лет / 3. Фрейд. М.: Эксмо-Пресс, 2017. Кн.  1, 2. 160 с.

Фрейд З. О психоанализе. Пять лекций / 3. Фрейд // Хрестоматия по истории психологии / под ред. П. Я. Гальперина, А. Н. Ждан. М.: МГУ, 1980. 148 с.

Фрейд З. Психология бессознательного: сб. произведений / 3. Фрейд. М.: Просвещение, 1990. 448 с.

Харчев А. Г. Становление личности / А. Г. Харчев. М.: Знание, 1972. 48 с.

Харчев А. Г. Социология воспитания (о некоторых актуал. социал. пробл. воспитания личности) / А. Г. Харчев. М.: Политиздат, 1990. 220 с.

Шиянов Е. Н. Педагогика: общая теория образования / Е. Н. Шиянов. Ставрополь: СКСИ, 2007. 634 с.

Giddings F. H. The Principles of Sociology: An Analysis of the Phenomena of Association and of Social Organization / F. H. Giddings. 3^rd ed. N. Y.; L.: MacMillan & Co., Ltd., 1896. 476 p.

Giddings F. H. The Theory of Socialization: A Syllabus of Sociological Principles for the Use of College and University Classes / F. H. Giddings. N. Y.; L.: MacMillan & Co., Ltd., 1897. 47 p.

Hofstede G. Culture’s Consequences: International Differences in Work-Related Values / G. Hofstede. Beverly Hills (Cal.), 1980. 327 р.

Parsons T. The Social System / T. Parsons. Glencoe, 1951. 502 р.

Laibach. Десять статей завета

В 1983 году литературный журнал Nova revija («Новый журнал») впервые полностью опубликовал основополагающий манифест Laibach «Десять статей Завета» (10 točk konventa), написанный членами группы за год до этого.

В документе заострялось внимание на десяти отправных точках деятельности Laibach, таких как следование принципам индустриального производства, тоталитаризма, коллективизма и анонимности участников; анализ отношений между идеологией, культурой и политикой; отрицание оригинальности идей; использование провокации и манипуляции; идентификация с идеологией.

---

1. Laibach работает как команда (коллективный дух) по модели индустриального производства и тоталитаризма, согласно которой у индивида нет права слова — говорит только организация. Наш труд — индустриальный, наш язык — политический.

2. Laibach анализирует представляемые искусством взаимоотношения между идеологией и культурой на поздней стадии их развития. Laibach сублимирует напряжение, возникающее между идеологией и культурой, с одной стороны, и наличными конфликтами (социальными волнениями, индивидуальными фрустрациями, идеологическими оппозициями), с другой, и в результате ликвидирует идеологическую и системную дискурсивность во всех ее разновидностях. Само название и эмблема Laibach представляют собой визуальную материализацию Идеи на уровне когнитивного символа. Название Laibach указывает на реальную возможность создания политизированного идеологического искусства (искусства-системы) в результате влияния на него политики и идеологии.

3. Всякое искусство является предметом политической манипуляции (косвенно — через сознание, и прямо), за исключением того, которое само говорит на языке такой манипуляции. Говорить в политических терминах значит выявлять и осознавать повсеместность политики. Роль наиболее гуманной формы политики заключается в том, чтобы заполнять разрыв между реальностью и мобилизующим духом. Идеология в таком случае занимает место подлинных форм общественного сознания. Принимая эти факты во внимание, субъект в современном обществе берет на себя роль политизированного субъекта. Laibach выявляет и выражает сопряжение политики и идеологии с индустриальным производством
и непреодолимые разрывы между этим сопряжением и духом.

4. Триумф анонимности и безличия дошел в результате развития технологий до абсолютной степени. Всякие индивидуальные различия между авторами исчезли, стерлись всякие следы индивидуальности. Технологический процесс — это метод программной функции. Он отражает развитие, то есть целенаправленное изменение. Изолируя отдельные аспекты этого процесса и представляя их статично, можно обнаружить свидетельства отрицания человеком любых путей эволюции, чуждых и неадекватных его биологическому развитию. Laibach использует в качестве методов своей работы организационную систему индустриального производства и идентификацию с идеологией. Поэтому все члены группы отказываются от своей индивидуальности, чтобы служить выражениями отношений, связывающих систему производства и идеологию в их нынешнем состоянии с индивидом. В том способе производства музыки, который практикует Laibach, и в отношениях внутри группы проявляется социальное производство как таковое. Группа функционирует оперативно, следуя принципу рационального преобразования, и характеризуется связной (иерархической) структурой.

5. Внутренняя структура группы подчиняется директивному принципу и символически представляет отношение идеологии к индивиду. Идея концентрируется в одной и той же персоне, ограждаемой от какого бы то ни было отклонения. Всегда действует одна и та же четверичная схема (Эбер — Залигер — Келлер — Дахауэр), которая, будучи предопределенной, допускает в себе произвольное число субобъектов (в зависимости от конкретных задач). Сменяемость и анонимность членов группы предупреждает возможные индивидуальные отклонения и способствует постоянному обновлению внутренних жизненных соков. Субъект, способный идентифицировать себя с современным индустриальным производством в его крайнем выражении, автоматически становится членом Laibach (и одновременно подвергается осуждению за свой объективизм).

6. Основу деятельности Laibach составляет концепция единства, выражающего себя в любом медиуме в соответствии со свойственными ему законами (в искусстве, музыке, кино и т. д.). Среди материалов, которыми манипулирует Laibach, можно назвать тейлоризм, шумовую музыку, нацистское искусство, диско и т. д. Принцип работы группы четко выстроен, процесс композиции диктуется законами реди-мейда. Индустриальное производство основывается на рациональном развитии, но если извлечь из его процесса какой-либо элемент или момент и сосредоточить на нем внимание, можно тем самым перенести этот элемент или момент в мистическое измерение отчуждения, которое выявит магическую составляющую индустрии. Репрессия индустриального ритуала оборачивается диктатом композиции, и политизация звука обретает возможность стать абсолютным звучанием.

7. Laibach не допускает никакого развития исходной идеи; концепция группы предполагает не эволюцию, но энтелехию, и презентация ее работы служит лишь связью между внутренней статикой и меняющимся исполнительским составом. Таким же образом мы относимся к непосредственному влиянию развития музыки на концепцию группы; будучи материальной неизбежностью, это влияние все же второстепенно и проявляется лишь как исторический музыкальный контекст момента, выбираемого из неограниченного числа вариантов. Laibach выражает вневременность через артефакты настоящего, поэтому на пересечениях политики и индустриального производства (в культуре, искусстве, идеологии и сознании) он неизбежно сталкивается с элементами политики и индустрии, хотя при этом хочет быть политикой и индустрией сам. Благодаря широте охвата материала Laibach может перемещаться в его пределах, создавая иллюзию своего движения (развития).

8. Laibach провоцирует мятежное состояние отчужденного сознания (которое нуждается в нахождении своего врага) и объединяет бойцов и их противников в выражении статичного тоталитарного воя.

Группа действует как творческая иллюзия жесткой институциональной системы, как социальный театр поп-культуры; она ведет коммуникацию не иначе как через некоммуникативность.

9. Помимо Laibach, которая мыслит себя по модели индустриального производства в условиях тоталитаризма, существуют еще две группы, работающие в эстетической концепции Laibach Kunst. Одна из них, Germania, изучает эмоциональную сторону жизни человека, которая проявляется в отношении к эмоциональной, эротической и семейной жизни, прославляя основы государства и функционирование эмоций в новых социальных идеологиях, обладающих тем не менее старой классической формой. Другая группа — Dreihundert Tausend Verschiedene Krawalle — разрабатывает ретроспективно-футуристическую негативную утопию (эпоха мира кончилась).

10. Laibach — это познание универсальности момента. Это выявление неравновесия между сексом и трудом, рабством и активностью. Чтобы обозначить это неравновесие, группа использует все выразительные средства истории. Подобная работа бесконечна; у Бога одно лицо, но лица дьявола бесчисленны. Laibach — ответное действие от имени идеи.

Новый коллективизм | Библиотека | InLiberty

Падение коммунизма в Европе и успешное движение к рынку в Китае и Вьетнаме должны были, казалось бы, дискредитировать идеи коллективизма и плановой экономики. Однако «новый коллективизм» до сих пор жив и страдают от него как раз те страны, которые меньше всего могут себе это позволить, а именно беднейшие государства мира, получатели помощи от международных финансовых организаций.

Вместо того чтобы предоставить гражданам стран третьего мира максимальную свободу и помочь им добиваться индивидуального успеха и благосостояния в рамках рыночной экономики, беднейшим государствам сегодня предлагают выбираться из нищеты по единому, спущенному «сверху» плану, который разработают для них международные эксперты. Комментарий о проблеме развития дает известный экономист Нью-Йоркского университета Уильям Истерли.

