Внутренняя речь в литературе это: Русские писатели и поэты :: Словарь литературных терминов :: Внутренняя речь

Монолог, диалог | ЕГЭ по литературе 2021

Монолог

Монолог — это развернутое высказывание персонажа, одна из форм организации речи. Монолог может быть обращен к адресату, уединенным (герой в одиночестве произносит его вслух) и внутренним ( произносимый «про себя», внутренняя речь).

Задание ЕГЭ с использованием монолога:

Встречается и в заданиях на соответствие (№4), и в одиночных вопросах.

• Установите соответствие:

• Явление 13 начинается с развернутого высказывания Чацкого. Как называется эта форма организации сценической речи?

Примеры использования автором монолога:

А судьи кто? – За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают из забытых газет
Времён Очаковских и покоренья Крыма;
Всегда готовые к журьбе,
Поют все песнь одну и ту же,
Не замечая об себе:
Что старее, то хуже… (Монолог Чацкого из комедии Грибоедова «Горе от ума»)

Диалог

Диалог — это обмен репликами персонажей, одна из форм организации речи. Характеризует говорящих героев и способствует развитию сюжета.

Задание ЕГЭ с использованием диалога:

Задания, с использованием термина «диалог» встречаются в №4 и в одиночных вопросах (№5 или №6 или № 7).

• №4 (задание на соответствие)

• №5 или №6 или № 7, задания без вариантов ответа

Примеры использования автором диалога:

• — Заверни его на воду! Держи, а то пилой рубанёт!

  — Небось!

  Большой изжелта-красный сазан поднялся на поверхность, вспенил воду и, угнув тупую лобастую голову, опять шарахнулся вглубь.

  — Давит, аж рука занемела… Нет, погоди!

  — Держи, Гришка!

  — Держу-у-у!

  — Гляди под баркас не пущай!.

  . Гляди! (М. А. Шолохов «Тихий Дон»)

• Лука (выходя из кухни). Ну, обыграли татарина? Водочку пить пойдёте? Барон. Идём с нами!Сатин. Посмотреть бы, каков ты есть пьяный!Лука. Не лучше трезвого-то…

  Актёр. Идем, старик… я тебе продекламирую куплеты…

  Лука. Чего это?

  Актёр. Стихи, — понимаешь?

  Лука. Стихи-и! А на что они мне, стихи-то?..

  Актёр. Это — смешно… А иногда — грустно… (М. Горький «На дне»)

• Бобчинский выглядывает в дверь и с испугом прячется. Нет, благодарю покорно, не хочу.

  Городничий (дрожа). По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казённого жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои: это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.

  Хлестаков. Да что? Мне нет никакого дела до них. (В размышлении.) Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях и о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот ещё! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки. (Н. В. Гоголь «Ревизор»)

1.3.3. Внутренний диалог . Внутренняя речь в структуре художественного текста

Наряду с внутренним монологом и кратким реплицированием существует еще одна форма протекания внутренней речи в сознании индивидуума – внутренний диалог, получающий в лингвистической литературе разную интерпретацию в зависимости от исходных позиций того или иного автора. В большинстве работ внутренний диалог рассматривается как дифференциальная модификация внутреннего монолога [57; 80; 137]. При этом наблюдается значительное разнообразие терминов, обозначающих данное языковое явление: фиктивный диалог, аутодиалог, диалогизированный монолог, Traumdialog, imaginares Gesprach и т.

 д. Естественность этой формы интраперсонального общения не вызывает сомнений. Принципиальный спор возникает по поводу признания данного феномена именно диалогом. Опираясь на многочисленные определения диалога, с одной стороны, и проанализировав фрагменты разговора индивидуума с самим собой, а также с отсутствующим или вымышленным собеседником, с другой стороны, мы пришли к выводу о том, что детальный анализ внутреннего диалога позволяет рассматривать его как особую самостоятельную форму существования внутренней речи, обладающую собственной структурой, семантикой и коммуникативной природой.

Внутренний диалог представляет собой последовательность диалогически взаимосвязанных высказываний, порождаемых индивидуумом и непосредственно воспринимаемых им в процессе интраперсонального общения.

Данные многочисленных психологических экспериментов однозначно указывают на то, что в процессе совместного решения мыслительных задач выделяются точно такие же фрагменты, как и при их индивидуальном решении. В результате анализа устной и письменной речи обнаружилось, что различие между речью одного человека и типичной беседой двух людей обусловлено чаще всего лишь акустическими особенностями голоса. Они практически неразличимы. Следовательно, вопрос о том, является ли внутренний диалог подлинным диалогом, не должен зависеть от его наиболее распространенного определения как разговора двух или нескольких лиц. Напротив, это определение диалога должно учитывать также существование внутреннего диалога как особой формы общения человека с самим собой. Признак «количество говорящих», таким образом, не может считаться абсолютно релевантным при различении монолога и диалога. Против него свидетельствует и наличие процессов монологизации и диалогизации речевого общения, в результате которых между «чистым» монологом и «чистым» диалогом возникают многочисленные промежуточные формы, например, «ложный диалог», образованный чередующимися монологами, или диалогизированный монолог, в ходе которого речь одного участника практически неотличима от общения двух людей.

В плане исследования внутреннего диалога как особой формы субъект-субъектного взаимодействия гипотеза о том, что диалогичность/монологичность не связана исключительно с количеством участвующих в общении, имеет принципиальное значение. Она позволяет предположить, что диалогичность определяется не наличием двух или нескольких реальных, фактических собеседников, а другим, более существенным моментом. Эта гипотеза, выдвинутая М. М. Бахтиным, была обоснована им в лингво-философских трудах «Проблемы поэтики Достоевского» и «Эстетика словесного творчества». В течение всей жизни Бахтин разрабатывал теорию диалога, стремясь охватить его лингвистические, философские и психологические аспекты. Но именно пристальное внимание к общению человека с самим собой, к внутреннему диалогу отличает ее от других теорий диалога.

Основу теории Бахтина составляет положение о диалогической природе сознания и самой человеческой жизни. Диалогические отношения, пишет он, «явление гораздо более широкое, чем отношения между репликами композиционно выраженного диалога, это почти универсальное явление, пронизывающее всю человеческую речь и все отношения и проявления человеческой жизни, вообще все, что имеет смысл и значение» [21, с. 49]. Диалогические отношения – предмет металингвистики. Но в то же время их нельзя оторвать от области слова, т. е. от языка как конкретного целостного явления. Язык живет только в диалогическом общении пользующихся им. Диалогическое общение и есть, согласно М. М. Бахтину, подлинная сфера жизни человека.

М. М. Бахтин полагает, что диалогические отношения возможны не только между относительно целыми высказываниями, но диалогический подход возможен и к любой значащей части высказывания, даже к отдельному слову, если оно воспринимается не как безличное слово языка, а как представитель чужого высказывания, т. е. если мы слышим в нем чужой голос. Поэтому диалогические отношения могут проникать внутрь высказывания, даже внутрь отдельного слова, если в нем диалогически сталкиваются два голоса [Ibid.

211–214].

Такое слово автор называет двухголосым и включает его в свою «абстрактную классификацию языка» наряду с одноголосым и объектным словом. Двухголосое слово характеризуется установкой на чужое, равноценное слово, реакцией на него. Чужое слово может включаться в речь говорящего или воздействовать на нее извне. Тенденция к внутренней диалогизации приводит к распадению двухголосого слова на два слова. В результате обратной тенденции происходит полное слияние голосов и возникает одноголосое слово, «прямое, непосредственно направленное на свой предмет слово», имеющее единственный смысловой контекст. Таким образом, диалогические отношения возможны и к своему собственному высказыванию в целом, и к отдельным его частям, и к отдельному слову в нем, если мы как-то отделяем себя от них, говорим с внутренней оговоркой, занимаем дистанцию по отношению к ним, как бы ограничиваем или раздваиваем свое авторство. Но ослабление или разрушение монологического контекста происходит лишь тогда, когда сходятся два равно и прямо направленных на предмет высказывания. Два равно и прямо направленных на предмет слова не могут оказаться рядом в пределах одного контекста, не скрестившись диалогически, все равно, будут ли они друг друга подтверждать или взаимно дополнять, или, наоборот, друг другу противоречить, или находиться в каких-либо иных диалогических отношениях [Ibid. 219].

Диалогические отношения, по мнению М. М. Бахтина, глубоко своеобразны и не могут быть сведены ни к логическим, ни к психологическим, ни к лингвистическим, ни к механическим или каким-либо другим природным отношениям. Наиболее наглядным и простым видом диалогических отношений являются отношения между репликами реального диалога (житейская беседа, научная дискуссия, политический спор). Но диалогические отношения отнюдь не совпадают с отношениями между репликами реального диалога. Они гораздо шире, разнообразнее и сложнее. Два высказывания, отдаленные друг от друга и во времени и в пространстве, ничего не знающие друг о друге, при смысловом сопоставлении обнаруживают диалогические отношения, если между ними есть хоть какая-нибудь смысловая конвергенция (хотя бы частичная общность темы, точки зрения и т.

 д.). Нельзя понимать диалогические отношения упрощенно и односторонне, сводя их к противоречию, борьбе, спору, несогласию. Согласие – одна из важнейших форм диалогических отношений, богатое разновидностями и оттенками. Два высказывания, тождественные во всех отношениях, если это действительно два высказывания, принадлежащие разным голосам, а не одно, связаны диалогическими отношениями согласия [22, с. 331–332].

Диалогические отношения, таким образом, гораздо шире диалогической речи в узком смысле, поскольку и «внутри» внешне монологического речевого произведения могут существовать диалогические отношения. Это становится очевидным, если мы от понятий традиционного синтаксиса перейдем к категориям синтаксиса парадигматического. Сравнение монологической и диалогической форм речи, согласно теории уровневого членения сегментного состав языка, происходит на сегментном уровне языка, лежащем выше уровня предложения – на «супрапропозематическом» уровне. Именно на этом уровне мы рассматриваем монологические и диалогические последовательности предложений, которые различаются, прежде всего, коммуникативной направленностью их составляющих. «Монологическая последовательность однонаправлена, исходя от одного говорящего к его слушателю или слушателям. Диалогическая последовательность двунаправлена, ее компоненты, состоящие из одного или нескольких предложений, произносятся собеседниками по очереди, как бы навстречу друг другу» [31, с. 116]. Но внешняя форма представления связанной последовательности предложений в виде монолога или диалога не всегда является ее однозначной характеристикой. Только внутренняя характеристика речевой последовательности позволяет отнести ее к диалогической либо монологической форме речи. В качестве такой характеристики рассматривается тип синтаксической связи между предложениями, которые объединяются в речевые последовательности средствами обширной языковой системы «надфразовых», т. е. сверхпредложенческих связей [33, с. 193]. Эта система связей выходит за рамки «внутреннего» синтаксиса, образуя «супрасинтаксис» – сверхпропозиционный синтаксис. Первичный этап деления связей на надфразовом уровне – разбиение их на две основные рубрики – встречные (оккурсивные), соответствующие диалогической последовательности предложений, и присоединительные (кумулятивные), соответствующие монологической последовательности предложений [Ibid. 195]. Реплики диалога – отрезки речи говорящих, последовательно накапливаемые друг за другом в ходе развивающегося общения, объединяются в тематически-цельные диалогические единства – оккурсемы. Оккурсема является непосредственно выделимой, семантико-тематической целостной единицей диалогической речи, а простейшим ее типом служит элементарный диалог, состоящий из двух реплик – высказываний говорящих, непосредственно обращающихся друг к другу. Соответственно, единица монологической речи, представляющая собой группу предложений, называется кумулемой. При этом следует учесть, что диалогическое единство может быть выявлено не только в подлинной двусторонней коммуникации, но и в монологической речи, а кумулятивная связь, в свою очередь, выявляется не только в истинном монологе, но и в составе диалогической последовательности, где оба ряда высказываний соединяются в одно, обращенное к единому адресату [33, с. 5]. Сама встречная направленность предложений диалога с точки зрения их внутренней структуры обеспечивается, во-первых, специальными личностными формами обращения к собеседнику (местоимения, формы глагола, синтаксические конструкции обращения), во-вторых, широкой синтаксической категорией коммуникативной установки, которая своими формами (специфические формы-стимулы к ответной речевой реакции и специфические формы-сигналы ответной речевой реакции) обслуживает диалогическое языковое общение [27, с. 196].

Признавая тот факт, что семантическая структура диалога является результатом речетворчества как минимум двух сторон, мы неизбежно сталкиваемся с вопросом: кто (или что) является вторым участником речевого общения в процессе внутреннего диалога. Согласно теории так называемых «смысловых позиций», разработанной Г. М. Кучинским [93], внутри одного субъекта должны быть выделены такие образования, которые являлись бы взаимодействующими сторонами его аутокоммуникации и одновременно были бы сравнимы с субъектом по функциям, выполняемым в диалоге. Такие стороны во внутреннем диалоге субъекта – воспроизводимые им смысловые позиции, которых должно быть, по крайней мере, две. Под смысловой позицией понимается нечто, противостоящее личности в качестве предмета ее познавательной или иной активности. Смысловая позиция объединяет представление субъекта о предмете его непосредственной деятельности, о других предметах как потенциальных направлениях деятельности, представление субъекта о себе, своих целях, потребностях, интенциях, о других субъектах.

Поскольку речь всегда выражает смысловую позицию говорящего по поводу темы разговора, в наше исследование мы вводим термин речевая позиция. В процессе межличностного общения речевые позиции принадлежат различным индивидуумам, во внутреннем диалоге они выражаются одним и тем же индивидуумом. Психологической основой данного процесса является способность индивидуума воспроизводить чужую речь в собственной, а также реагировать на свою речь как на чужую. Умение диалогически воспроизводить чужую речь, включать ее в свой внутренний диалог является не просто механическим воспроизведением чужого текста, а пониманием и воспроизведением смысловых позиций, выраженных в речи других людей. Параллельно протекает и обратный процесс: процесс отчуждения некоторой части собственной речи, процесс развернутых речевых реакций на свою речь, реакций аналогичных тем, которые выражаются при общении с другим человеком. Описанные выше способности и дают возможность индивидууму не только участвовать в диалоге, но и порождать его самостоятельно, в пределах своего сознания.

Следует отметить, что для этого вида общения характерна определенная редуцированность, свернутость речи. Сжатость и краткость высказываний достигается за счет максимального использования уже произнесенного текста, к которому и пристраиваются новые высказывания. Происходит постоянное обращение к другим высказываниям – предыдущим и последующим. В. С. Библер пишет по этому поводу: «Говорить нечто самому себе и спорить с самим собой – это не то, что спорить с другим… В разговоре с самим собою многое понятно без слов, о многом можно и нужно умолчать, бесконечная «линия» вывода заменяется «точкой», началом рассуждений… Продолжать – только время тратить» [26, с. 71].

Предельная сжатость речевых реакций в ходе внутреннего диалога объясняется своеобразной «прозрачностью», «проницаемостью» участвующих в нем речевых позиций друг для друга. Одна речевая позиция не может преднамеренно вводить в заблуждение другую, т. е. нельзя думать одно и, скрывая это, говорить себе другое. Так как человек сам строит свой внутренний диалог и участвует в нем, то все, что задумано и обрело речевую форму, становится известно всем речевым позициям, отражено в них. Человек не может сознательно сфальшивить во внутреннем диалоге. Он может вложить в уста «оппонента» нужные слова, но будет знать, что это его собственные слова. Человек может прекратить внутренний диалог, но будет знать, что сказано не все. Ведь каждой речевой позиции известно и то, что уже сказано, и то, что только задумано. Поэтому в интраперсональном общении нет недосказанного.

Важной особенностью внутреннего диалога как формы интраперсонального общения является тот факт, что все участвующие в нем речевые позиции (как минимум две) связаны друг с другом, включены в единую смысловую структуру. Все речевые позиции суть разные понимания одного и того же предмета, разные отношения к нему, представления о нем. Их взаимосвязь проявляется в их согласованности, взаимозависимости, т. е. речевые позиции личности никогда не будут автономны в пределах ее сознания, поскольку возникают в ходе единого речемыслительного процесса. Однако и самой личности неизвестен содержательный исход ее внутреннего диалога. Индивидуум не знает заранее, что в нем произойдет в следующий момент, какие возникнут новые вопросы, возражения, замечания, чем он завершится и на какой речевой позиции он останется в результате этого коммуникативного акта.

Таким образом, внутренний диалог представляет собой воспроизведение индивидуумом в собственной речи различных речевых позиций, определенным образом взаимодействующих между собой. Различные формы этого взаимодействия обусловливают разные типы внутреннего диалога, среди которых можно выделить с точки зрения формальной представленности реплик явный внутренний диалог и скрытый внутренний диалог.

Явный внутренний диалог предполагает, что в речи индивидуума прямо и непосредственно (т. е. в форме диалогических высказываний) выражены две или более речевые позиции. Он представляет собой не что иное, как последовательность порождаемых индивидуумом содержательно взаимосвязанных и диалогически соотнесенных высказываний, воспринимаемых только им и определенным образом на него влияющих. Явный внутренний диалог, полностью реализуемый в произносимой внутренней речи, может быть и озвученным (размышление вслух) и не озвученным. Например, в приведенном ниже фрагменте текста отчетливо различаются два голоса в сознании героини: тот, что подает исходную реплику, выражает ее нерешительность, страх перед будущей жизнью в огромном и враждебном мире, где неоткуда ждать помощи и поддержки. Другая речевая позиция принадлежит голосу более решительному, отражающему стремление героини найти выход из положения любой ценой. Структурно данный внутренний диалог представляет собой цепь вопросно-ответных диалогических единств; на основании ответов героиня и принимает, в конце концов, нужное решение.

It was a chilly night; I covered my shoulders with a shawl, and then I proceeded to think again with all my might.

«What do I want? A new place, in a new house, amongst new faces, under new circumstances. I want this because it is of no use wanting anything better. How do people do to get a new place? They apply to friends, I suppose. I have no friends. There are many others who have no friends, who must look about for themselves and be their own helpers; and what is their resource?

I could not tell: nothing answered me. I then ordered my brain to find a response, and quickly. … as I lay down it came quietly and naturally to my mind: «Those who want situations advertise: you must advertise in the – shire Herald».

‘How? I know nothing about advertising.»

Replies rose smooth and prompt now…

«You must enclose the advertisement and the money to pay for it under a cover directed to the editor of the Herald. You must put it into the post at Lowton. Answer must be addressed to J. E. at the post office there. You can go and inquire if any are come, and act accordingly.»

This scheme I went over twice, thrice; it was then digested in my mind: I had it in a clear, practical form: I felt satisfied and fell asleep [12, p. 118].

Речевые позиции, участвующие в этом внутреннем диалоге, не были антагонистами: общая цель заставляла их искать наиболее подходящее для всех сторон решение. Поэтому в итоге внутреннего диалога, который мы можем назвать диалогом-согласием, героиня обрела спокойное, умиротворенное состояние и смогла заснуть.

Но если мы рассмотрим еще один внутренний диалог того же персонажа, мы увидим, что речевые позиции, участвующие в нем, находятся в жестком конфликте друг с другом. О подобной ситуации говорят, что человек буквально «разрывается на части», будучи не в силах принять однозначного решения.

Some time in the afternoon I raised my head, and looking round and seeing the western sun gilding the sign of its decline on the wall, I asked, «What am I to do?»

But the answer my mind gave – «Leave Thornfield at once» – was so prompt, so dread, that I stopped my ears. I said I could not bear such words now. «That I am not Edward Rochester’ s wife is the least part of my woe,» I alleged; «that I have awakened out of most glorious dreams, and found them all void and vain, is a horror I could bear and master; but that I must leave him decidedly, instantly, entirely, is intolerable. I cannot do it».

But, then a voice within me averred that I could do it, and foretold that I should do it. I wrestled with my own resolution: I wanted to be weak that I might avoid the awful passage of further suffering I saw laid out for me; and Conscience, turned tyrant, held Passion by the throat, told her she had yet but dipped her dainty feet in the slough, and swore that with that arm of iron he would thrust her down to unsounded depths of agony.

«Let me be torn away, then!» I cried. «Let another help me!»

«No; you should tear yourself away, none shall help you: you shall yourself pluck out your right eye; yourself cut off your right hand: your heart shall be the victim, and you the priest to transfix it.»

I rose up suddenly, terror-struck at the silence which so awful a voice filled [Ibid. 325].

Автор четко указывает в данном фрагменте текста, кому принадлежат голоса, звучащие в сознании героини. Сама же она ассоциирует себя исключительно с той речевой позицией, которая воплощает ее любовь к мистеру Рочестеру (Passion), и пытается противостоять голосу рассудка (Conscience), настаивающему на немедленной разлуке с любимым. Эта речевая позиция настолько чужда героине, что воспринимается ей как совершенно обособленный голос, который пугает ее как некое ужасное существо.

Скрытый внутренний диалог есть такой акт интраперсонального общения, в котором одна речевая позиция выражена в произносимой внутренней речи, а другая – в представленной. В художественных произведениях (по которым мы только и можем судить об этой форме интраперсонального общения) реплики, отражающие вторую речевую позицию, частично или полностью пропущены, но могут быть легко восстановлены по особенностям наличных реплик. Такие внутренние диалоги типичны в ситуациях принятия решения, а также в процессе творчества. Следует отметить, что в художественных произведениях мы в основном встречаем именно этот тип внутреннего диалога, с частично скрытыми репликами, поскольку авторы в большинстве своем не считают нужным (или возможным) расписывать этот акт интраперсонального общения по голосам. Например, следующие фрагменты текста, взятые из романа О. Хаксли «Желтый Кром», представляют собой репрезентацию «мук творчества» героя – молодого поэта, размышления которого оформлены в виде аутодиалога.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Внутренний монолог — Internal monologue

Форма вербального мышления

Внутренний монолог , называемый также разговор с самим собой , внутренняя речь , внутренний дискурс или внутренний диалог , это внутренний голос человека , который обеспечивает бегущий словесный монолог мыслей , пока они находятся в сознании . Обычно это связано с самоощущением человека . Это особенно важно при планировании, решении проблем, саморефлексии , самооценке , критическом мышлении , эмоциях и субвокализации (чтении в голове). В результате это относится к ряду психических расстройств , таких как депрессия , и лечения, такого как когнитивно-поведенческая терапия, которая направлена ​​на облегчение симптомов, предоставляя стратегии для регулирования когнитивного поведения. Он может отражать как сознательные, так и подсознательные убеждения.

В некоторых случаях люди могут думать, что внутренняя речь исходит от внешнего источника, как в случае шизофренических слуховых галлюцинаций . Кроме того, не у всех есть внутренний устный монолог (см. § Отсутствие внутреннего монолога ). Более свободный поток мыслей и переживаний, вербальный или нет, называется потоком сознания , что также может относиться к соответствующей технике в литературе.

В теории развития ребенка, сформулированной Львом Выготским , внутренняя речь в раннем возрасте имеет предшественник в частной речи (разговоре с самим собой).

