Инстинкты не являются: 4. Инстинкты не являются …

а) внешне обусловленными;

б) наследственно закрепленными;

в) неизменными, ригидными;

г) биологически целесообразными.

а) направленность;

б) характер;

в) темперамент;

г) мотив.

а) организация психики;

б) неосознаваемые побуждения;

в) способы поощрения;

г) свобода выбора.

а) ценности;

б) социальные нормы;

в) социальные роли;

г) социальные статусы

а) направленность личности;

б) характер;

в) темперамент;

г) способности.

а) припоминание;

б) узнавание;

г) воспоминание

а) гипотезе;

б) суждении;

в) понятии;

г) проблеме

а) характера;

б) поведения;

в) типа нервной системы; г) воспитания.

а) имеет социальную природу;

б) определяется природными факторами;

в) имеет физиологическую основу.

г) Все ответы правильные.

а) интенсивные физические упражнения;

б) переключение на другую деятельность;

в) написание писем, беседа — выражение эмоций в словах.

г) Все ответы верны.

д) Все ответы неверны

а) Сформулировать ее в проблемном виде.

б) Указать на ее творческий характер.

в) Сформулировать задачу с учетом интересов человека.

г) Все ответы верны.

а) Самостоятельность.

б) Целеустремленность.

в) Уверенность в себе.

г) Решимость.

д) Настойчивость

е) Все ответы верны.

а) всегда отчетливо осознается;

б) почти никогда не осознается;

в) иногда не осознается, но всегда влияет на поведение;

г) часто не осознается, и поэтому не влияет на поведение.

а) как более продолжительное;

б) как быстро прошедшее;

в) адекватно своей продолжительности

г) по-разному, в зависимости от возраста.

д) Все ответы неверны.

а) демократический;

б) непоследовательный или алогичный;

в) либерально-анархический;

г) авторитарный.

а) идентификация

б) заражение

в) конформизм

г) фасилитация

а ) умения;

б) навыки;

в) знания.

г) все ответы верны.

а) Метод поощрения .

б) Метод осуждения.

в) Метод общественного мнения.

г) Метод контроля.

д) Все ответы верны

а) образование;

б) воспитание;

в) трудовую деятельности;

г) задатки;

д) общение.

а) генетические;

б) биологические;

в) социальные.

г) Нет правильного ответа.

а) индивид;

б) личность;

в) индивидуальность;

г) различий не существует.

а) характера;

б) поведения;

в) типа нервной системы; г) воспитания.

а) организация психики;

б) неосознаваемые побуждения;

в) способы поощрения и наказания;

г) свобода выбора.

а) Не связаны.

б) Тесно связаны.

в) Связаны только в отношении социальных связей.

г) Связаны только на уровне социальной группы.

а) силу;

б) уравновешенность;

в) подвижность;

г) активность.

а) отдельные свойства предметов и явлений;

б) предмет или явление в целом;

в) обобщенный образ ситуации;

г) отношения человека.

а) темперамент;

б) характер;

в) способности;

г) направленность.

а) обобщением;

б) анализом;

в) сравнением;

г) абстрагированием.

а) середине;

б) конце;

в) начале;

г) начале и конце.

а) интеллект;

б) умозаключение;

в) гипотеза;

г) рассуждение.

а) рационализация;

б) идентификация;

в) сублимация;

г) вытеснение.

а) интерактивная;

б) перцептивная;

в) коммуникативная;

г) регулятивная

а) убеждение;

б) внушение;

в) заражение;

г) подражание.

а) лекция;

б) беседа;

в) объяснение;

г) инструктаж.

а) индивидуальный стиль деятельности;

б) направленность поведения;

в) характер;

г) рост.

а)

Психология – наука о сознании.

в)

Психология – наука о психике

б)

Психология – наука о душе.

г)

Психология – наука о поведении.

а) подражание

б) адаптация

в) инстинкт

г)конформизм

а) общими;

б) теоретическими;

в) учебными;

г) задатками.

а) рано проявляются;

б) проявляться в подростковом возрасте;

в) изменяются в течение длительного периода жизни;

г) зависят от черт характера.

а) холерики;

б) сангвиники;

в) меланхолики;

г) флегматики;

е) люди разных темпераментов, в зависимости от требований и условий работы.

а) организация психики;

б) неосознаваемые побуждения;

в) способы поощрения;

г) свобода выбора.

а) как более продолжительное;

б) как быстро прошедшее;

в) адекватно своей продолжительности.

г) По-разному, в зависимости от возраста.

д) Все ответы неверны.

а) к себе;

б) к людям;

в) к вещам;

г) к труду.

а) структурность;

б) осмысленность;

в) целостность;

г) предметность.

а) механической;

б) логической;

в) опосредованной; г) вербальной.

а) потребностей;

б) интересов;

в) ожиданий

г) Все ответы верны.

д) Все ответы неверны.

а) метод мозгового штурма;

б) метод морфологического анализа;

в) эвристика;

г) метод фокальных объектов.

а) Увеличивать объем информации о событии (проблеме).

б) Заранее продумывать возможные исходы.

в) Заранее готовить отступные стратегии.

г) Все ответы верны.

а) Сформулировать ее в проблемном виде.

б) Указать на ее творческий характер

в) Сформулировать задачу с учетом интересов человека.

г) Все ответы верны.

а) компромисс

б) конфликт

в) приспособление

г) уклонение

а) либерально — анархический

б) демократический

в) ситуативный

г) нет правильного ответа

а) идентификация

б) заражение

в) конформизм

г) фасилитация

а) соперничество;

б) уклонение;

в) приспособление;

г) сотрудничество.

а) принципы обучения;

б) правила обучения;

в) методы обучения.

г) Все ответы верны.

а) убеждение;

б) внушение;

в) заражение;

г) подражание.

а) неотъемлемое свойство материи;

б) свойство мозга, форма отражения объективной реальности;

в) образ души человека;

г) свойство сознания.

а) нервный импульс;

б) возраст;

в) темперамент;

г) учащенное сердцебиение

а) индивид;

б) личность;

в) субъект деятельности;

г) индивидуальность.

а) нижний абсолютный;

б) дифференциальный;

в) верхний абсолютный;

г) критический.

а) сангвинического;

б) холерического;

в) флегматического;

г) меланхолического.

а) рефлексия;

б) внимание;

в) восприятие;

г) концентрированность.

а) наглядно-образное;

б) наглядно-действенное;

в) абстрактно-образное;

г) абстрактно-понятийное

а) лучше;

б) хуже.

в) Различий не существует.

г) Это зависит от ситуации

а) абстрагирование;

б) классификация;

в) обобщение;

г) анализ.

а) предмет отражения;

б) степень осознанности;

в) степень новизны;

г) степень целенаправленности.

а) Собственно эмоция.

б) Аффект.

в) Настроение.

г) Страсть.

а) объективны;

б) субъективны;

в) субъективны и объективны.

г) Все ответы неверны.

а) непроизвольным;

б) произвольным;

в) послепроизвольным;

г) идеалистическим.

а) гипотезе;

б) суждении;

в) понятии;

г) проблеме.

а) интерактивной

б) коммуникативной

в) перцептивной

г) нет правильного ответа

а) Вербальный

б) Невербальный

в) Манипулятивный

г) Перцептивный

а) убеждение;

б) внушение;

в) заражение;

г) подражание.

а) Трудовое.

б) Умственное.

в) Нравственное.

г) Физическое.

д) Эстетическое.

Карл Густав Юнг. Стадии жизни

Рассмотрение проблем, касающихся стадий человеческого развития, является весьма ответственной задачей, потому что это означает не что иное, как отображение картины психической жизни во всей её полноте, от колыбели до могилы. В рамках лекции такую задачу можно выполнить лишь в общих чертах. Вот почему мы не будем здесь описывать нормальные психические явления на различных стадиях, а ограничимся лишь некоторыми проблемами, то есть вещами сложными, спорными и неоднозначными; короче говоря, вопросами, позволяющими не одну, а несколько трактовок, и более того, трактовок не бесспорных. Так что многое из обсуждаемого нам придётся мысленно сопроводить вопросительным знаком. Хуже того, кое-что мы будем вынуждены принять на веру, и время от времени отталкиваться от предположений.

Если бы психическая жизнь состояла только из самоочевидных истин — что все ещё имеет место на примитивном уровне — то мы смогли бы довольствоваться здоровым эмпиризмом. Но психическая жизнь цивилизованного человека полна проблем; мы даже не можем думать о ней под другим углом зрения. Наши психические процессы состоят большей частью из размышлений, сомнений, опытов, в основе своей совершенно чуждых бессознательному, инстинктивному уму первобытного человека. Именно росту сознания мы обязаны существованием проблем, воплощающим данайский дар цивилизации. Именно отрыв человека от инстинкта — его противопоставление себя инстинкту — создаёт сознание.

Инстинкт — это часть природы, и он стремится увековечить природу, тогда как сознание может лишь стремиться к культуре или к её отрицанию. И даже когда мы возвращаемся к природе, вдохновлённые тоской по ней в духе Руссо, мы «облагораживаем» её. До тех пор, пока мы ещё погружены в природу, у нас нет сознания и мы живём под защитой инстинкта, не знающего проблем. Всё, что осталось в нас от природы, бежит проблем, поскольку они суть сомнения, а где властвует сомнение, там и неопределённость и возможность выбора. А где есть возможность выбора, там инстинкт более не управляет нами и мы предаемся страху. Ибо сознание ныне призвано сделать то, что природа всегда делала для своих детей: а именно, принять определённое, бесспорное и безошибочное решение.

И здесь нас охватывает слишком человеческий страх за то, что сознание — наша Прометеева победа — в конечном итоге не сможет послужить нам так же хорошо, как природа.

Таким образом, проблемы вовлекают нас в состояние одиночества и изоляции, где мы оставлены природой и стремимся к сознанию. Для нас нет другого пути; мы вынуждены прибегать к сознательным решениям и действиям там, где раньше доверялись естественному ходу событий. Следовательно, любая проблема несёт в себе возможность расширения сознания, но вместе с тем и необходимость расставания с детской неосознанностью своих поступков и верой в природу. Эта необходимость является психическим фактом такого значения, что он лег в основу одного из самых существенных символов христианства. Речь идёт о жертве простого человека природы, не осознающего себя бесхитростного существа, чья трагическая карьера началась со съеденного в раю яблока. В библейском сюжете грехопадений человека приход сознания рассматривается как проклятие. И действительно, именно в этом свете мы первоначально воспринимаем каждую проблему, подталкивающую нас в сторону сознания и все дальше удаляющую нас от рая бессознательного детства. Каждый из нас с удовольствием поворачивается спиной к своим проблемам, стремясь, по возможности, не слышать о них или — ещё лучше — забыть об их существовании. Мы желаем, чтобы наша жизнь была простой, определённой, успешной и поэтому проблемы для нас — запретная тема. Мы хотим определённости, но не сомнений, результатов, но не экспериментов, как будто бы не видя, что определённость может возникнуть только через сомнения, а результат — только через опыт.