Наследие 1950-х и «Конец нищеты»

Идеология международной борьбы с бедностью уходит своими корнями в эпоху 1930-х и 1950-х годов, кода на фоне быстрого роста советской экономики казалось, что развивающимся странам необходимы именно коллективизм и центральное планирование. Наследие того периода чувствуется до сих пор. В своей книге «Конец нищеты» (2005) известный экономист Джеффри Сакс пишет: «Хотя учебники по экономике и проповедуют идеи индивидуализма и рыночной децентрализации, наша безопасность и процветание не меньше зависят и от коллективных действий по борьбе с болезнями, поощрению современных научных знаний, развитию образования, созданию ключевых элементов инфраструктуры и совместной помощи беднейшим гражданам».

Сакс пишет, что каждая бедная страна должна разработать планы по пяти направлениям, например, «Инвестиционный план», который учитывал бы объем и сроки необходимых инвестиций, а также связанные с ними издержки, или «Финансовый план», описывающий потребности в финансировании для достижения поставленных целей. Помощь в реализации этих планов будет оказывать «международное сообщество», а именно команды представителей ООН, координирующие работу профильных структур самой организации, МВФ и Всемирного банка. Подобно более ранним «коллективистам», Сакс рассматривает повышение благосостояния как в основном техническую проблему.

Сегодня основным оплотом коллективистских фантазий является ООН. Фантазии эти отразились в так называемых «Целях развития в новом тысячелетии» (Millennium Development Goals), куда входит сокращение на 50% числа людей, живущих в крайней нищете, обуздание эпидемии ВИЧ/СПИД, обеспечение всеобщего доступа к начальному образованию. С 2000 года эти цели поддерживают также Всемирный банк и Международный валютный фонд. Достижение этих целей предполагает составление общенациональных и отраслевых планов, бюджетов и стратегий, содержащих конкретные целевые показатели. Составители этих планов много говорят о «подотчетности», но плохо понимают, что это такое. В условиях рыночной экономики производитель, неспособный удовлетворить потребителя, терпит крах; однако в случае «Целей развития» речь идет не о подотчетности самим жителям бедных стран, а о взаимной подотчетности бюрократов из различных международных организаций, заинтересованных в сохранении системы вне зависимости от результатов.

«Ловушка бедности» и «большой рывок»

Сторонники «коллективизма» утверждают, что многие страны третьего мира попали в так называемую ловушку бедности, выбраться из которой самостоятельно они не способны, как бы ни старались. Поэтому необходим «большой рывок», который должен «запустить» процесс экономического роста — и именно поэтому им необходима международная финансовая помощь. Однако данные показывают, что такая помощь не оказывает ощутимого влияния на экономический рост в странах-получателях. За последние 40 лет Африка получила международной помощи на $85 млрд, но это не привело ее к экономическому росту. Между тем беднейшие страны Юго-Восточной Азии, получавшие (пропорционально численности их населения) гораздо меньше экономической помощи, смогли добиться впечатляющих успехов.

Сторонники коллективизма, к сожалению, никак не могут понять, что экономический успех — вещь очень редкая, а провалы, напротив того, очень распространены. Экономическая свобода позволяет множеству экономических агентов параллельно вести поиск успешных экономических решений сразу по многим направлениям. В условиях рынка быстро становится ясно, какие из этих решений (продуктов или услуг) устраивают потребителей; эти решения моментально получают финансовую поддержку и масштабируются до полного удовлетворения потребности в них. Неудачные решения столь же оперативно отбрасываются. Централизованное планирование, однако, не предусматривает поиска методом проб и ошибок: вместо этого оно подталкивает исполнителей к тому, чтобы следовать заранее одобренным решениям вне зависимости от того, работают они или нет. На практике, однако, почти никогда не известно, какое решение окажется экономически эффективным — успех всегда непредсказуем. Лишь 19 компаний, входивших в список 100 крупнейших корпораций США в 1912 году, оставались в этом списке и в 1995 году; 48 из крупнейших американских компаний 1912 года к настоящему времени вовсе прекратили существование. Более половины вновь создаваемых фирм в США исчезают меньше чем через четыре года после своего создания. В лужу часто садятся даже самые известные предсказатели от бизнеса. Например, вышедшее в 1982 году руководство для менеджеров под названием «В поисках совершенства» стало настоящим мегабестселлером; в пример читателям его авторы ставили впоследствии обанкротившиеся Atari Corporation, Wang Laboratories и Delta Air Lines.

Прогресс и индивидуальная свобода

Экономический успех определяется огромным количеством факторов, многообразие и сложность которых обрекают любые попытки планирования на поражение, и помогает понять, почему экономический успех невозможен без экономической свободы. Но экономическая свобода может расти лишь постепенно, внутри самого общества и в результате индивидуального поиска политическими и экономическими акторами наиболее эффективных решений конкретных проблем. Именно поэтому примеры успешного экономического развития встречаются довольно редко.

За счет международной помощи можно создать новые возможности для беднейших граждан мира, помогая им получить медицинское обслуживание и образование или создавая инфраструктуру. Однако для этого сами доноры должны следовать принципам свободного рынка с его поиском методом проб и ошибок вместо нынешнего коллективистского подхода и центрального планирования. Но даже и в этом случае внешняя помощь не способна трансформировать целые общества и выводить их из бедности. Для этого необходим постепенный рост экономической свободы, в основе которого лежат процессы, уже идущие внутри самих беднейших стран.