Описание

Внутренний дискурс или внутренний дискурс — это конструктивный акт человеческого разума и инструмент для открытия новых знаний и принятия решений. Наряду с такими чувствами , как радость, гнев, страх и т. Д., И сенсорным восприятием , это один из немногих аспектов обработки информации и другой умственной деятельности, о которых люди могут непосредственно осознавать. Внутренний дискурс настолько важен в человеческом осознании психического функционирования, что часто может казаться синонимом «разума». Таким образом, считается, что «ум» означает «то, что человек переживает, когда обдумывает вещи», и что «обдумывание вещей», как полагают, состоит только из слов, услышанных во внутреннем дискурсе. Это здравое представление о разуме должно либо блокировать тот факт, что разум постоянно обрабатывает все виды информации ниже уровня осознания, либо переименовывать эту деятельность в некоторый якобы «нементальный» статус, такой как «рефлекторная реакция» или даже, иногда, «одержимость бесами».

Внутренний дискурс имеет место во многом так же, как обсуждение со вторым человеком. Кто-то может подумать: «Мне нужно 27 долларов на бумажника. У меня в кошельке есть наличные. 10 плюс 10 плюс пять … У меня есть 25 долларов. Может, я уронил монеты на диван. А, вот они …» Идеальной формой внутреннего дискурса может показаться такая, которая начинается с утверждений о фактах и ​​продолжается с логической строгостью до тех пор, пока не будет достигнуто решение.

С этой точки зрения мышления прогресс в направлении лучшего мышления достигается, когда человек учится оценивать, насколько хорошо «утверждения о фактах» действительно обоснованы, и когда он учится избегать логических ошибок. Но нужно также принимать во внимание такие вопросы, как, например, почему вы ищете решение (например, спрашиваете, почему вы хотите внести деньги в определенную благотворительную организацию), и почему можно продолжать получать результаты, которые оказываются необъективными в довольно последовательных моделях (например, как вопрос, почему сам никогда не жертвует благотворительность, которая приносит пользу определенной группе).

Роль в психическом здоровье

Негативный разговор с самим собой способствует возникновению психологических расстройств, включая депрессию , тревогу и нервную булимию .

Когнитивная терапия направлена ​​на улучшение функционирования, помогая людям выявлять и изменять негативный разговор с самим собой. Он включает в себя определение убеждений, которые негативно влияют на восприятие мира человеком. Напоминание себе никогда не говорить себе ничего такого, что не сказал бы другу, — это хорошая стратегия для развития позитивного разговора с самим собой.

Противодействие бесполезным или негативным мыслям может включать вопросы, которые:

1. действовать как проверка реальности
2. искать альтернативные объяснения
3. взглянуть на вещи в перспективе
4. целенаправленно

Отрицательный разговор с самим собой

Отрицательный разговор с самим собой (также известный как бесполезный разговор с самим собой) относится к внутреннему критическому диалогу. Он основан на представлениях о себе, которые развиваются в детстве на основе отзывов других, особенно родителей. Эти убеждения создают линзу, через которую рассматривается настоящее. Примеры этих основных убеждений, которые приводят к негативному диалогу с самим собой: «Я никуда не годен», «Я неудачник», «Меня нелюбить».

Позитивный разговор с самим собой

Позитивный разговор с самим собой (также известный как полезный разговор с самим собой) включает в себя понимание реальности ситуации, преодоление убеждений и предубеждений, которые могут привести к негативному разговору с самим собой.

Преодоление разговора с самим собой — это особая форма позитивного разговора с самим собой, которая помогает повысить производительность. Это более эффективно, чем обычный позитивный разговор с самим собой. и улучшает вовлеченность в задачу. Он состоит из трех компонентов:

1. Он признает эмоции, которые испытывает человек.
2. Это дает некоторую уверенность.
3. Сказано не от первого лица.

Примером того, как справиться с разговором с самим собой, является: «Джон, тебе не терпится провести презентацию. Большинство других студентов тоже. С тобой все будет в порядке».

Преодоление разговора с самим собой — это здоровая стратегия выживания .

Обучающий разговор с самим собой сосредотачивает внимание на компонентах задачи и может улучшить выполнение физических задач, которые изучаются, однако он может нанести вред людям, которые уже обладают навыками в этой задаче.

Отношение к себе

Внутренняя речь прочно связана с самоощущением , и развитие этого чувства у детей связано с развитием речи. Однако есть примеры внутреннего монолога или внутреннего голоса, считающегося внешним по отношению к себе , такие как слуховые галлюцинации , концептуализация негативных или критических мыслей как внутреннего критика и как своего рода божественное вмешательство . Как заблуждение , это можно назвать « вставкой мысли ».

Хотя совесть не обязательно внешняя, ее также часто называют «внутренним голосом».

Отсутствие внутреннего монолога

Согласно одному исследованию, существует большая разница в том, как часто люди сообщают о внутреннем монологе, а некоторые люди сообщают очень мало или вообще ничего. Дети младшего возраста реже сообщают об использовании внутренней речи вместо визуального мышления, чем дети старшего возраста и взрослые, хотя неизвестно, связано ли это с отсутствием внутренней речи или с недостаточно развитым самоанализом .

Роль в травме — «внутренний критик»

Способы, которыми действует внутренний голос, коррелируют с определенными психическими состояниями, такими как посттравматическое стрессовое расстройство и тревога . Эта форма внутреннего монолога может быть по своей сути критична по отношению к человеку и даже доходить до прямых оскорблений или вызовов его поведению. По словам доктора Лизы Файерстоун, этот «внутренний критик» «основан на неявных воспоминаниях о травмах, пережитых в детстве», и может быть результатом как серьезных травм (которые приводят к посттравматическому стрессу или другим стрессовым расстройствам), так и незначительных.

Прочие «внутренние переживания»

Психолог Рассел Херлберт делит обычные феномены «внутреннего опыта», о которых сообщают сами люди, на пять категорий. «Внутренняя речь» может варьироваться от одного слова до продолжительного разговора. « Внутреннее видение » включает визуальные воспоминания и воображаемые визуальные эффекты. «Чувства», «сенсорная осведомленность» и «несимволизированное мышление» также занимают значительную часть описываемых внутренних переживаний типичного взрослого. Херлберт опубликовал данные, в которых предположительно предполагается, что сканирование с помощью фМРТ подтверждает достоверность самоотчетов взрослых. Люди могут сильно различаться по своему внутреннему опыту. Небольшое меньшинство людей испытывает афантазию , дефицит способности к визуализации, а другое меньшинство сообщает о гиперфантазии, которая связана с чрезвычайно яркими образами.

Цель

Одно исследование показало, что использование внутренней речи чаще всего использовалось для саморегуляции (например, планирование и решение проблем), саморефлексии (например, эмоций, самомотивации, внешнего вида, поведения / производительности и автобиографии) и критического мышления (например, оценивая, оценивая и критикуя).

Разработка

В 1920-х годах швейцарский психолог развития Жан Пиаже предложил идею о том, что личная (или «эгоцентрическая») речь  — говорение с самим собой вслух — является исходной формой речи, из которой развивается «социальная речь», и что она умирает в детстве расти. В 1930-х годах русский психолог Лев Выготский предположил, что личная речь возникает из социальной речи, а позже становится внутренним монологом, а не отмирает. Эта интерпретация получила более широкое признание и подтверждается эмпирическими исследованиями.

Идея социального происхождения внутренней речи подразумевает возможность «внутреннего диалога » — формы «внутреннего сотрудничества с самим собой». Однако Выготский считал, что внутренняя речь приобретает свои собственные синтаксические особенности с частым использованием сокращений и пропусков по сравнению с устной речью (даже в большей степени по сравнению с письменной речью).

Энди Кларк (1998) пишет, что социальный язык «особенно склонен кооптироваться для более личных целей […] самопроверки и самокритики», хотя другие отстаивали те же выводы на разных основаниях.

Неврологические корреляты

Концепция внутреннего монолога не нова, но появление функциональной МРТ привело к лучшему пониманию механизмов внутренней речи, позволяя исследователям видеть локализованную активность мозга.

Исследования выявили различия в нейронной активации внутренних диалогов и монологов. Исследования функциональной МРТ- визуализации показали, что монологическая внутренняя речь включает активацию верхней височной извилины и левой нижней лобной извилины , которая является стандартной языковой системой, которая активируется во время любого вида речи. Однако диалогическая внутренняя речь подразумевает несколько дополнительных нервных областей. Исследования показали совпадение с областями, связанными с мышлением о других умах.

Что касается исследования внутренней речи, Фернихох заявил: «Новая наука о внутренней речи говорит нам, что это совсем не уединенный процесс. Большая часть силы внутреннего диалога проистекает из того, как он организует диалог между различными точками зрения». Основываясь на интерпретации функциональной медицинской визуализации, Фернихофф считает, что языковая система внутреннего диалога работает в сочетании с частью системы социального познания (локализованной в правом полушарии, близко к месту пересечения височной и теменной долей ). Нейронная визуализация, кажется, поддерживает теорию Выготского о том, что когда люди разговаривают сами с собой, они ведут настоящий разговор. Любопытно, что люди не демонстрировали такой же порядок нейронной активации с безмолвными монологами. В прошлых исследованиях было подтверждено, что эти два полушария мозга выполняют разные функции. Основываясь на исследованиях функциональной магнитно-резонансной томографии , было показано, что внутренняя речь вызывает более значительную активацию дальше в височной доле, в извилине Хешля .

Однако к результатам нейровизуализации следует относиться с осторожностью, потому что области мозга, активируемые во время спонтанной, естественной внутренней речи, отличаются от тех, которые активируются по требованию. В научных исследованиях людей просят разговаривать сами с собой по требованию, что отличается от естественного развития внутренней речи в уме. Концепция внутреннего монолога является труднодостижимым исследованием и является субъективным для многих последствий в будущих исследованиях.

В литературе

В литературной критике есть аналогичный термин — внутренний монолог . Иногда это используется как синоним потока сознания: повествовательный режим или метод, который пытается изобразить множество мыслей и чувств, которые проходят через ум. Однако Оксфордский словарь литературных терминов предполагает, что «их также можно различать психологически и литературно. В психологическом смысле поток сознания — это предмет, а внутренний монолог — это техника его представления». Что касается литературы, «в то время как внутренний монолог всегда представляет мысли персонажа« напрямую », без очевидного вмешательства резюмирующего и выбирающего рассказчика, он не обязательно смешивает их с впечатлениями и восприятием и не обязательно нарушает нормы грамматики, или логика — но техника потока сознания также выполняет одну или обе эти вещи ».

У нечеловеческих

Принято считать, что звуки, издаваемые животными, нельзя использовать для мышления. Однако животные, обученные языку, могли демонстрировать признаки внутреннего монолога. Горилла Коко , например, назвала своего первого домашнего котенка «Олл Болл», демонстрируя ее способность думать и рифмовать.

Смотрите также

использованная литература

Список используемой литературы

дальнейшее чтение

• Фромм, Судзуки и де Мартино, Дзен-буддизм и психоанализ (1960). Нью-Йорк: Харпер и Роу.

Феномен внутренней речи в казахской исторической повести

Литература народов Российской Федерации | Филологический аспект №12 (44) Декабрь, 2018

УДК 8.82.1751

Дата публикации 30.12.2018

Жаманкозова Арилана Тулендиевна
кандидат филологических наук, доцент, Евразийский национальный университет имени Л.Н.Гумилева, Республика Казахстан, г. Астана, [email protected]

Аннотация: В статье рассматривается феномен внутренней речи как средство создания образа персонажа в исторических повестях Дукенбая Досжанова и Марала Скакбаева. Обосновывается идея о том, что во внутренней речи доминирующим становится преобладание смысла слова над его значением. Автор исследует полифонию голосов, внутреннюю тему произведения, психологическое состояние персонажа, множественность точек зрения, преломление общечеловеческих проблем в сознании героя. Исследование поэтического видения мира сквозь призму сознания персонажа становится ведущим средством создания художественного образа.
Ключевые слова: внутренняя речь, смысл, полифония голосов, внутренняя тема, персонаж, психологическое состояние

Phenomenon of the internal speech in the Kazakh historical story

Zhamankozova Arilana Tulendievna
PhD in Philology, Associate professor The Euroasian national university of L. N. Gumilev, Republic of Kazakhstan, Astana s.

Abstract: In article the phenomenon of the internal speech as a tool for an image of the character in historical stories Dukenbai Doszhanov`s is considered and Maral Skakbayev`s. The idea that in the internal speech dominating is a prevalence of sense of the word over its value locates. The author investigates polyphony of voices, an internal subject of work, a psychological state of the character, plurality of the points of view, refraction of universal problems in consciousness of the hero. Research of poetic vision of the world through a prism of consciousness of the character becomes the leading tool for an artistic image.
Keywords: internal speech, sense, polyphony of voices, internal subject, character, psychological state

Впервые проблему внутренней речи в мировом литературоведении исследовал  известный русский  ученый   Л.С.Выготский  в  своем труде  «Мышление и речь» [3]. На  сегодняшний день его работа по-прежнему остается актуальной и привлекает внимание как литературоведов, так и лингвистов, психологов и социологов, поскольку связь речи и мышления остается центральной в изучении художественного текста и поведения персонажей. В современном литературоведении проблема внутренней речи и ее функциональности вышла на новый уровень в связи с пристальным вниманием к внутреннему миру, переживаниям, психологическому состоянию и поведенческой мотивации персонажей произведения. Исследователи выделяют различные аспекты изучения заявленной проблемы. Так, профессор И.В.Артюшков раскрыл психологический, психолингвистический, литературоведческий и лингвистический аспекты внутренней речи, выявил закономерности и глубинную структуру [1]. Профессор Н.С.Валгина обращает внимание на фрагментарность и предикативность внутренней речи [2].   

Внутренняя речь, как способ изображения психологического состояния и речемыслительной деятельности персонажа, становится основным средством раскрытия внутреннего мира и мироощущения героев в исторических повестях А.Кекильбаева «Баллады забытых лет» и «Хатынгольская баллада». Персонажи характеризуются с помощью совершаемых ими поступков, форм поведения, мыслей, внутренней речи, изображения сновидений, впечатлений от окружающего мира, компактных обозначений того, что творится в душе героя, портретных и поведенческих характеристик, символики вещей. Внутренней темой этих произведений  является изображение психологии человека. Писателя волнует проблема соотношения заложенных в человеке добра и зла, таких его качеств, как достоинство, честь, благородство. Одним из основных способов воплощения темы является внутренняя речь персонажа.

Казахская историческая повесть описывает далекие события как целое  и дает свое истолкование им. В повести Дукенбая Досжанова «Отрар», написанной в 1965 году, читатель становится свидетелем падения древнего города Отрар, который был одним из наиболее известных и богатых кипчакских городов. Знаменитые караванные дороги древности проходили через Отрар. В городе проживали ученые, мудрецы, талантливые музыканты, предсказатели, ювелиры. В городе были медресе, мастерская-кузница, базар, баня, мечети, магазины. И библиотека. Библиотека, слава о которой обошла в древности весь Восток и которой, по словам летописцев, не было цены. Ее основал кипчакский философ и поэт, ученый Абу-Наср аль-Фараби. В библиотеке были собраны тысячи книг со всего света: арабские дастаны, кипчакские летописи, индийские своды, инжали мусульман, евангелия христиан. Отрарская билиотека была крупнейшей в ХII веке после библиотеки в Александрии. Д.Досжанов повествует о последних днях этого прославленного города, при этом автор не поясняет историческое значение города, рассчитывая на фоновые знания читателя и его осведомленность.

С первых страниц писатель погружает читателя в быт и размеренную жизнь жителей города, в частности, его последнего повелителя Кадыра, который не принимает условие Чингисхана. Чингисхан требует открыть ворота города, чтобы монгольские воины могли беспрепятственно пройти по Великому Шелковому пути для завоевания  кипчакских земель. Только при таком условии город будет не тронут воинами Чингисхана. Кадыр не приемлет сохранение жизни города ценой гибели других, за что Чингисхан решает уничтожить Отрар и сравнять его с землей. Воины Отрара приняли бой, сражаясь смело и гордо. Д.Досжанов пишет: «Монголы не могли понять, какая сила двигала этими людьми, сражавшимися до последнего дыхания. Они гибли молча, не прося пощады. Ни один из них не отступил назад. Горы трупов высились рядом с Кумбез-сараем. Не выдержала кровавого зрелища и зимняя стужа, стала отступать. В воздухе потеплело. С запада ветер гнал тучи, они проливались кое-где дождями. Почуяв кровь, в город по ночам стали наведываться тигры. Все чаще слышался вой голодных волков. Одичавшие собаки разрывали кучи песка, вытаскивая из-под них мертвецов. Были среди них и бешеные. Вихрем врывались они в город, наводя ужас на монголов. Воины стреляли в них из лука, спасались бегством. С опаской поглядывали монголы на Кумбез-сарай: как бы опять не выскочили оттуда эти озверелые кипчаки!…» [4, с. 99]. Эта сцена поражает не только своей реалистичностью, но и ужасом происходящих событий. С одной стороны, писатель показывает силу духа  воинов-защитников Отрара, с другой, результаты и последствия войны. Пример психологического параллелизма «озверелые кипчаки». Страх и ужас происходящего усиливается образами голодных животных. Люди, уничтожая друг друга, стали легкой добычей степных хищников. Поведенческие  характеристики воинов-казахов рассредоточены в тексте, многократны и вариативны. Они обнаруживают внутренние и внешние перемены в жизни героев повести. Так, Арыстан, молодой парень, беспечно и свободно живущий в родных краях, взрослеет в один миг, став одним из стойких и смелых воинов.

В повести два персонажа противостоят друг другу: последний правитель Отрара датка Кадыр и монгольский хан Чингисхан. Поведение, эмоции, мысли героев раскрыты через внутреннюю речь персонажей повести. Датка Кадыр выступает не только как мудрый правитель, но и сильный воин, ставший на защиту своего города и народа. Автор раскрывает внутренний мир персонажа через его мысли, чувства и внутренние монологи. Часто внутренняя речь героя переходит в поток сознания, что позволяет писателю донести до читателя истинные намерения и психологические мотивы правителя Отрара. В повести читаем: «Кадыр-датка наблюдал за всем происходившим… Страшная картина истребления жителей навела его на тяжелые раздумья. Не лучше ли было открыть сразу ворота, принять бой, нежели запираться за стенами? Как знать, может, удалось бы спасти народ от истребления? А теперь – кто поднимет дух разрушенного, обратившегося в пыль Отрара?… Вернется ли когда-нибудь сюда жизнь или ушла навеки, оставив под развалинами города кости своих сыновей?» [4, с. 96].

Вопросы правителя, которые он задает самому себе, свидетельствуют о том, что героя мучают не страх и не совесть, а боль за честь города, втоптанного в грязь. Слава Отрара бесследно и бесславно уничтожена воинами Чингисхана. Внутренние терзания о судьбе города, осознание его конца и бесследного исчезновения с лица земли усиливают боль героя. Вопросительные предложения сменяются короткими предложениями. Внутренняя речь становится динамичнее, мысль острее. Сменяющие друг друга глаголы передают не только события, но и отношение к ним героя, его переживания, эмоции. В повести читаем: «Кадыр заметил, что монголы научились вести пеший бой. … Но и отрарцы не давали спуску. Голодные, обессиленные ранами, они теснили врага. … Кадыр почувствовал – правая рука устала. Переложил саблю в левую. …выбил оружие у монгола… по стенам дворца поползли новые трещины. … Монголы тащили огромные бревна…Враг устал. … аркан как змея обвился вокруг шеи»  [4, с. 100]. Диапазон потока сознания героя широк: переживания и боль за судьбу города, впечатления от боя, последний удар и смерть. При этом часто в повести голос героя и повествующего сливаются воедино. Писателю важно показать через внутренний мир своего героя не только то, что Кадыр испытывает и думает, но и развернутую характеристику того, что творится в душе персонажа, поэтому голоса героя и повествующего сливаются в финальной сцене повести: «Все кипчаки во дворце были порублены, искромсаны. …Датка остался один. На миг ему показалось, будто воскресло все его войско. Оно за спиной, оно сражается!

Вдруг острый волосяной аркан как змея обвился вокруг шеи. Кадыр поднял было руку, чтобы срезать его. Но кто-то внизу успел дернуть аркан. Остальное датка уже не слышал и не видел. Рухнул минарет, а следом и Кумбез-сарай…Город… был погребен под песком и развалинами. Воины Отрара, шесть месяцев оборонявшие его в жестоких, кровопролитных сражениях, навеки сомкнули глаза…»  [4, с. 101]. Прямое проникновение во внутренний мир героя позволяет автору передать цельность героя и его духовную чистоту. Удачно подобранное сравнение «аркан как змея» передает национальное мировоззрение персонажа. Змея у казахов символизирует зло, смерть. Читатель понимает скрытый смысл такого сравнения. «Рухнул минарет, а следом и Кумбез-сарай» — свидетельство гибели Отрара. И минарет, и Кумбез-сарай выступают символами города. На протяжении всего повествования автор обращается к этим зданиям. Народ собирается возле них, торговцы и купцы восхищаются величием этих сооружений. Судьбы персонажей повести, жителей Отрара, сценические эпизоды, мысли и чувства сцеплены возле этих символов. Разрушение минарета и Кумбез-сарая свидетельствует не просто о гибели города, а о конце древней восточной цивилизации, о торжестве варварства, но, вместе с тем, и о моральной победе славных защитников Отрара.

Характер Кадыра, последнего правителя Отрара, мужественно защищавшего город, глубоко философичен. Его сознание, воспринимая целостность мира, не концентрируется на мелочах. Кадыр предстает цельным, сильным образом не просто правителя, но мужественного воина и мудреца одновременно. Все его мысли передаются через внутреннюю речь. Мысли вслух не высказываются, а передаются через действия и внутренние размышления героя, уводя читателя вглубь трагических событий Отрара. Через внутреннюю речь героя писатель последовательно и целенаправленно подводит  читателя к мысли, что в войне нет победителей.

В повести Чингисхан выступает как жестокий и беспощадный завоеватель. Услышав весть  том, что отрарцы от голода поедают все, кроме червей (скот, птицу, зверей, даже траву), семидесятилетний Чингисхан почувствовал себя «вдруг легко и бодро». Речь Чингисхана обрывиста, коротка, наполнена повелительными предложениями: «Учись воевать! Город разгроми! Круши! Поджигай! Стирай с земли!» Изображая жестокого хана, Д. Досжанов представляет его тираном, не способным к состраданию, а потому и речь его наполнена короткими предложениями  с инфинитивными глаголами разрушительного характера: громи, круши, поджигай, возьмите, гоните, уничтожайте!

Внешняя речь Чингисхана представлена в коротких диалогах и уединенных монологах. Все уединенные монологи не исключены из межличностной коммуникации, они являются откликами на слова торговца из Отрара, полководцев Жагатая или Укитая и одновременно – репликами потенциальных, воображаемых диалогов. В этой связи хотелось обратить внимание на следующее. Чингисхан часто вступает в диалог с самим собой, пытаясь оправдать или объяснить цели и желания. На эту особенность внутренней речи обратил внимание  Норберт Уайли в своей работе «Внутренняя речь и диалогическое Я». Он отмечает, что внутренняя речь и диалогическое Я представляют всесторонний анализ внутреннего разговора, который люди имеют с собой, чтобы думать о проблемах, прояснять цели и направлять свой путь по жизни [9]. Автор использует этот прием для усиления психологической характеристики и раскрытия поведенческой мотивации завоевателя.