Искусное отрицание проблемы не приведёт к убеждению — напротив, требуется более широкое и глубокое сознание для того, чтобы дать нам определённость и ясность, в которыхмы нуждаемся.

Это предисловие, хотя несколько затянутое, кажется мне необходимым для прояснения предмета нашего обсуждения. Когда нам приходится иметь дело с проблемами, мы инстинктивно сопротивляемся идти по пути, ведущему сквозь неизвестность и мрак. Нам нужны только несомненные результаты, при том мы совсем забываем, что такие результаты достижимы, лишь когда отважиться войти в темноту и снова выйти из неё. Но чтобы пройти через темноту, мы должны собрать все силы озарения, имеющиеся у сознания, и, как я уже отмечал, даже вооружиться предположениями, потому что при рассмотрении проблем психической жизни мы постоянно сталкиваемся с принципиальными вопросами, касающимися частных областей разнообразных сфер знания.

Мы беспокоим и раздражаем теолога в не меньшей мере, чем философа, врача — в не меньшей степени, чем учителя; мы даже нащупываем дорожку в области деятельности биологов и историков. Такое экстравагантное поведение объясняется не самоуверенностью, а тем обстоятельством, что человеческая психика представляет собой уникальную комбинацию факторов, которые одновременно являются предметом исследования разных направлений науки. А все потому, что науки вышли из человека и особенностей его конституции. Они являются симптомами его психики.

Следовательно, как только мы задаём себе неизбежный вопрос: «Почему человек в отличие от представителей животного мира вообще имеет проблемы?» — мы попадаем в замкнутое переплетение мыслей, узор которого создавался на протяжении столетий многими тысячами проницательных умов. Я не собираюсь брать на себя сизифов труд по совершенствованию этого шедевра путаницы, но постараюсь внести свой скромный вклад в копилку подходов человека к решению этого важного вопроса.

Не может быть проблем без их осознания, а значит, и без сознания. Поэтому необходимо поставить вопрос иначе «Как впервые возникает сознание?» На этот вопрос никто не может ответить с уверенностью, но мы можем наблюдать маленьких детей в процессе формирования их сознания. Это доступно любому родителю, если он будет внимателен. А видим мы следующее когда ребёнок узнает кого-либо или что-нибудь, то есть когда он «знает» человека или вещь, тогда мы понимаем, что у ребёнка появилось сознание, и, конечно, поэтому роковой плод в раю вырос именно на дереве познания.

Но что такое узнавание или «знание» в этом смысле? Мы говорим о «знании» чего-либо, когда нам удаётся установить связь между новым восприятием и уже существующим контекстом таким образом, что мы держим в сознании не только это восприятие, но также и части данного контекста. Следовательно, «знание» основано на воспринятой связи между психическим содержимым. Мы не можем иметь знания о содержимом, ни чем не связанном, и мы даже не можем осознать его присутствие, если наше сознание ещё на самом низком уровне. Таким образом, первая стадия сознания, которую мы можем наблюдать, состоит в простом увязывании двух и более психических содержимых. На этом уровне сознание спорадично и ограничивается пониманием нескольких связей, когда содержимое позже не сохраняется в памяти.

Не подлежит сомнению, что в ранние годы жизни нет непрерывной памяти, есть только — и это самое большее — островки сознания, подобные отдельным лампадам или освещённым объектам в кромешной тьме. Но эти островки памяти не идентичны тем самым ранним связям, которые просто восприняты; они содержат совокупность нового очень важного содержимого, связанного с восприятием самого субъекта, — так называемое эго.

Эта совокупность, подобно первоначальной, сначала просто воспринимается, и по этой причине ребёнок естественно начинает говорить о себе как об объекте — в третьем лице. Лишь позже, когда эго-содержимое, так называемый эго-комплекс, приобретает собственную энергию (вероятнее всего, в результате тренировки и практики), возникает чувство субъективности или «Самости». Видимо, в этот момент ребёнок и начинает говорить о себе в первом лице. На этой стадии, вероятно, начинается непрерывность памяти. Следовательно, по своей сущности это будет непрерывная последовательность эго-воспоминаний.

На детской стадии сознания проблем ещё нет ничто не зависит от субъекта, ребёнок полностью зависит от своих родителей. Как будто он ещё не полностью родился и окружён психической атмосферой своих родителей. Психическое рождение, а с ним и сознательная дифференциация от родителей, обычно имеет место лишь в период полового созревания, вместе с взрывом сексуальности. Это физиологическое изменение сопровождается психической революцией. Ибо различные телесные проявления дают такой импульс эго, что оно часто начинает утверждаться без ограничения или умеренности. Иногда эту стадию называют «невыносимым возрастом».

До достижения этой стадии психическая жизнь индивида направляется главным образом инстинктивно, и практически не возникает. Даже когда внешние ограничения противоречат его субъективным импульсам, эти ограничения не приводят индивидуума к разладу с самим собой. Он подчиняется им или обходит их, оставаясь внутренне целостным.

Он ещё не знает состояния внутреннего напряжения, вызываемого проблемой. Такое состояние возникает только тогда, когда внешнее ограничение становится внутренним: когда импульс противопоставляется другому.

В психологической терминологии это будет выглядеть так: проблематичное состояние, внутренний разлад с собой возникает, когда бок о бок с совокупностью содержимого появляется вторая совокупность равной интенсивности. Эта вторая совокупность благодаря величине своей энергии имеет функциональное значение, равное значению эго-комплекса, мы можем даже назвать его другим, вторым эго, которое временно может даже вырывать первенство у первого. Это вызывает внутренний разлад — состояние, являющееся признаком проблемы.

Подытожим сказанное: первая стадия сознания состоит из простого узнавания или «знания» и представляет собой неупорядоченное или хаотическое состояние. Вторая стадия — стадия развитого эго-комплекса является абсолютной или монической. Третья представляет собой ещё один шаг углубления сознания и включает постижение разделённого, дуалистичного состояния.

Вот здесь мы и подходим к нашей действительной теме — проблеме стадий жизни. Прежде всего мы должны рассмотреть период юности. Он охватывает, в первом приближении, годы непосредственно после полового созревания и до периода середины жизни, который начинается в отрезке между тридцать пятым и сороковым годами.

Меня могут спросить, почему я начинаю со второй стадии жизни, словно нет проблем, связанных с детством.

Сложная психическая жизнь ребёнка является, конечно, проблемой первостепенной важности для родителей, преподавателей и врачей, но в нормальных условиях ребёнок не имеет реальных собственных проблем. Ведь сомневаться в себе и быть в разладе с самим собой может лишь взрослый человек.

Все мы знакомы с источником проблем, которые возникают в период юности. Для большинства людей — это требования жизни, которые грубо кладут конец мечтаниям детства. Если индивидуум достаточно хорошо подготовлен, то переход к профессии или карьере может пройти гладко, но если он подвержен иллюзиям, расходящимся с реальностью, тогда наверняка возникнут проблемы. Все мы вступаем в жизнь, отталкиваясь от определённых предположений, которые иногда оказываются ложными, то есть не соответствуют условиям, в которых оказывается человек.

Часто это вопрос преувеличенных надежд, недооценки трудностей, необоснованного оптимизма или негативной установки. Каждый может составить целый список ложных предположений, которые становятся источником появления первых осознанных проблем.

Однако не всегда причиной проблем является противоречие между субъективными предположениями и внешними факторами, так же часто причиной могут быть внутренние психические трудности.

Они могут существовать даже в том случае, когда во внешнем мире дела идут успешно. Очень часто причиной является нарушение психического равновесия, вызванное половым инстинктом; в равной мере часто причиной становится чувство неполноценности, возникающее из-за невыносимой чувствительности.

Такие внутренние конфликты могут существовать даже тогда, когда адаптация к внешнему миру была достигнута без видимого усилия. Иногда даже кажется, что молодые люди, которым пришлось вести трудную борьбу за существование, лишены внутренних проблем, тогда как те молодые люди, которые по тем или иным причинам не испытывали трудностей с адаптацией, сталкиваются с сексуальными проблемами или конфликтами из-за чувства неполноценности.

Люди, у которых собственный характер порождает проблемы, часто являются неврастениками, но было бы серьёзной ошибкой смешивать существование проблем с неврозом. Между этими двумя типами людей имеется чёткое различие, которое заключается в том, что неврастеник болен потому, что он не осознает своих проблем, тогда как человек с трудным характером страдает от своих осознанных проблем, не будучи больным.

Если попытаться извлечь общие и существенные факторы из почти неисчерпаемого разнообразия индивидуальных проблем, обнаруживаемых в период юности, то мы увидим во всех случаях одну характерную черту — более или менее явно выраженную привязанность к уровню сознания детских лет, сопротивление роковым силам внутри и вокруг нас, влекущим нас в мир. Что-то внутри нас стремится остаться ребёнком, не осознавать или, в лучшем случае, сознавать только эго, отвергать все незнакомое или же подчинять его нашей воле ничего не делать или же предаваться жажде удовольствий и власти. Во всём этом есть что-то от инерции материи — это устойчивость предыдущего состояния, в котором диапазон сознания меньше, уже и эгоистичнее, чем в дуалистической фазе. Ибо здесь индивид сталкивается с необходимостью познать и принять нечто необычное и незнакомое в качестве части собственной жизни, своего рода «второго я».

Существенной чертой дуалистической фазы является расширение жизненного горизонта, которое встречается с яростным сопротивлением. Если быть совсем точным, такое расширение или диастола, как его назвал Гёте, начинается задолго до этого — а именно при рождении, когда ребёнок покидает узкую оболочку материнского тела. С тех пор оно устойчиво нарастает, пока не достигнет вершины проблематического состояния, когда индивидуум начинает бороться с ним.

Что же случилось бы с человеком, если он просто слился бы с кажущимся незнакомым «вторым я», позволив предыдущему эго кануть в прошлое? Мы можем предположить, что это был бы вполне практичный шаг. Сама цель религиозного образования, начиная с запугивания Адама и вплоть до ритуалов возрождения у первобытных племён, заключается в преобразовании человеческого существа в нового, будущего человека, позволяя старому умереть.

