Жизнь в философии: Философия жизни. подпишись 🔝🔝🔝 в Instagram: «Задумайся тут, Оцени ✅ ➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖➖ Отмечай своего близкого 📲 Оставь своё мнение 📍 Поста…

Автор: | 31.07.1970

Содержание

ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ • Большая российская энциклопедия

  • В книжной версии

    Том 33. Москва, 2017, стр. 369-370

  • Скопировать библиографическую ссылку:


Авторы: П. П. Гайденко

ФИЛОСО́ФИЯ ЖИ́ЗНИ (нем. Lebensphi­lo­sophie), фи­лос. те­че­ние, по­лу­чив­шее пре­иму­ще­ст­вен­ное раз­ви­тие в Гер­ма­нии в кон. 19 – нач. 20 вв., вы­дви­га­ло в ка­че­ст­ве ис­ход­но­го по­ня­тия «жизнь» как не­кую ин­туи­тив­но по­сти­гае­мую це­ло­ст­ную ре­аль­ность. Ф. ж. яви­лась вы­ра­же­ни­ем кри­зи­са клас­сич.

но­во­ев­ро­пей­ско­го ра­цио­на­лиз­ма. Она вы­сту­пи­ла про­тив гос­под­ства ме­то­до­ло­гиз­ма и гно­сео­ло­гиз­ма в та­ких фи­лос. на­прав­ле­ни­ях 2-й пол. 19 – нач. 20 вв., как нео­кан­ти­ан­ст­во и по­зи­ти­визм. При этом са­мо по­ня­тие «жизнь» мно­го­знач­но и по-раз­но­му ис­тол­ко­вы­ва­лось в разл. ва­ри­ан­тах фи­ло­со­фии жиз­ни.

Био­ло­ги­че­ски-на­ту­ра­ли­стич. тол­ко­ва­ние ха­рак­тер­но для те­че­ния, вос­хо­дя­ще­го к Ф. Ниц­ше и пред­став­лен­но­го Л. Кла­ге­сом, Т. Лес­син­гом и др.; «жи­вое» под­чёр­ки­ва­ет­ся как не­что ес­те­ст­вен­ное в про­ти­во­по­лож­ность ме­ха­ни­че­ски скон­ст­руи­ро­ван­но­му, «ис­кус­ст­вен­но­му». Для это­го ва­ри­ан­та Ф. ж. ха­рак­тер­ны оп­по­зи­ция «ду­ху» и «ра­зу­му», по­пыт­ки све­сти лю­бую идею к «ви­таль­ным вле­че­ни­ям», «ин­те­ре­сам», «ин­стинк­там», «во­ле» ин­ди­ви­да или об­ществ. груп­пы, праг­ма­тич. трак­тов­ка нрав­ст­вен­но­сти и по­зна­ния (доб­ро и ис­ти­на – то, что уси­ли­ва­ет пер­вич­ное жиз­нен­ное на­ча­ло, зло и ложь – то, что его ос­лаб­ля­ет), под­ме­на лич­но­ст­но­го на­ча­ла ин­ди­ви­ду­аль­ным, а ин­ди­ви­да – ро­дом (то­таль­но­стью), ор­га­ни­цизм в со­цио­ло­гии.

Ис­то­ри­ци­ст­ский ва­ри­ант Ф. ж. (В. Диль­тей, О. Шпенг­лер, Г. Зим­мель, Х. Ор­те­га-и-Гас­сет) ис­хо­дит в ин­тер­пре­та­ции «жиз­ни» из не­по­средств. внутр. пе­ре­жи­ва­ния, как оно рас­кры­ва­ет­ся в сфе­ре ис­то­рич. опы­та ду­хов­ной куль­ту­ры. Ес­ли в др. ва­ри­ан­тах жиз­нен­ное на­ча­ло рас­смат­ри­ва­ет­ся как веч­ный не­из­мен­ный прин­цип бы­тия, то здесь вни­ма­ние при­ко­ва­но к ин­ди­ви­ду­аль­ным фор­мам реа­ли­за­ции жиз­ни, её не­по­вто­ри­мым куль­тур­но-ис­то­рич. об­раз­ам. При этом Ф. ж. ока­зы­ва­ет­ся не в со­стоя­нии пре­одо­леть ре­ля­ти­визм, свя­зан­ный с рас­тво­ре­ни­ем всех нравств. и куль­тур­ных цен­но­стей в по­то­ке жиз­ни, ис­то­рии. Ха­рак­тер­ное для Ф. ж. от­тал­ки­ва­ние от ме­ха­ни­стич. ес­те­ст­во­зна­ния при­ни­ма­ет фор­му про­тес­та про­тив ес­те­ст­вен­но-на­уч­но­го рас­смот­ре­ния ду­хов­ных яв­ле­ний во­об­ще, что при­во­дит к по­пыт­кам раз­ра­бо­тать спец. ме­то­ды по­зна­ния ду­ха (гер­ме­нев­ти­ка и кон­цеп­ция по­ни­маю­щей пси­хо­ло­гии у Диль­тея, мор­фо­ло­гия ис­то­рии у Шпенг­ле­ра и т.

 п.). Ан­ти­те­за ор­га­ни­че­ско­го и ме­ха­ни­че­ско­го пред­ста­ёт в этом ва­ри­ан­те Ф. ж. в ви­де про­ти­во­пос­тав­ле­ния куль­ту­ры и ци­ви­ли­за­ции.

Свое­об­раз­ный пан­теи­стич. ва­ри­ант Ф. ж. свя­зан с ис­тол­ко­ва­ни­ем жиз­ни как не­кой кос­мич. си­лы, «жиз­нен­но­го по­ры­ва» (А. Берг­сон), сущ­ность ко­то­ро­го – в не­пре­рыв­ном вос­про­из­ве­де­нии се­бя и твор­че­ст­ве но­вых форм; суб­стан­ция жиз­ни – чис­тая «дли­тель­ность», из­мен­чи­вость, по­сти­гае­мая ин­туи­тив­но.

Тео­рия по­зна­ния Ф. ж. – раз­но­вид­ность ин­туи­ти­виз­ма: ди­на­ми­ка жиз­ни, ин­ди­ви­ду­аль­ная при­ро­да пред­ме­та не­вы­ра­зи­ма в об­щих по­ня­ти­ях, по­сти­га­ет­ся в ак­те не­по­средств. ус­мот­ре­ния, ин­туи­ции, ко­то­рая сбли­жа­ет­ся с да­ром ху­дож. про­ник­но­ве­ния, что при­во­дит Ф. ж. к вос­кре­ше­нию па­нэ­сте­тич. кон­цеп­ций нем. ро­ман­тиз­ма, воз­ро­ж­де­нию куль­та твор­че­ст­ва и ге­ния. Ф. ж. под­чёр­ки­ва­ет прин­ци­пи­аль­ное раз­ли­чие, не­со­вмес­ти­мость фи­лос.

и на­уч. под­хо­да к ми­ру: нау­ка стре­мит­ся ов­ла­деть ми­ром и под­чи­нить его, фи­ло­со­фии же свой­ст­вен­на со­зер­цат. по­зи­ция, род­ня­щая её с ис­кус­ст­вом. Наи­бо­лее аде­к­ват­ной фор­мой по­зна­ния ор­га­ни­че­ских и ду­хов­ных це­ло­ст­но­стей яв­ля­ет­ся, со­глас­но Ф. ж., ху­дож. сим­вол. В этом от­но­ше­нии Ф. ж. по­пы­та­лась опе­реть­ся на уче­ние И. В. Гё­те о пра­фе­но­ме­не как пер­во­об­ра­зе, вос­про­из­во­дя­щем се­бя во всех эле­мен­тах жи­вой струк­ту­ры. О. Шпенг­лер стре­мил­ся «раз­вёр­ты­вать» ве­ли­кие куль­ту­ры древ­но­сти и Но­во­го вре­ме­ни из «сим­во­ла пра­ду­ши» ка­ж­дой куль­ту­ры, про­из­ра­стаю­щей из это­го пра­фе­но­ме­на, по­доб­но рас­те­нию из се­ме­ни; к ана­ло­гич­но­му ме­то­ду при­бе­га­ет и Г. Зим­мель. А. Берг­сон рас­смат­ри­ва­ет вся­кую фи­лос. кон­цеп­цию как вы­ра­же­ние осн. глу­бин­ной ин­туи­ции её соз­да­те­ля, не­вы­ра­зи­мой по сво­ему су­ще­ст­ву, не­по­вто­ри­мой и ин­ди­ви­ду­аль­ной, как лич­ность её ав­то­ра.

Твор­че­ст­во вы­сту­па­ет по су­ще­ст­ву для Ф.  ж. как си­но­ним жиз­ни; для Берг­со­на оно – ро­ж­де­ние но­во­го, вы­ра­же­ние бо­гат­ст­ва и изо­би­лия ро­ж­даю­щей при­ро­ды, для Зим­ме­ля и Ф. А. Сте­пу­на име­ет тра­ги­че­ски-двой­ст­вен­ный ха­рак­тер: про­дукт твор­че­ст­ва как не­что кос­ное и за­стыв­шее ста­но­вит­ся в кон­це кон­цов во вра­ж­деб­ное от­но­ше­ние к твор­цу и творч. на­ча­лу. От­сю­да над­рыв­но-бе­зыс­ход­ная ин­то­на­ция Зим­ме­ля, пе­ре­кли­каю­щая­ся с фа­та­ли­стич. па­фо­сом Шпенг­ле­ра и вос­хо­дя­щая к ми­ро­воз­зренч. кор­ню Ф. ж. – её па­фо­су судь­бы, «люб­ви к ро­ку» (Ф. Ниц­ше), про­по­ве­ди слия­ния с ир­ра­цио­на­ли­стич. сти­хи­ей жиз­ни. Тра­гич. мо­ти­вы, ле­жа­щие в ос­но­ве Ф. ж., бы­ли вос­при­ня­ты ис­кус­ст­вом кон. 19 – нач. 20 вв. (осо­бен­но сим­во­лиз­мом). Наи­боль­ше­го влия­ния Ф. ж. дос­тиг­ла в 1-й четв. 20 в., к ней тя­го­те­ли ряд пред­ста­ви­те­лей нео­ге­гель­ян­ст­ва и праг­ма­тиз­ма. В даль­ней­шем она рас­тво­ря­ет­ся в др. на­прав­ле­ни­ях фи­ло­со­фии 20 в., не­ко­то­рые её прин­ци­пы за­им­ст­ву­ют­ся сме­няю­щи­ми её эк­зи­стен­циа­лиз­мом, пер­со­на­лиз­мом и фи­ло­соф­ской ан­тро­по­ло­ги­ей.

Жизнь / Философский словарь

Жизнь

(Leben). — Уже с древнейших времён люди наглядно, чувственно постигали жизнь, усматривая ее прежде всего в том, чем мир организмов (т. е. растения, животные, люди) отличается от всей остальной действительности. Таков главный смысл этого слова, из которого развивается целый ряд специальных его значений, часто исключающих друг друга.

1. В естественно-научно-биологическом смысле понятие жизни тождественно понятию органического явления; жизнь (согласно Э. С. Расселу) принципиально отличается от неорганического явления своей направленностью, в частности:
1) прекращением действия с достижением цели;
2) настойчивым продолжением действия, если цель не достигнута;
3) возможностью варьирования методов или способностью их комбинирования при неудаче; при этом стереотипное поведение ориентирует на нормальное, обычное, а приспособленное — на непривычное;
4) ограничением, но не определением направленного поведения внешними условиями (например, деление клеток, или размножение, несмотря на недостаток вещества или питания).

Объяснение такого поведения с причинно-механистической точки зрения невозможно; указания границы между органической и неорганической материей (см. Вирус) для этого тоже недостаточно. В настоящее время проблему живого пытаются решить посредством аристотелевского понятия энтелехии или посредством предполагаемого «витального фактора» (см. Витализм). См. Биология; Гилозоизм; Материализм; Причинно-механическая картина мира; Организм. 

2. Жизнь в метафизическом смысле — основной мотив созерцающего мир мышления как высшее проявление переживания человеческого, жизненная судьба вообще. Здесь ставятся вопросы о смысле, ценности и цели жизни, и ответы на них даются с точки зрения основных существующих мировоззренческих предпосылок; ср. Экзистенцфилософия; Философия жизни. 

3. Психологически жизнь характеризуется своей естественной упорядоченностью. Поэтому современная гештальтпсихология отвергает как причинно-механистическое, так и виталистическое объяснение живого, потому что оба они исходят из принципа беспорядка в естественном, который должен быть преобразован в порядок или функционирующий организм только посредством воздействия особых сил (энтелехии, витального фактора и т.  д.).

4. С историко-культурной точки зрения жизнь в смысле «духовного, или духовной жизни», означает наличие и действие на протяжении всей мировой истории идей и разумного содержания, смысла в мыслях и поступках; см. История; Философия истории; Культура; Культуры философия. Особенную важность имеет здесь использование естественно-научного понятия жизни для объяснения духовно-исторических явлений, в частности государства. 

5. С биографической точки зрения «жизнь одного человека» есть все его телесно-душевно-духовное становление, деятельность и судьба в мире, от рождения до смерти, причём в течение жизни туда попадают ещё и вопросы о смысле жизни, размышления о личном бытии, о смерти и др.

Смотрите также:
Биология
Гилозоизм
Материализм
Причинно-механическая картина мира
Организм
Вирус
Витализм

«Лично мне изучение философии помогло немного разобраться в собственной жизни»

В Москве завершилась Осенняя школа философии, организованная Вышкой для старшеклассников из российских регионов. 22 школьника вместе с преподавателями и исследователями ВШЭ выясняли, для чего сейчас получать философское образование в университете и чем оно помогает в жизни и карьере.

Осенняя школа, которую провел факультет гуманитарных наук при поддержке Дирекции по профессиональной ориентации и работе с одаренными учащимися, дала старшеклассникам из регионов России возможность на некоторое время почувствовать себя столичными студентами. Программа школы включала не только лекции и практические занятия на факультете гуманитарных наук с лучшими преподавателями Школы философии, но и знакомство с московскими достопримечательностями и стилем жизни и даже экскурсию в общежитие ВШЭ.

Из ста человек, подавших заявки на участие в школе, были отобраны 22, причем среди них были как активные участники и победители олимпиад, всерьез интересующиеся философией, так и ребята, которые испытывают сложности с самоопределением, не знают, какое гуманитарное направление выбрать.

«Работая со школьниками, мы постоянно сталкиваемся с мнением, что философия — это что-то непонятное, бесполезное, но в то же время звучащее по-умному, — рассказывает заместитель руководителя Школы философии ВШЭ Тарас Пащенко. — Многие старшеклассники сталкивались с философией только в рамках школьного обществознания, где философские идеи представлены крайне избирательно и фрагментарно. Читая присланные заявки, мы поняли, что многим хочется разобраться прежде всего для себя, что же такое философия. Наша задача состояла главным образом в демонстрации участникам, чем могут заниматься современные философы. Мы старались показать ребятам, что философия — это не страшно и бесполезно, но интересно и применимо».

Вместе с лучшими преподавателями Вышки участники отвечали на вопросы о том, что такое справедливость, зачем нужно государство, что такое счастье, рассуждали о сериальных трендах, путешествиях во времени, философии в видеоиграх, учились проводить мысленные эксперименты, решать задачи, не имеющие решения, анализировать философские и литературные тексты.

У меня было представление, что философы — это такие угрюмые, грустные, поражающие насмерть своим взглядом дяденьки

«Участники школы поразили меня двумя особенностями, которые я редко обнаруживаю у абитуриентов даже по отдельности и еще реже — вместе, — рассказывает старший преподаватель Школы философии ВШЭ Виктор Горбатов. — Во-первых, они демонстрируют, помимо довольно неплохих знаний, еще и хорошее интуитивное понимание того, зачем нужны гуманитарные науки. С этой интуицией, конечно, нужно много работать, чтобы превратить ее в ясное и четкое понимание, но то, что она есть у ребят уже сейчас, очень важно. Во-вторых, участники этой школы отличаются, как мне показалось, какой-то особой открытостью, непринужденностью в общении. Они довольно быстро нашли общий язык между собой и, похоже, сдружились. Но гораздо важнее, что и с преподавателями они готовы поддерживать живой и искренний диалог. Мне было бы очень приятно увидеть всех этих ребят в числе наших студентов в следующем году».

После занятий в аудиториях Вышки ребята ходили на экскурсии в музей Булгакова и по городу, гуляли по центру современного искусства «Винзавод», были на показе фильма «О, Интернет! Грезы цифрового мира» в рамках Международного фестиваля кино о науке и технологиях «360°», посетили студенческий городок НИУ ВШЭ «Дубки». А по вечерам, вместе со студентами программы «Философия» играли в философскую «Мафию», читали Декарта, обсуждали современное кино.

«Такого рода проекты объясняют, как должны работать гуманитарные факультеты сегодня, — считает доцент Школы философии ВШЭ Кирилл Мартынов. — Рекрутинг талантливых, неслучайных и мотивированных людей должен вестись на творческой основе задолго до ЕГЭ – так, чтобы первокурсник-философ понимал, зачем и куда он пришел. В этом я вижу залог того, что студенты и на факультете будут создавать больше современных творческих проектов, таких как Философский дискуссионный клуб. А это, в свою очередь, гарантия того, что Школа будет иметь интеллектуальные ресурсы для развития собственных научных исследований. Ну и конечно, на меня большое впечатление произвела дискуссия со старшеклассниками о наследии стоиков, в ходе которой они исправляли мои неточные цитаты из Марка Аврелия».

А вот что рассказали об осенней школе сами старшеклассники.

 

Тамара Шекунова, 11 класс, Набережные Челны

Наверное, главное, почему я решила поехать на школу, — это желание увидеть вживую лекторов, которые там были. С половиной из них я была заочно знакома, они со мной, конечно, нет. Чьи-то статьи я читала, кого-то видела на «ПостНауке». А вторая причина — мне хотелось познакомиться с теми, кто тоже, может быть, будет поступать на философию. Мне очень хотелось увидеть Вышку, потому что для меня это приоритетный вуз.