В повести М.Скакбаева «Поэт хромого Тимура», написанной в 1980 году, повествование касается одного факта – победоносного похода Тимура в Индию. Жестоко подавляя сопротивление и покоряя один за другим города, Тимур оставлял за собой  груды мертвых тел противника. В основе повествования повести  — взаимодействие различных точек зрения в тексте при доминирующей роли одной из них. Читатель прослеживает позицию казахского хана Тимура,  индийского зодчего и поэта Гияса. При этом доминирующей становится точка зрения поэта Гияса. Образ жестокого завоевателя предстает с позиции и через восприятие поэта, избранного придворным летописцем за безукоризненное знание Корана и талант писателя-стихотворца.

Структура повествования пронизана диалогичностью и множественностью точек зрения персонажей и «голосов», при этом «точка зрения» и «голос» — не синонимы в произведении. Точка зрения в повести выступает  практической жизненной ориентацией героев, с которой связаны описываемые события. Голос, напротив, относится к речи или другим явным средствам, через которые персонажи и события представляются аудитории. В этом контексте мы видим три точки зрения на происходящие в повести события. Казахский хан Тимур, прозванный в народе железный  Хромец, грезит о завоевании мира. Он твердо убежден в выбранном пути, поэтому его точка зрения на происходящие события однозначна: полководец не испытывает ни сострадания, ни сочувствия. Внутренняя речь персонажа наполнена уверенностью и  гордыней. Аукториальный повествователь вводит  в ткань произведения голос Тимура в форме третьего лица: «Пока Тимур медленно двигался к мечети во главе внушительной свиты, его лицо светилось надменным удовлетворением: давняя мечта исполнилась, он едет по улицам Дели! Сказочный город лежит перед ним покоренный и почти бездыханный… Но вдруг брови Тимура сдвинулись, предвещая близкую грозу. Свита, привыкшая читать по его чертам как в открытой книге, догадалась о причине неудовольствия: никто не выглядывал из домов и не толкался на улицах! Великий эмир привык, что его появление всюду вызывает жадный интерес. К тому же он обещал сохранить делийцам жизнь – это ли не великодушие, достойное вечной благодарности? Он поступил так вопреки своему первоначальному намерению, снизошел к просьбам – и что же? Где приветственные клики, где осчастливленный им люд? Немые вымершие дома. Пустая мечеть. Разве не должны стоять перед ним на коленях, валяться в пыли и прахе, все, все – и древние старцы, и едва научившиеся ползать младенцы?!» [5, с. 153]. Вопросительные предложения усиливают точку зрения Тимура, обнажая жестокость его натуры. Полные, распространенные предложения соответствуют высокому статусу героя. Однако  повествование от третьего лица прослеживает авторскую позицию: М.Скакбаев не приемлет жизненные  убеждения своего героя.

Хан Тимур, возмущенный несломленным духом покоренных народов, повелевает соорудить пирамиду из человеческих голов. Голос индийского зодчего звучит как проклятие правителю: «Я заставлю их вечно жить и посылать вам нескончаемые проклятия» [5, с. 170]. Глаголы «заставлю» и «посылать» выступают в повести протестом  против завоевательной политики правителя. Зодчий строит пирамиду не в знак покорности, а, скорее, в знак выражения ненависти и отвращения к злодействам Тимура. В повести голос индийского зодчего представлен  во внешней речи персонажа. При этом он не вступает в диалоги и не произносит пространные  монологи. Короткие фразы, побудительные предложения, глаголы будущего времени, глаголы-инфинитивы во внешней речи индийского зодчего выступают оценкой злодеяний Тимура и местью зодчего одновременно. Описание пирамиды из человеческих голов, как символа зла и жестокости,  заявляет о непокорности индийского архитектора. В повести читаем: «…головы  не свалены как попало, а пригнаны плотно, одна к другой, составляя все вместе жуткое строение, похожее на некую безумную мозаику. Чем выше вздымался конус, тем менее различались черты искаженных лиц. Они застыли в ужасном безмолвии; верхние уперлись подбородками в темя нижних. Выпученные глаза, остекленелые взоры, вывалившиеся в зловещем веселье языки……Несчастный поэт затрясся…Мертвая голова, которая находилась прямо против него, действительно приготовилась плюнуть. …Гияс понял, почему все мертвые головы обращены лицами лишь в одну сторону – вслед полчищам Тимура. Так вот какова месть зодчего!…    Гора бессердечия развалилась, и все ожившие головы запрыгали по сухой земле. Словно  гонимые раскаленным ветром, они катятся, катятся, нагоняют его…» [5, с. 170].  Повествование в произведении проходит сквозь призму мыслей, чувств, ощущений поэта. Ему хан поручил вести «славную» летопись  походов и завоеваний. Внутренняя речь Гияса прослеживает духовный рост героя от придворного поэта до философа, разочаровавшегося в правителе и понявшего бессмысленность его завоеваний. Точка зрения Гияса становится доминирующей в повести, с ней связаны все описываемые события в тексте, она является идеологической ситуацией, с одной стороны, и жизненной ориентацией автора, с другой. Первоначальное состояние героя, где он любопытно впитывает в себя законы военного времени, получает щедрые трофеи, сменяется сомнениями и неприятием. Все чаще внутренний голос поэта ищет ответы на вопросы, которые постоянно мучают его: «Кого хочет напугать Тимур? Перебитых или пленных им жителей Дели? Младенцев, которые надрываются в бесплодном плаче среди развалин, как брошенные на произвол судьбы слепые щенята? ..Городскую бедноту, и без того забившуюся от ужаса в какие-нибудь жалкие щели? Или таким примером безудержной жестокости он намерен предостеречь собственных аламанов, если бы им явилась вдруг безумная мысль выйти из повиновения?..» …» [5, с. 162].  Постепенно Гияс становится все более задумчивым, сосредоточенным в своем внутреннем мире героем, который начинает ясно осознавать противоречивость поступков и самой натуры всесильного эмира. Выполняя с огромным трудом пожелание повелителя, он испытывает всякий раз «внутреннее содрогание, словно каждое слово было крупинкой соли на его открытую рану» [5, с. 170]. Специфической особенностью художественного текста  является то, что Гияс не ведет диалогов. Все его мысли и переживания выражены через внутреннюю речь: она становится ведущей в повествовании. Мировосприятие поэта доминирует и является не только движущей  силой сюжета повести, но и оценочной характеристикой  всех персонажей произведения. С каждым боем, походом или решением хана Гияс открывает для себя новые черты характера Тимура, понимая, что правитель с каждой победой наслаждается своей жестокостью  и унижением завоеванных стран: «Поэт Гияс понял требование Тимура …Ему нужен был вовсе не этот неизвестный старец, согнувшийся в рабской послушливости. Он жаждал покорности и унижения от недавно еще сильного врага. Перед ним должна пасть ниц венценосная особа!» [5, с. 152]. Внутренняя речь Гияса прослеживает динамику мировосприятия и мировоззрения героя. Чем больше поэт видит бессердечность хана, тем сложнее ему писать поэтическую летопись походов Тимура. Не случайно, в финале повести Гияс бросает все и бежит от правителя: «В безумном испуге Гияс все хлестал и хлестал коня. От сумасшедшего бега лошади, от тугих струй встречного воздуха ему уже не хватало дыхания. Казалось, сама душа бьется в горле, готовясь покинуть бренное тело. Когда загнанный конь упал, он вскочил на ноги и кинулся без дороги, неведомо куда, затыкая ладонями уши…» [5, с. 170]. Многоточие в финале  свидетельствует о незавершенности повествования, где герой остается на пути к гибели или спасению. Это должен решить читатель, погрузившись в сложную полифонию голосов произведения.

В  казахских исторических повестях 60-80-х годов ХХ века внутренняя речь становится средством создания персонажа и передачи авторского замысла. Одной из особенностей писательского стиля казахских художников становится переход в плоскость сознания того или иного персонажа  без авторского предупреждения. Писателю важен, прежде всего, процесс раскрытия психологии смелого Кадыра, жестокого  Чингисхана, размышляющего поэта Гияса. Внутренняя речь Кадыра наполнена смыслом, риторическими вопросами и восклицаниями, психологически нагружена. Внутренняя речь Чингисхана обрывочна, порой нелогична, психологически  нестабильна. Особый синтаксис внутренней речи, а именно фрагментарность, отрывочность, опускание слов, инверсии ведут к сокращенности внутренней речи. Внутренняя речь Гияса в повести  полная, побудительная, динамичная, психологически нагружена. Казахские писатели находят воплощение внутренней речи персонажей в ритме, экспрессивности речи, инверсии, повторах, уподоблении и сравнении, символах, глаголах побудительного наклонения. 

Д.Досжанов и М.Скакбаев обращаются к внутренней речи как наиболее выразительной форме изображения психологии героя, что свидетельствует о значительном обновлении казахской литературы 60-80-х гг. и качественно новом уровне художественности. Внутренняя речь в изученных произведениях свидетельствует о преобладании смысла над словом. Казахские писатели  используют внутреннюю речь для более убедительного воплощения не только идеи произведения, но и как средство раскрытия образа персонажа. И это позволяет утверждать, что казахская литература выравнивается с мировым литературным процессом, сохраняя при этом национальные черты. В представленных повестях  внутренняя речь явилась также и основным способом познания индивидуальности. Психологическое состояние персонажа становится центром и координатором всей фабулы повести, поэтому важным для понимания конфликта является исследование поэтического видения мира через сознание героя.

Таким образом, внутренняя речь в казахской исторической повести 60-80-х годов является основным способом познания смысла произведения, который реализуется в системе психологического, литературоведческого и лингвистического аспектов. Внутренняя речь выступает основным средством создания образа персонажа, раскрывая процесс переживаний и размышлений героя, мысли и чувства которого не находят выражения во внешней речи. Внутренняя речь играет значительную роль в развитии сюжета, проявляясь в напряженные моменты жизни и переживаний героя, что дает нам основание считать внутреннюю речь многоаспектным явлением.

---

Список литературы

1. Артюшков И.В. Внутренняя речь и ее изображение в художественной литературе (на материале романов Ф.Достоевского и Л.Н.Толстого). Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филол.наук. – М., 2004. – 48 с.
2. Валгина Н.С. Теория текста. – Москва: Логос, 2003. – 173с.
3 Выготский Л.С. Мышление и речь. – СПб.: Питер, 2017. – 432 с.
4. Досжанов Д. Отрар // Караван выходит на рассвете. Казахские исторические повести. – Алма-Ата: Жазушы, 1989.- 432 с.
5. Скакбаев М. Поэт хромого Тимура // Караван выходит на рассвете. Казахские исторические повести. – Алма-Ата: Жазушы, 1989.- 432 с.
6. Norbert Wiley. Inner Speech and the Dialogical Self. – Urbana: Temple University Press, 2017. – p. 212.

← Предыдущая статьяАргументативные аттракторы в дискурсе Д. Трампа (на материале триумфальной речи по случаю победы на президентских выборах)Следующая статья →Многозначные англоязычные юридические термины: проблема поиска эквивалентного соответствия при переводе на русский язык Расскажите о нас своим друзьям:

Куда ведут истории в картинках

1
Считается, что ребенок научился говорить, когда он овладел практически всеми грамматическими конструкциями родного языка и свободно пользуется речью как средством общения и самовыражения.

Но есть еще один важный показатель развитости детской речи – возникновение внутренней речи.

Когда ребенок 4‒5 лет, которого мы считаем «уже говорящим», играет с игрушками (или без игрушек, воображая какие-то ситуации), мы можем слышать, как он бормочет, проговаривает вслух реплики персонажей, обозначает словами происходящие действия. Это замечательное явление, в буквальном смысле «проектирование» реальности в слове, то, что великий психолог Л. Выготский называл «созданием мнимой ситуации» ‒ кратковременный период в жизни человека, когда мы можем воочию наблюдать работу воображения.

Внутренняя речь рождается из «бормотания» во время игры. Это значит, что надо всеми силами поощрять сюжетные игры ребенка, по возможности не ломать их и интересоваться тем, что в них происходит. Только не во время игры, а после того как ребенок уже поиграл.

Но с какого-то момента ребенок начинает играть молча. Не потому, что ему приказали замолчать или потребовали, чтобы он играл «тихо», «беззвучно». Просто он подрос, и у него больше нет нужды пользоваться внешней речью. Сопровождавшая его действия речь «свернулась» и «ушла внутрь». И теперь звучит внутри ребенка – то есть она стала инструментом индивидуального мышления.

Одна из главных задач обучения ‒ овладение письменной речью как одним из важнейших цивилизационных достижений человечества. Письмо (не как списывание, а как сочинительство), как и внутренняя речь, тоже беззвучно. Но оно социально, диалогично. Оно предполагает «отложенного собеседника». Я бы сказала, что письмо – это извлеченная наружу внутренняя речь.

Я думаю, что развивать способность к письменной речи можно еще до того, как ребенок научился читать и овладел способностью водить ручкой по бумаге (или набирать текст на компьютере).

Одним из инструментов, с помощью которого в ребенке развивается способность пользоваться письменной речью, могут стать истории в картинках.

 

2
Истории в картинках ‒ это отдельный вид графического искусства. Как у любого вида искусства, у него есть свой язык и свои способы воздействия на зрителя-читателя.

Хотя истории в картинках создаются с помощью графических образов, события изображаются в них последовательно, т.е. представляют собой связное сюжетное повествование, «текст». И если каждую картинку мы рассматриваем, ощупывая ее глазом так, как нам хочется, то для понимания истории в целом мы должны воспринимать ряд картинок в заданной последовательности – точно так же, как при чтении.

«Читать» истории в картинках маленькому ребенку тоже надо учиться. Это не врожденное умение. И оно тоже приобретается с помощью взрослого. Но если графическая история создана с учетом опыта и возможностей понимания малыша, то она окажется доступной для его восприятия намного раньше, чем текстовая история такой же сложности. Когда еще он освоит систему абстрактных знаков (букв) и их расшифровку! А воспринимать знаки-образы уже способен. Он и сам уже пользуется какими-то значками-образами в своих собственных рисунках!

Что значит «понять картинку» (имеется в виду, конечно, сюжетная картинка)? Это значит «снять с нее отпечаток» с помощью внутренней речи. Но это если ты уже самостоятельный «читатель». А сначала все происходит иначе.

 

3
Как мы чаще всего рассматриваем с ребенком истории в картинках? Мы обращаем внимание ребенка на персонажей, называем словами их действия, называем детали. Можем обратиться к ребенку с вопросом, с предложением: пусть найдет персонажа, деталь, определит настроение героя, его желание или нежелание что-то делать.

Из такого диалога-разглядывания каждой картинки естественным образом выстраивается история в целом. Но мы не ставим перед собой задачу создать «складное повестование». Поэтому наша речь довольно проста с грамматической точки зрения, а история не «отлита» в стройную монологическую форму. И визуальные образы только частично переводятся в словесные.

Это самый важный и очень нужный способ общения с ребенком по поводу историй в картинках.

Но можно добавить к нему и другие.

Можно играть в разрезные сюжетные картинки.

Тогда ребенку предлагается не готовая сюжетная последовательность, а набор карточек-кадров, которые еще только предстоит разложить в нужном порядке. Я называю это игрой: но все зависит от задачи и настроя участников. Логопеды и психологи пользуются наборами подобных карточек с середины прошлого века в качестве диагностических, коррекционных и развивающих материалов.

Раскладывая картинки «по порядку», ребенок демонстрирует свою способность выстроить некое повествование в соответствии с какими-то логическими закономерностями. К примеру, даны три картинки. На одной яблоко висит на яблоне. На второй мальчик срывает яблоко с дерева. На третьей он это яблоко ест. Если мы имеем дело не с подростками, которым интересно скорее провокативное нарушение логики, а с милым наивным дошкольником, которые очень ценят «порядок вещей», то правильно разложить картинки можно только одним единственным образом.

Но это, повторюсь, упражнение или тестовое задание. И такая история – не художественная.

С художественной историей все может получиться сложнее и интереснее. Тут всегда важно не только разложить картинки в нужном порядке, но и потом рассказать по ним историю. И не исключено, что ребенок в процессе игры откроет для себя возможности специально конструировать нелепые ситуации. Это, на самом деле, взятие некоторой интеллектуальной вершины, «предчувствие» Хармса, Гиваргизова, Седова. Только настаивать на этом нельзя. Нельзя это ребенку навязывать, иначе результат будет обратным.

Кроме игры с «разрезными картинками», можно использовать не очень сложные сюжеты для ситуации письменной речи (См. статью «Малыш в «ситуации письменной речи»»). Напомню, что в такой ситуации взрослый записывает за ребенком его рассказ. Но это не «записки натуралиста», не коллекционирование забавных случаев и словечек. Это специально организованное общение: ребенок знает, что взрослый записывает за ним его слова. Ребенок видит, как взрослый записывает. А взрослый потом читает ребенку то, что за ним записал.

Понятно, что это занятие окажется интересным ребенку предшкольного возраста – не малышу. И, возможно, тут нужно придумывать дополнительную мотивацию: для кого пишется история и что с ней потом будут делать. Но ситуация письменной речи, безусловно, стимулирует ребенка к рассказыванию, к монологу.

И, наконец, истории в картинках можно предлагать детям, уже умеющим читать и писать, – для того, чтобы они написали текстовые истории.

Этот ход не однажды использовался в литературе, чаще всего – в детской. Туве Янсон, как известно, начала с комиксов про муми-троллей, и только потом создала развернутые текстовые истории.

Но, может быть, еще более впечатляющей является создание истории о маленьких человечках, написанная Анной Хвольсон. Анна Хвольсон (как рассказывает в своей «Истории русской литературы» финский исследователь Бен Хеллман) написала русскую текстовую версию, оттолкнувшись от американского комикса Палмера Кокса. То есть сначала она сделала подписи под картинками, а позднее «развернула» текст и вообще увела его от оригинала. У Палмера Кокса маленькие человечки назывались «брауни» («The Brownies»). У Анны Хвольсон они стали «малютками». Среди малюток были Мурзилка, Знайка и Незнайка, подарившие впоследствии свои имена и журналу, и персонажам носовской эпопеи.

А началось все с истории в картинках.

По-моему, эти примеры способны вдохновить взрослого на творческое деяние – вместе с ребенком, естественно. И это продвинет ребенка к овладению письменной речью.

Марина Аромштам

___________________________________

P.S. От редакции
Сегодня на книжном рынке существуют прекрасные переиздания историй в картинках российских классиков жанра: Радлова, Лаптева, Сутеева, Чижикова и Семенова. Но мы подумали, что будет неплохо в добавление к классическим историям вооружить родителей и педагогов новым материалом – короткими историями, состоящими из нескольких «кадров». В отличие от историй классиков, которые выходят теперь в виде прекрасных, но все-таки довольно дорогих книг, материалы сайта можно скачать и приспособить их к самым разным задачам. В том числе, их можно разрезать на карточки.

Эти истории вы найдете в рубрике «Истории в картинках»

Мы надеемся, что наша коллекция историй будет пополняться.

Если вы найдете применение нашим историям в своей практике, напишите нам об этом.

Если вы сможете использовать эти истории для создания ситуаций письменной речи, пишите нам об этом.

Если ваши дети в возрасте от 8 до 11 лет самостоятельно сочинят и запишут историю по картинкам с сайта «Папмамбук», пришлите эту историю в редакцию по адресу: [email protected]

Ждем ваших писем с историями про истории.

Музычук А.А. Внутренние монологи в произведениях Толстого и Достоевского

Музычук Анна Андреeвна
Санкт-Петербургский государственный университет

Библиографическая ссылка на статью:
Музычук А.А. Внутренние монологи в произведениях Толстого и Достоевского // Филология и литературоведение. 2014. № 9 [Электронный ресурс]. URL: https://philology.snauka.ru/2014/09/921 (дата обращения: 29.03.2021).

Данная работа посвящена вопросу изучения специфических  композиционных, синтаксических и иных отличий внутренней речи героев Толстого и Достоевского, которые можно охарактеризовать как «речь про себя», «речь наедине с собой», то есть в эссе мы рассмотрим, чем отличаются монологи, скажем, Карениной и Настасьи Филипповны.

Представляется возможным сравнение и возможное сближение речи двух героинь при  сходном социальном положения обеих женщин. Как Анна является преступившей законы света, так и героиня романа «Идиот», любовница Тоцкого поставлена в положение грешницы, хоть и не по своей воле. Кстати, мотив этот сближает «рогожинскую» Настасью Филипповну не столько с Карениной, сколько с «нехлюдовской» Катюшей Масловой, соблазненной еще в юности героем романа «Воскресение».

Однако нас будут интересовать не связи мотивов, а то, как характер персонажа передается через его внутреннюю речь, какие стилистические приемы  необходимы для этого: на протяжении чтения романа мы должны слышать голоса действующих лиц и не иметь ни малейшей возможности их перепутать. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что Достоевский играет на стереотипном восприятии одноголосового слова-сообщения, когда Смердяков не совсем правильно понимает истинный смысл высказываний Ивана Карамазова.

Прежде чем перейти к сравнению художественного метода, которым пользовались оба писателя, мы уточним, в чем именно Толстой и Достоевский видели задачу создания того или иного монолога героя(ини).

Вопрос этот, несомненно, касается психологизма повествования как такового. Чтобы увидеть, как сильно Макар Девушкин стеснен своим жилым помещением, достаточно обратить внимание на то, как противоречиво  он излагает свои мысли в письме к Вареньке.

Именно эпистолярная форма помогла Достоевскому разрешить важнейшую художественную установку – отразить борьбу с мыслимым, но еще не сказанным словом адресата. То, что исследователь Бахтин назвал «предвосхищением чужого слова».  То, что, на наш взгляд, является отражением стиля «Страданий юного Вертера», где герой иногда договаривает и выговаривает слова своего собеседника, когда тот еще по факту не получил письма, которое сейчас пишет Вертер.

В своей работе М.М. Бахтин указывает на следующие особенности поэтики ранних произведений Достоевского: «Эпистолярная форма сама по себе еще не предрешает тип слова. Эта форма в общем допускает широкие словесные возможности, но наиболее благоприятной эпистолярная форма является для слова последней разновидности третьего типа, то есть для отраженного чужого слова. <..>.  В своем первом произведении Достоевский вырабатывает столь характерный для всего его творчества речевой стиль, определяемый напряженным предвосхищением чужого слова». (Бахтин, 2002 : 229).

Пример, иллюстрирующий установку Макара Девушкина на чужое слово, на реакцию адресата приводит не только Бахтин, но также другие исследователи, к чьим работам мы здесь не будем возвращаться, ибо основное слово о Достоевском в литературоведении сказал М. М. Бахтин.

На данной стадии нас интересует фрагмент текста первого произведения Достоевского, где герой начинает оправдываться, будучи на самом деле «без вины виноватым»,  так как его никто и не собирается унижать, когда он пишет письмо. Посмотрим, как сквозь ткань повествования просвечивает та самая установка на реакцию другого, того, на кого обращено слово Девушкина:

«Я живу в кухне, или гораздо правильнее будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая, уголок такой скромный… то есть, или еще лучше сказать, кухня большая в три окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как бы еще комната, нумер сверхштатный; все просторное, удобное, и окно есть, и все, – одним словом, все удобное. Ну, вот это мой уголочек. Ну, так вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой был, что вот, дескать, кухня! – то есть я, пожалуй, и в самой этой комнате за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку живу, втихомолочку живу. Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку, образ повесил. Правда, есть квартиры и лучше, – может быть, есть и гораздо лучшие, да удобство-то главное; ведь это я все для удобства, и вы не думайте, что для другого чего-нибудь» (Достоевский, 2002 : 99-100)

В приведенном отрывке интерес представляет то, как Достоевский заставляет своего героя добровольно оценивать свои действия и мысли. Автор не вмешивается в ход повествования, и создается ощущение, что естественней речи героя придумать невозможно : она полна пропусков (смысловых или ,наоборот, бессмысленных пауз), оговорок (то есть, или лучше сказать; вы и не думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл…) и оправданий (да удобство-то  главное).