Процесс вестернизации и закат культуры коллективизма

Понятию » вестернизация» трудно дать однозначное определение, так как его значение меняется в соответствии с местоположением. Так, например,  у  американцев определение » житель Востока», скорее всего, вызывает ассоциации с японцами и корейцами; а у израильтян – с марокканцами, йеменцами и иракцами. До недавнего времени слово «запад» было для Израиля двузначным; постепенно эти два значения слились в одно.   В связи с тем, что в Израиле главной отличительной характеристикой является принадлежность к той или иной этнической группе, для израильского общества  » запад» означало, прежде всего, страны Восточной Европы – родину ашкеназских евреев.  Это слово ассоциировалось  с первыми шагами сионистского движения, с центром Восточной Европы и, в меньшей степени, с Западной Европой, центром сионизма Герцеля и главной  деятельности сионистов. Враждебность жителей Ешува по отношению к арабскому Востоку и, в частности, к евреям, прибывшим из восточных стран, окончательно подтвердила намерения сионистов создать в Эрец Исраэль общество восточно-европейского типа. Ранее мы уже говорили о том, что репатрианты из стран Восточной и Центральной Европы, прибывшие в составе первой Алии, стремились начать новую жизнь и тем самым полностью отказаться от своего прошлого в диаспоре. Тем не менее, сделать это было не так то просто.   Всё, к чему они так привыкли, относилось к прошлой жизни: любимые мелодии, любимые писатели и даже любимая еда. И, несмотря на то, что их новая жизнь в Ешуве, в самом деле, кардинально отличалась от прежней, всё же она оставалась европейской. На концертах  в оркестровом исполнении звучали произведения Л. Бетховена и П. Чайковского, а отнюдь не Ума Куль Зума. Главной новостью в культурной жизни Тель-Авива стало открытие оперного театра. Программа обучения в Еврейском Университете, открытом в 1925 году, была построена в соответствии с западными стандартами. Подобная тенденция наблюдалась и в других сферах жизни израильского общества.  Понятия «западный»  и » восточноевропейский» (либо просто «европейский») являлись синонимами.   Однако, постепенно ситуация начала меняться.  Несмотря на резкое увеличение числа репатриантов из стран Восточной Европы, прибывших в Израиль за последние десятилетия (несколько сотен тысяч человек), у слова «западный» появилось совершенно иное значение: теперь оно  эквивалентно определению » американский»  и, как правило, относится к  англо-говорящему миру.  Для многих израильтян в самом слове «Америка» таится магическая притягательность. Эта страна в своё время привлекла миллионы иммигрантов из царской России, которые ради неё отказались  следовать идеям сионизма.  Поэтому у современных израильтян при слове «западный» появляются ассоциации с тем же местом на карте мира, как и у их недалёких предков, и промежуточный период восточноевропейской «вестернизации» не смог этого изменить.   В этом вопросе есть ещё один любопытный момент. Несмотря на влияние Запада (Европы) на жизнь первых иммигрантов — сионистов, сами они старались не поддаваться общему процессу » вестернизации». В их идеологические планы входило создание настоящей еврейской культуры, не похожей на все остальные. Соответственно теоретически они отрицали саму идею использования западной культуры в качестве примера для подражания. Однако, им не всегда удавалось осуществить это на практике.   В отличие от своих предшественников, большая часть современного израильского общества считает, что Израиль во всём должен следовать примеру Америки, так как это пойдёт только на пользу государству.     Параллельно с этим процессом шло угасание культуры коллективизма, возникшей в период расцвета сионистского движения. Главной ценностью в этой культуре было благополучие коллектива, общества и государства. Люди должны были трудиться во благо народа, а проявление личных интересов считалось дурным тоном. Стремление к личному комфорту и поощрение индивидуальных творческих способностей расценивались как нездоровый симптом; желания отдельного индивидуума рассматривались с позиции общественного блага. Поэтому, в том случае, если политики стремились получить государственную должность для удовлетворения собственных амбиций, это вызывало негативную реакцию общественности: по её мнению, единственной движущей силой, побуждающей политиков к деятельности, являются потребности коллектива, а примером идеального политика может служить Моисей.    замечательном художественном фильме » Ноа в семнадцать» (1981) эта проблема спроецирована на израильское общество 50-х годов. Сюжет картины разворачивается на фоне идеологических изменений, имевших место в 50-х годах, когда поколение первопроходцев окончательно разочаровалось в некоторых принципах, руководивших их деятельностью на протяжении десятилетий. Главная героиня фильма, девушка Ноа, выросла в семье сионистов. В душе она большая » индивидуалистка», которой чужда общественная идеология коллективизма, разделяемая её товарищами по молодёжному сионистскому движению. Они говорят от имени коллектива, она — от своего имени; для них главное – долг, для неё — красота; слово » любовь» значит для них  любовь к стране, для неё – любовь к мужчине. В этом и заключается основная идея фильма – преимущество разумного индивидуализма над коллективизмом. Остаётся один вопрос, какой период в действительности имели в виду режиссёры, создавая картину: начало 50-х – время происхождения событий либо же начало 80-х – время снятия картины.    Режиссёры  фильма » Блюз позднего лета», завоевавшего несколько призов на кинофестивалях, поднимают ту же проблему, но делают это иначе. В центре картины – группа израильских подростков, заканчивающих колледж в период изнуряющей войны с Египтом в 1970 году, унесшей жизни нескольких сотен человек.   Каждый из ребят по-своему воспринимает общественные ожидания и свои личные желания. В этом фильме анализируются взаимодействие личной и общественной сторон жизни человека и то, как каждый справляется с реальными и потенциальными противоречиями, возникающими между ними. Кроме того, наряду с всё возрастающей популярностью индивидуализма, израильское общество в конце 60-х годов  захватил процесс «американизации», что также нашло отражение в картине.   Таким образом, изменения, произошедшие в израильской культуре, были довольно существенными. И невольно возникает вопрос: как это произошло?  Каким образом Америке удалось занять  место Европы (точнее, Восточной Европы), если именно Европа для многих всегда ассоциировалась с Западом? Как случилось так, что Америка стала идеальной моделью для построения жизни в Израиле? Более того, каким образом произошёл переход от коллективной идеологии к индивидуализму?   Всегда очень трудно и даже, в какой-то степени, рискованно пытаться соотнести длинный и сложный процесс социальных изменений с конкретными датами. Тем не менее, можно сказать наверняка, что именно 1967 год явился переломным моментом в израильской культуре. Именно в этот период Израиль распахнул объятия перед реальной Америкой и Америкой воображаемой. Нужно сказать, что этот процесс начался ещё до войны, когда в Израиле стали показывать документальные  фильмы о том, как развлекаются американцы (дискотеки, танцевальные клубы и т.д.) Однако, война внесла свои изменения  в общий ход событий.   Прежде всего, последующий период экономического подъёма способствовал развитию в израильском обществе культуры потребителя: на рынке сбыта появилось больше продукции и вместе с этим увеличилось количество денежных средств на её приобретение. Более того, стимулирование потребительского интереса приобрело легитимный статус, что было особенно важным для общества, ранее относившимся к таким вопросам достаточно сдержанно. Народ привык тратить денежный бюджет на общественные нужды, а не на удовлетворение личных потребностей.  Появление новой продукции на потребительском рынке разогрело » аппетит» покупателей, тем более, что большая её часть была американского производства. Теперь не только новые товары, но и сама  культура потребителя вызывали у людей ассоциации с Америкой и Западом.   Параллельно с этим подобные изменения происходили и в молодёжной культуре, столь сильно отличающейся от культуры первопроходцев, в основе которой лежали принципы социализма и коллективизма. Среди молодёжи в большой степени начала проявляться тяга к индивидуализму, и это стало постепенно приниматься обществом, несмотря на многочисленные обвинения лидеров государства и » установителей общественной морали» в нездоровом характере наблюдающейся тенденции. Копируя американцев, израильские парни начали отращивать длинные волосы, а новый стиль одежды, ставший популярным среди молодёжи, позволял говорить о чувстве самолюбования, появившимся как у парней, так и у девушек. В жизнь молодёжи постепенно входили наркотики.  И, как уже было отмечено, все выше перечисленные моменты ассоциировалось с Западом и, главным образом, с Америкой.   Вполне вероятно, что произошедшие перемены были неизбежны в любом случае. Однако, в израильском обществе появились «посредники», благодаря которым их осуществление стало возможным. В первую очередь, речь идёт о группе евреев- волонтёров, прибывших в Израиль преимущественно из англоязычных государств  для работы в кибуцах и мошавим.  По окончании войны 1967 года они буквально наводнили страну, и их влияние распространилось на все сферы общественной жизни и деятельности.  Эти люди представляли собой своеобразное сочетание старого и нового. С одной стороны, у них было сильно развито чувство принадлежности к еврейскому народу, и они являлись убеждёнными сионистами.  По этой причине они и приехали в Израиль, желая стать частью общества, главной целью которого была забота о коллективе.  Вместе с тем, все они были, в какой-то степени индивидуалистами, воспитанными в традициях западной культуры. Об этом свидетельствовал их внешний вид и манера одеваться.  Поэтому, можно сказать, что прибывшие волонтёры являлись живым воплощением Запада.   Старшее поколение восприняло их приезд с радостью. Несмотря на то, что эти люди приехали из стран Диаспоры, они больше не олицетворяли собой идею Галута, против которой выступал сионизм. Они не были похожи на евреев Восточной Европы, которых так красноречиво порицали  в своих произведениях Бялик и другие писатели. Это были молодые свободные евреи, живущие в Диаспоре и чувствующие себя там очень комфортно, но вместе с тем, не утратившие связь с Израилем и  сионизмом и не разучившиеся мечтать. Некоторые их поступки могли показаться странными, но, в целом, влияние этой группы на жизнь общества расценивалось старшим поколением как позитивное. Что касается израильской молодёжи, то она была рада приезду волонтёров по совершенно противоположным причинам: они были «крутыми», носили длинные волосы и слушали рок-музыку. Таким образом, позитивное отношение израильского общества  к прибытию нескольких тысяч молодых людей с Запада, сформировавшееся вследствие  различных причин, способствовало тому, что очень скоро они стали так называемыми » вестниками перемен».   Влияние волонтёров–  а в их лице и  всего западного мира – на жизнь израильского общества  было очень значительным. Они являлись олицетворением идеи «свободы от» и «свободы для», уже долгое время готовой воплотиться в реальность. Израильская  молодёжь была счастлива вырваться за рамки,  установленные «пуританским» истеблишментом,  делавшим акцент на таких понятиях как » долг» и «обязанность».  Постепенно молодые люди стали понимать, что между высокими идеалами сионистского общества и реальным поведением некоторых его представителей существует огромная разница. И очень часто отдельные индивидуумы под маской высоких фраз стараются скрыть собственную жадность и  корыстолюбие. Только спустя десять лет эта проблема вышла наружу, и правление Рабочей Партии, после долгого периода властвования, было окончательно дискредитировано. Однако, первые семена грядущих перемен были посеяны именно волонтёрами.   Вторым ключевым событием, приблизившим начало изменений, явилось появление в Израиле в 1968 году телевидения, благодаря которому стала возможной визуальная подача информации о жизни на Западе. В своё время кинематограф сыграл важную роль в формировании коллективного самосознания у светского населения, тем не менее, влияние телевидения было сильнее: передачи, транслируемые по телевидению, можно было смотреть по ночам; оно давало возможность человеку остаться один на один со своими фантазиями.   Прошло не одно десятилетие прежде, чем телевидение смогло освободиться от влияния истеблишмента, благодаря которому оно появилось в Израиле. Это происходило постепенно: вначале чёрно-белое,  затем цветное; вначале один канал, затем — два, и так до появления кабельного телевидения.  Мимолётные зарисовки из жизни Запада сменились полным изображением картины: Америка, представленная израильским зрителям на экранах их телевизоров, казалась чрезвычайно привлекательной по сравнению с рутиной, окружающей их в Израиле. Одновременно с увеличением количества телеканалов израильскому населению открывался мир коммерческой рекламы, ещё более чарующий благодаря своей визуальной утончённости.   Тенденция к индивидуализму, возникшая в большой степени под влиянием американской культуры, постепенно проникла во все сферы жизни и деятельности общества, и в связи с этим практически невозможно выделить отдельных, наиболее ярких её представителей. Любая попытка сделать это завершилось бы составлением длинных списков, включающих имена представителей различных творческих дисциплин. И, тем не менее, мы всё же уделим внимание одному фильму, одной песне и одному писателю.   Имя этого писателя – замечательного толкователя самых укромных уголков израильской жизни и знатока израильской психологии —  Этгар Керет.  В своих оригинальных рассказах, часто напоминающих притчи, Керет рисует эпизоды из  жизни израильтян, имеющие универсальный характер.   Что касается песни, то речь идёт о новой интерпретации прекрасной песни Наума Хеймана «Кмо Цемах Бар» в исполнении его дочери Си. Несколько раньше эта песня звучала совершенно потрясающе и трогательно в исполнении замечательной израильской певицы Хавы Альберштейн. Тем не менее, Си Хейман, представительница нового поколения, придала чудесной мелодии задушевный блюзовый характер. Разница между двумя вариантами одной песни может сказать многое  об изменениях, произошедших в израильском обществе за одно поколение.   И, наконец, пару слов о фильме. Это относительно новая картина под названием » Сломанные крылья» уже завоевала призы кинофестивалей и  является одной из лучших в израильском  кинематографе. В центре картины семья, пережившая большое горе — смерть отца и мужа. И самое главное, что он не погибает в боевом сражении или при выполнении задачи «национальной» важности. Причина его смерти гораздо более » земная» – он умирает от укуса пчелы. Внимание создателей фильма сосредоточено на  скучной монотонной жизни простых людей в большом городе, в данном случае, Хайфе. Эта картина уникальна тем, что, анализируя взаимоотношения между людьми, потребность каждого любить и быть любимым, желание вести нормальную жизнь в условиях жёсткой социальной действительности, она, с одной стороны, отражает проблемы израильского общества, а с другой – проблемы, возникающие в обществе любого другого государства.