Зачем изучать философию? Повторю то, что нам на занятиях говорил Кирилл Мартынов: это структурирует мысли, учит анализу огромных объемов текстов и вообще информации, поступающей нам. И просто повышает общий уровень эрудиции. Все равно, когда ты видишь человека с философского или кого-то проходившего рядом — с ним намного приятнее общаться. Я знаю очень много технарей, которые изучают философию для интереса.

С чего начать изучение философии? Опять пойду следом за моим любимым Мартыновым и укажу три пути. Прежде всего, можно взять что-то из практической философии, что-то из стоиков, потому что это действительно может заинтересовать любого человека. Второй путь — выбрать что-то научно-популярное вроде Ричарда Докинза. «Бог как иллюзия» или что-то подобное, связанное с эволюцией, модернизацией, индустриализацией общества. И третий путь — это двадцатый век, искусство, связанное с философией. Например, Мишель Фуко, а еще Жиль Делез.

 

Эмиль Тулиганов, 11 класс, Уфа

Трудно сказать, когда я впервые столкнулся с философией, потому что с философией мы все живем, ну по крайней мере те люди, которые задумываются о своей жизни. Если упрощать, то, наверное, самый первый раз это было лет в шесть-семь на даче — мне было грустно, я пошел на берег реки, сидел там и думал о жизни. Но философия именно как наука появилась в моей жизни вместе с олимпиадами по обществознанию, когда в это же время в школе на уроках начали проходить всякие философские концепции.

Раньше я иронизировал, что философы — это какие-то алкоголики, которые за столом рассуждают о жизни. А если серьезно, у меня было представление, что философы — это такие угрюмые, грустные, поражающие насмерть своим взглядом дяденьки. Теперь я понял, что люди, изучающие философию, имеют большой — как словесный, так и интеллектуальный — багаж, с ними очень интересно поговорить, их очень интересно послушать. Очень радует, что преподаватели на школе старались не дистанцироваться от учеников, а как-то ближе к нам находиться.

Школа Вышки — это класс, это топ, это круто, это интересно, это какие-то новые перспективные идеи, которые хочется развивать. Например, нам с другом захотелось провести что-то подобное в Уфе — думаю, получится. Словом, это знакомства, вдохновение, и веселье, конечно же.

 


Максим Фетисов, 10 класс, Ростов-на-Дону

Имена таких философов, как Платон и Аристотель, преследовали меня почти всю сознательную жизнь — кто-то где-то их упоминал, они возникали, чем бы я ни занимался. Я думаю, что разбираться в базовых философских теориях и концепциях нужно для того, чтобы разбираться непосредственно в жизни. Достаточно сложно осознать, для чего ты живешь, как жить правильно. Лично мне изучение философии, хотя бы в рамках осенней школы, помогло немного разобраться в собственной жизни.

Я бы хотел поступить в Вышку, МГУ или МГИМО. Не могу сказать, что направлю свою деятельность конкретно на философию — скорее буду заниматься больше политологией, но в этой области тоже много от философии. Вообще философия — это то, что проникает практически во все сферы науки и жизни, поэтому полученные знания в любом случае мне пригодятся.

 

Алиса Ракитина, 10 класс, Омск

Я обыкновенный подросток. Люблю делать оригами, слушать старые радиопередачи, заниматься лепидоптерологией, играть в видеоигры. Впервые с философией мне пришлось столкнуться в начале этого учебного года. Хотя к тому моменту я имела представление об основополагающих теориях и концепциях, большое количество нового материала вызвало серьезные затруднения. Это не могло не расстраивать, но интерес к философии все равно продолжал расти. И вдруг осенью на мой электронный адрес пришло уведомление о проведении осенней школы. Было бы глупо не воспользоваться такой отличной возможностью.

Наиболее значимым философом я считаю Никколо Макиавелли, поскольку разделяю его идеи отделения морали от политики и необходимости в сильной государственной власти. Зачем современному человеку изучать философию? Задавая вопросы, не имеющие ответа, человек расширяет рамки собственного сознания, избавляется от пыльных стереотипов. Я думаю, что философия предназначена абсолютно для всех с той лишь оговоркой, что серьезное ее изучение требует соответствующего образования.

Жизнь от мысли до мысли

С философом Стэнли Кавеллом беседует Арнис Ритупс

Стэнли Кавелл, отец которого сократил фамилию с Кавалерийский на Кавелл, занимает значимое, пускай и необычное положение в американской философии. Несмотря на пожизненное профессорство в Гарвардском университете и опыт работы на посту президента Американской ассоциации философов, он остается в некотором роде чужаком и странником. Причин этому может быть много. Одной из них вполне может являться способ его философствования, то, как он занимается философией, специфическая манера мышления, которая в течение всей его карьеры – очень даже последовательно – приводила к немалому числу переворотов и обращений.

 Начались они рано. То, что в подростковом возрасте увлекло Кавелла в композиторстве, вскоре привело его и в философию. Уже начав было писать диссертацию о Канте и Спинозе, он прервался из-за знакомства с британским философом Дж.Л. Остином. Горя желанием сконструировать идеальный язык, Остин тщательно изучал пеструю текстуру того, как мы обычно разговариваем о повседневных вещах: извиняемся, обещаем, находим разницу между словами вроде «ненарочно» и «случайно». Кавелл сразу почуял, что Остин нашел нечто необычайное. Отказавшись от своего проекта, Кавелл занялся исследованием т.н. «философии обыденного языка» – это широкое, далеко не точное описание подхода, который, по словам Остина, серьезно рассматривает, когда и что нам следует говорить.

Хотя поначалу он не был в восторге от Витгенштейна, Кавелл вскоре увидел огромную важность его «Философских исследований». Его толкование этого замысловатого труда общепризнанно считается одним из лучших. Однако в те дни такие увлечения были слегка рискованными, так как в начале 1960-х логический позитивизм все еще властвовал на кафедрах философии американских университетов. Выступление в защиту философии обыденного языка вылилось в первое новаторское эссе Кавелла «Обязаны ли мы иметь в виду то, что говорим?» (Must We Mean What We Say?). Оно же впоследствии дало заглавие сборнику статей (опубликованному в 1969 году) – удивительно последовательному набору зарисовок, проецировавших его толкования Остина и позднего Витгенштейна на размышления о современной музыке, о Беккете, о Кьеркегоре и Шекспире.

 И все же важнейшим трудом Кавелла, несомненно, является «Запрос разума» (The Claim of Reason, 1979 г.): насыщенный, провокационно нестабильный текст, рассматривающий, помимо многого прочего, тяготы скептика и основания наших утверждений о знании мира и о сознании других. Здесь, как и во всех его произведениях, присутствует восхищение человеческим голосом, пытающимся изъясняться понятно. Более поздние работы Кавелла изучали также пересечение между аналитической и континентальной философией. В них он рассматривал, может ли существовать такое понятие, как «американская философия», – вопрос, которым он задавался со времен «Восприятий Уолдена» (The Senses of Walden, 1972), раннего исследования Торо. Кавелл был одним из первых академиков, проявивших серьезный философский интерес к кинематографу. Первой из книг на эту тему стала «Наблюдаемый мир: Размышления об онтологии кинематографа» (The World Viewed: Reflections on the Ontology of Film, 1971). Всего он опубликовал восемнадцать книг, самая недавняя из которых – автобиография «Как мало я знал: выдержки из памяти» (Little Did I Know: Excerpts from Memory, 2010).

На мой звонок с предложением разговора он ответил: «О чем мы сможем говорить? Мы же совсем не знаем друг друга». Это привело к тому, что только после спокойного разговора за бутылкой вина он разрешил мне включить микрофон. И внешне и внутренне Кавелл больше всего похож на грузинского философа Мераба Константиновича Мамардашвили. Вдумчивость его речи, способность мгновенной концентрации мысли в рамках веселого разговора и вслушивание в слово – свое, собеседника, чужое – вызывало желание задержаться в присутствии его мысли, открывающей простор и волю для того, что еще только может быть подумано и сказано.

Адам Гонья, Арнис Ритупс

Вы философ?

Это очень хороший и интересный вопрос, и, возможно, мы решим это в конце нашей беседы…

Хорошо…

У меня есть докторская степень по философии…

Это, разумеется, не всегда ведет к тому, что человек – философ.

Ничто не ведет. Просто способ, которым они думают… Нет никакого верного способа знать, что вы закончите тем, что сможете философствовать.

Когда вы говорите, что способ, которым вы думаете, действительно…

…является…

…философствованием, вы могли бы охарактеризовать этот образ мышления?

Даже если бы я мог, описание это годилось бы лишь на данный момент, так как завтра я описал бы его по-другому, а через пятнадцать минут разочаровался бы и в нем. Это тоже философия. Конечно, я мог бы сказать, что философия есть изучение фундаментальных убеждений человеческих существ, и поэтому она меня интересует. И если подобный интерес делает вас философом, то я – философ. Но мне также интересно, что по форме чего-то нельзя более определить, философия ли это. Философия систематична или антисистематична? Наша проблема заключается в том, что сейчас она на самом деле и то, и другое. Я не понимаю, как можно стать философом, не вчитавшись в историю философии. С другой стороны, Витгенштейн, который из философов XX века повлиял на меня сильнее всего, весьма немного знал о философии в историческом плане. Он утверждал, что знает очень мало, и я ему верю. И я понятия не имею, сколько о философии знал Декарт…

Он знал достаточно много, но был великим вруном, Декарт, и прикидывался, что не читал других философов.

Почти никто не думает, что Вит­генштейн прочитал «Критику чистого разума» Канта, однако ясно, что он действительно читал Шопенгауэра. Ну, если вы – Витгенштейн, возможно, что прочитать резюме Канта, данное Шопенгауэром, будет достаточно? Кто знает, сколько это – «прочитать достаточно»?.. Между прочим, как только появляется философская система, сразу появляется и нападение на философскую систему. Таким образом, я могу сказать, что знаю два вида философов, – те, кто интересуется тем, что вообще есть философия, и те, кто ненавидит этот вопрос и никогда не поднимает его для себя. Я принадлежу к первому виду; я вряд ли знал бы, что значит стараться думать философски, не спрашивая себя, чем я занимаюсь. Философию можно определить только внутри философии. Нет смысла слушать, что о философии говорит тот, кто философией в данный момент не занимается. Я вам сказал, что могу ответить по-разному, но я отвечаю в соответствии с тем, что интересует меня самого.

Сказанное вами уже что-то говорит о природе философии – то, что ее нельзя охарактеризовать без философствования.

Я могу сказать и по-другому; я полагаю, что философия подобна и не подобна всему остальному, но это – путь, это – путь мысли, это не наука, это не совсем искусство, но она пользуется всеми этими вещами, и эта практика существует до сих пор. Незачем беспокоиться, что есть много людей, которых не интересует вопрос, является ли то, что они делают, философией или нет, если их мышление ясно.

Ну, многие из них стремятся к наукообразию…

Действительно, их так много, что даже Витгенштейн счел нужным отвлечься и заявить: «Это не наука».

Mежду философией и религией существует давний спор. Думаете ли вы, что для философии необходимо подходить к религии критически?

Ну, она подходит критически ко всему, и религия – одна из этих вещей. Но, как я понимаю, смысл вашего вопроса в том, не играет ли религия некоторую особую роль в усилии философии критически относиться ко всему человеческому. И я действительно склонен думать, что это так. Эта особенность, я думаю, связана с вопросом о том, что обладает авторитетом, что является последним авторитетом. Если я отвечу: «Интеллектуальный авторитет», то этого будет слишком мало. Это что-то большее. Вопрос в том, в какой мере я сам могу быть авторитетом для своего собственного ума и властвовать над ним.

Что вы имеете в виду под властью над своим умом?

Быть в состоянии оправдать и обосновать свои собственные суждения. Кроме меня самого, никто никогда не может ответить на вопрос, что оправдывает мои мнения о мире, мои претензии на знание, мое желание верить чему-либо.

Кто же этот «сам»?

По крайней мере, это не Бог и никто другой, утверждающий, что знает что-либо. Возможно, это то, что в моем понимании отчасти заложено в cogito Декарта… что мое мышление – мое; я не могу позволить ничему, сколь бы основательным оно ни было, быть основой моего мышления, ее авторитетом, ее оправданием. Это философское утверждение.

Чтобы утверждать, что мое мышление – мое не в банальном, а в каком-то более существенном смысле, кажется, необходимо какое-то усилие. Могли бы вы описать это усилие?

Вы задали мне общий вопрос, и я дам вам общий ответ. Для того чтобы этот общий ответ имел хоть какой-либо вес, какую-то пользу, он должен охарактеризовать вещи, которые я говорю, пишу. И это было бы своего рода ответом на вопрос – почему вы пишете именно так, как вы пишете? Мне всегда задают этот вопрос, и мне говорят, что мои тексты существенно отличаются от текстов других людей, это слишком личное или слишком литературное. Правильный, общий ответ на это – этим я показываю, что это мои мысли, я их ставлю в определенном порядке, в котором они пришли ко мне, я даже не прошу вас в них верить. Я пытаюсь узнать, имею ли я их в виду, беру ли я на себя ответственность за них, да… в какой мере я их проживаю, в отличие от того, что они являлись бы приглашением от кого-то другого. В голове звучит много голосов, и иногда, когда ты пишешь, ты понимаешь… Что заставляет тебя исправлять уже написанное? Ты исправляешь не потому, что получилось некрасиво, а потому, что ты не то имел в виду, и быть в состоянии иметь это в виду – это часть того, что я хочу сказать, когда говорю обобщенно: это мои мысли, это мое! У различных философов есть различные способы сказать это. Это то, что Сократ говорит, когда он настоятельно расспрашивает людей. Действительно ли они думают так, как они говорят, или нет? Скажем, Евтифрон говорит ему, что он собирается сдать своего отца властям, и может показаться, как будто Сократ пытается отговорить его. Конечно, он пытается отговорить его от этого, но главное – он пытается узнать, действительно ли Евтифрон думает, что сдать отца городским властям – хорошая идея.

Один аспект деятельности Сократа – это то, что он не писал. Почему вы думаете, что чтение и написание текстов необходимы для философии?

Прежде всего, о чтении. Есть два неявных утверждения, которые философы – если они это не говорят прямо – проявляют своим подходом к написанию чего-либо. В одном случае философ утверждает, что прочитал все, в другом – философ утверждает, что не читал ничего. Два философа, которые повлияли на меня больше всего, воплощают эти два момента. Хайдеггер явно утверждает, что он прочел все, а Витгенштейн, ну, он не говорит, что ничего не читал, но нет никаких признаков, что он когда-либо прочитал полностью хоть одну книжку. Если он цитирует Августина, это не обязательно значит, что он его читал. Возможно, он сидел у дантиста, и там на журнальном столике валялся Блаженный Августин… Но общее для них обоих то, что философия не говорит первой.

В том смысле, что кто-то уже что-то сказал…

Дело не только в том, что кто-то уже сказал что-то первым, хотя это – очень важная часть, столь же важная, как и тот факт, что язык уже существует. Но я имею в виду что-то немного более определенное: философ должен быть остановлен, кто-то должен тебе это сказать, у кого-то есть вопрос, у кого-то есть утверждение. Я периодически иллюстрирую это началом «Государства» Платона, когда раб бежит и хватает Сократа за плащ и не дает ему уйти, и говорит: «Мой хозяин хочет с тобой поговорить». Конечно, этот голос может находиться в твоей собственной голове. И он может тебя остановить. Я не знаю, находится ли Сократ в трансе, когда он в течение многих часов стоит перед домом, куда его пригласили пировать? Может, это голос в его голове остановил его, или он находится в некоем другом виде транса? Но мне и не нужно знать, до сих пор он ничего не сказал. Хочу ли я сказать, что вы можете философствовать, ничего не говоря? В философии вы не можете сказать что-то, если кто-то уже не сказал чего-то, не потребовал ответа. Иногда я говорю, что первое достоинство философии – быть восприимчивой, и это я тоже нахожу у Сократа. В конце диалога «Пир» он все еще говорит, отвечая на вещи, все другие участники пира – спят…

…пьяные…

…но он все еще отвечает на что-то, мы еще не дошли до конца. Здесь я говорю о философии, которая начинается, когда кто-то останавливает тебя на улице… Философия не должна утверждать, что она знает что-то, неизвестное никому. Все это знают, но они не знают, что они это знают, или они это пресекли, или они хотят забыть это, или они запутались в этом. Именно по этой причине письменность является или должна вызывать подозрение – написанное утверждает, что говорит вам то, чего вы еще не знаете; она приходит издалека. В этом опасность письменности, философская опасность. Знать вещи очень важно, но это не важно для философии, совсем наоборот.

Когда вы говорите, что философия начинается с чьего-то вопроса или хватания за руку, это ведь подразумевает, что философия прерывиста – она вдруг начинается, и когда вы ответили на вопрос, кончается.

Я ответил на ваш вопрос, что начинает философию, и сказал, что философия сама себя не начинает. Вот ваш вопрос – это то, что ее останавливает, когда она только начинается. Один из моих любимых текстов – «Философские исследования» Витгенштейна, для меня они все еще живы. Это не значит, что текст жив каждую секунду – лишь в то время, когда у меня есть к нему вопросы. Но этот текст, вероятно, вдохновил меня больше, чем какой-либо другой текст XX столетия. Первая часть, самая большая его часть, имеет 693 раздела, таким образом, я говорю, что философия в этой книге начинается 693 раза, и она останавливается 693 раза, каждый раз она подходит к концу. Это не означает метафизический конец, это не означает абсолютный конец, но это заканчивает один вопрос. Но мы знаем, что каждый вопрос производит другой вопрос или еще десять вопросов, и тогда это начинается снова, но вы должны снова начать философствовать. Когда это началось, вы можете стать своим собственным собеседником, расспрашивать сами себя, вы можете стать неудовлетворенным собой и тем, что вы сказали. Это опасно, теперь вы поместили себя в мир, вы можете сделать паузу, но вам уже не выбраться. Таким образом, вы можете продолжать задавать себе эти вопросы. Это, конечно, не ответ, почему я пишу о вещах, о которых пишу…

Я вас правильно понимаю, что мышление не постоянно, оно приходит и уходит?

Да, я так думаю.

Таким образом, когда появляется вопрос, мышление может прийти, а когда вопрос исчерпан, оно исчезает. Что происходит в тех промежутках, когда вопросов нет?