В работе Бахтина говорится о том, что «…оглядка проявляется прежде всего в характерном для этого стиля торможении речи и в перебивании ее оговорками». (Бахтин, 2002 : 229). В разобранном нами примере мы находим наглядное подтверждение использования специфических синтаксических средств для передачи внутреннего монолога Девушкина.

Все эти мелочи раскрывают героя наравне с уровнем основного повествования, так как позволяют читателю увидеть непосредственные (автор не передает их и не комментирует) переживания героя и его оглядку на слово, которое может произнести собеседник. Стоит упомянуть также о проникновении чужого слова во внутреннюю речь персонажа. В приведенном примере это слово «кухня»,  которое фигурирует в тексте письма как потенциальная реплика Вареньки Доброселовой.

Таким образом, герой первого произведения Достоевского заранее выстраивает линию обороны, хотя атака еще не началась или вообще не планируется. Это же стремление сам Девушкин невольно характеризует как «справедливость себе воздать», что, в конечном счете, описывает его отношение к себе как к бедному, но гордому человеку.  Человеку “с амбицией”. (Бахтин, 2002 : 230 )

Для Достоевского этот мотив – защита  своего человеческого достоинства в самых унизительных обстоятельствах и ситуациях – является крайне важным. Писатель обращается к нему на протяжении всего своего творчества в скрытых или более явных формах. В частности именно с этим мотивом связаны исповедальные колебания речи Ставрогина, когда он обращается к Тихону. Таковы же истоки полного язвительной желчи стиля повествования в «Записках из подполья», где герой не упускает возможности уколоть читателя резкими выпадами и обращениями.

Бахтин связывает психологизм «Бедных людей» с другими романами Достоевского: «Значение этого стиля в его последующем творчестве громадно: важнейшие исповедальные самовысказывания героев проникнуты напряженнейшим отношением к предвосхищаемому чужому слову о них, чужой реакции на их слово о себе. Не только тон и стиль, но и внутренняя смысловая структура этих высказываний определяются предвосхищением чужого слова: от голядкинских обидчивых оговорок и лазеек до этических и метафизических лазеек Ивана Карамазова» (Бахтин, 2002 : 229).

Именно «лазейка» позволяет герою сказать о себе последнее слово, но чаще всего это последнее становится предпоследним словом. Так в романе «Идиот» исповедь Ипполита направлена на слушателей, которые, условно говоря, скажут: «Не надо, не совершай самоубийства: ты нам нужен», но в итоге отношение героя к себе и другим  оказывается настолько сложным и неоднозначным, что не только слово Ипполита, но и попытка свести счеты с жизнью – предпоследний, а не последний шаг.

Приводить весь текст исповеди Ипполита не имеем никакой возможности, но этот пример рассмотрел в своей работе М.М. Бахтин : « ”Не хочу уходить , – говорит он [Ипполит] , – не оставив слова в ответ , – слова свободного , а не вынужденного , – не для оправдания , – о , нет ! просить прощения мне не у кого и не в чем , – а так , потому что сам желаю того“» .<..>. На этом противоречии зиждется весь его образ , им определяется каждая его мысль и каждое слово». (Бахтин, 2002 : 268)

У Толстого механизм раскрытия внутренней речи героев работает иначе. Писатель сопровождает читателя в погружении во внутреннюю душевную организацию персонажей. Его интересует сам процесс зарождения той или иной мысли, сама «мука слова», как Толстой в дневниках называл свой собственный творческий процесс.

В знаменитом  монологе Анны Карениной, разобранном в работах Виноградова «О языке Толстого», а также в монографии «О психологической прозе» Гинзбург,  действие реализовано не только размышлениями о смысле жизни,  бренности существования и ненависти одних людей к другим: автор постоянно намекает читателю, в какую сторону пойдут мрачные мысли Анны.

Сознание героини включено в сознание автора. Слова о грязном мороженом и вообще все, что видит и слышит (не говоря о том, что чувствует!) Каренина складываются в неясную картину, рождают непреодолимую близость смерти. Для анализа особенностей толстовского сопровождения читателя в мире сокровенных и глубоко личных мыслей главной героини романа, приведем следующий отрывок из произведения:

««Как они, как на что-то страшное, непонятное, любопытное, смотрели на меня. О чем он может с таким жаром рассказывать другому?» думала она, глядя на двух пешеходов. — «Разве можно другому рассказывать то, что чувствуешь? Я хотела рассказывать Долли, и хорошо, что не рассказала. Как бы она рада была моему несчастию! Она бы скрыла это; но главное чувство была бы радость о том, что я наказана за те удовольствия, в которых она завидовала мне. Кити, та еще бы более была рада. Как я ее всю вижу насквозь! Она знает, что я больше, чем обыкновенно, любезна была к ее мужу. И она ревнует и ненавидит меня. И презирает еще. В ее глазах я безнравственная женщина. Если бы я была безнравственная женщина, я бы могла влюбить в себя ее мужа… если бы хотела. Да я и хотела. Вот этот доволен собой», подумала она о толстом, румяном господине, проехавшем навстречу, принявшем ее за знакомую и приподнявшем лоснящуюся шляпу над лысою лоснящеюся головой и потом убедившемся, что он ошибся. «Он думал, что он меня знает. А он знает меня так же мало, как кто бы то ни было на свете знает меня… Я сама не знаю. Я знаю свои аппетиты, как говорят французы. Вот им хочется грязного мороженого. Это они знают наверное», — думала она, глядя на двух мальчиков, остановивших мороженщика, который снимал с головы кадку и утирал концом полотенца потное лицо. «Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити также: не Вронский, то Левин. И она завидует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга. Я Кити, Кити меня. Вот это правда. Тютькин coiffeur… Je me fais coiffer par Тютькин… Я это скажу ему, когда он приедет», подумала она и улыбнулась. Но в ту же минуту она вспомнила, что ей некому теперь говорить ничего смешного. «Да и ничего смешного, веселого нет. Все гадко. Звонят к вечерне, и купец этот аккуратно крестится! — точно боится выронить что-то. Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? Только для того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга, как эти извозчики, которые злобно бранятся. Яшвин говорит: он хочет меня оставить без рубашки, а я его. Вот это правда».  (Толстой, 1987 : 322-323)

В этом внутреннем монологе тончайшим образом переплетены очень многие составляющие. Мы приведем те стороны высказывания, которые противопоставлены друг другу во внутренней речи (потоке сознания) героини:

1)    впечатления от ссоры с Вронским (Я это скажу ему, когда он приедет», подумала она и улыбнулась. Но в ту же минуту она вспомнила, что ей некому теперь говорить ничего смешного.), неудачного  посещения Долли и Кити (Разве можно другому рассказывать то, что чувствуешь? Я хотела рассказывать Долли, и хорошо, что не рассказала.)

2)     Восприятие всего, что творится вокруг. Причем стоит отметить, что восприятие не пассивного наблюдателя, а человека, стремящегося вскрыть мотивировку действий тех людей, которые встречаются на пути . Так Каренина размышляет о лицемерии церкви, произнося слова о том, как купец «аккуратно крестится! – точно боится выронить что-то». (Толстой, 1987 : 323).

Лидия Яковлевна Гинзбург в книге «О психологической прозе» говорит о многослойности монологического высказывания в приведенном примере: «… замечательно, что в этом монологе сталкиваются обе задачи, оба типа внутренней речи. <…>. Толстой , смело сочетавший алогический внутренний монолог с логическим, понимал условность того, что он делает». (Гинзбург, 1999 : 307-308).

Как отмечает   Виноградов , «Л. Н. Толстой впервые в русской литературе подверг художественной переработке и перевел на язык художественной прозы формы внутренней речи, на их основе построив оригинальный стиль «внутреннего монолога». (Виноградов О языке Толстого (50-60-е годы) / Глава шесть http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l35/t35-117-.htm)

Также исследователь отмечает, в какие именно моменты возникает у героев Толстого острая потребность «поговорить с самим собой»: «Лев Толстой нуждался в психологической мотивировке использования «внутреннего диалога», поэтому мы встречаем этот прием при изображении сумеречных состояний героев (полусон, бред, предсмертное томление), что оправдывает бессвязность, замкнутость, «эгоцентризм» речи героя».  (Там же)

Однако стоит вспомнить монолог Наташи Ростовой, где она любуется звездным небом. Монолог этот формально представлен как диалог с Сонечкой, но последняя совершенно не понимает, о чем говорит ей Наташа. В этом проявляется монологичность диалога у Толстого, которой обычно противопоставляют диалогичность монолога у Достоевского.

Виноградов отмечает во многих случаях употребления Толстым формы внутреннего монолога следующие особенности :

1)расплывчатость синтаксической структуры,

2)перерождение слова в личностно окрашенное слово, не имеющие значения для других или неправильно понятое другими (Мадагаскар)

3) от слова может остаться только звук (наступить на ташку, Наташку, Наташка)

4) внутренний монолог сам управляет своим сюжетом, то есть является причиной и следствием динамизма высказывания.

Внутренняя речь в произведениях Толстого разбивается на «голоса», подвергается «диалогизации» («Это удивительно, как я умна  и как … она мила»).

Чужая реплика, проникая в контекст внутренней речи, порождает здесь новые  семантические связи  (столкновение внутреннего «сопрягать» и внешнего «запрягать»).

У Толстого  в его “философствовании” нередко герой оказывается рупором авторских идей и мыслей,  маской самого создателя произведения. Эта участь постигла Левина как думающего помещика и в еще большей степени Нехлюдова, который просто нужен автору для раскрытия противоречий и несправедливости мира,  где все «гадко».

Как справедливо отмечает Мережковский, «Нехлюдова в “Воскресении” мы уже совсем не видим.  . <…>. Это уже – кристаллически-правильное, прозрачное, безжизненное отвлечение, нравственно-религиозная посылка для нравственно-религиозного вывода. <…>. Это – механически-послушный музыкальный прибор для усиления и сосредоточения звука, в роде резонатора или рупора, которым находящийся за ним “господин автор” проповедует свои нравственные теоремы». (Мережковский, 200 : 114-115)

В монологе Настасьи Филипповны, который происходит на ее именинах и который сама героиня относит к «развязке», мы сталкиваемся, разумеется, со словом с оглядкой, так как мотивировка действий героини остается для нас скрытой. Достоевский не комментирует действия своих персонажей. Он не Толстой, который намекает, почему мысли о грязном мороженом оказались связаны в сознании Карениной с воспоминаниями о треугольнике (хоть и не состоявшемся, но возможном)  Кити – Вронский – Анна, а также с положением сегодняшнего дня, в котором появляется еще одно лицо – Левин. «Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити также: не Вронский, то Левин». (Толстой, 1987 : 323)

Почему же Достоевский бросает свою героиню, предоставляет ей самой разобраться в сложившейся ситуации? Чем объясняется внутренняя борьба, происходящая в ней в этот переломный момент? Оставляя лазейку в речи героини, не обрекает ли ее автор на терзания и мучения, потому что она то соглашается на замужество с  Мышкиным, то немедленно уезжает с Рогожиным? На эти вопросы ответ находим в работе Бахтина, и они связаны прежде всего с тем, как самосознание героини(я) претерпевает изменения в ходе диалогической борьбы внутри монологического высказывания .

Исследователь  пишет: «Лазейка делает двусмысленным и неуловимым героя и для самого себя. Чтобы пробиться к себе самому, он должен проделать огромный путь. <…>. Герой не знает, чье мнение, чье утверждение в конце концов его окончательное суждение: его ли собственное, покаянное и осуждающее, или, наоборот, желаемое и вынуждаемое им мнение другого, приемлющее и оправдывающее его». (Бахтин, 2002 : 261)

Как бы Настасья Филипповна ни хотела быть прежней (до унизительной жизни с Тоцким), она не может принять слова Мышкина за правду, потому что ей слишком больно осознавать отличие себя прежней (Барашковой) от себя сегодняшней (рогожинской).

Мышкин , как отмечает Бахтин, является в романе носителем особого “проникновенного слова”, то есть его высказывания и наблюдения, попадая в душу персонажа, резко меняют отношение этого героя к себе и другим.  Лев Мышкин переворачивает представление героя/героини о себе. Это можно проследить на примере : разговоры с Ганечкой о роли денег и власти в обществе и , конечно, знаменитая реплика «разве вы такая», заставляющая Настасью Филипповну отозваться словами о том, что Мышкин «угадал», что образ падшей женщины нужен был как маска. Настасья Филипповна просит прощения у матери Ганечки Иволгина за свое вызывающее поведение и почтительно целует ее руку.

Бахтин по этому поводу пишет о том, что Мышкин и его слово позволяют герою/героине найти себя, прислушаться к внутреннему голосу: «Правда , по замыслу Достоевского , Мышкин – уже носитель проникновенного слова , то есть такого слова , которое способно активно и уверенно вмешиваться во внутренний диалог другого человека , помогая ему узнавать свой собственный голос ». (Бахтин, 2002 : 269)

В заключительной части этой работы стоит признать, что далеко не все особенности функционирования внутреннего монолога у Толстого и Достоевского были в полной мере раскрыты, однако нам удалось сделать небольшой, хоть и скромный, собственный анализ механизмов реализации проблемы “рассказать другому” в произведениях великих писателей. Многое в этой теме заслуживает дальнейшего исследования. Например, рассмотрение расколотых голосов в романах Достоевского и сравнения их с распадом реплик персонажей у Толстого.  Однако, остановимся на некоторых выводах. Во-первых, авторское сознание всегда довлеет над сознанием героев в произведениях Толстого, чего никогда не случается в романах Достоевского.  Лев Николаевич подсказывает читателю, как формируется та или иная мысль героя/героини, потому что его  в первую очередь интересует сам процесс самосознания (потока мыслей), а не его результаты. Во-вторых, диалог у Толстого оказывается монологичным, а монолог Достоевского – диалогичным.  В-третьих,  у автора романа «Идиот» слово активно, оно не может быть только индивидуально окрашено и замкнуто, как у Толстого. Таким образом, в романе Достоевского невозможно появление самоценной реплики о Мадагаскаре, так как в художественном мире Достоевского ни одно слово не имеет право быть последним, окончательным.

Библиографический список

1. Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 т. : Т. 6. – М .: Русские словари; Языки славянских культур, 2002.  – 800 с.
2. Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. – М. : ИНТРАДА, 1999. – 413 с.
3. Достоевский Ф.М. Бедные люди : Романы, повести. – М. : ЭКСМО-ПРЕСС, 2002.  – 544с.
4. Достоевский Ф. М.  Идиот : Роман в четырех частях.  – Петрозаводск. : Карелия, 1982 – 648 с.
5. Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский. – М. :  Наука, 200 – 587 с.
6. Толстой Л. Н. Анна Каренина : Роман в восьми частях. Части 5 – 8. – М. : Худож. лит., 1987. – 384 с.
7. В.В. Виноградов О языке Толстого (50-60-е годы) / Глава шесть http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l35/t35-117-.htm (дата обращения 11.09.2014)

---

Все статьи автора «Muzychuk Anna»

границ | Активный взгляд на внутреннюю речь

Введение

Внутренняя речь (IS) обычно характеризуется как переживание безмолвного разговора с самим собой. Сообщается, что он феноменологически отличается от других переживаний, таких как зрительные образы, эмоции или противоречивый феномен несимволизированного мышления (Hurlburt and Akhter, 2008). В этой статье мы различаем два общих подхода к ИБ — то, что мы будем называть «форматным» и «активным» взглядами. Эти подходы придерживаются разных тезисов о том, какие элементы более важны для характеристики явления.Как мы увидим, представление формата рассматривает ИС в основном как определенный продукт с определенными функциями формата, тогда как представление активности подчеркивает его свойства как действие. Они могут казаться простыми различиями в акцентах — в конце концов, представление формата может легко принять, что IS — это деятельность, а представление активности не отрицает, что здесь задействован формат. И все же причина их соответствующих акцентов заключается в том, что они имеют четкую приверженность тому, что является центральным в этом явлении. В частности, мы увидим, что эти два подхода имеют разные взгляды на когнитивные функции ИС, особенно в том, является ли ИГ необходимым или нет для сознательного мышления.

Это, в общем, философские подходы, но эмпирически хорошо обоснованные. Мы осознаем, что, с одной стороны, как вербальный феномен, хорошее описание ИГ в конечном итоге будет зависеть от точных моделей лингвистического производства и понимания; и что, с другой стороны, как когнитивный феномен, правдоподобное описание ИГ требует большего количества данных, чем мы имеем в настоящее время. Однако полезно выявить обязательства и последствия сохранения определенного общего взгляда на то, что ЕСТЬ на самом деле.В частности, это помогает для методологической оценки того, какие аспекты явления стоит исследовать. В этой статье мы разъясняем различия между форматом и представлениями о деятельности и защищаем преимущества последнего.

Форматное представление внутренней речи

Представление о формате принадлежит большинству авторов, писавших о функциях ИС за последние два десятилетия. В наиболее сильной форме его можно охарактеризовать следующими тремя тезисами:

1. тезис о сильном сознании: ИС необходимо для сознательного мышления;
2. тезис о формате: в IS мы привлекаем репрезентативную систему из-за ее особенностей как формата;
3. тезис о продукте: IS состоит в некотором продукте лингвистической производственной системы, как правило, в строках фонологических представлений.

Первый тезис о роли IS. Если «мышление» примерно понимается как любое когнитивное событие, которое включает манипулирование или разметку пропозиционального содержания, тезис говорит, что для выполнения любого из этих действий сознательно требуется присутствие ЕСТЬ. Второй тезис касается сущности ИС. В нем говорится, что для того, чтобы что-то считалось ЕСТЬ, важно, чтобы оно было отформатировано определенным образом. Третий тезис дает дополнительную спецификацию видов представлений, задействованных в ИБ.

Первый и второй тезисы — две стороны одной медали: утверждается, что в IS мы используем формат с определенными функциями, потому что эти особенности открывают возможность вообще иметь сознательные мысли. Разные авторы сосредоточили свое внимание на различных характеристиках, таких как цифровость или независимость от контекста (Clark, 1998), восприятие и интроспективность (Jackendoff, 1996, 2012; Prinz, 2011, 2012; Bermúdez, 2003) и предикативная структура (Bermúdez, 2003). ). Возьмем один пример: Джекендофф и Принц, следующие за ним, считают, что «чистое» сознательное мышление невозможно по архитектурным причинам: мы можем осознавать представления промежуточного уровня (например, 2.5D-представления в визуальной системе), но никогда — представлений базового или более высокого уровня, таких как концепции или пространственные 3D-представления. Таким образом, если мы хотим иметь сознательные мысли, мы должны использовать формат представления, который имеет правильные представления. Изображения хороши, но фонологические представления намного лучше, учитывая, что фонологические представления могут переносить гораздо больше видов мыслей (о будущем или прошлом, о abstracta и possibleilia , об отношениях и т. Д.).

Эти соображения приводят Джекендоффа к тезису о продукте, то есть о том, что IS состоит из цепочек фонологических представлений или структур. Однако можно задаться вопросом, насколько центральным является тезис о продукте для представления о формате и насколько конкретным является его приверженность определенному типу продукта. Что касается центральности, можно утверждать, что точка зрения не обязана рассматривать IS как составленную исключительно из фонологических репрезентаций. Несомненно, IS появляется как формат, несущий контент, поэтому он также состоит из семантического компонента.Более того, общий подход также может быть сформулирован таким образом, чтобы это было совместимо с идеей, что Я — это действие: действие по созданию цепочек внутренних языковых элементов (в основном) с целью донести наши мысли до сознания. Фактически, иногда Каррутерс (2011) приближается к представлению ИГ таким образом, поэтому изображение его как поддерживающего точку зрения формата может показаться спорным. Различие между этой точкой зрения и тем, что мы будем называть видом деятельности, возможно, проявится как вопрос акцента и степени.

Однако Каррутерс (2014), как Джекендофф, Принц или Бермудес, действительно делает акцент на продукте и его свойствах. С другой стороны, следует отметить, что многие авторы, не особо озабоченные вопросом роли ИГ в сознательном мышлении, также считают ИГ продуктом (Pickering and Garrod, 2013). То есть, кажется, принято думать об ИГ как о продукте, а не как о какой-то деятельности. Что касается приверженности определенному виду продукта, можно заметить, что существуют разные виды фонологических представлений.Мы можем различать по крайней мере артикуляционные, фонематические и акустические фонологические репрезентации. Мы можем думать, что в деятельности внутренней речи используются все три вида репрезентаций. Однако состоит ли ИГ во всех из них? Если IS охарактеризован в терминах продукта, кажется, что IS должны быть строками фонологических акустических представлений . Это утверждение подтверждается двумя причинами. Во-первых, если формат должен быть интроспективным / перцептивным, кажется, что только акустические репрезентации могут помочь, учитывая, что ни артикуляционные, ни фонематические репрезентации не являются интроспективными, согласно его мнению (см. Выше).Итак, вслед за Джекендоффом Принц заявляет, что звуки речи, в том числе немая речь, «переживаются на уровне, который выше жужжащей путаницы нефильтрованных звуковых волн, но ниже уровня категорий фонем» (Prinz, 2012, p. 69) .

Во-вторых, некоторые авторы считают, что IS как продукт делает мысли осознанными, потому что IS — это предсказание, сделанное на основе впоследствии прерванного двигательного действия (см. Carruthers, 2011; Pickering and Garrod, 2013). Испытуемые дают инструкции произвести определенный лингвистический предмет; эти инструкции преобразуются в команды двигателя; а затем команда прерывается, но не раньше, чем копия efference отправляется в передовые модели, которые выдают прогноз о входящем сенсорном сигнале, соответствующем прерванной команде двигателя.Если это то, в чем в конечном итоге состоит IS, то есть в предсказании входящего сенсорного сигнала, то, возможно, экземпляр IS должен быть акустическим представлением, поскольку предсказание представляет звуки (а не фонемы или артикуляции).

Как бы то ни было, мы готовы согласиться с тем, что связь между твердым сознанием и тезисами формата является более центральной для представления о формате, чем тезис о продукте, и что любые обязательства в отношении определенного вида продукта обычно возникают как следствие. одобрения двух прежних тезисов.В самом деле, только ослабив эти тезисы, защитник видения формата сможет справиться с некоторыми проблемами, стоящими перед этим взглядом, который мы собираемся представить.

Проблемы при просмотре формата

Мы хотим представить три общие проблемы, которые мы видим, связанные с представлением о формате — общие в том смысле, что они проистекают из одобрения его тезисов (i) и (ii) (сильное сознание и формат). Во-первых, он должен отрицать феномен «несимволизированного мышления» (UT; Hurlburt, Akhter, 2008).Во-вторых, он не может легко объяснить, как IS делает содержание мысли доступным сознанию (Jorba and Vicente, 2014). В-третьих, у него могут возникнуть проблемы с учетом вариативности использования ИБ. В дополнение к этим общим проблемам, мы, наконец, рассмотрим конкретную интерпретацию идеи ИС как продукта, а именно предположение о том, что ИС является акустическим представлением, предсказывающим входящий сенсорный сигнал — предположение, которое имеет некоторые проблемы с его точки зрения. своя.