Понимание коллективистских культур

Коллективистские культуры ставят потребности и цели группы в целом выше потребностей и желаний каждого человека. В таких культурах отношения с другими членами группы и взаимосвязь между людьми играют центральную роль в идентичности каждого человека.

Культуры в Азии, Центральной Америке, Южной Америке и Африке имеют тенденцию быть более коллективистскими. К коллективистским странам относятся Япония, Китай, Корея, Тайвань, Венесуэла, Гватемала, Индонезия, Эквадор, Аргентина, Бразилия и Индия.

Признаки коллективистской культуры

Несколько общих черт коллективистских культур включают:

• Социальные правила направлены на поощрение самоотверженности и постановку потребностей общества выше индивидуальных.
• Очень важно работать в группе и поддерживать других.
• Людей поощряют делать то, что лучше для общества.
• Семьи и сообщества играют центральную роль.
• Больше внимания уделяется общим целям, чем индивидуальным занятиям.

В коллективистских культурах люди считаются «хорошими», если они щедрые, отзывчивые, надежные и внимательные к нуждам других. Это контрастирует с индивидуалистическими культурами, которые часто уделяют больше внимания таким характеристикам, как напористость и независимость.

Чем отличаются коллективистские культуры

Коллективистские культуры обычно противопоставляются индивидуалистическим культурам. Коллективизм подчеркивает важность сообщества, в то время как индивидуализм сосредоточен на правах и заботах каждого человека.Там, где единство и самоотверженность являются ценными чертами в коллективистских культурах, независимость и личностная идентичность сильно подчеркиваются в индивидуалистических культурах.

Эти культурные различия широко распространены и могут влиять на многие аспекты функционирования общества. На то, как люди совершают покупки, одеваются, учатся и ведут дела, может повлиять их принадлежность к коллективистской или индивидуалистической культуре.

Например, работники, живущие в коллективистской культуре, могут стремиться пожертвовать своим счастьем ради общего блага группы.С другой стороны, представители индивидуалистических культур могут чувствовать, что их собственное благополучие и цели имеют больший вес.

Влияние на поведение

Кросс-культурные психологи изучают, как эти культурные различия влияют на различные аспекты поведения. Они видят эффекты во многих сферах поведения.

Самовосприятие

Культура влияет на то, как люди ведут себя, а также на их самооценку. Представители индивидуалистических культур могут описывать себя с точки зрения личностных черт и характеристик (например,г., «Я умный, веселый, спортивный, добрый»). Представители коллективистских культур, с другой стороны, с большей вероятностью описали бы себя в терминах своих социальных отношений и ролей (например, «Я хороший сын, брат и друг»).

Отношения

Исследования показывают, что коллективистские культуры ассоциируются с низкой мобильностью в отношениях — термином, описывающим, сколько возможностей у людей в обществе для установления отношений с людьми по своему выбору.

Низкая мобильность в отношениях означает, что отношения между людьми стабильны, крепки и продолжительны.Эти отношения обычно формируются из-за таких факторов, как семья и географическое положение, а не из личного выбора.

В коллективистской культуре сложно строить отношения с новыми людьми, отчасти потому, что с ними обычно труднее познакомиться. Чужие с большей вероятностью останутся чужими для представителей коллективистской культуры, чем для людей из индивидуалистической культуры.

Поддержание гармонии в межличностных отношениях имеет первостепенное значение в коллективистской культуре.Вероятно, это связано с тем, что эти отношения очень продолжительны и их чрезвычайно трудно изменить. Неспособность сохранить мир может означать долгое несчастье для всех участников.

Как это ни парадоксально, это означает, что люди в индивидуалистических культурах тратят больше усилий и энергии на активное поддержание близких отношений, часто за счет большего самораскрытия и большей близости. В отличие от коллективистских культур, где более ожидаются стабильные отношения, отношения в индивидуалистических культурах имеют тенденцию быть более напряженными и хрупкими.Люди должны прилагать больше усилий, чтобы поддерживать эти отношения.

Соответствие

Культурные различия также влияют на мотивацию выделяться или соответствовать остальной группе.В одном эксперименте участников из американской и японской культур попросили выбрать ручку. Большинство ручек были одного цвета, но было несколько вариантов разных цветов. Большинство американских участников выбрали ручки более редкого цвета.

С другой стороны, японские участники с гораздо большей вероятностью выбрали наиболее обычную цветную ручку, хотя они предпочитали более редкие ручки.Это могло быть связано с тем, что японские участники, пришедшие из коллективистской культуры, инстинктивно ценили межличностную гармонию выше личных предпочтений и, таким образом, выбрали безобидное поведение, оставляя более редкие ручки для других, которые могли их хотеть.

Социальная тревога

Исследования показывают, что коллективистские культуры более склонны к сдержанному социальному поведению. Люди в этих культурах демонстрировали более высокий уровень социальной тревожности по сравнению с индивидуалистическими культурами.Взаимодействие с другими людьми

Однако этому способствовали не только коллективистские ценности. Например, жители стран Латинской Америки демонстрируют более низкий уровень социальной тревожности, чем жители стран Восточной Азии. Исследователи предполагают, что это может быть связано с упором на групповую гармонию и более высокой ценностью таких качеств, как общительность — факторов, которые могут помочь снизить социальную тревожность — в латиноамериканских культурах.

Социальная поддержка

Когда люди в коллективистских культурах сталкиваются со стрессом, они реже, чем представители индивидуалистических культур, говорят о своих проблемах с близкими.Исследования показывают, что люди из коллективистских культур более неохотно обсуждают факторы стресса с близкими им людьми, опасаясь потенциально негативных последствий для отношений.

Вместо этого люди часто ищут так называемую скрытую социальную поддержку. Это означает, что вы проводите время с поддерживающими людьми, не обращая внимания на источник стресса.

Коллективизм — обзор | ScienceDirect Topics

2.2.1 Ценности

В отличие от западной идеи индивидуализма, коллективизм является важным культурным принципом во Вьетнаме (Hunt, 2005).Основные ценности коллективизма — это гармония, долг, честь, уважение, образование и верность семье; и вьетнамская культура подчеркивает эти ценности. Гармония достигается за счет жизни в соответствии с ролью человека в семье, создания гармонии внутри себя и своей семьи и проявления умеренности. Межличностные отношения во вьетнамском обществе основаны на уважении. Ожидается, что люди будут проявлять уважение к другим членам семьи, особенно к родителям. В более широком сообществе уважают пожилых людей, учителей и других авторитетных лиц.Высоко ценится образование, зачастую больше, чем материальные блага и успехи. Ожидается, что родители принесут жертвы, чтобы дать образование своим детям.

Особое внимание уделяется чести, трудолюбию и долгу перед семьей, и этим принципам учат в раннем возрасте (Hunt, 2005). Ожидается, что люди будут действовать с величайшим достоинством при любых обстоятельствах, чтобы избежать позора семьи. Неподходящее поведение приносит позор не только себе, но и семье. Следует избегать любой ценой позора или бесчестия в семье.Выполнение семейных ролей, обязанностей и обязанностей часто ценится выше, чем исполнение собственных желаний. В семье роли и обязанности четко определены, и ожидается, что люди будут жертвовать своими семейными ролями. Поведение продиктовано ролью человека в семье. Например, роль родителя — правильно воспитывать своих детей.

Вьетнамское общество построено вокруг семейной структуры. В отличие от американских нуклеарных семей, вьетнамские семьи включают расширенную семью и следуют образцу нескольких поколений.Эта модель распространяется на все сообщество. Во вьетнамской культуре общество задумано как одна большая большая семья. Такой образ мышления демонстрируется в том, как вьетнамцы приветствуют друг друга (Hunt, 2005). Родственные местоимения иногда используются даже среди незнакомцев, приветствующих друг друга. Эта практика не только демонстрирует уважение, но и усиливает ценность родства и концепции большой большой семьи.