Да… (Долгое молчание.) Это хороший вопрос. Эмерсон сказал бы, что в промежутках между этими моментами мышления есть жизнь. Он буквально говорит это… В эссе, которое читает каждый американский школьник, он говорит, что мы не знаем, как мыслить, у нас просто есть эта идея и та идея, мышление с нами так или иначе, но оно всегда только частично, оно приходит фрагментами. Единственная цельная вещь, единственная завершенная вещь – жизнь. Он говорит это о жизни, потому что он действительно хочет сказать что-то о мышлении. Потому что он хочет иметь что-то цельное. Ну, жизнь цельная, я цельный, но мои размышления только частичны. Слово «частичный» (partial) в английском имеет два значения: «разбитое на части» и также «мне нравится это, я беру это, как что-то, с чем у меня есть определенная родственная связь». Хайдеггер говорит те же вещи о мышлении: что мышлением движет желание, страсть. У меня есть ощущение, что я говорю неясно. Я пытаюсь ответить честно, но я верю, что вы знаете, что ответить на вопрос «Что такое философия» трудно, всем трудно, если, конечно, они не готовы ограничиться тем, что философия – это попытка понять прогресс науки и логики и их основания. Это самые высокие интеллектуальные задачи, какие только существуют, и понять философию, то есть основу, на которой стоит наука и логика, является работой всей жизни. Это легко сказать, и я могу это повторить.

Как цитата из Эмерсона может быть вашим ответом на вопрос, что происходит между моментами мышления? Это и ваш ответ?

Это немного абстрактно, чтобы быть моим ответом. Мне понравился ваш вопрос, и я не хотел много говорить о том, что происходит между теми промежутками времени, когда вы думаете.

Для меня жизнь, в том смысле, в каком Эмерсон использует это слово, является чистой абстракцией.

Да, конечно. Ну, я действительно говорю вам, что у меня нет ответа на вопрос, что происходит между моментами мышления. Но философы отвечали на этот вопрос. Юм говорит – как я могу прекратить думать? Я обнаружил эту ужасную вещь, то, что мы ничего не знаем, как я могу прекратить думать? Если я не буду думать об этом, то я не буду знать это, потому что, чтобы захватить этот факт – мы не знаем, что есть мир объектов, – есть другие люди, – есть Бог, которого мы не знаем, я должен думать об этом, ведь я могу себе это доказать. Поскольку, если я не буду думать об этом, тогда я не буду мучиться, таким образом, все, что я должен знать, это – как прекратить об этом думать. И это происходит, по его словам, когда он выходит поболтать, он бросает свое исследование, выходит и выпивает бокал вина со своими друзьями, и играет в нарды, и тогда эти ужасные мысли уходят, и знания, которые он получил от своего исследования, исчезают, и он в состоянии жить. Эта картина для меня важна. Она говорит, что мышление опасно, оно тебя изолирует; и поэтому хорошо выйти и выпить вина, и что приятно сознавать, что существуют другие люди, и я существую для них. Но когда они уходят, я возвращаюсь к своему исследованию и к своему одиночеству, и я понимаю, что это все была просто иллюзия… Другой пример – это Паскаль; он обнаружил в религии очень трудные вещи о человеческой испорченности и человеческой слабости. Он говорит, что чувствует, что знает правду, и избежать этого знания можно только отвлечением, развлечением, нардами… Но для Паскаля другие люди тоже были бы отвлечением. Таким образом, нельзя сказать, будто философия не должна задаваться вопросом о том, что происходит с вами, когда вы не философствуете, как вы можете убежать от философии. Это меня интересует в такой же мере, что и вопрос, как вообще можно философствовать. Конечно, поскольку мы – университетские учителя, мы должны думать о том, как мотивировать студентов, как сделать философию интересной. Я думаю, что это слабая установка, в любом случае, это своего рода самозащита, вы должны показать студентам, что это так интересно! И к тому же вы это делаете постоянно… Но вопрос состоит в том, как остановиться.

Как вы останавливаетесь?

Так же, как и все, – секс, искусство, жизнь… И потом все эти вещи также вызывают философию. Так как они не длятся вечно.

Есть ли что-нибудь, что не отбрасывает вас обратно в философствование?

Нет. Пока есть какая-то оставшаяся свобода в душе, вероятно, ничто… Со мной никогда не происходило действительно ужасных вещей, но пока есть свобода, вы видите, что импульс к философии не исчезает.

Есть ли что-нибудь, что могло бы забрать у вас вашу свободу в этом смысле?

Может ли герой пережить все, что злодей может с ним сделать? Я надеюсь, мне никогда не придется это узнать.

Я могу легко представить философствование как разговор, как беседу, как мышление наедине, как мучение в одиночестве своих мыслей. Но зачем писать? Как тяга к письму связана с философствованием?

(Очень долгое молчание.) Вы можете это понять, если это беседа…

Пример Сократа позволяет мне понять: вы читаете, вы говорите, вы беседуете, вы не обязательно пишете.

Вы могли бы ожидать ответа, что это – способ продолжить беседу с самим собой, которым записывание всегда являлось. Вы могли бы получить такой ответ от Декарта, открыв томик его «Размышлений», вы помните, как он говорит, что прошло долгое время, и я, наконец-то, один, и это мой шанс разобрать на части весь свой разум… Но, предположим, вы зайдете с другой стороны и подумаете, что кто-то может также написать философию либо из-за своей неспособности оказаться наедине, либо из-за страха одиночества, или просто сформулировать это более нейтрально – продолжить беседу, когда вы остались один. Но как бы это было, если бы вы постарались… (Долгое молчание.) Да, я бы хотел довести это до конца… страх перед одиночеством… Как это было бы – думать наедине и не писать? О Сократе, который не писал, можно сказать одно – он нуждался в других; говорить так о Сократе не приходит в голову, потому что он кажется настолько абсолютно независимым, самостоятельным, он кажется независимым человеком, способным все делать сам, один; но, возможно, то, что он ничего не писал, объясняется тем, что он нуждался в людях больше, чем какой-либо другой философ.

Конечно, ему были нужны другие люди; большую часть времени он был влюблен.

Он, скорее, сдерживался. Но да, эта близость с другими… То, что философы пишут, не само собой разумеется, это можно ставить под сомнение. Но также можно задать вопрос, для кого пишут философы. Они ведь пишут для кого-то. Я не говорю о написании диалогов, которые в целом не очень интересны, за исключением лучших…

Диалоги Платона превосходны.

Ну, я сказал, за исключением этого. Он не нуждается в нашем славословии, это так же, как сказать, что Солнце очень интересное, что оно просто блестяще справляется со своей работой. (Смеется.) Другой вопрос, как беседа может удовлетворить жизнь? Но она все еще жива, эта глубина, эта тяга, эта очарование общением, это все еще живо в философии и походит на тайну, потому что это все еще тайна, как философия может существовать в университетах. Я знаю большинство философов своего поколения, это довольно узкая тема… я имею в виду, в Штатах… я знаю это, потому что было четыре философа из моего поколения, которые оказали реальное влияние на философию, произвели огромное впечатление на большое количество людей, но никогда не писали или писали так мало, что это не сравнимо с тем, насколько плодотворными были их умы… Одним из них был Бартон Дребен, ученик Уилларда Куайна. Куайн выражает ему благодарность в двух дюжинах своих книг за совместные беседы. Другим был Роджерс Албриттон, он был в Гарварде, когда я приехал; он был важной причиной, почему я приехал. За всю свою жизнь они, возможно, издали две-три статьи, и в течение последних тридцати лет они ничего не издавали, и я имею в виду – ни одного слога. Другой – Сидни Моргенбессер из Колумбийского университета, он издал несколько небольших вещей, но он говорил с людьми обо всем, он был очень остроумным, и ему нужно было говорить. Им всем нужно было говорить. А четвертый – это отшельник Томпсон Кларк, которому и говорить не требовалось. Моя книга «Запрос разума» посвящена именно ему. Мой самый близкий друг-философ женат и живет со своей женой в изоляции от внешнего мира… Он все больше отдаляется от мира. Он издал два эссе, фактически – три, одно из них было объемом приблизительно в две страницы. Я знаю, что он пишет на маленьких кусочках желтой бумаги, и у него их тысячи в его кабинете. Философия привлекает странных людей. Философия – предмет, в котором, даже ничего не написав, ты можешь оказать влияние на область в целом. Это отличает нас от любой другой дисциплины.

Вы однажды сказали, что философствовать не из любви сомнительно. Если философия так близка к страсти, можете ли вы хотя бы представить какую-либо институциализированную форму для философствования в виде обучения, чтения, изучения, которая не будет подавлять саму эту страсть, любовь?

Нет. Вероятно, нет. Философия – весьма несоциальное занятие, она нарушает цивилизованный дискурс. Некоторые представляют себе философию наподобие платоновского пира: все очень культурно и радостно, люди вместе думают и разговаривают под вино. Но для философа вполне естественно заявить другому философу: «Ты спятил», если аргументы того не работают. Но аргумент – это всего лишь определенный шаг в мышлении, хотя философия часто преподается в университете как своего рода полемика, где вас учат оспаривать другие мнения и побеждать в спорах. Это, конечно, часть мышления, но для меня философия не заканчивается тем, что кто-то стал победителем, а кто-то побежденным. Никто не должен быть сражен философским аргументом, потому что никто не знает ничего такого, чего не знают другие люди. Поэтому, когда вы добираетесь до пункта, где больше нет… Знаете, это полемика, в ней две стороны, это война до тех пор, пока вы оба не доберетесь до конца, и либо все победят, либо все одинаково проиграют. Но к концу философского диспута вы так и не пришли.

Кажется, вас не очень-то впечатляет способ, которым философия преподается в университете.

Многие одобряют то, что я делаю, но отчасти для них это загадка: почему именно так? Почему так много литературы, почему Эмерсон, почему фильмы, почему Шекспир, вам не нужны эти вещи в философии. Это правда, что вам они не нужны, но… Витгенштейн подходит ближе всех к моему идеалу – что философия не полемична. Есть множество ошибок, которые вы можете совершить; это не значит, что вы не можете оказаться в противоречии с самим собой, но это значит, что философствование заканчивается своего рода восприятием, каждый раз; вы должны проверить, является ли это действительно восприятием, или вы просто впали в онемение; тишина сама по себе – ничто, все зависит от того, как вы к ней пришли. Университет… Да, я думаю, что философия, в отличие от науки, в современном университете не у себя дома. Вся институциональная схема создана для систематического обучения, и все, что не может быть сделано систематическим способом, выглядит немного неуклюже… Изучение литературы преподается как критика и история, и они могут быть поданы в некотором квазинаучном стиле. Но философия нигде не чувствует себя как дома, поэтому она не особенно замечает тот факт, что в университете она не у себя дома, или она превращает себя в науку. Ее могут называть логикой, историей аналитической философии, приложением логики к философским проблемам. Если эти определения не подходят, тогда вы просто философствуете со своими студентами, и вы обучаете не совсем теми способами, к каким люди привыкли в университете.

Достаточно много философов, которые сказали бы, что философия – это своего рода страсть. Но только Витгенштейн, кажется, говорил, что философия – это болезнь.

Ну, он говорил, что философия – своего рода терапия, мы рассматриваем философскую проблему, как будто это болезнь. Юм говорит, что философия – расстройство, после которого мы никогда не сможем оправиться. Он говорит это о скептицизме… Но, пожалуйста, продолжайте.

Вы сказали, что философия связана с задаванием мучительных вопросов. Каким должен быть мир, чтобы философия была мучительным упражнением, а не радостным или чем-то в этом роде?

Я не знаю, есть ли такой мир, где это могло бы быть по-другому. Я мог бы ответить на это, что в мире совершенной справедливости не было бы никакой потребности в философии. Мы говорим об окончании платоновского «Государства», когда Главкон говорит: «Нет, я не думаю, что этот город, который мы построили, где-то существует». И Сократ говорит: «Неважно, это не имеет значения, это – город, в котором ты можешь философствовать». И если это город идеальной справедливости, тогда всплывает парадокс – о чем бы вы философствовали? Зачем тогда была бы нужна философия? Даже если бы вы могли вообразить город идеальной справедливости, проблема заключается в том, что в нем всегда есть люди. Они будут недовольны даже совершенной справедливостью. Люди таковы, что знают, как сделать себя несчастными. Витгенштейн описывал это словом «беспокойство». Он говорит о том, что философия приносит мир и спокойствие. Проблема же состоит в том, что это спокойствие длится мгновение и теряется, когда у кого-то появляется еще один вопрос. И всегда есть еще один вопрос, человек знает, как стать беспокойным. Беспокойство появляется в первом абзаце «Исповеди» Блаженного Августина: я беспокоен, пока я не с Богом. И если в философии нет Бога… Вот такой силлогизм: человек беспокоен без Бога, вторая предпосылка – Бога нет, заключение – человек всегда беспокоен.

Ну, вторая предпосылка всегда может подвергаться сомнению…

Конечно, и так должно быть! Насколько философия серьезно озабочена, она должна быть…

Но большинство академических философов принимает это как очевидное – это детсская игра, нет никакого бога.

Да, я знаю…

Вы знаете…

Я хорошо знаю об этом, Сократ. Вы правы, Сократ. (Оба смеются.) Я не даю вам то, что вы хотите… я это знаю.

Нет, наоборот! Это будет скачком к другой теме. Раввин Адин Штейнзальц в одном месте пишет, что этот мир – худший из всех возможных, и мы хорошо знаем попытку Лейбница показать, что мы живем в лучшем из возможных миров. Если я вас спрошу как философа – между этими двумя ответами где было бы ваше виденье мира, или вы просто отклоните это как чистую риторику?

Нет, я не отклонил бы ни одного из них, я бы лучше спросил себя, что в мире такого, чтобы кто-то настаивал на любом из этих высказываний. Где в этих утверждениях пища для ума? Я не вижу пищи для размышлений в идее, что этот мир является лучшим из всех возможных, если эта идея не часть теодицеи! Если ставки не поставлены на Бога, то вы – дурак, если думаете, что этот мир является лучшим из всех возможных миров. Мы могли бы придумать тысячи и тысячи путей, которыми можно все улучшить. Но если это связано с вопросом о Боге, тогда у вас может встать вопрос, почему этот мир не может быть лучше? Почему, когда он мог сделать его лучше, он этого не сделал? Говорить, что этот мир худший из всех… вы должны прикусить язык. Я до сих пор воспринимаю Шекспира как самое близкое к божеству явление. И когда он говорит, что худшего не бывает: до тех пор, пока вы можете сказать «это самое худшее», это еще не самое худшее. И он только что закончил свой монолог о том, какой это самый худший из миров… и заходит его отец, которому только что выкололи глаза, выходит на сцену, почти суеверно, как будто он продемонстрировал, что есть нечто похуже[1. Имеется в виду сцена из «Короля Лира», в которой Эдгар, встретив своего ослепленного отца Глостера, произносит: «Несчастье худшее приходит раньше, чем выговоришь: “Я всего несчастней!”»]. Если ты говоришь, что это худший из возможных миров, у меня появляется чувство, что ты говоришь не о мире, а о чем-то, что произошло с тобой, о чем-то чрезвычайно личном. Если бы чей-то отец пришел к тебе с выколотыми глазами, очень сомнительно, что первая мысль, которая пришла бы тебе на ум, была бы о том, что это самый худший из миров.

В вашей автобиографической книге «Подача философии» вы говорите, что ваш отец, потерявший веру в Бога, после вашего поступления в университет сказал вам, что вы должны выяснить, существует ли Бог, и рассказать ему. Я не видел в книге следов развития этого вопроса… Может быть, какое-то развитие произошло только в вашем уме?

Это превосходный вопрос. Вы меня поймали. Я хотел, чтобы эта история была там, даже если бы мне в итоге было нечего по ней сказать и пришлось бы использовать отговорки насчет моей позиции по поднятым вопросам. Часто я оправдывался тем, что в философии нет ничего по этому поводу, это – предел, ступив за который, вы уже никогда не вернетесь, подобие смерти. Философия может говорить о смерти, она должна впустить смерть в комнату, она должна признать человеческую смертность, мы все на пути к финалу, и философия должна иметь это в виду. Почти все, что я делаю в философии, выводится (или я хотел бы, чтобы выводилось) из следующей ремарки: речь заканчивается, тело заканчивается…

Мысль заканчивается?