Психология учит нас, что в определённом смысле в психике нет ничего старого, такого, что могло бы действительно и окончательно умереть. Даже Павел был оставлен с тернием во плоти. Каждый, кто защищает себя от нового и незнакомого, уходя в прошлое, приходит к такому же неврастеническому состоянию, что и человек, отождествляющий себя с новым и убегающий от прошлого. Единственное различие состоит в том, что один избавляется от прошлого, а другой — от будущего. В принципе, оба делают одно и то же: они укрепляют узкий диапазон сознания вместо того, чтобы сокрушить его в борьбе противоположностей и построить более широкое и глубокое сознание.

Идеальным было бы достижение такого результата на второй стадии жизни, но тут имеется загвоздка. С одной стороны, природе нет никакого дела до более высокого уровня сознания. С другой — общество не особенно-то оценивает эти духовные подвиги: его награды всегда даются за достижения, а не за индивидуальность, чаще всего последняя бывает награждена лишь посмертно. Эта ситуация подталкивает нас к особому решению: мы вынуждены ограничивать себя достижимым, обособлять те способности, которые ведут общественно активного индивида к раскрытию его подлинного потенциала.

Достижение, полезность и так далее — всё это идеалы, которые, казалось бы, указывают на выход из смятения проблематического состояния. Это путеводные звезды, направляющие нас в стремлении расширить и укрепить наше психическое существование, — они помогают нам пустить корни в этом мире, но бессильны помочь в построении того более широкого сознания, которое мы называем культурой. В период юности, однако, этот курс вполне нормален и он при всех обстоятельствах предпочтительнее, чем сумбурные метания в хаосе проблем.

Следовательно, рассматриваемая дилемма часто решается следующим путём. Всё, что дано нам прошлым, приспосабливается к возможностям и требованиям будущего. Мы ограничиваемся достижимым, и это означает отказ от всех других наших потенциальных психических возможностей. Кто-то утрачивает при этом ценную часть своего прошлого, другой — ценную часть своего будущего. Каждый может вспомнить друзей или школьных товарищей, подающих большие надежды и идеалистов в юности, которые при встрече через много лет выглядят так, словно они росли сухими и зажатыми в тисках. Это примеры вышеупомянутого решения.

Но серьёзные проблемы жизни никогда полностью не решаются. Бели всё же создаётся впечатление, что они решены, это верный признак того, что что-то упущено. Похоже, что значение и цель проблемы состоит не в её решении, а в нашей непрестанной работе над ней.

Только это спасает нас от оглупления и остановки в развитии.

Точно так же решение проблем юности путём ограничения себя лишь достижимыми целями является временно эффективным и не долговечным в глубоком смысле средством. Конечно, завоевание себе места в обществе и такое преобразование своего характера, чтобы он более или менее подходил к такой форме существования, является во всех случаях значительным достижением. Эту борьбу, ведущуюся как внутри себя, так и во вне, можно сравнить с борьбой ребёнка за эго.

Эта борьба большей частью невидима, потому что ведётся во тьме, но когда мы видим, как детские иллюзии, претензии и эгоистические привычки все ещё липнут к человеку и в зрелые годы, становится чуть-чуть понятно, какая энергия участвовала в их формировании. Так же обстоит дело с идеалами, убеждениями, принципами и взглядами, которые в юности выводили нас в жизнь. За них мы боролись, страдали и одерживали победы.

Они росли вместе с нами, и мы явно изменились, слившись с ними, мы стремились увековечить их и сделать само собой разумеющимися точно так же, как молодой человек утверждает своё эго вопреки этому миру и, зачастую, вопреки самому себе.

Чем ближе мы подходим к середине жизни, и чем успешнее нам удаётся укрепиться в наших личных взглядах и общественном положении, тем больше мы убеждаемся в том, что мы идём верным курсом, и в правильности наших идеалов и принципов поведения. По этой причине они переходят для нас в разряд вечных ценностей, и мы считаем добродетелью неизменную приверженность им. При этом мы упускаем из виду тот существенный факт, что общественно значимая цель достижима лишь ценой сокращения индивидуальности.

Многие, слишком уж многие аспекты жизни, которые мы должны были бы испытать, пылятся ненужной рухлядью в кладовых памяти, но иногда они тлеют невидимыми угольями под серой золой.

Статистические данные свидетельствуют об учащении психических депрессий у мужчин в возрасте около сорока лет и неврастенических осложнений у женщин чуть раньше. Мы видим, что в этой фазе жизни — между тридцатью пятью и сорока годами — в человеческой психике происходит подготовка важных изменений.

На первых порах перемены неосознанны и неуловимы. Скорее, это косвенные признаки перемен, вероятно, ещё только зарождающихся в подсознании. Часто это похоже на лёгкое изменение в характере человека; в других случаях могут дать о себе знать некоторые черты, не появлявшиеся со времён детства, или же — наоборот, начинают ослабевать имеющиеся склонности и интересы человека, а вместо них появляются другие. С другой стороны, и это происходит очень часто, заветные убеждения и принципы человека, особенно нравственные, начинают затвердевать и становиться всё более жёсткими до тех пор, пока где-то в возрасте около пятидесяти лет не наступит период нетерпимости и фанатизма. Как будто существование этих принципов оказалось под угрозой и потому возникла необходимость выделить их как можно больше.

Вино юности не всегда очищается с годами — иногда оно мутнеет. Все выше отмеченные явления могут лучше всего наблюдаться у довольно односторонних людей, появляясь временами раньше, временами позже. Начало этих процессов, как мне кажется, у них часто задерживается из-за того, что их родители ещё живы. В таком случае дело обстоит так, словно период юности чрезмерно затянулся. Это особенно проявлялось у мужчин, чьи отцы жили долго. Смерть отца обычно вызывала у таких людей внезапное и почти катастрофическое взросление.

Я знал одного набожного мужчину, церковного старосту, который, начиная с сорока лет стал проявлять растущую и под конец невыносимую нетерпимость в вопросах морали и религии.

Одновременно его характер заметно ухудшился. Под конец его облик стал напоминать потемневшую и гнущуюся вниз опору церкви. Дожив так до пятидесяти пяти лет, однажды в полночь, сидя в постели, он сказал своей жене: «Ну, наконец-то я понял! Я просто негодяй!» Понимание этого факта не осталось без последствий. На склоне лет он вёл буйный образ жизни и промотал большую часть своего состояния. Вот это человечище — из огня да в полымя!

Весьма частые невротические расстройства во взрослые годы все имеют одну общую черту: они стремятся пронести психологию юношеской фазы через порог так называемых лет осмотрительности. Кто не знает этих трогательных старых джентльменов, которым всегда необходим разогрев блюда их студенческих дней и которые могут придерживать пламя жизни лишь воспоминаниями своей героической юности, но которые в остальном погрязли в безнадёжно косном филистерстве? Да, уних есть, как правило, одно достоинство, которое нельзя недооценивать — они не неврастеники, а лишь скучные и стереотипные люди. Неврастеник — это скорее человек, у которого в настоящем никогда не ладится так, как бы ему хотелось, а потому он никогда не может насладиться и своим прошлым.

Как раньше неврастеник не мог избавиться от детства, так сейчас он не может расстаться со своей юностью.

Он избегает печальных мыслей о приближающейся старости и, понимая невыносимость открывающейся перспективы, всегда стремится жить в прошлом.

Подобно тому, как незрелую личность, детство которой затянулось, страшит неизвестное в этом мире и в человеческом существовании, так и взрослого человека страшит вторая половина жизни. Словно его ожидают неведомые и опасные задачи или будто ему угрожают жертвы и утраты, которые он не желает принять, или как будто прожитая жизнь показалась ему вдруг столь прекрасной и ценной, что он не может расстаться с ней.

Может быть, подо всем этим скрывается страх смерти? Это не представляется мне слишком вероятным, потому что, как правило, смерть ещё далеко в будущем, и, следовательно, является чем-то абстрактным. Опыт показывает нам, что основную причину всех трудностей этого переходного состояния скорее следует искать в глубоких и весьма особенных изменениях внутри психики.

Чтобы охарактеризовать это состояние, я хотел бы взять для сравнения суточное движение солнца, но только такого солнца, которое наделено человеческими чувствами и ограниченным сознанием. Утром оно поднимается из ночного моря бессознательного и взирает на обширный яркий мир, который простирается перед ним в пространстве, постоянно расширяющемся по мере того, как оно поднимается по небесному своду. В этом расширении своего поля деятельности, вызванного собственным подъёмом, солнце обнаруживает своё значение: достижение максимально возможной высоты и максимально широкое распространение света и тепла видится ему целью. В этом убеждении солнце движется своим путём к невидимому зениту — невидимому, потому что его маршрут уникален и индивидуален, и кульминационную точку нельзя вычислить заранее. По достижении полудня начинается заход, а заход означает пересмотр всех идеалов и ценностей, лелеемых с утра. Солнце начинает противоречить самому себе. Получается, что оно должно не испускать лучи, а втягивать их. Свет и тепло уменьшаются и, наконец, исчезают.

Все сравнения неубедительны, но данное сравнение, по крайней мере, не хуже других. Французский афоризм обобщает это цинической констатацией: «Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait» (Если бы юность хотела, если бы старость могла. — фр.).

К счастью, мы не солнца восходящие и заходящие, иначе это негативно сказалось бы на наших культурных ценностях. Но внутри нас есть что-то подобное солнцу, и разговоры о заре и весне, о сумерках и осени жизни — это не просто сентиментальные слова. Таким образом мы выражаем психологические истины, и более того, физиологические факты, потому что изменение воздействия солнца после полудня влияет даже на организм. В частности, среди южных рас можно наблюдать, что у пожилых женщин голоса становятся глубокими и грубыми, начинают пробиваться усики, появляются другие признаки огрубления, характерные для мужчин. С другой стороны, внешность мужчин оттеняется такими женственными чертами, как полнота и смягчение выражения лица.

В этнологической литературе имеется интересное сообщение об индейском воине-вожде, которому в среднем возрасте явился во сне Великий Дух. Дух объявил ему, что отныне он должен сидеть среди женщин и детей, носить женскую одежду и питаться женской пищей. Вождь последовал наказу, не утратив при этом своей авторитет. Это видение является истинным выражением революции в психике, происходящей в середине жизни человека, когда она начинает клониться к закату. Ценность мужчины и даже его тело пытаются измениться в свою противоположность.

Можно сравнить мужественность и женственность, включая их психические компоненты, с неким запасом веществ, которые в первой половине жизни расходуются не одинаково.

Мужчина расходует большую часть мужских веществ и у него остаётся лишь небольшое количество женских, которые должны теперь быть задействованы. У женщины, наоборот, остаётся не использованный запас мужественности, который идёт в дело и активизируется.