Типичная вьетнамская семья может включать родителей, детей, невесток, бабушек и дедушек, внуков и не состоящих в браке братьев и сестер.Семейные роли иерархичны и четко определены с отцом как центральной фигурой (Hunt, 2005). Как правило, отец несет полную ответственность за обеспечение своей семьи и принятие семейных решений. Ценится уважение к мудрости пожилых членов семьи; однако бабушки и дедушки и другие старшие родственники также играют важную роль в принятии решений. Если родители умерли, ответственность за семью ложится на старшего мужчину. После отца и пожилых родственников, старший брат мужского пола обычно имеет наибольший авторитет.Семейные роли и обязанности выходят за рамки живых членов семьи. В обязанности детей часто входит уход за гробницами предков и их содержание, и ожидается, что все члены семьи будут поклоняться духам предков.

Концепция коллективизма и индивидуализма в производственных отношениях | Малый бизнес

Страны сильно различаются по индивидуализму, который они демонстрируют. Индивидуалистические общества подчеркивают автономию, напористость, свободу и независимость. Общества с более коллективистскими наклонностями, в которых группа имеет приоритет над личными потребностями, предикатное поведение, основанное на социальных обязательствах, гармонии и сотрудничестве.Перенесенные на рабочее место, индивидуализм и коллективизм определяют, как различные промышленные субъекты взаимодействуют друг с другом для достижения различных целей.

Коллективизм, индивидуализм и культура

Различные культуры придерживаются ценностей, которые отражаются в том, как люди относятся друг к другу в различных контекстах, например на рабочем месте. Согласно социологическому исследованию Гирта Хофстеда, степень индивидуалистической или коллективистской ориентации общества является ключевым аспектом этой культуры.Он обнаружил, что структура индивидуализма / коллективизма лежит в основе основных предположений и взглядов, которых придерживаются представители данной культуры. Например, групповой приоритет в коллективистском обществе может проявляться как нежелание высказывать свое мнение. Отдельные работники не будут высказываться, если их не поддержит группа, или люди могут избегать критики, чтобы поддержать групповую гармонию.

Индивидуализм и коллективизм в производственном контексте

В индивидуалистическом обществе, Хофстеде утверждает, что отношения работодатель / занятость являются договорными и основываются на личных интересах, тогда как такие отношения были бы моральными и семейными или групповыми в коллективистских.Однако в книге «Отношения в промышленности: теория и практика» говорится, что связь индивидуализма с унитаризмом и коллективизма с плюрализмом не отражает сложную природу производственных отношений. Индивидуализм и коллективизм стали характеризовать различные, но взаимосвязанные измерения взаимодействия между работодателями, работниками и профсоюзами. Индивидуализм отражает то, как работодатели обращают внимание на работников, в то время как коллективизм включает то, как работодатели обращаются с организованной рабочей силой.

Стили управления работодателем

Исследователи производственных отношений Джон Перселл и Брюс Альстранд создали матрицу, иллюстрирующую различные типы стилей управления, которые могут возникнуть благодаря различным подходам к индивидуализму и коллективизму.По оси коллективизма менеджмент может не иметь дела с профсоюзом или иметь враждебные или кооперативные отношения. На оси индивидуализма менеджеры могут быть связаны с сотрудниками по градиенту приверженности их заботам. Когда среда, не имеющая отношения к профсоюзу, сочетается с различными способами обращения к сотруднику, стили управления могут варьироваться от «традиционных» и сокращающих расходы до враждебных профсоюзов; «патерналистский» по отношению к сотрудникам, когда последний зависим; к «сложным человеческим отношениям», в которых истеблишмент будет удовлетворять все потребности своих работников.

Сотрудники и профсоюзы

Участие рабочих в профсоюзах поднимает вопрос о том, как измерение индивидуализма играет роль в решении человека присоединиться к коллективу, такому как профсоюз. В то время как индивидуализм в профсоюзном контексте, как правило, приравнивается к вступлению в профсоюз ради способности последнего обеспечивать индивидуальные услуги, а коллективизм рассматривается в историческом смысле профсоюзов, стремящихся к лучшим условиям найма, свидетельству роста модели кооперативного партнерства. отношений профсоюзов и сотрудников не должны делать ненужных предположений о том, чего хотят члены профсоюзов от динамики.

Ссылки

Автор биографии

Тимотея Си пишет статьи о бизнесе и финансах с 2013 года. Она работала консультантом по альтернативным инвестициям в Майами, специализируясь на управляемых фьючерсах. Си также работал биржевым маклером в Нью-Йорке.

Индивидуализм против коллективизма

Индивидуализм подчеркивает индивидуальные цели и права. Коллективизм подчеркивает групповые цели и личные отношения.

Наше первое измерение культурных ценностей — индивидуализм против коллективизма.Индивидуализм подчеркивает индивидуальные цели и права отдельного человека. Коллективизм фокусируется на групповых целях, на том, что лучше всего для коллективной группы, и на личных отношениях. Индивидуалист мотивирован личными наградами и преимуществами. Индивидуалисты ставят личные цели и задачи, основываясь на себе. Работникам-индивидуалистам очень комфортно работать автономно, а не работать в команде. Коллективист мотивирован групповыми целями. Долгосрочные отношения очень важны. Коллективисты легко жертвуют личной выгодой или похвалой, чтобы признать и почтить успех команды.Фактически, быть выделенным и почитаемым как личность из остальной части команды может смущать коллективиста. Обобщенные географические кластеры индивидуализма можно найти в англоязычных странах, германской Европе и Северной Европе. Географические кластеры коллективизма часто расположены в арабских странах, Латинской Америке, конфуцианской Азии, Южной Азии и странах Африки к югу от Сахары. Пример того, как индивидуализм против коллективизма может разыграться в университете, связан с академической честностью.В университете в Соединенных Штатах, где индивидуализм считается нормой, от каждого студента ожидается и, как правило, требуется, чтобы он выполнял свою индивидуальную работу. Иногда это сбивает с толку иностранных студентов из коллективистского общества, которые поступают в университет в Соединенных Штатах. Коллективистское ожидание состоит в том, что если другому ученику, с которым у вас есть личные отношения, понадобится ваша помощь, вы окажете эту помощь. У коллективистского студента есть обязательное социальное обязательство помочь другому ученику добиться успеха.Это более высокое коллективистское социальное обязательство может быть прямым нарушением академической честности в индивидуалистической академической среде. Можете ли вы вспомнить пример индивидуализма или коллективизма в своей жизни? Поделитесь своим примером или историей в качестве комментария. Затем прочитайте примеры и истории своих однокурсников и присоединитесь к обсуждению. Если у вас нет личного примера или истории, пожалуйста, найдите время и поищите в Интернете информацию об индивидуализме-коллективизме. Найдите веб-сайт, видео, ресурс или изображение, чтобы поделиться с другими учащимися в комментариях, а затем присоединитесь к обсуждению.После комментариев и обсуждения отметьте этот шаг как выполненный и переходите к следующему.

Индивидуализм и коллективизм — AFS-USA

Culture Points — это серия сообщений, которые быстро объясняют общие культурные концепции, стили общения, нормы, ценности и ориентации, которые помогают нам понять культурные различия и отложить суждения. Эти публикации похожи на обзоры или точки зрения, которые могут помочь нам остановиться и получить представление о любом межкультурном путешествии. Они являются частью нашего пошагового руководства по жизни за границей, Culture Trek.

Культуры информируют нас о том, как мы понимаем наши отношения и взаимодействуем с другими людьми. Одно из наиболее широко признанных различий между типами культур — это различие между индивидуализмом и коллективизмом.

Индивидуализм ценит личную независимость . В индивидуалистических культурах люди с большей вероятностью «считают себя отдельными от других, определяют себя на основе своих личных качеств и считают свои характеристики относительно стабильными и неизменными.Самоощущение индивидуалиста определяется в большей степени тем, кем он является «внутри», сводя к минимуму влияние факторов, контекстов и людей «вне» человека. Индивидуалисты склонны общаться в стилях direct — они говорят то, что имеют в виду, уделяя первостепенное внимание тому, чтобы информация передавалась явно и недвусмысленно. Европейская и «западная» культуры обычно более индивидуалистичны.

Коллективизм ценит личную взаимозависимость . В коллективистских культурах люди с большей вероятностью «считают себя связанными с другими, определяют себя в терминах отношений с другими и считают, что их характеристики с большей вероятностью изменятся в разных контекстах.«Самоощущение коллективиста определяется в большей степени тем, кто они относительно других людей, или их членством в группе. В коллективистских культурах более важно поддерживать социальную гармонию, ладить с другими и соответствовать социальным ожиданиям. Они склонны общаться в непрямых стилях — коллективисты подразумевают то, что они на самом деле имеют в виду, но могут сказать иначе, чтобы избежать конфликтов или затруднений. Например, азиатская и африканская культуры склонны быть более коллективистскими.

Индивидуалистическая идея иметь более неизменное, подлинное частное «я» не так привлекательно в коллективистских культурах.Индивидуалистические самовыражения и стили могут даже казаться эгоистичными, разрушительными или отчуждающими для более коллективистского человека или группы. И наоборот, коллективистский приоритет общественного согласия и сотрудничества может показаться удушающе конформистским для кого-то, кто более индивидуалистичен. В целом коллективисты склонны соответствовать шаблонам, в то время как индивидуалисты их ломают (или, по крайней мере, ценят и воображают, что делают это).

