Федор Василюк — Психология переживания
Монография посвящена исследованию критических жизненных ситуаций и процессов их преодоления. Проанализированы ситуации стресса, фрустрации, внутреннего конфликта и жизненного кризиса. Чтобы справиться с этими ситуациями, пережить их, человеку необходимо проделать порой мучительную внутреннюю работу по восстановлению душевного равновесия, осмысленности жизни. Установление и систематизация основных закономерностей процесса переживания — то новое, что вносит книга в психологию преодоления критических ситуаций.
Книга рассчитана на психологов, психотерапевтов, философов, педагогов, работников служб социально- психологической помощи населению.
Содержание:
От автора
Отечественная психология давно перестала быть чисто академической дисциплиной, но она все еще в большом долгу перед практикой. В различных областях общественной жизни этот долг активно выплачивается — фигура психолога становится все более привычной на современном заводе и в медицинском учреждении, в педагогике и юриспруденции. Но потребность в психологической помощи существует не только в социальной практике, но и в личной и семейной жизни, и эта потребность удовлетворяется пока совершенно недостаточно. С другой стороны, сама психология, особенно так называемая «интересная психология», исследующая мотивы, эмоции, личность человека, не может далее продуктивно развиваться только в стенах лаборатории, не принимая деятельного участия в реальной человеческой жизни.
Под влиянием этой обоюдной заинтересованности сейчас открывается новый (и долгожданный) период в развитии отечественной практической психологии: буквально на наших глазах зарождается сфера психологического обслуживания населения — служба семьи, суицидологическая служба с сетью кабинетов «социально- психологической помощи» и кризисных стационаров, психологическая служба вуза и т. д.[11][12][31] и др.Еще не вполне ясны конкретные организационные формы выделения «личностной» психологической службы в самостоятельную практику, но каковы бы они ни были, сам факт ее появления ставит перед общей психологией задачу разработки принципиальных теоретических основ, которыми эта практика могла бы руководствоваться.
Сами эти основы должны опереться на осознание той, не совсем еще привычной профессиональной позиции, которую занимает психолог, практически работающий с личностью. Если в рамках педагогической, юридической, медицинской и других сфер деятельности психолог выступал как консультант и помощник педагога, врача или юриста, обслуживающий этих специалистов, то, занимая указанную позицию, он становится ответственным производителем работ, непосредственно обслуживающим обратившегося к нему за помощью человека. И если раньше психолог видел его сквозь призму вопросов, стоящих перед другими специалистами (уточнение диагноза, определение вменяемости и т. д.), или своих собственных теоретических вопросов, то теперь, в качестве ответственного субъекта самостоятельной психологической практики, он впервые профессионально сталкивается не с больным, учащимся, подозреваемым, оператором, испытуемым и пр., а с человеком во всей полноте, конкретности и напряженности его жизненных проблем. Это не значит, конечно, что психолог-профессионал должен действовать, так сказать, чисто «по-человечески», главный вопрос как раз в том и состоит, чтобы из этой жизненной проблематики выделить собственно психологический аспект и очертить тем самым зону компетенции психолога.
Принципиальное ограничение этой зоны задается тем, что профессиональная деятельность психолога не совпадает по своему направлению с прагматической или этической устремленностью обратившегося за помощью человека, с направленностью в мир его эмоционально-волевой установки: психолог не может прямо заимствовать свои профессиональные цели из набора актуальных целей и желаний пациента, и соответственно его профессиональные действия и реакции на события жизни пациента не могут автоматически определяться тем, чего хочет пациент.
Это не означает, разумеется, что психолог должен убить в себе сочувствие и сопереживание и раз и навсегда обязать себе в праве отреагировать на «крик о помощи»[249] не как специалист, а просто как человек, т. е. этически: дать дружеский совет, утешить, оказать Практическое содействие. Эти действия лежат в таком измерении жизни, где ни о каком профессиональном долженствовании речи быть не может, как не может быть речи о предписании или запрещении врачу давать больному свою собственную кровь.Что психолог действительно должен, если он хочет быть полезен человеку как специалист, — это, сохранив способность к состраданию, образующую эмоционально- мотивационную почву, которая питает его практическую деятельность, научиться подчинять свои непосредственные этические реакции, прямо вытекающие из сострадания, позитивно определенной программе патологической помощи, как это умеет в своей облети делать хирург во время операции или учитель, Применяющий то или иное воспитательное воздействий отнюдь не всегда приятное для воспитанника.
Но потому, собственно, необходимо это умение подчинять непосредственные этические реакции профессионально- психологической установке? Потому, во-первых, что утешение и жалость не совсем то (а часто и совсем не то), что требуется пациенту для преодоления кризиса. Во-вторых, потому, что житейские советы, на которые падки многие пациенты, большей частью просто бесполезны или даже вредны для них, потакая их бессознательному стремлению снять с себя ответственность за свою собственную жизнь. Педолог вообще не специалист по житейским советам, полученное им образование отнюдь не совпадает с обретением мудрости, и, стало быть, факт наличия диплома не дает ему морального права делать конкретные рекомендации, как поступить в той или иной жизненной ситуации. И еще: прежде чем обратиться к психологу, пациент обычно обдумал все возможные пути выхода из затруднительного положения и нашел их неудовлетворительными. Нет оснований полагать, что, обсуждая с пациентом в той же плоскости его жизненную ситуацию, психологу удастся найти не замеченный им выход. Сам факт такого обсуждения поддерживает в пациенте нереалистические надежды на то, что психолог может решить за него жизненные проблемы, а почти неизбежная неудача ударяет по авторитету психолога, уменьшая шансы на конечный успех его дела, не говоря уже о том, что пациент зачастую испытывает нездоровое удовлетворение от выигранной у психолога «игры», описанной Э. Берне[174] (1) под названием «А Вы попробуйте. — Да, но…» И наконец, третья из возможных непосредственных этических реакций на беду другого человека — практическая помощь ему — не может входить в арсенал профессионально- психологических действий просто потому, что психолог при всем желании не может улучшить его материальное или социальное положение, исправить внешность или вернуть утраченного близкого человека, т. е. не может воздействовать на внешний, бытийный аспект его проблем.Василюк: rorschach_club — LiveJournal
Василюк: тип переживания как процесс осмысления опыта
Цитируем по книге:
Василюк Ф.Е. Психология переживания. Анализ преодоления критических ситуаций. – М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1984.
Полностью текст книги доступен на сайте http://testlab.kiev.ua/PUBLICAT/PSY/VASILUK/index.htm
Искать «подлинный» и «полный» перечень процессов переживания — значит неправильно ставить задачу. За такой ее постановкой кроется неадекватное предположение о процессах и механизмах переживания как о натуральных самодостаточных сущностях, как о вещах, как о фактах.
Описание подлежащих систематизации объектов и их группировка чаще всего приобретает форму родо-видовой классификации. Именно этот метод и преобладает сейчас в изучении процессов переживания.
Построение типологии «жизненных миров»
Жизнь, в принципе, может состоять из многих, связанных между собой деятельностей. Но вполне можно помыслить такое существо, которое обладает одной– единственной потребностью, одним-единственным отношением к миру. Внутренний мир такого существа будет прост, вся его жизнь будет состоять из одной деятельности.
Для такого существа никакое знание о динамике собственной потребности не является необходимым. Дело в том, что потребность в силу своей единственности будет принципиально ненасыщаемой, и потому всегда актуально напряженной: ведь процесс удовлетворения потребности совпадает у такого существа с жизнью, а стало быть, он психологически незавершим (хотя фактически он может, конечно, прекратиться; эта остановка, однако, была бы равнозначна смерти).
Психологический мир не знает ничего непсихологического, в нем не может появиться ничего относящегося к иной природе. Однако в психологическом мире время от времени обнаруживаются особые феномены, в первую очередь трудность и боль. Трудность и боль являются полностью психологическими и принадлежат исключительно жизненной реальности, но в то же время причастны к чему-то непсихологическому, самостоятельному, инородному бытию, не подчиняющемуся законам данного жизненного мира.
Подобного рода феномены могут быть условно названы «пограничными», они конституируют внешний аспект жизненного мира, как бы закладывают основу, на которой вырастает реалистичное восприятие внешней действительности. Эти процессы (трудность и боль как конституирующие внешнюю реальность) совпадают с процессами, описанными Винникоттом.
Каждый жизненный мир охарактеризован Василюком в понятиях пространственно-временной организации, в терминах хронотопа. При этом в соответствии с различением внешнего и внутреннего аспектов жизненного мира отдельно описаны внешнее и внутреннее время-пространство жизненного мира.
Введем несколько условных терминов описания хронотопа. Внешний аспект хронотопа мы будем характеризовать отсутствием или наличием «протяженности», которая заключается в пространственной удаленности (предметов потребности) и временной длительности, необходимой для преодоления удаленности. Ясно, что «протяженность» — это проекция на хронотопическую плоскость понятия «трудности», или, иначе, выражение этого понятия на языке пространственно-временных категорий: в самом деле, в чем бы ни состояли фактические затруднения жизни — в отдаленности благ, их сокрытости или наличии препятствий, — все они едины в том, что означают отсутствие возможности непосредственного удовлетворения потребностей, требуют от субъекта усилий по их преодолению, и поэтому они могут быть сведены к одной условной мере — «протяженности».
Внутренний аспект хронотопа описывает структурированность внутреннего мира, т. е. наличие или отсутствие «сопряженности» различных единиц жизни во внутреннем мире. «Сопряженность» выражается в связанности между собой различных жизненных отношений во внутреннем пространстве. Во временном аспекте «сопряженность» означает наличие субъективных связей последовательности между реализацией отдельных отношений. Итак, протяженность, удаленность, длительность, сопряженность, связанность, последовательность — все это термины языка, с помощью которого мы будем описывать хронотоп жизненного мира.