Эта перемена даже более заметна в психической, чем в физической сфере. Как часто случается, что мужчина в сорок пять или пятьдесят лет свёртывает свой бизнес, а его жена засучивает рукава и открывает небольшую лавку, где её муж, в лучшем случае, выполняет обязанности чернорабочего. Имеется много женщин, у которых социальная ответственность и общественное сознание пробуждаются лишь после сорока лет.

В современной деловой жизни, особенно в Америке, стали весьма обычным явлением нервные срывы в возрасте между сорока и пятьюдесятью годами. Если изучить, кто стал их жертвой, обнаруживается, что у них произошёл надлом мужского стиля жизни, преобладавшего до сих пор, после чего остаются женоподобные мужики.

И наоборот, можно наблюдать женщин в тех же самых областях деловой активности, у которых во второй половине жизни развивается необычно жёсткое мужское мышление, задвигающее на второй план чувства и сердечность. Часто такие перемены сопровождаются несчастьем в браке, потому что нетрудно представить, что происходит, когда муж проявляет нежность чувств, а жена — остроту мышления.

Хуже всего во всём этом то, что интеллигентные и воспитанные люди проводят жизнь, даже не подозревая о возможности подобных метаморфоз. Абсолютно не подготовленные, они вступают во вторую половину жизни. Или, может быть, у нас есть школы для сорокалетних, которые готовят их к наступающей жизни и её требованиям, подобно обычным школам, прививающим молодым людям первоначальное знание о мире? Нет, совершенно неподготовленными мы вступаем во вторую половину жизни, хуже того, мы предпринимаем этот шаг с ложной уверенностью, что наши истины и идеалы будут служить нам и впредь.

Но мы не можем проводить сумерки жизни в соответствии с программой её зари, ибо то, что было здорово на заре, становится мелким в сумерках, а утренние истины вечером становятся ложью.

Слишком многих людей преклонного возраста я лечил и консультировал как психолог, и слишком часто заглядывал в тайники их душ, чтобы остаться равнодушным к этой фундаментальной истине.

Стареющим людям следует знать, что их жизнь вступила в период не подъёма и расширения, а сужения, подталкиваемого неумолимым внутренним процессом. Для молодого человека почти что грех или, по крайней мере, опасность — быть слишком занятым самим собой, а для стареющего человека уделять себе серьёзное внимание является долгом и необходимостью. Искупав в своём свете весь мир, солнце отводит свои лучи, чтобы озарить себя. Вместо того, чтобы поступить аналогичным образом, многие пожилые люди предпочитают быть ипохондриками, скрягами, педантами, восхвалителями прошлого или даже вечными отроками — заменяя таким прискорбным образом работу по самоозарению.

Такая участь неизбежно вытекает из заблуждения, что вторая половина жизни должна направляться принципами первой половины.

Я только что сказал, что у нас нет школ для сорокалетних. Но это не совсем верно. Наши религии всегда были такими школами в прошлом, но сколько людей считает их таковыми в настоящее время? Сколько нас, пожилых людей, было воспитано в таких школах и действительно было подготовлено для второй половины жизни, для старости, смерти и вечности?

Человек определённо не перешагнул бы семидесяти или восьмидесятилетний рубеж, если бы такое долголетие не имело значения для него как биологического вида. Так и закат человеческой жизни должен иметь своё собственное значение, а не быть просто жалким придатком к заре жизни.

Значение рассвета человеческой жизни несомненно заключается в развитии личности, укреплении позиций во внешнем мире, размножении нашего биологического вида и в заботе о наших детях. Это очевидная цель природы. Но когда эта цель достигнута и более чем достигнута, будут ли добывание денег, расширение приобретений и продление жизни постоянно переступать все границы благоразумия и здравого смысла?

Тот, кто несёт в сумерки закон утра или цель природы, расплачивается за это ущербом для своей души точно так же, как и подрастающий юноша, пытающийся перенести свой детский эгоизм во взрослую жизнь, заплатит за эту ошибку неудачей в обществе. Добывание денег, общественные достижения, семья, потомство — всё это не что иное, как чистая природа, но не культура. Культура располагается за пределами природных целей.

Может быть, культура каким-то образом и является целью второй половины жизни?

В первобытных племенах мы видим, что старые люди почти всегда являются хранителями тайн и законов, и именно в них сосредоточено культурное наследие племени. А как обстоит дело у нас? Где мудрость наших стариков, где их ценные секреты и видения? В большинстве своём наши пожилые стремятся соревноваться с молодыми. В Соединённых Штатах Америки считается почти идеалом для отца быть братом своим сыновьям, а для матери, по возможности, быть младшей сестрой своей дочери.

Я не знаю, насколько эта путаница вызвана отторжением ранее имевшего место чрезмерного восхваления достоинств пожилого возраста и насколько — ложными идеалами. Несомненно, такие лжеидеалы существуют, и цели тех, кто их лелеет, вовсе не прогрессивны. Вот почему они всегда норовят повернуть назад. Можно согласиться с ними в том, что, действительно, трудно понять, какие ещё цели могут иметься во второй половине жизни, если не хорошо известные цели се первой половины.

Продление жизни, полезность, продуктивность, обретение положения в обществе, умелое пристройство детей в выгодный брак или на тепленькое местечко — разве этого недостаточно? К сожалению, всё это не имеет достаточного смысла и не является целью для тех, кто видит в приближении старости просто сокращение своей жизни и может воспринимать свои прежние идеалы лишь как что-то увядшее и износившееся.

Конечно, если бы они наполнили кубок жизни раньше и осушили его до дна, то сейчас чувствовали бы себя совершенно по-другому. И это проявлялось бы во всем: они ничего не оставили бы позади, все перегорело, и тихая старость была бы очень желанной. Но мы не должны забывать, что лишь немногие люди избирают жизнь своим искусством, а ведь оно — самое выдающееся и редкое из всех искусств. Кому когда-либо удавалось выпить всю чашу с достоинством? Так что для многих людей слишком большая часть жизни остаётся непрожитой, — иногда это упущенные случаи или возможности, которые им так и не удалось осуществить несмотря на все старания. Таким образом, они приближаются к порогу старости с неудовлетворёнными потребностями, которые неизбежно обращают их мысленный взор назад, в прошлое.

Для таких людей особенно опасно оглядываться назад. Для них абсолютно необходимы перспектива и цель в будущем. Вот почему все великие религии обещают загробную жизнь, выдвигая неземную цель, которая позволяет бренному человеку прожить вторую половину жизни так же осмысленно, как и первую.

Для современного человека продление жизни и её кульминация являются вполне вероятными целями, тогда как идея жизни после смерти кажется ему проблематичной или не заслуживающей доверия. Прекращение жизни, то есть смерть, можно принять как разумную цель лишь в том случае, когда существование настолько ужасно, что мы рады положить ему конец, или когда мы убеждены, что солнце клонится к закату, «чтобы страны дальние согреть», с таким же логическим постоянством, которое оно продемонстрировало при подъёме в зенит.

Но вера стала сегодня столь трудным искусством, что она оказалась за гранью возможного для большинства людей, и особенно для образованной части человечества. Они слишком привыкли к мысли о том, что в отношении бессмертия и тому подобных вопросов существует несчетное число противоречивых мнений и ни одного убедительного доказательства. И поскольку «наука» является модным словечком, которое, похоже, имеет вес абсолютного убеждения в современном мире, мы требуем «научных» доказательств. Но образованные люди, которым не чужд процесс мышления, очень хорошо знают, что доказательства такого рода не под силу философии. Мы просто не можем знать о таких вещах абсолютно ничего.

Со своей стороны, хочу заметить, что по тем же самым причинам мы не можем знать также, происходит ли что-либо с человеком после смерти. Здесь недопустим ответ ни за, ни против. У нас просто нет определённых научных знаний об этом, чтобы ответить так или иначе, и, следовательно, мы находимся в таком же положении, когда спрашиваем, есть ли жизнь на Марсе. И жителям Марса, если они там имеются, наверняка безразлично, подтверждаем ли мы или отрицаем их существование. Может, они там есть, а, может, и нет. Так же обстоит дело с так называемым бессмертием — и на этом мы с вами можем отложить рассмотрение данной проблемы.

Но тут просыпается моя совесть врача, побуждая меня сказать несколько слов, имеющих важное отношение к этому вопросу. Я не раз замечал, что целенаправленная жизнь в целом лучше, богаче и здоровее, чем жизнь бесцельная, и что лучше двигаться вперёд вместе с потоком времени, чем назад, против его течения.

Для психотерапевта пожилой человек, который не может распрощаться с жизнью, кажется таким же слабым и болезненным, как и молодой человек, который неспособен охватить жизнь в свои объятья. И конечно, очень часто виноваты в этом ребяческая жадность, страх, неуёмное тщеславие и своенравие, встречающиеся как у молодых, так и стариков. Как врач, я убеждён, что распознать в смерти цель, к которой можно стремиться, — это вопрос своего рода гигиены, если мне будет позволено употребить это слово в таком контексте, и что уклонение от этой цели является каким-то нездоровым и ненормальным явлением, которое лишает вторую половину жизни её цели. Исходя из этого, я считаю, что все религии, имеющие неземную цель, в высшей степени убедительны с точки зрения психической гигиены. Если я живу в доме, который, я знаю, обрушится мне на голову через две недели, все мои жизненные функции будут находиться под влиянием этой мысли, и, наоборот, если я чувствую себя в безопасности, я смогу жить в этом доме нормально и комфортабельно.

Следовательно, с точки зрения психотерапии, было бы желательно думать о смерти лишь как о переходном периоде или как о части жизненного процесса, протяжённость и продолжительность которого находятся за пределами наших знаний.

Хотя большинство людей не знает, почему организму нужна соль, все мы употребляем её в силу инстинктивной потребности. То же самое происходит с психикой. До сих пор большая часть человечества ощущала с незапамятных времён потребность верить в продолжение жизни после смерти. Следовательно, требования терапии ведут нас не на обочину, а на самую середину магистрального пути, проторенного человечеством. Вот почему наши мысли правильны и находятся в гармонии с жизнью, хотя мы и не понимаем, о чём они.

Всегда ли мы понимаем, о чём думаем? Мы понимаем только такой вид мышления, который имеет форму простого уравнения, из которого вытекает лишь то, что мы в него заложили. Такова работа интеллекта. Но помимо указанного существует мышление изначальными образами или символами более древними, чем исторический человек, которые являются для него врождёнными с изначальных времён. Вечно живые, переживающие все поколения, они до сих пор составляют основу человеческой психики.

Прожить полноценную и наполненную жизнь возможно, лишь когда мы находимся в гармонии с этими символами; мудрость же представляет собой возврат к ним. Это вопрос не веры или знания, а лишь согласованности нашего мышления с изначальными образами бессознательного.