Вы не должны предполагать, что это так, просто потому, что у кого-то культурное происхождение индивидуалистично.Каждый попадает где-то в индивидуалистско-коллективистский спектр. Даже в рамках очень коллективистской культуры вы найдете людей более индивидуалистических. Кроме того, психологические исследования показали, что люди меняют этот спектр, склоняясь к коллективистским или индивидуалистическим тенденциям в зависимости от ситуации. Такая адаптивность чаще встречается в мультикультурных сообществах и контекстах. Отчасти поэтому мы стремимся к межкультурному обмену: принять множество культурных рамок и научиться применять их в соответствующих сообществах и обстоятельствах.

Коллективизм (Социализм) | tutor2u

Коллективизм относится к представлению о том, что мы можем достичь важных целей на совместной, а не индивидуальной основе.

В практическом смысле это может означать вступление в профсоюз для защиты наших прав на рабочем месте.Таким образом, действуя солидарно с другими, мы укрепляем наши позиции по отношению к руководству. Во-вторых, коллективизм предполагает, что действия, предпринимаемые организованными группами, более эффективны, чем сумма индивидуальных действий. Коллективизм основан на предположении, что человек по своей природе является социальным животным.

Для коллективистов неотъемлемая проблема индивидуализма заключается в том, что он не служит высшей цели или цели, за исключением, возможно, поддержания индивидуализма — цели, которой коллективисты инстинктивно противостоят в любом случае. Коллективисты опасаются, что «общество», основанное на догматической приверженности индивидуализму, характеризуется всепроникающим чувством того, что социолог Эмиль Дюркгейм (1912) назвал аномией . Когда люди считают себя центром своей собственной моральной вселенной, они не могут развить какую-либо значимую связь с другими. Неизбежным результатом является мир, в котором люди преследуют свои собственные интересы вопреки любым более широким интересам общества; ведущие к обнищанию как личности , так и самого общества .В ответ на эти проблемы теоретики коллективизма заявляют, что не существует такой вещи, как свободное «я», и что общество на больше, чем сумма его частей . Поэтому необходимо и желательно построить систему, которая способствует достижению общих целей и нашей общей человечности. Коллективизм имеет долгую историю в рамках политической идеологии, и несколько влиятельных теоретиков и деятелей убедительно выступили в пользу коллективистского подхода.

Социалистическая позиция в отношении коллективизма основывается на предположении, что число тех, кто находится в невыгодном положении из-за неограниченного рынка, намного больше, чем тех, кто получает выгоду.Численно те, кого можно отнести к пролетариату (или даже к прекариату — работникам с нестабильной работой и ограниченными правами), больше тех, кого можно отнести к буржуазии. Это особенно заметно в контексте глобальной экономики, где выгоды и вознаграждения распределяются крайне неравномерно. Согласно аргументам социалистов, накопление богатства в системе, основанной на капитализме, не является ни справедливым, ни оправданным. Несмотря на то, что могут утверждать правые представители политического спектра, богатство , а не , не распространяется на всех членов общества.Даже в одной из самых богатых экономик мира признаки чрезвычайного богатства существуют всего в нескольких кварталах от продовольственных складов и бездомных, спящих без сна.

Также важно отметить, что социалистическая концепция демократии отличается от концепции либерала. В то время как последние утверждают, что коллективистские действия неизбежно приведут к тирании большинства, социалисты утверждают, что демократия представляет людей, работающих вместе для построения лучшего общества. Поэтому социалистический взгляд на демократию построен на коллективистской концепции, а не на раздробленном индивидуализме.В то время как либерализм стоит на стороне личности, социализм предписывает коллективистскую позицию. Левые движения во всем мире настоятельно подчеркивают необходимость солидарности среди угнетенных и угнетенных. Прогресс в направлении более гуманного общества требует, чтобы многие выступили за общее дело против немногих. В Великобритании эти цели отражены во всем рабочем движении. Например, статья о труде № 4 гласит, что «благодаря нашим общим усилиям мы достигаем большего, чем достигаем в одиночку.”

Растущий коллективизм: ирригация, групповое соответствие и технологическое расхождение

Адамс Р. (1960). Ранние цивилизации, средства существования и окружающая среда. В C. H. Kraeling & R. Adams (Eds.), Город непобедимый: симпозиум по урбанизации и культурному развитию на древнем Ближнем Востоке (стр. 269–295). Чикаго, Иллинойс: Издательство Чикагского университета.

Google Scholar

Алесина, А., Алган, Ю., Каук, П., и Джулиано, П. (2013a). Семейные узы. В P. Aghion & S. N. Durlauf (Eds.), Справочник по экономическому росту, 2a (стр. 177–215). Нидерланды: Северная Голландия.

Google Scholar

Алесина, А., Алган, Ю., Каук, П., и Джулиано, П. (2015). Семейные ценности и регулирование труда. Журнал Европейской экономической ассоциации , 13 (4), 599–630.

Артикул Google Scholar

Алесина, А., Алган, Ю., Каук, П., и Нанн, Н. (2013b). О происхождении гендерных ролей: женщины и плуг. Ежеквартальный журнал экономики , 128 (2), 469–530.

Артикул Google Scholar

Аоки, М. (2001). К сравнительному институциональному анализу . Кембридж: MIT Press.

Google Scholar

Ашраф, К., & Галор, О.(2011a). Культурное разнообразие, географическая изоляция и происхождение богатства народов. Рабочий документ NBER .

Ашраф, К., и Галор, О. (2011b). Динамика и застой в мальтузианскую эпоху. The American Economic Review , 101 (5), 2003–41.

Артикул Google Scholar

Ашраф, К., и Галор, О. (2013). Гипотеза «Из Африки», генетическое разнообразие человека и сравнительное экономическое развитие. The American Economic Review , 103 (1), 1–46.

Артикул Google Scholar

Автор, Д. Х., и Дорн, Д. (2013). Рост числа низкоквалифицированных рабочих мест в сфере услуг и поляризация американского рынка труда. The American Economic Review , 103 (5), 1553–1597.

Артикул Google Scholar

Автор, Д.Х., Леви Ф. и Мурнейн Р. Дж. (2003). Содержание навыков недавних технологических изменений: эмпирическое исследование. Ежеквартальный журнал экономики , 118 (4), 1279–1333.

Артикул Google Scholar

Бэнфилд, Э. К. (1958). Моральная основа отсталого общества. Гленко, Иллинойс: Свободная пресса.

Google Scholar

Бардхан, П.(2000). Орошение и сотрудничество: эмпирический анализ 48 ирригационных сообществ в Южной Индии. Экономическое развитие и культурные изменения , 48 (4), 847–865.

Артикул Google Scholar

Баркер Р. и Молл Ф. (2004). Эволюция ирригации в Южной и Юго-Восточной Азии. Коломбо, Шри-Ланка: Секретариат комплексной оценки (Отчет о всеобъемлющем исследовании 5).

Google Scholar

Баркер Р., Хердт Р. У. и Роуз Б. (2014). Рисовое хозяйство Азии . Абингдон: Рутледж.

Google Scholar

Барри, Х., И. И., Бэкон, М. К., и Чайлд, И. Л. (1957). Межкультурный обзор некоторых половых различий в социализации. Журнал аномальной и социальной психологии , 55 (3), 327.

Артикул Google Scholar

Бау, Н. (2018). Может ли политика вытеснить культуру? Рабочий документ.

Бенцен, Дж. С., Каарсен, Н., и Вингендер, А. М. (2017). Ирригация и самодержавие. Журнал Европейской экономической ассоциации , 15 (1), 1–53.

Google Scholar

Бисин, А., и Вердье, Т.(2001). Экономика культурной трансляции и динамика предпочтений. Журнал экономической теории , 97 (2), 298–319.

Артикул Google Scholar

Бокстетт В., Чанда А. и Путтерман Л. (2002). Штаты и рынки: преимущество раннего старта. Журнал экономического роста , 7 (4), 347–369.

Артикул Google Scholar

Бойд, Р.И Ричерсон П. Дж. (1988). Культура и эволюционный процесс . Чикаго: Издательство Чикагского университета.

Google Scholar

Бойд Р. и Ричерсон П. Дж. (2004). Происхождение и эволюция культур . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Багл, Дж. И Дуранте, Р. (2017). Климатический риск, сотрудничество и совместная эволюция культуры и институтов. Рабочий документ .

Кампанте, Ф. Р., и Чор, Д. (2017). «Просто делай свою работу»: послушание, рутинные задачи и специализация. Рабочий документ .

Цзяо, Дж. Ю., & Близинский, К. Д. (2010). Коэволюция культуры-гена индивидуализма-коллективизма и гена-переносчика серотонина. Труды Лондонского королевского общества B: Биологические науки , 277 (1681), 529–537.

Артикул Google Scholar

Комин, Д., Истерли У. и Гонг Э. (2010). Было ли определено богатство народов в 1000 году до нашей эры? Американский экономический журнал: макроэкономика , 2 (3), 65–97.

Google Scholar

Конли, Т. Г., Хансен, К. Б., и Росси, П. Э. (2012). Вероятно, экзогенный. Обзор экономики и статистики , 94 (1), 260–272.

Артикул Google Scholar

de la Croix, D., Doepke, M., & Mokyr, J. (2018). Кланы, гильдии и рынки: учебные заведения и рост в доиндустриальной экономике. Ежеквартальный журнал экономики , 133 (1), 1–70.

