Чем абсолютизм отличается от деспотизма: Чем отличается абсолютизм от деспотической власти?

В чем заключаетсятся разница между понятиями «абсолютизм» и «деспотизм»?

5. Определите, какие из приведенных ниже высказываний принадлежат Мартину Лютеру (впишите в квадрат рядом с высказывадом с высказыванием цифру 2). Под … черкните те слова и словосочетания, которые помогли вам выполнить задание. Будьте внимательныеЛютеру, ни Мюнцеру.нием цифру 1), а какиеодно высказывание не принадлежит ни1.Обоже, крестьяне люди трудящиеся, они всю жизнь обходятся жал-кой и горькой пищей для того, чтобы наполнять глотки тиранов,2. каждый христианин, если только он истинно раскаивается, получаетполное отпущение вины и без индульгенции.3. Папе надлежит повиноваться без всяких разговоров, даже ради греха,и надо совершить грех, смертный или простой, если начальник того требуетВо имя Господа нашего Иисуса Христа или в силу обета повиновения.4. Человек спасает душу не через церковь, а через веру.5. Народ сделается свободным, и один только Бог будет его господином,6. Обрати внимание на то, что основа всякого ростовщичества, воровстваи грабежа это наши господа и князья, они присвоили в собственностьвсякую тварь.

Рыба в воде, птица в воздухе, растительность на земле всёдолжно принадлежать им.​

помогите пожалуйста это сор пожалуйста умоляю .даю последние баллы!!!!!​

какие племена, народы и государства повлияли на развитие Древней Руси?​

СРОЧНО! Укажите две исторические личности, непосредственно связанные с выбранным Вами событием (процессом). Укажите одно любое действие каждой из этих … личностей, в значительной степени повлиявшее на ход и (или) результат этого события (процесса). ТЕМА:крещение Руси

обгрунтуйте хронологічні рамки другого і третього періодів визвольного руху в західній україні

Вспомните важнейшие события истории Вашего региона или населённого пункта и выполните задание. Назовите одно любое историческое событие (явление, проц … есс), произошедшее в Вашем регионе. Какое значение имело указанное Вами событие (явление, процесс) для Вашего региона, или населённого пункта, или нашей страны, или мира в целом? САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Срочно! Выберите один из этих четырёх памятников культуры и укажите название города, в котором этот памятник культуры находится в настоящее время.

помогите пожалуйста! срочно!​

який документ у галицько-волинському князівстві продовжив традиції Літописання? СРОЧНО ​

Корсуньські статті (рік,причини,наслідки)ПОМОГИТЕ ДАМ БАЛЫ!!

еще раз к дефиниции понятий – тема научной статьи по истории и археологии читайте бесплатно текст научно-исследовательской работы в электронной библиотеке КиберЛенинка

ЗАРУБЕЖНАЯ ИСТОРИЯ

УДК 94(470)”16/18”

О. Н. Мухин

АБСОЛЮТИЗМ VS САМОДЕРЖАВИЕ: ЕЩЕ РАЗ К ДЕФИНИЦИИ ПОНЯТИЙ

Рассматривается проблема типологии политических режимов Нового времени. В рамках сравнительноисторического подхода подчеркивается специфика российского самодержавия в отличие как от абсолютизма, так и от восточной деспотии.

Ключевые слова: абсолютизм, самодержавие, деспотия, политический режим, Новое время.

В отечественной историографии существует устойчивое представление о том, что в период раннего Нового времени в России, как и в европейских странах, складывается абсолютистская монархия1. То есть в данном случае и речи не идет об известном историческом отставании нашей страны от наиболее развитых стран Европы, обычно определяемом примерно в 200 лет.

Представляется, что само понятие абсолютизма чрезмерно противоречиво. Достаточно взглянуть на перечень его основных черт: неограниченная (т. е. абсолютная) власть монарха, наличие разветвленного бюрократического аппарата, регулярной армии, полиции, централизованной налоговой и фискальной системы, унифицированного государственного права, проведение политики протекционизма и меркантилизма. Все характеристики, кроме первой, с очевидностью могут служить отличительными дефинициями лишь по сравнению с предыдущими, средневековыми политическими режимами и с тех пор останутся таковыми для любого современного государства (исключая протекционизм, который в Европе будет сменен в XIX столетии политикой свободной торговли).

Таким образом, ключевой является именно первая черта — неограниченность власти государя.

В советской историографии закономерность появления абсолютизма именно в конце XV — середине XVII в. объяснялась появлением на историче-

ской арене нового класса — буржуазии, когда монархия получила возможность лавировать между нею и дворянством, благодаря чему, по формулировке Ф. Энгельса, «государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам как кажущаяся посредница между ними»2. При этом с давних пор в отечественной историографии велись споры о национальной специфике абсолютизма, одним из вариантов которого считается и самодержавие.

В историографии западной нет единства в понимании сути абсолютизма. Противоречивость этого исторического явления наглядно выражает монография Н. Хеншелла, в которой отмечается, что большинство европейских монархов являлись одновременно и «абсолютными» и «ограниченными». Они были абсолютными, когда осуществляли свои обширные прерогативы, и ограниченными, когда вели переговоры с подданными об их правах [4, с. 9]. Этот же автор обращает внимание на существование значительных региональных различий в функционировании абсолютистских режимов (иногда столь значительных, что, как в случае Англии, историки часто вообще сомневаются в его наличии3).

Взглянем на Францию, которую принято считать страной классического абсолютизма. Французские короли были обязаны, как считалось, своей властью только Богу и своей шпаге, так как

1 Сравните, например, высказывания в академической «Истории Европы»: «Конец XV — первая половина XVII в. — время оформления и укрепления централизованного государства в России и его постепенного развития в монархию абсолютистского типа» [1, с. 246]. Или: «На протяжении XVII в. государственное устройство России претерпело существенные изменения.

В это время происходит процесс перерастания сословно-представительной монархии в абсолютистскую» [2, с. 179].

2 Цит. по [1, с. 160]. Классическое марксистское определение, выработанное в ходе дискуссий в советской историографии в конце 30-х -начале 40-х гг. XX в., гласит: «Абсолютизм есть форма политической надстройки времени разложения феодализма и зарождения буржуазных отношений, характеризующегося обострением антагонизма между феодальным дворянством и нарождающейся буржуазией, что позволяет монархической власти достигнуть известной самостоятельности по отношению к обоим борющимся классам» [3, с. 47].

3 «С уверенностью об абсолютизме можно сказать только одно: в Англии его никогда не было. Чем бы ни был абсолютизм, в Англии господствовала диаметрально противоположная конституционная модель, предполагавшая существование ограниченной монархии, гражданских свобод, парламентских партий и всенародного голосования» [4, с.

95].

завоевали Галлию, а также согласно Священному писанию, где сказано (в «Послании к римлянам». XIII, 1), что «Несть власти не от Бога» [5, с. 144]. Епископ Боссюэ, один из виднейших идеологов царствования Людовика XIV, писал: «Бог учреждает королей как своих посланников и царствует с их помощью над народами» [5, с. 145]. От этой власти, идущей от Бога, исходят, по его мнению, все правила абсолютной монархии: «Первое правило. Король не должен никому отчитываться, когда отдает приказы. Второе правило. Когда король вынес приговор, другого приговора не может быть. Третье правило. Нет силы, способной противостоять силе короля. Четвертое правило. Но это не значит, что короли не подчиняются законам» [5, с. 145] (запомним этот последний пункт). Похожие идеи на пятьдесят лет ранее высказал Карден Лебре в трактате «О верховной власти короля» (1632 г.) [5, с. 145]. Но если юристы оправдывали абсолютную монархию, ссылаясь на римское право и божественное право, то Боссюэ опирался только на божественное.

«Он не хотел, конечно, обожествлять короля, но он почти обожествил королевскую власть» [5, с. 147].

Однако божественное право налагало на короля и жесткие рамки. Если король нарушает религиозные установления (становится идолопоклонником, святотатцем, многоженцем), он может навлечь на себя и на королевство гнев божий, и в самых серьезных случаях подданные могут быть освобождены от долга повиноваться. Король должен уважать и естественное право, закон природы, который заставляет человека поступать разумно, вершить правосудие и быть справедливым. Неразумный или несправедливый закон не обязывает подданных быть лояльными по совести и освобождает их от долга повиноваться (так!) (например, как закон 1685 г., запрещавший протестантам одновременно исповедовать свою веру во Франции и эмигрировать) [5, с. 147]. Третье ограничение -соблюдение уважения к подданным: король не может ни отвергать, ни нарушать основные законы королевства, т. е. те, которые существовали до королевской власти и стоят над законами короля.

Юристы считали, что он должен уважать личность подданных и их имущество: король не может ни присвоить себе наследство, принадлежащее его подданным, ни пользоваться им по своей воле. Если он позволит себе присвоить государственные владения, он будет осужден собственными судами [5, с. 147].

Вот как поясняет ситуацию Н. Элиас. Несмотря на долговременную борьбу со знатью, шедшую столетиями, французский король являлся первым дворянином своего королевства: «Он был воспитан в дворянских нравах и умонастроении, его поведение и мышление были сформированы этой нравственной культурой» [6, с. 184]. Поэтому «то, что совершилось во Франции XVI и XVII веков — когда была установлена неограниченная монархия, когда короли укротили крупную и мелкую знать, — было в известном отношении ничем иным, как постепенным смещением центра тяжести в пределах одного и того же социального слоя» [6, с. 184]. С этим было связано амбивалентное отношение короля к придворной аристократии: с одной стороны, он стремился достичь неограниченного господства, подавляя любые притязания знати на власть, с другой — сохранить дворянство как зависимое от короля, служащее ему, но четко отличаемое от остальных общественных слоев сословие с его специфической этикой как бы в роли единственно адекватного монарху и необходимого ему общества [6, с. 187].

Таким образом, даже в ходе борьбы и даже после победы, одержанной королевской властью над дворянством, король выстраивал свои отношения с «прирученной» знатью с оглядкой на традиционные установления аристократического этоса, общего для обеих сторон. Все это было отражением не только становления абсолютистского режима, но и длительного поступательного процесса оци-вилизовывания, важнейший этап которого наступает именно с формированием придворного общества раннего Нового времени, требующего от дворян в отличие от «времени замков» большего внимания к вопросам этикета [7].

Но важно отметить, что король имел обязательства не только перед дворянством. Его власть ограничивали провинциальные ассамблеи, парламенты, высшие суды. Людовик XIV уменьшил их влияние, но не устранил полностью. То есть король считался с тем, что Монтескье позже назовет «посредствующими корпорациями», которые превращают монархию в смешанный режим правления [5, с. 148-149]. Малейший произвол по отношению к одной корпорации обязательно вызвал бы возмущение почти всех других, т. е. они были способны противостоять королевской власти. И хотя им не представлялось такого случая, сама возможность, осознаваемая короной, служила защитой личности от высшей власти [5, с. 155]1.

1 Даже при «короле-солнце», живом воплощении абсолютизма, у парламентов не было отнято право ремонстрации (т. е. отказа регистрировать королевские акты, не соответствующие праву, обычаям или законам). После же его смерти в 1715 г. и те ограничения, которые были им все-таки наложены, снимались. В результате «в XVIII в. парламентской оппозиции суждено было сыграть роль важного дестабилизирующего фактора в политической жизни Франции» [2, с. 144]. В свете этих фактов неубедительной выглядит классическая формула,

Если апеллировать к марксистскому, как представляется, исторически наиболее адекватному определению абсолютизма, то приходится констатировать, что российское самодержавие отличалось от его классического варианта именно отсутствием ситуации баланса между двумя все более приходящими в равновесие социальными силами, такими как дворянство и буржуазия, в силу отсутствия последней. Речь могла идти лишь о лавировании между различными группировками правящего сословия. Опора единственно на дворянство имела два последствия для российской монархии, диалектически связанные между собой. Прежде всего, в ходе успешной централизации русское дворянство было вынуждено признать высший авторитет одного владыки — царя. (Безусловно, в отличие от французского короля российский монарх никогда не являлся частью высшего сословия, но стоял несоизмеримо выше, на отдельной ступени.) В течение XVI-XVII вв. выстраивается структура царского двора, принадлежность к которому служила теперь единственным источником благ — земельных пожалований и выгодных служебных назначений.

Ту же самую картину можно наблюдать и во Франции. При этом очевидно, что и царская, и королевская власть также зависели от поддержки дворянства, как и последнее от милостей государя. Именно большее количество вассалов, представлявших собой держателей земель и вооруженную силу, отличало на первых порах французского короля от могущественных герцогов. Не реагируя на запросы своих дворян, король рисковал потерять необходимую опору и поддержку и вернуться к положению

средневекового монарха, первого среди равных. (Эта зависимость короля от дворянства, кстати, способствовала сохранению даже в эпоху абсолютизма аристократического духа второго сословия.)

Однако в дальнейшем во Франции, как и в Англии (здесь значительно раньше), а позднее и в скандинавских странах с ростом активности третьего сословия король получает возможность, рекрутируя из его среды бюрократию и допуская ее аноблирование («дворянство мантии» во Франции), ослабить свою зависимость от дворян и укрепить собственные позиции (при этом на протяжении всего, кстати говоря, исторически довольно краткого, периода господства абсолютистских режимов важнейшим фактором оставался личностный — многое зависело от политических и дипломатических способностей конкретного монарха, что с замечательной наглядностью демонстрирует история Швеции XVI-XVII вв. [10]1).

В России до формирования крепко стоящего на ногах третьего сословия со значительными привилегиями дело так и не дошло вплоть до начала XX в. Соответственно, сохранялась однолинейная связка монарх — дворянство2, так что второе последствие заключалось в следующем — хотя царь оставался единственным источником процветания для дворян, но и дворяне являлись единственной социальной опорой царской власти и потому умело отстаивали свои сословные интересы, что особенно ярко проявилось в XVIII в. (высшее достижение — Манифест о вольности дворянской)3. Проблема заключалась в том, что в Русском государстве не было нескольких по-разному социально ориентированных центров силы, как в Европе с ее

выраженная В. Ю. Захаровым: «На наш взгляд, понятия “абсолютизм” и “самодержавие” являются тождественными и означают особую форму правления, при которой власть монарха юридически неограниченна» [8]. Вообще, отечественная традиция демонстрирует стремление втиснуть все многообразие политических ситуаций в государствах Нового времени в прокрустово ложе теории. Не имея возможности игнорировать сохранение при абсолютизме представительных органов, исследователи объясняли это тем, что они вступают в «причудливый симбиоз с новым бюрократическим аппаратом абсолютизма» [1, с. 160], и это притом что в таких случаях абсолютизм терял одну из своих важнейших отличительных черт. Замечательный пример априорной попытки согласовать противоречия — версия А. Н. Медушевского. По мнению исследователя, специфика российского абсолютизма заключалась в том, что он сложился до появления буржуазных отношений или в период их зарождения, что привело к «громадной самостоятельности государства в России и сделало его субъектом исторического процесса в большей степени, чем это было в Европе», где он «в значительной степени являлся продуктом баланса классовых сил дворянства и буржуазии» [9, с. 24-25].

1 Н. Хеншелл отмечает зависимость расстановки сил между монархией и представительными органами от конкретной ситуации и личных качеств правителей и в Англии времен Тюдоров и Стюартов [4, с. 197-198].

2 Более того, ряд исследователей считают, что в допетровской Руси не существовало и дворянского сословия как такового (как и сословного строя в целом), так как «служилые люди» не имели ни собственного корпоративного устройства, ни сословного самосознания, оставаясь «холопами государевыми» (см., например [11, с. 478]).

3 Конечно, и в России существовали внешние по отношению к связке «царь — дворянство» факторы, способствовавшие ее укреплению (следует отметить, что Россия все же не достигла крайности в зависимости монархии от дворянства, как это произошло в Речи Посполи-той). Б. Ф. Поршнев справедливо указывал на роль крестьянства в процессах укрепления центральной власти (причем не только в России). По его мнению, угроза крестьянских восстаний заставляла централизацию все более усиливаться и дойти наконец до стадии абсолютизма [12, гл. 3]. Действительно, сильная центральная власть была необходима русским помещикам в качестве гаранта их крепостнических прав в условиях почти неограниченных земельных ресурсов, вызывавших отток крестьянства за пределы административно подконтрольных регионов.

глубокими корнями сильной церкви и бюргерской самостоятельности. Замечательный пример — городские восстания середины XVII в., резко обозначившие противоречия между интересами посада и царской власти, предпочитавшей опираться на феодальную верхушку.

Конечно, как и в абсолютистских государствах Европы, большую роль в функционировании самодержавия играла бюрократия, доступ в которую был открыт отдельными представителям разночинной среды, однако руководящая роль в российском бюрократическом аппарате сохранялась за дворянством. В Европе же бюрократия в силу своего «разночинного» происхождения отстаивала интересы других слоев.

Следует учитывать и еще одну важную характеристику самодержавия — повышенный (в сравнении с абсолютизмом) уровень сакральных представлений о власти монарха, сохраняемый на уровне массового сознания на протяжении всего периода его существования. Согласно этим представлениям, власть монарху дарована Богом, перед которым он и несет ответственность, что устраняет возможность влияния представительных органов на функционирование государственных структур (ср. мнение Боссюэ, приведенное выше, где божественное происхождение королевской власти не избавляет ее от подчинения законам: разница в том, что в России единственным источником законов был сам государь).

В самом общем виде картина обстоятельств формирования специфических политических режимов в странах Запада и в России в режиме большого времени выглядит так. В Европе (прежде всего речь идет о Франции) со времени классического Средневековья существовало развитое городское общество, чьи позиции были укреплены союзом королей с городами в борьбе против феодалов. Соответственно, в связи с успехами централизации, поставившей аристократию под контроль королев-

ской власти, а также с поступательным развитием буржуазных тенденций в раннее Новое время наступает некоторое равновесие второго и третьего сословий, создающее условия для формирования абсолютизма. Однако последний все же основной своей опорой считал дворянство, что хорошо просматривается в политическом поведении Людовика XIV, поэтому королевская власть в дальнейшем пытается сдерживать развитие буржуазии, охраняя интересы второго сословия [13, с. 38, 40-41]. Однако процессы развития буржуазного уклада в Западной Европе носили органический характер, так что препоны со стороны правительства могли лишь увеличить социальное напряжение. Соответственно, вполне закономерным итогом становится буржуазная революция (точнее, серия революций)1.

На Руси в свое время также существовала развитая городская культура, включавшая и традицию самоуправления, однако она была в значительной мере уничтожена во время монголо-татарского на-шествия2. Более того, в ходе централизации российские монархи (Иван III, Василий III, Иван Грозный) добивали остатки городской самостоятельности. Подавить аристократию московским правителям удалось, опираясь на низы дворянства (в особенности показательна в этом смысле опричнина3). В раннее Новое время поддержка рядового дворянства играла большую роль и в укреплении королевской власти в Европе. Но тут-то мы и видим паритет второго и третьего сословий. А в России с принижением аристократии, с низведением ее на уровень служилого сословия наравне с рядовым дворянством и в угоду последнему, с неразвитостью городов самодержавие и становится заложником единственного сословия, до конца монархического периода мешавшего развитию капиталистического уклада, так как оно обладало монополией на политический и экономический капитал (в терминологии П. Бурдье)4.

1 В Англии революция свершилась гораздо раньше, и именно потому что буржуазные силы были активнее (более того, английское дворянство гораздо охотнее, чем французское, приобщалось к новым отношениям), а королевская власть более зависима от общественных сил и прежде всего от парламента.

2 Нельзя сбрасывать со счетов и отсутствие в России античного наследия, безусловно облегчавшего Западной Европе строительство городского социума.

3 Как отмечает А. П. Павлов, в целом опричный двор был несколько более худородным по составу, чем земский (хотя и здесь было немало представителей знатных княжеско-боярских дворов — Одоевские, Трубецкие, Шуйские), а к концу опричнины выходцы их худородных провинциальных дворянских родов в составе руководства явно доминировали. При этом главным критерием было не происхождение, а личные качества. Царь охотно брал в опричнину людей с «запятнанной репутацией», которые должны были служить особенно рьяно и преданно (как, например, целая группа дворян, служивших ранее князьям Старицким) [11, с. 218].

4 Не стоит преувеличивать и значение Земских соборов, наличие которых, как правило, расценивается отечественными исследователями как признак существования в России XVI-XVII вв. сословно-представительной монархии. Принципиальное отличие Земских соборов от европейских представительных учреждений состояла в том, что первые, как правило, собирались по инициативе правительства, нерегулярно, в тех случаях, когда возникала необходимость утвердить те или иные решения, тогда как в зрелые периоды существования вторых без них королевская власть попросту не имела права принимать те или иные решения. Нарушение парламентских прав, как правило,

Неслучайно европейцами царское самодержавие воспринималось зачастую как тирания, сопоставимая с восточными режимами. Например, И. Корб пишет: «Государь имеет полную власть над их (русских. — О. М.) имением, личностью и жизнью. Сами турки не изъявляют с более отвратительной покорностью принижения своего перед скипетром своих Оттоманов» [14, с. 220].

Соответственно, возникает вопрос о возможности применения к России определения восточной деспотии. Это спорное понятие, подвергшееся уничтожающей критике в 70-е гг. XX в., все же не было забыто окончательно. Авторы коллективной работы «Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти» определяют восточный деспотизм как «ничем не ограниченную бесконтрольную власть, не стесненную никакими формальными правилами или законами и опирающуюся непосредственно на силу. Необходимым условием существования такой власти является господство государственной и общественной собственности, прежде всего на землю, и зависимое положение индивида, при котором отношение человека к человеку определяется не им самим, а стоящей над ним властью» [15, с. 10]. Основные черты этой общественной системы таковы: «перманентный и универсальный террор», «практически поголовное рабство населения», распространение шпионажа и доносительства как средства достижения «жадной мечты о сытой и беззаботной жизни», отсутствие благородного (в смысле происхождения) сословия, полное исключение личной инициативы и ответственности, отсутствие стремления к свободе как таковой. В таком обществе поведение подданных диктуется переплетением любви и страха по отношению к своим правителям, в духовной жизни господствует «идейная минимизация», не допускающая ни рассуждений, ни возражений, ни собственных мнений [15, с. 10]1.