Они являются непредставимыми матрицами всех наших мыслей, на чём бы ни сосредотачивалось наше сознательное мышление.

Одной из таких изначальных мыслей является идея жизни после смерти. Наука и эти первообразы несоизмеримы. Они представляют собой иррациональные данные, априорные условия воображения, которые просто существуют, а их цель и обоснование наука может изучать лишь a posteriori так, как она изучает, например, функцию щитовидной железы. До начала девятнадцатого столетия щитовидка считалась бесполезным органом просто потому, что не была понята. В равной мере и для нас было бы недальновидно считать эти первообразы бессмысленными. Для меня эти образы являются чем-то напоминающим психические органы, и я отношусь к ним с величайшим уважением. Иногда случается, что я вынужден сказать пожилому пациенту; «Ваше представление о Боге или ваша идея о бессмертии атрофирована, следовательно, ваш психический метаболизм не в порядке». Древнее athanasias pharmakon — элексир бессмертия — представляет собой более глубокое и значимое понятие, чем нам казалось.

В заключение я хотел бы вернуться ненадолго к сравнению с солнцем. Сто восемьдесят градусов дуги жизни делятся на четыре части/Первая четверть, лежащая к востоку, — это детство, состояние, в котором мы являемся проблемой для других, но ещё не осознаем собственных проблем. Осознанные проблемы заполняют вторую и третью четверти, тогда как в последней четверти, находясь в глубоко преклонном возрасте, мы вновь опускаемся в такое состояние, когда независимо от качества нашего сознания мы опять становимся некоторой проблемой для других. Детство и преклонный возраст, конечно, весьма различны, однако, у них есть одна общая черта — погружение в бессознательные психические явления. Поскольку ум ребёнка вырастает из бессознательного, его психические процессы не сложно, хотя и не так легко, различить в отличие от таких же процессов у очень старого человека, который вновь погружается в бессознательное, всё более исчезая в нём. Детство и старость — это стадии жизни без каких-либо осознанных проблем, вот почему я и не рассматривал их здесь.

Карл Густав Юнг. Инстинкт и бессознательное

Рассматриваемая тема имеет большое значение как для биологии, так и для психологии и философии. Но перед обсуждением связи инстинкта с бессознательным, необходимо прежде всего чётко определиться с терминологией.

Что касается определения инстинкта, то я хотел бы подчеркнуть значение реакции «всё или ничего», сформулированной Риверсом; мне кажется, что эта особенность инстинктивной деятельности имеет особенно важное значение для психологической стороны проблемы.

Я ограничу себя этим аспектом вопроса, потому что не считаю себя компетентным рассматривать проблему инстинкта в его биологическом аспекте. Но пытаясь дать психологическое определение инстинктивной деятельности, я обнаруживаю, что не могу всецело положиться на критерий Риверса — реакцию «всё или ничего» — по следующим причинам: Риверс определяет эту реакцию как процесс, интенсивность которого не зависит от условий, его породивших.

Это — реакция, имеющая некую собственную интенсивность, при любых условиях независимую от вызвавшего её раздражителя. Но если рассмотреть психологические процессы сознания, задавшись вопросом, а есть ли среди них такие, интенсивность которых абсолютно несоразмерна силе раздражителя, то окажется, что их великое множество у любого человека. Например, вызванные пустяками эмоции, впечатления, преувеличенные побуждения, далеко заходящие намерения и тому подобные явления. Отсюда вытекает, что эти процессы вряд ли можно классифицировать как инстинктивные, и потому нам следует поискать другой критерий.

Мы очень часто применяем слово «инстинкт» в обычной речи. Так, мы говорим об «инстинктивных действиях», имея в виду такое поведение, мотив и цель которого не осознаны полностью, и которое можно объяснить лишь скрытой внутренней необходимостью. Эту особенность уже отмечал английский писатель Томас Рейд «Под инстинктом я подразумеваю природный импульс к некоторым действиям, совершаемым без какой-либо цели, обдумывания или представления о том, что мы делаем». (Томас Рейд, Очерки об активных силах человека. Эдинбург. 1788. С. 103.)

Таким образом, инстинктивное действие характеризуется бессознательностью стоящего за ним психологического мотива в противоположность строго сознательным процессам, отличающимся непрерывностью осознавания их мотивов. Инстинктивное действие представляется более или менее внезапным психологическим явлением — своего рода прерыванием непрерывности сознания. В этом отношении оно ощущается как внутренняя потребность, что фактически является определением инстинкта по Канту. (И. Кант, Антропология. // Собр. соч. / Под ред. Э. Кассирсра. Берлин, 1912–1922. Т. 8. С. 156.)

Следовательно, инстинктивную деятельность следует отнести к специфическим бессознательным процессам, доступным сознанию лишь через их результаты. Но если довольствоваться таким понятием инстинкта, то вскоре станет заметна его недостаточность: оно просто отделяет инстинкт от сознательных процессов, характеризуя его как процесс бессознательный. Если же, с другой стороны, рассматривать бессознательные процессы в целом, будет видно, что все их невозможно классифицировать как инстинктивные, хотя в обыденной речи между ними не проводится различия. Если вы вдруг увидите змею и сильно испугаетесь, вы вправе назвать это инстинктивным импульсом, потому что он не отличается от инстинктивной боязни змей у обезьян.

Наиболее характерными качествами инстинктивного действия являются, прежде всего, единообразие явления и регулярность его повторения. Как удачно отметил Ллойд Морган, биться об заклад в отношении инстинктивной реакции также не интересно, как и в отношении завтрашнего восхода солнца.

С другой стороны, может также случиться, что кого-то постоянно охватывает страх каждый раз, когда он видит совершенно безобидную курицу. И хотя механизм страха в этом случае является таким же неосознанным импульсом, как инстинкт, мы должны, тем не менее, провести различие между двумя этими процессами.

В первом случае страх перед змеей представляет собой общераспространённый целенаправленный процесс; второй же случай, если он вошёл в привычку, представляет фобию, а не инстинкт, поскольку возникает изолированно и не является общей для всех особенностью.

Существует множество других неосознанных побуждений такого рода: например, навязчивые мысли, музыка, неожиданные идеи и настроения, импульсивные эмоции, депрессии, состояния тревоги и так далее.

Такие явления бывают как у нормальных, так и у больных индивидов. Если они возникают только изолированно и не регулярно, то это не инстинктивные процессы, хотя их психологический механизм кажется соответствующим психологическому механизму инстинкта. Они могут быть описаны в терминах реакции «всё или ничего», что можно легко наблюдать в патологических случаях. В психопатологии много таких случаев, где раздражитель вызывает некоторую стабильную и относительно не адекватную его силе реакцию, сравнимую с инстинктивной реакцией.

Все эти процессы следует отличать от инстинктивных. Инстинктивными могут быть названы только те бессознательные процессы, которые являются унаследованными и возникают единообразно и регулярно. В то же время им должен быть присущ признак вынужденной необходимости, рефлексивность такого рода, которая была отмечена Гербертом Спенсером. Такой процесс отличается от простого, сенсорно-моторного рефлекса лишь тем, что является более сложным.

Уильям Джеймс поэтому называет инстинктом, и не без основания, «простой возбуждающе-моторный импульс, вызванный предсуществованием некоторой рефлексной дуги в нервных центрах» (У. Джеймс, Принципы психологии. Нью-Йорк, 1890: В 2 т. Т. 2. С. 391.). Для инстинктов, как и для рефлексов, характерно единообразие и постоянство, а также неосознанность их мотиваций.

Вопрос о том, откуда возникают инстинкты и как они приобретаются, является исключительно сложным. Тот факт, что они всегда унаследованы, ничего не даёт для объяснения их происхождения — он просто отодвигает проблему назад к нашим предкам. Широко распространена точка зрения, согласно которой инстинкты возникли в часто повторяющихся индивидуальных, а затем всеобщих волевых актах. Это объяснение правдоподобно постольку, поскольку мы можем ежедневно наблюдать, как определённые усердно заученные действия постепенно становятся автоматическими благодаря постоянной практике.

Но рассматривая замечательные инстинкты, обнаруживаемые в животном мире, мы будем вынуждены признать, что элемент заучивания иногда совершенно отсутствует. В некоторых случаях невозможно даже представить, как вообще может иметь место заучивание и тренировка. Возьмём в качестве примера невероятно утончённый инстинкт размножения у бабочки юкка (Pronuba yuccasella — А. К. фон Марилаун, Естественная история растений. Лондон, 1902. В 2 т. Т. 2. С. 156). Цветы растения юкка раскрываются только на одну ночь. Бабочка берёт пыльцу из одного цветка и делает из неё маленький шарик, затем она садится на второй цветок, раскрывает его пестик, откладывает свои яйца между тычинками и затем вводит шарик в воронкообразное отверстие пестика. Эту сложную операцию бабочка проделывает всего один раз в своей жизни.

Такие случаи трудно объяснить при помощи гипотезы о заучивании и тренировке. Поэтому недавно были выдвинуты новые способы объяснения, основанные на философии Бергсона и делающие упор на факторе интуиции. Интуиция — это бессознательный процесс, результат которого представляет собой вторжение бессознательного содержимого — внезапной идеи или предчувствия — в сознание. (Там же. Ч. 1. С. 26; 4.2. С. 220–223, 258–261.)

Это напоминает процесс восприятия, но в отличие от сознательной деятельности органов чувств и от самоанализа, восприятие является неосознанным. Вот почему мы говорим об интуиции как об «инстинктивном» акте понимания. Она является процессом, аналогичным инстинкту, с той разницей, что инстинкт является целенаправленным импульсом для осуществления некоторого высокосложного действия, тогда как интуиция представляет собой бессознательное целенаправленное понимание крайне сложной ситуации.

Следовательно, в определённом смысле интуиция является противоположностью инстинкту, столь же удивительной, как он. Но нам никогда не следует забывать, что сложное или даже удивительное для нас является отнюдь не удивительным, а совершенно обычным для природы. Мы всегда склонны проецировать на вещи наши собственные трудности понимания, называя их сложными, тогда как в действительности они очень просты и не подозревают о наших интеллектуальных проблемах.

Обсуждение проблемы инстинкта было бы неполным вне связи с концепцией бессознательного, потому что именно инстинктивные процессы делают необходимой вспомогательную концепцию бессознательного. Я определяю бессознательное как совокупность всех психических явлений, не обладающих качеством сознания.

Это содержимое психики уместно было бы назвать «подпороговым», исходя из допущения, что каждый элемент этого содержимого должен обладать определённым энергетическим значением для того, чтобы вообще стать осознанным. Чем меньше значение элемента сознательного содержимого, тем легче оно исчезает под порогом сознания. Отсюда следует, что бессознательное является вместилищем всех утраченных воспоминаний и всех элементов содержимого психики, которые ещё слишком слабы, чтобы стать осознанными.