Артикул Google Scholar

Домен, Т., Фальк, А., Хаффман, Д., и Сунде, У. (2012). Передача риска и доверительного отношения из поколения в поколение. Обзор экономических исследований , 79 (2), 645–677.

Артикул Google Scholar

Доллингер, С. Дж., Берк, П. А., и Гамп, Н. В. (2007). Творчество и ценности. Creativity Research Journal , 19 (2–3), 91–103.

Артикул Google Scholar

Дюркгейм, Э. (2014). Разделение труда в обществе . Нью-Йорк: Саймон и Шустер.

Google Scholar

Энке, Б.(2019). Родственные связи, сотрудничество и эволюция культуры. Ежеквартальный журнал экономики, 134 (2), 953–1019.

Google Scholar

Фенске Дж. (2013). Объясняет ли изобилие земли африканские институты? Экономический журнал , 123 (573), 1363–1390.

Артикул Google Scholar

Фернандес, Р. (2008). Культура и экономика. Новый экономический словарь Пэлгрейва , 2 , 333–40.

Google Scholar

Фернандес Р. и Фогли А. (2009). Культура: эмпирическое исследование верований, работы и плодородия. Американский экономический журнал: макроэкономика , 1 (1), 146–177.

Google Scholar

Фиглио Д., Джулиано П., Озек У. и Сапиенца П.(2019). Долгосрочная ориентация и образовательная успеваемость. Американский экономический журнал: экономическая политика, 11 (4), 272–309.

Google Scholar

Финчер, К. Л., Торнхилл, Р., Мюррей, Д. Р., и Шаллер, М. (2008). Распространенность патогенов предсказывает человеческую межкультурную изменчивость индивидуализма / коллективизма. Труды Лондонского королевского общества B: Биологические науки , 275 (1640), 1279–1285.

Артикул Google Scholar

Фишер Г., Ван Велтуйзен Х., Шах М. и Нахтергаэле Ф. О. (2002). Глобальная агроэкологическая оценка сельского хозяйства в 21 веке: методология и результаты . Лаксенбург, Австрия: Международный институт прикладного системного анализа.

Google Scholar

Фука, В., и Шлепфер, А. (2017).Возврат к труду в сельском хозяйстве и истоки трудовой этики. Рабочий документ .

Galor, O., & Özak, Ö. (2016). Сельскохозяйственные истоки временных предпочтений. Американский экономический обзор , 106 (10), 3064–3103.

Артикул Google Scholar

Дженнаиоли, Н., и Райнер, И. (2007). Современные последствия доколониальной централизации в Африке. Журнал экономического роста , 12 (3), 185.

Артикул Google Scholar

Джулиано П. и Нанн Н. (2013). Передача демократии: от деревни к национальному государству. The American Economic Review , 103 (3), 86–92.

Артикул Google Scholar

Джулиано П. и Нанн Н. (2018). Родовые характеристики современных популяций. Экономическая история развивающихся регионов, 33 (1), 1–17.

Артикул Google Scholar

Городниченко Ю., Роланд Г. (2011a). Индивидуализм, инновации и долгосрочный рост. Proceedings of the National Academy of Sciences , 108 (Приложение 4), 21316–21319.

Артикул Google Scholar

Городниченко Ю., Роланд Г. (2011b). Какие аспекты культуры имеют значение для долгосрочного роста? The American Economic Review , 101 (3), 492–498.

Артикул Google Scholar

Городниченко Ю., Роланд Г. (2012). Понимание раскола индивидуализма и коллективизма и его последствий: уроки культурной психологии. В M. Aoki, G. Roland & T. Kuran (Eds.), Институты и сравнительное экономическое развитие (стр. 213–236. Palgrave Macmillan.

Gorodnichenko Y., & Roland, G. (2015) ) Культура, институты и демократизация. Рабочий документ NBER .

Городниченко Ю., Роланд Г. (2017). Культура, институты и богатство народов. Обзор экономики и статистики , 99 (3), 402–416.

Артикул Google Scholar

Грейф, А., и Табеллини, Г. (2017). Клан и город: устойчивое сотрудничество в Китае и Европе. Журнал сравнительной экономики , 45 , 1–35.

Артикул Google Scholar

Гернье В., Хохберг М. Э. и Геган Ж.-Ф. (2004). Экология способствует распространению болезней человека во всем мире. PLoS Biology , 2 (6), 740–746.

Артикул Google Scholar

Guiso, L., Sapienza, P., & Zingales, L. (2008). Долгосрочное упорство. Журнал Европейской экономической ассоциации, 14 (6), 1401–1436.

Артикул Google Scholar

Хофстеде, Г. (1980). Последствия культуры: международные различия в ценностях, связанных с работой . Таузенд-Оукс: Шалфей.

Google Scholar

Хофстеде, Г., Хофстеде, Г. Дж., И Минков, М. (2010). Культуры и организации: программное обеспечение разума — межкультурное сотрудничество и его важность для выживания (3-е изд.). Нью-Йорк: Макгроу Хилл.

Google Scholar

Хьюм, Д. (1985). О подъеме и прогрессе искусства и науки. В Е. Миллер (ред.), Очерки: моральные, политические и литературные (исправленное издание, стр. 123–154). Индианаполис: Фонд Свободы, Инк.

Хант, Дж., И Готье-Луазель, М. (2010). Насколько иммиграция стимулирует инновации? Американский экономический журнал: макроэкономика , 31–56.

Хант, Р.С. (1988). Размер и структура власти в оросительных системах каналов. Журнал антропологических исследований , 44 (4), 335–355.

Артикул Google Scholar

Инглхарт Р. Ф., Невитт Н., Басу М. Э. и др. (1996). Североамериканская траектория: культурные, экономические и политические связи между США, Канадой и Мексикой . Piscataway: Издатели транзакций.

Google Scholar

Янссен, М.А. (2007). Координация в ирригационных системах: анализ модели Лансинга-Кремера Бали. Сельскохозяйственные системы , 93 (1), 170–190.

Артикул Google Scholar

Kasof, J., Chen, C., Himsel, A., & Greenberger, E. (2007). Ценности и творчество. Creativity Research Journal , 19 (2–3), 105–122.

Артикул Google Scholar

Кейзер, Дж., де Кастро, М. К., Мальтийский, М. Ф., Бос, Р., Таннер, М., Сингер, Б. Х. и др. (2005). Влияние орошения и крупных плотин на бремя малярии в глобальном и региональном масштабе. Американский журнал тропической медицины и гигиены , 72 (4), 392–406.

Артикул Google Scholar

Кнудсен, А. С. Б. (2017). Исторический индивидуализм: избирательная миграция и культурная устойчивость. Рабочий документ.

Кон, М. (1989). Класс и соответствие: Исследование ценностей . Чикаго: Издательство Чикагского университета.

Google Scholar

Крюгер, А. Б., и Шкаде, Д. (2008). Сортировка на рынке труда: сбегают ли стадные работники на интерактивные рабочие места? Журнал людских ресурсов , 43 (4), 859–883.

Артикул Google Scholar

Ландес, Д.С. (1999). Богатство и бедность народов: почему одни такие богатые, а другие такие бедные . Нью-Йорк: W. W .: Norton & Company.

Google Scholar

Лэннинг, Э. П. (1967). Перу до инков . Энглвудские скалы: Прентис-Холл Инк.

Google Scholar

Лансинг, Дж. С. (2009). Священники и программисты: Технологии власти в искусственном ландшафте Бали .Принстон: Издательство Принстонского университета.

Google Scholar

Леунг К. и Ван Дж. (2015). Межкультурный анализ творчества . В C. E. Shalley, M. A. Hitt, & J. Zhou (Eds.), Оксфордская библиотека психологии. Оксфордский справочник по творчеству, инновациям и предпринимательству (стр. 261–278). Издательство Оксфордского университета.

Liang, M.-Y. (2010). Конфуцианство и восточноазиатское чудо. Американский экономический журнал: макроэкономика , 2 (3), 206–234.

Google Scholar

Литина А. (2016). Естественная продуктивность земель, сотрудничество и сравнительное развитие. Журнал экономического роста , 21 (4), 351–408.

Артикул Google Scholar

Любаш, Х. (1984). Концепция Маркса об азиатском способе производства: генетический анализ. Экономика и общество , 13 (4), 456–483.

Артикул Google Scholar

Манн М. (1986). Источники социальной власти, т. 1, История власти от начала до 1760 нашей эры. Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google Scholar

Маркус, Х. Р. и Китайма, С. (1991). Культура и личность: последствия для познания, эмоций и мотивации. Психологический обзор , 98 (2), 224.

Статья Google Scholar

Маркс К. (1939). Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie . Франкфурт, Вена: Europäische Verlagsanstalt / Europas Verlag.

Google Scholar

Майшар, Дж., Моав, О., Ниман, З., и Паскали, Л. (2018). Зерновые, пригодность и иерархия. Рабочий документ.

Мейер-Шварценбергер, М. (2015). Показатели известности предмета на 155 национальных языках большинства. Рабочий документ .