Конечно, во многом прав известный востоковед Б. С. Ерасов, который предостерегал от абсолюти-

зации подобных характеристик2. Однако, если говорить об «идеально-типических» понятиях и господствующих тенденциях, материал исторических источников дает возможность подтвердить в целом верность основных определений восточной деспотии в его приложении к России раннего Нового времени.

Обратимся к свидетельствам современников. Чешский иезуит Иржи Давид, живший в России с 1685 по 1689 г., пишет: «…Все чиновники, высшие и низшие, и вся знать относительно царей называют себя холопами, то есть царскими рабами, и если они подписывают имя под каким-нибудь прошением, то ставят его в уменьшительной форме: «холоп Ивашко Бутурлин» [17, с. 140]. О том же говорит И. Корб: «Весь московский народ более подвержен рабству, чем пользуется свободой; все москвитяне, какого бы они ни были звания, без малейшего уважения к их личности находятся под гнетом жесточайшего рабства. Те из них, которые занимают почетное место в Тайном совете и, имея величавое название вельможи, справедливо присваивают себе первое в государстве достоинство, самой знатностью своей являют еще в более ярком свете свое рабское состояние: они носят золотые цепи, тем тягостнейшие, чем большей пышностью ослепляют глаза; самый даже блеск этих холопов упрекает их в низости судьбы. Если бы кто в прошении или в письме к царю подписал свое имя в положительной степени, тот непременно получил бы возмездие за нарушение закона касательно оскорбления [царского] величества. Необходимо присваивать себе уменьшительные имена, например: Яков должен подписываться Якуткой, а не Яковом, ибо москвитяне полагают, что было бы неуважением со стороны просителей к высочайшему сану особы, облеченной царским достоинством, не засвидетельствовать прилично государю своего почтения, именуясь покорно уменьшительным именем.. Нужно себя называть холопом или подлейшим, презреннейшим рабом великого князя3 и все свое

вызывало конфликт (достаточно упомянуть о начале Английской буржуазной революции) либо по крайней мере осознавалось современниками как ситуация ненормальная. В России перерывы в созывах Земских соборов никаких нареканий не вызывали, да и не могли вызывать, так как никаких законодательных норм, связанных с ними, попросту не существовало.

1 Сейчас, правда, чаще принято употреблять термин «деспотия», так как многие указанные черты были свойственны не только восточным обществам, но, шире, тем, которые в миросистемной теории принято относить к «мироимпериям».

2 «Так характеризуются общества, достижения которых в администрировании, устроении социальной жизни, технологиях, учености, философии и науках долгое время превосходили европейский уровень и стали предметом восхищения и внимательного изучения» [16, с. 261]. Кроме того, помимо статусных систем здесь существовали «устойчивые принципы достижительных ориентации. Персонажи, добившиеся определенных достижений в своей деятельности, получали высокие звания, должности, приобретали авторитет и почет, а после смерти увековечивались в памятниках» [16, с. 261].

3 Подтверждение легко обнаружить в переписке петровского времени. Например, Т. Н. Стрешнев, воспитатель Петра, боярин, подписывает письмо к царю от 7 августа 1695 г. так: «Убогий раб твой Тишка Стрешнев писание сие доношу и челом бью» [18, с. 514]. Еще одна из виднейших фигур первых лет царствования Петра Б. А. Голицын в письме от 17 августа 1703 г. подписывается: «Холоп твой Бориско Голицын» [19, с. 534].

имущество, движимое и недвижимое, считать не своим, но государевым. Царь московский превосходный выразитель такого понятия: он своим отечеством и его гражданами так пользуется, что его самодержавие, никакими пределами, никакими законами не ограниченное, ясно сказывается, например, в полном распоряжении имениями частных лиц, как будто бы природа все это для него одного только и создала» [14, с. 219].

Конечно, собственное мнение у россиян и в те времена имелось, однако главное — оно легко могло игнорироваться (и чаще всего игнорировалось) властью1. Таким образом, в случае России раннего Нового времени мы действительно наблюдаем основные типологические черты восточной деспотии. И нас не должно смущать положение, согласно которому речь идет о «ничем не ограниченной бесконтрольной власти, не стесненной никакими формальными правилами или законами и опирающейся непосредственно на силу» в свете утверждения о зависимости самодержавия от дворянства. Дело в том, что отсутствие главенства закона над властью в деспотическом обществе не только освобождает монарха от «стеснений» в отношении своих подданных, но и зачастую развязывает руки самим подданным в отношении правителя (конечно, в особенных случаях). На примере Османской империи легко заметить, насколько легко и часто происходила насильственная смена султанов в результате заговоров2. То же самое мы видим и в послепетровской России XVIII в. Как отмечает Е. В. Анисимов, суть самодержавия составляет возможность, в нарушение изданных самой же самодержавной властью законов, вмешиваться в любое дело, что особенно ярко выражалось в таком явлении, как опала — подчас неожиданное, внесудебное отстранение от дел, двора, отправление в ссылку или на казнь, в основе чего лежал часто каприз, подозрение или личная месть неугодному подданному. Однако именно эти же особенности

приводили к беззащитности самодержавия перед лицом фаворитизма и переворотов. Особенно четко это видно в случае Елизаветы и Екатерины II, которые стали прямыми узурпаторами, пришедшими к власти вопреки юридическим нормам, присяге и традиционным «династическим счетам». И все потому, что без законодательной базы самодержавие становилось беззащитным перед беззаконными актами и подверженным случайностям [21, с. 205-207].

При этом все же можно назвать одну черту, позволяющую выделить самодержавие в особый тип политико-социального режима (по крайней мере в имперский период) при всем его сходстве с восточной деспотией. Здесь в течение XVIII в., во многом вследствие петровских преобразований, происходит сплочение дворянства, что делало его силой, способной отстаивать, и вполне успешно, свои корпоративные права перед лицом монархии. Как уже отмечалось, узловой проблемой самодержавия было отсутствие других корпораций, вносивших бы альтернативное начало в общественные отношения. Однако в большинстве восточных стран в период Нового времени не существовало и такой одной элитарной корпорации3. Связано это отличие было с более ранним приобщением России к началам западной цивилизации. На Востоке подобные тенденции проявятся не ранее второй половины XIX в. уже в иной исторической обстановке, когда политическая активность феодальных слоев будет развиваться параллельно с нарастанием роли буржуазии4.

Таким образом, сложность понимания феномена самодержавия состоит именно в том, что на протяжении Нового времени он в значительной мере эволюционировал, при этом, конечно, сохраняя ряд сущностных характеристик5. На ранней стадии, с середины XVI до середины XVIII в., он в значительной мере соответствовал основным параметрам деспотии, в дальнейшем же вступает во все более тесное взаимодействие с дворянством, кото-

1 Об этом, например, пишет, Б. Н. Миронов, занимающий в целом вполне отчетливую «охранительную» позицию и постоянно подчеркивающий выдающуюся роль самодержавия в истории России [20, с. 246].

2 В XVI-XVII вв. шестеро из пятнадцати османских султанов были низложены по обвинению в нарушении шариата, причем двое казнены [15, с. 17].

3 Следует сделать оговорку, что в наиболее полном виде характеристика восточной деспотии подходит к Ближнему и Среднему Востоку (как в домусульманский, так и в мусульманский период), конфуцианская традиция во многом отличается от нее (в Китае существовала сплоченная корпорация чиновников, хотя и менее стабильная и защищенная, нежели дворянство в Европе, к тому же не военная и вполне конформная, а потому не опасная; Япония же с ее аристократическим самурайским этосом вообще особый для Востока случай).

4 Конечно, в разных странах эти явления будут выглядеть по-разному в зависимости от специфики социума и, соответственно, протекания процессов модернизации.

5 На это, кстати, обращал внимание еще В. И. Ленин, отмечавший, что «русское самодержавие XVII века с боярской думой и боярской аристократией не похоже на самодержавие XVIII века с его бюрократией, служилыми сословиями, с отдельными периодами “просвещенного абсолютизма” и от обоих резко отличается самодержавие XIX века, вынужденное “сверху” освобождать крестьян, разоряя их, открывая дорогу капитализму, вводя начало местных представительных учреждений буржуазии» [22, с. 346]. Правда, здесь выбраны несколько иные дефиниции, к тому же подчеркиваются скорее изменения, чем преемственность.

рое, в отличие от европейского, не теряет, но, напротив, укрепляет свои позиции1. В дальнейшем, под воздействием европеизации, при Николае I в России (гораздо позже, чем в западных странах) было провозглашено верховенство законов в государстве, что, казалось бы, приближало самодержавие к абсолютизму2, однако важнее то, что вплоть до 1905 г. реальных механизмов общественного контроля за действиями монархии (тех самых «посредствующих корпораций») так и не появилось.

Абсолютизм же (если отвлечься от буквального значения этого термина) являлся формой политического режима, пришедшей на смену принципи-

ально иной средневековой и, в свою очередь, смененной качественно новой — конституционной монархией либо республикой. При этом стоит помнить о том, что большинство стран Европы не подпадают под определение абсолютизма в чистом виде, кроме собственно Франции, так что, возможно, следовало бы отказаться от столь неадекватного и спорного понятия3 и говорить о монархии раннего Нового времени, которая уже не была децентрализованной средневековой и еще не стала парламентской и характеризовалась максимально возможным (в каждом конкретном государстве) усилением позиции государя.

Список литературы

1. История Европы: в 8 т. / отв. ред. Л. Т. Мильская, В. И. Рутенбург. М.: Наука, 1993. Т. 3. От средневековья к новому времени (конец XV — первая половина XVII в.). 656 с.

2. История Европы: в 8 т. / отв. ред. М. А. Барг. М.: Наука, 1994. Т. 4. Европа нового времени (XVII-XVIII века). 509 с.

3. Чистозвонов А. Н. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма // Вопросы истории. 1968. № 5. С. 46-62.

4. Хеншелл Н. Миф абсолютизма: перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени / пер. с англ. А. А. Паламарчук при участии Л. Л. Царук, Ю. А. Махалова; отв. ред. С. Е. Федоров. СПб.: Алетейя, 2003. 272 с.

5. Блюш Ф. Людовик XIV / пер. с фр. Л. Д. Тарасенковой, О. Д. Тарасенкова; науч. ред. В. Н. Малов. М.: Ладомир, 1998. 815 с.

6. Элиас Н. Придворное общество: исследования по социологии короля и придворной аристократии / пер. : http://www.zpu-journal.rU/e-zpu/2008/6/Zakharov/

9. Медушевский А. Н. Утверждение абсолютизма в России. Сравнительное историческое исследование. М.: Текст, 1994. 320 с.

10. Андерсон И. История Швеции / пер. с швед. Н. А. Каринцева; под ред. и с предисл. Я. Я. Зутиса. М.: Изд-во иностранной литературы, 1951. 408 с.

11. Правящая элита русского государства IX — начала XVIII в.: очерки истории / отв. ред. А. П. Павлов. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. 548 с.

12. Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М.: Наука, 1964. 520 с.

13. Рогинская А. Е. Очерки по истории Франции (XVII-XIX вв. ). М.: Изд-во ИМО, 1958. 368 с.

14. Корб И. Дневник путешествия в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента, посла императора Леопольда I к царю и великому князю Петру Алексеевичу в 1698 г. , веденный секретарем посольства Иоганном Георгом Корбом // Рождение империи. М.: Фонд Сергея Дубова, 1997. (История России и дома Романовых в мемуарах современников. XVII-XX вв. ). С. 21-258.

15. Феномен восточного деспотизма: структура управления и власти / отв. ред. Н. А. Иванов. М.: Наука; Восточная литература, 1993. 392 с.

16. Ерасов Б. С. Цивилизации: универсалии и самобытность. М.: Наука, 2002. 524 с.

17. Давид И. Современное состояние Великой России, или Московии // ВИ. 1968. № 1. С. 126-132.

18. Письма и бумаги Петра Великаго / под ред. А. Ф. Бычкова. СПб.: Государственная типография, 1887. Т. 1 (1688-1701). 973 с.

19. Письма и бумаги Петра Великаго / под ред. А. Ф. Бычкова. СПб.: Государственная типография, 1889. Т. 2 (1702-1703). 804 с.

20. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в. ). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: в 2 т. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2000. Т. 2.

21. Анисимов Е. В. Самодержавие XVIII века: право править без права // Нестор. № 7 (2005, № 1). Ежеквартальный журнал истории и культуры России и Восточной Европы. Технология власти. Источники, исследования, историография / ред. номера И. В. Лукоянов, С. Е. Эрлих. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского института истории РАН «Нестор-История», 2005. С. 200-207.

1 А. Янов пишет о «странном непостоянстве» самодержавия, выражавшемся, по его мнению, в волнообразных его колебаниях то в сторону деспотизма, то в сторону абсолютизма [23, с. 286]. Такая точка зрения игнорирует обозначенные выше поступательные тенденции в трансформации характера российского политического режима.

2 Такой точки зрения, в частности, придерживался А. Я. Аврех [24].

3 Об этом же пишет Н. Хеншелл: «’’абсолютистский” сценарий поздно исправлять: никакие вырезки или переписывания не могут его спасти. <.. .> Пришло время закрыть занавес над увлечениями предыдущего столетия. Сохранять название “абсолютизм”, изменяя большую часть его содержания, — полумера, ведущая к непоправимым заблуждениям. Кажется, нет нужды далее продлевать ему жизнь» [4, с. 240].

22. Ленин В. И. Как социалисты-революционеры подводят итоги революции и как революция подвела итоги социалистам-революционерам // Полн. собр. соч. Изд. 5-е. М.: Изд-во политической литературы, 1968. Т. 17. С. 339-353.

23. Янов А. Россия: у истоков трагедии. 1462-1584. Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001. 559 с.

24. Аврех А. Я. Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма в России // История СССР. 1968. № 2. С. 82-104.

Мухин О. Н., кандидат исторических наук, доцент.

Томский государственный педагогический университет.

Ул. Киевская, 60, Томск, Россия, 634061.

E-mail: [email protected]

Материал поступил в редакцию 24.12.2012.

O. N. Mukhin

ABSOLUTISM VS AUTOCRACY: RETURNING TO THE DEFINITION OF THE CONCEPTS

In the article the problem of the typology of political regimes in modern times is considered. With the comparative historical approach we single out the specifics of the Russian autocracy as opposed to absolutism, and from oriental despotism.

Key words: absolutism, autocracy, despotism, political regime, modern times.

Tomsk State Pedagogical University.

Ul. Kievskaya, 60, Tomsk, Russia, 634061.

E-mail: [email protected]

Крепостная историография – аналитический портал ПОЛИТ.РУ

Развернувшаяся в последнее время на «Полит.ру» дискуссия об исторической науке побудила известного историка русской мысли и публициста Александра Янова предложить в качестве одной из реплик несколько переработанную главу из своей трилогии «Россия и Европа» (М.: Новый хронограф, 2007 – 2009; с некоторыми иными ее фрагментами наши читатели хорошо знакомы), посвященную дискуссиям в советской исторической науке, ее специфическому статусу дисциплины, контролируемой из идеологической повестки.

См. также:

Известный американский историк Сирил Блейк заметил однажды, что «ни одно общество в современном мире не было объектом столь конфликтующих постулатов и интерпретаций, как Россия» (1). Проф. Блейк, конечно, преувеличивал. Но сказано это было в 1960-е, а в ту пору так думали все историки. Никогда раньше не было в мировой историографии (и, боюсь, не будет) ничего подобного столь представительным и бурным, хотя, увы, большей частью и бесплодным, спорам о природе и происхождении русской политической системы.

Многие из этих теоретических или, как тогда говорили, метаисторических дискуссий подробно рассмотрены в первом томе моей трилогии Россия и Европа. 1462-1921. Коротко, сводились они к противостоянию двух основных концепций: «Восточного деспотизма» (крупнейший ее знаток Карл Виттфогель именовал деспотию «системой тотальной власти» (2) и абсолютной монархии (или «умеренного правления», как называл ее Монтескье).

Что поделаешь, такова была господствовавшая в ту пору в историографии биполярная модель, очень точно, как понимает читатель, соответствовавшая тогдашнему расколотому надвое миру.Спор о России, конечно, тоже ограничивался выбором между «системой тотальной власти» и европейским абсолютизмом.

И настолько жгучей казалась тогда эта метаисторическая загадка, что в разгадывание ее были втянуты и советские историки — несмотря даже на жесткую, чтоб не сказать крепостную их зависимость от «истинной», как она себя величала, марксистко-ленинской науки.

Конечно же им, обложенным со всех сторон, как флажками, авторитетными «высказываниями» классиков Маркса, Энгельса, Ленина (до 1953-го тот же ранг имел и генералиссимус Сталин, впоследствии разжалованный в рядовые) нелегко приходилось в таких теоретических спорах. Ну, посмотрите. Маркс умер в 1883, Энгельс в 1895, Ленин в 1924-м. Никто из них профессиональным историком не был и «высказывания» их противоречили друг другу порою отчаянно. Время, однако, было над ними не властно. Всё, что изрекли классики, пусть хоть в самые нежные годы отрочества, ревизии — под страхом тяжелых наказаний — не подлежало. На страже стояла целая армия полуграмотных охотников за ведьмами, мало что знавших об истории, кроме этих священных «высказываний». И чем меньше они знали, тем были свирепее.

В сталинские времена ревизионистов ожидали ГУЛаг или ссылка (вкус которых пришлось отведать даже таким крупным историкам, как Д.С. Лихачев или С.Ф. Платонов), в брежневские всего лишь отстранение от ученых «привилегий». От доступа к архивам, например, или от возможности публиковать результаты своих исследований. Согласитесь, однако, что для людей, чье призвание в том именно и состоит, чтоб исследовать, размышлять и писать, лишение этих «привилегий» могло порою быть равносильно гражданской казни.

Когда советские историки пытались реинтерпретировать (не ревизовать, боже сохрани, всего лишь реинтерпретировать!) высказывания классиков, выглядело это если не героическим, то, по крайней мере, мужественным и рискованным поступком. Всегда ведь могли найтись бдительные коллеги, которым и самая невинная реинтерпретация покажется ревизией.

В некотором смысле ситуация историков России была в ту пору хуже той, в которой работали средневековые схоласты. Ибо страдали они как от обилия священных «высказываний», так и от их дефицита. Но главным образом из-за того, что по большей части изречения классиков, хоть плачь, отношения к русской истории не имели.

«Как беззаконная комета…»

Спросив любого советского историка, чем руководился он, анализируя политическое развитие любой страны, ответ вы знали заранее. Учением Маркса, чем же еще? Идеей о том, что в определенный момент производительные силы общества обгоняют его производственные отношения (вместе они назывались «базис»), порождая тем самым непримиримую классовую борьбу. Та расшатывает существующую политическую структуру («надстройку»), что в конечном счете ведет к революции, в ходе которой победивший класс «ломает старую государственную машину», воздвигая на ее месте новый аппарат классового господства (см. историю Нидерландов в XVI веке, Англии в XVII, Франции в XVIII). И история страны начиналась как бы с чистого листа.

Так говорили классики. Таков был закон.

Что было, однако, делать с этим законом историку России, специализировавшемуся, допустим, на тех же XVI-XIX веках? Производительные силы, чтоб им пусто было, росли здесь так медленно, что на протяжении всех этих столетий так и не обогнали производственные отношения. Классовая борьба, которой положено было расшатывать «надстройку» (самодержавие), была как-то до обидного безрезультатна. Ибо после каждого очередного «расшатывания» поднималась эта надстройка, словно феникс из пепла, и,как ни в чем не бывало, гнула все ту же крепостническую средневековую линию. Соответственно не разрушалась в эти столетия и старая государственная машина. И аппарат нового классового господства, которому положено было строиться на ее обломках решительно отказывался — ввиду отсутствия упомянутых обломков — возникать. Короче, русское самодержавие XVI-XVIII веков вело себя — буквально по Пушкину — как беззаконная комета в кругу расчисленных светил.

Но каково было, спрашивается, работать с этой «кометой» историку России? Как объяснить это вопиюще неграмотное поведение надстройки с помощью оставленного ему беззаботными классиками скудного инструментария, который, как мы видели, состоял лишь из не имеющего отношения к делу «базиса» да скандально неэффективной классовой борьбы?

Страдания «истинной науки»

Но совершенно уже невыносимой становилась ситуация советского историка, когда бреши, оставленные классиками, заполняли чиновники из идеологического отдела ЦК КПСС. Самый важный их взнос состоял в простом, но непреложном постулате, согласно которому истории России предписывалось развиваться в направлении от феодальной раздробленности к абсолютной монархии, ничем не отличавшейся от европейской. Причем, защита этого постулата почиталась ни больше, ни меньше, как патриотическим долгом историков.

Другими словами, из страха, что Россию могут чего доброго зачислить по ведомству восточного деспотизма, советским историкам предписано было доказывать прямо противоположное тому, что провозглашают сегодня неоевразийцы (включая А,Н. Сахарова, исполнявшего в ту пору, как ни парадоксально звучит это сегодня, роль одного из главных жрецов в храме священных «высказываний»). Вот они и доказывали, что самодержавие вовсе не было уникально, что Россия, напротив, была более или менее как все абсолютные монархии, и нет поэтому никаких оснований отлучать ее от Европы.

Конечно, не подозревали по невежеству чиновники, что их марксистко-ленинское предписание русской истории всего лишь повторяет патриотический наказ Екатерины II, которая тоже, как известно, утверждала, что «до Смутного времени Россия шла наравне со всей Европою» и лишь Смута затормозила ее европейские «успехи на 40 или 50 лет». (3) При этом самодержавная революция Грозного, как раз эту Смуту и вызвавшая, выпадала, если можно так выразиться, из теоретической тележки — как у Екатерины, так и у советских чиновников.