Да, но именно в каждой вещи. Объяснения где-то заканчиваются, говорит Витгенштейн. Это обычное замечание, как большая часть того, что он говорит, и внезапно оно поражает вас своими последствиями. Но философия не может впустить в комнату Бога. Я думаю, что она также не может держать Бога вне комнаты. Если я говорю, что с моей точки зрения этот вопрос открыт, то этим я не хочу произвести впечатление непредубежденного. Это походит на агностика: ты не хочешь говорить, что ты – атеист, поэтому, ты говоришь, что ты – агностик. Это не то, как я это чувствую. Хайдеггер близко подходит к идее об этом. Все, что я могу сказать о Боге, вероятно, должно включать в себя бессмертное замечание Ницше о смерти Бога, и что мы проживаем свои жизни уже после, вне определенной веры, но чтобы выявить все последствия этого… Я не запрещаю себе, когда я хочу, упоминать имя Бога. Если оно вдруг всплывает в разговоре, я позволяю ему, словно и сам хочу понять, что я о нем думаю. Смерть Бога значит, что у нас больше нет того отношения к Богу, которое, по-видимому, люди, по крайней мере в западной культуре, имели в течение довольно длительного периода времени. Меня также сильно увлекли слова Хайдеггера: все, что я говорю об этом, может быть отвергнуто в любой момент. Я использую эти слова, я использую слово «душа», так же делает Витгенштейн, я благодарен ему за это. Человеческое тело, он говорит, – лучшая картина человеческой души. Хорошо, Витгенштейн, что вы действительно подразумеваете под душой? Почему бы вам просто не сказать, что это лучшая картина человеческого разума? Я думаю, нет никакой необходимости отвечать. Это то, что он хочет сказать. Само собой разумеется, что он не просит тебя в это поверить. А если он не просит поверить, то и обосновывать ему нет никакой необходимости. Я говорю так потому, что хочу. Если ты не хочешь слышать, не слушай. Я отпускаю всякие такие выражения о Боге затем, чтобы взглянуть на свои мысли по данной теме, и я готов сказать, что со мной все может быть покончено – но это зависит от того, что Богу вздумается. Если он потянется и схватит меня за то, за что он обычно хватает людей, и что-то с тобой сделает, то так тому и быть. Но для меня это не открытый вопрос. «Там будет видно, что случится» – совсем не то настроение, с которым я это произношу. Если бы я мог передать вам то настроение, с которым обычно произношу данное слово – это почти искушение…

Сэмюэль Беккет в «Конце игры» говорит о таком использовании слова «Бог», словно оно – проклятие… Главный вывод, который я из этого делаю: он говорит о мире, в котором мы можем использовать имя Бога, только чтобы проклинать. Goddamn you («покарай тебя господь») – самое известное из них. Это-то и является проклятием: мы живем под проклятием неизбежного употребления имени божьего и упоминания его – если перевод позволяет передать это слово – всуе. Это – заповедь… Не употребляйте имя Бога вашего всуе, это первая заповедь; что это означает – не проклинай, не ругайся. Беккет говорит, что фактически исполнение этой заповеди невозможно; каждый раз, когда вы произносите имя Бога, это получается напрасно. Когда я говорю, что вопрос для меня открыт, я имею в виду вот что: если бы я внезапно обнаружил, что это не напрасно, что бы произошло со мной? Я иногда хожу в синагогу… Да, я родился в большой еврейской семье. Мой отец потерял свою веру, и я это знал, это одна из первых вещей, которые я о нем узнал. Я говорю об этом, на такие вопросы можно ответить только в автобиографии… Очень важный момент в моей жизни происходит во время самого большого праздника – Йом Киппур, день искупления, когда вы просите освободить вас от всех грехов прошедшего года, от всех ужасных вещей, что вы сделали, чтобы вас могли вписать в книгу жизни и жить еще один год без наказаний. Я видел это, когда был ребенком в ортодоксальной синагоге, в которой были в основном иммигранты. Мои родители приехали из небольшой еврейской деревни в Польше. Они прибыли по всем очевидным причинам. Вы могли бы сказать, что они приехали, чтобы получить работу. Они также приехали, потому что «коззаки» собирались убить их. И я сказал: «Этот человек, стоящий в углу. Я понимаю, почему он там. Очень жарко, и на этом человеке пальто, а поверх еще большой платок перекинут через плечо, но он дрожит, потому что он повинуется заповеди: вы должны молиться каждой костью вашего тела. Таким образом, он двигает каждой костью, он молится…» И я говорю: «Ты не веришь вто, во что верит тот человек…»

Вы это сказали своему отцу?

Да, я так сказал своему отцу: «Итак, почему ты сюда пришел? Я понимаю, почему он сюда приходит, но я не понимаю, почему ты сюда пришел». И он сказал: «Я не верю вто, во что верит этот человек, но я пришел сюда ради своего отца». И я сказал: «Но твой отец же верит». Я имел в виду, что его отец приходил в синагогу три или четыре раза в день, чтобы молиться, и у него была борода, и у него была шляпа, и он делал все те вещи, которые полагается делать – а ты ничего из этого не делаешь! Так что я спрашиваю себя: если мой отец не верит, но приходит ради своего отца, и из этого возникает логичный вопрос, почему хожу я? Надеюсь, я промолчал – насколько мне помнится, я оставил этот вопрос при себе. Мой отец был очень умным человеком и понимал, что должно было бы за этим последовать – это может быть только одно из двух. Я не сказал, что прихожу ради отца, потому что мой отец верит; я просто прихожу ради отца. И вот мой вопрос – достаточно ли хорош этот ответ? Я знаю, что это недостаточно хороший ответ для моих детей, они все ходили в синагогу со мной и моей женой, и для них… в их бар-мицвах, я сказал – я делаю это, потому что считаю это своим долгом… до тех пор они должны были делать то, что делал я в своей жизни, но теперь это их дело, у них есть выбор, продолжать ли им говорить, что они евреи, или нет. У меня такого выбора нет, потому что… ведь я был жив, когда был жив Гитлер, и поэтому я никогда не смогу сказать что я не еврей, но они могут сказать – я не еврей, я – американец. У них есть мое разрешение, я в состоянии сказать: «Не идите в синагогу ради меня, вы должны действительно этого хотеть».

«ПРОБЛЕМА ЖИЗНИ И СМЕРТИ В ФИЛОСОФИИ И МЕДИЦИНЕ» Кашапов Ф.А.

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО

 ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

 «ЧЕЛЯБИНСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ МЕДИЦИНСКАЯ АКАДЕМИЯ

 ФЕДЕРАЛЬНОГО АГЕНТСТВА ПО ЗДРАВООХРАНЕНИЮ И

 СОЦИАЛЬНОМУ РАЗВИТИЮ»

 

 КАФЕДРА СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ НАУК

 

 Методическое пособие для студентов

 

ПРОБЛЕМА ЖИЗНИ И СМЕРТИ В ФИЛОСОФИИ И МЕДИЦИНЕ

 

 Подготовил:

 

доктор философских наук

 

Кашапов Ф.А.

 

Челябинск 2008

 

ПЛАН

 

 ВВЕДЕНИЕ 3

 

ГЛАВА 1. Тема жизни и смерти в духовном опыте человека 4

 

ГЛАВА 2. Право на жизнь и право на смерть 7

 

ГЛАВА 3. Эвтаназия и ее формы 10

 

ГЛАВА 4. Роль биоэтики в формировании отношения к эвтаназии 18

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 21

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 22

 

 ВВЕДЕНИЕ

 

В современном мире медицина претерпевает процесс глубочайших преобразований. Она становится качественно иной, не только более технологически оснащенной, но и более чувствительной к этическим аспектам врачевания. Этические принципы новой медицины (биомедицины) радикально трансформируют основные положения «Клятвы Гиппократа», которая на протяжении многих веков была эталоном врачебного морального сознания. Традиционные ценности милосердия, ненанесения вреда пациенту, отношения к жизни и смерти получают в новой культурной ситуации новое звучание.

 

Острота современного звучания этических проблем изучения жизни и смерти в медицине и философии определяется многими факторами. Так, биомедицина начинает осознавать себя как наука технологическая, которая открывает возможности для манипулирования процессами жизни и умирания. При этом новая медицина вступает в конфликт с традиционными ценностям. Изменение духовной ситуации в обществе в сторону демократизации общественного сознания, в котором центральное место начинает занимать идея прав человека, приводит к изменению осознания меры ответственности человека за жизнь. Возникли новые критерии смерти человека – «смерть мозга», новые подходы к индивидуальной смерти – «право на смерть».

 

Целью данного пособия является обоснование того, что проблема жизни, смерти и умирания является не только частным делом медицины, но и сложнейшей философской проблемой биоэтики.

 

 

Г

Человек – это единственное существо, которое осознает свою смертность. Животное не осознает свою смертность, оно живет «вечно». Для человека жизнь включает в себя осознание жизни и тем самым смерти. Человек есть существо живущее, но осознающее свою смертность. Осознание своей смертности не есть еще само умирание. В то же время, очевидно, что «человек есть существо умирающее». Только человек задается вопросом о конечности своего существования. Проблема смерти для человека всегда будет открытым вопросом, затрагивающим самые глубины его духовного мира. Делая предметом своих размышлений проблему смерти, одни считают её неизбежной правдой жизни, другие считают смерть величайшим обманом. Во всяком случае, феномен смерти играет важную роль в духовном развитии человек. Вопрос о смысле жизни связан с попытками разгадать таинство смерти, со стремлением жить вечно и если не физически, то хотя бы духовно победить смерть. Конфуций писал: «Как понять, что такое смерть, если мы не можем понять что такое жизнь». Отношение человека к смерти – это всегда отношение, моделирующее всю систему смысложизненного воззрения на мир.

 

Жизнь и смерть рассматриваются либо как антагонисты, как два взаимоисключающие понятия, либо как взаимодополняющие понятия. Условно различают западный и восточный взгляд на смерть. Одни говорят о смысле жизни, другие о смысле смерти. Для одних смерть является источником страха, это табу, это зло, о котором предпочитают не говорить; для других – это тема разговора, в которой хотят найти лекарство от «суеты сует». Смерть рассматривается как отрицание жизни, поэтому жизнь и смерть являются конфликтующими сторонами. Типичный западный взгляд на смерть представлен в экзистенциальной философии Ж.П. Сартра: «Смерть никогда не наполнит жизнь смыслом; напротив, смерть – это то, что лишает жизнь всяческого смысла». У Р. Ошо совершенно противоположная точка зрения. Он говорит: «Смерть не противоречит жизни, она не означает конец жизни, она лишь подводит жизнь к прекрасной вершине. Жизнь продолжается и после смерти. Она была до рождения, она продолжается и после смерти. Жизнь не ограничивается кратким промежутком между рождением и смертью, наоборот, рождение и смерть – это маленькие эпизоды в вечности жизни».

 

Восточный подход к жизни и смерти отличается гераклитовским динамизмом и динамической целостностью. Нет ничего абсолютного, неподвижного; всё относительно, всё находится в движении. «Всё течёт, всё изменяется». «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Жизнь – это река. На востоке жизнь не рассматривается отдельно от смерти. Для того чтобы понять жизнь, человеку нужно понять смерть. Знание тайны смерти позволяет человеку не просто существовать, а по-настоящему жить. Смерти как и жизни не нужно ни бояться, ни пытаться победить. Необходимо особое познание, которое могло бы приоткрыть истинный смысл смерти. Метафора великой реки применима и к жизни. Необходимо рассматривать жизнь и смерть как части единого потока великой реки космической жизни. Жизнь – это дыхание. При каждом вдохе мы живём, при каждом выдохе мы умираем. Жизнь и смерть неразделимы, как вдох и выдох. Мы начинаем умирать с самого рождения, с самого начала жизни мы приближаемся к смерти. Поэтому смерть не находится в будущем, она приходит каждое мгновение.

 

Можно ли познать смерть, не умирая? Р. Ошо отвечает утвердительно. Только в состоянии медитации можно понять, что такое смерть. «Медитация и смерть – два очень похожих состояния. В смерти эго исчезает; остаётся только чистое сознание. В медитации происходит то же самое: эго исчезает, а остается лишь чистое сознание, твоя сущность. Медитация готовит тебя к смерти, она помогает тебе познать смерть, не умирая. Познав смерть без умирания, ты навсегда избавишься от страха смерти. Даже когда придет смерть, ты будешь молча наблюдать за ней, прекрасно осознавая, что она не в состоянии оставить на тебе даже царапину. Смерть лишит тебя тела, ума, но сам ты останешься невредимым. Ты принадлежишь бессмертной жизни». Очевидно, что тот, кто не боится медитации, не будет бояться и смерти.

 

Проблема смерти порождает вопрос о цели и смысле жизни, вопрос о том, зачем и ради чего живёт человек. В этом вопросе есть субъективный и объективный аспект, личностный и общечеловеческий план рассмотрения. Субъективно-личностная сторона проблемы смысла жизни решается каждым человеком индивидуально в зависимости от его ценностно-мировоззренческих установок. Смысл жизни можно искать либо в самой жизни, либо за её пределами, в самом себе или за пределами самого себя. Смысл жизни можно видеть в подготовке к вечной потусторонней жизни или в реализации самого себя в этом мире. Это и вопрос о ценности человеческой жизни. В притче посвященной проблеме жизни и смерти Н.Н. Трубников пишет: «Не бойся умереть, прожив. Бойся умереть, не узнав жизни, не полюбив её и не послужив ей. А для этого помни о смерти, ибо только постоянная мысль о смерти, о пределе жизни поможет тебе не забывать о предельной ценности жизни». Общечеловеческая сторона вопроса о смысле жизни связана с осознанием единства жизни человека и человечества с биосферой и космосом, с космическим предназначением человеческой жизни. В русской философии с её принципом соборности, «общего дела», всеединства важную роль играло нравственное начало. Философия жизни в русской культуре понималась как философия добра, утверждающая, что спастись можно только всем вместе. Идея русского космизма связана с заботой о каждом человеке, с поиском космического измерения жизни. Таким образом, смысл жизни связан с осознанием глобального предназначения человека, с его ответственностью за сохранение и защиту жизни в космосе.

 

В наше время под влиянием биотехнологической революции социально-этические аспекты проблемы смерти привлекают к себе особое внимание. Проблему смерти, главным образом её психологию, социологию и мистику глубоко исследовал А.П. Зильбер в своей книге «Трактат об эвтаназии». Смерть как заключительная часть нашей жизни неизбежна, она всегда «наступит» независимо от религиозных предпочтений, социальных условий и успехов медицины, независимо от «безумной» надежды на бессмертие или воскресение из мёртвых. «Мы не в силах её отменить, но в наших силах сделать её по возможности безболезненной, нестрашной и достойной».

 

ГЛАВА 2. ПРАВО НА ЖИЗНЬ И ПРАВО НА СМЕРТЬ

Успехи биомедицинских исследований, связанные с геронтологией, реаниматологией, с возможностью беспредельного увеличения продолжительности жизни, резко обострили дилеммы личностного бытия. Возникли новые критерии смерти человека – «смерть мозга», новые подходы к индивидуальной смерти – «право на смерть». Однако проблема смерти и умирания – это не только частное дело медицины или абстрактной философии, это сложнейшая проблема биоэтики. Есть смерть и её «физикой» занимается медицина, но есть и проблема отношения к смерти – это «метафизика» смерти. В биоэтике «физика» смерти самым непосредственным образом, конкретно и клинически связана с «метафизикой» смерти. Отношение человека к смерти – это всегда отношение, моделирующее теневую систему духовного мира человека. «Физика» смерти в медицине связана с «метафизикой» смерти, то есть с определенным духовно-философским пониманием смерти, в котором материалистические подходы могут переплетаться с религиозными традициями. Действительно, возникают вопросы не только о том, когда человека считать умершим, каковы медицинские критерии смерти, но и проблемы смысла жизни. Вопрос о смысле жизни и смерти оказывается вопросом выбора, вопросом права умирающего человека в определённых критических ситуациях самому определять, когда его жизни будет положен конец.

 

Право на смерть, право умирающего человека, которому искусственно замедляют наступление смерти – это насущный вопрос современной биомедицинской этики. Удивительные достижения в области биомедицинских технологий позволяют искусственно поддерживать жизнь в «смертельно» пострадавшем человеке без какой-либо надежды вернуть его к нормально жизни. Имеют ли право врачи поддерживать жизнь умирающего человека против его воли, имеет ли право умирающий на прекращение жизни, «право умереть достойно» при отсутствии какой-либо надежды на выздоровление. На фоне новых возможностей реанимационных процедур всё более приемлемым и актуальным становится право больного на эвтаназию, право на смерть, то есть право обреченного человека умереть безболезненно и достойно. Отсюда видно, что изменяющееся в обществе отношение к смерти затрагивает чрезвычайно важные жизнеобеспечивающие принципы человеческого сообщества и самой медицины как социального института.

 

Диалектика бытия обнаруживает, что всё, что существует, находится в процессе. Бытие внутренне противоречиво. Всё что обладает конечным бытием переходит в небытие. Бытие человека переходит в небытие. Как биологическое индивидуальное существо человек смертен. Человек неизбежно завершает свою жизнь естественным процессом умирания.

 

Усовершенствование жизнеподдерживающих технологий обусловило потребность определить новым способом смерть. Медицинская диагностика смерти в течение многих столетий была связана с отсутствием пульса или признаков дыхания. С остановкой сердцебиения и дыхания жизнь обычно через несколько минут прекращалась. Стали возникать противоречивые ситуации, когда у человека не способного самостоятельно дышать могло биться сердце, благодаря работе механического респиратора. Следует ли такого человека считать живым? Ведь сердце и дыхание всегда рассматривались как основа жизни. Это привело к поиску нового определения смерти и необходимости различения клинической смерти (обратимого этапа умирания) и биологической смерти (необратимого этапа умирания). Возникла объективная трудность в различении процесса и результата, процесса умирания и фактической смерти. Возможны парадоксальные ситуации, когда человек уже не жив, но ещё и не мёртв, когда человек уже не жив, но ещё имеет право на жизнь, и когда человек ещё не мертв, но уже имеет право на смерть.

 

А.М. Гуревич отмечает, что «в результате развития реаниматологии стало недействительным традиционное определение смерти».

 

Реаниматология – наука, изучающая механизмы умирания и оживления умирающего организма. Формирование реаниматологии признано считать олицетворением революционных изменений в медицине. Реанимационные процедуры позволяют искусственно поддерживать жизнь в умирающем человеке при отсутствии какой-либо надежды на выздоровление. Возникли дискуссии по поводу ненужной реанимации и права умереть, по поводу эвтаназии и принятия нового критерия человеческой смерти – «смерти мозга». Необходимы чёткие критерии определения смерти, чтобы знать, когда умирающие люди имеют право на жизнь (право, обеспеченное реанимационными процедурами), а когда умирающие фактически уже умерли и не имеют права жить, когда «поддержание» жизни оказывается лишь способом продления умирания и не предотвращает саму смерть. Как отмечает А.М. Гуревич, «морально-этической является не проблема равенства смерти мозга и биологической смерти, а проблема отношения врача к трупу с бьющимся сердцем и связи с возможностью несогласия с новой трактовкой смерти родных умершего и части общества». Новые критерии смерти позволяют определить, что «грань между поддержанием жизни и продлением умирания становится такой тонкой, что смерть может оказаться длительным механизированным процессом умирания».

 

Действительно, грань между поддержанием жизни, предотвращающим смерть и продлением умирания, приводящим к смерти, становится настолько тонкой, что поддержание жизни может оказаться лишь механизированным способом продления умирания. Пограничную ситуацию Б.Г. Юдин называет «зоной неопределенности» – зоной, в которой коматозные больные находятся между состоянием «определённо жив» и «определённо мертв». В «зоне» глубоких коматозных состояний возможны такие суждения врачей: «человек ещё жив, но он без сознания», или «человек мёртв, но он ещё дышит». Бьющееся сердце не всегда есть признак жизни. В общественном сознании с подозрением относятся к любой констатации смерти, если человек ещё дышит или бьётся его сердце.