Эти элементы являются продуктами бессознательной ассоциативной деятельности, которая также порождает сновидения. К ним следует добавить всё более или менее намеренно подавленные мучительные мысли и чувства. Я называю сумму всех этих элементов «личностным бессознательным». Но кроме и сверх этого мы можем обнаружить среди бессознательных качеств такие, которые не приобретаются индивидуально, а наследуются, то есть инстинкты как импульсы к осуществлению необходимых действий без осознанной мотивации.

В этом, «более глубоком» слое мы также обнаружим априорные врождённые формы «интуиции», а именно архетипы (Это первый случай, когда Юнг употребляет термин «архетип» (Archetypus). Ранее в своих работах он рассматривал то же понятие, используя термин «первообраз» (Urbild), который позаимствовал у Бюркхадта (См. работы: Символы трансформации. // Собр. соч. Т. 5, 45. Прим. 45; Два очерка по аналитической психологии. // Собр. соч. Т. 7. p 108.) восприятия и понимания, являющиеся априорными детерминантами всех психических процессов. Если инстинкты вынуждают человека вести характерный для людей образ жизни, то архетипы ограничивают возможные способы его восприятия и понимания специфически человеческими рамками.

Инстинкты и архетипы, вместе взятые, образуют «коллективное бессознательное». Я называю его «коллективным», потому что в отличие от личностного бессознательного оно состоит не из индивидуальных, более или менее уникальных, элементов, а из элементов универсальных и регулярно возникающих. Инстинкт в своей основе является коллективным, то есть универсально и регулярно возникающим явлением, не имеющим ничего общего с индивидуальностью. В этом качестве архетипы сходны с инстинктами и являются, как и они, коллективным феноменом.

На мой взгляд, вопрос об инстинктах нельзя рассматривать с психологической точки зрения без привязки к архетипам, потому что по сути они определяют друг друга. Тем не менее, рассмотрение этой проблемы представляется исключительно трудным из-за чрезвычайного разнообразия мнений относительно роли инстинкта в человеческой психологии.

Так, Уильям Джеймс придерживается мнения, что человек переполнен инстинктами, тогда как другие исследователи сводят их к весьма малому числу процессов, едва отличимых от рефлексов, а именно: к некоторым движениям, характерным для младенца, особенным реакциям его конечностей, гортани, применению правой руки и образованию многосложных звуков. По-моему, это ограничение заходит слишком далеко, хотя оно и весьма характерно для человеческой психологии в целом.

Прежде всего, мы всегда должны помнить, что при рассмотрении человеческих инстинктов мы рассуждаем о самих себе и, следовательно, судим заведомо предвзято. Нам гораздо удобнее наблюдать инстинкты у животных или дикарей, чем у самих себя. Это объясняется тем, что мы привыкли тщательно рассматривать свои собственные действия и находить им рациональное объяснение. Но это ни в коей мере не означает, что наши объяснения будут безукоризненными, на самом деле это весьма маловероятно.

Нет необходимости в сверхчеловеческом интеллекте, чтобы увидеть сквозь мелководье нашего рационализирования реальный мотив — инстинкт, стоящий за ним. В результате этого искусственного рационалиэирования нам может показаться, что нами управляют не инстинкты, а сознательные мотивы. Естественно, я не намерен утверждать, что в результате тщательной тренировки человек не добился частичных успехов в превращении своих инстинктов в волевые действия.

Инстинкт был приручен, но базисные побуждения ещё остаются инстинктивными. Несомненно, мы преуспели в заворачивании целого ряда инстинктов в обертку рациональных объяснений настолько, что можем и не признать первоначальный мотив под многочисленными покровами. При таком подходе кажется, будто у нас практически не осталось никаких инстинктов. Но если применить критерий Риверса о неадекватной реакции типа «всё или ничего» к человеческому поведению, мы обнаружим множество случаев возникновения неадекватной реакции.

Преувеличение является в действительности универсальной человеческой особенностью, хотя каждый заботливо стремится объяснить свои реакции исходя из рациональных побуждений. Подобной аргументации всегда бывает в избытке, но факт преувеличения остаётся. Чем же объяснить, что человек делает или говорит, даёт или берёт не ровно столько, сколько необходимо, разумно или оправдано ситуацией, а зачастую намного больше или меньше? Как раз тем, что в нём запущен бессознательный процесс, идущий своим чередом без помощи разума и потому — то превышающий меру рациональной мотивации, то не доходящий до нес.

Это явление настолько единообразно и устойчиво, что мы можем считать его лишь инстинктивным, хотя никому в этой ситуации не понравится признать инстинктивность своего поведения. Поэтому я склонен считать, что человеческое поведение подвержено влиянию инстинкта в гораздо большей степени, чем обычно считается, и что нам свойственно слишком часто заблуждаться в этом отношении в результате опять-таки инстинктивного преувеличения нашего рационализма.

Инстинкты — это типичные виды действий, и как только мы сталкиваемся с единообразными и регулярно возникающими видами действия и реакции, мы имеем дело с инстинктом, независимо от того, связан он с сознательным мотивом или нет.

Если мы интересуемся, много или мало у человека инстинктов, можно также поднять ещё не рассматривавшийся вопрос о том, много или мало у человека первоначальных форм или архетипов психической реакции. Здесь мы сталкиваемся с той же трудностью, о которой я уже упоминал: мы настолько привыкли оперировать общепринятыми и самоочевидными понятиями, что мы даже не осознаем, в какой степени они основаны на архетипических формах восприятия.

Подобно инстинктам, первообразы были еле различимы из-за чрезмерной дифференциации нашего мышления. Подобно тому, как некоторые биологические теории приписывают человеку небольшое число инстинктов, так и теория познания сводит архетипы к немногочисленным и логически ограниченным категориям понимания.

Платон, однако, отводит исключительно высокое значение архетипам как метафизическим идеям, «парадигмам» или моделям, тогда как реальные вещи у него являются лишь копиями этих идей-моделей.

Средневековая философия со времён Августина Блаженного, у которого я позаимствовал идею архетипа (Подлинный же термин «архетип», однако, встречается в произведениях Дионисия Ареопагита и в «Corpus Hеrmеticum»), вплоть до Мальбранша и Бэкона, продолжает придерживаться концепции Платона в этом отношении. Но у схоластиков мы встречаем мнение, что архетипы являются естественными образами, врезанными в человеческий разум и помогающими ему приходить к тому или иному суждению.

Так, Герберт Черберийский утверждает «Природные инстинкты — это выражение тех способностей, которые заложены в каждом нормальном человеке и через которые общие понятия, касающиеся внутреннего соответствия вещей, такие как причина, средство и предназначение вещей, добро, зло, красота, удовольствие и так далее приводятся в соответствие независимо. от аргументирующего мышления» (Эдвард, Барон Герберт Черберийский, dе veritate, впервые опубликована в 1624 году, перевод Мейрика Г. Каррс. Исследования Бристольского университета, 6 (Бристоль, 1937 год. С. 122.).

Со времён Декарта и Мальбранша метафизическое значение «идеи» или архетипа постоянно ослабевало. Она превратилась в «мысль», внутреннее условие познания, как это чётко сформулировал Спиноза: «Под «идеей» я понимаю духовное понятие, образуемое душой постольку, поскольку она является вещью мыслящей» (см. Бенедикт Спиноза, Этика / Пер. Андрс Бойля. Лондон, Нью-Йорк, 1934 год. С. 37.). Наконец, Кант низвел архетипы до ограниченного числа категорий понимания. Шопенгауэр продолжил процесс упрощения, одновременно придав архетипам почти платоническое значение.

Даже в этом слишком беглом описании мы вновь видим работу топо самого психологического процесса, который скрывает инстинкты под покровом рациональных мотиваций и преобразует архетипы в рациональные понятия. В таком обличье лишь с трудом можно распознать архетип.

И всё-таки манера, в которой человек строит внутреннюю картину мира, является, несмотря на все различие деталей, такой же единообразной и регулярно повторяющейся, как его инстинктивные действия. Ранее мы были вынуждены постулировать понятие инстинкта, определяющего или регулирующего наши сознательные действия, точно так же мы должны прибегнуть теперь к понятию фактора, определяющего виды понимания, увязав это понятие с единообразием и регулярностью наших восприятии.

Именно этот фактор я называю архетипом или первообразом. Первообраз, вероятно, уместно определить как восприятие инстинктом самого себя или как автопортрет инстинкта, точно так же, как сознание — это внутреннее восприятие объективного жизненного процесса.

Как сознательное понимание придаёт нашим действиям форму и направление, так и бессознательное понимание через архетип определяет форму и направление инстинкта. Если мы называем инстинкт «утончённым», тогда «интуиция» (или другими словами, понимание через посредство архетипа), которая приводит архетип в действие, должна быть чем-то невероятно точным. Таким образом, бабочка юкка должна нести внутри себя, так сказать, образ ситуации, «приводящей в действие» её инстинкт. Этот образ позволяет ей «распознавать» цветок юкки и его структуру.

Предложенный. Риверсом критерий «всё или ничего», помог нам обнаружить действие инстинкта повсюду в человеческой психологии, и не исключено, что понятие, первообраза сыграет такую же роль по отношению к действиям интуитивного понимания.

Интуитивную деятельность легче всего наблюдать у первобытных людей. Здесь мы постоянно сталкиваемся с определёнными типическими образами и мотивами, лежащими в основе их мифологии. Эти образы являются аутохтонными и возникают со значительным постоянством; повсюду мы обнаруживаем идею волшебной силы или вещества, духов и их деяний, героев и богов, легенды о них.

В великих, мировых религиях мы видим совершенство этих образов и в то же время нарастающее их обволакивание рациональными формами. Они появляются даже в точных науках в качестве основы некоторых незаменимых вспомогательных понятий, таких как энергия, эфир и атом.

В философии Бергсон возрождает первообраз на примере своего понятия «duree creatrice», которое можно встретить так же у Прокла и, в его оригинальной форме, у Гераклита.

Аналитическая психология постоянно имеет дело с расстройствами сознательного понимания как у нормальных, так и у больных людей, вызванного наслаиванием архетипических образов. Неадекватные из-за вмешательства инстинктов действия вызываются интуитивными видами понимания, управляемыми архетипами, и ведут чаще всего к возникновению чрезмерно интенсивных и нередко искажённых впечатлений.

Архетипы являются типичными видами понимания, и где бы мы. не встретились с единообразными и регулярно возникающими формами понимание, мы имеем дело с архетипом, независимо от того, узнаваем или нет его мифологический характер.