Загадка несимволизированного мышления

Используя метод описательной выборки опыта, Хиви и Херлберт (2008) сообщили, что люди утверждали, что пережили внутренние эпизоды, в которых у них было чувство «мышления определенной, определенной мысли без осознания того, что эта мысль передается в словах, образах и т. Д. или любые другие символы »(стр.802). Например, кто-то может сообщить о своем опыте, когда он задавался вопросом, будет ли друг водить его автомобиль или его грузовик, но без слов, несущих этот конкретный контент, и без изображений друга, автомобиля или грузовика (Hurlburt and Akhter, 2008, стр. 1364). Согласно их результатам, такое «несимволизированное мышление» занимает в среднем около 22% нашей сознательной жизни (Hurlburt and Akhter, 2008; Hurlburt et al., 2013).

Unsymbolized мышления не является бесспорным явление.Хотя есть и другие направления исследований, которые указывают на особую феноменологию пропозиционального мышления (Siewert, 1998; Pitt, 2004), его характеристика неуловима. Например, Hurlburt и Akhter (2008) изображают это в основном в негативном ключе, считая, что «несимволизированное мышление переживается как мышление , а не чувство, не намерение, не намек, не кинестетическое событие, не событие. телесное событие »(с. 1366). В этой статье мы не хотим вступать в дискуссию о доказательствах UT.Скорее, мысль, которую мы хотим сделать, носит условный характер: , если UT является подлинным явлением, которое нужно объяснить, это создает серьезную проблему для представления формата. Эта точка зрения утверждает, что мы вербуем ЕСТЬ, чтобы иметь сознательные мысли — в противном случае мы не смогли бы мыслить сознательно. Но если возможно иметь сознательные мысли без присутствия IS, тогда утверждение формата представления просто ложно. В самом деле, его лучшая стратегия — просто отрицать это явление. В этом ключе Каррутерс (2009) утверждает, что UT может быть результатом конфабуляции: люди сообщают, что думают без слов или изображений, но они могут на самом деле использовать слова и / или изображения, или они могут не думать на самом деле (например,g., они думают, что думали о том, какой товар купить, но на самом деле смотрели только на разные товары). Hurlburt et al. (2013), напротив, предполагают, что конфабуляция, вероятно, идет наоборот: мы участвуем в большем количестве UT, чем в среднем 22%, но, поскольку мы склонны отождествлять мышление с внутренним выражением, мы склонны сообщать, используя слова, когда на самом деле мы не используя их.

Повторюсь, любая точка зрения, которая поддерживает как сильное сознание, так и тезисы о формате, будет утверждать, что на самом деле ЕСТЬ — это форма, которую принимает сознательное пропозициональное мышление, поэтому, поскольку UT является пропозициональным, это просто невозможно.Однако можно сконструировать более слабые версии представления формата, в которых UT выступает как более управляемое явление. В частности, можно отказаться от сильного тезиса о сознании и считать, что IS не является необходимым для того, чтобы иметь сознательные мысли. IS было бы только хорошим, возможно, лучшим способом сделать мысли осознанными, но есть и другие способы сделать это. Теории восприятия сознания (Prinz, 2011) — хороший кандидат на эту более слабую версию. Эти теории утверждают, что мысль всегда нуждается в определенном формате восприятия, чтобы быть сознательной, и что «даже высокоуровневые состояния восприятия и моторные команды недоступны сознанию» (Prinz, 2011, p.174). IS представляет собой разновидность такого формата восприятия, но могут быть и другие. В частности, может быть несимволических средств восприятия, таких как эмоции или телесные чувства. Следуя по этому пути, есть шанс объяснить UT, не отрицая феномена: несимволизированная мысль будет мыслью, которая обналичивается в некотором несимволическом формате восприятия.

Есть проблемы с таким аккаунтом. Первая проблема заключается в том, что неясно, действительно ли это соответствует характеристике явления, предложенной исследователями этого явления.Напомним, что Hurlburt и Akhter (2008) отрицают, что UT переживается как чувство, намерение, намек, кинестетическое или телесное событие, добавляя, что люди «уверенно различают переживания, которые являются мыслями (…) и переживаниями, которые являются чувствами (…) или сенсорными ощущениями». осознание »(с. 1366). Это, кажется, оставляет очень мало места для маневра для перцептивного описания UT. Теперь можно возразить, что положительная характеристика этого явления Херлбуртом и Ахтером (Hurlburt, Akhter, 2008) несколько неадекватна и что, возможно, за этим стоит иное восприятие.Итак, давайте сосредоточимся на второй проблеме, которая кажется более актуальной для перцептивного объяснения, а именно на проблеме учета особого семантического содержания несимволизированных мыслей, о которых сообщают субъекты.

Если UT — подлинное явление, единственная положительная характеристика, которую мы имеем, — это то, что субъекты утверждают, что испытывают определенные мысли. Таким образом, любое описание явления должно учитывать эту характеристику. Представьте себе несимволики, которые задаются вопросом, будет ли друг вести его машину или грузовик.Какой вид восприятия может нести это содержание? Если бы субъект был вовлечен в переживание ЕСТЬ, ответ был бы однозначным: это содержание мысленного предложения. Но несимволические переживания восприятия, такие как определенные чувства, связанные с вашим другом и его грузовиком, кажутся неподходящими для этой задачи. Конечно, с точки зрения Принца (например, в его теории эмоций, Prinz, 2004) чувства могут иметь преднамеренное содержание, но они не кажутся настолько тонкими, чтобы включать в себя конкретное содержание мысли, такое как удивление субъекта.Предложение Принца рассматривать пропозициональные установки так же, как эмоции (Prinz, 2011), может помочь в отношении части «отношения», т. Е. Может быть так, что то, что отличает «сомневаться в том, что p » от «сомневаться, что p »- это определенное эмоциональное чувство, которое сопровождает мысль. Тем не менее, это ощущение не , а не объясняет восприятие контента p , поэтому что-то еще должно поддержать последний опыт. Учитывая проблемы, связанные с прикреплением определенного пропозиционального содержания к визуальным или другим невербальным сенсорным элементам (подробнее об этом в следующем разделе), у Принца, похоже, нет других ресурсов, кроме представленных предложений.Поэтому UT представляется ему столь же маловероятным, как и другим защитникам форматного взгляда.

Возможно, выход из этой проблемы состоит в том, чтобы заявить, что несимвольный формат восприятия задействован, но не для передачи мысленного содержания, а для подсказки им. То есть перцептивный опыт не будет использоваться как проводник, контента, а только как средство для концентрации нашего внимания или отслеживания наших мыслительных процессов. Таким образом, сознательное мышление может быть несимволическим в смысле Херлбёрта, даже если несимволическое сознательное мышление часто использует перцептивные каркасы.Тем не менее, этот альтернативный взгляд кажется полон проблем.

Представление формата предоставляет отчет о том, как генерируется ИС, и пытается объяснить, как ИС делает возможным осознанное мышление. Тем не менее, у него нет объяснения сознательного мышления, которое не поддерживается ИБ — побуждающая модель появляется как дополнение к ней ad hoc . Если мы возьмем модель Каррутерса как парадигму представления о формате (см. Ниже), станет ясно, что модель создана не для объяснения того, что IS вызывает сознательных мыслей, а для объяснения того, что IS вызывает сознательных мыслей.Создание строки фонологических представлений с прикрепленным содержанием — это , имеющий мысль, согласно модели, тогда как побуждающая модель говорила бы, что создание перцептивного суррогата — вербального или иного — просто облегчает наличие мысли в сознании, связь между подсказка и содержание произвольны.

Наконец, вид формата также, кажется, учитывает чувство свободы воли, относящееся к ментальным феноменам, поскольку оно толкует их как моторные феномены.Например, в модели Каррутерса осведомленность агента объясняется на основе создания образов, которые задействуют систему прямой модели. Детали того, как возникает чувство свободы воли, не ясны, но кажется, что побуждающая модель не может объяснить, почему побуждаемое мышление воспринимается как наше собственное мышление. Единственное, что можно было бы почувствовать как свое, — это подсказка.

Как мысли-содержание доступны сознанию

Даже если кто-то оспорит свидетельство UT, представление формата все еще имеет проблему с объяснением того, как мысленное содержание доступно сознанию (см. Расширенное обсуждение в Jorba and Vicente, 2014).Любой отчет о сознательном мышлении должен объяснить, как мысленное содержание становится сознательным для доступа. Защитники представления о формате считают, что, создавая цепочки фонологических репрезентаций, мы приносим в сознание мысленное содержание. Однако не объясняется, как это делается. Кажется, что, разговаривая с собой, мы осознаем фонологическую структуру нашего ИС. Как этот вид сознания объясняет осознание значений или содержания? Помните, что в некоторых интерпретациях, таких как Джекендофф, концептуальные структуры и, следовательно, значения и пропозициональное содержание обязательно бессознательны.Тогда возникает вопрос: как эти структуры или репрезентации становятся сознательными, по крайней мере, доступными, благодаря тому, что фонологические структуры становятся сознательными?

Кларк (1998), а также Бермудес (2003) и Джекендофф (1996, 2012) предполагают, что фонологические репрезентации преобразуют пропозициональное содержание в объекты, которые предстают перед мысленным взором. Однако кажется, что преобразование пропозиционального содержания в объект, на который можно «смотреть», позволяет субъектам только знать, о чем они думают, а не думать об этих мыслях сознательно.Вместо того, чтобы информировать их об определенном пропозициональном содержании p и, таким образом, чтобы сознательно верить или судить, что p , этот механизм заставляет их осознать, что они думают, это пропозициональное содержание, т. Е. Что они верят или судят о том, что с. . Объективизация, кажется, дает субъекту метапрезентацию, но не сознательное мышление на уровне земли.

Давайте проясним этот момент с точки зрения позиции Кларка. Кларк (1998) представляет свою точку зрения как развитие идей Выготского об И.С. Выготском (1987).Однако роль, которую он представляет для IS, очень отличается от того, что Выготский акцентировал на роли IS в саморегулировании и оперативном контроле со стороны исполнительной власти, а также в планировании более или менее немедленных действий, то есть не в планировании летней поездки, но планируем, как решить задачу Ханойской башни. Выготскианцы обычно считают, что ИС помогает нам сосредоточить внимание на том, что мы делаем, в то время как Кларк и др. считают, что это позволяет нам сосредоточиться на том, о чем мы думаем. Выготскианцы отмечают, что ИГ участвует, в том числе, в поэтапном проведении акции.Это означает, что ИС позволяет нам делать то, что мы делаем, в сознательном режиме. Мы отслеживаем свое поведение, сознательно думая «это идет сюда», «это идет туда», «если это идет сюда, то то идет туда» и т. Д. Напротив, модель Кларка — это модель не контроля или мониторинга поведения, а, по-видимому, метапознания, т. е. знания того, что мы думаем. Мы считаем, что есть разница между утверждением, что ИГ помогает нам иметь осознанные мысли, которые используются для отслеживания и контроля нашего поведения, и утверждением, что ИС заставляет нас осознавать, о чем мы думаем, чтобы мы могли думать о своем мышлении. .

Возможно, Кларк, Джекендофф и Бермудес не предполагают, что их счет будет иметь тот узкий охват, который мы приписываем ему. Однако модель, которую они предлагают, кажется, может объяснить только то, как IS дает нам знание о том, что и как мы думаем. Скажем, используя предложения нашего языка, мы можем иметь в своем уме какой-то объект. Что мы от этого выиграем? Предположительно, мы получаем знания только о том, о чем думаем. Мы «видим» предложение, понимаем его значение и приходим к выводу: «Хорошо, я думаю, что p .«Эти знания о том, что и как мы думаем, могут быть, конечно, очень полезными, но мы бы сказали, что это всего лишь использование ИС, среди многих других. В любом случае это описание не объясняет, как содержание мыслей становится сознательным для доступа.

В этом отношении идея Каррутера (2011, 2014) о том, что мысленное содержание связано в цепочки фонологических представлений и транслируется вместе с ними, выглядит намного лучше. Поскольку, согласно этой идее, мысленное содержание как таковое превращается в сознание доступа, будучи привязанным к форматам, которые являются как феноменальными, так и сознательными: «есть все основания полагать, что концептуальная информация активируется взаимодействиями между средними уровнями. области и области ассоциаций (…) связаны с содержанием присутствующих перцептивных состояний и транслируются вместе с последними.Следовательно, мы видим не просто сферический объект, движущийся по поверхности, но помидор, катящийся к краю столешницы; и мы не просто слышим последовательность фонем, когда кто-то говорит, мы слышим то, что они говорят; и так далее »(Carruthers, 2014, стр. 148).

Что не ясно с этой точки зрения, так это то, как происходит процесс связывания, особенно с учетом того, что, согласно Каррутерсу, то, что мы делаем, чтобы извлечь значение эпизода ИБ, — это интерпретировать уже осознанное фонологическое представление с помощью обычных механизмы понимания.Однако, согласно Langland-Hassan (2014), единственный контент, который может быть связан с эпизодом ИГ, имеет вид: семантическое значение этого эпизода ИГ такое-то и такое-то. То есть содержимое, привязанное к строке IS, будет не о мире, как должно быть, а о самой строке. Причина в том, что фонологические представления представляют акустические свойства, а семантические представления представляют мир. Лангланд-Хассан утверждает, что невозможно уместить эти разные виды представлений в один элемент.

Возможно, есть причины сопротивляться этой идее. Если рассматривать репрезентативный контент как информацию, которую передает представление, становится ясно, что репрезентативный экземпляр может передавать различные виды информации. Фонологическое представление может представлять звуки, но именно посредством этой акустической информации оно также представляет определенную семантическую информацию. Это, вкратце, позиция Принца (Prinz, 2011, 2012). Принц утверждает, что сознание требует внимания к сенсорным представлениям.Эти представления представляют собой «образы, созданные из сохраненных концептов, [которые] наследуют семантические свойства этих концептов» (Prinz, 2011, стр. 182). IS представляет собой особенно важный вид изображений, то есть лингвистические изображения, которые несут информацию и об акустических свойствах и семантическом содержании. В этом отношении теория Принца, похоже, избегает критики Ленгланда-Хассана: причинно-информационные цепочки несут ответственность за сохранение различных видов информации, связанных с одним и тем же сенсорным представлением, поэтому проблема связывания может не возникнуть.

Однако анализ Лангланда-Хассана также вызывает другую озабоченность: это различное содержание играет разные функциональные или логические роли. Акустическая информация будет играть роль в умозаключениях, связанных со звуком представления, в то время как семантическая информация будет регулярно использоваться для процессов рассуждения, связанных с тем, что означают эти слова. Эти логические роли нельзя просто смешивать. Опять же, у Принца есть выход из этой трудности: эти материалы не просматриваются одновременно.Чтобы иметь сознательные мысли, субъект должен иметь в уме определенную сенсорную репрезентацию и , обращающуюся к нему, но ничто не препятствует тому, чтобы в одни моменты он обращал внимание на его сенсорные свойства, а другие — на его семантическое содержание. Итак, мысли доступны сознанию, просто обращаясь к сенсорным элементам, связанным с собственно семантическим представлением.

Мы считаем, что это проблема. Сравните случай, когда субъект обращается к сенсорной информации репрезентации, со случаем, когда он обращает внимание на его семантическую информацию.В чем феноменологическая разница между обоими случаями в сознании испытуемого? Согласно теории перцептивного сознания Принца, между ними должно быть какое-то сенсорное различие, например, сопутствующее сенсорное представление. Таким образом, если субъект думает об акустической информации представления, будет присутствовать некоторое представление, связанное с акустикой; если она думает о своей семантической информации, будет присутствовать некоторое семантическое представление.

Этот счет открывает путь к бесконечному регрессу.Обратите внимание, что сопутствующие репрезентации сами должны быть сенсорными репрезентациями, и в отношении них может быть поднят вопрос того же типа: уделяет ли субъект внимание своим сенсорным или семантическим данным? Чтобы провести различие между обоими случаями, нужно обратиться к дополнительным отличным сопутствующим репрезентациям, которые сами по себе являются сенсорными репрезентациями и поднимают тот же тип вопросов. Иными словами: если у вас есть теория, согласно которой для того, чтобы мысль стала сознательной, ее нужно обналичить в определенном формате, то вы вводите разрыв между содержанием мысли и содержанием самого формата.То, что делает мысль сознательной, не может быть просто форматом, потому что всегда возникает вопрос, как именно этот формат делает эту конкретную мысль сознательной.

Различные функции внутренней речи

Последняя проблема для представления формата, о котором мы хотим упомянуть, заключается в том, что неясно, как оно может учитывать вариативность использования и видов IS. Мы используем IS в большинстве ситуаций, в которых мы можем использовать внешнюю или открытую речь (OS). Например, IS используется для мотивации, поощрения, развлечения, выражения эмоций или чувств говорящего, управления поведением и т. Д.Основное отличие состоит в том, что ОС может быть адресована кому-то другому, тогда как ИС должна быть адресована себе. Таким образом, среди функций ОС, которые мы, вероятно, не найдем в обычной ИБ, мы можем насчитать те действия, которые концептуально требуют кого-то еще, например, обещания и угрозы, возможно, — все же ИС может включать сопоставимые функции, такие как предупреждения. В любом случае, это всего лишь отражение того, как то, что можно делать с языком, зависит от аудитории, к которой он обращается, но это не выявляет важных или глубоких функциональных различий между внешним и IS.

Когда дело доходит до объяснения множества функций IS, представление формата может иметь проблемы. Представление о формате не претендует на то, чтобы утверждать, что мы используем ИС только для того, чтобы иметь сознательные мысли. Однако, по всей видимости, он предлагает историю о том, почему вербуют IS, и, таким образом, кажется, придерживается определенной идеи о правильной функции IS: правильной функцией IS было бы сделать возможным осознанное мышление, в то время как использование IS не относящиеся к сознательному мышлению, будут производными.Тем не менее, трудно понять, как будет происходить такой вывод. Например, если рассматривать случай ОС, нельзя найти аналогичную фундаментальную функцию. Можно апеллировать к понятию «общение», утверждая, что оно сродни очень общей функции «сосредоточить чье-то внимание на чем-то» или «заставить кого-то что-то осознавать». Тем не менее, это в лучшем случае свободный способ говорить.

Давайте конкретизируем общую мотивацию, которая поддерживает тезис о том, что IS может иметь надлежащую, конститутивную функцию.Это старая загадка о том, почему кто-то должен говорить сам с собой, когда он заранее знает, что он собирается сказать. Другими словами, если кто-то думает, что семантическое содержание «уже есть» до того, как слова фактически произнесены, ему не следует утруждать себя облечением его в слова для себя. Другими словами, ИС не может иметь коммуникативную функцию, потому что коммуникация предполагает информационное несоответствие между говорящим и слушателем, и это несоответствие не существует, когда обе роли совпадают в одном и том же человеке.Во-вторых, неясно, считаются ли некоторые виды использования ИБ общением. Например, нет необходимости характеризовать самомотивацию, или даже самооценку, или самосознание (Morin, 2011) с точки зрения общения. Странно говорить, что когда вы мотивируете себя словами, вы участвуете в каком-то акте общения с самим собой. Если ИС не имеет коммуникативной функции, у него должна быть собственная функция. Который из? Многообещающий ответ, кажется, состоит в том, что ИГ выполняет функцию, связанную с сознательным мышлением.

Несмотря на то, что это привлекательная мотивация, мы думаем, что у нее есть основной недостаток: кажется, предполагается, что функция внешней речи просто коммуникативная. Однако, это не так. ОС может играть те же когнитивные роли, что и ИС, включая предполагаемые роли, связанные с сознанием. Когда мать, помогая дочери разгадывать головоломку, говорит ей «это здесь… то там» и т. Д., Она направляет свое внимание на предметы и места, т.е. она регулирует свое поведение, разговаривая, точно так же, как мы должны делать это, когда используем ИС.В принципе, все, что мы говорим в ИС, можно сказать и в ОС, и для тех же целей. Таким образом, если бы ИС выполняла функцию осознания мысленного содержания, это определенно было бы не его собственно функцией, а функцией речи в целом (например, в рассматриваемом случае мы можем сказать, что мать заставляет свою дочь осознавать, где разные части идут, так что дочь сознательно решает, что эта часть идет сюда и т. д., таким образом получая контроль над решением головоломки). ИБ не будет иметь коммуникативной функции ОС, но функции ИС по-прежнему можно рассматривать как подмножество ОС.

Однако это обязательство «надлежащего функционирования» может быть несущественным для представления. Относительно легко прочитать авторов как одобряющих утверждения о надлежащих функциях ИС — многие утверждения принимают форму «мы используем ИС вместо x», где x заменяется сознательным мышлением, мышлением системы-2 (Frankish, 2010), самооценкой. -регулирование, исполнительный контроль или что-то еще. Тем не менее, может быть неблагодарным читать эти утверждения как выражающие твердое мнение о надлежащих функциях. Более либеральное толкование — думать, что каждый автор сосредоточился на использовании ИГ, а все остальное просто очевидно оставил на заднем плане.Мы считаем, что методологически целесообразно начать с подробного описания различных видов использования ИБ, различных ситуаций, в которых мы его используем, а также различных видов ИС, которые могут быть, но это уже другая проблема (для примеров такого рода подходов, см. Morin et al., 2011; Hurlburt et al., 2013). Дело в том, что защитники видения формата могут отказаться от твердой приверженности надлежащему функционированию ИБ и согласиться с множеством вариантов использования.

Однако, даже если отказ от обязательства «надлежащей функции» будет отменен, мы думаем, что, когда дело доходит до учета использования IS, представление формата обычно имеет порядок объяснения в обратном порядке.История предполагает, что ИГ излагает мысли в определенном формате, и, таким образом, эти мысли можно найти для новых, различных целей. Однако функциональный порядок прямо противоположный: мысли формируются и набираются для использования в различных целях, и при этом они могут проявляться в определенном формате. Рассмотрим пример со спортсменкой, говорящей себе мотивирующие слова (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсменка не сначала формирует мысленное предложение «вы можете это сделать», а затем использует это предложение для мотивации себя.Скорее, спортсмен участвует в деятельности по мотивации себя, и при этом ее мотивирующие мысли могут достигать точки, когда она слышит, как она произносит ободряющие слова беззвучно (или даже иногда вслух). Или рассмотрим случай, когда кто-то решил положить больше денег на счетчик парковки и сказал себе: «Еще один квартал? Ммм… Могу вернуться через час. Лучше кофе. Субъект принимает решение посредством определенной концептуальной деятельности. Некоторые из элементов этой деятельности — как правило, наиболее заметные и актуальные — могут проявиться в сознании под словесным контролем, где они могут быть использованы для дальнейшего использования и привести к новым циклам умственной деятельности.Эти два примера представляют собой случаи, в которых система лингвистического производства может быть задействована спонтанно, так что, так сказать, «слова приходят нам в голову», но, конечно, мы также можем вызвать слова, явно участвуя в лингвистической деятельности. . Студент, готовящийся к выступлению, может внутренне пересмотреть некоторые предложения, которые он намеревается произнести, чтобы изменить несколько слов, решить, где сделать акцент, и т. Д. Опять же, способ описания этого заключается не в том, что она излагает свои мысли в вербальном формате, а затем исследует их.Скорее, она уже занята исследованием своих собственных мыслей по вопросу, о котором хочет поговорить, и использует свои вербальные системы, чтобы сделать это более точным образом.