И наконец, последнее предварительное замечание. Как следует относиться к каждому из типов предложенной типологии? И как — к отображению психологической реальности, и как к определённой схеме понимания. Схемы эти с формальной стороны строго определены задающими их категориями, и в то же время могут быть наполнены живым феноменологическим содержанием. В сочетании то и другое делает их незаменимыми средствами психологического мышления. Типы — это как бы живые образцы, которые, сами обладая очевидной феноменологической реальностью, в силу своей категориальной определенности могут эффективно использоваться в познавательной функции.
Гедонистическое переживание игнорирует реальность, искажает и отрицает ее, формируя иллюзию актуальной удовлетворенности и вообще сохранности нарушенного содержания жизни.
Реалистическое переживание в конечном счете принимает реальность как она есть, приноравливая к ее условиям динамику и содержание потребностей субъекта. Бывшее содержание жизни, ставшее теперь невозможным, отбрасывается реалистическим переживанием; субъект имеет здесь прошлое, но не имеет истории.
Ценностное переживание признает противоречащую или угрожающую ценностям реальность, но не приемлет ее, оно отвергает претензии непосредственной реальности прямо и безусловно определять собой внутреннее содержание жизни и пытается обезоружить ее идеальными, семиотическими процедурами, выводя с их помощью событие бытия из равенства самому себе, превращая его в предмет интерпретации и оценки.
Сказанное слово и совершенное действие уже не вернешь и не изменишь, но; осознав их неправоту, повиниться и раскаяться — значит и принять их как неустранимую реальность собственной жизни и в то же время ценностно отвергнуть их. Что касается ставшего невозможным содержания жизни, то ценностное переживание сохраняет его в эстетически завершенном образе, делая моментом истории жизни (Сравни с депрессивной позицией в теории Мелани Кляйн и депрессивном способе переработки опыта у Томаса Огдена).
Если гедонистическое переживание отвергает реальность, реалистическое безоговорочно принимает ее, ценностное ее идеально преображает, то творческое переживание строит (творит) новую жизненную реальность. Свершившееся событие, например, собственный проступок, идеально трансформируется, преображается ценностным переживанием. Творческое переживание чувственно-практически, материально преодолевает отношение к нему. Этим чувственно-практическим, телесным характером отличается осуществление творческого переживания от ценностного. От реалистического переживания творческое отличается глубокой символичностью. Нереализуемое прошлое содержание жизни не только эстетически сохраняется творческим переживанием в истории жизни, но и этически продолжается в замыслах и делах строящейся им новой жизненной реальности.
Василюк полагает, что аналитически выделенные им «жизненные миры» — это не замкнутые на себя срезы психологической действительности, а компоненты единого психологического мира человека. Поэтому в реальной жизни нет однозначной зависимости между типом критической ситуации и типом ее переживания. Скажем, фрустрацию как критическую ситуацию, специфическую для «простого и трудного мира», конкретный субъект вовсе не «обречен» переживать реалистически, он может пойти по пути и гедонистического, и ценностного, и творческого переживания. Помочь ему избрать оптимальный путь — главная задача психологической помощи.
Спустя два десятилетия, Ф.Е. Василюк отходит от анализа критических ситуаций и типизации преодоления жизненных трудностей. В книге «Переживание и молитва» он ставит совсем другие вопросы. Чем больше внутренней свободы, пишет Василюк, тем острее вопрос – как ею распорядиться? Предположим, нашёлся человек, который выполнил все упражнения и рекомендации психотерапевта, и пересмотрел свою жизнь. Где он найдёт новые чувства, образцы поведения и критерии оценок, которые могли бы составить новые опоры его жизни? В себе? И кому он отдаст, кому посвятит те новые силы и возможности, которые принесли ему психотерапевтические тренировки? Тоже себе?
Каковы высшие, предельные ценности работы психотерапевта? — задаётся вопросом авторитетный психолог. И является ли такой ценностью «счастье»? Это противоречие характерно для всей современной психотерапии. С одной стороны, профессионалы психического здоровья прямо провозглашают, что стремление к счастью тщетно, и напрасно ждать от психотерапии рецепта счастья. С другой стороны, большинство техник направлено на то, чтобы помочь человеку побыстрее избавиться от страдания, понять свои желания и полнее их удовлетворить. Суметь переплавить страдание в смысл значит стать собственным психотерапевтом, заключает Ф.Е. Василюк.
* * *
ПРИ ПЕРЕПЕЧАТКЕ И ИСПОЛЬЗОВАНИИ МАТЕРИАЛОВ УКАЗАНИЕ НА ТИПОГРАФСКОЕ ИЗДАНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО.
Пожалуйста, уважайте закон «Об авторском праве и смежных правах» в редакции Федерального Закона от 20 июля 2004 года №72-ФЗ, который гласит следующее:
«Статья 19. Использование произведения без согласия автора и без выплаты авторского вознаграждения.
Допускается без согласия автора и без выплаты авторского вознаграждения, но с обязательным указанием имени автора, произведение которого используется, и источника заимствования:
1 ) цитирование в оригинале и в переводе в научных, исследовательских, полемических, критических и информационных целях из правомерно обнародованных произведений в объеме, оправданном целью цитирования;».
Rorschach & Psychoanalytic Diagnostics
http://www.rorschach.ru
Синергийная психотерапия Ф.Е. Василюка //Психологическая газета
Статья «Авторские подходы в консультировании: синергийная психотерапия Ф.Е. Василюка» предоставлена ведущей мастер-класса на 12-м Санкт-Петербургском саммите психологов Л.Ф. Шеховцовой. На Саммите Л.Ф. Шеховцова, Н.А. Пивоварова и А.М. Ефимова проведут мастер-класс «Православный подход в психологическом консультировании: опыт работы с неуверенными клиентами»:
Мы хотим рассмотреть одно из направлений консультирования, психотерапию Фёдора Ефимовича Василюка. Но прежде чем перейти к этой персоналии, я хочу буквально два слова сказать об истории. Вы, я думаю, все знаете и помните историю нашей отечественной психологии, которая была на уровне мировых стандартов где-то в 20-е годы ХХ-го века до известного постановления ВКПБ, которое вышло в 1936 году. И тогда наша психология прекратила своё существование на 30 лет. Возрождение отечественной психологии произошло в 1966 году, когда в Москве и Ленинграде были открыты факультеты психологии. Ну, и, конечно, наши преподаватели, которые остались живы, не умерли в сталинских концлагерях, они существовали и сохранились в педагогической системе или педагогической психологии и нам смогли преподавать только академическую психологию. Возрождение психологии в нашем отечестве началось с академической психологии и где-то десять-пятнадцать лет в нашей стране существовала только академическая психология. Когда произошла «перестройка» и в стране появилось энное количество психологов, естественно возник некий позыв к практике, и стала возникать практическая психология. И где-то к концу 80-х — началу 90-х годов это вылилось в некое противостояние, т.е. практические психологи упрекали академических, что они ничего не умеют, знание академическое никуда не приложимо, а академические психологи обижались на это и говорили: «Куда вы, практики, без знания классической психологии?», т.е. имел место в психологии внутренний конфликт.
И в 1984 году появляется книга Ф.Е. Василюка «Психология переживания» и становится своеобразной вехой, потому что в этой книге Ф.Е. Василюк попытался соединить академическую и практическую психологию. Он закончил факультет психологии Московского университета, получил прекрасное базовое академическое образование (его научным руководителем был А. Н. Леонтьев). И это образование дало ему многое и для практики. После окончания университета он работал в клинике, в клинической психологии, и в результате этой работы возникло направление «Психология переживания». Эта работа была совершенно уникальной, потому что до того времени были психиатры, были клиницисты (они разрабатывали свои проблемы), были психологи. И вот в 1984 году появилась эта публикация, которая как раз и представляла попытку объединения академической психологии и клинической практики. Об этой работе я буду говорить постоянно и на неё ссылаться, потому что эта тема «переживания» проходит «красной нитью» через всё творчество Ф.Е. Василюка. Я помню, как эту книгу многие покупали и активно обсуждали, т.к. книга была событием в нашей жизни. Книга стала событием не только потому, что произошло объединение практической и академической психологий, но надо отдать должное и самой личности Ф.Е. Василюка. Его всегда отличала большая вдумчивость. Он написал работ не так много за свою практическую и научную деятельность, но каждая работа удивительно ценная. Его работы не являются компилятивными. Работы Ф.Е. Василюка отличаются оригинальностью, глубокой погружённостью в свой контекст размышлений. Для него всегда характерен уход от стереотипов и мужество всегда быть собой. Психотерапевты знают, как тяжело приходится людям, которые работают с проблемой «быть собой» и как мало тех, кто имеют мужество быть собой. Это проблема аутентичности. Вероятно, Ф.Е. Василюк данную проблему для себя решил, или аутентичность вообще ему была присуща, т.к. он шёл своим оригинальным путём, не транслировал никакие стереотипы, предлагал свой оригинальный продукт и результатом явилось создание нового отечественного направления психотерапии.