Michalopoulos, S., & Papaioannou, E. (2013). Доколониальные этнические институты и современное развитие Африки. Econometrica , 81 (1), 113–152.

Артикул Google Scholar

Мокир, Дж.(1992). Рычаг богатства: технологическое творчество и экономический прогресс . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Немет, К. Дж., И Став, Б. М. (1989). Компромиссы социального контроля и инноваций в группах и организациях. Успехи экспериментальной социальной психологии , 22 , 175–210.

Google Scholar

Нисбетт, Р.(2010). География мысли: как азиаты и жители Запада думают по-разному … и почему . Нью-Йорк: Саймон и Шустер.

Google Scholar

Нисбетт Р. Э. и Масуда Т. (2003). Культура и точка зрения. Proceedings of the National Academy of Sciences , 100 (19), 11163–11170.

Артикул Google Scholar

Нанн, Н.(2012). Культура и исторический процесс. Экономическая история развивающихся регионов , 27 (sup1), S108 – S126.

Артикул Google Scholar

Нанн, Н., и Пуга, Д. (2012). Надежность: благословение плохой географии в Африке. The Review of Economics and Statistics , 94 (1), 20–36.

Артикул Google Scholar

Нанн, Н., & Wantchekon, L. (2011). Работорговля и истоки недоверия в Африке. Американский экономический обзор , 101 , 3221–3252.

Артикул Google Scholar

Олсон, М. (1965). Логика коллективных действий: общественные блага и теория групп . Кембридж: Издательство Гарвардского университета.

Google Scholar

Ольссон, О., & Пайк, К. (2016a). Западный поворот со времен неолита? Долгосрочное влияние раннего земледелия. Рабочий документ .

Олссон, О., и Пайк, К. (2016b). Долгосрочное культурное расхождение: свидетельства неолитической революции. Журнал экономики развития , 122 (сентябрь), 197–213.

Артикул Google Scholar

Остер, Э. (2019). Ненаблюдаемый отбор и стабильность коэффициентов: теория и доказательства. Журнал деловой и экономической статистики , 37 (2), 187–204.

Артикул Google Scholar

Остром, Э. (1990). Управление общим достоянием: эволюция институтов коллективных действий . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google Scholar

Остром Э. и Гарднер Р. (1993). Как справиться с асимметрией в общих чертах: самоуправляемые ирригационные системы могут работать. Журнал экономических перспектив , 7 (4), 93–112.

Артикул Google Scholar

Ойсерман Д., Кун, Х. М. и Кеммельмайер, М. (2002). Переосмысление индивидуализма и коллективизма: оценка теоретических допущений и метаанализов. Психологический бюллетень , 128 (1), 3.

Статья Google Scholar

Пелто, П.Дж. (1968). Различия между «плотным» и «свободным» обществами. Транзакция , 5 , 37–40.

Google Scholar

Путтерман, Л. (2008). Сельское хозяйство, распространение и развитие: волновые эффекты неолитической революции. Economica , 75 (300), 729–748.

Артикул Google Scholar

Putterman, L., & Weil, D.Н. (2010). Потоки населения после 1500 г. и долгосрочные детерминанты экономического роста и неравенства. Ежеквартальный журнал экономики , 125 (4), 1627–1682.

Артикул Google Scholar

Раманкутти Н., Фоули Дж. А., Норман Дж. И Максуини К. (2002). Глобальное распределение пахотных земель: современные модели и чувствительность к возможным изменениям климата. Глобальная экология и биогеография , 11 (5), 377–392.

Артикул Google Scholar

Роден, Дж., Школьник, К., и Шайе, К. (2013). Самонаправленность: Причины и следствия на протяжении всей жизни. Социальная структура и старение Серия . Милтон-Парк: Тейлор и Фрэнсис.

Google Scholar

Розенберг, Н., и Бердзелл, Л. (1986). Как Запад стал богатым: экономическая трансформация индустриального мира .Нью-Йорк: Основные книги.

Google Scholar

Шульц, Дж. Ф. (2016). Запреты церквей на кровнородственные браки, родственные связи и демократию. Рабочий документ .

Шварц, С. Х. (1994). За пределами индивидуализма / коллективизма: новые культурные измерения ценностей . Таузенд-Оукс: Sage Publications, Inc.

Google Scholar

Шварц, С. Х. (2004). Отображение и интерпретация культурных различий по всему миру . В Х. Винкен, Дж. Соетерс и П. Эстер (ред.), Сравнение культур: аспекты культуры в сравнительной перспективе (стр. 43–73). Лейден, Бостон: Международные исследования в области социологии и социальной антропологии.

Седана, Г., Амбаравати, И. Г. А., Виндиа, В. и др. (2014). Укрепление социального капитала для развития сельского хозяйства: уроки Гуамы, Бали, Индонезия. Азиатский журнал сельского хозяйства и развития , 11 (2), 39–49.

Google Scholar

Сингелис, Т. М., Триандис, Х. К., Бхавук, Д. П., и Гельфанд, М. Дж. (1995). Горизонтальные и вертикальные измерения индивидуализма и коллективизма: теоретические и измерительные уточнения. Межкультурные исследования , 29 (3), 240–275.

Артикул Google Scholar

Spolaore, E., & Wacziarg, R. (2009).Распространение развития. Ежеквартальный журнал экономики , 124 (2), 469–529.

Артикул Google Scholar

Spolaore, E., & Wacziarg, R. (2013). Насколько глубоки корни экономического развития? Журнал экономической литературы , 51 (2), 325–369.

Артикул Google Scholar

Talhelm, T., Zhang, X., Oishi, S., Shimin, C., Duan, D., Lan, X., et al. (2014). Масштабные психологические различия в Китае объясняются выращиванием риса и пшеницы. Наука , 344 (6184), 603–608.

Артикул Google Scholar

Тацуно, С. (1990). Создано в Японии: от подражателей до новаторов мирового уровня . Кембридж: Ballinger Pub Co.

Google Scholar

Tönnies, F.(2012). Gemeinschaft und Gesellschaft . Берлин: Springer.

Google Scholar

Triandis, H.C. (1994). Культура и социальное поведение . Нью-Йорк: Макгроу-Хилл.

Google Scholar

Триандис, Х. К. (2001). Индивидуализм-коллективизм и личность. Журнал личности , 69 (6), 907–924.

Артикул Google Scholar

Triandis, H.К., Бонтемпо, Р., Вильярреал, М. Дж., Асаи, М., и Лукка, Н. (1988). Индивидуализм и коллективизм: кросс-культурные перспективы отношений внутри группы. Journal of Personality and Social Psychology , 54 (2), 323.

Статья Google Scholar

Triandis, H.C., & Gelfand, M.J. (2012). Теория индивидуализма и коллективизма. Справочник по теории социальной психологии , 2 , 498–520.

Артикул Google Scholar

Уз, И. (2015). Индекс культурной скованности и раскованности среди 68 стран. Журнал кросс-культурной психологии , 46 (3), 319–335.

Артикул Google Scholar

Ван де Влиерт, Э. (2011). Климато-экономические причины изменчивости внутригруппового фаворитизма. Журнал кросс-культурной психологии , 42 (3), 494–515.

Артикул Google Scholar

ван Хорн, А. (2014). Индивидуалистско-коллективистская культура и радиус доверия: многоуровневый подход. Журнал кросс-культурной психологии , 46 (2), 269–276.

Артикул Google Scholar

Варнум М. Э., Гроссманн И., Китайма С. и Нисбетт Р. Э. (2010). Происхождение культурных различий в познании: гипотеза социальной ориентации. Современные направления психологической науки , 19 (1), 9–13.

Артикул Google Scholar

Васи Д. Э. (2002). Экологическая история сельского хозяйства 10 000 до н.э. — 10 000 н.э. . Западный Лафайет: издательство Purdue University Press.

Google Scholar

Voigtländer, N., & Voth, H.-J. (2012). Продолжаются преследования: средневековые истоки антисемитского насилия в нацистской Германии. Ежеквартальный журнал экономики , 127 (3), 1339–1392.

Артикул Google Scholar

Вебер М. (1958). Протестантская этика и дух капитализма (т. 182, стр. 1958). Нью-Йорк: сыновья Чарльза Скрибнера.

Google Scholar

Weidmann, N. B., Rød, J. K., & Cederman, L.-E. (2010). Представление этнических групп в космосе: новый набор данных. Journal of Peace Research, 47 (4), 491–499.

Артикул Google Scholar

Weissing, F., & Ostrom, E. (1991). Ирригационные учреждения и игры, в которые играют ирригаторы: соблюдение правил без охраны (стр. 188–262). В моделях игрового равновесия II. Springer.

Велцель, К. (2013). Свобода восходит . Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Google Scholar

Wijermans, N., & Шлютер, М. (2014). Моделирование сотрудничества в ирригации Бали. В Конференция по социальному моделированию .

Виттфогель, К. А. (1957). Восточный деспотизм: сравнительное исследование общей власти . Нью-Хейвен, Коннектикут: Йельский университет.

Google Scholar

Вулдридж, Дж. (2002). Эконометрический анализ поперечных и панельных данных . MIT Press, Массачусетс: Кембридж.

Google Scholar

Вайер, Р.