С другой стороны, одобрение представления формата подразумевает, что, даже если кто-то откажется от идеи надлежащей функции, он все равно будет утверждать, что набор формата играет необходимую роль во множестве функций. Тем не менее, некоторые из этих функций ставят под сомнение утверждение о необходимости формата, не говоря уже о лингвистическом формате.Подумайте еще раз об ИС и мотивации, которые подробно обсуждаются в психологической спортивной литературе (Hatzigeorgiadis et al., 2011). Спортсмену не нужен какой-то особый формат, чтобы мотивировать себя: она может сказать себе: «Отдать все !!», но с таким же успехом она могла бы зафиксировать взгляд на финишной прямой и увидеть, насколько она близка, почувствовать, как быстро она ноги двигаются или что-то в этом роде. Ей нужны перцептивные или проприоцептивные стимулы, но они не обязательно должны быть произведены самостоятельно (то есть они не обязательно должны быть результатом воображения или производства IS).

Наконец, сомнительна и идея о том, что в IS мы всегда используем какой-то формат для определенной цели. Кажется, бывают случаи, когда единственное, что мы делаем с ИГ, — это добавляем явно ненужный выразительный комментарий к тому, что мы сделали (Hurlburt et al., 2013), например, мы говорим «а-ха» или «отлично!» мы сами, например, после того, как хорошенько о чем-то подумали. Можно ли сказать, что в этих случаях мы нанимаем какой-то формат с какой-то целью? Возможно, мы бы так не сказали.Более того, мы, вероятно, сказали бы, что используем ИС вообще без цели — по крайней мере, без цели, связанной с рассматриваемой когнитивной деятельностью. Тем не менее, нецелевое ИС кажется проблемой для представления формата, как бы слабо оно ни было истолковано, поскольку представление формата требует, чтобы фонологические представления использовались для выполнения когнитивных функций.

Внутренняя речь — это предсказание?

В этом последнем разделе о проблемах представления формата мы хотим кратко рассмотреть конкретное предложение об ИС, которое мы упомянули выше, а именно, что это предсказание относительно языковых звуков, которые можно было бы услышать, если бы не было определенное языковое действие. прервано.Это предложение имеет некоторую независимую привлекательность, поскольку оно толкует ИГ как разновидность моторных образов (Carruthers, 2011, 2014). Современные теории двигательных образов (Jeannerod, 2006) утверждают, что двигательные образы возникают в результате прерывания выполнения двигательных команд и прогнозирования поступающих сенсорных и проприоцептивных сигналов. Мы думаем, что привлекательно встроить ИГ в более широкую теорию создания изображений.

Однако предположение, что эпизод ИГ является предсказанием языковых звуков, действительно имеет некоторые проблемы.Одна из первых проблем заключается в том, что он не может приспособиться к интуитивной идее о том, что IS обычно воспринимается как значимый , например, когда кто-то занимается сознательными рассуждениями. Это контрастирует с экземплярами ИС, игнорирующими значение (например, когда кто-то мысленно повторяет некоторые лингвистические элементы, чтобы запомнить их — мы для краткости будем называть эти случаи «бессмысленными»). Мы бы сказали, что когда мы говорим об ИГ в контексте, подобном нынешнему, мы говорим только о значимой ИГ. Однако способ, которым представление формата предпочитает индивидуализировать информационную среду, не нуждается в семантике, значении или содержании — или, если он играет роль для семантики, он является второстепенным, вспомогательным по отношению к свойствам формата.Таким образом, как значимые, так и бессмысленные экземпляры строки фонологического представления могут считаться одним и тем же типом IS.

В предложении также есть проблемы с данными, которые явно показывают, что ИБ может содержать ошибки, которые распознаются как таковые (Oppenheim, 2013), потому что, prima facie, прогноз, сделанный на основе копии efference, не отслеживается; скорее, его правильная функция — мониторинг производства. Связанная с этим и сложная проблема заключается в том, что это предложение исключает широко распространенную в настоящее время идею о том, что феномены пассивности в познании (слуховые вербальные галлюцинации (AVH) и вставка мыслей) могут быть результатом неправильной атрибуции IS (например.г., Форд и Маталон, 2004; Маккарти-Джонс, 2012; см. также Langland-Hassan, 2008, где представлена ​​пересмотренная версия с точки зрения дефицита фильтрации / затухания). Эта последняя идея, кажется, требует, чтобы IS был входящим сигналом , с которым сравнивается прогноз, а не самим прогнозом. То есть неправильная атрибуция (как проверка ошибок) возможна только при сравнении, которое, в свою очередь, требует предсказания и входящего сенсорного сигнала. Если единственный продукт, который мы получаем от внутреннего разговора, — это сенсорное / акустическое предсказание, тогда непонятно, как мы могли бы приписать его себе или другим (см., Однако, Vicente, 2014 для развития и критики идеи о том, что ЕСТЬ — это входящее сенсорное восприятие). сигнал).Кажется, что и проверка ошибок, и неправильная атрибуция требуют, чтобы IS был , а не — предсказанием о языковых звуках, издаваемом передовыми моделями.

Вид деятельности внутренней речи

Представление, которое мы хотим аргументировать, подчеркивает активность внутренней речи, а не формат IS. Эта точка зрения не беспрецедентна. Например, акцент на деятельности является ключевым элементом советской школы, к которой принадлежит Выготский (Козулин, 1986; Герреро, 2005), и многие современные Выготскианцы понимают язык как основанный на деятельности (Carpendale et al., 2009) и ИС как интернализация этой деятельности. Другие недавние подходы, которые характеризуют ИГ как сохраняющие некоторые особенности языковой деятельности — а не просто лингвистический формат — включают Fernyhough (2009), который рассматривает язык как диалогический по своей сути, или Hurlburt et al. (2013), которые одобряют использование внутреннего говорящего , чтобы не рассматривать ИБ как простой репрезентативный продукт.

Что касается представления о формате, которое мы описываем в этой статье, наша идея представления о деятельности ИБ отвергает как формат, так и тезисы о сильном сознании, связанные с первым.Что касается тезиса о формате, в нем утверждается, что в IS мы не используем формат, будь то перцептивный, предикативный или какой-то еще. В лучшем случае мы могли бы сказать, что мы вербуем языковую деятельность, хотя мы думаем, что использование понятия вербовки неверно характеризует точку зрения: мы не задействуем должным образом деятельность говорения; мы просто говорим, хотя и внутренне. Что касается тезиса о сознании, то точка зрения отрицает, что IS необходимо для сознательного мышления или что IS составляет для сознательного мышления (т.е., что его правильная функция — сознательное мышление). Скорее, вид деятельности занимает плюралистическую позицию: IS имеет почти столько же функций или применений, сколько мы можем обнаружить в ОС, ни одну из которых не следует выделять в качестве ее надлежащей функции.

Если мы понаблюдаем за нашим собственным IS, мы увидим, что, по сути, IS используется во многих различных обстоятельствах: самовыражение, мотивация, оценка, фокусировка внимания, само-развлечение, фиксирование информации в памяти, подготовка языковых действий, комментируя то, что мы сделали, сопровождая наши мысли и т. д.. Кажется, нет большой разницы между причинами, по которым мы разговариваем сами с собой, и причинами, по которым мы разговариваем с кем-то другим: мы говорим, чтобы выразить себя, чтобы мотивировать других, оценивать события или предметы, помогать людям находить места, регулировать их поведение. и т. д. Более того, похоже, нет большой разницы между тем, как мы говорим сами с собой, и тем, как мы разговариваем с кем-то другим. Например, если мы хотим мотивировать нашего любимого спортсмена, мы можем сказать ей «давай!», «Ты лучший!», То есть то, что она может говорить себе.Если мы хотим помочь кому-то добраться до определенного места назначения, мы можем использовать карту и сказать ему: «Иди сюда, а потом туда. Идите прямо сюда, поверните сюда »и т. Д. То есть мы вставляем языковые фрагменты в фон, обеспечиваемый картой, что мы и делаем, когда смешиваем ментальные карты и IS в ориентации.

Есть также параллели между случаями, в которых IS и OS появляются в более длинных и более сложных лингвистических конструкциях, и теми, в которых они выглядят сжатыми или фрагментарными. Например, когда мы говорим о себе или об определенном человеке или событии, которое нас волнует, мы обычно используем полные предложения и разрабатываем повествование, точно так же, как мы это делаем, когда интроспективно относимся к себе, другим людям или определенным событиям.С другой стороны, наша речь выглядит сжатой или фрагментарной, если мы регулируем чье-то поведение в сети: взрослый, который помогает своему ребенку собрать пазл, говорит ему: «Вот этот кусок. Площадь там? Конечно? Где не хватает треугольника? Нет. Да »и т. Д. Как уже давно подчеркивал Выготскян, IS, когда его используют в таком виде, также обычно является конденсированным. Это говорит о том, что использование IS, по сути, означает внутреннее , говорящее на (см. Также Hurlburt et al., 2013).

Предлагаемый нами вид активности резко контрастирует с наиболее сильными версиями форматного представления, т.е.е., те, которые считают, что ЕСТЬ для сознательного мышления, и что ЕСТЬ необходимо для сознательного мышления, потому что нам нужен определенный формат, чтобы получить мысленное сознание. Однако, обсуждая форматное представление, мы рассматривали его более слабые версии. Слабая версия представления о формате, например, может просто утверждать, что мы производим фонологические представления, чтобы лучше делать различные вещи, от сознательного мышления до мотивации. Представление активности и эта слабая версия представления формата в принципе не сильно отличаются.

Однако есть причины предпочесть классифицировать ИГ как деятельность tout court , а не с точки зрения формата. Во-первых, обозначение IS как деятельности лучше соответствует естественному описанию IS как говорящего, а не как производящего фонологические репрезентации (даже если фонологические репрезентации производятся). Во-вторых, понятие активности подчеркивает функциональную преемственность между внешним и IS более естественным образом, чем представление о формате. Как мы объяснили, представление формата обычно начинается с сосредоточения внимания на функции, которая предположительно является эксклюзивной для IS, т.е.е., мысленное сознание. Следствием этого является то, что он различает внешнее и ЕСТЬ — первое — инструмент коммуникации, второе — познания. Даже если кто-то ослабит учетную запись, чтобы сделать ее чувствительной к множеству вариантов использования ИС, он склонен рассматривать это использование как решение определенных когнитивных требований. Представление о деятельности, напротив, рассматривает их как предсказуемые эффекты интернализации ОС и ее различных функций.

Как бы то ни было, точка зрения, которую мы хотим предложить, заслуживает названия «вид деятельности» по другим причинам, которые резко контрастируют с форматным подходом.Мы утверждаем, что IS, как и речь в целом, характеризуется как вид действия , а именно действия, заключающегося в выражении мыслей. На философском языке это означает, что IS индивидуализировано с точки зрения того действия, которым оно является, то есть, что оно отличается от других ментальных феноменов, связанных с тем, что человек (или его разум) делает. Это исключает необходимость индивидуализации ИБ с точки зрения качества его продукта, например, его свойств как последовательности фонологических представлений.

Вопрос о том, как индивидуализировать ИГ, — это не просто метафизический вопрос, но он имеет важные методологические последствия в отношении того, как следует подходить к его изучению или какие виды ментальных механизмов для него важны. Например, делая акцент на действии говорения, вполне естественно пытаться понять ИС в терминах всех представлений, которые мобилизуются в речи, т. Е. Семантических, синтаксических, возможно артикуляционных и т. Д. Как мы утверждали в разделе «Как мысленное содержание доступно сознанию» — в представлении формата семантические свойства экземпляра ИС проявляются как нечто, что нужно связать с ним, а не как нечто неотъемлемо его составляющее, что вызывает опасения по поводу того, как происходит связывание. .Напротив, для точки зрения деятельности акт внутреннего разговора начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль, которая может становиться все более и более конкретной, пока не достигнет уровня моторных команд. Представления, задействованные в деятельности — от концептуальных до фонологических — образуют интегрированную систему, и свойства окончательного формата не играют привилегированной роли в объяснении явления и его функций.

Преимущества просмотра действий

Мы считаем, что представление действий имеет несколько преимуществ перед представлением формата.В этом разделе мы разработаем конкретное предложение о том, как вид деятельности может объяснить определенные явления. Представление о деятельности, как мы его представили, довольно либерально по своим обязательствам. Таким образом, это совместимо с тем, что мы сказали до сих пор, чтобы утверждать, что нам не нужно связывать мысленное содержание с фонологическими представлениями: можно сказать, что мы интерпретируем наше ЕСТЬ так же, как мы интерпретируем ОС, т. Е. Посредством лингвистических средств. -плюс-прагматическая система. Это также совместимо с представлением о том, что, хотя мы иногда используем ИС в определенных действиях, где задействовано сознательное мышление, сознательное мышление возможно без ИС.То есть дух взгляда на деятельность согласуется с общей моделью сознательного мышления, согласно которой сознательное мышление обычно не имеет символов: иногда мы говорим сами с собой в качестве помощи — но в этом случае нельзя сказать, что мы думаем в IS , а иногда мы напрямую участвуем в сознательном мышлении (набросок этого взгляда см. в Jorba and Vicente, 2014).

Здесь мы будем придерживаться другой точки зрения, согласно которой предсказания, сделанные на основе намерений высокого уровня, играют заметную роль как в связывании содержания с фонологическими представлениями (или в придании значения IS), так и в объяснении UT.С одной стороны, мы считаем это предложение достойным изучения, поскольку оно, кажется, способно объединить очевидно разные явления. С другой стороны, это единственное предложение, которое мы можем придумать прямо сейчас, которое могло бы объяснить природу UT и связанное с ним чувство свободы воли. В целом, мы думаем, что у него больше объяснительной силы, чем у только что упомянутой точки зрения.

Внутренняя речь как значимая

Как мы сказали выше, существует различие между значимой IS (вовлеченной в набор функций, о которых мы говорили в предыдущем разделе) и бессмысленной IS (которую мы используем, например, для того, чтобы просто сохранить неинтерпретированные элементы).Если рассматривать IS как последовательность фонологических представлений, генерируемых системами лингвистической продукции, следствием этого является то, что IS не имеет смысла как таковой . Другими словами, различие между значимыми и бессмысленными экземплярами ИС должно быть учтено в каком-то дополнительном механизме, например, механизме внимания, который фокусирует внимание либо на семантической, либо на фонетической информации представления, что, как мы утверждали, , представляет собой объяснительную проблему. Напротив, точка зрения деятельности рассматривает значимые и бессмысленные ИС как разные виды действий.Это не тот случай, когда субъект производит определенное фонологическое представление, а затем использует его для различных целей или в рамках различных процессов внимания. Скорее, само создание фонологического представления начинается с разных намерений, которые мобилизуют разные наборы представлений, например, в случае бессмысленных ИС семантические представления просто не мобилизуются с самого начала. В соответствии с этим подходом мы думаем, что понятие внутренней речи собственно соответствует только ее значимым экземплярам.

Еще одно связанное с этим преимущество состоит в том, что, настаивая на идее, что ИБ имеет смысл по своей сути, представление активности легко позволяет избежать одного аспекта проблемы связывания, о которой мы упоминали в разделе «Как мысли-содержание доступны сознанию». Как мы указывали выше, нелегко увидеть, как то, что представляет звуки, может также (семантически) представлять мир. Итак, если мы индивидуализируем информационную систему с точки зрения свойств формата, мы должны объяснить, как контент привязывается к ней. Напротив, согласно предлагаемой нами точке зрения, собственно ИС имеет смысл, а содержание является неотъемлемой частью эпизодов ИС — оно не проявляется как нечто «внешнее», что кто-то каким-то образом связывает с представленными звуками.Более того, мы можем утверждать, что содержание эпизода ИБ — это не содержание, которое фонологические представления могут в конечном итоге кодировать, а содержание, которое субъект намеревается выразить. Другими словами, точка зрения активности соглашается с тем, что в IS контент в конечном итоге принимает определенный формат, но конкретные свойства формата вторичны для объяснения явления.

Этот вопрос оказывается особенно важным, когда мы рассматриваем сжатые или фрагментарные ИС: лингвистический фрагмент (скажем, «мяч!») Может использоваться для выражения множества различных мыслей (что я потерял мяч, что вы потеряли мяч, что мы оставили мяч дома…).Большинство высказываний, если не все, могут выражать разные мысли в зависимости от обстоятельств, но фрагменты особенно неоднозначны (Vicente and Martínez-Manrique, 2005, 2008; Martínez-Manrique and Vicente, 2010). Теперь, как мы можем сказать, что набор фонологических представлений, составляющих «мяч»! означает, например, что мы оставили мяч дома? Он передает это конкретное содержание только в том случае, если мы принимаем во внимание не сами представления, а намерения говорящего. Нам кажется, что такой ответ не так легко доступен для представлений формата.В частности, позиция, которую мы приписали Принцу выше, может иметь проблемы с объяснением того, как предполагаемый контент (то есть субъекты контента хотят, чтобы их слова имели в конкретном случае), связывается с фонологическим выводом.

Привязка и сознание мысли

Однако есть еще один аспект обязывающего вопроса. Фактически, именно этот другой аспект занимает Каррутерса (см. «Как мысли-содержание доступны сознанию»). Напомним, что Каррутерс прибегает к привязке, чтобы объяснить, как содержание мысли становится осознанным доступом.По его мнению, мысленное содержание может быть связано с фонологическими репрезентациями и транслироваться вместе с ними. Таким образом, Каррутерса заботит не столько то, как фонологические представления имеют значение, сколько то, как это значение транслируется и становится доступным для познания более высокого уровня. То есть обязательная учетная запись Каррутерса является ответом на эту последнюю проблему. Тогда возникает вопрос: может ли в этом отношении представление действий лучше, чем версия представления формата Каррутерса? Мы хотим утверждать, что это возможно.

В образах движения, а также в двигательных актах мозг выдает копии и прогнозы эффектов, которые используются для отслеживания и, в конечном итоге, корректировки действий в режиме онлайн, а также для подтверждения авторства (Jeannerod, 2006). Пока не ясно, как возникает чувство свободы воли (см. «Загадка несимволизированного мышления»), но кажется вероятным, что оно связано с хорошим функционированием системы передовых моделей, основанных на копиях и прогнозах. Сейчас меньше известно не только о так называемых мысленных действиях, но и о том, как система обрабатывает намерения более высокого уровня.Однако можно утверждать, что система не только получает копии эффектов от моторных команд и выдает прогнозы о входящих сенсорных сигналах; он также должен получать копии результатов от намерений более высокого порядка и делать прогнозы на этой основе (см. Pacherie, 2008).

Архитектура системы компаратора, предложенная Pacherie (2008), включает иерархию намерений и прогнозов. Это позволяет ей не только объяснять, как можно контролировать исполнение намерений более высокого уровня, но и давать отчет о различных компонентах чувства авторства.Пашери различает три уровня намерений: дистальный, проксимальный и моторные намерения (моторные команды). Дистальные намерения связаны с целью действия; проксимальные намерения связаны с выполнением дистального намерения здесь и сейчас; и двигательные намерения связаны с движениями тела, которые в конечном итоге реализуют проксимальное намерение. По ее словам, каждый вид намерения имеет дело с определенным типом представления: «Содержимое, представленное на уровне D-намерений, а также формат, в котором это содержимое представлено, и вычислительные процессы, которые работают с ним, очевидно, довольно разные. от содержания, форматов представления и вычислительных процессов, действующих на уровне М-намерений »(Pacherie, 2008, p.192). По ее словам, дистальные (D) намерения работают с пропозициональными / концептуальными репрезентациями; проксимальные (P) намерения со смесью концептуальных и перцептивных представлений; и моторные (M) намерения с представлениями в аналоговом формате.

Мы не хотим привязываться к специфике предложения Пашери, но мы думаем, что ее замечания относительно (i) различных уровней, на которых работает система компаратора, и (ii) различных видов представлений, доступных на каждом уровне, являются разумными. точки.По крайней мере, разумно думать, что система мониторинга, такая как система компаратора, должна допускать несколько уровней управления. Субъекты должны отслеживать не только то, как выполняются моторные команды, но также и то, реализуются ли намерения, вызвавшие такие моторные команды, так, как ожидалось и предсказывалось. Теперь мы можем применить эту модель к генерации речи в целом, где действие речи начинается с намерения (которое было бы D-намерением) выразить определенную мысль и завершается воспроизведением последовательности звуков.Связанные с речью намерения на разных уровнях генерируют прогнозы через систему прямой модели, которые используются для проверки правильности реализации речевого действия.

Здесь напрашивается гипотеза: предсказания, связанные с предыдущими намерениями, могут быть осознаны таким же образом, как мы, предположительно, можем осознать предсказания, связанные с двигательными командами. Если мы не примем запрет на сознательные предсказания, не основанные на органах чувств, то, по-видимому, нет никаких оснований предполагать, что мы не можем делать такие предсказания сознательными.Каррутерс считает, что предсказания (в его случае сенсорные предсказания) становятся осознанными, если на них сосредоточить наше внимание. В целом Каррутерс (как и Принц, 2012) считает, что сознание требует внимания. Но есть и другие гипотезы. Жаннерод (1995), например, утверждал, что предсказания сознательны только потому, что являются предсказаниями прерванных действий, то есть, если действие прерывается после того, как предсказание выдано, предсказание воплотится в сознание. Его аргумент состоит в том, что, когда моторная команда прерывается, «моторные воспоминания не стираются или стираются не полностью, а репрезентативные уровни остаются активными: эта постоянная активация, таким образом, будет основой для (сознательных) моторных образов» (Jeannerod, 1995, п.1429). В любом случае мы предполагаем, что механизм, делающий сенсорные предсказания сознательными, может также работать и для несенсорных предсказаний.

Если бы это было правдой, то мы могли бы утверждать, что то, что осознано в ИС, — это не только фонологические репрезентации, но и их значение. Предварительное намерение в акте речи состоит в намерении выразить определенное содержание мысли. Предсказание, соответствующее этому виду намерения, является семантическим содержанием высказывания: то, что мы прогнозируем и что мы отслеживаем, — это выражение определенного мысленного содержания.Если бы мы могли транслировать это предсказание вместе с сенсорным предсказанием (то есть фонологическими представлениями), не было бы необходимости в дальнейшей привязке содержания к сенсорным предсказаниям. Это, по-видимому, допускается теорией, подобной той, которую обрисовал Жаннерод (1995), согласно которой предсказания по умолчанию являются сознательными, но это становится более проблематичным, если мы последуем идее Каррутерса о том, что сознание требует внимания. Проблема в этом случае заключается в том, что для осознания значимой ИС нам нужно одновременно уделять внимание двум видам предсказаний: предсказанию о содержании и предсказанию о некоторых звуках.Обсуждая точку зрения Принца в разделе «Как содержание мысли доступно сознанию», мы утверждали, что такой сценарий невозможен. Тем не менее, мы предполагаем, что можно направить наше внимание не на то или иное конкретное предсказание, а на выходы передовых систем (то есть то, что обеспечивают передовые системы), рассматриваемые в целом. В конце концов, прогнозы, соответствующие различным уровням намерений, активны одновременно, при условии, что все они используются для отслеживания как возможного входящего сигнала, так и прогнозов более низких уровней иерархии.Это означает, что выходные данные прямых систем — каскад прогнозов разных уровней — образуют тесную сеть или интегрированное целое.

Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением

Объяснение, которое мы только что обрисовали, имеет интересное следствие, позволяющее нам думать о UT в терминах IS, не превращая первое во второе. В отличие от представления формата, представление активности может легко приспособиться к UT, поскольку это представление не требует использования определенного формата для сознательного мышления (см. Jorba and Vicente, 2014).Это еще одно преимущество взгляда на деятельность, а именно то, что, рассматривая Я как просто внутреннюю речь, он не делает никаких заявлений относительно того, возможны ли сознательное мышление и феноменология без перцептивной / сенсорной среды. Однако здесь мы хотим сделать еще один шаг и предложить умозрительное, хотя мы считаем правдоподобным объяснение того, что может быть UT, которое делает его продолжением с IS и начинает объяснять, почему мы чувствуем авторство по отношению к нашему сознательному, но несимволизированному, мысли (например, суждение о том, что мой друг ведет машину).

Мы только что сказали, что разумно думать, что форвардная система также генерирует прогнозы относительно вероятного содержания высказывания. Возможно, как мы предполагали, такое предсказание тоже можно сделать осознанным. Предположим теперь, что мы прерываем речевое действие до того, как приказы перейдут к моторным командам. Тогда мы можем получить широковещательный прогноз о содержании высказывания, который будет восприниматься как мысль (поскольку он состоит из концептуальных / смысловых представлений). Более того, есть некоторая вероятность того, что это будет воспринято как действие, потому что оно задействует передовую систему.По крайней мере, минимально несимволизированная мысль в рамках этой конструкции будет ощущаться как инициированная (будет иметь чувство инициирования), поскольку в ее этиологии есть намерение, которого, вероятно, не было бы, если бы мы истолковали UT как просто мысли (очевидно, , мысль не возникает из-за намерения ее иметь). Но можно предположить, что это будет ощущаться также как автор. Как мы объясняли в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?», Обычно говорят, что чувство свободы воли требует успешных сравнений, обычно между сенсорными предсказаниями и сенсорными сигналами.Но, возможно, сравнения между состоянием цели и высокоуровневым прогнозом достаточно, чтобы вызвать чувство свободы воли. Даже если мало что известно о том, как чувство свободы воли возникает в ментальном мире (Frith, 2012), мы думаем, что возможность того, что ментальная свобода действий связана со сравнением «продуктов» высокого уровня, заслуживает рассмотрения.

Если бы мы согласились с этой точкой зрения, UT выглядел бы так же тесно связанным с IS. Мы думаем, что это хорошо согласуется с феноменологическими характеристиками людей, сообщающих о UT, в которых испытуемые без проблем дают точную вербальную, пропозициональную характеристику того, о чем они думают, но сопротивляются предположению, что они пережили это содержание вербально.Эта легкость пропозиционального сообщения имеет смысл, если UT — это примерно начало речевого акта, который так и не был вербально реализован. Более того, учетная запись также защищает непрерывность, которая идет от UT к частной речи. Принимая во внимание подходы, вдохновленные Выготским, не рекомендуется отделять частную речь от того, что мы обычно называем IS, или даже от UT, поэтому мы видим в этом еще одно преимущество нашего взгляда на IS. Разница между, скажем, типичным ИБ и бормотанием или даже частной речью не в функциональности: бормотание выполняет те же общие функции, что и ИБ (мотивация, сосредоточение внимания, самооценка и т. Д.). Разница заключается в том, что в типичной ИС мы якобы производим предсказания о фонологических акустических репрезентациях, тогда как при бормотании и в частной речи мы производим реальные звуки. Кроме того, в бормотании и частной речи мы более четко задействуем артикуляцию. Напротив, по нашему предложению, в UT мы даже не доходим до фонологического уровня. Выготский утверждал, что IS обычно конденсируется по отношению к внешней речи, и что взрослые могут довести это уплотнение до его предела, будучи в состоянии мыслить «чистыми значениями» (см. Fernyhough, 2004, где представлена ​​модель того, как будет происходить уплотнение. ).Представленное здесь описание подкрепляет эту интуицию, даже несмотря на то, что эту точку соприкосновения с Выготским следует рассматривать как совпадение (а есть много точек отхода от традиции Выготского: для начала, UT не будет чрезмерно сжатым). , но IS прерывается до того, как намерения станут достаточно точными). Используем ли мы тот или иной вид ИС, включая UT, или другой, может зависеть от стресса, необходимого уровня внимания и так далее, как давно утверждали Выгосткяны.

Заключение

Мы выделили два общих подхода к феномену ИС: формат и вид деятельности.Представление о формате, одобренное такими авторами, как Джекендофф, Принц и Бермудес, среди других, утверждает, что в IS мы используем определенный формат, чтобы донести мысли до сознания. Эти авторы, а также другие, которые не особенно интересуются когнитивными функциями ИГ, думают об ИС как о продукте, а именно о цепочках фонологических репрезентаций, которые мы, кажется, испытываем, когда разговариваем сами с собой. Мы критиковали эту позицию по нескольким причинам: во-первых, она должна отрицать возможность сознательного UT; во-вторых, в нем нет четкого объяснения того, как мысленное содержание превращается в сознание доступа; и, в-третьих, у него слишком узкий взгляд на использование ИБ.Представление формата может быть ослаблено в некоторых измерениях, но некоторые проблемы остаются. UT и связанный с ним агентивный опыт остаются необъясненными, и вопрос о том, как IS делает мысли осознанными, не улучшается. Помимо этих общих проблем, гипотеза, поддерживаемая некоторыми авторами, о том, что IS-as-a-product является предсказанием о сенсорных стимулах, имеет свои собственные проблемы: трудно объяснить, как мы можем обнаруживать ошибки в нашем IS, если IS — это предсказание, и эта конструкция IS кажется несовместимой с идеей о том, что чужие голоса и / или вставки мыслей являются неверно атрибутированными IS: неправильная атрибуция, кажется, требует сравнения, а прогноз нельзя сравнивать с самим собой.

Наш общий диагноз об источнике всех этих проблем заключается в том, что сторонники представления о формате имеют узкую направленность на такие вопросы, как то, что является составляющим IS, какова его основная функция или какой процесс может быть ответственным за его создание. Мы представили альтернативу, которую мы назвали «взглядом на деятельность», которая дает более всеобъемлющий взгляд на феномен ИГ. Описание IS как деятельности, а именно говорения, равносильно утверждению, что IS функционально непрерывно с открытой или внешней речью.Мы не используем формат с какой-либо познавательной целью, но мы говорим сами с собой в большинстве ситуаций, в которых мы разговариваем с другими людьми (самовыражение, мотивация, концентрация внимания, контроль поведения, развлечения, несущественные комментарии … ). Это описание того, что мы делаем в ИБ, предполагает, что мы должны думать об ИС не просто как о продукте лингвистической производственной системы, но как о всем действии говорения. Разговор — это действие, которое начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль и, вероятно, заканчивается произнесением некоторых звуков, имеющих определенное значение.Типичный IS — это такой вид действий, за исключением того, что звуки не производятся, а имитируются. Принятие этого более всеобъемлющего взгляда на явление позволяет нам решить проблемы, которые влияют на представление формата. Во-первых, представление об ИГ как об простом выражении не ставит под сомнение возможность UT. Во-вторых, у этой точки зрения нет проблем с объяснением сознательного доступа к содержанию мысли. Поскольку это позволяет нам мыслить сознательно без ИГ, это совместимо с точкой зрения, что ИГ используется только как вспомогательное средство в некоторых обстоятельствах, оказывая поддержку другим когнитивным функциям (например,g., сосредоточив внимание на сложной задаче) или побуждая к дальнейшим познавательным ресурсам. Наконец, взгляд на деятельность в значительной степени мотивирован различными вариантами использования ИГ, которые мы можем обнаружить.

Тем не менее, в этой статье мы исследовали другие объяснительные возможности для представления о деятельности, имея в виду несколько целей: уловить интуитивную идею о том, что собственно ЕСТЬ имеет значение, объяснить, как это значение может быть присоединено к нему и осознано вместе. с фонологическими репрезентациями и обратиться к двум особенно интригующим проблемам: природе UT и связанному с ним чувству агентства.В предложении, которое мы представили, используется характеристика IS как действия, чтобы объяснить проблему связывания, природу UT и чувство свободы воли, связанное с сознательным мышлением. Что касается проблемы связывания, мы предположили, что индивидуализация IS как действия, которое начинается с предварительного намерения выразить определенную мысль, упрощает объяснение того, как содержание мысли связано в цепочки фонологических репрезентаций. Предыдущие намерения приводят к предсказаниям о содержании мысли: если такие предсказания можно сделать осознанными, у нас есть сознательная мысль.Если предсказания сделаны осознанными вместе с предсказаниями о фонологических репрезентациях, мы получим типичный IS («голосок в голове»). Если предсказания сделаны осознанными в одиночку, потому что действие прерывается очень рано, тогда у нас есть UT. Ощущение свободы воли в этом последнем случае возникает из-за того, что это когнитивный процесс, который предназначен и, вероятно, отслеживается.

Наконец, хотя мы не рассматривали вопрос вставки мыслей в этой статье, мы думаем, что этот общий подход в целом лучше подходит для объяснения того, как мысли могут казаться чужеродными, параллельно с обнаружением ошибок в ЯВЛЯЕТСЯ.Предсказания более высокого уровня используются для проверки правильности прогнозов более низкого уровня, чтобы отслеживать, правильно ли реализуются намерения более высокого уровня. Несоответствие может привести к неправильной атрибуции и / или обнаружению ошибок. Мы рассматриваем эту идею как материал для дальнейших исследований.

Заявление о конфликте интересов

Авторы заявляют, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могут быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Благодарности

Эта статья является полностью совместной. Порядок авторства произвольный. Некоторые из обсуждаемых нами вопросов были представлены на 50-м ежегодном философском коллоквиуме в Цинциннати на тему «Природа и познавательная роль внутренней речи». Авторы выражают благодарность за комментарии аудитории коллоквиума и вдумчивые комментарии рецензентов. Исследование для этой статьи финансировалось правительством Испании в рамках исследовательских проектов FFI2011-30074-C01 & C02.

Сноски

1. Исключения составляют выготскианцы, такие как Fernyhough (2009) и Hurlburt et al. (2013).
2. Вдоль статьи мы представим ряд более слабых версий точки зрения, которые ослабляют один или несколько тезисов, чтобы ответить на конкретную проблему.
3. Поскольку понятие мысли в литературе используется по-разному, давайте рассмотрим свойства, которые имеют значение для этой статьи:
   1. Мысль — это ментальное состояние с пропозициональным содержанием.
   2. Его можно отделить от других мыслей с точки зрения его содержания.
   3. Он может быть бессознательным или сознательным, поэтому можно иметь одну и ту же мысль в обеих модальностях.
   Таким образом, сознательная мысль — это сознательное ментальное состояние с пропозициональным содержанием, например, сознательное суждение, что p .
   Наконец, даже если «иметь мысль» и «думать мыслью» могут указывать на пассивные / активные проявления мысли, это различие, которое мы не обсуждаем в этой статье, поэтому мы будем использовать оба выражения как взаимозаменяемые.
4. См., Например: «[Хомский] попал в ловушку (…) веры, что внутренняя речь — это мысль, а не (как я буду утверждать) фонологическая структура, соответствующая мысли» (Jackendoff, 2007, стр. 70) , и «сознательная мысль получает свою форму (…) из внутреннего голоса, словесных образов произношения» (Jackendoff, 2012, стр. 103).
5. Этим возражением мы обязаны судье.
6. «Особенно важны (…) слуховые образы, которые возникают в результате автономной активации инструкций по воспроизведению речи, которые приводят к слуховым представлениям речевого акта, которые обычно приводят к так называемой« внутренней речи »» (Carruthers , 2014, с.149).
7. См., Например, Бермудес (2003, (стр. 159–160)): «[Все] пропозициональные мысли , которые мы сознательно анализируем (…), принимают форму предложений на публичном языке» (выделено им).
8. Рефери указывает, что различие Выготским между естественной и культурной линиями развития имеет отношение к вопросу о UT. Эти два пути к мысли могут привести к видам мышления с разными свойствами, и UT может встречаться в обоих из них, поэтому его анализ должен будет учитывать это различие.Мы согласны с тем, что это может быть так, и настаиваем на том, что точная характеристика UT все еще отсутствует. В этой статье мы ограничимся минимальной характеристикой, предложенной Hurlburt et al. (2013) — то есть UT как мысль с пропозициональным содержанием и «проприетарной» феноменологической базой — и мы делаем набросок предложения, которое могло бы связать его с культурной линией — см. Раздел «Связь между внутренней речью и несимволизированным мышлением».
9. Как мы увидим в разделе «Взаимосвязь между внутренней речью и несимволизированным мышлением», точка зрения, что ИБ — это входящий сенсорный сигнал, кажется, лучше в этом отношении, поскольку она включает в себя сравнения, которые многие считают необходимыми для создания самости. -атрибуция (см. Frith, 2012).
10. Как хорошо известно, различие между феноменальным сознанием и сознанием доступа впервые было введено Блоком (1995). Феноменальное сознание определяется с точки зрения подобия или опыта, а сознание доступа характеризуется как информация, доступная для прямого рационального управления мыслями и действиями.
11. Однако см. Кларк (1998, стр. 171): «[П] общепринятый язык (…) отвечает за комплекс довольно отличительных черт человеческого мышления, а именно, нашу способность отображать когнитивную динамику второго порядка .Под когнитивной динамикой второго порядка я подразумеваю совокупность мощных способностей, включающих самооценку, самокритику и тщательно отточенные лечебные реакции (…). Такое мышление о мышлении — хороший кандидат на явно выраженные человеческие способности (…) Джекендофф (…) предполагает что мысленное повторение предложений может быть основным средством, с помощью которого наши собственные мысли могут стать объектами дальнейшего внимания и размышлений ». См. Также Бермудес (2003, стр. 163): «Мы думаем о мыслях, обдумывая предложения, с помощью которых эти мысли могут быть выражены.”
12. С другой стороны, динамика второго порядка и метапознание, вероятно, — разные явления. Мы можем узнать, о чем мы думаем, просто обладая сознательными мыслями: если вы думаете о мысли сознательно, вы также узнаете, что у вас есть эта мысль. В этом отношении мышление похоже на восприятие: когда у вас есть сознательный опыт восприятия, вы также знаете, что у вас есть этот опыт. Мы бы сказали, что объективизация дает нам способность размышлять о своем мышлении и обретать контроль над нашими когнитивными процессами более высокого уровня.
13. На философском жаргоне содержание будет символически-рефлексивным.
14. Однако Langdon et al. (2009) оспаривают это утверждение на основании исследований пациентов с шизофренией. Сравнивая свои АВХ и ИС, они не обнаружили сходства между их феноменологическими характеристиками — сходства, которые, возможно, должны присутствовать, если АВХ происходят от ИИ.
15. Непрерывность функции между внутренней и внешней речью — типичное предположение для тех, кто понимает ИС как наследование функциональных ролей частной речи, из которой она возникает (см. Обзоры в Berk, 1992; Winsler, 2009).Отношения между внутренней и внешней речью также в настоящее время находятся в центре внимания эмпирических исследований с точки зрения параллелизма и различий в лингвистических подсистемах, ответственных за их соответствующую обработку, например, системы понимания и производства (Vigliocco and Hartsuiker, 2002; Geva et al. , 2011). Эти темы выходят за рамки целей данной статьи.
16. См. Morin et al. (2011) за исследование, посвященное разнообразию функций ИБ.
17. Выготский (1987) и его последователи обычно интересовались использованием ИБ для саморегуляции, поскольку их особенно беспокоил момент, когда дети начинают усваивать не только речь, но и социальную жизнь в целом.Тем не менее, онлайн-регулирование поведения — это лишь одна из многих функций речи, и кажется, что нет причин, по которым речь должна использоваться только для этой цели, когда она превращается в IS.
18. Нам известно, что в литературе можно найти множество вариантов использования ярлыка «внутренняя речь», и мы не собираемся законодательно закреплять использование этого термина. Мы просто хотим сделать акцент на особого рода явлениях, которыми являются значимые и бессмысленные примеры.
19. Кто-то может утверждать, что аккаунт Принца может прибегнуть к этому предложению, т.е.е. люди могут обращать внимание как на акустические, так и на семантические свойства сенсорной репрезентации. Однако это предложение не помогает Принцу избежать нашей критики регресса, отдавая предпочтение сопутствующим сенсорным представлениям.
20. Следуя тому, что мы сказали в сноске 8, выдвинутая нами гипотеза о том, как генерируется UT, будет связывать ее с культурной линией развития, связывая ее с генерацией IS. Тем не менее, мы не предполагаем, что UT было бы невозможно, если бы оно не было связано с IS.Объяснение, которое мы выдвинули по поводу UT, возможно, можно было бы распространить на использование любого вида образов, хотя нам не ясно, может ли чисто образное мышление быть пропозициональным. Возможно, наш отчет предсказывает, что нелингвистические существа не могут испытывать UT, как его обычно характеризуют.
21. Еще одно интересное следствие этой точки зрения связано с тем, что мы упоминали в разделе «Является ли внутренняя речь предсказанием?». Мы сказали, что чувствительны к ошибкам в IS (Oppenheim, 2013), что проблематично для представления о том, что IS является предсказанием.В нашем предложении, которое предполагает несколько уровней предсказаний и механизмов мониторинга, ошибки могут быть обнаружены на уровне моторных предсказаний, особенно когда они, когда они осознаются, повторно входят в систему в качестве входных данных. Прогноз не может проверить себя, но предсказание более высокого порядка может отслеживать предсказание низкого уровня и обнаруживать ошибки, даже более того, мы подозреваем, если предсказание низкого уровня также рассматривается как вход для системы. Мы думаем, что проблемы, упомянутые в этом разделе, вызваны слишком узким фокусом на моторной части речевого акта.

Список литературы

Берк, Л. Э. (1992). «Частная речь детей: обзор теории и статуса исследования», в Private Speech: From Social Interaction to Self-Regulation , ред. Р. М. Диас и Л. Э. Берк (Хиллсдейл, Нью-Джерси: Эрлбаум), 17–43.

Google Scholar

Блок, Н. (1995). О заблуждении относительно функции сознания. Behav. Brain Sci. 18, 227–247. DOI: 10.1017 / S0140525X00038188

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Карпендейл, Дж., Льюис, К., Сассвайн, Н., и Ланн, Дж. (2009). «Разговор и мышление: роль речи в социальном понимании», в Частная речь, исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции , ред. А. Винслер, К. Фернихо и И. Монтеро (Кембридж: Кембриджский университет Press), 83–94.

Google Scholar

Кларк, А. (1998). «Волшебные слова: как язык увеличивает человеческие вычисления», в Язык и мысль: междисциплинарные темы , ред.Каррутерс и Дж. Баучер (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 162–183.

Google Scholar

Fernyhough, C. (2004). Чужие голоса и внутренний диалог: к описанию слуховых вербальных галлюцинаций. New Ideas Psychol. 22, 49–68. DOI: 10.1016 / j.newideapsych.2004.09.001

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Fernyhough, C. (2009). «Диалогическое мышление», в Частная речь, Исполнительное функционирование и развитие вербальной саморегуляции , ред.Уинслер, К. Фернихо и И. Монтеро (Кембридж: издательство Кембриджского университета), 42–52.

Google Scholar

Франкиш, К. (2010). Развитие лингвистического мышления. Лингвист. Филос. Расследование. 9, 206–214.

Google Scholar

Гева, С., Беннет, С., Уорбертон, Э. А., и Паттерсон, К. (2011). Расхождение между внутренней и открытой речью: последствия для постинсультной афазии и нормальной обработки речи. Афазиология 25, 323–343.DOI: 10.1080 / 02687038.2010.511236

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Герреро, М. С. М. (2005). «Методология исследования внутренней речи», Inner Speech — L2: Thinking Words in a Second Language , ed. М. Де Герреро (Нью-Йорк: Springer), 89–118.

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Hatzigeorgiadis, A., Zourbanos, N., Galanis, E., and Theodorakis, Y. (2011). Разговор с самим собой и спортивные результаты: метаанализ. Перспектива. Psychol.Sci. 6, 348. DOI: 10.1177 / 1745691611413136

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Джекендофф Р. (2007). Язык, сознание и культура: очерки психической структуры . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Джекендофф Р. (2012). Руководство пользователя к мысли и смыслу . Нью-Йорк: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Жаннерод М. (1995). Ментальные образы в моторном контексте. Neuropsychologia 33, 1419–1432. DOI: 10.1016 / 0028-3932 (95) 00073-C

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Хорба, М., Висенте, А. (2014). Когнитивная феноменология, доступ к содержанию и внутренняя речь. J. Сознание. Stud. 21, 74–99.

Google Scholar

Козулин А. (1986). Концепция деятельности в советской психологии: Выготский, его ученики и критики. Am. Psychol. 41, 264–274. DOI: 10.1037 / 0003-066X.41.3.264

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лэнгдон, Р., Джонс, С. Р., Коннотон, Э. и Фернихау, К. (2009). Феноменология внутренней речи: сравнение больных шизофренией со слуховыми вербальными галлюцинациями и здоровыми людьми из контрольной группы. Psychol. Med. 39, 655–663. DOI: 10.1017 / S0033291708003978

PubMed Аннотация | Полный текст | CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лангланд-Хассан, П. (2008). Расколотые феноменологии: вставка мыслей, внутренняя речь, вставка мыслей и загадка внешности. Mind Lang. 23, 369–401. DOI: 10.1111 / j.1468-0017.2008.00348.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Лангланд-Хассан, П. (2014). Внутренняя речь и метапознание: в поисках связи. Mind Lang. 29, 511–533. DOI: 10.1111 / mila.12064

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Маккарти-Джонс, С. (2012). Слуховые голоса: истории, причины и значения слуховых вербальных галлюцинаций . Кембридж, Массачусетс: Издательство Кембриджского университета.

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Мартинес-Манрике, Ф., и Висенте, А. (2010). Что за…! Роль внутренней речи в сознательном мышлении. J. Сознание. Stud. 17, 141–167.

Google Scholar

Морин, А. (2011). Самосознание. Часть 2: нейроанатомия и важность внутренней речи. Soc. Личное. Psychol. Компас 2, 1004–1012. DOI: 10.1111 / j.1751-9004.2011.00410.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Морин, А., Уттл Б. и Хэмпер Б. (2011). Частота самооценки, содержание и функции внутренней речи. Процедуры Soc. Behav. Sci. 30, 1714–1718. DOI: 10.1016 / j.sbspro.2011.10.331

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Питт, Д. (2004). Феноменология познания, или каково думать, что P? Philos. Феноменол. Res. 69, 1–36. DOI: 10.1111 / j.1933-1592.2004.tb00382.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Prinz, J.(2004). Реакции кишечника: теория восприятия эмоций . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Google Scholar

Принц, Дж. (2011). «Сенсорная основа когнитивной феноменологии», в Cognitive Phenomenology , ред. Т. Бейн и М. Монтегю (Oxford: Oxford University Press), 174–196.