Тем не менее, даже присвоив себе функции вседержителей-классиков (и императрицы), допустили по обыкновению чиновники промашку, не подумали о том, как следует поступать историкам в случаях, когда патриотический постулат входил в противоречие со священными «высказываниями». Как легко себе представить, такие коллизии приводили к ситуациям драматическим. Вот лишь один пример. Докладывая в 1968 г. советско-итальянской конференции о крестьянской войне начала XVII века (как трактовалась в советской историографии та же Смута), академик Л. В. Черепнин пришел к неожиданному выводу. По его мнению, она была «одной из причин того, что переход к абсолютизму задержался в России больше, чем на столетие». (4) Это был скандал.

Екатерина, конечно, тоже относилась к крестьянским бунтам отрицательно. Но ей-то классики марксизма были не указ. Черепнину, однако, следовало утверждать обратное. Ибо классовой борьбе положено было ускорять «прогрессивное движение истории» (т.е. в данном случае переход к абсолютизму), а она, оказывается, его тормозила. Аудитория затаила дыхание: доведет академик крамольную мысль до логического конца? Не довел. Вывод повис в воздухе. Намек, однако, был вполне внятный. Никогда не огласил бы свое наблюдение Черепнин, не будь он уверен, что лояльность патриотическому постулату важнее в глазах начальства, чем следование «высказываниям». Намекнул, другими словами, перефразируя Аристотеля, что хоть классовая борьба ему и друг, но абсолютизм дороже.

Еще более отчетливо подчеркнул он патриотический приоритет абсолютизма, говоря об опричнине. Признав, что «попытка установить абсолютизм, связанная с политикой Ивана Грозного… вылилась в открытую диктатуру крепостников, приняв форму самого чудовищного деспотизма», Черепнин тем не менее продолжал, не переводя дыхания: «ослабив боярскую аристократию и поддержав централизацию государства, опричнина в определенной мере расчистила путь абсолютизму». (5) Другими словами, кровавое воцарение крепостничества, сопровождавшееся самым, по его собственным словам, «чудовищным деспотизмом», сослужило-таки свою службу «прогрессивному движению истории». Удивляться ли после этого, что вузовский учебник «Истории СССР» без всяких уже оговорок объявил : «опричнина носила прогрессивный характер»? (6)

Потерянный рай «равновесия»

С самого начала скажу, что интересуют меня здесь лишь теоретические аспекты советской дискуссии о природе русского абсолютизма, проходившей с 1968 по 1971 г. в журнале «История СССР». Все препирательства о «соотношении феодальных и буржуазных элементов в политике абсолютной монархии», отнявшие массу энергии у ее участников, оставлю я в стороне. Хотя бы потому, что они игнорировали известный уже нам факт: после опричного разгрома крестьянской предбуржуазии в ходе самодержавной революции Грозного во второй половине XVI века крепостное право заблокировало каналы формирования среднего класса. Какая после этого могла быть речь о влиянии «буржуазных элементов» на политический процесс в России? В блокировании среднего класса и состояла, в частности, уникальность самодержавия в первые его столетия. И потому именно с обсуждения этой аномалии и начал бы я дискуссию, будь я ее инициатором.

Инициатором, однако, был известный советский историк А.Я. Аврех. И начал он ее, естественно, с реинтерпретации «высказываний» Ленина об абсолютизме. Возьмись Аврех за дело по-настоящему, такой зачин несомненно вызвал бы бурю. Хотя бы потому, что Владимир Ильич явно себе противоречил. В том же докладе Черепнина, например, на одной странице фигурируют две ленинские цитаты, с порога отрицающие друг друга. Первая утверждает, что «Самодержавие (абсолютизм, неограниченная власть) есть такая форма правления, при которой верховная власть принадлежит всецело и нераздельно (неограниченно) царю». Вторая опровергает первую: «Русское самодержавие XVI века с боярской думой и боярской аристократией не похоже на самодержавие XVIII века…»

Спрашивается, если самодержавие есть власть неограниченная, то могла ли она в то же время быть ограниченной (боярской думой и боярской аристократией)? В том, что они были именно ограничением самодержавия, сомнений ведь нет. Сошлюсь хоть на авторитетное суждение В.О. Ключевского, единственного русского историка, специально изучавшего структуру, функции и динамику Боярской думы. «Признавали, — пишет он, — что состав ее не вполне зависит от усмотрения государя, а должен сообразовываться с боярской иерархией, что эта дума есть постоянно действующее учреждение… словом, что это не государев только, но и государственный совет». (7) С другой стороны, мог бы я сослаться на академика Е.В. Тарле, категорически утверждавшего, что «абсолютизм ограниченный есть логический и фактический абсурд». (8)

Но останусь в рамках дискуссии и сошлюсь лишь на формулу одного из ее участников Н.И. Павленко, гласящую, что «история становления абсолютизма есть история освобождения самодержавия от боярской думы». (9) И константирую, что руководясь противоречащими друг другу высказываниями классика №3 мы неминуемо приходим к своего рода дефиниционному хаосу, где неограниченная власть оказывается ограниченной и вообще все кошки серы. В частности «абсолютизм», «деспотизм», «самодержавие» употребляются через запятую, как синонимы, безнадежно запутывая вопрос о реальных формах организации монархической власти (игнорируя попутно главную проблему, мучившую западных историков). И что еще хуже, напрочь отрезая какую бы то ни было возможность вычленить из общей массы неограниченных монархий тот самый абсолютизм, которому и посвящена была дискуссия.

По такому пути, уличавшему классика в противоречии самому себе, Аврех, ясное дело, пойти не мог: там подстерегала его ересь, ревизионизм. Поэтому сосредоточился он на почтительной реинтерпретации той из ленинских цитат, которая была в те годы общеупотребительной. «Во втором издании Большой Советской Энциклопедии, — говорит он, — об абсолютизме сказано со ссылкой на В.И. Ленина, что это неограниченная монархия… Но подходит ли это определение в данном случае? Мы думаем, нет. Возможно ли, например, установить на его базе различие между абсолютной монархией и восточным деспотизмом? И что сказать по поводу прав человека, скажем, при Иване Грозном?… Доказывать, что Иван был ограниченным монархом, значит ставить под удар свою научную репутацию. Признать же его абсолютистским монархом… и того хуже». (10)

Почему хуже? Потому, оказывается, что это означало бы «скомпрометировать идею равновесия». Какого равновесия? Проблема в том, что наряду с высказыванием Ленина, отрицающим специфику абсолютизма, есть ведь еще и высказывание классика №2, эту специфику как раз утверждающее. Энгельс объясняет, что абсолютизм — это когда «борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархия XVII-XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг против друга». (11)

Мало того, — продолжал Аврех — «эта мысль [Энгельса] кладется в основу всех исследований об абсолютизме, о какой бы стране ни шла речь. Под нее подгоняются и ею объясняются все факты и явления, какого бы порядка они ни были». (12) Как видим, едва попытался Аврех столкнуть классиков лбами, пришлось ему бросить вызов классику №2. Ибо если проблема с «высказыванием» Ленина в том, что оно не позволяет изучать абсолютизм, то «высказывание» Энгельса попросту не имеет отношения к русской истории. В самом деле, два поколения советских ученых облазили ее в поисках «равновесия» вдоль и поперек, но ни в XVII веке, ни в XVIII, ни даже в XIX, не говоря уже о временах Ивана Грозного, ничего подобного не обнаружили. Надо полагать потому, что ничего подобного там и не было. Или, как выражается Аврех, по причине «полного отсутствия доказательств существования равновесия». (13)

Ситуация, согласитесь, пиковая. Понятно, почему Аврех начинает с признания, немыслимого в устах представителя «истинной науки»: «Абсолютизм тема не только важная, но и коварная… Чем больше успехи в её конкретно-исторической разработке, тем запутанее и туманней становится ее сущность». (14)

В поисках замены

Конечно же, попыток найти сколько-нибудь приличную замену этому ускользающему из рук «равновесию» было в советской историографии не перечесть. Чем плохо, например, равновесие между «самой реакционной стратой боярства» и «прогрессивными», даром что крепостники, помещиками? Но если даже забыть на минуту, что были на самом деле тогдашние помещики лишь своего рода средневековым «новым классом» (по терминологии Милована Джиласа), янычарами феодальной реакции, все равно ведь, ядовито замечает Аврех, «нетрудно видеть, что это полная капитуляция. Спасается, собственно, уже не существо дела, а слово. Ведь вся суть высказываний Маркса и Энгельса сводится к мысли, что абсолютизм есть продукт равновесия сил принципиально разных класов, носителей различных способов производства, результат буржуазного развития страны». (15)

Еще более экстравагантной выглядела попытка усмотреть это окаянное равновесие в отношениях между дворянством и крестьянством. Ну ровня ли на самом деле было растоптанное, политически несуществующее, «мертвое в законе» крестьянство мощному и способному влиять на государственную власть классу крепостников? Но зачем было думать о каких-то там жизненных реалиях, когда само просилось в руки прелестное «высказывание» Ленина: «Классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской, лежит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбу таких преобразований». (16) Смотрите, как замечательно сходится этот трудный пасьянс у Б.В. Поршнева: «Угроза крестьянских восстаний потребовала централизации политической власти, и она же, нарастая, заставляла централизацию все больше усиливаться и дойти, наконец, до стадии абсолютизма». (17)

Допустим. Но почему, собственно, борьба между эксплуатируемыми и эксплуататорами непременно должна была вести именно к абсолютизму? Ведь таким образом та самая разница между европейским абсолютизмом и азиатским деспотизмом, из-за которой и ломались в дискуссии копья, исчезала безнадежно.

Понятно теперь, почему еще один участник дискуссии А.Н. Чистозвонов неожиданно признался: «тщательный анализ высказываний основателей марксизма-ленинизма, свидетельствует, что эти сложные феномены просто не могут быть втиснуты в предлагаемые модели». (18) Понятно также, почему Аврех, наскоро разделавшись с обеими искусственными альтернативами энгельсовскому равновесию, решается на шаг в «истинной науке» почти беспрецедентный. Он предлагает собственное определение абсолютизма.

Определение Авреха

Нечего и говорить, что автор маскирует свою отвагу батареей ленинских «высказываний». И что даже после мощной цитатной артподготовки пытается он представить свое определение всего лишь логическим продолжением этих «высказываний»: «Нам кажется, именно эта мысль заключается в приведенных словах В.И. Ленина, только выражена она в косвенной форме». Мы предчувствуем, конечно, и Аврех наверняка предчувствовал, что таких опытных надсмотрщиков за чистотой марксисткх риз, как С.Н. Покровский или А.Н. Сахаров (ныне яростный ревизионист марксизма-ленинизма) на мякине не проведешь. Но, как говорится, назвался груздем, полезай в кузов. И вот результат: «Абсолютизм — эта такая феодальная монархия, которой присуща в силу ее внутренней природы способность эволюционировать и превращаться в буржуазную монархию». (19)

А дальше Авреха понесло: «Какие основные черты отделяют абсолютистское государство от, скажем, феодального государства московских царей? Главное отличие состоит в том, что оно перестает быть деспотией, вернее только деспотией. Под последней мы разумеем форму неограниченной самодержавной власти, когда воля деспота является единственным законом, режим личного произвола, не считающийся с законностью и законами обычными или фиксированными. Абсолютизм сознательно выступает против такого порядка вещей». (20)

Уязвимость этой дефиниции бьет в глаза. Обозначив деспотизм как режим произвольной личной власти, мы тотчас же приходим к парадоксу. Досамодержавная Россия с ее боярской аристократией (которая реально, как мы помним, ограничивала эту самую произвольность), с ее свободным крестьянством и растущей предбуржуазией объявляется деспотизмом («неспособным к эволюции»). Способной к ней оказывается по Авреху как раз Россия самодержавная. Та самая, что, истребив независимую аристократию и предбуржуазию и закрепостив крестьянство, по всем этим причинам политически стагнировала до самого 1905 года. Согласитесь, что все тут поставлено с ног на голову.

Но при всем том были у попытки Авреха, по крайней мере, три замечательные черты. Во-первых, она, пусть в косвенной форме, но впервые вводила в советскую историографию категорию политической модернизации (пусть и под туманным псевдонимом «способности к эволюции»). «Высказывания» классиков допускали прогресс лишь как смену социально-экономических формаций. Буржуазная монархия могла сменить феодальную, но о том, что разные виды монархии внутри одной и той же формации могут обладать различным политическим потенциалом, классикам ничего известно не было.

Во-вторых, Аврех впервые попытался примирить в русской истории оба полюса общепринятой тогда биполярной модели (по крайней мере в хронологическом смысле). Самодержавие было объявлено одновременно и деспотическим (в период Московского царства), и абсолютистским (в эпоху Петербургской империи). Имея в виду, что патриотический постулат не допускал и намека на деспотизм в России, перед нами безусловная ересь.

И в-третьих, наконец, при всей бедности и противоречивости авреховской дефиниции, замечательна в ней была сама попытка бунта против крепостной зависимости от «высказываний» классиков, попытка мыслить об истории и судьбе своей страны самостоятельно. Независимо, то есть, не только от классиков, но и от громовержцев из идеологического отдела ЦК КПСС.

Не забудем, впрочем, время, когда начинал он эту дискуссию. Случайно ли совпала она с Пражской весной? Если нужно доказательство, что прорыв цензурной плотины в одном конце тоталитарной империи тотчас эхом отзывался в другом, то вот оно перед нами. От этого перепутья могла дискуссия развиваться по двум направлениям. Порыв к независимому мышлению мог привести к результатам совершенно неожиданным. Но с другой стороны, эта преждевременная попытка своего рода восстания крепостных в советской историографии могла с еще большей вероятностью быть раздавлена карательной экспедицией. До августа 1968-го, когда советские танки положили конец Пражской весне, казалось, что движется дискуссия в первом направлении. После августа она и впрямь начала напоминать карательную экспедицию.

Подо льдом «истинной науки»

В статье , следовавшей непосредственно за публикацией Авреха,

М.П. Павлова-Сильванская нашла его точку зрения, что до начала XVIII века русское самодержавие было деспотизмом, «перспективной». (21) Смущал ее лишь безнадежно «надстроечный» характер его определения. «У Авреха деспотизм представляет собой режим голого насилия, относительно социально-экономическй базы которого мы ничего не знаем», тогда как «Г.В. Плеханов … поставивший знак равенства между царизмом и восточным деспотизмом… опираясь частично на К. Маркса и Ф. Энгельса, аргументировал свою точку зрения особенностями аграрного строя России». (22) Соответственно, заключает автор, «неограниченная монархия в России складывается в виде азиатских форм правления — деспотии — централизованной неограниченной монархии, которая формируется в борьбе с монгольской империей и ее наследниками на базе натурального хозяйства и общинной организации деревни, а затем укрепляется в процессе создания поместной системы, закрепощения крестьянства и перехода к внешней экспансии.» «Таков, — говорит Павлова-Сильванская, — исходный пункт эволюции.» (23)

С одной стороны, механическое соединение Авреха с Плехановым делало его тезис вроде бы более ортодоксальным, подводя под него марксистский «базис». Но с другой, оно неожиданно обнажило всю его искусственность. Ведь если деспотическая надстройка и впрямь опиралась «на особенности аграрного строя России», то с какой, помилуйте, стати начала она вдруг в XVIII веке эволюционировать — несмотря на то, что базис оставался неподвижным? Причем, у самого Авреха, как мы видели, весь смысл деспотической надстройки как раз в том и состоит, что она «к эволюции неспособна» (и тут он, кстати, мог бы опереться на авторитет Маркса, который тоже ведь ставил знак равенства между деспотизмом и стагнацией. 24) Так каким же, спрашивается, образом этот неспособный к эволюции деспотизм ухитрился послужить «исходным пунктом эволюции»? Совсем уж чепуха какая-то получается.

Тем не менее отчаянная попытка мыслить независимо оказалась заразительной. И уже следующий участник дискуссии А.Л. Шапиро усомнился в самом существовании самодержавия до Ивана Грозного: «Боярская дума (XV и начала XVI века) делила функции управления и суда с великим князем, не только помогая ему, но и ограничивая (реально, а не юридически) его власть». (25) Так какое же это, спрашивается, самодержавие? Более того, масштабы этих ограничений в первой половине XVI века не уменьшаются, но увеличиваются. Ибо «главная особенность политического строя России… в конце 1540 — начале 1550-х заключалась в возникновении центральных и в общем распространении местных сословно-представительных учреждений… И именно в это время на Руси создаются Земские соборы… Форму политического строя для этого времени правильнее характеризовать как разделенную власть царя и Боярской думы… В России была несамодержавная монархия с Боярской думой и сословно-представительными учреждениями». (25)

Замечательно смелая, согласитесь, для своего времени – да, честно говоря, и для нынешнего– мысль, и по сию пору необъяснимая для того же неоевразийца А.Н.Сахарова!.

Далее Шапиро совершенно логично указывает на роль самодержавной революции Грозного в ликвидации этой «несамодержавной монархии». Он подчеркивает функцию террора: «Из членов Думы, получивших думские титулы… до 1563 г., к концу опричнины уцелели лишь отдельные лица. Они и новые члены Думы были настолько терроризированы, что не смели прекословить проявлениям самовластия Ивана Грозного… ни Боярская дума, ни Земские соборы [больше] не оказывали влияния на опричную политику, которую приходится рассматривать как политику самодержавную». (26)

Шапиро даже догадывается, что «опричнина была скорее государством над государством, чем государством в государстве». Он понимает, что после этого периода «судорожного самодержавия» наступило известное его размягчение, которое, впрочем, сменилось новым ужесточением. (27) В частности, «петровское царствование ознаменовалось полной ликвидацией Боярской думы и Земских соборов и полной победой самодержавно-абсолютистского строя». (28) Одним словом, динамика русской политической системы перестает вдруг под его пером выглядеть плоским однолинейным процессом эволюции, будь то от «варварства к цивилизации», как уверял нас когда-то С.М. Соловьев, или от «деспотизма к буржуазной монархии», как объясняет А.Я. Аврех.

Оказывается, что на самом деле политический процесс в России пульсировал. Крепкие мышцы власти то сжимались, то расслаблялись, то снова напрягались. Ритм сложный, особенный, совершенно отличный от европейского абсолютизма. Исследователю понятно даже, в чем корень этого отличия.

Одним словом, выступление Шапиро впервые поставило как перед участниками дискуссии, так и перед читателями действительно серьезные вопросы. Ибо если не было самодержавие ни деспотизмом (потому что так никогда и не смогло выкорчевать наледственную аристократию), ни абсолютизмом (европейские абсолютные монархии несовместимы ни с крепостничеством, ни с полным разрушением сословных учреждений), то чем же оно было? Ни одна деталь этого загадочного поведения самодержавия не ускользнула, казалось, от проницательного взгляда Шапиро. И все-таки не складывались у него все эти детали в единую картину. Попрежнему, как мы видели, пишет он «самодержавно-абсолютистский» через дефис. Что же держит его на поводке, не позволяя выйти за пределы точных, но мимолетных наблюдений?

«Высказывания»? Но хотя Шапиро и отдает им обильную дань, делает он это скорее в манере московских князей, откупавшихся от монголов лишь затем, чтоб развязать себе руки. Патриотический постулат? Но бесспорно ведь, что руководится Шапиро в своем анализе не столько его предписаниями, сколько исследованиями историков-шестидесятников, тех же Зимина, Шмидта и Копанева, на которых опираюсь и я. Так что же в этом случае заставляет его рассматривать русское самодержавие лишь как экзотический вариант европейского абсолютизма?

Тем и ценна для нас его работа, что видим мы здесь отчетливо, как под слоем священных «высказываний» и патриотических постулатов, висевших, подобно гирям, на ногах советских историков, вырисовывалось еще более глубокое и мощное препятствие для рационального анализа. Перед нами знакомая логика биполярной модели. Если Аврех напутал и никаким деспотизмом самодержавие не было, то чем оно было? Правильно, абсолютизмом. Другого выбора царствовавшая в ту пору метаисторическая модель просто не оставляла.

И все же, как видим, лед был сломан. Пусть лишь робкими тонкими ручейками, но потекла независимая от «высказываний» мысль. Дискуссия совершенно очевидно переставала напоминать препирательства средневековых схоластов. Значит, глубоко подо льдом высокомерной и бесплодной «истинной науки» источники свободного творчества все-таки сохранились. Конечно, их можно было снова засыпать ледяными торосами. Но могли они и растопить лед.

Карательная экспедиция

Не в этот раз, однако. Сигнал для охоты за ведьмами уже прозвучал. Военные каратели раздавили Пражскую весну. Седлали коней и идеологические каратели — рыцари «классовой борьбы» и жрецы священных «высказываний». Уже в самом начале 1969 г. А.И. Давидович и С.А. Покровский выпустили первый оглушительный залп по Авреху, обвинив его в «попытке противопоставить исторический процесс на Западе… и в России». (30)

Не могло быть, утверждали они, «никакого фундаментального различия между русским абсолютизмом и классическим [европейским]». (31) Почему? Потому, оказывается, что, как сказал Ленин, любой абсолютизм есть результат борьбы эксплуатируемых классов против эксплуататоров. «Восстания в городах середины XVII века и крестьянская война 1670-71 гг. показали господствующему классу феодалов необходимость поступиться средневековыми привилегиями в пользу неограниченной власти царя для успешной борьбы с мятежным народом». (32)

Разгром Авреха казался неминуемым: бичи «высказываний» засвистали над его головой. Однако в азарте охоты каратели и не заметили, как попали в собственную ловушку. Они говорили, что «Ленин определял русский абсолютизм как помещичье государство» (см. Полное собрание сочинений, т. 17. С. 309), как «крепостническое самодержавие» (Там же. С. 310), как «диктатуру крепостников» (Там же. С. 325), как «помещичье правительство самодержавного царя» (там же, т.20. С. 329). Ну и что? — спросит неискушенный читатель. А то, что «в свете всех этих высказываний классиков марксизма-ленинизма со всей наглядностью видно, что выводы А. Авреха об абсолютизме… — это очевидное искажение исторической действительности». Искажение, поскольку из «высказываний» бесспорно следует, что «абсолютизм (самодержавие)… есть воплощение диктатуры дворян-крепостников». (33)

И тут ловушка захлопнулась. Ибо что же тогда сказать о классическом абсолютизме, где и следа «диктатуры крепостников», как, впрочем, и самих крепостников, не было? Мыслима ли в самом деле диктатура несуществующего класса? А если ее там не было, то что остается от ленинского определения абсолютизма? Короче, едва приговорив к высшей мере Авреха и провозгласив ересью любое «противопоставление русского и классического абсолютизма» (34) охотники нечаянно впали в еще более страшную ересь. Они сделали какое бы то ни было сравнение абсолютизма и самодержавия невозможным. Только обличить их было уже некому: охота на ведьм имеет свою логику.