Я, конечно, не знаю когда Фёдор Ефимович пришёл к вере; был ли он с детства воцерковлён или в позднем возрасте, но его вера позволила создать те глубокие психотерапевтические контексты, которые он разработал. Его первая работа «Психология переживания» – впервые в отечественной психологии возникает направление, где предметом становятся переживания человека. И эта категория разрабатывается в течение всей его последующей жизни, т.е. он в разных текстах, в разных работах к ней возвращается. Многие фундаментальные положения были сформулированы уже в его первой работе. В этой работе он показывает, что переживание – это не функция и не процесс, а особая форма деятельности. В его работах задается постоянно акцент, что это деятельность, деятельность, деятельность…
Вы знаете, что деятельность – это ведущая категория культурно-исторической концепции в нашей психологии, концепции А.Н. Леонтьева. А так как Федор Ефимович был его учеником, то он проникнут идеей деятельности, и переживания он рассматривает не как какой-нибудь эмоциональный процесс, не как функцию чего-то, а, именно, как особую форму деятельности, которая направлена на восстановление душевного равновесия. Он даёт определение: «переживание – это особая форма деятельности, направленная на восстановление душевного равновесия, утраченной осмысленности существования» и далее говорит, что «переживание или цель переживания – это производство смысла». Далее он говорит, что, в рамках отношения сознания к бытию, работа переживания состоит в достижении смыслового соответствия сознания и бытия, т.е. он рассматривает, анализирует соотношение сознания и бытия и говорит о том, что функция переживания — как раз в обеспечении бытия смыслом. То есть, главная цель переживания – это достижение непротиворечивости и целостности внутреннего мира. Переживание – это и эмоциональный, и интеллектуальный процесс, целостный процесс (там много что происходит), мы не все гармоничны и целостны и поэтому цель переживания, – возвращение к каким-то внутренним событиям нашей жизни для достижения непротиворечивости и целостности внутреннего мира. Он также говорит, что переживание служит защитой, а защита служит интеграции «Я». Психологические защиты он рассматривает, как функции интеграции «Я» и у структуры «Я» есть потребность в организации, приобретении целостности. И вот эту целостность и обеспечивает переживание.
Мы говорили о работе, которая вышла в 1984 году, а в 1996 году в его статьях появляется новый термин «понимающая психотерапия» – это новое смысловое образование, новое направление. Главной единицей «понимающей психотерапии», по его мнению, является «понимание». «Понимание» – главная особая диалогическая установка этого направления психотерапии, и приглашение клиента к свободе самопознания и самовыражения в «нудящей пустоте», которую создаёт психотерапевт. Вы, наверное, бывали в группах психотерапевтических, где вы сидите в кругу, и психотерапевт тоже в кругу, и все молчат. Молчат 5, 10, 20 минут, пока кто-то не начнёт задавать каких-либо вопросов (пока не начнётся какая-то динамика). Вот это и есть «нудящая пустота», которая создаётся специально и заканчивается, чаще всего, агрессией на психотерапевта. И не всякий психотерапевт способен выдержать эту агрессию после созданной им «нудящей пустоты». Ф.Е. Василюк считает, что это понимание – самопознание клиента, будет спровоцировано этой «нудящей пустотой», которую психотерапевт создаёт вместо воздействия, вместо совета или помощи.
Тогда же, в статье 1996 года, Федор Ефимович открывает религиозность у Л.С. Выготского, автора культурно-исторической концепции, основополагателя нашей марксистско-ленинской психологии, т. е. у Л.С. Выготского вдруг выявляется какая-то религиозность. Ну, если Василюк её открыл, и слава Богу. Там он приводит некоторые тексты, некоторые статьи, в которых, как ему кажется, проявляется религиозность Л.С. Выготского. И вот, он говорит, что психотерапия есть существенная помощь человеку в страдании, и уже в первой своей работе «Психология переживания» он даёт классификацию критических ситуаций. Он говорит, что страдание, переживания, особенно сильные страдания, проявляются в критических ситуациях, и предлагает классификацию критических ситуаций, которая у него останется постоянной и пройдёт до конца его работ. Вот эти критические ситуации: стресс, фрустрация, конфликт и кризис. Ну, и, поскольку, он видит главный смысл психотерапии в оказании душевной помощи человеку в страдании, то он полагает, что именно здесь в виде помощи сходится психотерапия и молитва. Он говорит, что скорбь надо возвести к вечному, претворить её к вознесению к Богу. И, в этой же статье, вводится новый термин «синергийная психотерапия». Видите, как много инноваций он внёс в нашу психологию? Что же такое «синергийная психотерапия»; как он её понимает и как он её разъясняет?
Ф. Е. Василюк говорит, что «синергийная психотерапия» основывается на синергийной антропологии С.С. Хоружего, которого, я надеюсь, вы читали и знаете его произведения. Это наш замечательный философ и богослов, он живет в Москве, имеет степень по математическим наукам, но всю жизнь занимается философией и богословием и, вот сейчас организован Институт синергийной антропологии в Москве, где проходят семинары под его руководством. С.С. Хоружий с Василюком достаточно тесно сотрудничали. Василюк говорит, что его «синергийная психотерапия» основывается на синергийной антропологии С.С. Хоружего. А «синергийная антропология» — это философская рефлексия православного учения о человеке, то есть, С.С. Хоружий анализирует святоотеческое учение и подвергает его философской рефлексии. У него, Надо сказать, что язык его работ очень сложен — это язык и философский, и богословский, но этот язык достаточно современен и выражает введение в контекст современного общественного мышления в учении о человеке. Можно сказать, что в нашей стране зарождается христианская, православная психология, антропология, представленная, в том числе, и Федором Ефимовичем. Если на Западе христианская психология существует достаточно давно, и прежде всего у протестантов, где очень развито пастырское консультирование, то в нашей стране православная христианская психология развивается где-то с конца 90-х годов ХХ-го века.
Как говорилось выше, Ф.Е. Василюк представляет хороший синтез академической и практической психологии. С моей точки зрения, Ф.Е. Василюк является лучшим и интереснейшим психотерапевтом в нашей стране, у него богатейшая практика, он декан единственного в нашей стране факультета психологического консультирования в Москве, в Московском городском Психолого-педагогическом институте, где у него кафедра, и где он занимается консультативной практикой, обучением и соединяет это с высоким теоретическим уровнем, в чем большую роль играет его академическое образование. Он всё время в своих работах осуществляет анализ исторический, теоретический, методологический и пишет, что в последнее время интенсивно развивается в мировой психологии духовно-ориентированный подход, т.е. не только в нашей стране, но, и вообще в мировой психологии с конца ХХ-го века возникает очень большой интерес к философско-антропологическому самоопределению психотерапии по отношению к существующей традиции, т.е. мировая психотерапия выходит на уровень философского, религиозного осмысления и пытается самоопределиться по отношению к той или иной духовной традиции. Мы знаем, что существует трансперсональная психология, которая соотносит себя с восточной философией, хорошо известная вам позитивная психотерапия Пезешкиана, соотносится с восточным учением бахаизма, т. е. различные виды психотерапии пытаются примкнуть к какой-то духовной традиции. «Синергийная психотерапия», которую разрабатывает Ф.Е. Василюк, задумана им, как примыкающая стратегия по отношению к православию. Обратите внимание, как он определяет «синергийную психотерапию»; в отличие от «понимающей психотерапии», он не рассматривает её как научную дисциплину, а как примыкающую стратегию по отношению к православию. Он называет синергийную психотерапию дисциплиной психотехнической. Что такое психотехника? Это описание метода, способа, технологии и он говорит, что это дисциплина психотехническая, где предметом является метод. И третий признак синергийной психотерапии, с его точки зрения, – это клиническая дисциплина.
Проходя в хронологическом порядке от 1984 года к 1996 и далее, в 2005 году Федор Ефимович пишет: «Вглядываясь в драматическую перипетию борьбы идей и людей в истории психотерапии, можно заметить и глубинные медленные сдвиги психотерапии, психотерапевтического упования», т.е. на что уповает психотерапевт, работая с человеком.
Его работы написаны таким, мало сказать, поэтическим языком, метафорическим, образным (постоянно встречаются какие-то метафоры, образы очень интересные), но его работы отличает и глубина и ясность мысли. Он очень любит различные схемы, таблицы, где чётко различает предмет, цель, описывает методы. У него все работы наполнены табличками. И, вот, упование – категория, которую он вводит в психотерапевтический контекст, – упование это как бы предмет или цель, т.е. то, с чем работает то или иное психотерапевтическое направление. Вот он говорит, что упование психоанализа – это осознание. Клиент должен свою проблему или своё жизненное затруднение осознать. Бихевиористское направление уповает на научение, т.е. цель бихевиоризма – человека чему-то научить. Гуманистическая психология уповает на спонтанность, на коммуникацию. Понимающая психотерапия, которую он разрабатывает, уповает на переживание, а синергийная психотерапия, которую он представляет, уповает на молитву. Можно сказать, что это все какие-то последовательные шаги психотерапевтического сообщества, рефлексия всего того, что делается в психотерапии, смена упования, смена предметов и смена цели. Современная психотерапевтическая практика очень развита. Мы знаем огромное количество школ, различных направлений психотерапии, но, в основном, это всё практика. В основе практики лежит избрание автором какой-то концепции. Он разрабатывает какую-то теорию, и в рамках этой теории и движется. Таких направлений масса в мировой практике психотерапии, но очень мало работ теоретических, которые бы с теоретических, общепсихологических позиций пытались бы осмыслить, что же происходит в том или ином направлении. Учёные мужи говорят, что психоанализ не наука, так как нет достоверных результатов проверки положений психоанализа, это только некое описание клинической практики.