 

Новое представление о смерти основано на доказательствах устойчивого отсутствия функций мозга – констатации «смерти мозга». «Зона неопределённости» оказывается «зоной» отказа от жизнеподдерживающего лечения, отказа, ведущего неизбежно к смерти или к убийству. Отказ от лечения или ненужной реанимации приводит к смерти. Отказ от лечения может включать в себя вопрос о смерти. «Зона неопределённости» оказывается «зоной» неизбежной смерти, если не убийства. В биоэтике вопрос о жизни и смерти благодаря возможностям биомедицинских технологий оказывается вопросом морального выбора. Кто должен принимать решение о жизни и осуществлять решение о смерти человека? Должно ли общество охранять «право на жизнь» вопреки воле человека? Кто должен принимать решение о «праве на смерть» умирающего человека? Как избежать участи невольного исполнителя «права на смерть»? В статье «Кто должен принимать решение о Вашей смерти?» отмечается, что различные реанимационные процедуры продлевают жизнь многим людям, «однако они превращают смерть в механизированное зрелище, в котором ни один разумный человек не хотел бы играть главную роль».

 ГЛАВА 3. ЭВТАНАЗИЯ И ЕЕ ФОРМЫ

 

 Биоэтика требует выработки рационального отношения человека к своей смерти. Медикализация современной культуры приводит к проблеме допустимости или недопустимости эвтаназии, как тихой «блаженной» смерти или как умышленного, безболезненного умерщвления безнадежно больных людей. По определения видно, что эвтаназия одна из острейших и противоречивых проблем биоэтики. Во всём цивилизованном мире развернулись острые дискуссии о праве человека на смерть. По поводу эвтаназии выявились различные позиции – от полного отрицания до необходимости легализации принципов и методов эвтаназии.

 

 

Вопросы эвтаназии становятся частью культуры современного человека. Перечислим некоторые из них. Всегда ли надо бороться за жизнь? Может ли жизнь быть хуже смерти? Должна ли быть смерть обязательно мучительной? Эвтаназия – это милосердие или преступление, это убийство или оказание гуманной помощи умирающему? Может ли быть моральным убийство? Кто должен осуществлять эвтаназию? Есть ли альтернатива эвтаназии?

 

Впервые этот термин был использован английским учёным-гуманистом Ф. Бэконом (1561-1626). Он понимал под эвтаназией безболезненную, лёгкую смерть. Бэкон писал: «Я совершенно убеждён, что долг врача состоит не только в том, чтобы восстановить здоровье, но и в том, чтобы облегчить страдания и мучения, причиняемые болезнями… и в том случае, когда уже нет совершенно никакой надежды на спасение, то можно лишь сделать самую смерть легкой и спокойной». В своей антропологии Бэкон больше всего интересуется медициной. Она должна сохранять здоровье, исцелять болезни, продолжать жизнь. Поэтому медицина распадается на диететику, патологию и макробиоэтику. Немецкий историк философии Куно Фишер пишет об отношении Бэкона к смерти следующее: «Если смерти нельзя воспрепятствовать, то врачи должны, по крайней мере стараться облегчить её. Облегчение смерти, тихая смерть, которую он называет активной эвтаназией, составляет у него особую медицинскую задачу».

 Своё мнение по поводу эвтаназии высказал немецкий философ И. Кант. Он писал по этому поводу: «Если больной, долгие годы прикованный к постели, испытывающий жесточайшие страдания, постоянно призывает смерть, которая избавит его от мучений, — не верьте ему, это не есть его действительное желание. Разум, правда, подсказывает ему это, но инстинкт против этого восстает. Если он и взывает к смерти – избавительнице от страданий, — то вместе с тем он всегда требует ещё некоторой отсрочки и постоянно находит повод для того, чтобы отодвинуть окончательный приговор».

 

 

Тема «благой смерти» стала камнем преткновения для многих представителей гуманитарных дисциплин. Смерть – это не только медико-биологическое, но и мировоззренческое понятие, отражающее нравственные и юридические позиции людей по отношению к жизни и смерти человека. В медицине различают понятия «умирание» и «смерть». Смерть можно рассматривать со стороны процесса и со стороны результата. Со стороны процесса – это умирание, заканчивающееся неизбежно смертью. Умирание – это процесс необратимых патологических изменений ведущих к наступлению смерти. Со стороны результата – это состояние, характеризующееся необратимостью и может быть зафиксировано как факт. Смерть – это состояние абсолютно противоположное жизни. Если умирание – это процесс перехода от жизни к смерти и как процесс умирание отличается и от жизни и от смерти, то смерть как состояние отлично только от жизни и тождественно собственно смерти. Жизнь заканчивается смертью, то есть жизнь заканчивается процессом умирания и состоянием смерти. Смерть – это момент, когда жизнь заканчивается наступлением смерти, когда процесс заканчивается состоянием. «Смертью следует называть состояние, противоположное жизни и чётко обозначать момент, когда заканчивается жизнь и наступает смерть. Процесс перехода от жизни к смерти следует называть умиранием, и его надо отличать и от жизни и от смерти».

 

Смерть неизбежна, мы не в силах её отменить, но в наших силах сделать процесс умирания достойным человека. Проблема эвтаназии относится к процессу, но не к состоянию. Эвтаназия направлена не против смерти, но и не против жизни, она направлена против процесса умирания, сопровождающегося мучительными страданиями. Смерть обычно рассматривается как процесс, включающий в себя неизбежный результат. Это надо иметь в виду, когда говорят об эвтаназии как лёгкой смерти. Поэтому эвтаназия – это скорее забота об умирающем, чем «убийство из жалости». В статье «Право умирающего человека на прекращение жизни», представленной Советом по этике и судебным делам Американской медицинской ассоциации, отмечается, что люди стали всё чаще задумываться о том, то процесс умирания, сопряжённый с нетрудоспособностью, непереносимой болью и унижением, часто излишне и искусственно продлевается. По данным опросов общественного мнения, 68% респондентов полагают, что человеку, умирающему от неизлечимой болезни, сопряжённой с болью, должна быть предоставлена возможность, прервать свою жизнь раньше, чем закончится естественный ход болезни. Общественный интерес к вопросу о медицинских решениях на границе между жизнью и смертью естественно возрос. Жизнеподдерживающая технология даёт современной медицине возможность предотвращать смерть большинства больных. Поэтому высказываются мнения об отмене удлиняющего жизнь лечения больных в терминальном или постоянно бессознательном состоянии и отказе от него. Всё это имеет отношение к действиям врачей, которые могут заведомо привести к смерти больного. Применимо ли понятие «эвтаназия» или «поддерживаемое самоубийство», когда речь идёт об отмене или отказе от поддерживающего жизнь лечения, или проведении паллиативного лечения, которое может давать побочные эффекты со смертельным исходом.

 

Эвтаназия – это сознательное действие, приводящее к смерти обречённого на мучительное умирание безнадёжно больного человека, безболезненным путём с целью прекращения его страданий. В её основе лежит сострадание. В узком смысле термин «эвтаназия» означает медицинское введения смертельного средства с целью устранения непереносимой и неизлечимой боли.

 

Является ли эвтаназия умерщвлением? Является ли умерщвление добровольным уходом из жизни с помощью специалиста? В этой теме просматриваются не только личное отношение к своей будущей смерти, но и отношение тех, кто будет осуществлять действие, приводящее к смерти. Есть тонкий психологический нюанс, который не позволяет рассматривать эвтаназию как умерщвление. Эвтаназия, как новый способ медицинского решения проблемы смерти есть скорее прекращение жизни, чем умерщвление человека. В медицине допустима эвтаназия, но не умерщвление. Врач по своей профессии не может решиться на умерщвление, пусть даже из милосердных соображений. Допустимо прекращение жизни, но не умерщвление. Это два разных отношения к одному результату, которые могут ассоциироваться и могут не ассоциироваться с профессиональной деятельностью врача. Важно с этической точки зрения, чтобы деятельность врача, связанная с прекращением жизни не превратилась в умерщвление.

 

Необходимо определить этические пределы ответственности медика, а также требуется изучение роли врача в обществе особенно в том случае, если больной желает умереть. Традиционно понятие врача связано с исцелением людей от болезней и травм, с устранением страданий и сохранением жизни. Сегодня возникают такие обстоятельства, в которых врач может действовать так, чтобы ускорить наступление смерти или воздержаться от продления жизни.

 

Биомедицинская этика пытается разрешить конфликт между традиционным и либеральным пониманием роли врача в обществе введением принципа уважения автономии пациента и соответствующего обязательства врача уважать решение больного. Уважение к человеческому достоинству всегда связано с признанием свободы личности делать выбор в соответствии с её духовными ценностями. Биоэтика, как социальный институт признаёт не только субъективно-личностное, но и объективно-социальное измерение возникающих проблем. Речь идёт о социальных последствиях политики, которая будет допускать врачебные действия заведомо приводящие к смерти больного. Остаётся открытым вопрос, этично ли для врача согласие на осуществление эвтаназии. Любой метод, приводящий к смерти, обычно рассматривается, как вредный для больного и несовместимый с деятельностью врача. Разрешение эвтаназии несовместимо с издавна существующим запретом врачей, убивающих своих больных. Доверие общества к врачам базируется на том, что медицина призвана исцелять и её возможности не должны использоваться для приближения смерти. Запрещение убийства является попыткой защитить врача от зла и имеет не только практическое, но и символическое значение, для сохранения социального статуса медицины. В определённых случаях поддерживаемое врачом самоубийство или проведение эвтаназии может выглядеть с его субъективно-личностных позиций милосердным, однако с объективно-социальных позиций эта деятельность может нанести вред медицинской профессии и поэтому не может быть оправданной. Здесь можно зафиксировать противоречие между субъективным и объективным, личностным и социальным в деятельности врача. Необходимо также зафиксировать неизбежность в определённых случаях практического разрешения конфликтов. Однако, вовлечение врача в медицинские вмешательства, приводящие к смерти больного, могут быть разрушительными для самой медицины. Поэтому необходимо более тщательное изучение этой проблемы.

 

Очевидно, что необходимо расширить сферу применения принципа Гиппократа «не навреди» для характеристики деятельности врача не только по отношению к конкретному больному, но и по отношению к медицине. Вред не должен быть нанесен ни больному, ни медицинской профессии. Поэтому принцип Гиппократа не надо отменять. В той мере, в какой принцип «не навреди» может быть формализован или ослаблен в субъективно-личностной сфере деятельности врача, в той же мере он должен быть усилен содержательно в объективно-социальной сфере, в которой принцип «не навреди» совпадает с принципом защиты социального статуса медицины.

 

Современные биомедицинские технологии, включая реаниматологию, позволяют интенсифицировать возможности продления жизни, не давая человеку умереть. При этом умирающие люди, замечая постепенное разрушение своей естественной природы, подвергаются физическим и моральным страданиям. Из активного субъекта, обладающего «правом на жизнь», умирающий человек превращается в пассивный объект, которому искусственно замедляют наступление смерти. Для пассивного объекта, когда процесс умирания находится под внеличностным контролем, «право на жизнь» теряет свой смысл, но приобретает смысл другое право – «право на смерть». «Зона неопределенности» оказывается зоной переосмысления смыслов, в центре которой остается идея «прав человека». Право на жизнь предполагает возможность каждого человека самостоятельно распоряжаться жизнью, вплоть до прекращения жизни. Медицина, работающая в режиме управления процессом умирания, отодвигая «момент» смерти, приобретает право распоряжаться жизнью, которое оборачивается правом принимать решение о смерти человека. Имеет ли человек «право на смерть», то есть право в данном случае безнадежно больного на помощь врачей в обеспечении ему лёгкой безболезненно смерти?

 

Эвтаназия так или иначе входит в практику современного здравоохранения. Эвтаназия как определенное действие, направленное на решение проблемы прекращения жизни, протекает в двух основных формах. Различают активную и пассивную формы эвтаназии. Данное различие имеет не только глубокий моральный смысл, но и юридическое значение.

 

Активная эвтаназия – это преднамеренное вмешательство с целью прервать жизнь пациента, например, путём инъекции средства, вызывающего летальный эффект. В данном случае действие врача является непосредственной причиной смерти.

 

Пассивная эвтаназия – это прекращение оказания медицинской помощи, например, отказ от жизнеподдерживающего лечения, когда оно либо прекращается, либо вообще не начинается, с целью ускорения наступления естественно смерти. В медицинской практике часто встречается пассивная форма эвтаназии, когда приходится в силу бессмысленности жизнеподдерживающего лечения, признать, что «медицина здесь бессильна». Пассивная эвтаназия отличается от активной эвтаназии по форме участия врача, это отличие между действием и бездействием. Наступление смерти может ускоряться не за счёт вмешательства, а по причине отказа от действия. Встречается термин «удвоенная эвтаназия» — это проведение паллиативного лечения, которое может давать побочные эффекты со смертельным исходом. Непосредственной целью может быть устранение боли и страданий, однако при этом заранее известно, что такое лечение опосредованно приводит к смерти пациента.

 

Различают три формы активной эвтаназии.

 

Убийство из сострадания, или так называемое «милосердное убийство». В данном случае жизнь безнадежно больного, обреченного на мучительную смерть, прерывается врачом. Часто не имеет значение, есть согласие или нет самого умирающего, например, от травмы несовместимой с жизнью.

 

Добровольная эвтаназия. В данном случае эвтаназия осуществляется по просьбе больного, или так называемого «компетентного пациента». Под компетентностью понимается способность пациента принимать самостоятельное решение. Недобровольная эвтаназия проводится с некомпетентным пациентом по просьбе родственников или опекунов.

 

Самоубийство при помощи врача, или так называемое «ассистирование при самоубийстве». В данном случае эвтаназия осуществляется не врачом, но при содействии врача. Врач передает в руки пациента средство, позволяющее тому покончить собой, или, например, информацию о летальной дозе назначаемого снотворного. Поддерживаемое самоубийство предусматривает содействие врача наступлению смерти пациента.

 

По проблеме эвтаназии сформировались две противоположные позиции, которые могут быть обозначены как либеральная и консервативная.

 

Либеральная позиция исходит из принципа: достойно жить, достойно умереть. Считается, что эвтаназия всегда была, есть и будет. Либеральная идеология рассматривает эвтаназию через призму человеческого права – право умереть, если смерть – единственное избавление от страданий безнадежно больного. Было бы безнравственно желать мучительной смерти для обречённого больного. Было бы гуманно рассматривать помощь больному, просящему лёгкой смерти, если боль неустранима.

 

В праве на смерть соблюдается принцип уважения автономии пациента и обязательство врача считаться с выбором пациента. В пользу признания добровольной эвтаназии в качестве аргумента рассматривается сострадание, безграничность которого включает предложение врачом смерти и, с другой стороны, право на предельную самодетерминацию личности, то есть право человека в безнадёжном состоянии самому определять время собственно смерти. Более конкретные аргументы приводит член-корреспондент АМН РФ, профессор Долецкий. Эвтаназия справедлива по отношению к неизлечимым больным, парализованным больным – дебилам, к новорожденным с атрофированным мозгом. Необходимо соблюдать два условия: если страдания невозможно устранить известными средствами, и если болезнь неизбежно приведет к деградации личности.

 Консервативная позиция по проблеме эвтаназии исходит из принципа неприкосновенности и святости человеческой жизни. Эвтаназия рассматривается как превращённая форма убийства, юридическое признание которой приведёт к разрушению социальных и нравственных позиций медицины. Отрицательное отношение к эвтаназии выражается подчас в резкой форме: врачи не должны быть палачами.

 

 Консервативная идеология опирается на врачебную этику Гиппократа, которая запрещает врачам убийство или использование своего знания для того, чтобы вызывать «лёгкую» смерть больного. «Смерть с участием врача» или «ассистирование при самоубийстве» недопустимо. Противники эвтаназии выдвигают следующие аргументы. Во-первых, эвтаназия противоречит принципу «пока есть жизнь, есть надежда». Никогда нельзя исключать возможность «самопроизвольного излечения» от рака, то есть спонтанной регрессии опухоли. Во-вторых, при эвтаназии возможны диагностические ошибки или злоупотребления со стороны медперсонала, членов семьи или других заинтересованных лиц. В-третьих, принятие эвтаназии может оказаться препятствием на пути развития медицины. «Борьба со смертью» является не только символом медицины, но и внутренним стимулом её развития. Социальное предназначение медицины, как отмечает И.В. Силуянова, всегда выражалось в борьбе за жизнь человека. В этой борьбе заключается её нравственная сверхзадача. Сопротивление неизбежности смерти всегда вызывало уважение и доверие к врачу. Признание эвтаназии приведёт к разрушению моральных оснований врачевания. Вопрос ставится так: «Сохранит ли медицина свои социальные позиции, когда система здравоохранения «породит» институт смертообеспечения?».

 

 Религиозный аргумент против легализации эвтаназии исходит из признания святости человеческой жизни. Консервативная позиция в оценке эвтаназии характерна и для этики православного христианства, которая принципиально «отвергает возможность намеренного прерывания жизни умирающего пациента, рассматривая это действие как особый случай убийства, если оно было принято без ведома и согласия пациента, или самоубийство, если оно санкционировано самим пациентом». Позиция Церкви по вопросу эвтаназии вполне ясная и недвусмысленная. Ни самоубийство, ни убийство даже по собственно просьбе умирающего никогда не могут быть одобрены Церковью. Если смерть рассматривать не как аннигиляцию человеческого существования, а как переход его в иное состояние, то необходимость искусственного поддержания жизни во многих случаях будет вызывать серьёзные сомнения. Что такое действительная жизнь, каков смысл физического и духовного измерения человеческой жизни? Православный богослов В.И. Несмелов писал: «Ведь физическая смерть человека является не переходом в новую жизнь, а последним моментом действительной жизни. Этого рокового смысла смерти никогда и ни в коем случае не может изменить вера в бессмертие человеческого духа, потому, что если по смерти человека дух его и будет существовать, то жить-то человеческой жизнью он все-таки не будет».

 

 Таким образом, по проблеме эвтаназии в общественном сознании существуют противоположные позиции: против эвтаназии и за проведение эвтаназии. Единого мнения по проблеме легализации эвтаназии нет ни в одной стране мира. Во всём мире идут бурные дискуссии: разрешить эвтаназию или запретить её проведение? Если неоказание помощи больному – это преступление, то является ли таковым неоказание помощи умирающему?