Коллективное бессознательное состоит из суммы инстинктов и их коррелятов — архетипов. Так же как и инстинктами, любой человек обладает и запасом архетипических образов. Наиболее впечатляющим доказательством этого является психопатология умственных расстройств, характеризующихся вторжением коллективного бессознательного. Так обстоит с шизофренией: здесь мы часто можем наблюдать явление архаических импульсов в сочетании с безошибочно узнаваемыми мифологическими образами.

С моей точки зрения, невозможно сказать, что первично — понимание ситуации или импульс к действию. Мне кажется, что они являются аспектами одного и того же жизненного процесса, который мы вынуждены рассматривать как два различных процесса только для удобства понимания.

Карл Густав Юнг. Концепция коллективного бессознательного

Вероятно, ни одна из моих эмпирических концепций не сталкивалась с таким глубоким непониманием, как идея коллективного бессознательного. Ниже я попытаюсь дать:

1. Определение этой концепции.
2. Описание её значения для психологии.
3. Объяснение метода доказательства.
4. Пример.

1. Определение

Коллективное бессознательное представляет собой часть психики, которую в терминах отрицания можно отличить от личностного бессознательного по тому факту, что первое не обязано своим существованием, в отличие от последнего, личному опыту и, следовательно, не является индивидуальным приобретением. Если личностное бессознательное состоит в основном из элементов, которые одно время осознавались, но впоследствии исчезли из сознания в результате забывания или подавления, то элементы коллективного бессознательного никогда не были в сознании и, следовательно, никогда не обретались индивидуально, а своим существованием обязаны исключительно наследственности. Личностное бессознательное состоит главным образом из комплексов, тогда как содержание коллективного бессознательного составляют в основном архетипы.

Понятие архетипа, которое является неотъемлемым коррелятом идеи коллективного бессознательного, указывает на существование определённых форм психики, которые, как видится, присутствуют всегда и везде. В мифологических исследованиях их называют «мотивами»; в психологии первобытных людей они соответствуют концепции Леви-Брюля о «коллективных представлениях», а в области сравнительной религии они были определены Губертом и Мауссом как «категории воображения». Адольф Бастиан давно уже называл их «элементарными» или «первичными мыслями».

Приведённые ссылки призваны продемонстрировать, что моя идея об архетипе (буквальное значение — предсуществующая форма) не стоит особняком, а является чем-то признанным и встречающимся в других областях знания.

Итак, мой тезис заключается в следующем: помимо нашего непосредственного сознания, которое носит целиком личностный характер и которое мы считаем единственной эмпирической психикой (даже если рассматривать личностное бессознательное как приложение), существует вторая психическая система коллективного, универсального и безличного характера, идентичная у всех индивидов. Это коллективное бессознательное не развивается индивидуально, а наследуется. Оно состоит из предсуществующих форм — архетипов, которые могут стать лишь вторично осознанными и которые задают форму элементов психического содержимого.

2. Психологическое значение коллективного бессознательного

Медицинская психология, выросшая из профессиональной врачебной практики, настаивает на личностном характере психики. Здесь я имею в виду воззрения Фрейда и Адлера. Это психология личности и её этиологические или причинные факторы рассматриваются почти полностью как личностные по своей природе. Тем не менее, даже эта психология основана на определённых всеобщих биологических факторах, например, половом инстинкте или потребности в самоутверждении, которые ни в коей мере не являются чисто индивидуальными особенностями. Она вынуждена делать это, потому что претендует на роль науки, объясняющей явления.

Ни одно из этих представлений не отрицает существования априорных инстинктов, общих для человека и животных, или что они оказывают важное влияние на психологию личности. Однако инстинкты являются безличностными, повсеместно распространёнными факторами динамического или мотивационного характера, которые настолько часто не воспринимаются сознанием воВсё, что перед современной психотерапией стоит задача помочь пациенту в их осознании.

Более того, инстинкты по своей природе являются не расплывчатыми и неопределёнными, а особым образом оформившимися мотивационными силами, которые преследуют свои собственные цели задолго до какого-либо осознания, а затем независимо от степени осознания.

Следовательно, они образуют очень близкий аналог архетипам — настолько близкий, что дают весомые основания предположить, что архетипы суть неосознанные образы самих инстинктов или, другими словами, что они являются моделями инстинктивного поведения.

Таким образом, гипотеза коллективного бессознательного является не более смелой, чем допущение существования инстинктов. Обычно люди готовы допустить, что человеческая деятельность весьма подвержена влиянию инстинктов совершенно независимо от рациональных мотиваций сознающего разума.

Если же предположить, что наше воображение, восприятие и мышление в равной мере подвержены влиянию врождённых и универсально существующих элементов, то при вдумчивом рассмотрении, я полагаю, в этом предположении можно усмотреть не более мистицизма, чем в теории инстинктов. Хотя мою концепцию не раз упрекали в мистицизме, я должен ещё раз подчеркнуть, что концепция коллективного бессознательного является не умозрительной, не философской, а чисто эмпирической. Сущность данного вопроса проста — существуют или не существуют подобные бессознательные универсальные формы? Если они существуют, тогда имеется область психики, которую можно назвать коллективным бессознательным.

Правда, определить коллективное бессознательное не всегда просто. Недостаточно указать на зачастую очевидный архетипический характер проявлений бессознательного, ибо они могут быть обязаны своим возникновением обретениям языка и образования. При этом должна быть исключена криптомнезия, что в некоторых случаях почти невозможно.

Несмотря на все эти трудности, имеется немало примеров, иллюстрирующих аутохтонное возрождение мифологических мотивов, что выводит данную проблему за рамки рациональных сомнений. Но если бессознательное существует, то психология обязана принимать его в расчёт и подвергать более острой критике этиологические теории, целиком опирающиеся на личность.

Мою мысль лучше всего пояснить на конкретном примере. Читатель, наверное, знаком с анализом Фрейда картины Леонардо да Винчи «Святая Анна с Девой Марией и Христом».

Фрейд интерпретирует эту знаменитую картину исходя из того факта, что у самого Леонардо было две матери. Причинная связь в данном случае имеет личный характер. Мы не будем останавливаться на том факте, что картина эта далеко не уникальна, да и Святая Анна приходилась Христу бабушкой, а не матерью, чего требует фрейдовская трактовка.

Отметим лишь, что очевидно личностный фактор здесь переплетается с безличностным мотивом, хорошо известным и в других областях. Речь идёт о мотиве двойной матери — архетипе, встречающемся во многих вариантах в мифологии и религии, и составляющего основу многих «коллективных представлений».

Необходимо остановиться и на мотиве двойного происхождения, то есть происхождения от человеческих и божественных родителей, как в случае с Гераклом, обретшим бессмертие благодаря усыновлению Герой. То, что было мифом в Древней Греции стало, в сущности, ритуалом в Древнем Египте: по своему происхождению фараон был и человеком, и божеством. На стенах родильных палат храмов египетских фараонов сохранились фрески тех времён, изображающие святое зачатие и рождение. Из них следует, что фараон рождался дважды.

Именно эта идея лежит в основе всех таинств рождения, включая и христианство. Сам Христос является «дважды рождённым»: через крещение в Иордане он был воскрешен и вновь рожден из «воды и духа». Вот почему в католической литургии купель символизирует «лоно церкви», и именно так она именуется по сей день в современном католическом воспевании «Благословении купели», которое мы слышим в святую субботу перед Пасхой. Более того, согласно раннехристианским и гностическим представлениям, дух, явившийся в виде голубя, толковался как София-Сапиенция — Мудрость и мать Христова. Благодаря этому мотиву двойного рождения у детей есть теперь крёстные отцы и матери, вместо добрых или злых фей, которые при рождении магически признавали их «своими» с помощью благословений или проклятий.

Идея о втором рождении встречается повсюду и в любые времена. При зарождении медицины она была магическим средством исцеления; в крупнейших религиях — основным мистическим опытом; основополагающей идеей средневековой оккультной философии. Наконец, она появляется в форме детских фантазий у многих детей, считающих, что их родители — не настоящие, а приёмные. Бенвенуто Челлини рассказывает в своей биографии, что в детстве думал точно так же.

В настоящее время не может быть и речи о том, что люди, которые верят в двойное происхождение, на самом деле всегда имеют двух матерей, или, напротив, что люди, разделившие судьбу Леонардо да Винчи, заразили человечество своим комплексом. Скорее мы согласимся с предположением, что повсеместное явление мотива двойного рождения наряду с фантазиями о двух матерях, отвечает насущной человеческой потребности, которая и отражается вэтих мотивах.

Если Леонардо да Винчи действительно изобразил на картине своих двух матерей в образах Святой Анны и Марии, что вызывает у меня большие сомнения, то он, в таком случае, изображал лишь нечто, во что верили миллионы людей до и после него.

Символ грифа, также рассмотренный Фрейдом в упомянутой работе, добавляет правдоподобия этой точке зрения. В одном из объяснений Фрейд ссылается на источник символа — книгу Гораполло «Иероглифика», которая была широко распространена во времена Леонардо. В ней сообщалось, что грифы бывают только женского рода и символизируют материнское начало. Зачинают они от ветра (пневмы) — это слово приобрело значение «духа» главным образом под воздействием христианства. Даже во времена описания чуда в день Святой Троицы слово «пневма» все ещё имело двойное значение — ветра и духа.

С моей точки зрения, этот факт прямым образом подводит нас к мысли о Марии, бывшей девственной по природе и зачавшей от пневмы, подобно грифу. Более того, согласно Гораполло, гриф также символизирует Афину, выпрыгнувшую прямо из головы Зевса без мучительных родов.

Она была девственна и знала лишь духовное материнство. Всё это — иносказание о Марии и мотиве воскресения. Нет и намёка на то, что Леонардо хотел выразить своей картиной нечто иное. Если и предположить, что он отождествлял себя с Христом-ребенком, то, скорее всего, он выражал мифологический мотив двойной матери, но не свою личную ситуацию. А взять многих других художников, которых вдохновляла эта же тема? Очевидно, далеко не у каждого из них было две матери.

Давайте рассмотрим случай Леонардо с точки зрения невроза и допустим, что пациент с материнским комплексом страдает от заблуждения, что причина его невроза заключается в том, что он действительно имел двух матерей. С частной точки зрения можно было бы признать, что он прав, и, тем не менее, это совершенно не так. Ибо в действительности причиной его невроза была бы реактивация архетипа двойной матери, причём независимо от того, имел ли он одну мать или две. Ведь, как мы уже увидели, этот архетип действует индивидуально и в историческом плане не имеет какой-либо связи с редкими случаями двойного материнства.