И теория трещит по швам во многих психотерапевтических направлениях. А, вот, что характерно для Ф.Е. Василюка, это и разработка теории, очень хорошей, глубокой, основательной, и практики, т.е. это теоретическое осмысление современного состояния психотерапии. Анализируя разные виды психотерапии, он вводит категорию не новую в христианстве, но в психотерапии она звучит несколько неожиданно – это категория страдания, и в разных психотерапевтических направлениях страдание преодолевается разными методами. В психоанализе страдание преодолевается через осознание, в понимающей психотерапии страдание преодолевается через повторное переживание, а в синергийной психотерапии страдание преодолевается через молитву, и Федор Ефимович отмечает, что молитва должна встать на место страдания. Страдание не вытесняется. Психоаналитики считают, что если человек осознал свою проблему, то она уже решена. Но Василюк считает, что только осознание не очень эффективно; более эффективно преобразовать этот процесс страдания в молитве и молитва должна стать на место страдания и тогда у клиента возникает другое состояние.
Теоретически анализируя, как ведёт себя человек в кризисной ситуации, как ведёт себя в состоянии страдания, как в состоянии беды, Василюк говорит, что на беду человек отвечает либо действием, либо переживанием, либо молитвой, т.е. действие направлено к миру, переживание направлено к себе, это внутренняя работа, внутренняя деятельность, ну, а молитва, естественно, направлена к Богу. Он приводит такой пример о проявлении доминирующей направленности. Приходит родитель к психотерапевту и спрашивает его: «Что делать с сыном-алкоголиком?». Федор Ефимович предлагает в начале вести с клиентом консультирование в стиле содействия, совместного действия. Он блестяще владеет техникой вербализации, что является главным инструментом в технике консультирования в психотерапии. И посмотрите, как он вербализует этот запрос – психотерапевт спрашивает клиента: «Вас преследует мысль «что делать?». Но пока все действия были бессильны». От категории действия психотерапевт обращается к чувствам: «…и возникает у вас состояние безнадёжности и чувство растерянности?». А далее надо подводить клиента к осмыслению переживания. И тогда начинается внутренняя работа поиска смысла данного переживания, данной ситуации (каков урок, заданный Богом?).
Невозможно говорить обо всех направлениях, которые использует Федор Ефимович, но часто в его работах поднимается тема горя, страдания, утешения, где он говорит, что при утешении психотерапевт часто занимает участную позицию при переживании горя или страдания. Во многих работах в отечественной психотерапии многие психотерапевты работают со сложной категорией горя, страдания человека, Федор Ефимович говорит, как можно работать с утешением. Вот, например, возможно направление духовно-нормативное, которое выражается – «сам виноват». Утешение может быть духовно-нормативным, а может быть душевно-сентиментальным (пожалеть ушибленную коленку, погладить), т.е. пожалеть, посочувствовать, поэмпатировать; такое душевно-сентиментальное утешение. Но, и оно тоже нужно. И третий вид утешения – духовно-участное, где переживания переходят в молитву. И этот переход переживания в молитву, конечно же, важнейший момент.
Федор Ефимович, будучи человеком православным, имеющим большой опыт в воцерковлении, постоянно размышляющим, пытается ответить на вопрос: «Психотерапия и душепопечение тождественны или не тождественны, это разные виды помощи человеку или не разные?». Он отвечает, что при широком взгляде, не вдаваясь в частности и тонкости, при широком взгляде психотерапия и душепопечение тождественны. Почему? Цель одна – сочувствие должно стать душепопечением. И общность целей, общность помыслов и в психотерапии, и в душепопечительстве. И там, и там оказывается помощь и душевная, и духовная. Работа православного психотерапевта в душепопечении, по мнению Федора Ефимовича, состоит из нескольких фаз: 1-ая фаза – душевное сопереживание; 2-ая фаза – духовная прививка; 3-я фаза – воздвижение вертикали, взгляд на проблему сверху, из духовного уровня, и дальше путь к горизонтали, пролангирование. Он сравнивает различные направления и говорит, что феноменологической предпосылкой сопереживания является ситуация невозможности. Т.е. когда возникает переживание? Когда что-то невозможно, в нашей жизни возникает какой-то блок и далее невозможно какое-то разрешение. Феноменологической предпосылкой деятельности является возможность изменений, т. е. если возможны изменения, то мы переходим на уровень деятельности. А феноменологической предпосылкой молитвы является возможность невозможного. Здесь проявляется антиномичность мышления Ф.Е. Василюка. Как говорят многие богословы и, в частности, Павел Флоренский, особенностью христианского мышления является антиномичность, где антиномия – это форма мысли, когда тезис и антитезис синтезируются в полноту суждения. Антиномичность – это вид мышления, который выражается формулой «И-И». Если логическое дискурсивное мышление работает по формуле «Или-Или» (или чёрное или белое), «или-или» (чёт-нечёт) – это специфика рационального мышления, или, как святые отцы говорят, – рассудочного мышления; то христианству чужд рационализм, а характерен антиномизм, антиномия, антиномичность – это и есть мышление по формуле «И-И». В работах Василюка часто приводятся антиномии. Так, если деятельность исходит из ситуации возможности изменений, переживание исходит из ситуации невозможности изменений, то молитва как раз является соединением возможности с невозможным – это возможность невозможного – антиномия.
Что даёт молитва? По его мнению, молитва даёт возможность вырваться из ложной дилеммы гуманистической психологии «вытеснение или отреагирование». Современные психотерапевты говорят, что у человека имеется очаг отрицательных вытесненных эмоций, но как преодолеть вытеснение? Как человек поступает в кризисной ситуации — вытесняет свои чувства или отреагирует вовне? Василюк утверждает, что функция молитвы, смысл молитвы – держать переживание (какое-то отрицательное напряжение), держать и преобразовывать это переживание в слово, преобразовать и выразить в слове правду сердца Богу, и в этом проявляется мужество быть.
И опять же в одной из своих работ Ф.Е. Василюк предлагает классификацию типов сочетания молитвы и переживания. То, что касается синергийной психотерапии: это – позёмка, параллель, конфликт и организм. К примеру, может быть молитва как позёмка, стелется по земле, которая недалеко уходит в духовную вертикаль, а все о наших бытовых нуждах. Может быть молитва как параллель, т.е. молитва параллельно происходит. Может быть по принципу конфликта, может быть по принципу естественного организма, естественной целостности. Он пишет, что молитва сублимирует переживания (мы знаем термин сублимации в психоанализе), а Ф.Е. Василюк придаёт этому совсем другой смысл: для него молитва сублимирует переживания. Сублимацию переживания он понимает как возгонку. В процессе переживания происходит возгонка переживания в молитву, и тем самым достигается особое состояние.
Молитвенное открытие переживания связано не с торопливым изведением внутреннего во вне, что происходит при отреагировании, а с ориентацией душевного движения в глубину и для глубинных переживаний характерны как раз смысловая интегральность, отыскание смысла и личностная включённость. В одной из работ он вспоминает используемую в нашей секулярной психотерапии технику «Я-высказываний» (её рекомендуют часто в семейной психотерапии). Смысл в том, чтобы сказать партнёру о своём состоянии. И Федор Ефимович говорит, что техника «Я высказываний» хороша для душевного уровня, но есть опасность, что она может превратиться в поверхностный штамп, в какой-то фасад, и тогда смысловая работа переживания теряется, выхолащивается и переживание останавливается. Молитва спонтанно зарождается в точках экзистенциальных экстремумов, т.е. когда человек переживает какие-то очень глубокие состояния, экзистенция выходит на уровень некоего экзистенциального осмысления в своей жизни и экстремумы могут быть как положительными, так и отрицательными, и именно в таких точках, в таких состояниях (экстремумах) возникает спонтанная молитва. Молитвенное состояние души антиномично сохраняет безуспешные попытки совладения и успешно соединяет их в новую формулу. Здесь соединяется работа ума (это произвольный сознательный процесс) и непосредственное переживание, (непроизвольное), а молитва всё соединяет. Как пишет Федор Ефимович, молитва есть «произвольная непроизвольность». Опять мы видим антиномию, всё время какие-то «нелогичные» высказывания: молитва — это «произвольная непроизвольность» или это «активная пассивность». Кульминация молитвы – вслушивание в ответ из неведанной глубины.
Как же сочетаются молитва и переживание? Если переживание начинается с невозможности, это создаёт готовность к трансцендированию, то молитва не приходит вместо переживания, а становится местом переживания, носителем переживания. У Федора Ефимовича есть статьи, которые, вероятно, представляют глубочайшую интроспекцию (способность глубокого погружения внутрь себя) собственного опыта. Он говорит, что молитва может быть, во-первых: об обстоятельствах переживания, и тогда становится заменителем действий, деятельности. Он приводит такой пример об обстоятельствах (он называет это низовой практикой или народно-религиозной психологической культурой), где мать молится о каких-то своих бытовых проблемах и не выходит в духовную вертикаль. Но, тем не менее, это даёт общее мироощущение и пронизанность бытия духовными энергиями, т.е. это первая ступень, по которой возможно подниматься выше или опускаться вниз. Интересным является момент затрагивания адресности переживания (кому адресовано переживание), «я страдаю-страдаю, а переживания адресуются кому-то». Тут он приводит пример: «ребёнок ударился и мать ему говорит, что хватит плакать, ты уже давно плачешь, а ребёнок отвечает, что он не ей плачет, а тёте Симе плачет». То есть здесь страдание адресовано кому-то, кто может пожалеть, посочувствовать. Молитва воздействует на фундамент переживания, вселяя надежду, мужество, доверие и веру. Примером может служить молитва Богородице: «Зрише мою беду, зрише мою печаль».
Федор Ефимович даёт психологическую структуру молитвы, рассматривает стадии молитвы. Молитва может касаться обстоятельств переживания, а может быть о самом процессе переживания; предметом молитвы становится само переживание, к примеру, мы просим Господа избавить нас от печали, от страхов, от уныния.