 

  ГЛАВА 4. РОЛЬ БИОЭТИКИ В ФОРМИРОВАНИИ ОТНОШЕНИЯ К ЭВТАНАЗИИ

 

 Если размышлять об эвтаназии с точки зрения философии, в частности, с точки зрения диалектического принципа конкретности истины, который гласит: абстрактной истины нет, истина всегда конкретна, то это вопрос о конкретных условиях, когда эвтаназия недопустима и конкретных условиях, когда эвтаназия допустима. При этом надо учитывать не только человеческие права больного, но и права врача, а также готовность или неготовность общества к проведению эвтаназии. Известно, что в условиях эпидемий проводятся карантинные мероприятия, когда права отдельных лиц неизбежно ущемляются, но общество в целом находится в выигрыше. Законодательное запрещение эвтаназии может быть благом для общества, но при этом будут ущемляться права отдельных лиц. Разрешение эвтаназии может быть уподоблено снятию карантинных мероприятий, проведение которых зависит от многих факторов. Ю.М. Хрусталёв предлагает рассматривать эвтаназию с точки зрения философии в едином русле с проблемой поиска смысла жизни: его постижения и утраты. «Вопрос ставится таким образом: имею ли я лично право на эвтаназию?… И речь идёт не о праве на смерть (она естественна), а именно о праве на эвтаназию – лёгкую смерть по желанию самого человека». Данная ситуация порождает вопрос о том, что общество, легализуя право на эвтаназию, возможно покушается на самоценность человеческой жизни. «Думается, – нет. Благоговение перед жизнью, бережное отношение человека к собственной жизни и жизни других людей как земной высшей ценности, не должно лишать индивида его естественного личного права на свободное самоопределение: как жить и как умереть!… Это, своего рода, философская проблема о возможности обеспечения свободы человеческому разуму и совести. Общественное согласие на правомерность и нравственность эвтаназии можно понимать как восхождение на качественно новый уровень общественного самосознания, когда будет достигнут приоритет гуманистических ценностей над целесообразностью». Если в одних странах идут только острые философские дискуссии, то в других странах – в Нидерландах (1992г) и в Австралии (1997г) – эвтаназия вошла в практику здравоохранения. Более десяти тысяч пациентов медицинских учреждений в Нидерландах ежегодно уходят из жизни методами эвтаназии.

 

 Вопрос о перспективах внедрения эвтаназии в повседневную клиническую практику остаётся открытым. Жизнь и смерть взаимосвязаны, в обществе они должны быть коэволюционны и достойны друг друга. Общество никогда не будет безразлично к человеческой жизни и человеческой смерти. А.П. Зильбер пишет: «Обычная смерть человека часто бывает столь мучительной, что выглядит, как незаслуженная кара за добропорядочную жизнь, поэтому эвтаназию следовало бы предпочесть. Однако во многих случаях нашей повседневной практики эвтаназия не может быть сегодня внедрена как система общества и медицины». Эвтаназия может применяться не как система, а лишь в порядке исключения, согласованного с местными этическими комитетами. Проведение эвтаназии должно быть строго индивидуализировано. Ю.М. Хрусталёв также подчёркивает необходимость развития такого самосознания у людей, которое позволило бы им понять, что врач помогает человеку родиться, что врач помогает человеку быть здоровым всю его жизнь, и что он, врач, должен помочь человеку по-человечески уйти из жизни. Этот вопрос во многом остаётся главным в биомедицинской этике. Поэтому врачебную деятельность, включающую в себя этические и правовые проблемы, никогда нельзя будет унифицировать, то есть лишить врача права быть личностью. Таким образом, эвтаназия не может носить массовый характер как система медицинской практики. Более того, применение эвтаназии является уголовным преступлением. Однако, как считают А.П. Зильбер и Ю.М. Хрусталёв, эвтаназия неизбежно должна стать когда-нибудь общепринятой системой в медицинской практике просвещенного общества. Для того чтобы мучительная смерть и умирание исчезли из жизни людей и сохранились только в истории необходимо заниматься воспитанием достойного поведения человека перед лицом смерти.

 

 Задача биоэтики в этом плане состоит в том, чтобы обезопасить принцип эвтаназии от любых злоупотреблений, чтобы вера в «благую смерть» как новое божество не могло превратиться в идолопоклонство, в новое цивилизованное язычество со своим медикализированным ритуалом жертвоприношения. Биоэтика должна быть и оставаться философией жизни, а не этикой смерти. В этом её человечность и величие. Есть задачи биоэтики, решение которых невозможно без обращения к философии. Только философия может раскрыть величие биоэтики и защитить её человечность, показывая, что медицина имеет дело не с биологическим индивидом, а всегда с уникальной личностью. Н. Бердяев подчеркивал, что без философского мышления всегда есть опасность «сужения сознания», которое может «вызывать одержимость одной идеей». Тогда, как в нашем случае, идея «благой смерти» из духовного освобождения от страха смерти может превратиться в новую форму рабства или идолопоклонства. Идолы, которым поклоняется человек, всегда принимали образы добра. Зло является не только в открытом виде, но и в образе добра. «Духовное освобождение есть всегда обращение к большей глубине, чем духовное начало в человеке, обращение к Богу. Но и обращение к Богу может быть поражено болезнью и превратиться в идолопоклонство». Критическая функция философии «расширяет» сознание и тем самым позволяет видеть в человеке личность. «Духовное освобождение человека есть реализация личности в человеке. Это есть достижение целостности».

 

  ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

  Таким образом, философские размышления о жизни и смерти оказывается необходимыми для решения конкретных проблем, связанных с процессом умирания, определения момента наступления смерти и преодоления страха смерти. Философия как потребность человеческого духа позволяет человеку оставаться личностью перед лицом смерти, то есть оставаться честным и мужественным, рациональным и духовным, без утраты личного достоинства.

 

 

 СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

 

 

Акопов В.И. Этические, правовые и медицинские проблемы эвтаназии // Медицинское право и этика. 2000. №1.

 

  1. Дубровский Д.И. Смысл смерти и достоинство личности // Философские науки. 1990. № 6.

     

  2. Быков С. Что думают об эвтаназии врачи? // Врач. 1994. №4.

     

  3. Громов А. Эвтаназия // Врач. 1993. № 9.

     

  4. Орлов А.Н. Милосердна ли легкая смерть. Красноярск, 1995.

     

  5. Эвтаназия и медицина: проблема совместимости // Мед. газета. 08.10.99.

     

  6. Силуянова И.В. Биоэтика в России: ценности и законы. М., 1997.

     

  7. Хрусталев Ю.М. Эвтаназия: сущность и проблемы, взгляд в будущее // Философские науки. 2003. № 7.

     

Жизнь | Краткий Философский Словарь | Онлайн словари по философии

ЖИЗНЬ —особая форма  существования, характеризуемая  целостностью и способностью к  самоорганизации. Жизнь есть  специфический способ разрешения  противоречий внешнего и внутреннего, части и целого, конечного и бесконечного. Представления о жизни в  философии складывались в рамках  гилозоизма, витализма, креационизма, телеологизма, организмизма.  Гилозоизм, признающий «жизнь»  неотъемлемым свойством материи во всех ее проявлениях, отличен от  витализма, помещающего «жизненную силу» в косную материю. Организмические теории связаны с  пониманием жизни как органической  целостности, где невозможно  существование частей вне целого. В одной из разновидностей организмизма  «холизме» — «философии  целостности» (Н. Смэтс) — жизнь  рассматривается как процесс творческой  эволюции, в ходе которой возникают целостности различного уровня,  носителем которых является поле.  Целое, синтезирующее в себе  объективное и субъективное, носит  мистический характер. Высшей  формой целостности является  личность. Теория эмерджентной  эволюции (С. Александер, К.  Морган) — один из вариантов теле ологизма в понимании живого. Все живое рассматривается как результат качественных  изменений (эмерджентов),  происходящих в результате действия  идеальной силы — «низуса» — суть которого заключается в  стремлении к высшему, к божеству.  Концепция Тейяра де Шардена  рассматривает жизнь как  эволюционный процесс, охватывающий «преджизнь» (литосфера), жизнь (биосфера) и феномен человека (ноосфера). Духовное начало — источник целостности -—  имманентно всему существующему и является движущей силой  эволюции. В философии А.Бергсона жизнь рассматривается в  качестве космической силы —  жизненного порыва, основы  непрерывного творчества новых  жизненных форм. В «философии жизни» она выступает как целостная реальность, преодолевающая  противоположность духа и материи и  постигаемая интуитивно. Жизнь  рассматривается в качестве  противопоставления естественного —  «искусственному», культуре; творчества — нормативности, тотальности рода — атомизированному индивиду,  интуитивно-познаваемого —  рациональному. В современной философии  наблюдается тенденция перехода от интерпретации жизни как  космического явления к ее «оповседневниванию». В работах Э. Гуссерля  понятие жизни, так же как и понятие культуры и понятие природы,  оцениваются как схематизации той  первичной очевидности, которая  выражается в понятии «жизненного  мира», мира в его значимости для  отдельного человека.

Философ Вячеслав Моисеев о феномене жизни — Реальное время

Вячеслав Моисеев — о теории струн, феномене жизни и философии всеединства

«Самый первый подход для описания феноменологии жизни — это просто перечислить признаки живых организмов: способность самодвижения, размножения, питания, роста, эволюции. И часто в биологии этим перечнем ограничиваются, но понятно, что это неглубокий подход. Это только первое прикосновение. Для науки стоит задача как-то обобщить эти разные феномены и признаки живого и выйти на какую-то сущность. А вот здесь уже большая проблема», — рассуждает философ Вячеслав Моисеев. В интервью «Реальному времени» он рассказал о том, как этот вопрос решают разные направления современного философского знания.

«В нашей культуре нет единого знания. Это порождает неадекватный образ знаний о мире»

— Вячеслав Иванович, философы, биологи, физики нередко объявляют свою область знаний ключевой в науке. Кто из них прав?

— Если научная дисциплина выходит на первый план, то есть оказывает преимущественное влияние на другие науки, то она и является ключевой. Допустим, в первой четверти XX века была революция в физике — создание квантовой механики, теории относительности. Конечно, эта дисциплина была ключевой. В настоящее время ключевой областью науки может быть построение модели искусственного интеллекта.

Получается такое чисто ситуативное, временное влияние какой-то одной области знаний. Но если говорить глобально, то мне представляется так, что реальность едина, поэтому знание об этой реальности тоже должно носить единый характер. Отдельные дисциплины — это просто разные стороны единого знания. К сожалению, в нашей культуре единого знания нет. Научное знание чрезвычайно специализировано, очень затруднено сообщение между разными дисциплинами. Это уже по определению порождает неадекватный образ знаний о мире.

Философия в какой-то степени должна была бы играть роль такого интегратора знания. И пока отдельные науки не отделились от нее, она выполняла такую функцию, но с XIX века происходит мощная специализация, возникновение отдельных научных дисциплин. Они выходят из состава философии, и сегодня получается такая парадоксальная ситуация, что философия — это общее без частного, а отдельные науки — частное без общего. В итоге происходит распад единой конструкции на общее и частное, которые не связаны между собой.

Фото Максима Платонова
В первой четверти XX века была революция в физике — создание квантовой механики, теории относительности. Конечно, эта дисциплина была ключевой. В настоящее время ключевой областью науки может быть построение модели искусственного интеллекта

Поэтому, с моей точки зрения, важнейшей задачей современной науки является усиление интегративных тенденций и движения к созданию какой-то интегральной науки или интегративного знания. Какая разница, как его называть, главное, чтобы оно носило синтетический характер, который бы интегрировал разные научные дисциплины.

— Какие появились новые области науки, которые пытаются сейчас соединить разрозненные области знаний? И какая область знаний развивается активнее всего и дает новые идеи для фундаментальных открытий в науке?

— В XX веке стали появляться такие синтетические науки. Это, например, кибернетика, синергетика, теория систем (или системный подход), экология и так далее. Но в последнее время эта тенденция как-то ослабла. Не знаю, с чем это связано, может быть, идет вторая волна специализации культуры.

Но все-таки интегративные тренды не исчезли. В последнее время появились когнитивные науки, очень активно развивается направление искусственного интеллекта — и влияет на многие другие направления. Кроме того, в самой физике есть направление к объединению квантовой механики и теории относительности, это то, что называется «теорией великого объединения». С точки зрения большинства физиков, наиболее перспективная теория — это теория суперструн.

Интегративные тенденции есть, но мне кажется, что они недостаточны. Сейчас нужно усиливать их и делать это движение более содержательным. Потому что идущие сегодня интеграции специализируются в каких-то частных направлениях, то есть возникают такие частные синтезы. Довольно сложно сегодня выйти опять на более интегральный синтез, который охватывал бы эти частные синтезы, выступал бы как синтез второго порядка.

Фото medium.com
Было предложено рассматривать элементарные объекты не как точечные, а как протяженные, которые находятся в некотором колебательном режиме, колеблются, вибрируют, как струна. В ней может возникать как главный тон, так и множество обертонов, то есть какой-то спектр разных частот, разных энергий

— Теория струн существует уже почти полвека, но о ней по-прежнему мало кто знает. В чем ее суть?

— Лично я довольно скептически отношусь к этому направлению, так же как и английский физик Роджер Пенроуз, например. Не все физики поддерживают идею, что эта теория окажется на самом деле выражением синтеза в науке. Но если говорить о ней, то лучше всего прочитать книгу Брайана Грина «Элегантная Вселенная». Главная идея этой теории в том, чтобы рассматривать в качестве элементарных объектов в физике не точечные объекты, которые не обладают размерами. В более стандартном подходе элементарные частицы моделируются как точки, а это вызывает ряд проблем, связанных с тем, что в самой этой элементарной частице может быть бесконечная энергия, непонятно, как здесь могут работать законы электродинамики и так далее. С таким подходом резко затрудняется возможность синтеза с теорией относительности.

Поэтому было предложено рассматривать элементарные объекты не как точечные, а как протяженные, которые находятся в некотором колебательном режиме, колеблются, вибрируют, как струна. В ней может возникать как главный тон, так и множество обертонов, то есть какой-то спектр разных частот, разных энергий. И если положить в основание такие протяженные колеблющиеся элементы, которые были названы «струнами» (или «бранами»), то тогда решается ряд математических задач в синтезе теории относительности и квантовой механики. В частности, решается проблема расходимости, возникновения бесконечной энергии при расчетах энергии поля в квантовой теории поля.

«На редукционистском полюсе жизнь сводится к физическому телу. А в интегративных подходах понятие жизни ближе к восточным философиям»

— Как современная философия подходит к понятиям жизни и смерти?

— Здесь огромный разброд и шатания. Вряд ли можно говорить о современной философии как о целостном феномене. Это огромное количество разных школ и направлений. Конечно, можно говорить о господстве каких-то школ в философии, например школы постмодернизма. Но тут же рядом существует интегральный подход американского философа Кена Уилбера, который пытается развивать более интегративные подходы в области философии, психологии и культуры в целом, синтезировать разные теории развития, разные рациональные традиции вместе с иррациональными. Он пытается вводить уровни сознания, пытается их строго описать и так далее. Здесь же есть и редукционистские материалистические направления, которые связаны с философией науки. Конечно, классического жесткого неопозитивизма, наверное, уже нет, потому что постпозитивизм уже оказал большое влияние на ученых. Но сциентизм — это тоже одно из современных направлений, которое считает, что наука — это основа, философия должна опираться на научное познание для построения своих конструкций.

На одном краю спектра философских направлений можно рассмотреть жесткие версии редукционизма. Это такое направление, которое сводит целые более высокого уровня к элементам, из которых они состоят и которые находятся на нижележащем уровне организации. То есть биологические системы сводятся к атомам и молекулам, к физико-химическим процессам, которые протекают в этих системах.

Другой край — это разного рода интегральные традиции в философии. Здесь будет и русская философия всеединства, которую когда-то основал Владимир Сергеевич Соловьев. Последним ее представителем был Алексей Федорович Лосев, который умер в конце XX века. Я развиваю направление, которое называется философией неовсеединства. Это попытка возродить и развивать далее идеи русской и мировой философии всеединства. Можно вспомнить тот же интегральный подход Уилбера, это такой противоположный полюс максимальной интегративности по отношению к редукционизму.

Кадр из документального фильма В. Косаковского «Лосев» / rusmir.media
Другой край — это разного рода интегральные традиции в философии. Здесь будет и русская философия всеединства, которую когда-то основал Владимир Сергеевич Соловьев. Последним ее представителем был Алексей Федорович Лосев, который умер в конце XX века

Если говорить о крайнем редукционистском полюсе, то, конечно, жизнь здесь рассматривается так же, как и в современной биологии и науке. Жизнь сводится, редуцируется к физическому телу. А само физическое тело, которое тоже состоит из множества уровней организации — это атомы, клетки, ткани, органы, организм, популяции, биосфера, — все это обрушивается до самого нижнего уровня организации, до атомов и молекул, до физических и химических реакций. Поэтому феномен жизни тут определяется как сложная физико-химическая система. То есть, по сути, живое понимается как неживое, как специфичное неживое.

А в интегративных подходах понятие жизни ближе к восточным философиям, к восточной метафизике, индийской философии, где феномен жизни рассматривается как такое многослойное многоуровневое образование, по отношению к которому наше физическое тело — только самый нижний уровень организации. И сущность живого находится на более высоких уровнях организации, которые могут принадлежать другой материальности, не чисто физической материи, но все-таки еще материи, просто она другого типа. И также сущность живого принадлежит вообще каким-то нематериальным, идеальным, духовным областям.

«Чтобы выразить сущность живого, нужна какая-то математическая модель. Но в математике для этого нет подходящих средств»

— По каким признакам вообще можно отличить живое существо от неживой материи?

С одной стороны, есть разные внешние признаки живого, которые мы наблюдаем у живых организмов и которые отсутствуют у неживых объектов. Это можно назвать феноменологией живого. Мы видим, что живое способно к самодвижению. Мы чувствуем, что когда падает камень, он падает под действием какой-то внешней силы. Эта внешняя сила проявляется и его толкает, а когда, например, кошка встает и переходит из одного места в другое, мы чувствуем, что она двигает сама себя.