Следующий каратель С.М. Троицкий ударил по Авреху с другой позиции, обвинив его в отрыве надстройки от базиса, в «стремлении объяснить происхождение абсолютизма в России, не связывая его с генезисом буржуазных отношений». (35) По всем правилам доноса о политической неблагонадежности вскрывается подозрительная близость концепции обвиняемого Авреха А.Я. к взглядам буржуазного историка Милюкова П.Н.. Хотя каждому советскому человеку должно быть ясно, что не в таком мутном источнике, а «в трудах классиков марксизма-ленинизма имеются ценные указания, помогающие нам выяснить, какие исторические причины вызвали переход к абсолютной монархии в России». (36) Что ж, посмотрим, как помогли «ценные указания» Троицкому. «Действительно русская буржуазия, — признает он, — была экономически слаба и малочисленна на ранних этапах своего развития». (37) Но ведь в XIV-XV веках слаба она была и во Франции, и в Голландии. «А раз так, то она нуждалась в поддержке королевской власти. И королевская власть помогла ей. А русской буржуазии помогала царская власть». И вот под влиянием «требований буржуазии» и её «борьбы за их осуществление с господствующим классом феодалов» в России формировался абсолютизм.

Проблема лишь в том, что говоря о «равновесии», Энгельс, как мы помним, имел в виду вовсе не слабость буржуазии, а ее силу. Именно то обстоятельство, что сравнялась она в силе со слабеющим дворянством, и сделало абсолютистское государство независимым от обеих социальных групп. Но в России-то, в отличие от Европы, дворянство не только не слабело, а наоборот, крепло. Более того, согласно «высказыванию» Ленина, оно даже «осуществляло диктатуру крепостников-помещиков». Так как же совместить диктатуру дворянства с независимостью от него самодержавия? А никак. Троицкий и не пытается.

Вместо этого берется он за Павлову-Сильванскую. В особенности раздражает его, что она тоже основывается на «ценных указаниях классиков», например на указании Ленина об «азиатской девственности русского деспотизма». (38) В отчаянной попытке загнать обратно этого джинна, по возмутительной небрежности редакции выпущенного из бутылки, Троицкий тоже решается на нечто экстраординарное: он переворачивает концепцию Авреха с ног на голову.

Согласно предложенной им новой периодизации русской политической истории, с XV до середины XVII века длилась в ней эпоха сословно-представительных учреждений, с середины XVII до конца XVIII царствовал абсолютизм, а в XIX и XX (разумеется, до 17 года) — что бы вы думали? Деспотизм. «Усиление черт деспотизма, ‘азиатчины’ во внутренней и внешней политике российского абсолютизма происходило с конца XVIII — начала XIX века, когда в результате победы буржуазных революций в значительной части государств Западной Европы утвердились капитализм, парламентский строй, буржуазные свободы. В России же в первой половине XIX века сохранялся крепостной строй, усиливалась реакция во внутренней политике, царизм явился главной силой Священного союза и душителем свободы. Именно с этого времени, по нашему мнению, и можно говорить о нарастании черт ‘деспотизма’ и ‘азиатчины’ в политике российского абсолютизма. В.И. Ленин в 1905 писал о «русском самодержавии, отставшем от истории на целое столетие». (39)

Значит, как раз в то время, когда отменена была предварительная цензура, освобождено от крепостного рабства крестьянство, введено городское самоуправление, началась стремительная экономическая модернизация страны и даже легализована (после 1905-го) политическая оппозиция, когда впервые после самодержавной революции Ивана Грозного отчетливо проступили контуры реальных, как сказал бы А. Л. Шапиро, ограничений власти — как раз тогда и воцарилась в России деспотия? То есть не абсолютизм вырос из деспотии, как думал Аврех, а совсем даже наоборот – деспотия из абсолютизма? Вот ведь какой вздор пришлось печатать редакции, потратившей четыре года на серьезную дискуссию!

Аврех, как мы помним, начал ее с атаки, пусть почтительной, на «высказывание» Энгельса о равновесии и на ленинское «высказывание», стиравшее разницу между абсолютизмом, самодержавием и деспотией. Карательная экспедиция, попросту умолчав об Энгельсе, восстановила «высказывание» Ленина во всей его торжествующей нелепости. Выходит, что в конце дискуссии вернулись мы к ее началу — с пустыми руками.

Заключительный аккорд

Можно бы по этому поводу вспомнить библейское «… И возвращаются ветры на круги своя». Имея в виду нашу тему, однако, уместнее, наверное, припомнить тут набросанную в предыдущих главах историю досамодержавного столетия России — с его неопытными реформаторами, пытавшимися пусть наощупь и спотыкаясь, но вывести страну на магистральный путь политической модернизации. И с карательной экспедицией Грозного, не только уничтожившей в свирепой контратаке все результаты их работы, но и провозгласившей, что станет отныне судьбою страны тупиковое самодержавие. Пусть приблизительно, пусть в микромасштабе, но такую вот печальную картину продемонстрировала нам на исходе 1960-х дискуссия об абсолютизме в журнале «История СССР».

Худшее, однако, было еще впереди, когда на сцене появился в роли мини-Грозного главный надсмотрщик Андрей Н. Сахаров — двойной тезка знаменитого диссидента и потому, наверное, особенно свирепый в доказательствах своей лояльности. Прежде всего он проставил, так сказать, отметки — и мятежникам, и карателям. Читатель, впрочем, может заранее представить себе, что двойку схлопочет Павлова-Сильванская — за то, что зловредно «вслед за Аврехом, обнаруживает плодородную почву, на которой выросла типичная восточная деспотия, зародившаяся где-то в период образования русского централизованного государства». А Шапиро так и вовсе два с минусом (минус за то, что слишком уж много внимания уделил крепостничеству, сочтя его «главным и определяющем для оценки русского абсолютизма». (40) Аврех отделается двойкой с плюсом (плюс за то, что при всей своей крамольной дерзости заметил-таки «соотношение феодального и буржуазного в природе и политике абсолютизма» 41).

Совсем другое дело Троицкий. Он удостаивается пятерки ибо, «в отличие от названных авторов, основную социально-экономическую тенденцию, которая привела Россию к абсолютизму, видит в зарождении буржуазных отношений в феодальном базисе». А уж Давидович и Покровский, подчеркнувшие «значительное влияние … классовой борьбы трудящихся масс на всю политику феодального государства» заслужили и вовсе пятерку с плюсом. (42)

Но лидер, как положено, идет дальше всех. Он не станет стыдливо умалчивать о терроре Ивана Грозного «в эпоху сословно-представительной монархии», как делает Троицкий. И тем более не будет, подобно Шапиро, отвлекать внимание публики такими мелочами в русском политическом процессе, как истребление представительных учреждений или тотальное воцарение крепостничества. И вообще намерен А.Н. Сахаров не защищаться, а нападать — на восточный деспотизм… Западной Европы.

Ясно, что для такой операции священные «высказывания» были бы лишь обузой. Достаточно напомнить читателю хоть некоторые из них. «Даже освободившись [от ига], Московия продолжала исполнять свою традиционную роль раба как рабовладельца». Разве это не коварный удар в спину патриотическому постулату? И не от какого-нибудь Шапиро, которого легко поставить на место, но от самого классика №1. (43) А кто сказал, что «Русское самодержавие… поддерживается средствами азиатского деспотизма и произвольного правления, которых мы на Западе даже представить себе не можем»? Павлова-Сильванская? Увы, сам классик №2. (44) А кто называл самодержавие «азиатски диким», (45) «азиатски девственным», (46) «насыщенным азиатским варварством»? (47) Мы уже знаем кто. Ну словно издевались классики над «истинной наукой».

Нет уж, для обвинения Европы в азиатском варварстве требовалась совсем другая традиция. Впрочем, и она была под рукой. Я говорю о той традиции, что до виртуозности развита была поколениями домохозяек в борьбе за место на коммунальных кухнях: «От дуры слышу!» Право же, я не преувеличиваю. Судите сами.

«Между ‘восточной деспотией’ Ивана IV и столь же ‘восточной деспотией’ Елизаветы Английской разница не так уже велика… Централизация государства во Франции, особенно при Людовике XI, тоже отмечена всеми чертами ‘восточного деспотизма’… Елизавета I и Иван IV решали в интересах феодального класса примерно одни и те же исторические задачи, и методы решения этих задач были примерно одинаковыми. Западно-европейские феодальные монархии XV-XVI веков недалеко продвинулись по части демократии по сравнению с опричниной Ивана Грозного… Абсолютистские монархии Европы, опередившие во времени становления русский абсолютизм, преподали самодержавию впечатляющие уроки, как надо бороться с собственным народом. В этих уроках было все — и полицейщина, и варварские методы выжимания народных средств, и жестокость, и средневековые репрессии, словом, вся та ‘азиатчина’, которую почему-то упорно привязывают лишь к русскому абсолютизму… [Если мы попытаемся сравнить абсолютистские режимы в России XVIII-XIX вв. и, скажем, Англии и Франции XVI-XVII вв., то окажется, что] и там и тут «дитя предбуржуазного периода» не отличалось особым гуманизмом… и камеры Бастилии и Тауэра не уступали по своей крепости казематам Шлиссельбурга и Алексеевского равелина». (48)

Заметим, что массовое насилие в Европе, выходившей из средневековья, приравнивается здесь к политическому террору в современной России (которая и четыре столетия спустя все еще была, как мы знаем, «дитя предбуржуазного периода»). Но даже независимо от этой подтасовки, нет ли у читателя впечатления, что, по слову Шекспира, «эта леди протестует слишком много»? Конечно же, если все зло, принесенное человечеству авторитарными режимами, поставить в счет именно европейскому абсолютизму, то в этой непроглядной тьме все кошки будут серы. Но даже в ней, впрочем, сера была России по особому.

Не знали, например, страны европейского абсолютизма ни крепостного рабства, ни обязательной службы элиты, ни блокирования среднего класса, о которых так тщательно умалчивал тогда Сахаров, описывая ужасы азиатского деспотизма в Европе. Не знали и повторявшихся вплоть до самого ХХ века приступов террора — порою тотального. И направленного, главное, вовсе не против врагов короля или каких-нибудь гугенотов, но против любого Ивана Денисовича, которому судила судьба родиться в это время на этой земле.

Нет печальнее чтения, нежели вполне канцелярское описание этих бедствий в официальных актах времен опричнины, продолжавших механически, как пустые жернова, крутиться и крутиться, описывая то, чего уже нет на свете. «В деревне в Кюлекше, — читаем в одном из таких актов, — лук Игнатки Лукьянова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а скотину засекли, а сам умер, дети безвестно сбежали… лук Еремейки Афанасова запустел от опричнины — опричники живот пограбили, а самого убили, а детей у него нет… Лук Мелентейки запустел от опричнины — опричники живот пограбили, скотину засекли, сам безвестно сбежал…». (49)

И тянутся и тянутся, бесконечно, как русские просторы, бумажные версты этой хроники человеческого страдания. Снова лук (участок) запустел, снова живот (имущество) пограбили, снова сам сгинул безвестно. И не бояре это все, заметьте, не «вельможество синклита царского», а простые, нисколько не покушавшиеся на государеву власть мужики, Игнатки, Еремейки да Мелентейки, вся вина которых заключалась в том, что был у них «живот», который можно пограбить, были жены и дочери, которых можно было насиловать, земля была, которую можно отнять — пусть хоть потом запустеет.

В Англии того времени тоже сгоняли с земли крестьян и, хотя не грабили их и не убивали, насилие то вошло в поговорку («овцы съедали людей»). Но творилось там это насилие отдельными лендлордами, тогда как в России совершало его правительство, перед которым страна была беззащитна. И если в Англии было это насилие делом рук растущего класса предбуржуазии, который на следующем шагу устроит там политическую революцию, добившись ограничения власти королей, в России направлено оно было как раз против этой предбуржуазии. И целью его было — увековечить брутальное самодержавие. Короче говоря, Англия платила эту страшную цену за свое освобождение, а Россия за свое закрепощение.

Кто спорит, режимы Елизаветы Английской, Ивана Грозного и шаха Аббаса Персидского одинаково «недалеко продвинулись по части демократии». Но ведь это трюизм. Ибо совсем в другом была действительная разница между этими режимами. В том, что абсолютизм Елизаветы нечаянно способствовал политической модернизации Англии (благодаря чему освободилась она от государственного произвола на столетия раньше других), тогда как самодержавие Грозного на века заблокировало модернизацию России, а деспотизму шаха Аббаса и сегодняшний Иран обязан средневековым режимом аятолл. Значит, действительная разница между ними — в разности их политических потенциалов. Или, чтоб совсем уж было понятно, абсолютизм, самодержавие и деспотизм в разной степени мешали избавлению своих народов от государственного произвола.

Это в метаисторическом смысле. А практически читатель ведь и сам видит, что, обозлившись на предательство классиков и предложив в качестве определения восточного деспотизма самодельный критерий (насилие), А.Н. Сахаров, один из главных тогда enforcers марксистской ортодоксии, нечаянно приравнял к Персии шаха Аббаса не только Англию, но и Россию. В результате оказалось совершенно невозможно ответить даже на самые простые вопросы. Например, чем отличается самодержавие от деспотизма. Или от абсолютизма. Или как случилось, что в тот самый момент, когда в крови и в муках зарождались в Европе современные производительные силы, в России они разрушались. Или почему, когда Шекспир и Сервантес, Бруно и Декарт, Галилей, Бэкон и Монтень возвестили Европе первую, еще робкую зарю современной цивилизации, пожары и колокола опричнины возвещали России долгие века самодержавного произвола.

Итоги

Читатель мог убедиться, насколько они неутешительны, эти итоги. Чем глубже проникали мы в лабораторию «истинной науки», тем больше убеждались, что за фасадом высокомерных претензий на абсолютную истину лежали лишь уязвленное самолюбие, теоретическая беспомощность и дефиниционный хаос. Абсолютизм рос в нем из деспотии, как объясняли нам одни участники дискуссии, а деспотия из абсолютизма, как думали другие; «прогрессивный класс» нес с собою крепостное рабство, а восточный деспотизм обитал в Западной Европе. И не было этой путанице конца.

Нет, язык на котором спорила советская историография, не довел бы нас до Киева. Не только неспособна оказалась она определить, к какому классу политических систем относилось самодержавие, не только не строила по завету Г.П. Федотова «новый национальный канон», ей просто не с чем было подступиться к такому строительству — ни теоретических предпосылок, ни рабочих гипотез, ни даже элементарных дефиниций.

Ни в какой степени, конечно, не умаляет это обстоятельство результатов серьезного, кропотливого труда трех поколений советских историков, работавших над частными проблемами прошлого России – в областях, далеких от ортодоксальной метаистории и вообще от всего, что жестко контролировалось «высказываниями» классиков и идеологическими правилами имперской игры. Тем более, что результаты эти были порою великолепны. Мы видели их хоть на примере шестидесятников, раскопавших в архивах историю борьбы Ивана III и нестяжателей за церковную Реформацию или борьбу за Великую реформу1550-х. Даже в области метаистории оказались мы свидетелями неожиданной и блестящей догадки А.Л. Шапиро о природе государственности в досамодержавной России.

Понятно, что большинство этих тружеников исторического фронта, во всяком случае те из них, кто дожил до эпохального крушения «истинной науки», вздохнули с облегчением. Еще бы! Для историков России, перефразируя знаменитые строки Пушкина, адресованные сосланным декабристам, падение тяжких оков «высказываний» означало то, что и обещал поэт, — свободу.И чувствовали они себя, надо полагать, как освобожденные от помещиков крестьяне в феврале 1861 года. Но…

Но воспользовались ли они этой свободой, чтобы за двадцать постмарксистких лет создать нечто подобное тому, что создали их великие домарскистские предшественники С.М. Соловьев или В.О. Ключевский, т.е.монументальные обобщающие гипотезы о природе и происхождении русской политической системы как целого (что, по-видимому, и имелось в виду под «метаисторией») ? Сумели они завоевать на свою сторону просвещенного читателя, противопоставив свои гипотезы дилетантским интерпретациям истории (Ключевский, между прочим, опубликовал «Боярскую думу древней Руси» в 11 номерах популярного журнала «Русская мысль»)?

Или постигла историков России после их 1861-го та же судьба, что и освобожденных крестьян — и снова заперли их в гетто? И уступили они внимание общества дилетантам, как В.Р. Мединский, и «оборотням», как А.Н. Сахаров?

Случилось, увы, как мы знаем, худшее.

= = =

И всё-таки не жаль мне труда, потраченного на анализ проблем советской историографии (пусть и оставила она нас всего лишь с очередным мифом о русском абсолютизме). Не жаль хотя бы потому, что не осталось, надеюсь, теперь у читателя сомнений: даже под непробиваемым, казалось, льдом «истинной науки» теплилась живая жизнь. И это не дает умереть надежде, что, несмотря на сумятицу первых постсоветских десятилетий, на шабаш дилетантизма и торжество «оборотней», лед все-таки будет растоплен.

Примечания

1. Quoted in Donald Тreagold (ed). The Development of the USSR? An Exchange of Views. Seattle, 1964. P. 203

2. Wittfogel K. Oriental Despotism. New Haven, Conn., 1957

3. Цит. по Кара-Мурза А.А., Поляков Л.В.. Реформатор. М., 1994. С. 63.

4. Черепнин Л.В. К вопросу о складывании абсолютной монархии в России // Документы советско-итальянской конференции историков, М.,1968. С. 38.

5. Там же. С. 24-25.

6. История СССР. М., 1966. С. 212.

7. Ключевский В.О.. Боярская Дума древней Руси. М., 1909.

С. 330.

8. Тарле Е.В. Падение абсолютизма. Пг., 1924. С. 54.

9. История СССР. 1970. №4. С. 54.

10. Аврех А.Я. Русский абсолютизм и его роль в утверждении капитализма в России // История СССР. 1968. №2. С. 83, 85. (выделено мной — А.Я.)

11. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. М., 1955-77. Т. 21. С. 172.

12. Аврех А.Я. Цит. соч.. С. 83.

13. Там же. С. 85.

14. Там же. С. 82.

15. Там же. С. 87.

16. Ленин В.И.. Полн. собр. соч. Т.9. С. 333-334.

17. Поршнев Б.В. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 354.

18. Чистозвонов А.Н. Некоторые аспекты проблемы генезиса абсолютизма // Вопросы истории. 1968. №5. С. 49.

19.. Аврех А.Я. Цит. соч.. С. 89. (выделено мной. — А.Я.)

20. Там же. С. 85.

21. Павлова-Сильванская М.П. К вопросу об особенностях абсолютизма в России // История СССР. 1968. №4. С. 77.

22. Там же. С. 85.

23. Там же.

24. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные письма. М., 1948. С. 77.

25. Шапиро А.Л. Об абсолютизме в России // История СССР. 1968. №5. С. 71.

26. Там же. С. 72.

27. Там же. С. 74.

28. Там же. С. 82 (выделено мной — А.Я.).

29. Там же.

30. Давидович А.И., Покровский С.А. О классовой сущности и этапах развития русского абсолютизма // История СССР. 1969. №1. С. 65.

31. Там же. С. 62.

32. Там же. С. 65.

33. Там же. С. 60-61.

34. Там же. С. 62.

35. Троицкий С.М. О некоторых спорных вопросах истории абсолютизма // История СССР. 1969. №3. С. 135.

36 . Там же. С. 139.

37. Там же. С. 142.

38. В.И. Ленин. Цит. соч.. С. 381.

39. Троицкий С.М. Цит. соч. С. 148.

40. Сахаров А.Н. Исторические факторы образования русского абсолютизма // История СССР. 1971. №1. С. 111.

41. Там же. С. 112.

42. Там же.

43. Marx K. Secret Diplomatic History of the XVIII Century. London, 1969. P. 121.

44. Маркс К. Избранные произведения. М., 1933. Т.2. С. 537.

45. Ленин В.И. Цит. соч. Т. 12. С. 10.

46. Там же. Т. 9. С. 381.

47. Там же. Т. 20. С. 387.

48. Сахаров А.Н. Цит. соч. С. 114, 115, 119.

49 Цит. по: Смирнов И.И. Иван Грозный. Л., 1944. С. 99.