Если секулярная психотерапия говорит о выражении или не выражении чувства (чувства зажаты, вытеснены), то синергийная психотерапия говорит о преображении чувств. В качестве примера Федор Ефимович приводит отпевание. Когда человек теряет кого-то близкого и скорбит по нему, то происходит процесс отпевания. Отпевание и есть процесс преобразования состояния горя и страдания, в некий другой уровень.
У Федора Ефимовича есть замечательная статья «Исповедь и психотерапия», где он касается метанойи, говорит и анализирует психологические аспекты исповеди. И до изменения, до метанойи, – пишет он, – нужно совершить исповедание, открыть реальность переживания, поведать о нём. В секулярной психотерапии, как правило, теряется смысл переживания, а в синергийной, понимающей психотерапии Ф.Е. Василюк описывает два типа работы: интровертированная установка для работы с переживанием и экстравертированная. При интровертированной установке страждущий замыкает переживания на себя, эта «напряжённая спираль» уходит в соматику (соматические нарушения). А экстравертированная установка преобразует переживания вовне, в поведение. Теряется глубина переживания и не происходит смысловой работы с переживанием.
Анализируя психологические аспекты исповеди, Ф.Е. Василюк ссылается на протоиерея Александра Шмемана, который говорил о ложных состояниях и ложных направлениях исповедующегося человека. Так, говорит об ошибках, во-первых, юридизма, как первом типе исповедания (это когда человек воспринимает свой грех как нарушение какой-то заповеди – нарушил пост и т.д., и ожидает наказания) и, во-вторых, об ошибках психологизма, втором типе исповедания (когда, чаще всего женщины, при исповеди, говорят батюшке об каких-то обстоятельствах жизни, как с мужем поссорилась, с детьми, с невесткой; и выходят в некое психологическое описание своих переживаний, где происходит выброс эмоций, но не происходит глубинных изменений метанойи, покаяния). И третье направление работы с молитвой – это осмысление обстоятельств, само переживание и смысловая работа с переживанием.
Завершая своё представление направления Ф.Е. Василюка, я хочу подчеркнуть, это моё мнение, что Ф.Е. Василюк – это явление в отечественной психологии и психотерапии, именно явление яркое, глубокое и самобытное. Созданная Ф.Е. Василюком понимающая и синергийная психотерапия отличается глубокой теоретической проработанностью, мировоззренческой соотнесённостью с русской национальной культурой и духовной традицией. Её отличает реализация целостного подхода к человеку (где человек рассматривается как тело, душа, дух), а также новизна и самобытность и высокая эффективность практики.
И в заключение: в одной из своих работ Б.С. Братусь сказал, рефлексируя состояние отечественной психотерапии, что «нельзя догнать, догоняя». Это высказывание о том, что на протяжении 20-и лет мы всё смотрим на Запад и стараемся догнать, догнать, догнать… очередное западное новшество. А Ф.Е. Василюк, как раз, не догоняет западную психотерапию и, в то же время, не находится на задворках мировой психотерапии, а находится в авангарде мировой психотерапии в её обращённости к духовной традиции; его синергийная и понимающая психотерапия естественно вписывается в менталитет нашего русского клиента.
Психология переживания читать онлайн, Василюк Федор Ефимович
От автора
Отечественная психология давно перестала быть чисто академической дисциплиной, но она все еще в большом долгу перед практикой. В различных областях общественной жизни этот долг активно выплачивается — фигура психолога становится все более привычной на современном заводе и в медицинском учреждении, в педагогике и юриспруденции. Но потребность в психологической помощи существует не только в социальной практике, но и в личной и семейной жизни, и эта потребность удовлетворяется пока совершенно недостаточно. С другой стороны, сама психология, особенно так называемая «интересная психология», исследующая мотивы, эмоции, личность человека, не может далее продуктивно развиваться только в стенах лаборатории, не принимая деятельного участия в реальной человеческой жизни.
Под влиянием этой обоюдной заинтересованности сейчас открывается новый (и долгожданный) период в развитии отечественной практической психологии: буквально на наших глазах зарождается сфера психологического обслуживания населения — служба семьи, суицидологическая служба с сетью кабинетов «социально- психологической помощи» и кризисных стационаров, психологическая служба вуза и т. д. [11] [12] [31] и др.
Еще не вполне ясны конкретные организационные формы выделения «личностной» психологической службы в самостоятельную практику, но каковы бы они ни были, сам факт ее появления ставит перед общей психологией задачу разработки принципиальных теоретических основ, которыми эта практика могла бы руководствоваться.
Сами эти основы должны опереться на осознание той, не совсем еще привычной профессиональной позиции, которую занимает психолог, практически работающий с личностью. Если в рамках педагогической, юридической, медицинской и других сфер деятельности психолог выступал как консультант и помощник педагога, врача или юриста, обслуживающий этих специалистов, то, занимая указанную позицию, он становится ответственным производителем работ, непосредственно обслуживающим обратившегося к нему за помощью человека. И если раньше психолог видел его сквозь призму вопросов, стоящих перед другими специалистами (уточнение диагноза, определение вменяемости и т. д.), или своих собственных теоретических вопросов, то теперь, в качестве ответственного субъекта самостоятельной психологической практики, он впервые профессионально сталкивается не с больным, учащимся, подозреваемым, оператором, испытуемым и пр., а с человеком во всей полноте, конкретности и напряженности его жизненных проблем. Это не значит, конечно, что психолог-профессионал должен действовать, так сказать, чисто «по-человечески», главный вопрос как раз в том и состоит, чтобы из этой жизненной проблематики выделить собственно психологический аспект и очертить тем самым зону компетенции психолога.
Принципиальное ограничение этой зоны задается тем, что профессиональная деятельность психолога не совпадает по своему направлению с прагматической или этической устремленностью обратившегося за помощью человека, с направленностью в мир его эмоционально-волевой установки: психолог не может прямо заимствовать свои профессиональные цели из набора актуальных целей и желаний пациента, и соответственно его профессиональные действия и реакции на события жизни пациента не могут автоматически определяться тем, чего хочет пациент.
Это не означает, разумеется, что психолог должен убить в себе сочувствие и сопереживание и раз и навсегда обязать себе в праве отреагировать на «крик о помощи» [249] не как специалист, а просто как человек, т. е. этически: дать дружеский совет, утешить, оказать Практическое содействие. Эти действия лежат в таком измерении жизни, где ни о каком профессиональном долженствовании речи быть не может, как не может быть речи о предписании или запрещении врачу давать больному свою собственную кровь.
Что психолог действительно должен, если он хочет быть полезен человеку как специалист, — это, сохранив способность к состраданию, образующую эмоционально- мотивационную почву, которая питает его практическую деятельность, научиться подчинять свои непосредственные этические реакции, прямо вытекающие из сострадания, позитивно определенной программе патологической помощи, как это умеет в своей облети делать хирург во время операции или учитель, Применяющий то или иное воспитательное воздействий отнюдь не всегда приятное для воспитанника.
Но потому, собственно, необходимо это умение подчинять непосредственные этические реакции профессионально- психологической установке? Потому, во-первых, что утешение и жалость не совсем то (а часто и совсем не то), что требуется пациенту для преодоления кризиса. Во-вторых, потому, что житейские советы, на которые падки многие пациенты, большей частью просто бесполезны или даже вредны для них, потакая их бессознательному стремлению снять с себя ответственность за свою собственную жизнь. Педолог вообще не специалист по житейским советам, полученное им образование отнюдь не совпадает с обретением мудрости, и, стало быть, факт наличия диплома не дает ему морального права делать конкретные рекомендации, как поступить в той или иной жизненной ситуации. И еще: прежде чем обратиться к психологу, пациент обычно обдумал все возможные пути выхода из затруднительного положения и нашел их неудовлетворительными. Нет оснований полагать, что, обсуждая с пациентом в той же плоскости его жизненную ситуацию, психологу удастся найти не замеченный им выход. Сам факт такого обсуждения поддерживает в пациенте нереалистические надежды на то, что психолог может решить за него жизненные проблемы, а почти неизбежная неудача ударяет по авторитету психолога, уменьшая шансы на конечный успех его дела, не говоря уже о том, что пациент зачастую испытывает нездоровое удовлетворение от выигранной у психолога «игры», описанной Э. Берне [174] (1) под названием «А Вы попробуйте. — Да, но…» И наконец, третья из возможных непосредственных этических реакций на беду другого человека — практическая помощь ему — не может входить в арсенал профессионально- психологических действий просто потому, что психолог при всем желании не может улучшить его материальное или социальное положение, исправить внешность или вернуть утраченного близкого человека, т. е. не может воздействовать на внешний, бытийный аспект его проблем.
Все эти моменты очень важны для формирования трезвого отношения пациентов (да и самого психолога) к возможностям и задачам психологической помощи. Однако главная причина, которая заставляет психолога выходить за пределы непосредственного этического реагирования в поисках собственно психологических средств помощи, заключается в том, что человек всегда сам и только сам может пережить события, обстоятельства и изменения своей жизни, породившие кризис. Никто за него этого сделать не может, как не может самый искушенный учитель понять за своего ученика объясняемый материал.
Но процессом переживания можно в какой-то мере управлять — стимулировать его, организовать, направлять, обеспечивать благоприятные для него условий, стремясь к тому, чтобы этот процесс в идеале вел к росту и совершенствованию личности — или по крайней мере не шел патологическим или социально неприемлемым путем (алкоголизм, невротизация, психопатизация, самоубийство, преступление и т. д.). Переживание, таким образом, составляет основной предмет приложения усилий практического психолога, помогающего личности в ситуации жизненного кризиса. А раз так, то для построения теоретического фундамента этой практики вполне естественно процесс переживания сделать центральным предметом общепсихологического исследования проблемы преодоления критических ситуаций.