Удовлетвориться таким простым и чисто личным объяснением было бы в данном случае весьма заманчиво, однако, эта гипотеза является не только неточной, но и абсолютно неверной.

Конечно, врачу, имеющему только медицинскую подготовку и первый раз слышащему о мотиве двойной матери, трудно понять, как этот мотив мог обладать настолько большой силой, чтобы вызвать эффект травматического состояния. Если рассмотреть огромные силы, скрытые в мифологической и религиозной сфере человека, этиологическое значение архетипа покажется менее фантастическим. Во многих случаях невроза причина расстройства заключается в недостатке взаимодействия этих движущих сил в психической жизни пациента.

Тем не менее, личностная психология, сводящая все только к личностным проблемам, лучше всего использует свои наработки для отрицания существования архетипических мотивов, и даже пытается их уничтожить посредством личностного психоанализа. Я рассматриваю это как довольно опасную тенденцию, которую невозможно оправдать с медицинской точки зрения. Сегодня намного лучше, чем двадцать лет назад, видна природа задействованных сил. Мы являемся свидетелями того, как целая нация возрождает старинную символику, древние религиозные ритуалы, и того, как эти массовые настроения катастрофическим образом влияют на жизнь отдельно взятой личности, «революционизируя» её (Имеется в виду, конечно, гитлеровская Германия). И сегодня человек прошлого жив в нас в такой степени, какая нам и не снилась до войны; ведь, в конечном счёте, в чём заключается судьба великих народов, как не в суммарном результате индивидуальных психических перемен?

Когда невроз является лишь частной проблемой, корни которой упираются исключительно в индивидуальные причины, архетипы в данном случае не играют никакой роли. Но если проблема заключается во всеобщей несовместимости или других опасных обстоятельствах, ведущих к появлению невроза у сравнительного большого числа индивидов, возникает предположение о действии архетипических созвездий.

Поскольку в большинстве своём неврозы являются не просто предметом личной озабоченности, а социальным феноменом, приходится допустить, что и в данном случае действуют созвездия архетипов. Активизируется соответствующий ситуации архетип, и наружу вырываются скрытые в нём разрушительные и опасные силы, что порой ведёт к непредсказуемым последствиям.

Люди, ставшие жертвой воздействия архетипа, способны на любое безумие. Если бы тридцать лет назад кто-нибудь осмелился предсказать, что наше психологическое развитие направлено к возрождению средневековых преследований евреев, что Европа вновь содрогнётся перед римскими фасциями и поступью легионов, что люди вновь будут отдавать честь по римскому обычаю, как два тысячелетия тому назад, и что архаическая свастика вместо христианского креста будет увлекать вперёд миллионы воинов, готовых на смерть, — такой человек был бы освистан как несостоявшийся мистик.

Что же происходит сегодня? Как это ни удивительно, но весь этот абсурд является страшной действительностью. Частная жизнь, частная этиология и сугубо индивидуальный невроз превратились почти в фикцию в современном мире. Человек прошлого, живший в мире архаических «коллективных представлений», возродился вновь в самой видимой и болезненной реальности, причём произошло это вовсе не среди кучки неуравновешенных индивидов, а среди миллионов людей.

Архетипов существует столь же много, как и типичных ситуаций в жизни. Бесконечное повторение запечатлело эти опыты в нашей психической системе не в форме образов, наполненных содержанием, а вначале лишь в формах без содержания, представляющих просто возможность определённого типа восприятия и действия.

При возникновении ситуации, соответствующей данному архетипу, он активизируется и появляется побуждение, которое, как и инстинктивное влечение, прокладывает себе путь вопреки всем доводам и воле, либо приводит к конфликту патологических размеров, то есть к неврозу.

3. Метод доказательства

Теперь мы вернёмся к вопросу о том, как можно доказать существование архетипов. Поскольку архетипы имеют тенденцию создавать определённые психические формы, мы должны рассмотреть, каким образом и где можно получить данные демонстрирующие эти формы. Основным источником такой информации являются сновидения, которые обладают тем преимуществом, что, будучи непроизвольными, спонтанными творениями бессознательной психики, представляют, следовательно, явления природы в чистом виде, не фальсифицированные с какой-либо сознательной целью.

Задавая вопросы пациенту, можно установить, какой из мотивов, появляющихся в сновидений, известен ему.

Из тех мотивов, которые не известны ему, мы должны, естественно, исключить те, что могли быть ему известны; например, возвращаясь к упомянутому случаю Леонардо — символ грифа. Нам не известно точно, заимствовал ли Леонардо этот символ у Гораполло, хотя это было вполне возможно для образованного человека того времени — в те дни художники отличались широкими знаниями гуманитарных наук. Отсюда, несмотря на то, что мотив этой птицы является самым что ни на есть типичным архетипом, его существование в фантазии Леонардо ещё ничего не доказывает. В этой связи необходимо найти такие мотивы, которые никак не могли быть известны сновидящему и, тем не менее, действуют в его сновидении таким образом, что совпадают с действием архетипа, известного из исторических источников.

Другим источником необходимого нам материала может служить «активное воображение», под которым я подразумеваю последовательность фантазий, вызванных намеренной концентрацией. Я установил, что наличие нереализованных, неосознанных фантазий, увеличивает частоту и интенсивность сновидений, при осознании фантазий, сновидения меняют свой характер, становятся слабее и появляются реже.

Из этого я сделал вывод, что сновидения часто содержат фантазии, которые стремятся стать осознанными.

Источниками сновидений часто являются подавленные инстинкты, которые имеют естественную тенденцию оказывать влияние на сознающий разум. В таких случаях пациенту просто даётся задание обдумать любой фрагмент фантазии, который кажется значимым для него — может быть, случайную идею или нечто осознанное во время сна — до тех пор, пока её контекст, иными словами, ассоциативный материал, в котором воплощён фрагмент, не станет видимым. Это не относится к методу «свободных ассоциаций», рекомендованному Фрейдом для анализа сновидений, а является методом разработки фантазии путём наблюдения за последующим развитием фантазии, которое дополняет фрагмент сна естественным путём.

Я не планирую вступать в дискуссию о технике этого метода в этой статье. Достаточно сказать, что получающаяся в итоге последовательность фантазий открывает бессознательное и раскрепощает материал, богатый архетипическими образами и ассоциациями. Очевидно, что этот метод может быть использован лишь в тщательно отобранных случаях. Он не совсем безопасен, так как может увести пациента слишком далеко от реальности. Поэтому вполне уместным будет предупредить о нежелательных последствиях при его необдуманном применении.

Наконец, очень интересные источники архетипических материалов могут быть обнаружены в заблуждениях параноиков, фантазиях, наблюдаемых в состоянии транса и сновидениях раннего детства: с трёх до пяти лет.

Такой материал имеется в избытке, но он не будет иметь ценности, если исследователь не сможет найти убедительные мифологические параллели. Естественно, что недостаточно просто увязать сновидение о змее с соответствующим мифологическим примером, так как никто не может гарантировать, что функциональное значение змеи в сновидении является тем же, что и в мифе. Для того, чтобы провести обоснованную параллель, необходимо определить функциональный смысл индивидуального символа, а затем выяснить, имеет ли внешне параллельный мифологический символ одинаковый контекст и, следовательно, одинаковое функциональное значение. Установление таких фактов требует длительных и трудоёмких исследований, кроме того, их демонстрация является неблагодарным занятием.

Чтобы символы не были оторваны от их контекста, необходимо дать исчерпывающие описания как личностного, так и символического характера, что практически невозможно в рамках лекции. Я неоднократно пытался делать это, рискуя усыпить половину своей аудитории.

4. Пример

Пациент, мужчина тридцати с чем-то лет, страдал от параноидной формы шизофрении. Заболел он, когда ему было двадцать с небольшим. В нём всегда странным образом перемешивались интеллект, упрямство и фантастические идеи. Работал он обычным клерком при консульстве. В качестве очевидной компенсации за его весьма скромный образ жизни у него развилась мегаломания: он считал себя Спасителем. Зачастую его беспокоили галлюцинации, приводя иногда к серьёзным расстройствам. В периоды затишья ему позволялось самостоятельно прогуливаться по коридору больницы. Однажды я увидел его там, глазеющим, мигая, на солнце из окна и при этом совершающим странные движения головой. Он взял меня за руку и сказал, что хочет показать мне кое-что. Он пояснил, что я должен посмотреть на солнце, полуприкрыв глаза, и тогда я увижу солнечный фаллос. При этом, если качать головой из стороны в сторону, солнечный фаллос также будет покачиваться, порождая ветер.

Это наблюдение датировано в моих записях 1906 годом. А в 1910 году, когда я был погружён в исследование мифологии, мне попалась книга Дитриха, составляющая часть так называемого магического папируса и задуманная автором как литургия культа Митры (Albrecht Dieterich, Eine Mithrasllturgic. — London, 1903.). В книгу вошли различные наставления, заклинания и видения.

Одно из видений было описано следующим образом: «Из чего-то вроде трубки происходит услужающий ветер. И ты узри, что от солнечного диска спускается вниз нечто, похожее на трубку. И в сторону западных областей будто дует бесконечный восточный ветер. Если же возобладает другой ветер, в сторону восточных областей, то узришь подобное видение, сменяющееся в ту сторону». По-гречески «трубка» будет аулос, что означает «инструмент ветра», сочетание же аулос пахус у Гомера означает «толстая струя крови». Таким образом, поток ветра очевидно выходит через трубку из солнца.

Видение моего пациента в 1906 году и греческий текст, впервые изданный в 1910 году, достаточно далеко отстоят друг от друга, чтобы исключить возможность криптомнезии с его стороны или чтение мыслей, с моей. Очевидное сходство двух видений невозможно отрицать, хотя кто-нибудь мог бы возразить, что это случайность. В этом случае следовало бы полагать, что видение не имеет связи с аналогичными образами или какого-то самостоятельного значения. Но это не так, ибо в некоторых средневековых картинах мы встречаем такую же трубку, свисающую с небес наподобие шланга, нижняя часть которого теряется в одеяниях Девы Марии. Через неё вниз слетает Святой Дух в облике голубя, чтобы оплодотворить Деву. Как нам известно из чуда сошествия Святого Духа на апостолов, Дух Святой первоначально воспринимался как могучий, сильный ветер, пнеума, «ветер, дующий там, где захочет». В латинском тексте читаем: «Animo descеnsus per orbem solis tribuitur» (Говорят, что дух спускается с солнечного диска). Это представление характерно для всей позднеклассической и средневековой философии.

Таким образом, я вижу в этих видениях отнюдь не случайность, а возрождение идей, потенциально существовавших от века, которые можно встретить повсюду и в самые разные эпохи, — следовательно, идей унаследованных. Ошибиться здесь невозможно!