Абсолютизм и деспотизм

Статьи — Разное

Абсолютизм и деспотизм. На первый взгляд абсолютные монархи Европы начала Нового времени напоминали современных им неограниченных властителей Азии. Однако даже самый властолюбивый монарх Европы не мог и мечтать о том могуществе,которым обладали по отношению к своим подданным восточные владыки.В их лице государство было крупнейшим собственником земли, ее недр и воды и приобрело огромное влияние на людей, благосостояние которых, сама жизнь оказались всецело в их власти. Такая безграничная власть, которая не считается с правами людей, а исходит из одностороннего представления об обязанностях подданных, называется деспотизмом. В отличие от правовой монархии Запада на Востоке сложился тип деспотического государства. Наглядным тому примером являлась Османская империя, которая в начале XVI в., в правление султана Сулеймана I, благодаря успешным завоевательным походам превратилась в огромную средиземноморскую державу. Полномочия турецкого султана были беспредельны. Он был и духовным главой мусульман, и светским властителем. Он соединял в своих руках законодательную, исполнительную и судебную власти. Султан распоряжался жизнью и имуществом своих подданных, тогда как его личность считалась священной и неприкосновенной. Он официально был признан «тенью Бога на земле». Деспотическая власть султана опиралась на бюрократический аппарат управления. Высшим должностным лицом Османской империи являлся великий везир. Наиболее важные вопросы политики обсуждались в государственном совете — диване. Членами дивана были крупнейшие сановники и высшее духовное лицо — муфтий. Вся земля считалась государственной собственностью. Султаны раздавали ее в виде пожалований в условное владение сипахам, которые были обязаны в счет собираемых с крестьян налогов снаряжать определенное количество воинов. Ударную силу Османской империи составлял корпус янычар. Деспотическую власть установили и маньчжуры, завоевавшие Китай в середине XVII в. Маньчжурские императоры из династии Цин были неограниченными владыками. Опорой их власти являлись разветвленный бюрократический аппарат и армия. Высшими правительственными учреждениями были государственный и военный советы, а также государственная канцелярия. Управление страной осуществляли шесть ведомств: чинов, налогов, обрядов, военное, судебное и общественных работ. Все кандидаты на государственные должности проходили строгий отбор — сдавали экзамены на получение «ученой степени». Императоры из династии Цин учредили всеохватывающую систему слежки и шпионажа.Каждый житель и его имущество были взяты на государственный учет. Начальники следили за подчиненными, старшие — за младшими. Правительство стремилось контролировать не только каждый шаг подданных императора, но даже их мысли и побуждения. Самобытной разновидностью деспотического правления был государственный строй Японии. Главой государства считался император, но реальная власть принадлежала сегуну, наследственному военному правителю. Сёгун опирался на сословие воинов-самураев, составлявших значительную долю населения. Жизнь самураев была строго регламентирована законами и обычаями. Кодекс чести требовал от них самоотверженного служения своим повелителям. Ради этого они, если требовалось, должны были без колебаний отдать свою жизнь. В 1603 г. в результате многолетней междоусобной борьбы к власти пришел сёгун Иэясу Токугава. Его правительство установило систему четырех сословий — самураев, крестьян, ремесленников и торговцев, жизнь и хозяйственная деятельность которых были строго регламентированы законами. Крестьяне были прикреплены к земле и лишены права ее покидать.

Монархия и деспотизм. Всеобщая история государства и права. Том 1

Читайте также

Монархия Вальдемаров

Монархия Вальдемаров С окончанием междоусобных войн изменилась и роль королевской власти в обществе.В ряде исторических исследований с того момента, как Вальдемар I (1157 — 1182) стал единоличным королем, его не без оснований называют Вальдемаром Великим. Угрозу со стороны

Монархия Вальдемара

Монархия Вальдемара Монархия Вальдемара Аттердага уцелела в схватке с большой коалицией, хотя и вышла из этой схватки ослабленной. Причина заключалась в финансовой, административной, военной и политической силе страны, которая почти по всем показателям превосходила ее

6. Теократическая монархия

6. Теократическая монархия Саул, Давид и Соломон.(1055…953 г. до Р. X.)Когда Самуил состарился, то поставил судиями двух сыновей своих, вероятно, с той целью, чтобы сделать это достоинство наследственным в своем семействе. Но сыновья не пошли по стопам отца, а творили суд

§ 3. Абсолютная монархия

§ 3. Абсолютная монархия Изменения в правовом положении сословий в XVI–XVIII вв. Возникновение абсолютизма как новой формы монархии во Франции вызвано глубинными изменениями, которые произошли в сословно-правовой структуре страны. Эти изменения были вызваны прежде всего

§ 4. Абсолютная монархия

§ 4. Абсолютная монархия Изменения в общественном строе. В течение XIV–XV вв. в экономике и социальной структуре Англии произошли значительные изменения, обусловившие становление абсолютизма.Постепенно происходит капиталистическое перерождение феодального

Абсолютная монархия

Абсолютная монархия Абсолютные монархии возникли в Европе в условиях перехода стран от феодального общества к обществу индустриальному. Главными чертами абсолютной монархии, как она предстает в теориях Ж. Бодена или Т. Гоббса, являются сосредоточение законодательной,

§ 3. Феодальная монархия

§ 3. Феодальная монархия Конец XII в. и первая половина XIII в. — переломный момент во внешнем и внутреннем положении Чехии. После смерти Генриха VI (1197) политическая сила Германской империи падает. Империя распадается на отдельные феодальные владения. С упадком империи над

Монархия и полис

Монархия и полис В результате борьбы диадохов, которая длилась почти пять десятилетий, распалась гигантская империя Александра Македонского. Ее распад привел к возникновению ряда новых государств, которые оказались относительно более устойчивыми, нежели «мировая

Гостеприимная монархия

Гостеприимная монархия «Если бы мне надлежало избрать жилище вне своей отчизны, я предпочел бы Брюссель», – написал в 1820 году в своем сочинении «Прогулка за границу» историк и публицист Павел Сумароков.В 1717 году в Бельгию с официальным визитом прибыл Петр I. Тогда страна

МОНАРХИЯ

МОНАРХИЯ Главой Вестготского государства был король (rex), и само государство являлось королевством (regnum). Вестготская монархия, как об этом подробно уже говорилось, формировалась постепенно. И можно считать, что процесс этого формирования завершился в правление Эйриха.

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ МОНАРХИЯ

СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ МОНАРХИЯ Правые консерваторы в большинстве своем считают любой социализм некоей левацкой ересью. Это идет еще от дореволюционных правых, которые видели главную угрозу самодержавию в социалистическом движении. Между тем монархию свергли вовсе не

Деспотизм в городах

Деспотизм в городах Мы видели, что северные и центральные города выработали республиканскую и квазидемократическую форму самоуправления — коммуну, которая, как правило, проходила через две ясно различимые ступени развития: под властью аристократов, а затем народа.

Глава 10. 1762–1796 Екатерина II, или «Просвещенный» деспотизм

Глава 10. 1762–1796 Екатерина II, или «Просвещенный» деспотизм Елизавета Петровна назначает наследником российского престола своего племянника Петра Голштейн-Готторпского. Петр III Федорович, горячий поклонник Фридриха II, едва вступив на престол, разрывает все договоры,

Глава 11. 1796–1801 Павел I, или Казарменный деспотизм

Глава 11. 1796–1801 Павел I, или Казарменный деспотизм Павел I вступает на престол в 42 года, а до этого, обреченный Екатериной II на затворничество в Гатчине, отстраненный от всех дел, находящийся под постоянной угрозой лишения прав наследства в пользу своего старшего сына

Деспотизм в современном стиле: Абдул-Хамид и панисламизм

Деспотизм в современном стиле: Абдул-Хамид и панисламизм Возвышение Мидхат-паши повлекло за собой низложение и смерть безответственного Абдул-Ази-за, но новый султан, на которого либералы также возлагали определенные надежды, был очень скоро свергнут с престола, на

загадка Дональда Треголда – Александр Янов – Блог – Сноб

 ГЛАВА ТРЕТЬЯ КРЕПОСТНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ (окончание)

ОПРЕДЕЛЕНИЕ АВРЕХА ​

Нечего и говорить, что автор маскирует свою отвагу батареей ленинских «высказываний». И что даже после мощной цитатной артподготовки пытается он представить свое определение всего лишь логическим продолжением этих «высказываний»: «Нам кажется, именно эта мысль заключается в приведенных словах В.И. Ленина, только выражена она в косвенной форме». Мы предчувствуем, конечно, и Аврех наверняка предчувствовал, что таких опытных инквизиторов, как А.Н. Сахаров (тот самый нынешний главный редактор неоевразийского тома VIII и,следовательно, — такова ирония истории – сегодняшний ревизионист марксизма-ленинизма) на мякине не проведешь. Но, как говорится, назвался груздем, полезай в кузов. И вот результат: «Абсолютизм — эта такая феодальная монархия, которой присуща в силу ее внутренней природы СПОСОБНОСТЬ ЭВОЛЮЦИОНТИРОВАТЬ и превращаться в буржуазную онархию». (15)

​А дальше Авреха понесло: «Какие основные черты отделяют абсолютистское государство от, скажем, феодального государства московских царей? Главное отличие состоит в том, что оно перестает быть деспотией, вернее только деспотией. Под последней мы разумеем форму неограниченной самодержавной власти, когда воля деспота является единственным законом, режим личного произвола, не считающийся с законностью или законами обычными или фиксированными. Абсолютизм СОЗНАТЕЛЬНО выступает против такого порядка вещей».(16) Уязвимость этой дефиниции бьет в глаза. Обозначив деспотизм как режим произвольной личной власти, мы тотчас же приходим к парадоксу. Что деспотизм «неспособен к эволюции», это правда. Но причем здесь досамодержавная Россия XV-XVI века (европейское столетие в моих терминах) с ее Боярской думой, ограничивавшей власть царя, с ее свободным крестьянством и Судебником 1497 года, узаконившим Юрьев день, и с еще одним Судебником (1550), превращавшим царя в «председателя думской коллегии»? Она-то как раз и была способна к эволюции. Неспособной к ней была именно Россия. самодержавная. Та, что, истребив независимую аристократию и закрепостив крестьянство, так и оставалась самодержавной до самого 1905 года. У Авреха, как видим, все это поставлено с ног на голову. ​Но при всем том были у его попытки, по крайней мере, три замечательные черты. Во-первых, она, пусть в косвенной форме, но впервые вводила в советскую историографию категорию политической модернизации (пусть и под туманным псевдонимом «способности к эволюции»). «Высказывания» классиков допускали прогресс лишь как смену социально-экономических формаций. Буржуазная монархия могла сменить феодальную, но о том, что разные формы монархии внутри одной и той же формации обладали различным политическим потенциалом, классикам ничего известно не было. ​Во-вторых, Аврех впервые попытался примирить в русской истории оба полюса биполярной модели (пусть и в перевернутом в хронологическом смысле виде). Монархия в его интерпретации оказывалась способной быть и деспотической (в период Московского царства), и абсолютистской (в эпоху Петербургской империи). Имея в виду, что патриотический постулат не допускал и намека на деспотизм в России, перед нами безусловная ересь. И в-третьих, наконец, при всей бедности и противоречивости авреховской дефиниции, замечательна в ней была сама попытка бунта против крепостной зависимости от «высказываний» классиков, попытка мыслить об истории и судьбе своей страны самостоятельно. Независимо, то есть, не только от классиков, но и от громовержцев из идеологического отдела ЦК КПСС. ​

Не забудем, впрочем, время, когда начинал он эту дискуссию. Случайно ли совпала она с Пражской весной? Если нужно доказательство, что прорыв цензурной плотины в одном конце тоталитарной империи тотчас эхом отзывался в другом, то вот оно перед нами. От этого перепутья дискуссия могда развиваться по двум направлениям. Порыв к независимому мышлению мог привести к результатам совершенно неожиданным. Но с другой стороны, эта преждевременная попытка своего рода восстания крепостных в советской историографии могла с еще большей вероятностью быть раздавлена карательной экспедицией. До августа 1968-го, когда советские танки положили конец Пражской весне, казалось, что движется дискуссия в первом направлении. После августа она и впрямь начала напоминать карательную экспедицию.

​​​ПОДО ЛЬДОМ «ИСТИННОЙ НАУКИ»

В статье , следовавшей непосредственно за публикацией Авреха, М.П. Павлова-Сильванская нашла его точку зрения, что до начала XVIII века русское самодержавие было деспотизмом, «перспективной». (17) Смущал ее лишь безнадежно «надстроечный» характер его определения. «У Авреха деспотизм представляет собой режим голого насилия, относительно социально-экономическй базы которого мы ничего не знаем», тогда как «Г.В. Плеханов … поставивший знак равенства между царизмом и восточным деспотизмом… опираясь частично на К. Маркса и Ф. Энгельса, аргументировал свою точку зрения особенностями аграрного строя России». (18) Соответственно, заключает автор, «неограниченная монархия в России складывается в виде азиатских форм правления — деспотии — централизованной неограниченной монархии, которая формируется в борьбе с монгольской империей и ее наследниками на базе натурального хозяйства и общинной организации деревни, а затем укрепляется в процессе создания поместной системы, закрепощения крестьянства и перехода к внешней экспансии.» «Таков, — говорит Павлова-Сильванская, — исходный пункт эволюции» (19).

С одной стороны, механическое соединение Авреха с Плехановым делало его тезис вроде бы более ортодоксальным, подводя под него марксистский «базис». Но с другой, оно неожиданно обнажило всю его искусственность. Ведь если деспотическая надстройка и впрямь опиралась «на особенности аграрного строя России», то с какой, помилуйте, стати начала она вдруг в XVIII веке эволюционировать — несмотря на то, что базис оставался неподвижным? Причем, у самого Авреха, как мы видели, весь смысл деспотической надстройки как раз в том и состоит, что она «к эволюции неспособна» (и тут он, кстати, мог бы опереться на авторитет Маркса, который тоже ведь ставил знак равенства между деспотизмом (20) Так каким же, спрашивается, образом этот неспособный к эволюции деспотизм ухитрился послужить «исходным пунктом эволюции»? Совсем уж чепуха какая-то получается.

Тем не менее отчаянная попытка мыслить независимо оказалась заразительной. И уже следующий участник дискуссии А.Л. Шапиро усомнился в самом существовании самодержавия до Ивана Грозного: «Боярская дума (XV и начала XVI века) делила функции управления и суда с князем, не только помогая ему, но и ограничивая (реально, а не юридически) его власть». (21) Так какое же это, спрашивается, самодержавие? Более того, масштабы этих ограничений в первой половине XVI века не уменьшаются, но увеличиваются. Ибо «главная особенность политического строя России… в конце 1540 — начале 1550-х заключалась в возникновении центральных и в общем распространении местных сословно-представительных учреждений… И именно в это время на Руси создаются Земские соборы… Форму политического строя для этого времени правильнее характеризовать как разделенную власть царя и Боярской думы… В России была НЕСАМОДЕРЖАВНАЯ МОНАРХИЯ с Боярской думой и сословно-представительными учреждениями». (22)

Замечательно смелая, согласитесь, для своего времени – да и для ннынешнего – мысль, и по сию пору необъяснимая, как для Н.Н. Борисова в 2000 году (см. главу вторую), так и для боьшинства УЧАСТНИКОВ ОБСУЖДЕНИЙ ТРИЛОГИИ — И В 2010, И В 2017. ДО сих пор путаются ведь в СОВЕРШЕННО НЕВПОПАД УПОТРЕБЛЯЕМЫХ КАТЕГОРИЯХ ДЕСПОТИЗМА И АБСОЛЮТИЗМА, А ШАПИРО ВЗЯЛ БЫКА ЗА РОГА И ВПЛОТНУЮ ПОДОШЕЛ К СУТИ ДЕЛА, К ВОПРОСУ О ПРОИСХОЖДЕНИИ САМОДЕРЖАВИЯ В РОССИИ. ​

И правда, далее Шапиро логично указывает на роль самодержавной революции Грозного в ЛИКВИДАЦИИ этой странной «несамодержавной монархии», о самом существовании которой никто из участников дискуссии даже не умолянул. Он подчеркивает функцию террора: «Из членов Думы, получивших думские титулы… до 1563 г., к концу опричнины уцелели лишь отдельные лица. Они и новые члены Думы были настолько терроризированы, что не смели прекословить проявлениям самовластия Ивана Грозного… ни Боярская дума, ни Земские соборы [больше] не оказывали влияния на опричную политику, которую приходится рассматривать как политику самодержавную». (23)

Шапиро даже догадывается, что после этого периода «судорожного самодержавия» наступило известное его расслабление, которое, впрочем, со временем сменилось новым ужесточением (24). В частности, «петровское царствование ознаменовалось полной ликвидацией Боярской думы и Земских соборов и полной победой самодержавно-абсолютистского строя» (15). Одним словом, динамика русской политической системы перестает вдруг под его пером выглядеть плоским однолинейным процессом ЭВОЛЮЦИИ, будь то от «варварства к цивилизации», как уверял нас когда-то С. М. Соловьев, или от «деспотизма к буржуазной монархии», как объясняет А.Я. Аврех. Оказывается, что на самом деле политический процесс в России пульсирует. Крепкие мышцы самодержавной власти то сжимаются, то расслабляются, то снова напрягаются. Ритм сложный, особенный, совершенно отличный от европейского абсолютизма. Одним словом, выступление Шапиро впервые поставило как перед участниками дискуссии, так и перед читателями действительно серьезные вопросы. Ибо если не была российская государственность ни деспотизмом (потому что так и не смогло выкорчевать независимую аристократию), ни абсолютизмом (европейские абсолютные монархии несовместимы ни с крепостничеством, ни с полным разрушением сословных учреждений), ТО ЧЕМ ОНА БЫЛА? Ни одна деталь этого загадочного поведения самодержавия не ускользнула, казалось, от проницательного взгляда Шапиро. И все-таки не складывались у него все эти детали в единую картину. Попрежнему, как мы видели, пишет он «самодержавно-абсолютистский» через дефис. Что же держит его на поводке, не позволяя выйти за пределы точных, но мимолетных наблюдений?

«Высказывания»? Но хотя Шапиро и отдает им обильную дань, делает он это скорее в манере московских князей, откупавшихся от монголов лишь затем, чтоб развязать себе руки. Патриотический постулат ? Но бесспорно ведь, что руководится Шапиро в своем анализе не столько его предписаниями, сколько исследованиями историков-шестидесятников, тех же Зимина, Шмидта и Носова, на которых опираюсь и я (единственное, чего он, повидимому, не знал, это исследований А.И. Копанева о расцвете крестьянской собственности в несамодержэавной, некрепостнической, неимперской эпохе ЕС). Так что же в этом случае заставило его рассматривать русское самодержавие лишь как экзотический вариант европейского абсолютизма?

Тем и ценна для нас – особенно для меня — его работа, что видим мы здесь отчетливо, как под слоем священных «высказываний» и патриотических постулатов, висевших, подобно гирям, на ногах советских историков, вырисовывалось еще более глубокое и мощное препятствие для серьезного и вполне рационального анализа. Перед нами знакомая логика биполярной модели. Если Аврех напутал и никаким деспотизмом самодержавие не было, то чем оно было? Правильно, абсолютизмом. Отсюда и дефис. Другого выбора царствовавшая в ту пору теоретическая модель просто не оставляла.

И все же, как видим, лед был сломан. Пусть лишь робкими тонкими ручейками, но потекла независимая от «высказываний» мысль. Дискуссия совершенно очевидно переставала напоминать препирательства средневековых схоластов. Значит, глубоко подо льдом высокомерной и бесплодной «истинной науки» источники свободного творчества все-таки сохранились. Конечно, их можно было снова засыпать ледяными торосами. Но могли они и растопить лёд.

КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Но сигнал для охоты за ведьмами уже прозвучал. Военные каратели раздавили Пражскую весну. Седлали коней и идеологические каратели — рыцари «классовой борьбы» и жрецы священных «высказываний». Уже в самом начале 1969 г. А.И. Давидович и С.А. Покровский выпустили первый оглушительный залп по Авреху, обвинив его в «попытке противопоставить исторический процесс на Западе… и в России». (26)

Не могло быть, утверждали они, «никакого фундаментального различия между русским абсолютизмом и классическим [европейским]». (27) Почему? Потому, оказывается, что, как сказал Ленин, любой абсолютизм есть результат борьбы эксплуатируемых классов против эксплуататоров. «Восстания в городах середины XVII века и крестьянская война 1670-71 гг. показали господствующему классу феодалов необходимость поступиться средневековыми привилегиями в пользу неограниченной власти царя для успешной борьбы с мятежным народом». (28) Классиом №2 с его «равновесием, как видим опять, пожертвовали.

Разгром Авреха казался неминуемым: бичи высказываний засвистали над его головой. Однако в азарте охоты каратели и не заметили, как попали в собственную ловушку. Они говорили, что «Ленин определял русский абсолютизм как помещичье государство» (см. Полное собрание сочинений, т. 17, с. 309), как «крепостническое самодержавие» (там же, с. 310), как «диктатуру крепостников» (там же, с. 325), как «помещичье правительство самодержавного царя» (там же, т.20, с. 329). Ну и что? — спросит неискушенный читатель. А то, что «в свете всех этих высказываний классиков марксизма-ленинизма со всей наглядностью видно, что выводы А. Авреха об абсолютизме это очевидное искажение исторической действительности». Искажение, поскольку, мол, из «высказываний» классика №3 бесспорно следует, что «абсолютизм (самодержавие)… есть воплощение диктатуры дворян-крепостников». (29)

И тут ловушка захлопнулась. Ибо что же тогда сказать о европейском абсолютизме, где и следа «диктатуры крепостников», как, впрочем, и самих крепостников, не было? Мыслима ли в самом деле диктатура несуществующего класса? А если ее там не было, то что остается от ленинского определения абсолютизма? Короче, едва приговорив к высшей мере Авреха и провозгласив ересью любое «противопоставление русского и классического абсолютизма» (30) охотники нечаянно впали в еще более страшную ересь. Они сделали какое бы то ни было сравнение абсолютизма и самодержавия невозможным. Только обличить их было уже некому: охота на ведьм имеет свою логику.