Самый первый подход для описания феноменологии жизни — это просто перечислить признаки живых организмов: способность самодвижения, способность размножения, способность питания, роста, эволюции. Можно долго перечислять такие признаки. И часто в биологии ограничиваются как раз вот этим перечнем, но понятно, что это неглубокий подход. Это только первое прикосновение. Для науки стоит задача как-то обобщить эти разные феномены и признаки живого и выйти на какую-то сущность. А вот здесь уже большая проблема.

С одной стороны, мы имеем ответы всех народов и всех религий, что сущностью жизни является душа. И здесь очень простая формула живого — это тело плюс душа. Тело принадлежит физической материи, а душа — какое-то другое начало. По поводу нее можно спорить, но это точно другое начало. Возникновение жизни — это объединение души и тела, а смерть — это их распад, отделение души от тела. Но каким образом выразить в науке концепт души и стоит ли его вообще выражать? Тут в философии уже начинается разнобой. Есть два направления в философии биологии — редукционизм и холизм.

Фото Дмитрия Резнова
Мы видим, что живое способно к самодвижению. Мы чувствуем, что когда падает камень, он падает под действием какой-то внешней силы. Эта внешняя сила проявляется и его толкает, а когда, например, кошка встает и переходит из одного места в другое, мы чувствуем, что она двигает сама себя

Про редукционизм я уже говорил, это попытка свести все к атомам и молекулам. Для редукционистов ответ на вопрос о жизни относительно прост. Они говорят, что живое — это неживое, что биологическая система — это просто сложная физико-химическая система и нам не нужно ничего, кроме законов физики и химии, чтобы объяснить сущность живого. По большому счету для них биология — это прикладная физика, как самостоятельной дисциплины ее не существует.

А холизм (от греческого «холос») — это учение о целом. Холисты — сторонники того, что живое обладает неким новым качеством, которое отсутствует у неживого. Они связывают это с философией целого. Что такое целое? Это сумма частей, которая рождает новое качество, отсутствующее у этих частей по отдельности. Это качество еще называют эмерджентным, от английского to emerge — возникать, впервые появляться. То есть это то новое качество, которое появляется у целого, но отсутствует у его элементов. Этим качеством для живой системы как раз является феномен жизни. В этом смысле это не просто какое-то механическое объединение атомов и молекул, а это целое на атомах и молекулах, которое рождает новое качество, качество жизни.

Тогда главная задача — понять это качество, выразить его теми или иными конструкциями. Здесь очень большая проблема, потому что пока вы находитесь в науке, вы должны использовать научные модели для выражения фундаментальных конструкций. А использование научных моделей — это, по сути, математика. У нас нет никакого другого языка для построения моделей, кроме математики. Поэтому, чтобы вам выразить сущность живого как что-то особенное, чтобы выразить это эмерджентное качество, вам нужна какая-то математическая модель. А как только вы обращаетесь к математике, то вы сразу видите, что никаких подходящих средств для выражения феномена души, сознания, внутреннего мира просто нет, потому что вся современная математика была создана под запросы физики. То есть физика начиная с XVII века постоянно требовала от математики создания новых структур, которые можно было бы использовать для описания физических, то есть неорганических процессов.

В математике была создана соответствующая система структур, которая позволяла нам очень хорошо описывать неживое, но так же хорошо не позволяла нам понять феномен жизни. Это был своеобразный смысловой фильтр, надевая который на себя, на свой разум, мы систематически могли познать неживое и систематически отфильтровывали все, что относится к феномену жизни. В итоге у нас такая сложная ситуация.

В. С. Соловьев. Портрет работы Н. А. Ярошенко 1892 года. Фото wikipedia.org
Это очень интересная, оригинальная школа отечественной философии, основателем которой был русский философ Владимир Соловьев. Он прожил довольно немного, 47 лет, но за это время создал огромную философскую школу, которая имеет мировое значение

«Философии всеединства предположила, что в основе любого состояния бытия лежит состояние многообразия тех или иных начал»

— Расскажите подробнее о философии всеединства.

— Это очень интересная, оригинальная школа отечественной философии, основателем которой был русский философ Владимир Соловьев. Он прожил довольно немного, 47 лет, но за это время создал огромную философскую школу, которая имеет мировое значение.

Главной идеей этой философии является концепт всеединства, то есть это состояние максимального синтеза тех или иных начал. Синтезироваться может все что угодно. Это могут быть атомы, которые синтезируются в молекулу, молекулы — в клетку, затем синтезируется организм, общество, сообщества и так далее. И всеединство — это максимальный синтез, который максимален по двум параметрам. Во-первых, он максимален экстенсивно, синтезируя максимальное количество элементов в себе и, во-вторых, он максимален интенсивно, синтезируя элементы максимально органично, встраивая их в высшую органичную целостность.

Для представителей этой философии всеединство — это был своеобразный архетип, эталон, с точки зрения которого они пытались решить все основные вопросы. Например, что такое истина? Истина — это всеединство знания, это единство эмпирического и теоретического познания, разных методов познания. Например, научная теория — это высокое всеединство тех или иных ментальных смысловых частей, из которых состоит эта теория. Что такое общество? Общество — это социальное всеединство, органический синтез на людях, целое на людях. Таким же образом можно рассматривать все остальное. А, например, организмы — это целое на тканях, органах, клетках, это такое биологическое всеединство и так далее. Вопрос состоял в том, что состояние тем более совершенно, чем более оно приближается в синтезе своих элементов к высшему синтезу, к этому всеединству.

Эта школа всеединства особенно интересна тем, что она предложила оригинальное решение фундаментальных философских проблем созданием новой теории многообразия. То есть она предположила, что в основе любого состояния бытия лежит своеобразное состояние многообразия тех или иных начал. И это многообразие может находиться в разных формах, разных степенях. И для того чтобы улучшить это состояние, надо как бы привести его к более совершенному состоянию.

Фото Дмитрия Резнова
Соловьев рассматривает бытие Бога, природу Бога как высшее состояние всеединства, то есть он опять рассматривает этот концепт как состояние мирового и трансмирового многообразия всех начал

Философия всеединства может решить религиозно-философскую проблему. Соловьев рассматривает бытие Бога, природу Бога как высшее состояние всеединства, то есть он опять рассматривает этот концепт как состояние мирового и трансмирового многообразия всех начал. То есть вновь вечная религиозная проблематика, а с другой стороны, прописывание ее так оригинально с точки зрения нового учения о многообразии. В этом плане школа всеединства является своеобразной новой математикой. Учение о многообразии — это то, на чем стоит вся современная математика. То, что называется теорией множеств. Здесь Соловьев предлагает альтернативную холистическую (целостную) теорию множеств, или теорию многообразия.

И в этом плане, если этот проект продолжать дальше, то отсюда вырастает идея новой математики, идея нового учения о числе и нового учения о пространстве. Если мы строим другую, более холистическую теорию многообразия, то эта волна должна пройти по всей науке — и по математике, и по физике, и по всем остальным наукам, потому что они все в конце концов используют определенную теорию многообразия, которая заложена в современной математике. И меняя этот фундамент, Соловьев намечает проект смены вообще типа рациональной культуры в обществе. Построения ее не на философии Аристотеля, а на философии Платона, на более целостном, холистическом подходе.

Матвей Антропов

Справка

Вячеслав Моисеев — доктор философских наук, профессор, специалист в области философии науки, философской логики, философии биологии и медицины, биоэтики. Заведующий кафедрой философии МГМСУ, член правления Московского философского общества, член редколлегии журнала «Соловьевские исследования»

Общество

Life (Стэнфордская энциклопедия философии)

Последние слова, написанные Шелли в его незаконченном стихотворении The «Триумф жизни» были «Тогда что такое жизнь? Я плакал.» Четко Шелли имела в виду это в повседневном смысле, а не в техническом. использование того, что отличает одушевленное от неодушевленного. К.У.М. Смит (1976) в своем The Problem of Life пытается ответить на вопрос, обращаясь к проблеме не только того, как материя может быть живы, но также будьте в сознании. Хотя сознательная, живая материя была проблема для философов-демократов, не для других досократиков, ни для Аристотеля, для которых живые существа парадигматический.«Явление, которое [Аристотелю] казалось больше всего основным в видимом движении мира было единство и настойчивость индивидуального живого существа »(Смит, 1976, стр. 72). Верно, Биология Аристотеля и философия, которую он на ее основе развил, были сложный и прочный (Lennox 2001). Таким образом, для Аристотеля было не проблема жизни, хотя была проблема для атомистского взгляда на природа, которая казалась несовместимой с биологическими явлениями (Rosen 1991). Декарт радикально переосмыслил проблему своим дуализмом материя и разум; жизнь была проблемой, которой следовало найти объяснение. искали в механистических взаимодействиях материи, и вопрос о том, как разум был связан с материей у живых существ.В виде химия развивалась как дисциплина в восемнадцатом и девятнадцатом годах. веками целью наиболее продвинутых мыслителей была разработка объяснительных теории живых существ с точки зрения химической материи и механизмов. Такие попытки того, что следует признать преждевременным сокращением, были сопротивлялись критики, в том числе некоторые виталисты, чьи позиции покрывали широкий спектр от романтических антиматериалистов до химиков, ищущих новый тип ньютоновской силы («жизненная сила») в природе, чтобы материалистов, интуитивно понимавших важность организованного целиком (Fruton 1972, 1999).

Споры между «механистами» и «Виталисты» об отношениях материи и жизни как ну и материя и разум, перетекшие в двадцатый век, особенно в то время, когда биохимики определяли свою область как отдельная дисциплина от химии или физиологии. Четыре книги опубликованные около 1930 г., отражают суть дискуссии (Woodger 1929; Холдейн 1929, 1931; Хогбен 1930). J.S. Холдейн, физиолог, сопротивлялся сведению биологических явлений к механистическим объяснениям, поскольку он видел структуру биологических организмов и их действие не аналогично тому, что было замечено в физических системах.Законы химия и физика были недостаточно надежны, чтобы учесть биология. «Это жизнь, которую мы изучаем в биологии, а не явления, которые могут быть представлены причинными концепциями физики и химия »Холдейн 1931, с. 28). Однако он отвергает поиск для жизненной силы, поскольку это уменьшит сложность биологических явления к единому принципу. Скорее, явления биологии могут следует понимать только в целостной перспективе, верной сложность наблюдается в биологических явлениях.Ланселот Хогбен в своей книга Природа живой материи , посвященная Бертран Рассел выступает за редукционистскую эпистемологию и онтологию. Для Хогбена, как и для Холдейна, сознание рассматривается как неотъемлемая часть проблемы жизни, «исследование природы жизни и природа сознания предполагает необходимость формулирования проблема в правильном направлении »(Hogben 1930, стр. 31–32). Верно, «Нет проблемы философии более фундаментальной, чем природа жизнь »(Хогбен 1930, стр.80). Но для Хогбена природа действительно слава науки в том, что ее ответы всегда неполны, и она не искать окончательности, которую он видел как цель философии. Он не видел необходимо отказаться от редукционистской методологии, которой биохимия была и утверждал, что предположение Уайтхеда о том, что наука будет раскрыть вселенную, соответствующую этическим пристрастиям человека, должно быть перевернутое, и эта философия должна согласовываться с выводами наука. Вудгер видел проблемы в дебатах между механистами и виталистами как сложнее, чем признали обе стороны.Решение будет исходить от признание первостепенной важности биологической организации и уровней биологической организации, «клеткой, поэтому я должен понимать определенный тип биологической организации, а не конкретный объект »(Woodger 1929, стр. 296, курсив в оригинале). Вудгер призвал отказаться от использования слова «жизнь» в научный дискурс на том основании, что «живой организм» вот что нужно было объяснить. Он видел вопрос о том, как возникла жизнь, как находясь вне науки.

Возможно, место, где проблема природы жизни была наиболее актуальной. срочно обратилась была кафедра биохимии в университете Кембриджа.В первой половине двадцатого века под руководство его первого профессора биохимии сэра Уильяма Данна, сэра Фредерика Гоуленда Хопкинса, отдел установил большую часть концептуальных рамки, методологии, а также обучение многих лидеров в поле (Needham & Baldwin 1949; Weatherall and Kamminga 1992; Kamminga & Weatherall 1996; Weatherall & Kamminga 1996; Kamminga 1997; de Chadarevian 2002). Видение Хопкинса возникающих область биохимии заключалась в том, что это была самостоятельная дисциплина (не дополнение к медицине, сельскому хозяйству или прикладной химии), необходимо исследовать все биологические явления на химическом уровне.Более что важно, Хопкинс верил, что, хотя живые существа не не подчиняться никаким физическим или химическим законам, которые они создали что требовало понимания биологических явлений, ограничений и функциональная организация. В своем влиятельном обращении к британцам Ассоциация содействия развитию науки, выданная в 1913 г., Хопкинс. отверг как редукционизм химиков-органиков, пытавшихся вывести in vitro, что должно было произойти in vivo, и крипто-витализм многих физиологи, которые рассматривали протоплазму живых клеток как живую и не сводится к химическому анализу (Hopkins 1913 [1949]).Что Вместо этого Хопкинс предложил рассматривать клетку как химическую машину. подчиняясь законам термодинамики и физической химии в целом, но с организованными молекулярными структурами и функциями. Химия основной метаболизм катализируется и регулируется ферментами, белками катализаторами и вовлечены из-за биологической необходимости в небольшие изменения в структуре и энергии четко определенных химических промежуточных продуктов. В живая клетка — это «не масса материи, состоящая из скопления подобных молекул, но высокодифференцированная система: клетка в современная фразеология физической химии, представляет собой систему сосуществующих фазы разных конституций »(Hopkins 1913 [1949] p.151). Понимание того, как была достигнута организация, было не менее важно как знание того, как происходят химические реакции. Для Хопкинса жизнь «Свойство клетки в целом, потому что оно зависит от организация процессов »(Хопкинс, 1913 [1949] с. 152). Верно, Хопкинс был впечатлен философией Уайтхеда с ее отношения часть / целое и упор на процессы, а не на сущности (Hopkins 1927 [1949]; Kamminga & Weatherall 1996) и сформировал явная основа для исследовательской программы, которую он разработал в Кембридже и стало неявным предположением в исследовательских программах, разработанных многие из студентов, которые там обучались (Prebble & Weber 2003).А член отдела Джозеф Нидхэм стал активно заниматься донести видение Хопкинса до более широкого интеллектуального сообщества, написав на философских основах биохимии (Needham 1925). Он последовал Хопкинса, утверждая, что решающим вопросом больше не является взаимосвязь живой и неживой субстанции, а также разума и тела, биохимия уступает место философии и зарождавшейся тогда нейробиологии, последний вопрос, чтобы он мог сосредоточиться на обучении о живой материи.Еще один сотрудник кафедры биохимии, N.W. Пири занялся вопросом определения жизни и пришел к выводу, что она не может быть адекватно определен списком качеств или даже процессы, так как жизнь «не может быть определена в терминах одного переменная »(Пири, 1937, стр. 21–22). Был вызов для Программа Хопкинса, чтобы выяснить, насколько простые физические и химические законы могут создать сложность живых систем.

В 1930-х годах неофициальная группа, известная как Биотеоретическая Собрание собралось в Кембридже и включало несколько членов отдел биохимии (Джозеф и Дороти Нидхэм и Конрад Уоддингтон), а также ряд других кембриджских ученых (например, кристаллографы Дж.Д. Бернал и Дороти Кроуфорд Ходжкинс) и философы (Дж. Х. Вудгер и Карл Поппер). Эта группа была сознательно исследование философского подхода Уайтхеда с целью построение трансдисциплинарной теоретической и философской биологии которые помогли заложить основу концептуального триумфа молекулярных биология после Второй мировой войны (Abir-Am 1987; de Chadarevian 2002). В Программа исследований Хопкинса была хорошо развита к этому периоду и особенно через Needhams это было связано с работой Биотеоретический сбор, оказавший влияние на Дж.Б.С. Холдейна, сделавшего майор вклад в энзимологию и формирование современной эволюционной синтез или неодарвинизм. Холдейн вместе с Берналом сыграет важная, ранняя роль в выводе беспокойства за пределы природы жизни к его происхождению как предмета научного изучения. Холдейн подозревал, вместе с Пири, что вполне удовлетворительное определение жизни было невозможно, но он утверждал, что материальное определение было разумная цель для науки. Он видел жизнь как «образец химические процессы.Этот узор имеет особые свойства. Это порождает похожий рисунок, как у пламени, но он регулируется как пламя не.» (Холдейн 1947, стр. 56). Использование метафоры пламени для клеточная метаболическая активность подразумевает неравновесный процесс в открытом система, способная к воспроизведению, но также, в пределах метафоры, саморегулирование. В этом Холдейн отразил смещение интереса к выяснение того, как материя и физические законы могут привести к биологическому явления.

Ко времени Второй мировой войны было целесообразно обратиться к этому вопросу. из «что есть жизнь?» в молекулярных терминах и фундаментальных физические законы.Было ясно, что есть несколько различных способов какое вещество в живых системах ведет себя иначе, чем неживые системы. Например, как может быть генетическая информация на молекулярном уровне, учитывая, что ансамбли атомов или молекулы вели себя статистически? Или как биологические системы могли создавать и поддерживать свой внутренний порядок перед лицом императив второго закона термодинамики, что все естественные системы продолжают увеличивать энтропию?

В 1943 году Эрвин Шредингер прочитал серию лекций в Дублинском университете. Институт перспективных исследований, которые были опубликованы как What is Жизнь? в 1944 году (Schrödinger 1944).В этой маленькой книге было главное влияние на развитие биологии двадцатого века, особенно на Фрэнсис Крик, Джеймс Уотсон и другие основатели молекулярной биологии (Джадсон, 1979; Мерфи и О’Нил, 1995). Шредингер не сломался новое основание, как было указано Perutz (1987), а скорее собрал вместе несколько направлений исследований и сформулировал свои вопросы в резкой и провокационной манере. Основываясь на демонстрации Макс Дельбрюк, что размер «мишени» мутаций вызванный рентгеновскими лучами, имел размеры молекулы в тысячу или около того атомов, Шредингер задавался вопросом, как могло случиться так, что устойчивый порядок в молекулах, ответственных за наследственность, когда он хорошо известно, что статистические ансамбли молекул быстро стали неупорядоченный (с повышенной энтропией, как предсказывает второй закон термодинамика).Тогда проблема наследственности была переформулирована в На молекулярном уровне, как порядок может привести к порядку? Другой главной темой, волновавшей Шредингера, была термодинамика живого вещи в целом, то есть как они могли создать порядок из беспорядка через их метаболизм? Ответив на эти два конкретных вопросы с точки зрения физика, которые искал Шредингер чтобы ответить на большой вопрос, что такое жизнь?