Читатель, вероятно, уже заметил, что термин «переживание» используется нами не в привычном для научной психологии смысле, как непосредственная, чаще всего эмоциональная, форма данности субъекту содержаний его сознания, а для обозначения особой внутренней деятельности, внутренней работы, с помощью которой человеку удается перенести те или иные (обычно тяжелые) жизненные события и положения, восстановить утраченное душевное равновесие, словом, справиться с критической ситуацией.
Почему для обозначения предмета нашего исследования мы сочли возможным воспользоваться уже «занятым» термином, на этот вопрос мы ответим позже, во Введении. Но почему вообще приходится идти на терминологическое нововведение? Дело, конечно, не в том, что исследуемая нами область психической реальности является для психологии terraincognita и должна быть впервые названа, а в том, что существующие имена ее — психологическая защита, компенсация, совладающее поведение (copingbehavior) и пр. — нас не устраивают, поскольку выражаемые ими категории фиксируют лишь частные аспекты видящейся нам здесь целостной проблемы, и ни одна из них, значит, не может претендовать на роль общей категории. С другой стороны, новый термин требуется потому, что мы хотим сразу же, с порога, отмежеваться от теоретически ограниченной методологии, доминирующей в изучении этой сферы психической реальности, и вести анализ с позиций определенной психологической концепции — теории деятельности А. Н. Леонтьева [87] [89], а в ее арсенале просто нет соответствующего понятия.
Последнее обстоятельство не случайно. Хотя многие исследования в рамках этой теории в той или иной мере затрагивают интересующую нас тематику [14][15][16][36][44][86][87][89][105][108][138][142] и др., попытки отчетливо сформулировать эту проблему в самом общем теоретическом плане пока еще предпринято не было. Вероятная причина того, что теория деятельности до сих пор только мимоходом касалась этой сферы психической реальности заключается в том, что эта теория основное внимание уделяла изучению предметно-практической деятельности и психического отражения, а необходимость в переживании возникает как раз в таких ситуациях, которые не могут быть непосредственно разрешены практической деятельностью, каким бы совершенным отражением она ни была обеспечена. Это нельзя понять так, что к переживанию вообще неприложима категория деятельности и что оно, таким образом, «по природе» выпадает из общей теоретико-деятельностной картины; наоборот, переживание дополняет эту картину, представляя собой по сравнению с внешней практической и познавательной деятельностями особый тип деятельностных процессов, (2) которые специфицируются в первую очередь своим продуктом. Продукт работы переживания всегда нечто внутреннее и субъективное — душевное равновесие, осмысленность, умиротворенность, новое ценностное сознание и т. д., в отличие от внешнего продукта практической деятельности и внутреннего, но объективного (не в смысле непременной истинности по содержанию, а в смысле отнесенности ко внешнему по форме) продукта познавательной деятельности (знания, образа).
Итак, в проблеме переживания теория деятельности обнаруживает новое для себя измерение. Это и определило основную цель исследования — с позиций деятельностного подхода разработать систему теоретических представлений о закономерностях преодоления человеком критических жизненных ситуаций и тем самым расширить границы общепсихологической теории деятельности, выделив …
Федор Василюк — Психология переживания » Страница 5 » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации
Если на уровне бытия переживание — это восстановление возможности реализации внутренних необходимостей жизни, а на уровне сознания — обретение осмысленности, то в рамках отношения сознания к бытию работа переживания состоит в достижении смыслового соответствия сознания и бытия, что в отнесенности к бытию суть обеспечение его смыслом, а в отнесенности к сознанию — смысловое принятие им бытия.
Что касается соотнесения понятия переживания с понятием деятельности, то утверждение, что необходимость в переживании возникает в ситуациях, не разрешимых непосредственно предметно-практической деятельностью, каким бы совершенным отражением она ни была обеспечена, как уже говорилось, нельзя понять так, что к переживанию вообще неприложима категория деятельности и что оно, следовательно, либо является вспомогательным функциональным механизмом внутри деятельности и отражения, либо по своей «природе» выпадает из теоретико-деятельностной картины психологической реальности. В действительности переживание дополняет эту картину, представляя собой наряду с внешней практической и познавательной деятельностями особый тип деятельностных процессов, специфицируемых в первую очередь своим продуктом — смыслом (осмысленностью). (12)
Переживание является именно деятельностью, т. е. самостоятельным процессом, соотносящим субъекта с миром и решающим его реальные жизненные проблемы, а не особой психической «функцией», стоящей в одном ряду с памятью, восприятием, мышлением, воображением или эмоциями. Эти «функции» вместе с внешними предметными действиями включаются в реализацию переживания точно так же, как и в реализацию всякой человеческой деятельности, но значение как интрапсихических, так и поведенческих процессов, участвующих в осуществлении переживания, может быть выяснено только исходя из общей задачи и направления переживания, из производимой им целостной работы по преобразованию психологического мира, которая одна способна в ситуации невозможности адекватной внешней деятельности разрешить ситуацию.
Обращаясь к вопросу о носителях, или реализаторах, переживания, остановимся в первую очередь на внешнем поведении. Внешние действия осуществляют работу переживания не прямо, достижением некоторых предметных результатов, а через изменения сознания субъекта и вообще его психологического мира. Это поведение иногда носит ритуально-символический характер, действуя в этом случае за счет подключения индивидуального сознания к организующим его движение особым символическим структурам, отработанным в культуре я сконцентрировавшим в себе опыт человеческого переживания типических событий и обстоятельств жизни.
Участие в работе переживания различных интрапсихических процессов можно наглядно объяснить, перефразировав «театральную» метафору З. Фрейда: в «спектаклях» переживания занята обычно вся труппа психических функций, но каждый раз одна из них может играть главную роль, беря на себя основную часть работы переживания, т. е. работы по разрешению неразрешимой ситуации. В этой роли часто выступают эмоциональные процессы (отвращение к «слишком зеленому» винограду устраняет противоречие между желанием его съесть и невозможностью это сделать [237]), однако в противовес той прочной ассоциации (а порой и отождествлению) между словами «эмоция» и «переживание», которая бытует в психологии, нужно специально подчеркнуть, что эмоция не обладает никакой прерогативой на исполнение главной роли в реализации переживания. Основным исполнителем может стать и восприятие (в разнообразных феноменах «перцептивной защиты» [37]; [137]; [138]; [204] и др.]), и мышление (случаи «рационализации» своих побуждений, так называемая «интеллектуальная переработка» [130] травмирующих событий), и внимание («защитное переключение внимания на посторонние травмирующему событию моменты» (13) [121] с.349]), и другие психические «функции».
Итак, переживание как деятельность реализуется и внешними, и внутренними действиями. Это положение чрезвычайно важно с методологической и мировоззренческой точки зрения. Традиционная психология в ее идеалистических вариантах замыкала переживание в узком мире индивидуальной субъективности, в то время как вульгарно-материалистические течения понимали переживание как эпифеномен, тем самым оставляя его за пределами научного изучения. Только материалистическая психология, основанная на марксистском учении о деятельной социальной сущности человека, способна преодолеть казавшуюся самоочевидной для традиционной психологии приуроченность переживаний исключительно ко внутренним, душевным процессам. Человеку удается пережить жизненный кризис часто не столько за счет специфической внутренней переработки травмирующих событий (хотя без нее и не обойтись), сколько с помощью активной творческой общественно-полезной деятельности, которая, реализуя, в качестве предметно-практической деятельности сознательную цель субъекта и производя общественно-значимый внешний продукт, одновременно выступает и как деятельность переживания, порождая и наращивая запас осмысленности индивидуальной жизни человека.
Резюмируем сказанное во Введении. Существуют особые жизненные ситуации, которые неразрешимы процессами предметно-практической и познавательной деятельности. Их решают процессы переживания. Переживание следует отличать от традиционного психологического понятия переживания*, означающего непосредственную данность психических содержаний сознанию. Переживание понимается нами как особая деятельность, особая работа по перестройке психологического мира, направленная на установление смыслового соответствия между сознанием и бытием, общей целью которой является повышение осмысленности жизни.
Таковы самые общие, предварительные положения о переживании с точки зрения психологической теории деятельности.
Глава I. Современные представления о переживании
В данной главе нам предстоит поставить перед теориями, исследующими проблему переживания, два основных вопроса. Первый из них связан с пониманием природы критических ситуаций, порождающих необходимость в переживании. Второй относится к представлениям о самих этих процессах.
1. Проблема критической ситуации
Как уже отмечалось, критическая ситуация в самом общем плане должна быть определена как ситуация невозможности, т. е. такая ситуация, в которой субъект сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей своей жизни (мотивов, стремлений, ценностей и пр.).
Существуют четыре ключевых понятия, которыми в современной психологии описываются критические жизненные ситуации. Это понятия стресса, фрустрации, конфликта и кризиса. Несмотря на огромную литературу вопроса, (14) теоретические представления о критических ситуациях развиты довольно слабо. Особенно это касается теорий стресса и кризиса, где многие авторы ограничиваются простым перечислением конкретных событий, в результате которых создаются стрессовые или кризисные ситуации, или пользуются для характеристики этих ситуаций такими общими схемами, как нарушение равновесия (психического, душевного, эмоционального), никак их теоретически не конкретизируя. Несмотря на то что темы фрустрации и конфликта, каждая в отдельности, проработаны намного лучше, установить ясные отношения хотя бы между двумя этими понятиями не удается [185], не говоря уже о полном отсутствии попыток соотнести одновременно все четыре названных понятия, установить, не перекрещиваются ли они, каковы логические условия употребления каждого из них и т. д. Положение таково, что исследователи, которые изучают одну из этих тем, любую критическую ситуацию подводят под излюбленную категорию, так что для психоаналитика всякая такая ситуация является ситуацией конфликта, для последователей Г. Селье — ситуацией стресса и т. д., а авторы, чьи интересы специально не связаны с этой проблематикой, при выборе понятия стресса, конфликта, фрустрации или кризиса исходят в основном из интуитивных или стилистических соображений. Все это приводит к большой терминологической путанице.