Следующий каратель С.М. Троицкий ударил по Авреху с другой позиции, обвинив его в «стремлении объяснить происхождение абсолютизма в России, не связывая его с генезисом буржуазных отношений». (31) По всем правилам доноса о политической неблагонадежности вскрывалась подозрительная близость концепции обиняемого Авреха А.Я. к взглядабуржуазного историка П.Н.Милюкова. Хотя каждому советскому человеку должно быть ясно, что не в таком мутном источнике, а «в трудах классиков марксизма-ленинизма имеются ценные указания, помогающие нам выяснить, какие исторические причины вызвали переход к абсолютной монархии в России». (32)

Что ж, посмотрим, как помогли «ценные указания» Троицкому. «Действительно русская буржуазия, — признает он, — была экономически слаба и малочисленна на ранних этапах своего развития». (33) Но ведь в XIV-XV веках слаба она была и во Франции, и в Голландии. А раз так, то она нуждалась в поддержке королевской власти. И королевская власть помогла ей. А русской буржуазии помогала царская власть. И вот под влиянием «требований буржуазии» и её «борьбы за их осуществление с господствующим классом феодалов» в России формировался абсолютизм.

Проблема лишь в том, что говоря о «равновесии», Энгельс, как мы помним, имел в виду вовсе не слабость буржуазии, а ее силу. Именно то обстоятельство, что сравнялась она в силе со слабеющим дворянством, и сделало абсолютистское государство независимым от обеих социальных групп. Но в России-то, в отличие от Европы, дворянство не только не слабело, а наоборот, крепло. Более того, согласно «высказыванию» Ленина, оно даже «осуществляло диктатуру крепостников-помещиков». Так как же совместить диктатуру дворянства с независимостью от него самодержавия? А никак. Троицкий и не пытается.

Вместо этого берется он за Павлову-Сильванскую. В особенности раздражает его, что она тоже основывается на «ценных указаниях классиков», например на указании Ленина об «азиатской девственности русского деспотизма». (34) В отчаянной попытке загнать обратно этого джинна, по возмутительной небрежности редакции выпущенного из бутылки, Троицкий решается на нечто экстраординарное: он переворачивает концепцию Авреха с ног на голову.

Согласно предложенной им новой периодизации русской политической истории, с XV до середины XVII века длилась в ней эпоха сословно-представительных учреждений, с середины XVII до конца XVIII царствовал абсолютизм, а в XIX и XX (разумеется, до 17 года) — что бы вы думали? Деспотия. «Усиление черт деспотизма, ‘азиатчины’ во внутренней и внешней политике российского абсолютизма происходило с конца XVIII — начала XIX века, когда в результате победы буржуазных революций в значительной части государств Западной Европы утвердились капитализм, парламентский строй, буржуазные свободы. В России же в первой половине XIX века сохранялся крепостной строй, усиливалась реакция во внутренней политике, царизм явился главной силой Священного союза и душителем свободы. Именно с этого времени, по нашему мнению, и можно говорить о нарастании черт ‘деспотизма’ и ‘азиатчины’ в политике российского абсолютизма. В.И. Ленин в 1905 писал о «русском самодержавии, отставшем от истории на целое столетие». (35)

Значит, как раз в то время, когда отменена была предварительная цензура, освобождено от крепостного рабства крестьянство, введено городское самоуправление, началась стремительная экономическая модернизация страны и даже легализована политическая оппозиция, когда впервые после самодержавной революции Ивана Грозного отчетливо проступили контуры реальных, как сказал бы А. Л. Шапиро, ограничений власти — как раз тогда и воцарилась в России деспотия? То есть не абсолютизм вырос из деспотизма, как думал Аврех, а совсем даже наоборот – деспотия из абсолютизма? Вот ведь какой вздор пришлось печатать редакции, потратившей четыре года на серьезную дискуссию!

Аврех, как мы помним, начал ее с атаки, пусть почтительной, на «высказывание» Энгельса о равновесии и на ленинское «высказывание», стиравшее разницу между абсолютизмом, самодержавием и деспотией. Карательная экспедиция, попросту умолчав об Энгельсе, восстановила «высказывание» Ленина во всей его торжествующей нелепости. Выходит, что в конце дискуссии вернулись мы к ее началу — с пустыми руками.

​​​ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ АККОРД

Можно бы по этому поводу вспомнить библейское «… И возвращаются ветры на круги своя». Имея в виду нашу тему, однако, уместнее, наверное, припомнить тут историю Эпохи ЕС — с ее неопытными реформаторами, пытавшимися пусть наощупь и спотыкаясь, но вывести страну на магистральный путь политической модернизации. И с карательной экспедицией Грозного, не только уничтожившей в свирепой контратаке все результаты их работы, но и провозгласившей, что станет отныне судьбою России тупиковое самодержавие. Пусть приблизительно, пусть в микромасштабе, но такую вот печальную картину продемонстрировала нам на исходе 1960-х дискуссия об абсолютизме в журнале «История СССР».

​Худшее, однако, было еще впереди, когда на сцене появился в роли мини-Грозного главный охотник Андрей Н. Сахаров — двойной тезка знаменитого диссидента и потому, наверное, особенно свирепый в доказательствах своей лояльности. Прежде всего он проставил, так сказать, отметки — и мятежникам, и карателям. Читатель может, впрочем, заранее представить себе, что двойку схлопочет Павлова-Сильванская — за то, что зловредно «вслед за Аврехом, обнаруживает плодородную почву, на которой выросла типичная восточная деспотия, зародившаяся где-то в период образования русского централизованного государства». А Шапиро так и вовсе два с минусом (минус за то, что слишком уж много внимания уделил крепостничеству, сочтя его «главным и определяющем для оценки русского абсолютизма». (36) Аврех отделается двойкой с плюсом (плюс за то, что при всей своей крамольной дерзости заметил-таки «соотношение феодального и буржуазного в природе и политике абсолютизма» 37). ​

Совсем другое дело Троицкий. Он удостаивается пятерки ибо, «в отличие от названных авторов, основную социально-экономическую тенденцию, которая привела Россию к абсолютизму, видит в зарождении буржуазных отношений в феодальном базисе». А уж Давидович и Покровский, подчеркнувшие «значительное влияние … классовой борьбы трудящихся масс на всю политику феодального государства» заслужили и вовсе пятерку с плюсом. (38)​

Но лидер, как положено, идет дальше их всех. Он не станет стыдливо умалчивать о терроре Ивана Грозного «в эпоху сословно-представительной монархии», как делает Троицкий. И тем более не будет, подобно Шапиро, отвлекать внимание публики такими мелочами в русском политическом процессе, как истребление представительных учреждений или тотальное воцарение крепостничества. И вообще намерен А.Н. Сахаров не защищаться, а нападать — на восточный деспотизм… Западной Европы. ​

Ясно, что для такой операции священные «высказывания» были бы лишь обузой. Достаточно напомнить читателю хоть некоторые из них. «Даже освободившись [от ига], Московия продолжала исполнять свою традиционную роль раба как рабовладельца». Разве это не коварный удар в спину патриотическому постулату? И не от какого-нибудь Шапиро, которого легко поставить на место, но от самого классика №1. (39) А кто сказал, что «Русское самодержавие… поддерживается средствами азиатского деспотизма и произвольного правления, которых мы на Западе даже представить себе не можем»? Павлова-Сильванская? Увы, сам классик №2. (40) А кто называл самодержавие «азиатски диким», (41) «азиатски девственным», (42) «насыщенным азиатским варварством»? (43) Мы уже знаем кто. Ну словно издевались классики над «истинной наукой».

​Нет уж, для обвинения Европы в азиатском варварстве требовалась совсем другая традиция. Впрочем, и она была под рукой. Я говорю о той традиции, что до виртуозности развита была поколениями домохозяек в борьбе за место на коммунальных кухнях: «От дуры слышу!» Право же, я не преувеличиваю. Судите сами.

​«Между ‘восточной деспотией’ Ивана IV и столь же ‘восточной деспотией’ Елизаветы Английской разница не так уже велика… Централизация государства во Франции, особенно при Людовике XI, тоже отмечена всеми чертами ‘восточного деспотизма’… Елизавета I и Иван IV решали в интересах феодального класса примерно одни и те же исторические задачи, и методы решения этих задач были примерно одинаковыми. Западно-европейские феодальные монархии XV-XVI веков недалеко продвинулись по части демократии по сравнению с опричниной Ивана Грозного… Абсолютистские монархии Европы, опередившие во времени становления русский абсолютизм, преподали самодержавию впечатляющие уроки, как надо бороться с собственным народом. В этих уроках было все — и полицейщина, и варварские методы выжимания народных средств, и жестокость, и средневековые репрессии, словом, вся та ‘азиатчина’, которую почему-то упорно привязывают лишь к русскому абсолютизму… [Если мы попытаемся сравнить абсолютистские режимы в России XVIII-XIX вв. и, скажем, Англии и Франции XVI-XVII вв., то окажется, что] и там и тут «дитя предбуржуазного периода» не отличалось особым гуманизмом… и камеры Бастилии и Тауэра не уступали по своей крепости казематам Шлиссельбурга и Алексеевского равелина». (44) ​

Заметим, что массовое насилие в Европе, выходившей из средневековья, приравнивается здесь к политическому террору в СОВРЕМЕННОЙ России (которая и четыре столетия спустя все еще была, как мы знаем, «дитя предбуржуазного периода»). Но даже независимо от этой подтасовки, нет ли у читателя впечатления, что, по слову Шекспира, «эта— леди протестует слишком много»? Конечно же, если все зло, принесенное человечеству авторитарными режимами, поставить в счет именно европейскому абсолютизму, то в этой непроглядной тьме все кошки будут серы. Но даже в ней, впрочем, сера была России по особому. ​

Не знали, например, страны европейского абсолютизма ни крепостного рабства, ни обязательной службы двороянства, ни блокирования среднего класса, о которых так тщательно умалчивал тогда Сахаров, описывая ужасы азиатского деспотизма в Европе. Не знали и повторявшихся вплоть до самого ХХ века реставраций террора — порою тотального. И направленного, главное, вовсе не против врагов короля или каких-нибудь гугенотов, но против каждого Ивана Денисовича, которому судила судьба родиться в это время в этой стране.

Да. в Англии XVI века сгоняли с земли крестьян и, хотя не грабили их и не убивали, насилие то вошло в поговорку («овцы съедали людей»). Но творилось оно там отдельными лендлордами, тогда как в России совершало его ПРАВИТЕЛЬСТВО, перед которым страна была беззащитна. И если в Англии было это насилие делом рук растущего класса предбуржуазии, который на следующем шагу устроит там политическую революцию, добившись ограничения власти королей, в России направлено оно было как раз ПРОТИВ этой предбуржуазии. И целью его было — УВЕКОВЕЧИТЬ произвол самодержавия. Короче говоря, Англия платила эту страшную цену за свое освобождение, а Россия за свое закрепощение. ​

Кто спорит, режимы Елизаветы Английской, Ивана Грозного и шаха Аббаса Персидского одинаково «недалеко продвинулись по части демократии». Но ведь это трюизм. Ибо совсем в другом была действительная разница между этими режимами. В том, что абсолютизм Елизаветы нечаянно способствовал политической модернизации Англии (благодаря чему освободилась она от государственного произвола на столетия раньше других), тогда как самодержавие Грозного на века заблокировало модернизацию России, а деспотизму шаха Аббаса и сегодняшний Иран обязан средневековым режимом аятолл.

Это в историческом смысле. А практически читатель ведь и сам видит, что, обозлившись на предательство классиков и предложив в качестве определения восточного деспотизма самодельный критерий (насилие), Сахаров нечаянно приравнял к Персии шаха Аббаса не только Англию, но и Россию. В результате оказалось совершенно невозможно ответить даже на самые простые вопросы. Например, чем отличается самодержавие от деспотизма. Или от абсолютизма. Или — как случилось, что в тот самый момент, когда в крови и в муках зарождались в Европе современные производительные силы, в России они разрушались. Или почему, когда Шекспир и Сервантес, Декарт, Галилей, Бэкон и Монтень возвестили Европе первую, еще робкую зарю современной цивилизации, пожары и колокола опричнины возвещали России долгие века самодержавного произвола.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

Читатель мог убедиться, насколько они неутешительны. Чем глубже проникали мы в лабораторию «истинной науки», тем больше убеждались, что за фасадом высокомерных претензий на абсолютную истину лежала лишь куча парадоксов, полная теоретическая беспомощность, дефиниционный хаос. Абсолютизм рос в нем из деспотии, как объясняли нам одни участники дискуссии, а деспотия из абсолютизма, как думали другие; «прогрессивный класс» нес с собою крепостное рабство, а восточный деспотизм обитал в Западной Европе. И не было этой путанице конца.

Нет, язык на котором спорила советская историография, не доведет нас до Киева. Не только неспособна оказалась она определить, к какому классу политических систем относилось самодержавие, не только не строила по завету Г.П. Федотова «новый национальный канон», ей просто не с чем было подступиться к такому строительству — ни теоретических предпосылок, ни рабочих гипотез, ни даже элементарных дефиниций. Ну что сказали б вы, читатель, о физике, который под протоном на самом деле имел в виду, скажем, электрон, или о химике, который под элементом подразумевал всю периодическую систему Менделеева? А в «истинной науке», как мы только что видели, сходили с рук и не такие операции.

Ни в какой степени, конечно, не умаляет это обстоятельство результатов серьезного, кропотливого труда трех поколений советских историков, работавших над частными проблемами прошлого России – в областях, далеких от ортодоксальной истории и вообще от всего, что жестко контролировалось «высказываниями» классиков и идеологическими правилами имперской игры. Тем более, что результаты эти были порою великолепны. Мы еще увидим их на примере шестидесятников, раскопавших в заброшенных провинциальных архивах крестьянскую собственность и реформы 1550-х — с крестьянским самоуправлением и судом. Мы уже видели их хоть в неожиданной и блестящей догадке А.Л. Шапиро о природе русской государственности в досамодержавной России.

Понятно, что большинство этих тружеников исторического фронта, во всяком случае те из них, кто дожил до эпохального крушения «истинной науки», вдохнули с облегчением. Для них, перефразируя знаменитые строки Пушкина, адресованные декабристам, падение тяжких оков «высказываний» означало то, что и обещал поэт, — свободу.И чувствовали они себя, надо полагать, как крепостные в феврале 1861 года.

Сложнее сложилась судьба жрецов «истинной науки», тех, кто, как мы видели, с энтузиазмом участвовал в карательной экспедиции 1970-71 годов. Тех, кто, как А.И. Давидович и С.А. Покровский, искренне верили, что «абсолютизм (самодержавие) есть воплощение диктатуры дворян-крепостников». Или как А.Н. Сахаров, что западно-европейские монархии XV-XVI веков «преподали самодержавию всю ту азиатчину, которую почему-то упорно привязывают лишь к русскому абсолютизму».

На самом деле замечательно интересно, как пережили крушение марксистской ортодоксии её жрецы. Перед ними, похоже, было три пути, Можно было пойти на баррикады, до конца защищая свою веру – и, фигурально говоря, умереть за неё, как протопоп Аввакум. Можно было замкнуться в секту, подобно архаистам из «Беседы» адмирала Шишкова. Можно было, наконец, перебежать на сторону конкурирующей ортодоксии. И не просто перебежать, но добиваться и в ней положения жрецов и охотников за еретиками.

Честно говоря, я не слышал о марксистких Аввакумах среди русских историков. Марксистских Шишковых тоже, сколько я могу судить, немного. Зато ярчайший пример перебежчика у нас перед глазами. Во всяком случае в писаниях А.Н. Сахарова, главного редактора ТОМА VIII, претендующего на роль верховного жреца постсоветской ортодоксии, и речи больше нет о восточной деспотии в Западной Европе. И опричнина Грозного уже не сравнивается с правлением Елизаветы Английской. Напротив. «Самодержавная власть, — по его теперешнему мнению, — складывалась во Франции, в Англии, в некоторых других странах Европы. Но нигде всевластие монарха, принижение подданных перед лицом власти не имело такого характера, как в России». (45)

Метаморфоза Сахарова, впрочем, совершенно понятна. Его новая ортодоксия требует прямо противоположного тому, чего требовала старая. Нет больше нужды обвинять еретиков «в попытке противопоставить исторический процесс на Западе и в России». Как раз наоборот, неоевразийская ортодоксия именно этого противопоставления и требует. Россия и Европа просто разные цивилизации – вот что пытается теперь доказать Сахаров. И всё потому, что «ни в одной стране не было необходимости в таком сплочении народа вокруг государя из-за смертельной опасности неустанной борьбы с Ордой, с западными крестоносцами, то есть с совершенно чуждыми национальными и религиозными силами». (46)

Вот и вернулись мы к консенсусу. К одному из главных его мифов, что «национальное выживание России зависело от перманентной мобилизации её скудных ресурсов для обороны», в результате чего и оказалась она «московским вариантом азиатского деспотизма». (47) Здесь не место его опровергать. Скажу лишь, что как раз в пору «смертельной опасности неустанной борьбы с Ордой, с западными крестоносцами», крестьянство в России было свободным и никакого самодержавия в ней не существовало. Крестьянство было закрепощено и самодержавие явилось на свет как раз когда Россия перешла в наступление на этих самых «западных крестоносцев».

Интереснее то, что и в 2003-м Сахаров попрежнему, как мы только что видели, понятия не имел о принципиальной разнице между русским самодержавием и европейским абсолютизмом. Как и в 1971 году, самодержавие для него универсально (оно и «во Франции, и в Англии, и в некоторых других странах Европы»). Дефиниционный хаос продолжает бушевать в ТОМЕ VIII. Что ж, полжизни, проведенные в роли надсмотрщика за чистотой марксистских риз даром не проходят.

​​​​​******

И всё-таки я не жалею труда, потраченного на анализ проблем советской историографии (хоть и оставила она нас всего лишь с очередным мифом о русском абсолютизме). Во всяком случае читатель мог убедиться в том, как неясно все, зыбко и неустойчиво в области философии русской истории. В той, если угодно, метаистории, которая необходима нам для ответа на загадку Тредголда.. Мы увидим в следующей главе добавит ли нам ясности аналогичный анализ историографии западной.

ДЕСПОТИЗМ — это… Что такое ДЕСПОТИЗМ?

(despotism) Самодержавное правление одного человека. Греки называли «деспотом» «владыку» или «правителя» несвободного государства. Так же обычно называли византийского императора и христианских властелинов в провинциях турецкой империи. Аристотель (Aristotle) положил начало западной традиции мышления, различая персидский «деспотизм» и греческую «тиранию». Тирания, по Аристотелю, – это узурпированная нестабильная власть, насаждаемая силой, в то время как деспотизм устойчив и стабилен. Он основан на согласии людей, которые зачастую не знают никакой иной формы правления, и, следовательно, по сути своей является легальным. Таким образом, деспотизм – явление сугубо восточное, поскольку свободные народы Греции долгое время такое правление терпеть бы не стали. Особенно четкое определение восточному деспотизму дал Монтескье в книге «Дух законов» («L`Esprit des Lois», 1978). Даже самые абсолютические западные монархии, утверждал он, нельзя считать деспотическими, поскольку монарх связан законом, правомерность которого подтверждается теми же самыми аргументами, что и его собственная власть. Впрочем, он, как и некоторые другие его современники, отмечал у французской монархии тенденцию к перерождению в деспотизм, а после революции 1789 г. вообще стало обычным называть ancien règime (старый режим) деспотизмом. Западные теоретики используют слово «деспотизм» в качестве «reductio ad absurdum» – сведения к нелепости идеи сосредоточения власти. Для Берка это «простейшая форма правления», господство воли одного человека. Для Бентама – форма зла, обратная сторона зла анархии. Их общие исходные посылки, основанные на примерах османской, китайской, персидской и могольской империях, слишком упрощены, если вообще не ошибочны, а в современном языке термин превратился просто в ругательное слово из политического жаргона, мало чем отличающееся от таких слов, как «тирания», «диктатура» или «абсолютизм».

Политика. Толковый словарь. — М.: «ИНФРА-М», Издательство «Весь Мир». Д. Андерхилл, С. Барретт, П. Бернелл, П. Бернем, и др. Общая редакция: д.э.н. Осадчая И.М.. 2001.

Просвещенный деспотизм | История западной цивилизации II

21.1.4: Просвещенный деспотизм

Просвещенные деспоты, вдохновленные идеалами эпохи Просвещения, считали, что королевская власть проистекает не из божественного права, а из общественного договора, согласно которому деспоту была доверена власть управлять вместо любых других правительств.

Цель обучения

Дайте определение просвещенному деспотизму и приведите примеры

Ключевые моменты

• Просвещенные деспоты считали, что королевская власть проистекает не из божественного права, а из общественного договора, в соответствии с которым деспоту была доверена власть управлять вместо любых других правительств.По сути, монархи просвещенного абсолютизма укрепляли свой авторитет, улучшая жизнь своих подданных.
• Эссе, защищающее систему просвещенного деспотизма, было написано Фридрихом Великим, правившим Пруссией с 1740 по 1786 год. Фридрих модернизировал прусскую бюрократию и государственную службу и проводил религиозную политику во всем своем королевстве, которая варьировалась от терпимости до сегрегации. Следуя общим интересам просвещенных деспотов, он поддерживал искусства, философов, которых предпочитал, и полную свободу печати и литературы.
• Российская Екатерина II продолжала модернизировать Россию по западноевропейским образцам, но ее просвещенный деспотизм проявлялся в основном в ее приверженности искусству, науке и модернизации российского образования. Хотя она провела некоторые административные и экономические реформы, призыв на военную службу и экономика продолжали зависеть от крепостного права.
• Мария Тереза ​​провела значительные реформы для повышения военной и бюрократической эффективности Австрии. Она улучшила экономику штата, ввела национальную систему образования и внесла свой вклад в важные реформы в медицине.Однако, в отличие от других просвещенных деспотов, Мария Тереза ​​не могла вписаться в интеллектуальную сферу Просвещения и не разделяла увлечения идеалами Просвещения.
• Джозеф был сторонником просвещенного деспотизма, но его приверженность модернизации реформ впоследствии вызвала значительную оппозицию, которая в конечном итоге вылилась в неспособность полностью реализовать его программы. Среди других достижений он вдохновил на полную реформу правовой системы, покончил с цензурой прессы и театра и продолжил реформы своей матери в сфере образования и медицины.