Это был ответ на первый вопрос, привлекший внимание. основоположников новой биологии.Шредингер утверждал, что молекулярный материал должен был быть «апериодическим» твердым телом, имеющим встроил в его структуру «миниатюрный код». структура составляющих атомов, составляющих молекулу наследственности, будет не иметь простой периодический повторяющийся порядок одних и тех же составляющих или субъединицы, а скорее будут иметь порядок более высокого уровня из-за паттерна его молекулярных субъединиц; это был более высокий уровень, но апериодический порядок который будет содержать закодированную информацию о наследственности. Разъяснение структуры ДНК и взрыв нашего понимания молекулярная генетика затмила другую, но равнялась Шредингеру, стороны аргумента, а именно, что наиболее важный аспект метаболизм заключается в том, что он представляет собой способ клетки справляться со всеми энтропия, которую он не может не производить по мере того, как строит свою внутреннюю порядка, что Шредингер назвал «негэнтропией».Он отметил, что клетка должна поддерживать себя в состоянии, отличном от равновесия, поскольку термодинамическое равновесие — это само определение смерти. Создавая внутренний порядок и организация внутри живой системы (клетки, организмов или экосистем) метаболическая активность должна производить больше беспорядок в окружающей среде, такой, что второй закон не нарушается. Он связал два понятия: порядок от порядка и порядок от беспорядка, вместе утверждая, что «удивительный дар организма — концентрируя на себе «поток порядка» и, таким образом, избежать распада в атомном хаосе — пить порядок »из подходящей среды — кажется, связанных с наличием «апериодических твердых тел», молекулы хромосом, которые, несомненно, представляют наивысшую степень хорошо упорядоченная атомная ассоциация, о которой мы знаем — намного выше, чем обычный периодический кристалл — в силу индивидуальной роли здесь играет каждый атом и каждый радикал »(Schrödinger 1944, 77).Хотя Шредингер давал ответ физика на вопрос, он не ограничился только вопросом о том, что отличил живое от неживого и в эпилоге размышляет о свободе воли и сознания. Как и многие предыдущие попытки обратиться к природе жизни, проблема сознания была Шрёдингер тоже видел связь с самой жизнью.

Влияние тонкого объема Шредингера на поколение физики и химики, увлеченные биологией и основавшие молекулярная биология хорошо описана (Judson 1979; Kay 2000).Знания о белках и нуклеиновых кислотах, составляющих основу жизни системы продолжают получать ускоренными темпами, при этом секвенирование генома человека как важная веха на этом пути открытие. «Самовоспроизводящаяся» ДНК стала основным метафора для понимания всей жизни. Мир делится на репликаторы, которые рассматриваются как фундаментальные и управляющие развития и быть основным уровнем действий для естественных селекции и взаимодействующих, молекул и структур, кодируемых репликаторы (Докинз, 1976, 1989).Действительно, Докинз низводит организмы до статуса эпифеноменальных генных носителей или машин выживания. А реакция на то, что воспринимается как чрезмерный акцент на репликация нуклеиновых кислот (см., например, Keller 1995, 2002; Moss 2003). В частности, теоретики систем развития приводили доводы в пользу причинный плюрализм в эволюционной биологии и эволюционной биологии (см. и ссылки в Oyama, Griffiths, & Gray 2001). Тем не менее быстрый прогресс в секвенировании генов дает фундаментальное понимание во взаимосвязь генов и морфологии и добавил важные измерения нашего понимания эволюционных явлений (см. пример Graur & Li 2000; Кэрролл, Гренье и Уитерби 2001).

Менее известно о более чем полувековой работе, вдохновленной части, другой столп аргумента Шредингера, а именно, как организмы получают порядок от беспорядка благодаря термодинамике открытого системы далеки от равновесия (Schneider & Kay 1995). Видный среди первых исследователей такой неравновесной термодинамики был Илья Пригожин (1947). Пригожин оказал влияние на Дж. Д. Бернала в его творчестве 1947 г. лекции о физических основах жизни, чтобы начать понимать, как организмы производили свой внутренний порядок, в то время как влияли на их окружающей среды не только своей деятельностью, но и созданным беспорядком в нем (Бернал, 1951).Гарольд Моровиц прямо обратился к проблеме поток энергии и производство биологической организации, впоследствии обобщены различными способами (Morowitz 1968; Peacocke 1983; Brooks and Wiley 1986: Wicken 1987; Schneider 1993; Swenson 2000; Моровиц 2002). Внутренний порядок может быть произведен градиентами энергии (материя / энергия). протекает через живые системы. Созданные таким образом конструкции помогают не только рисовать больше энергии через систему, продлить время удержания в системы, но также рассеивают деградированную энергию или энтропию в окружающей среде, тем самым выплачивая «энтропийный долг Шредингера».” Таким образом, живые системы рассматриваются как пример более общего феномена диссипативные структуры. «С помощью этой энергии и материи обмен с окружающей средой, система сохраняет свой внутренний неравновесие, а неравновесие, в свою очередь, поддерживает обмен процесс…. Диссипативная структура постоянно обновляется и поддерживает особый динамический режим, глобально стабильное пространство-время структура »(Янч, 1980). Однако термодинамика может иметь дело только с с возможностью того, что что-то может произойти спонтанно; будь то явления самоорганизации зависят от конкретных условия (начальные и граничные), а также отношения между компоненты (Williams & Frausto da Silva 1999).

Рассмотрение ячейки как термодинамической «диссипативной структуры» не следует рассматривать как сводящую ячейку к физике, как Бернал указал, скорее, более богатая физика того, что Уоррен Уивер назвал «Организованная сложность» (в отличие от простого порядка или «Неорганизованная сложность») (Weaver 1948 г.). Развитие этой «новой» физики открытого систем и возникающих в них диссипативных структур. осуществление развития, которое предвидел Шредингер (Rosen 2000).Диссипативные структуры в физических и химических системах — это явления. которые объясняются неравновесной термодинамикой (Пригожин и Стенгерс 1984). Эмерджентные, самоорганизующиеся пространственно-временные паттерны наблюдаемые в реакции Белоусова-Жаботинского, также наблюдаются в биологические системы (такие как скопление слизистой плесени или электрические закономерности сердечной деятельности) (Tyson 1976; Sole and Goodwin 2000). Действительно, родственные феномены самоорганизации пронизывают биологию. (Камазин и др., 2001). Подобные явления наблюдаются не только в клетках и организмов, но в экосистемах, что подкрепляет представление о том, что требуется более широкая системная перспектива как часть новой физики (Уланович 1997).Важное значение для таких явлений имеет динамика нелинейные взаимодействия (где реакции системы могут быть очень больше, чем стимул) и автокаталитические циклы (последовательности реакций которые закрыты сами по себе и в которых большее количество одного или больше исходных материалов производится с помощью процессов). Учитывая, что катализаторы в биологических системах закодированы в генах ДНК, один место, чтобы начать определять жизнь, — это рассматривать живые системы как информированные, автокаталитические циклические сущности, которые развиваются и развиваются в двойственных диктат второго закона термодинамики и естественного отбора (Depew & Weber 1995; Weber & Depew 1996).Такой подход нередуктивно связывает явления живых систем с основными законы физики и химии (Harold 2001). Другие интуитивно понимают, что даже более богатая физика необходима, чтобы адекватно уловить самоорганизующиеся явления, наблюдаемые в биологии, и предполагают, что «Четвертый закон» термодинамики о таких явлениях может в конечном итоге быть необходимо (Кауфман 1993, 1995, 2000). В любом случае, все больше инструментов, разрабатываемых для «наук о сложности »и используются для разработки более совершенных моделей живые системы (Depew & Weber 1995; Kauffman 2000).Роберт Розен напомнил нам, что сложность — это не сама жизнь, а то, что он называет «Среда обитания», и что нам нужно сосредоточить свое внимание на реляционном. «Организация по своей сути включает функции и их взаимосвязи »(Rosen 1991, 280). Будь то существующих наук о сложности достаточно или более новой концептуальной структура необходима, еще предстоит выяснить (Harold 2001). Живые существа проявлять сложную, функциональную организацию и способность становиться больше адаптировались к окружающей среде на протяжении поколений, и это явление представляют собой вызов физически обоснованным объяснениям, основанным на механистические (редукционистские) допущения.Обращаясь к сложным системная динамика есть возможность физически обоснованных теорий которые могут надежно реагировать на явления эмерджентности, не имея обращение к типу «витализма», который одобрялся некоторыми в начале двадцатого века.

Одним из самых больших и важных явлений на стадии становления является феномен происхождение или возникновение жизни. Франклин Гарольд считает загадкой происхождение жизни как наиболее важная проблема, с которой сегодня сталкивается наука (Гарольд 2001, 235).Майкл Рус утверждает, что необходимо включить исследование происхождения жизни в дарвинизме, поскольку это необходимая условие для научно и философски адекватного определения жизни (Русе 2008, 101). Роберт Розен утверждал, что причина в том, что вопрос «что такое жизнь?» так сложно ответить, что мы действительно хотим знать гораздо больше, чем это есть, мы хотим знать, почему это «мы действительно спрашиваем, с физической точки зрения, почему конкретная материальная система — это организм, а не что-то еще »(Розен 1991, 15).Чтобы ответить на этот вопрос почему, нам нужно понять, как жизнь могло возникнуть. Не привлекая ни внимания, ни уровня финансирование молекулярной биологии, велась непрерывная исследовательская программа на протяжении большей части двадцатого века о происхождении жизни (ибо исторические обзоры см. Fry 2000; Лахав 1999).

В 1920-е годы Александр Опарин и Дж. Б.С. Холдейн независимо предложил первые современные гипотезы о том, как жизнь могла зародился на земле (Опарин 1929; Холдейн 1929/1967).Ключ предположения состояли в том, что геофизические условия на первобытной земле сильно отличались от настоящего, самое главное было бы в атмосфере отсутствовал молекулярный кислород (кислород, возникающий очень намного позже, с появлением фотосинтезирующих организмов, которые использовали световую энергию для расщепления воды) и что в этом химически восстанавливающем атмосфера все более сложного «супа» или органического возникнут молекулы, из которых предшественники живых систем могли возникают (недавнее обсуждение ранней атмосферы см. Миякава и другие.2002). Фактически такой подход можно назвать метаболизм-первый взгляд.

После демонстрации того, что некоторые аминокислоты могут быть произведены действие электрического разряда через смесь газов считается присутствующим в примитивной атмосфере (Miller 1953), другой возможной отправной точкой для последовательности живых существ был рассматривались, а именно белки, полимеры аминокислот, образующиеся при условия высокой температуры (Fox & Harada 1958). Этот взгляд прежде всего на белок предполагает, что химия, ведущая к жизни, может произошли в изолированной среде (шарики белков), которые может также иметь некоторую слабую каталитическую активность, которая облегчил производство других необходимых молекулярных компонентов (Фокс 1988).

С пониманием структуры ДНК акцент сместился на абиотические пути к нуклеиновым кислотам, которые затем могут служить шаблоны для собственного тиражирования. Хотя Докинз предположил, что кислота, образовавшаяся случайно, была бы началом жизни, так как она «Самовоспроизведение» (Докинз, 1976), многие подходы к получению к нуклеиновым кислотам вовлекают роль минералов в формировании каркасов, которые служат своего рода шаблонами упорядочивания и даже катализаторами нуклеиновых образование кислоты (Cairns-Smith 1982; см. резюме в Lahav 1999).В открытие того, что РНК обладает некоторой каталитической активностью, привело к постулат не только о нуклеиновых кислотах в первую очередь, но в более общем плане о «Мир РНК» (Гилберт 1986). Варианты такого подхода представляют собой доминирующий способ мышления о ранних фазах появление жизни (Maynard Smith and Szathmary 1995). Учитывая, что некоторые тип метаболизма необходим для поддержания репликации РНК, ряд подходов сочетают сначала репликацию с приоритетом метаболизма (Дайсон 1982, 1999; de Duve 1995; Эйген 1992).

Альтернативный взгляд, близкий к термодинамическому и системному подходу к возникновению жизни, продвигает вышеупомянутый шаг вперед и подчеркивает необходимость наличия основных факторов, отличающих клетки из неклеточных: метаболизм через автокаталитические циклы каталитических полимеры, репликация и физическая оболочка в химическом барьер, подобный тому, который обеспечивается клеточной мембраной. Это можно назвать подход, основанный на прото-клетках (Morowitz 1992; Weber 1998; Williams & Фраусто да Силва 2002, 2003).Химические ограничения и тенденции к самоорганизации сложных химических систем с такой точки зрения имел решающее значение для определения свойств первого живые существа. (Кауфман 1993, 1995, 2000; Уильямс и Фраусто да Сильва 1999, 2002, 2003; Вебер 2007, 2009). С появлением первых сущностей, которых можно было бы назвать живыми, должно было произойти с появлением биологический отбор или естественный отбор, в котором случайность играет роль гораздо большая часть.

Как известно, Дарвин заключил в скобки вопрос о происхождении жизни из вопросы происхождения с модификацией посредством естественного отбора.Действительно, дарвиновские теории эволюции могут рассматривать живые системы как дано, а затем исследуйте, как новинки возникают благодаря сочетанию шанс и необходимость. Однако понимание того, как жизнь могла быть возникла бы мост между нашими взглядами на свойства живые системы и эволюционные явления, которые они демонстрируют. Такой понимание, в конечном счете, необходимо для закрепления живых систем в материи и законы природы (Harold 2001, 235). Это остается проблемой для быть встреченным, чтобы наука могла дать более полный ответ на вопрос Шелли. вопрос.

Достижения компьютерных технологий в последние годы позволили исследование жизни как бы « in silico ». Пока компьютерное моделирование используется многими биологами-теоретиками, кто исследует «Искусственную жизнь» или «Жизнь» ищут делать больше, чем моделировать известные живые системы. Есть цель разместить жизнь как это известно на Земле в более широком концептуальном контексте любых возможных формы жизни (Langton 1989, 1995). Работа в A-Life переносит наше внимание на процессы в живых существах, а не материальные составляющие их структуры как таковые (Emmeche 1994).В некотором смысле это возрождение процесса мышления кембриджских биохимиков 1930-х годов, но включает в себя уровень абстракции о материальных структурах, которые создать экземпляры этих процессов, которые они не могли бы использовать совместно. Однако, такие исследования подчеркивают организационные отношения между компоненты, а не сами компоненты, что является важным фокусом в наступающая эра «протеомики», в которой в посте эпоха генома человека, сложные функциональные взаимодействия большого массив клеточных белков изучается (Kumar & Snyder 2002).

Исследования A-Life могут помочь нам отточить наши представления о том, что отличает живое от неживого и вносит свой вклад в наше определение жизни. Такая работа может помочь определить степень важности типичный список атрибутов живых существ, таких как размножение, метаболизм, функциональная организация, рост, реакция на окружающая среда, движение, а также краткосрочные и долгосрочные адаптации. Жизнь работа также может позволить исследовать, какие особенности жизни связаны с ограничения быть вовлеченными в определенную манеру и предмет к физическим и химическим законам, а также к изучению множества факторы, которые могут повлиять на эволюционные сценарии (Etxeberria 2002).Для Например, относительные потенциальные роли отбора и самоорганизация в появлении новых черт в эволюционном времени могут быть оценены исследованием A-Life. Еще слишком рано знать, как важным будет вклад программы A-Life, но это вероятно, станет более заметным в дискурсе о происхождении и природа жизни.

Наше более глубокое понимание физико-химической основы жизни систем значительно увеличилось за последнее столетие, и это Можно дать правдоподобное определение жизни в этих терминах.«Живые организмы — это аутопоэтические системы: самоконструкция, самоподдерживающиеся, преобразующие энергию автокаталитические объекты »в какая информация необходима для создания следующего поколения организмов стабилизируется в нуклеиновых кислотах, которые реплицируются в контексте целые клетки и работать с другими ресурсами развития во время жизненные циклы организмов, но они также являются «системами, способными эволюционирует в результате изменчивости и естественного отбора: самовоспроизводящийся сущности, формы и функции которых адаптированы к окружающей среде и отражать состав и историю экосистемы »(Гарольд 2001, 232).Такая перспектива представляет собой выполнение основных двойственные взгляды Шредингера около середины века. Многое еще предстоит выяснил отношения между сложными молекулярными системами живых существ, как они ограничены системой в целом а также по физическим законам. Действительно, это все еще открытый вопрос для некоторые относительно того, достаточно ли мы понимаем законы природы или нужно ли нам искать глубокие законы, ведущие к порядок и организация (Кауфман 2000).В начале нового века есть ощущение важности постановки Программа Шредингера в «системном» контексте (см. например Rosen 1991, 2000; Кауфман 1993, 1995, 2000; Депью и Weber 1995; Вебер и Депью 1996, 2001; Уланович 1997, 2001; Уильямс и Фраусто да Силва 1999; 2002, 2003; Гарольд 2001; Моровиц 2002; Bunge 2003; Макдональд и Макдональд 2010). Значительный остаются проблемы, такие как полная интеграция нашего нового взгляда на организмы и их действие с эволюционной теорией, и понять правдоподобные маршруты для появления жизни.Выполнение такой программы даст нам хорошее представление о том, что такое жизнь на Земле. Работа в A-Life и эмпирическая работа по поиску доказательств внеземной жизни может помочь формулировка более универсальной концепции жизни.

Смысл жизни согласно различным философиям

Можно ли одним словом передать смысл жизни? Возможно, это наивно, но нет ничего плохого в том, чтобы получить простой ответ на, казалось бы, простой вопрос: зачем жить? Здесь мы визуализировали наиболее известные философии, которые занимались этим вопросом за последние 5000 лет.