Ввиду такого положения первоочередной теоретической задачей, которая и будет решаться на последующих страницах, является выделение за каждой из понятийных фиксаций критической ситуации специфического категориального поля, задающего сферу ее, приложения. Решая эту задачу, мы будем исходить из общего представления, согласно которому тип критической ситуации определяется характером состояния «невозможности», в котором оказалась жизнедеятельность субъекта. «Невозможность» же эта определяется, в свою очередь, тем, какая жизненная необходимость, оказывается парализованной в результате неспособности имеющихся у субъекта типов активности справиться с наличными внешними и внутренними условиями жизнедеятельности. Эти внешние и внутренние условия, тип активности и специфическая жизненная необходимость и являются теми главными пунктами, по которым мы будем характеризовать основные типы критических ситуаций и отличать их друг от друга.
Василюк Федор Ефимович. Психология переживания
http://nkozlov.ru/library/psychology/d3997/
Анализ преодоления критических ситуаций.
© Издательство Московского университета, 1984.
От автора.
Отечественная психология давно перестала быть чисто академической дисциплиной, но она все еще в большом долгу перед практикой. В различных областях общественной жизни этот долг активно выплачивается — фигура психолога становится все более привычной на современном заводе и в медицинском учреждении, в педагогике и юриспруденции. Но потребность в психологической помощи существует не только в социальной практике, но и в личной и семейной жизни, и эта потребность удовлетворяется пока совершенно недостаточно. С другой стороны, сама психология, особенно так называемая «интересная психология», исследующая мотивы, эмоции, личность человека, не может далее продуктивно развиваться только в стенах лаборатории, не принимая деятельного участия в реальной человеческой жизни.
Под влиянием этой обоюдной заинтересованности сейчас открывается новый (и долгожданный) период в развитии отечественной практической психологии: буквально на наших глазах зарождается сфера психологического обслуживания населения — служба семьи, суицидологическая служба с сетью кабинетов «социально- психологической помощи» и кризисных стационаров, психологическая служба вуза и т. д. [11; 12; 31 и др.].
Еще не вполне ясны конкретные организационные формы выделения «личностной» психологической службы в самостоятельную практику, но каковы бы они ни были, сам факт ее появления ставит перед общей психологией задачу разработки принципиальных теоретических основ, которыми эта практика могла бы руководствоваться.
Сами эти основы должны опереться на осознание той, не совсем еще привычной профессиональной позиции, которую занимает психолог, практически работающий с личностью. Если в рамках педагогической, юридической, медицинской и других сфер деятельности психолог выступал как консультант и помощник педагога, врача или юриста, обслуживающий этих специалистов, то, занимая указанную позицию, он становится ответственным производителем работ, непосредственно обслуживающим обратившегося к нему за помощью человека. И если раньше психолог видел его сквозь призму вопросов, стоящих перед другими специалистами (уточнение диагноза, определение вменяемости и т. д.), или своих собственных теоретических вопросов, то теперь, в качестве ответственного субъекта самостоятельной психологической практики, он впервые профессионально сталкивается не с больным, учащимся, подозреваемым, оператором, испытуемым и пр., а с человеком во всей полноте, конкретности и напряженности его жизненных проблем. Это не значит, конечно, что психолог-профессионал должен действовать, так сказать, чисто «по-человечески», главный вопрос как раз в том и состоит, чтобы из этой жизненной проблематики выделить собственно психологический аспект и очертить тем самым зону компетенции психолога.
Принципиальное ограничение этой зоны задается тем, что профессиональная деятельность психолога не совпадает по своему направлению с прагматической или этической устремленностью обратившегося за помощью человека, с направленностью в мир его эмоционально-волевой установки: психолог не может прямо заимствовать свои профессиональные цели из набора актуальных целей и желаний пациента, и соответственно его профессиональные действия и реакции на события жизни пациента не могут автоматически определяться тем, чего хочет пациент.
Это не означает, разумеется, что психолог должен убить в себе сочувствие и сопереживание и раз и навсегда обязать себе в праве отреагировать на «крик о помощи» [249] не как специалист, а просто как человек, т. е. этически: дать дружеский совет, утешить, оказать Практическое содействие. Эти действия лежат в таком измерении жизни, где ни о каком профессиональном долженствовании речи быть не может, как не может быть речи о предписании или запрещении врачу давать больному свою собственную кровь.
Что психолог действительно должен, если он хочет быть полезен человеку как специалист, — это, сохранив способность к состраданию, образующую эмоционально- мотивационную почву, которая питает его практическую деятельность, научиться подчинять свои непосредственные этические реакции, прямо вытекающие из сострадания, позитивно определенной программе патологической помощи, как это умеет в своей облети делать хирург во время операции или учитель, Применяющий то или иное воспитательное воздействий отнюдь не всегда приятное для воспитанника.
Но потому, собственно, необходимо это умение подчинять непосредственные этические реакции профессионально- психологической установке? Потому, во-первых, что утешение и жалость не совсем то (а часто и совсем не то), что требуется пациенту для преодоления кризиса. Во-вторых, потому, что житейские советы, на которые падки многие пациенты, большей частью просто бесполезны или даже вредны для них, потакая их бессознательному стремлению снять с себя ответственность за свою собственную жизнь. Педолог вообще не специалист по житейским советам, полученное им образование отнюдь не совпадает с обретением мудрости, и, стало быть, факт наличия диплома не дает ему морального права делать конкретные рекомендации, как поступить в той или иной жизненной ситуации. И еще: прежде чем обратиться к психологу, пациент обычно обдумал все возможные пути выхода из затруднительного положения и нашел их неудовлетворительными. Нет оснований полагать, что, обсуждая с пациентом в той же плоскости его жизненную ситуацию, психологу удастся найти не замеченный им выход. Сам факт такого обсуждения поддерживает в пациенте нереалистические надежды на то, что психолог может решить за него жизненные проблемы, а почти неизбежная неудача ударяет по авторитету психолога, уменьшая шансы на конечный успех его дела, не говоря уже о том, что пациент зачастую испытывает нездоровое удовлетворение от выигранной у психолога «игры», описанной Э. Берне [174 ] (1 ) под названием «А Вы попробуйте. — Да, но…» И наконец, третья из возможных непосредственных этических реакций на беду другого человека — практическая помощь ему — не может входить в арсенал профессионально- психологических действий просто потому, что психолог при всем желании не может улучшить его материальное или социальное положение, исправить внешность или вернуть утраченного близкого человека, т. е. не может воздействовать на внешний, бытийный аспект его проблем.
Все эти моменты очень важны для формирования трезвого отношения пациентов (да и самого психолога) к возможностям и задачам психологической помощи. Однако главная причина, которая заставляет психолога выходить за пределы непосредственного этического реагирования в поисках собственно психологических средств помощи, заключается в том, что человек всегда сам и только сам может пережить события, обстоятельства и изменения своей жизни, породившие кризис. Никто за него этого сделать не может, как не может самый искушенный учитель понять за своего ученика объясняемый материал.
Но процессом переживания можно в какой-то мере управлять — стимулировать его, организовать, направлять, обеспечивать благоприятные для него условий, стремясь к тому, чтобы этот процесс в идеале вел к росту и совершенствованию личности — или по крайней мере не шел патологическим или социально неприемлемым путем (алкоголизм, невротизация, психопатизация, самоубийство, преступление и т. д.). Переживание, таким образом, составляет основной предмет приложения усилий практического психолога, помогающего личности в ситуации жизненного кризиса. А раз так, то для построения теоретического фундамента этой практики вполне естественно процесс переживания сделать центральным предметом общепсихологического исследования проблемы преодоления критических ситуаций.
Читатель, вероятно, уже заметил, что термин «переживание» используется нами не в привычном для научной психологии смысле, как непосредственная, чаще всего эмоциональная, форма данности субъекту содержаний его сознания, а для обозначения особой внутренней деятельности, внутренней работы, с помощью которой человеку удается перенести те или иные (обычно тяжелые) жизненные события и положения, восстановить утраченное душевное равновесие, словом, справиться с критической ситуацией.
Почему для обозначения предмета нашего исследования мы сочли возможным воспользоваться уже «занятым» термином, на этот вопрос мы ответим позже, во Введении. Но почему вообще приходится идти на терминологическое нововведение? Дело, конечно, не в том, что исследуемая нами область психической реальности является для психологии terra incognita и должна быть впервые названа, а в том, что существующие имена ее — психологическая защита, компенсация, совладающее поведение (coping behavior) и пр. — нас не устраивают, поскольку выражаемые ими категории фиксируют лишь частные аспекты видящейся нам здесь целостной проблемы, и ни одна из них, значит, не может претендовать на роль общей категории. С другой стороны, новый термин требуется потому, что мы хотим сразу же, с порога, отмежеваться от теоретически ограниченной методологии, доминирующей в изучении этой сферы психической реальности, и вести анализ с позиций определенной психологической концепции — теории деятельности А. Н. Леонтьева [87; 89], а в ее арсенале просто нет соответствующего понятия.