Ключевые термины

крепостное право

Положение многих крестьян при феодализме, в частности, относящееся к дворянству. Это было состояние кабалы, которое в основном развивалось в Европе в средние века и длилось в некоторых странах до середины XIX века.

просвещенный деспотизм

Также известен как просвещенный абсолютизм или доброжелательный абсолютизм, форма абсолютной монархии или деспотизма, вдохновленная Просвещением.Монархи, принявшие его, следовали причастиям рациональности. Некоторые из них способствовали образованию и допускали религиозную терпимость, свободу слова и право владеть частной собственностью. Они считали, что королевская власть проистекает не из божественного права, а из общественного договора, в соответствии с которым деспоту была доверена власть управлять вместо любых других правительств.

Энциклопедия

Общая энциклопедия, изданная во Франции между 1751 и 1772 годами, с более поздними дополнениями, исправленными изданиями и переводами.В нем было много писателей, известных как энциклопедисты. Он наиболее известен тем, что представлял мысли эпохи Просвещения.

Крупнейшим мыслителям эпохи Просвещения приписывают развитие правительственных теорий, критически важных для создания и развития современного демократического государства, управляемого гражданским обществом. Просвещенный деспотизм, также называемый просвещенным абсолютизмом, был одной из первых идей, проистекающих из политических идеалов Просвещения. Эта концепция была официально описана немецким историком Вильгельмом Рошером в 1847 году и до сих пор вызывает споры среди ученых.

Просвещенные деспоты считали, что королевская власть проистекает не из божественного права, а из общественного договора, в соответствии с которым деспоту была доверена власть управлять вместо любых других правительств. По сути, монархи просвещенного абсолютизма укрепляли свой авторитет, улучшая жизнь своих подданных. Эта философия подразумевала, что государь знал интересы своих подданных лучше, чем они сами. Монарх, взявший на себя ответственность за подданных, исключал их участие в политической жизни.Разница между деспотом и просвещенным деспотом года основана на широком анализе того, в какой степени они приняли Эпоху Просвещения. Однако историки спорят о реальном воплощении просвещенного деспотизма. Они проводят различие между «просвещением» правителя лично и его режимом.

Просвещенный деспотизм защищал в своем эссе Фридрих Великий, правивший Пруссией с 1740 по 1786 год. Он был энтузиастом французских идей и пригласил в свой дворец известного французского философа Просвещения Вольтера.С помощью французских экспертов Фредерик организовал систему косвенного налогообложения, которая давала государству больше доходов, чем прямое налогообложение. Одним из величайших достижений Фредерика был контроль над ценами на зерно, при котором государственные склады позволяли гражданскому населению выжить в бедных регионах, где урожай был плохим. Фридрих модернизировал прусскую бюрократию и государственную службу и проводил религиозную политику во всем своем королевстве, которая варьировалась от терпимости до сегрегации.Он в основном не практиковал и терпеливо относился ко всем религиям в своем царстве, хотя протестантизм стал излюбленной религией, а католики не были выбраны на более высокие государственные должности. Защищая и поощряя торговлю еврейскими гражданами Империи, он неоднократно выражал сильные антисемитские настроения. Он также призывал переселенцев разных национальностей и вероисповеданий приезжать в Пруссию. Некоторые критики, однако, указывают на его репрессивные меры против покоренных польских подданных после того, как некоторые польские земли попали под контроль Прусской империи.Следуя общим интересам просвещенных деспотов, Фредерик поддерживал искусство, философов, которых он предпочитал, и полную свободу печати и литературы.

Екатерина II в России была самой известной и самой продолжительной правящей женщиной-лидером России, правившей с 1762 года до своей смерти в 1796 году. Поклонница Петра Великого, она продолжала модернизировать Россию по западноевропейским образцам, но ее просвещенный деспотизм проявился. в основном с ее приверженностью искусству, науке и модернизации российского образования.Эрмитаж, который сейчас занимает весь Зимний дворец, начинался как личное собрание Екатерины. Она писала комедии, художественную литературу и мемуары, одновременно развивая Вольтера, Дидро и Д’Аламбера — всех французских энциклопедистов, которые позже закрепили ее репутацию в своих трудах. Ведущие европейские экономисты того времени стали иностранными членами Вольного экономического общества, основанного по ее предложению в Санкт-Петербурге в 1765 году. Она также привлекала западноевропейских ученых. Через несколько месяцев после своего вступления на престол в 1762 году, услышав, что французское правительство пригрозило прекратить публикацию знаменитой французской энциклопедии из-за ее нерелигиозного духа, Екатерина предложила Дидро завершить свою великую работу в России под ее защитой.Она считала, что «человека нового типа» можно создать, прививая русским детям западноевропейское образование. Она продолжала изучать теорию и практику образования в других странах, и, хотя она провела некоторые образовательные реформы, ей не удалось создать национальную школьную систему.

Смольный институт, первый в России институт «Благородных девиц» и первое европейское государственное женское высшее учебное заведение, картина С.Ф. Галактионов, 1823.

Екатерина основала Смольный институт благородных девушек для женского образования. Сначала институт принимал только девушек из знатной элиты, но со временем стал принимать и девушек из мелкой буржуазии. Девочек, посещавших Смольный институт «Смолянки», часто обвиняли в незнании всего, что происходило в мире за стенами Смольных зданий. В стенах Института их обучали безупречному французскому языку, музыкальности, танцам и полному трепету перед Монархом.

Хотя Екатерина воздерживалась от претворения в жизнь большинства демократических принципов, она издала кодексы, отражающие некоторые тенденции модернизации, включая разделение страны на провинции и округа, ограничение власти дворян, создание среднего сословия и ряд экономических реформ. Однако военная повинность и экономика продолжали зависеть от крепостного права, а растущие требования государства и частных землевладельцев привели к росту зависимости от крепостных.

Мария Тереза ​​была единственной женщиной-правительницей Габсбургских владений и последней из Габсбургской семьи.Она провела значительные реформы для повышения военной и бюрократической эффективности Австрии. Она удвоила государственные доходы между 1754 и 1764 годами, хотя ее попытка обложить налогом духовенство и дворянство была лишь частично успешной. Тем не менее, ее финансовые реформы значительно улучшили экономику. В 1760 году Мария Тереза ​​создала Государственный совет, который служил комитетом экспертов-консультантов. Ему не хватало исполнительной или законодательной власти, но, тем не менее, он показывал разницу между автократической формой правления.В медицине ее решение сделать прививки своим детям после эпидемии оспы 1767 года изменило негативное отношение австрийских врачей к вакцинации. В Австрии сожжение ведьм и пытки были объявлены вне закона в 1776 году. Позже они были вновь введены, но прогрессивный характер этих реформ остается отмеченным. Образование было одной из самых заметных реформ правления Марии Терезии. В новой школьной системе, основанной на системе Пруссии, все дети обоих полов в любом возрасте должны были посещать школу в возрасте от 6 до 12 лет, хотя закон оказалось очень трудно выполнить.

Однако Марии Терезии было трудно вписаться в интеллектуальную сферу Просвещения. Например, она считала, что религиозное единство необходимо для мирной общественной жизни, и категорически отвергала идею религиозной терпимости. Она считала евреев и протестантов опасными для государства и активно пыталась их подавить. Как молодой монарх, воевавший в двух династических войнах, она считала, что ее дело должно быть причиной ее подданных, но в более поздние годы она поверила, что их причина должна быть ее.

Старший сын Марии Терезии, Иосиф II, император Священной Римской империи с 1765 по 1790 год и правитель земель Габсбургов с 1780 по 1790 год, был в восторге от идей Просвещения. Джозеф был сторонником просвещенного деспотизма, но его приверженность модернизации реформ вызвала значительную оппозицию, которая в конечном итоге вылилась в неспособность полностью реализовать его программы.

Джозеф вдохновил на полную реформу правовой системы, отменил жестокие наказания и смертную казнь в большинстве случаев и установил принцип полного равенства обращения со всеми правонарушителями.Он положил конец цензуре прессы и театра. В 1781–82 он предоставил крепостным крестьянам полную юридическую свободу. Однако домовладельцы обнаружили, что их экономическое положение находится под угрозой, и в конце концов изменили свою политику. Чтобы уравнять налогообложение, Джозеф приказал провести оценку всех земель империи, чтобы ввести единый эгалитарный налог на землю. Однако большая часть его финансовых реформ была отменена незадолго до или после смерти Джозефа в 1790 году. Чтобы воспитывать грамотных граждан, начальное образование стало обязательным для всех мальчиков и девочек, а высшее практическое образование было предложено немногим избранным.Джозеф учредил стипендии для талантливых бедных студентов и разрешил открытие школ для евреев и других религиозных меньшинств. В 1784 году он приказал стране изменить язык обучения с латыни на немецкий, что было весьма спорным шагом в многоязычной империи. Джозеф также попытался централизовать медицинское обслуживание в Вене путем строительства единой большой больницы, знаменитой Allgemeines Krankenhaus, которая открылась в 1784 году. Однако централизация усугубила проблемы с санитарией, вызвав эпидемии и 20% смертность в новой больнице. но в следующем столетии город стал выдающимся в области медицины.

Иосиф II вспахивает поле возле Славиковица в сельской южной Моравии 19 августа 1769 года.

Иосиф II был одним из первых правителей Центральной Европы. Он попытался отменить крепостное право, но его планы встретили сопротивление землевладельцев. Его Императорский Патент 1785 года отменил крепостное право на некоторых территориях Империи, но под давлением помещиков не дал крестьянам права собственности на землю или свободы от налогов, причитающихся помещикам-дворянам. Это давало им личную свободу.Окончательные реформы освобождения империи Габсбургов были проведены в 1848 году.

Вероятно, самой непопулярной из всех его реформ была его попытка модернизации в высшей степени традиционной католической церкви. Назвав себя хранителем католицизма, Иосиф II нанес решительный удар по папской власти. Он пытался сделать католическую церковь в своей империи орудием государства, независимого от Рима. Джозеф был очень дружелюбен к масонству, так как считал его очень совместимым с его собственной философией Просвещения, хотя сам, по-видимому, никогда не присоединялся к Ложе.В 1789 году он издал хартию религиозной терпимости для евреев Галиции, региона с большим традиционным еврейским населением, говорящим на идиш. Хартия отменила общинную автономию, при которой евреи контролировали свои внутренние дела. Это способствовало германизации и ношению нееврейской одежды.

Атрибуции

СРАВНЕНИЕ И КРИТИЧНОСТЬ на JSTOR

Природа и развитие авторитарных государств давно интересовали социологов.В данной статье сравниваются преобладающие теории ближневосточного или восточного деспотизма с некоторыми из более поздних исследований европейского абсолютизма. Цель состоит не в том, чтобы просто проиллюстрировать сходства и контрасты между ними, а в том, чтобы указать на более широкий разрыв в качестве стипендий. Иными словами, в то время как исследование европейского абсолютизма было отмечено тщательными исследованиями и вниманием к деталям, исследование восточного деспотизма не пошло дальше повторения набора преувеличенных клише.Несмотря на то, что почти все такие клише возникли за пределами социологии, многие социологи на протяжении многих лет некритически принимали их и пересказывали. Можно утверждать, что адекватное понимание Ближнего Востока требует явного разрыва с этой старой традицией и разработки нового подхода к этому региону.

Социологический обзор штата Мичиган (MSR) — официальное издание Социологической ассоциации штата Мичиган (MSA). Как местный, так и междисциплинарный рецензируемый журнал.Он приветствует статьи по широкому кругу теоретических, методологических и эмпирических вопросов, важных для социологического исследования. Он также публикует исследовательские и педагогические комментарии, обзоры книг, фильмов, видеороликов, образовательного программного обеспечения и программные выступления ежегодного собрания MSA. Призыв к докладам появляется каждый год в примечаниях Американской социологической ассоциации. MSR индексируется в Sociological Abstracts и распространяется по всему миру. Посетите наш веб-сайт: http: // www.gvsu.edu/msr

Социологическая ассоциация штата Мичиган издает «Социологический обзор штата Мичиган». MSA стремится (1) способствовать обмену идеями, и (2) разрабатывать методы, предназначенные для достижения следующих целей: (a) улучшить социологическое мышление в академической среде, (b) улучшить социологическое мышление и практику внутри академической среды. государственный и частный секторы, (c) поощрять развитие и сотрудничество, (d) поощрять качественное обучение и инновации, (e) повышать осведомленность общественности о вкладе социологии, (f) обеспечивать средство, с помощью которого социологи могут сотрудничать друг с другом для личного и профессионального роста.MSA является членом Национального совета государственных социологических ассоциаций и признана Американской социологической ассоциацией в качестве единой научной ассоциации.

Просвещенных деспотов в Европе — Класс FTCE (видео)

Просвещение и монархии

Итак, чтобы понять эту, казалось бы, противоречивую идею, есть два важных понятия. Основой этого политического направления было интеллектуальное движение в Европе под названием «Просвещение » и «».Философы Просвещения делали упор на разум, анализ и решения, основанные на надежных данных, а не на эмоциях или просто на действиях в соответствии с традициями. Они также поддерживали индивидуальные права, такие как свобода вероисповедания и свобода слова.

С другой стороны — действующие политические системы Европы. Большинство европейских стран были абсолютными монархиями и , что означает, что монарх обладал абсолютной властью. Это отличается от конституционной монархии , где власть монарха ограничена конституцией.

Итак, просвещенный абсолютизм — это политическая система, возглавляемая абсолютным монархом, который верит в философию Просвещения. Идея была впервые продвинута французским философом Просвещения Вольтер . Вольтер хотел, чтобы Франция в конечном итоге стала конституционной монархией, но не думал, что это вероятно, поэтому он предложил абсолютному монарху окружить себя философами, которые помогут принимать рациональные и разумные решения.

Мы называем монарха, который правил таким образом, «просвещенным монархом» или «просвещенным деспотом».Просвещенные деспоты пытались провести реформы просвещения, но сохранили всю политическую власть, не создав конституцию. В целом просвещенные деспоты допускали свободу слова, свободу печати, свободу религии и право людей владеть частной собственностью. Они часто поддерживали искусство и образование и полагали, что общее благосостояние людей идет им на пользу как монархам.

Просвещенные деспоты

Хотя многие монархи по всей Европе испробовали системы просвещенного абсолютизма, три из них выделяются как наиболее образцовые.Первый — это Иосиф II , император Священной Римской империи с 1765 по 1790 год. Будучи преисполнен решимости действовать во имя величайшего блага для всех, Джозеф провел реформы, чтобы сделать образование более доступным, проводить политику терпимости к религии и продвигать немецкий язык в своей империи для содействия единству. Иосиф также работал, чтобы освободить крестьян от рабского труда системы крепостного права, когда бедняки работали на местного лорда, который получал всю прибыль от их труда.

Еще одним из великих просвещенных деспотов был Фридрих II , также называемый «Фридрих Великий», который был королем Пруссии с 1740-1786 гг.Фридрих модернизировал прусское правительство, дав возможность неблагородным людям становиться судьями и другими государственными чиновниками. Пруссия действовала очень эффективно под абсолютной властью Фридриха, с ростом армии и экономики. Хотя он не всегда уважал свободу религии или печати, Фридрих был очень щедрым сторонником искусства и философии, открыто поощряя распространение Просвещения в Пруссии.

Третьим великим просвещенным деспотом была Екатерина II , или «Екатерина Великая, Императрица России».Екатерина правила Россией с 1762 по 1796 год, и ее правление было настолько процветающим, что его помнят как золотой век России. Екатерина модернизировала Россию по европейским образцам, основав несколько важных городов, наполненных великолепным русским искусством, архитектурой и музыкой. За это время Россия выросла в размерах, стала более политически и экономически стабильной и превратилась в одну из великих держав мира. Екатерина также была активным сторонником образования и основала первое в Европе государственное высшее учебное заведение для женщин, названное «Смольный институт».При Екатерине в российском дворе жили многие из самых выдающихся художников, экономистов, ученых и философов Европы, включая самого Вольтера.

Краткое содержание урока

В течение 17-18 веков интеллектуальная философия под названием «Просвещение » охватила Европу. Он продвигал разум, анализ и права личности, а такие философы, как Вольтер, поощряли правительства использовать его. Многие так и поступили. Примечательно, что Просвещение было принято несколькими абсолютными монархами или монархами с полной властью.Абсолютные монархи, которые использовали философию Просвещения, назывались просвещенными деспотами и в целом поддерживали политику религиозной свободы, свободы слова, образования и искусства.

Трое величайших просвещенных деспотов: Иосиф II , император Священной Римской империи, Фридрих II , король Пруссии и Екатерина II , императрица России . Эти монархи правили с абсолютной властью, но по-прежнему поддерживали многие индивидуальные права своего народа и спонсировали искусство, образование и философию в своих царствах.В конце концов, для просвещенных деспотов абсолютная власть и права личности оказались весьма дополняющими.

Результаты обучения

Изучите этот урок о просвещенных деспотах Европы, чтобы вы могли:

• Изучить концепцию просвещенного абсолютизма
• Вспомните взгляды Вольтера на конституционные монархии
• Обсудите правление трех самых выдающихся просвещенных деспотов

Разница между абсолютизмом и просвещением

Эти два термина относятся к основам государственного управления, восходящим к 18 ^-м и 19 ^-м векам.Они вращаются вокруг поведения и политики различных верховных монархов Европы. В некоторых случаях эти два слова использовались вместе для обозначения таких монархов, хотя сами по себе они имеют разные значения.

Что такое абсолютизм?

Абсолютизм относится к ситуации, в которой монарх обладает абсолютными принципами, властью и авторитетом в богословских, политических и философских вопросах. В таком случае власть монарха не ограничена никаким писаным законом, обычаями или законодательством.Напротив, такие монархии являются наследственными, и это относится и к властям, которыми они владеют.

Характеристики абсолютизма

• Звание руководителя передается по наследству.
• Решения руководителя окончательны.
• Лидер контролирует законодательные органы, внутренние и внешние дела.
• У народа нет голоса.

Что такое Просветление?

Это была эпоха разума, когда философское движение развивалось главным образом в Европе, а затем и в Северной Америке.Это произошло в XVIII веке, иначе называемом веком философии. В движение входили люди, которые считали, что освещают человеческую культуру и интеллект после средневековья, которое они назвали темным веком.

Просвещение придерживалось принципов, отличных от абсолютизма. Большинство принципов подрывали авторитет монарха и монархии. Со своей стороны, церковь подготовила почву для возникших политических революций.

Разница между абсолютизмом и просвещением

Значение абсолютизма vs.Просвещение

Абсолютизм относится к ситуации, когда власть или монархия обладает всей полнотой власти, принципами и полномочиями. Послушание такому лидеру рассматривается как послушание Богу, поскольку лидер считается представителем Бога на земле.

Напротив, просвещение относится к философскому движению, в котором верования подрывают идеи и авторитет монархии.

Идеи и принципы абсолютизма против просвещения

В системе правления абсолютизма идея состоит в том, что правительством управляет монарх, например, король или королева, которые будут иметь полные или абсолютные неоспоримые полномочия и власть над всем.

Просвещение, с другой стороны, вызвало рост новых идей и принципов, большинство из которых были против абсолютных монархий. Такие идеи включали основную функцию правительства — защищать права своего народа.

Идеи, окружающие Просвещение, включали:

• Причина
• Допуск
• Свобода
• Прогресс
• Братство
• Отделение церкви от государства.
• Конституционное правительство

Абсолюты славы против.Активисты Просвещения

Общеизвестные абсолюты включают:

• Людовик XIV из Франции.
• Елизавета I из Англии.
• Филипп II Испания
• Петр I из России.
• Токугава Иэясу из Японии.
• Kangxi из Китая.
• Сулейман Законодатель из Османской империи.
• Аббас Великий из Империи Сефевидов.

К наиболее известным просвещенным деспотам относятся:

• Екатерина Великая из России.
• Акбар из Империи Великих Моголов.

Абсолютизм против. Просвещение: сравнительная таблица

Краткое изложение абсолютизма и просвещения

Фундаментальное различие между абсолютизмом и просвещением в основном связано с созданием правительства определенной страны. Что касается абсолютизма, то у монарха было больше или абсолютных полномочий, неограниченных по праву. Полномочия также не подпадали под действие какого-либо законодательства. Просвещение, с другой стороны, было основано на идее использования разума и опыта вместо суеверий, религии и традиций.Он также считал, что власть исходит от Бога и не должна быть в руках отдельного правителя.

Сара Филис Браун
Происхождение: Хьюстон, Техас
Образование: магистр изящных искусств (M.F.A.) | Массачусетский университет в Амхерсте. У нее также есть сертификат по статистическим приложениям. Она написала множество статей, сообщений в блогах, статей, описаний продуктов, обзоров продуктов, призраков, художественной литературы и сценариев.
Она возглавляла группу экспертов по установлению воздействия субсидированных канализационных сетей в сельских трущобах в Кении (под эгидой Всемирного банка).

Последние сообщения от Sarah Brown (посмотреть все)

: Если вам понравилась эта статья или наш сайт. Пожалуйста, расскажите об этом. Поделитесь им с друзьями / семьей.

Укажите
Сара Браун. «Разница между абсолютизмом и просвещением». DifferenceBetween.net. 24 июня 2019.

Ранний Модерн Политическая Теория

Позиции Базовый обзор широкий спектр политических позиций за период: г. Божественный Право королей — Жак-Бенинь Босуэ (1627-1704) усилен средневековые представления о царстве в его теории Божественного Право королей, теория, которая утверждала, что определенные короли правили потому что они были избраны Богом для этого и что эти цари были не подотчетен никому, кроме Бога.Нет только Бог наделил властью определенных монархов (и он утверждал, что его король Людовик XIV Франция , был одним из таких монархов), но дарование этой власти узаконило самодержавие (правление одного человека). Царь правил в силу Божьей орган власти; поэтому ему нужно во всем повиноваться. Нет группы, будь то они дворяне, или парламент, или люди с улицы, имеют право участвовать в этом правиле; подвергать сомнению или противостоять монарху означало восстать против Божьего замысла.Эта доктрина абсолютизма будет следовать мучительный путь через восемнадцатый век, завершившийся французским Революция 1789-1792 гг. И обезглавливание Людовика XVI, короля Франция . (взято с http://www.wsu.edu/~dee/GLOSSARY/DIVRIGHT.HTM) Просвещение Деспотизм — (также известный как доброжелательный деспотизм или просвещенный абсолютизм) — термин, используемый для описать действия абсолютных правителей, которые находились под влиянием Просвещение.Основным сторонником этой системы эпохи Просвещения был Вольтер, который регулярно переписывался с несколькими правителями этого время. Просвещенный монархи были правителями, которые отличались от традиционных монархи в том, как они управляли. В частности, просвещенные монархи принял принципы Просвещения, особенно его упор на рациональности, и применил их к своим территориям.Они имели тенденцию позволять веротерпимость, свобода слова и печати, а также право на владеть частной собственностью. Большинство способствовало развитию искусства, науки и образования. Просвещенный верования деспотов в отношении королевской власти часто были похожи на убеждения абсолютных монархов, поскольку многие считали, что они имеют право управлять по рождению и вообще отказывался предоставлять конституции, видя даже самые промонархические как неотъемлемый сдерживающий фактор их власти. (занято из http://en.wikipedia.org/wiki/Enlighted_despot) Конституционный Монархия — А конституционная монархия — это форма правления, при которой король или королева правит с ограничениями своей власти вместе с руководящим органом (т.е. Парламент), что породило современную поговорку: «Королева правит, но не правит «. В Англии смогла сформироваться конституционная монархия. в разные периоды истории по сложному сочетанию причин: иногда из-за отсутствия сильного руководства, а иногда из-за сильные лидеры, которым не хватало финансирования, которым нужно было собрать деньги для судебного преследования войны, и необходимо было рассмотреть общественное недовольство, чтобы гарантировать, что эти деньги предстоящий.Исторически англичане не верили в «Божественное право королей»: со времен Великой хартии вольностей в 1215 г. монархия рассматривалась как договорный политический инструмент. в XVII век, злоупотребление властью со стороны династии Стюартов и их попытки импортировать доктрину «Божественного права» из Шотландия , заставил англичан усомниться в королевской власти и возродиться раньше гарантии против исполнительной власти. (взято с http: // www.wsu.edu/~dee/GLOSSARY/ABSOLUTE.HTM и http://en.wikipedia.org/wiki/Constitutional_monarchy) Олигархия — Олигархия это форма правления, при которой большая часть или вся политическая власть эффективно лежит на небольшом сегменте общества (обычно наиболее влиятельном, будь то богатство, семья, военная сила или политическое влияние). В слово олигархия происходит от греческого слова «немногие» и «правило» Некоторые политические теоретики утверждали, что все правительства неизбежно олигархии, независимо от предполагаемой политической системы. Олигархии часто контролируются несколькими влиятельными семьями, чьи дети воспитываются и были наставниками, чтобы стать наследниками власти олигархии, часто расходов тем, кем управляют. В отличие от аристократии («правительство «лучшими»), эта власть не всегда может осуществляться открыто, олигархи, предпочитающие оставаться «властью за троном», осуществление контроля экономическими средствами.Хотя Аристотель был пионером использование этого термина как синонима правила богатых, для которого точный термин плутократия, олигархия не всегда правит богатством, так как олигархи может быть просто привилегированной группой. Понятие олигархии добродетели, построенный по образцу Римской республики, был особенно важен среди Аристократические круги 18-го века, такие как Ричард Бойль, лорд Берлингтон. (занято из http: // en.wikipedia.org/wiki/Oligarchy) Республиканство — республиканизм это идеология управления нацией как республикой. Период, термин «республика» определяется по-разному, но больше всего часто относится к государству, в котором суверенитет принадлежит народу, а не в наследственной элите. Поэтому республиканизм противостоит монархия, аристократия, олигархия и диктатура — хотя эти различия могут быть несколько расплывчатыми, поскольку конституционные монархии разделяют многие республиканские идеалы и большое количество диктатур называют сами республики. Подробнее в широком смысле «республика» может относиться к любому государству, которое управляется в в соответствии с писаной конституцией и законами, независимо от их актуальное содержание. С этой точки зрения республиканизм означает отстаивание верховенства закон; он подчеркивает гражданский долг и гражданскую добродетель и решительно выступает против коррупция (использование государственной должности в личных целях). (занято из http: //en.wikipedia.org / wiki / Республиканизм) Демократия — (буквально «власть народа», от греческого demos , «люди» и kratos , «правило») Срок возникшие в Древней Греции для обозначения правительства, в котором люди участие в руководстве деятельностью государства, в отличие от правительства, контролируемые одним классом, избранной группой или автократом. В Однако определение демократии было расширено, чтобы описать философия, которая настаивает на праве и способности людей, действующих либо напрямую, либо через представителей, чтобы контролировать свои учреждения для своих целей.Такая философия придает большое значение равенство людей и освободит людей, насколько это возможно, от ограничения, не наложенные на себя. Он настаивает на том, чтобы вводятся только с согласия большинства и соответствуют принцип равенства. (взято из http://education.yahoo.com/reference/encyclopedia/entry/democrac и http://en.wikipedia.org/wiki/Democracy) Анархия — Анархия — анархист общество, безгосударственное общество свободных людей.Анархизм — это имя политическая философия или общий термин для группы более или менее родственные политические философии, происходящие от греческого an-archos («без архонтов» или «без правителей»). Таким образом, «анархизм» в его самом общем семантическом значении — это вера что все формы правления нежелательны и должны быть отменены. Уильям Годвин (1756-1836) представлял одного из самых радикальных сторонники этого в 18 в. Хотя анархисты едины в неприятии государства, они расходятся во мнениях экономические механизмы и возможные правила, которые будут преобладать в лицах без гражданства общество. В этом вопросе анархисты расходятся во мнениях, начиная от сторонников полное долевое владение и распределение в соответствии с потребностями, чтобы сторонники частной собственности и свободной рыночной конкуренции. слово «анархия», как его используют большинство анархистов, не подразумевает хаоса, нигилизм, аномия или полное отсутствие правил, а скорее антиавторитарное общество, основанное на добровольном объединении свободных отдельные лица в автономных сообществах, действующие на принципах взаимного помощь и самоуправление. (занято из http://en.wikipedia.org/wiki/Anarchy) Теоретики Следующие представляют некоторых из наиболее важных теоретиков 17-го и 18-го века до Французской революции. (Мы рассмотрим дебаты во время Французской революции в конце семестра.) Примечание: Нет все это отражено в наших чтениях по курсу. Томас Гоббс, Левиафан (1651) Ключевые принципы: натуральный состояние человечества жестокое и мрачное. : «Нет искусства; нет буквы; нет общества; и что хуже всего, постоянный страх и опасность насильственной смерти; и жизнь человека, одинокого, бедного, мерзкого, зверский и короткий.» Конкуренция среди система личной чести гарантирует, что человеческая жизнь всегда безлимитный. Человеческие существа имеют право на самооборону, но среди людей разумно только предоставить это право суверену, который может выступать посредником в конфликте. порядок, мир и стабильность в обществе могут, таким образом, поддерживаться только абсолютным центральным сувереном , который требует единообразия политическая, экономическая и религиозная политика. Абсолютный власть делает возможным для суверена быть незаинтересованным, поскольку желание порождается ощущаемой нехваткой или желанием. Государь, ни в чем не нуждаясь, ничего личного не пожелает. Джон Локк, Второй трактат о гражданском правительстве (ок. 1680/1688) Ключевые принципы: дюйм естественное состояние , люди свободны и равны, но эта свобода должны управляться в соответствии с разумом и законами природы, которые Бог предназначил для человеческого удовлетворения. Равенство подразумевает взаимность власти и юрисдикции. Свобода не подразумевает права на моральные лицензия, особенно за счет других. Политические общества формируются, когда люди отказываются от некоторой степени своей свободы, чтобы получить безопасность, удобства и другие блага организованного общества. Правительство помогает обеспечить моральную основу для людей и действует как нейтральный судья по вопросам спора между частными лицами. Для этого он необходима определенная способность принуждать к принятию решений, хотя эта власть должна быть тщательно ограниченным. Абсолютный монархии склонны к произволу правительства в том, что они облагают налогом людей без их согласия запрещать свободные и представительные собрания, а в в целом ухудшают жизнь людей. Разумный люди не могут одобрять произвол со стороны своих правительство; следовательно, теория королевской прерогативы необоснованна. Люди имеют право на накопление и содержание частной собственности . Свойство включает то, ради чего человек трудится и что производит. В частности, есть право требовать того, что было улучшено, кроме того, что уже востребованы коллективом как общая собственность. Аналогично, у народа есть право восстать против правительства, которое не соблюдает законы природы, особенно если они не работают на общее благо и теряет доверие своего народа. Правительства, и законодательные органы, которые не поддерживают пределы позитивного права, незаконнорожденный. Их сила распространяется только на их способность увеличивать общее благо.

V.1, Запись 5, АБСОЛЮТИЗМ — Econlib

АБСОЛЮТИЗМ

АБСОЛЮТИЗМ .
Это слово обычно используется для описания формы правления, при которой глава государства осуществляет власть без какого-либо регулярного контроля и без каких-либо ограничений, налагаемых на его власть политическими институтами. Абсолютизм встречается за пределами монархий, например, в аристократии, демократическом законодательном органе с одним домом или собрании людей в очень маленьком государстве, где большинство объединяет в себе всю власть.Все это примеры абсолютизма. Однако, как правило, когда говорят об абсолютизме, мы почти всегда имеем в виду монархию. Различие между абсолютизмом и деспотизмом состоит в том, что абсолютный монарх может иметь естественное расположение и склонность оставаться в рамках закона или того, что является относительно законным, в то время как деспот не уважает никаких законов и действует по своему капризу без уважение к интересам народа. Могут быть сторонники абсолютизма, но кто признается в потворстве деспотизму?

— Если мы будем искать аргументы в пользу абсолютной монархии, мы вряд ли найдем что-либо более веское, чем сантименты и определенное искажение сантиментов, называемое мистицизмом.Говорить о божественном даре отцовской власти — это мистицизм. Кто в наши дни не убежден, что правительство существует для блага нации и что люди созданы не для того, чтобы у короля могло быть множество слуг и иждивенцев. Если, однако, мистицизм иногда выступает за абсолютизм, существуют и другие чувства, которые шокируют при мысли о хозяине, и именно эти чувства составляют достоинство человеческой натуры.

— Единственный рациональный аргумент в пользу этой формы правления находится в политической незрелости или отсталости некоторых наций.Говорят, что варварам нужна сильная рука, чтобы удержать их; но почему варварской или полуцивилизованной нации должно быть более сильное правительство, чем вообще дикий народ, который часто вообще не признает никакой власти? Здесь нет логической необходимости. Если с варварским народом случится попасть в руки гениального человека, монарха, опередившего своих подданных, это, конечно, принесет огромные преимущества; они будут с энергией и разумом продвигаться по пути прогресса.Однако это было бы случайностью, счастливой случайностью и не дало бы никаких аргументов в пользу системы. Какая нация, даже претендующая на цивилизованность, хочет называться варварами?

— Давайте теперь посмотрим, действительно ли абсолютная власть осуществляется где-нибудь в политической жизни. Нам кажется, что это не так. Мы находим ограничения и ограничения человеческой воли со всех сторон, и самые мощные из этих сдержек исходят от воли других. Иногда эти ограничения очевидны; опять же они оккультны и ощущаются только инстинктивно; но они существуют всегда.

— Согласно степени цивилизованности
государства, власть, не ограниченная законом, ограничена различными способами. С одной стороны, манерами, обычаями и традициями; с другой — религией; опять же, страхом перед восстанием или местью раненых. В наиболее просвещенных странах общественное мнение иногда оказывает влияние, которое невозможно отрицать. Так сложно подняться выше: «Что они скажут?»

— До сих пор мы обсуждали абсолютную власть в руках монарха, но она также может осуществляться коллективными органами управления, аристократическими или демократическими.

— Когда абсолютная власть является атрибутом аристократии, она становится одиозной раньше, чем при любой другой форме правления. Прежде всего потому, что он быстрее вступает в период злоупотреблений, и потому что, если в абсолютной монархии суверен со своими фаворитами и преданными слугами может совершить много плохих поступков, они не могут сделать так много в этом направлении, как аристократические семьи со своими прихлебатели и партизаны. Часто бывает, что эти доминирующие семьи произошли от завоевателей, принадлежащих к другой национальности и другой религии, что их можно отличить по цвету кожи или другим внешним признакам.В этом случае эти семьи, с одной стороны, имеют большую тенденцию злоупотреблять своей властью и становиться тиранами, а с другой стороны, подчиненные группы менее склонны отдавать им должное даже за то благо, которое они получают от своего правительства. Аристократия как коллективная структура меньше подвержена влиянию ограничений, ограничивающих крайности абсолютных монархов; они меньше боятся потери власти.

— В условиях демократии абсолютная власть кажется справедливым и естественным атрибутом правительства.Разве это правительство не результат выборов? Разве это не полностью отражает волю нации? Разве это не несет ответственности перед нацией по крайней мере теоретически?

— И все же абсолютная власть в любом случае слишком тяжелое бремя, чтобы люди могли легко ее нести. В то время как деспот может позволить бразды правления упасть из его слабых рук, чтобы увидеть, как их берет на себя какой-нибудь фаворит, представительное собрание часто может быть доведено до крайностей даже из-за щедрых чувств и тем самым еще больше увеличит бремя на его плечах.Абсолютная власть в демократических правительствах не совсем рациональна, за исключением случаев, когда правительство избирается единогласно. В этом случае каждый человек будет субъектом своей собственной воли или силы, которую он сам создал. На практике этого никогда не происходит, поскольку большинство управляет меньшинствами, а зачастую и угнетает их. Они притесняют их с меньшим стеснением, поскольку они составляют большинство и на их стороне буква закона.

— Можно задать вопрос, обладает ли сама нация абсолютной властью над одним из своих членов.Утверждение, чистое и простое, такого принципа могло бы показаться отвратительным в наши дни, хотя выдающиеся люди поддержали доктрину, которая поддерживает эту точку зрения. Признать абсолютную власть нации — значит оправдать религиозные преследования, рабство и многие другие ужасы, которыми человечество запятнало свои анналы.

— От дедукции к дедукции мы неявно подошли к вопросу, могут ли законы требовать абсолютного подчинения. Мы не дадим здесь однозначного ответа на этот вопрос, потому что мы не пишем трактат по казуистике.Нам не нужно искать особые случаи, в которых нация использует или злоупотребляет своей властью, а также то, в каких случаях злоупотребление должно быть допущено и пострадать. Мы просто скажем, что мы должны принести обществу некоторые жертвы в обмен на выгоды, которые мы получаем от него. Но меру жертвы каждый должен находить в своей совести. (См.
Деспотизм, ТИРАННИЯ.)

МОРИС БЛОК.

Статьи
ABSOLUTE POWER Блюнчли и
ABSOLUTISM Блока в значительной степени затрагивают ту же тему; но в каждом есть ценные идеи, которых нельзя найти в другом.Поэтому было сочтено, что лучше всего использовать и то, и другое с именами, данными им соответственно их авторами (ред.

Сноски для АКАДЕМИЙ

политика

1.

Политика. Возможно, это самое ненавистное слово в английском языке. Большинство людей ненавидят политику и правительство, даже не подозревая, что они собой представляют. Существует много разных определений политики. Одно определение определяет политику как конфликт между группами по поводу того, чего они оба хотят.Другое похожее определение называет политику «кто что, когда и как получает». Правительство определяется как институт, имеющий юридически закрепленное право контролировать поведение людей. Но почему люди ненавидят политику и политиков? Это потому, что политикам нельзя доверять, или, может быть, потому, что они тратят слишком много денег? Какими бы ни были причины ненависти к политике и правительству, и то и другое необходимо как механизм, позволяющий людям защитить себя. Возможно, если бы люди лучше понимали политику и правительство, они бы изменили свои взгляды на этот предмет.Это можно сделать, если посмотреть на различные типы правительства и на то, как они развивались.

Существуют два типа правительств. Правительство может быть классифицировано как монархия или республика. Чтобы быть классифицированным как монархия, у правительства должна быть какая-то королевская семья, унаследовавшая их положение во власти. Существуют разные типы монархов. Монархия может быть ограниченной монархией, конституционной монархией или абсолютной монархией.

Ограниченная монархия — это такая монархия, в которой королевская власть имеет только церемониальные полномочия.Пример этого — в Соединенном Королевстве. Хотя королева Елизавета считается королевой, она не имеет полномочий в законотворчестве и не имеет дела с парламентом. Ограниченная монархия просто имеет королевскую семью для церемоний и в соответствии с традициями.

Второй тип монархии — конституционная монархия. В этой форме монархии монарх имеет полномочия, предоставленные ему конституцией страны. Пример этой формы монархии — в Швеции. Здесь монарх может использовать только полномочия, предоставленные конституцией страны.

Третий и последний тип монархии — это абсолютная монархия. В абсолютной монархии у монархии есть высшая и абсолютная власть делать то, что она хочет. Пример этого происходит в стране Саудовская Аравия. В Саудовской Аравии королевская семья может применять любой закон, какой пожелает, независимо от того, насколько плохо это может быть для страны. Абсолютные монархии часто очень деспотичны по отношению к своему народу. Например, в Саудовской Аравии очень строгие законы, принятые королевской семьей. Люди, живущие в стране, не имеют голоса при абсолютной монархии.

Второй тип правления — республика. Республика — это любое правительство, у которого нет монарха. Республики также делятся на три класса. Республику можно классифицировать как диктатуру, олигархию или демократию.

Диктатура — это правительство, которым управляет один командир. Примером этого является Ирак. Саддам Хусейн — диктатор Ирака. Все, что он решит, становится законом. Диктатуры похожи на абсолютные монархии в том смысле, что они очень угнетают народ страны.Основное различие между ними заключается в том, что абсолютные монархии — это семьи, унаследовавшие свою власть, в то время как диктатуры часто возникают в результате военных захватов или избранного должностного лица, которое отказывается уйти со своей выборной должности.

Второй тип республики — олигархия. Олигархия — это страна, которой правят немногие. Примером этого была Южная Африка во времена апартеида. Во время апартеида белое население, составлявшее около 25% всего населения страны, владело властью и большей частью богатства Южной Африки.В то время чернокожим не разрешалось участвовать в политическом процессе, и они были вынуждены жить только в определенных районах. Апартеид теперь ликвидирован в Южной Африке, и теперь черное большинство имеет больший контроль над политическим процессом и правительством.

Последний тип республики — это демократия, которой большинство считает Соединенные Штаты. В демократии правит большинство. Это правило большинства осуществляется путем голосования и избрания должностных лиц. Народ страны избирает должностных лиц, которые придерживаются аналогичных взглядов, чтобы представлять их.Хотя большинство людей считают США демократией, можно привести противоположный аргумент. Поскольку в США голосует такое незначительное большинство населения, нельзя ли назвать это олигархией или правлением немногих? Это подводит нас к вопросу о том, как формировались правительства.

Многие люди задавались вопросом, как появилось правительство. Существует четыре основных теории происхождения правительства. Это Божественная теория, Теория Природы, Теория Социального Соглашения и Теория Силы.

Божественная теория — это религиозная теория, согласно которой правительство было предписано Богом.Моисей — пример Божественной теории. По сути, это говорит о том, что правительство было создано для служения Богу. Божественная теория существует уже много лет и до сих пор принимается людьми.

Вторая теория происхождения правительства — это теория природы, разработанная Аристотелем, Сократом и Платоном. Эта теория утверждает, что люди — политические животные, и по нашей собственной природе, чтобы выжить, у нас должно быть правительство. Эта теория считает, что если бы не было какого-то правительства, люди не смогли бы выжить.

Теория социального договора, которую отстаивали великие политические мыслители, такие как Томас Гоббс и Джон Локк, предполагает, что правительство сознательно создается людьми. Теория утверждает, что у людей не всегда было правительство, и они понимали, что им не хватает защиты для своей жизни или безопасности. Затем они сформировали правительство по этой причине. Согласно теории, правительство должно защищать и служить людям страны. Хотя и Гоббс, и Локк отстаивали эту теорию, они расходились во мнениях относительно главы правительства, необходимого для защиты людей.Гоббс выступал за короля, а Локк считал, что комитет будет лучше.

Последняя теория происхождения правительства — теория Силы. Теория Силы утверждает, что правительство возникло в результате завоеваний и силы. Карл Маркс решительно поддерживал эту теорию. Маркс считал, что правительство — это плохо, и что люди должны попытаться восстать против правительства. Маркс также предсказал, что в конечном итоге правительство будет свергнуто, и в мире не будет правительства. Хотя Маркс поддерживал восстание против правительства, этого не произошло, как он ожидал.Великие восстания бедноты и среднего класса, которые, как предсказывал Маркс, возникнут в результате промышленной революции, не произошли. Напротив, чем больше рабочих мест, тем меньше поводов для восстания.

Типы правительств и теории происхождения правительства, описанные в этой статье, надеюсь, дали базовое понимание того, что такое правительство. Люди часто чувствуют, что им нужно ненавидеть правительство, даже не зная, что это такое или теории его происхождения. Надеюсь, люди начнут больше понимать политику и правительство и поймут, что это не то, что можно ненавидеть.Чем больше кто-то узнает о правительстве и политических процессах, тем больше вероятность, что кто-то примет меры и примет участие. Вот почему даже базовое понимание политики и правительства так важно для жителей этой страны.

.