Последнее обстоятельство не случайно. Хотя многие исследования в рамках этой теории в той или иной мере затрагивают интересующую нас тематику [14; 15; 16; 36; 44; 86; 87; 89; 105; 108; 138; 142 и др.], попытки отчетливо сформулировать эту проблему в самом общем теоретическом плане пока еще предпринято не было. Вероятная причина того, что теория деятельности до сих пор только мимоходом касалась этой сферы психической реальности заключается в том, что эта теория основное внимание уделяла изучению предметно-практической деятельности и психического отражения, а необходимость в переживании возникает как раз в таких ситуациях, которые не могут быть непосредственно разрешены практической деятельностью, каким бы совершенным отражением она ни была обеспечена. Это нельзя понять так, что к переживанию вообще неприложима категория деятельности и что оно, таким образом, «по природе» выпадает из общей теоретико-деятельностной картины; наоборот, переживание дополняет эту картину, представляя собой по сравнению с внешней практической и познавательной деятельностями особый тип деятельностных процессов, (2 ) которые специфицируются в первую очередь своим продуктом. Продукт работы переживания всегда нечто внутреннее и субъективное — душевное равновесие, осмысленность, умиротворенность, новое ценностное сознание и т. д., в отличие от внешнего продукта практической деятельности и внутреннего, но объективного (не в смысле непременной истинности по содержанию, а в смысле отнесенности ко внешнему по форме) продукта познавательной деятельности (знания, образа).
Итак, в проблеме переживания теория деятельности обнаруживает новое для себя измерение. Это и определило основную цель исследования — с позиций деятельностного подхода разработать систему теоретических представлений о закономерностях преодоления человеком критических жизненных ситуаций и тем самым расширить границы общепсихологической теории деятельности, выделив в ней психологию переживания как особый предмет теоретических исследований и методических разработок.
Понятно, что такая цель не может быть достигнута эмпирическим путем, путем накопления и без того многочисленных фактов. Ее достижение предполагает применение теоретического метода. В качестве такового мы использовали Марксов метод «восхождения от абстрактного к конкретному» [1; 2; 56; 73; 162]. На конкретно-методическом уровне наше теоретическое движение организовывалось методикой категориально-типологического анализа, принципы и приемы которого мы заимствовали из работ и устных выступлений О. И. Генисаретского [55; 110 ]. (3 )
Сформулированная таким образом цель, избранный метод ее достижения и наличные историко-научные условия определили следующую последовательность задач, решавшихся в нашем исследовании.
Сначала необходимо было поставить проблему переживания в контексте психологической теории деятельности, систематически ввести категорию переживания в этот контекст. Слово «ввести», может быть, не совсем точно выражает внутреннюю суть этой задачи, ибо категорию переживания мы не взяли в готовом виде за пределами теории деятельности из какой-либо другой теории, а скорее пытались вненаучную, интуитивно понятную идею переживания «огранить» понятиями и категориями психологической теории деятельности. Такое «огранение» сродни процессу вспоминания, когда мы не можем точно назвать некое содержание, но постепенно сужаем, зону поиска, определяя, к чему оно относится и чем оно не является.
Только выкристаллизовав в теле «материнской» общепсихологической теории идею интересующего нас объекта и получив таким образом определенную точку опоры, можно было приступить к обзору имеющихся в психологической литературе представлений о нем, не рискуя потонуть в обилии материала, завязнуть в деталях и упустить главное. Обзор почти совсем лишен историчности, он строится строго систематически. Читатель, надеющийся ознакомиться С оригинальными представлениями о стрессе, конфликте, фрустрации и кризисе, о психологической защите и компенсации, будет, видимо, разочарован утаи обзором. Он обнаружит в первой главе не галерею самостоятельных теоретических позиций, а скорее строительную площадку, где готовятся отдельные элементы и целые блоки будущей, кое-где уже угадываемой конструкции.
Цель второй, конструктивной главы заключалась в том, чтобы, взяв исходные абстракции психологической теории деятельности и руководствуясь, с одной стороны, общей идеей переживания, а с другой, данными аналитического обзора, развернуть эти абстракции в направлении интересующей нас эмпирии с целью ее теоретического воспроизведения в такого рода знании, которое фиксирует закономерности процессов, а не их общие признаки.
Выделением этих закономерностей «восхождение к конкретному», разумеется, не заканчивается. В третьей, заключительной, главе ставится проблема Культурно- исторической детерминации переживания, разработка которой должна, по нашему замыслу, перебросить мост от общих закономерностей этого процесса, т. е. от переживания вообще, переживания некоего абстрактного индивида, к переживанию конкретного человека, живущего среди людей в определенную историческую эпоху. В этой главе содержится гипотеза об опосредованности процесса переживания определенными структурами общественного сознания, также подробный анализ конкретного случая переживания, выполненный на материале художественней литературы. Этот анализ призван не столько доказать гипотезу (для доказательства его явно недостаточно), сколько проиллюстрировать ее, а заодно и целый ряд положений предыдущих частей работы.
Автор считает своим долгом почтить словами благодарности светлую память А. Н. Леонтьева, под руководством которого начиналось исследование, а также искренне поблагодарить профессора В. П. Зинченко, без участия и поддержки которого эта книга не могла бы увидеть свет, Н. А. Алексеева, Л. М. Хайруллаеву и И. А. Питляр за помощь в работе.
Читать онлайн «Психология переживания» автора Василюк Федор — RuLit
Участие в работе переживания различных интрапсихических процессов можно наглядно объяснить, перефразировав «театральную» метафору З. Фрейда: в «спектаклях» переживания занята обычно вся труппа психических функций, но каждый раз одна из них может играть главную роль, беря на себя основную часть работы переживания, т. е. работы по разрешению неразрешимой ситуации. В этой роли часто выступают эмоциональные процессы (отвращение к «слишком зеленому» винограду устраняет противоречие между желанием его съесть и невозможностью это сделать [237]), однако в противовес той прочной ассоциации (а порой и отождествлению) между словами «эмоция» и «переживание», которая бытует в психологии, нужно специально подчеркнуть, что эмоция не обладает никакой прерогативой на исполнение главной роли в реализации переживания. Основным исполнителем может стать и восприятие (в разнообразных феноменах «перцептивной защиты» [37]; [137]; [138]; [204] и др.]), и мышление (случаи «рационализации» своих побуждений, так называемая «интеллектуальная переработка» [130] травмирующих событий), и внимание («защитное переключение внимания на посторонние травмирующему событию моменты» (13) [121] с.349]), и другие психические «функции».
Итак, переживание как деятельность реализуется и внешними, и внутренними действиями. Это положение чрезвычайно важно с методологической и мировоззренческой точки зрения. Традиционная психология в ее идеалистических вариантах замыкала переживание в узком мире индивидуальной субъективности, в то время как вульгарно-материалистические течения понимали переживание как эпифеномен, тем самым оставляя его за пределами научного изучения. Только материалистическая психология, основанная на марксистском учении о деятельной социальной сущности человека, способна преодолеть казавшуюся самоочевидной для традиционной психологии приуроченность переживаний исключительно ко внутренним, душевным процессам. Человеку удается пережить жизненный кризис часто не столько за счет специфической внутренней переработки травмирующих событий (хотя без нее и не обойтись), сколько с помощью активной творческой общественно-полезной деятельности, которая, реализуя, в качестве предметно-практической деятельности сознательную цель субъекта и производя общественно-значимый внешний продукт, одновременно выступает и как деятельность переживания, порождая и наращивая запас осмысленности индивидуальной жизни человека.
Резюмируем сказанное во Введении. Существуют особые жизненные ситуации, которые неразрешимы процессами предметно-практической и познавательной деятельности. Их решают процессы переживания. Переживание следует отличать от традиционного психологического понятия переживания*, означающего непосредственную данность психических содержаний сознанию. Переживание понимается нами как особая деятельность, особая работа по перестройке психологического мира, направленная на установление смыслового соответствия между сознанием и бытием, общей целью которой является повышение осмысленности жизни.
Таковы самые общие, предварительные положения о переживании с точки зрения психологической теории деятельности.
Глава I. Современные представления о переживании
В данной главе нам предстоит поставить перед теориями, исследующими проблему переживания, два основных вопроса. Первый из них связан с пониманием природы критических ситуаций, порождающих необходимость в переживании. Второй относится к представлениям о самих этих процессах.
1. Проблема критической ситуации
Как уже отмечалось, критическая ситуация в самом общем плане должна быть определена как ситуация невозможности, т. е. такая ситуация, в которой субъект сталкивается с невозможностью реализации внутренних необходимостей своей жизни (мотивов, стремлений, ценностей и пр.).
Существуют четыре ключевых понятия, которыми в современной психологии описываются критические жизненные ситуации. Это понятия стресса, фрустрации, конфликта и кризиса. Несмотря на огромную литературу вопроса, (14) теоретические представления о критических ситуациях развиты довольно слабо. Особенно это касается теорий стресса и кризиса, где многие авторы ограничиваются простым перечислением конкретных событий, в результате которых создаются стрессовые или кризисные ситуации, или пользуются для характеристики этих ситуаций такими общими схемами, как нарушение равновесия (психического, душевного, эмоционального), никак их теоретически не конкретизируя. Несмотря на то что темы фрустрации и конфликта, каждая в отдельности, проработаны намного лучше, установить ясные отношения хотя бы между двумя этими понятиями не удается [185], не говоря уже о полном отсутствии попыток соотнести одновременно все четыре названных понятия, установить, не перекрещиваются ли они, каковы логические условия употребления каждого из них и т. д. Положение таково, что исследователи, которые изучают одну из этих тем, любую критическую ситуацию подводят под излюбленную категорию, так что для психоаналитика всякая такая ситуация является ситуацией конфликта, для последователей Г. Селье — ситуацией стресса и т. д., а авторы, чьи интересы специально не связаны с этой проблематикой, при выборе понятия стресса, конфликта, фрустрации или кризиса исходят в основном из интуитивных или стилистических соображений. Все это приводит к большой терминологической путанице.