Google Scholar

Висенте А. (2014). Отчет компаратора о вставке мыслей, чужих голосах и внутренней речи: некоторые открытые вопросы. Phenomenol.Cogn. Sci. 13, 335–353. DOI: 10.1007 / s11097-013-9303-5

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Висенте А. и Мартинес-Манрике Ф. (2005). Семантическая недоопределенность и когнитивное использование языка. Mind Lang. 20, 537–558. DOI: 10.1111 / j.0268-1064.2005.00299.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Висенте А. и Мартинес-Манрике Ф. (2008). Мысль, язык и аргумент из ясности. Метафилософия 39, 381–401.DOI: 10.1111 / j.1467-9973.2008.00545.x

CrossRef Полный текст | Google Scholar

Выготский, Л. С. (1987). Мысль и язык . Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Google Scholar

Винслер А. (2009). «Все еще разговариваем сами с собой после всех этих лет», в книге « Private Speech, Executive Functioning, and the Development of Verbal Self-Regular », редакторы A. Winsler, C. Fernyhough и I. Montero (Cambridge: Cambridge University Press), 3–41.

Google Scholar

Внутренняя речь: Новые голоса | Отзывы | Философские обзоры Нотр-Дама

Этот сборник предлагает комплексную, разнообразную и своевременную трактовку внутренней речи, феномена «голосика в голове». Это первый том, полностью посвященный внутренней речи с междисциплинарной точки зрения и включающий в себя работы ведущих экспертов в области философии, психологии и нейробиологии. Внутренняя речь — это вездесущая особенность нашего разума, интроспективно заметная и эмпирически поддающаяся трактовке, особенность, природа и функции которой являются предметом споров.Это языковой феномен, который рассматривается как форма мысли или внутренне связанный с ней, сознательный феномен, который включает в себя компонент восприятия слуха, а также участвует в нескольких когнитивных функциях. Книга предлагает углубленное рассмотрение этого явления как с теоретического, так и с эмпирического подходов и, таким образом, предоставляет уникальную платформу для сопоставления и оценки различных подходов. Более того, непосредственно взаимодействуя с внутренней речью, ее участники обеспечивают понимание природы мышления, сознания, восприятия, действия, самопознания и себя, таким образом представляя сеть взаимосвязанных тем для изучения ума.

Книга разделена на две части; первые шесть глав посвящены природе внутренней речи, а вторые шесть — функциям саморефлексии и самопознания, приписываемых внутренней речи. Главы можно читать совершенно независимо. Однако следует отметить, что междисциплинарная ценность книги может стать препятствием для читателей, не знакомых с техническими терминами и методами философии, психологии или нейробиологии.

Редакторы, Питер Лангланд-Хассан и Агустин Висенте, дают поучительное введение, представляя сложность этого явления, мотивацию сосредоточить внимание на нем, его внутренний интерес, а также его связь с широким кругом других извечных вопросов философии и философии. психология.Они предлагают общую и очень полезную карту для навигации по ландшафту. Сначала они дают широкое описание истории изучения внутренней речи, в основном выделяя все еще влиятельную работу российского психолога Льва С. Выготского (1987) вместе с экспериментальными психологическими исследованиями рабочей памяти (Baddeley 1992, 2007). В аналитической философии разума эта тема имела второстепенный интерес до девяностых годов, когда несколько мыслителей начали сосредотачиваться на внутренней речи для своих теорий сознания, объяснения слуховых вербальных галлюцинаций (AVH) и вставленных мыслей, самопознания или отношения языка и мысли.В оставшейся части введения Лангланд-Хассан и Висенте резюмируют основной вклад книги, используя несколько наводящих вопросов.

Центральные вопросы книги: во-первых, какова природа внутренней речи и, во-вторых, каковы функции внутренней речи в когнитивных процессах. Все участники представляют свои взгляды на один или оба вопроса, а также обсуждают другие более конкретные связанные вопросы.

Что касается природы внутренней речи: в то время как «голосок в голове» является докеторетически достаточно хорошим выражением, чтобы локализовать явление, более технические определения обнаруживают несоответствия относительно того, что следует считать правильной внутренней речью.Трудно найти единый способ обозначения явления в книге, поскольку в зависимости от направленности исследования и уровня описания или объяснения можно найти разные определения: (i) переживание внутренней речи, (ii) причины и механизмы, лежащие в основе внутренней речи, и (iii) неврологические данные, связанные с задачами, связанными с внутренней речью. Примеры всех этих перспектив можно найти в сборнике. Книга оставляет совершенно открытыми конкретные способы, которыми такие характеристики (несовместимы) или, скорее, дополняют друг друга.

Рассел Т. Херлберт и Кристофер Л. Хиви (глава 6) — главные сторонники подробного описания (i) переживания внутренней речи. Они сосредотачиваются на том, что они называют «изначальным опытом внутренней речи», имея в виду явление, которое происходит и непосредственно воспринимается людьми в их повседневной среде. Используя метод описательной выборки (DES), разработанный для исследования первозданного внутреннего опыта с высокой точностью (стр.179), описанный и обсуждаемый в нескольких других работах (Hurlburt and Akther 2006; Hurlburt and Schwitzgebel 2007), они представляют различные разновидности внутренний опыт: неупорядоченная речь, внутренняя речь с законченными предложениями и несимволизированное мышление.Херлберт и Хиви неохотно основывают определения (и последующие теории) внутренней речи на случайном самоанализе, анкетах и ​​выборках, которые не обеспечивают тренировки для заключения в скобки предположений или выводов из экспериментальных условий.

В качестве примеров (ii) причин и механизмов, лежащих в основе внутренней речи, мы находим сложное обсуждение вычислительных моделей внутренней речи, в частности моделей управления моторикой. В семи статьях упоминается или обсуждается вопрос о том, можно ли рассматривать внутреннюю речь как продукт прямой модели.Прямая модель — это внутреннее представление системы (тело, конечность, орган), которое фиксирует прямую или причинную связь между входами в систему (моторные команды) и выходами (Левенбрук и др., Стр. 147). Подробности различных существующих предложений представлены Лорен Свини и Элен Левенбрук и др. Свини (глава 12) представляет концепции внутренней речи, подразумеваемые в различных описаниях симптомов шизофрении, таких как АВХ и вставленные мысли. Она подробно описывает две конкурирующие модели: (i) внутренняя речь как предсказание в отсутствие сенсорной информации (что соответствует литературе по моторным образам), или (ii) внутренняя речь как действие с сенсорными последствиями, которые сами предсказываются (которые параллельно с литературой по языковому производству).Глава Свини могла появиться в Части I рядом с главой о вычислительных моделях Левенбрука и др., Что также поддерживало бы однородность содержания Части II (функции самопознания и саморефлексии внутренней речи).

Развитие (i) дано Lœvenbruck et al. (Глава 5) с их ясным изложением различных понятий и процессов, задействованных в модели прогнозирующего контроля (прямая модель, копия эффекта, сенсорное ослабление и т. Lœvenbruck et al.также защищают идею — в отличие от других подходов — разговора о внутреннем языке, задуманном как мультимодальные действия с мультисенсорными восприятиями (слуховыми, соматосенсорными, визуальными), проистекающими из грубых мультисенсорных целей. Принимая определения, основанные на причинах и механизме, лежащих в основе внутренней речи, Питер Каррутерс утверждает, что внутренняя речь представляет собой управляемую сенсорную прямую модель отрепетированного речевого действия, в которой действие было выбрано над другими в процессе бессознательной оценки и принятия решений.

Сосредоточившись на (iii), неврологических свидетельствах, связанных с задачами, связанными с внутренней речью, Шэрон Гева (глава 4) предлагает подробный и исчерпывающий обзор основных открытий нейронной основы ментальных образов и внутренней речи. Большая часть ее главы посвящена исследованиям функциональной визуализации, суммируя основные результаты, относящиеся к множеству задач, связанных с внутренней речью (стр. 108-117): повторение слов, генерация глагола, завершение основы, оценка рифмы, оценка гомофонности, беглость речи. , и вербальное преобразование.Изучив исследования внутренней речи при афазии (стр. 117-119), она обсуждает принципы ментальных образов через их общие механизмы: слуховые, зрительные и обонятельные образы активируют первичные сенсорные области, тогда как внутренняя речь и двигательные образы относятся к высшему мозгу. функции, требующие нескольких шагов и процессоров. В случае внутренней речи речь идет о лингвистической обработке, восприятии и исполнении.

Один интересный вопрос относительно природы внутренней речи, который рассматривался несколькими участниками, заключается в том, имеет ли внутренняя речь слухово-фонологическую природу и является ли это существенным свойством или связанным с ним эпизодом.Лэнгланд-Хассан (глава 3) отвечает утвердительно, утверждая, что внутренняя речь имеет слухово-фонологический компонент (или представляет его). Его аргумент сводится к следующему: (1) внутренняя речь привязана к определенному естественному языку, (2) единственная особенность, которая, вероятно, имеет эпизоды внутренней речи, которая позволит нам быстро и надежно определить, к какому языку они привязаны, — это их слухофонологический компонент (семантика, синтаксис, фонология, графология и артикуляция отбрасываются), и (3) следовательно, внутренняя речь должна иметь слухофонологический компонент.От этого интроспективного аргумента он переходит к важному утверждению, что вся внутренняя речь включает слухово-фонологический компонент, утверждая, что он также присутствует в бессознательной внутренней речи. Статья Лангланд-Хассана — хороший пример эмпирически обоснованного философского аргумента по этой теме.

Сэм Уилкинсон и Чарльз Фернихо (Глава 9) занимают иную позицию в отношении слухофонологической природы внутренней речи. Они утверждают, что внутренняя речь представляет собой как звучание высказывания, так и состояние дел с семантическим содержанием, хотя точность последнего поддается оценке.Слухово-фонологические репрезентации — это случаи «содержания без обязательств» (стр. 256). Они также утверждают, что мы можем быть введены в заблуждение относительно двух конкретных аспектов репрезентации: типа психического состояния, в котором находится человек, участвующего во внутренней речи, и агента эпизода, чей речевой акт является (что приводит к эпизодам АВХ). Даже если эпизоды внутренней речи представляют собой звуки, Уилкинсон и Фернихаф утверждают, что внутренняя речь и внутреннее слух — два разных, но взаимосвязанных явления. Для них внутренняя речь является продуктивным, а не воссоздающим феноменом воображения или внутреннего слушания, даже если внутреннее слушание и внутренняя речь связаны.Херлберт и Хиви также отстаивают четкое различие между этими двумя явлениями.

Кристофер Гаукер (глава 2), напротив, утверждает, что внутренняя речь — это своего рода мысль, которая состоит во внутреннем обозначении слов и предложений естественного языка, и, что особенно важно, слуховой фонологический компонент не является надлежащей частью внутренней речи. а скорее связанный с ним эпизод, благодаря которому мы узнаем внутреннюю речь. Этот взгляд характеризует внутреннюю речь по аналогии с внешней речью, где мы можем различать внешнюю речь как таковую и восприятие или понимание внешней речи.Внутренняя речь сама по себе была бы результатом производственных механизмов, а восприятие внутренней речи было бы связанным, но обособленным феноменом. Что интересно для обсуждения слухово-фонологического компонента, Гева также завершает свой вклад, заявляя, что активация слуховых областей мозга и наличие слуховых восприятий внутренней речи все еще остаются предметом споров.

Один из способов узнать о природе внутренней речи — изучить ее патологии и случаи, когда одна или несколько особенностей процессов функционируют по-разному.Наиболее изученными случаями являются состояния АВГ и заблуждение вставки мыслей. Свини объясняет, что сбои во внутренней речи, связанные с АВХ и вставленными мыслями, как предполагается, влияют на чувство свободы воли, в результате чего внутренняя речь не воспринимается как собственная. Эта модель, утверждает она, по-прежнему ставит открытые вопросы о том, как подход определяет внутреннюю речь по отношению к открытым действиям, таким как движение руки или разговор. Затем она обсуждает различные взгляды на механизмы, которые могут лежать в основе обоих симптомов.Langland-Hassan предлагает новый способ их представления, при котором может быть доступна единая диагностика. Вставленные мысли будут подмножеством АВХ, поскольку пациенту кажется, что сообщения о вставленных мыслях происходят на естественном языке и, таким образом, следуя аргументу Ленгланда-Хассана, можно сказать, что они обладают слухофонологическими свойствами.

Переходя ко второму вопросу, функции внутренней речи, мы снова находим несколько точек зрения. С одной стороны, Каррутерс (глава 1) предполагает, что внутренние речевые функции позволяют мысленно репетировать и оценивать явные речевые действия.По его словам, правильная функция внутренней речи — это сознательное планирование, хотя оно эволюционировало, чтобы играть другие роли. По мнению Уилкинсона и Фернихау, мы говорим сами с собой как способ выразить и поразмыслить над своим собственным мнением, не рискуя выдать эту информацию. Опираясь на эту функцию рефлексии, Ален Морен (глава 11) рассматривает обширный массив эмпирических работ, чтобы показать саморефлексивную роль внутренней речи, понимаемой как вовлечение различных форм того, что он (возможно, слишком) широко называет « самосознанием »: самооценка, формирование Я-концепции, самопознание, самооценка, самооценка, чувство свободы воли, саморегуляция, мысленное путешествие во времени и самоэффективность.Он утверждает, что информация о себе, которую может предоставить внутренняя речь, в основном концептуальна, и поэтому внутренняя речь не является необходимой для достижения более низких, более перцептивных форм самореференциальной деятельности.

Выбирая конкретную функцию отражения, Эдуард Машери (глава 10) утверждает, что внутренняя речь позволяет нам прозрачно знать наши убеждения, в отличие от наших непрозрачных желаний: убеждения прозрачно передаются посредством утверждений (хотя и не всех), в то время как желания не.Слушателю не нужно ничего, кроме речевого акта, чтобы оправдать веру в то, что говорящий верит в то-то и то-то (вот почему они прозрачны). По его словам, внутренняя речь — это форма общения, а убеждения — это социальные психические состояния: они существуют, чтобы передаваться.

Продолжая рассматривать вопрос о функции внутренней речи, Хосе Луис Бермудес (глава 7) отстаивает точку зрения, согласно которой внутренняя речь необходима для намеренного восхождения, то есть для размышления о нашем мышлении. Идея состоит в том, что мы можем думать своими мыслями только тогда, когда они сформулированы лингвистически.Два случая, представленные Бермудесом, — это рефлексивная оценка и мониторинг собственного мышления и чтение мыслей с позиций пропозиционального отношения. Он представляет аргумент из девяти шагов (стр. 202), чтобы защитить свою точку зрения. Затем он отвечает на два основных возражения против этой точки зрения: проблема, заключающаяся в том, что внутренняя речь слишком семантически неопределенна, чтобы представить мысль как объект рефлексивного осознания (Martínez-Manrique and Vicente 2010), и проблематичное значение того, что эта точка зрения несет в себе два разных типы контента (слуховой и пропозициональный) одновременно (Langland-Hassan 2014).Что касается первого, Бермудес предлагает альтернативный способ размышления о семантической неопределенности и лингвистическом понимании (стр. 207-211), а в отношении второго он утверждает, что проблема с двумя представленными содержаниями исчезает, когда кто-то отрицает эту внутреннюю речь, помимо слухово-фонологических свойств, также представляет эти свойства (стр. 213-217).

Бермудес вместе с другими авторами, такими как Кларк (1998) и Принц (2007), были представителями того, что было названо «форматными представлениями», согласно которым надлежащая функция внутренней речи заключается в обеспечении возможности мышления, а другие функции являются производными. из этого.Напротив, виды деятельности (Fernyhough 2009, Martínez-Manrique and Vicente 2015), вдохновленные Выготским, отстаивают позицию, согласно которой внутренняя речь — это деятельность внешней речи, интернализованная, таким образом наследуя основные функции речевых актов: мотивацию, напоминание, помощь в рассуждении и т. Д. К этому относится представление Кейта Фрэнкиша (глава 8), согласно которому, с некоторыми изменениями, формат и вид деятельности совместимы. Он считает, что одна из функций внутренней речи заключается в обеспечении формата (репрезентативной среды) для сознательного мышления, но, как правило, это деятельность, которая имеет много функций, продолжающихся с функциями внешней речи.Внутренняя речь франков сочетается с мышлением Типа 2 — медленной, последовательной, сознательной формой рассуждений, связанной с языком, задуманной как форма намеренного действия — в отличие от мышления Типа 1 — быстрого, бессознательного и автоматического. Он защищает утверждение, что намеренное рассуждение — это циклический процесс, в котором внутренняя речь используется на определенных этапах. Этот процесс представляет собой интернализацию языкового обмена в условиях решения проблем.

Как мы уже видели, повторяющиеся и общие темы, которые обеспечивают разнообразие подходов к одному вопросу, являются одним из самых интересных аспектов книги.Однако, возможно, неизбежно некоторые вопросы рассматриваются только в одной главе или лишь кратко упоминаются в других. Центральная проблема исследования внутренней речи, которую можно было бы включить в отдельную главу, касается методологических вопросов эмпирических исследований. Помимо краткого обсуждения методов, проведенного Херлбуртом и Хиви, мы не находим ничего о полезности и надежности анкет или методов выборки, об их возможностях и ограничениях или о предложениях о том, как интегрировать (если возможно) феноменологические отчеты с косвенными измерениями.Феноменологические отчеты отслеживают субъективные качества внутренней речи, в то время как косвенные измерения, основанные в основном на артикуляционном подавлении или фонологических суждениях, имеют целью показать наличие или отсутствие внутренней речи при реализации когнитивных задач. Общая методологическая дискуссия могла бы обогатить это и без того полное рассмотрение внутренней речи.

Еще один недостающий элемент — это лечение и развитие роли внутренней речи при патологиях, отличных от шизофрении.Помимо специфического дифференциального функционирования внутренней речи при АВХ и вставленных мыслей, том включает только краткие обсуждения роли внутренней речи при афазии (в основном в главе Гевы, стр. 117-119), но не охватывает исследования этой роли. внутренней речи при других языковых нарушениях или в других состояниях, таких как состояния аутистического спектра (ASC). Хотя исследований внутренней речи и аутизма немного, есть несколько исследований, посвященных этой проблеме (см. Williams et al.2016) и могли бы способствовать расширению кругозора внутренней речи и психопатологий.

В целом, сборник успешен в своей попытке предоставить общие общие исследовательские вопросы помимо более или менее отдельных статей по теме, которые можно было найти в литературе до сих пор. Но в качестве первой всеобъемлющей компиляции подходов к внутренней речи понятно, что «еще предстоит проделать работу по выявлению ключевых моментов согласия и разногласий между различными исследовательскими программами» (стр.4), как отмечают редакторы. На мой взгляд, именно этот факт делает книгу интересной и полезной площадкой для дальнейшего обсуждения и развития темы. В целом, книга представляет собой превосходный сборник передовых исследований философии, психологии и нейробиологии внутренней речи, явления, которое является ключом ко многим различным когнитивным процессам. Тщательное изучение этого вопроса окажется полезным для студентов, профессоров, исследователей и всех, кто интересуется природой разума.

СПРАВОЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Баддели, А. Д. (1992). «Рабочая память», Наука, 255 (5044), 556-9.

Баддели, А. Д. (2007). Рабочая память, мысль и действие . Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Кларк, А. (1998). «Волшебные слова: как язык увеличивает человеческие вычисления». В P. Carruthers и J. Boucher (ред.), Язык и мысль: междисциплинарные темы (стр. 162-83). Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Fernyhough, C.(2009). «Диалогическое мышление». В A. Winsler, C. Fernyhough и I. Montero (ред.), Private Speech, Executive Functioning, and the Development of Verbal Self-регуляция , Cambridge: Cambridge University Press, 42-52.

Херлбурт, Р. Т., и Ахтер, С. А. (2006). «Метод описательной выборки опыта», Феноменология и когнитивные науки , 5, 271-301.

Hurlburt, R. T., and Schwitzgebel, E. (2007). Описание внутреннего опыта? Сторонник встречает скептик .Кембридж, Массачусетс: MIT Press.

Лангланд-Хассан, П. (2014). «Внутренняя речь и метапознание: в поисках связи», Mind and Language , 29, 511-33.

Мартинес-Манрике, Ф., и Висенте, А. (2010). «Что за … Роль внутренней речи в сознательном мышлении», Journal of Consciousness Studies , 17, 141-67.

Мартинес-Манрике, Ф. и Висенте, А. (2015). «Активный взгляд на внутреннюю речь», Frontiers in Psychology , 6 (232), 1-13.

Принц, Дж. Дж. (2007). «Все сознание перцептивно». В Б. П. Маклафлине и Дж. Д. Коэне (ред.), Contemporary Debates in Philosophy of Mind , Оксфорд, Великобритания: Blackwell Publishing, 335-57.

Выготский, Л. С. (1987). Мышление и речь . В Собрание сочинений Л. С. Выготского (Т. 1) . Нью-Йорк: Пленум (оригинальная работа опубликована в 1934 г.).

Уильямс, Д.М., Пэн, К., Уоллес, Г.Л. (2016). «Вербальное мышление и внутренняя речь при расстройстве аутистического спектра», Neuropsychol Rev 26: 394-419.

Примеры внутреннего монолога: Скрытые жизни персонажей

Внутренний или внутренний монолог — полезный литературный прием. Диалог раскрывает взаимоотношения персонажей, их совпадающие или конкурирующие цели. Внутренний монолог дает читателям рентгеновское представление о более личных чувствах и дилеммах персонажей. Прочтите примеры внутреннего монолога, иллюстрирующие, как его правильно использовать, а также советы:

Во-первых, что такое «внутренний монолог»?

«Монолог» буквально означает «говорить в одиночестве», если вернуться к корням этого слова.В пьесе, особенно в Шекспире, монолог (например, когда злодей Яго в Отелло излагает свои злые планы зрителям) часто используется для раскрытия тайных мыслей или намерений персонажа. В прозе внутренний монолог чаще используется для раскрытия личных впечатлений, желаний, разочарований или дилемм персонажа.

Как и почему вы можете использовать внутренний монолог?

1. Используйте внутренний монолог, чтобы показать невысказанные мысли персонажей.

Во многих случаях ваш главный герой, если он также является рассказчиком, может просто сказать, что он чувствует в повествовании.Например, «Я испугался, когда подошел к заброшенному зданию». Или, если вы используете ограниченную точку зрения от третьего лица, «Луиза испугалась, когда подошла к зданию». Эти подходы, чтобы показать чувства персонажей, прекрасны. Тем не менее, вы также можете создать непосредственность, захватывающее ощущение состояния персонажа, заставив реальные мысли персонажей вторгаться в сцену.

Вот пример из Cloud Atlas Дэвида Митчелла. Персонаж Луиза Рей, журналист-расследователь, узнала об опасном прикрытии, связанном с окружающей средой.Этот пример происходит, когда ее начальник ругает ее за пропуск встречи:

Грелш смотрит на нее.

«У меня есть зацепка, Дом».
«У тебя есть зацепка».
Я не могу тебя бить, я не могу тебя обмануть, я могу только зацепить твое любопытство. «Я позвонил в участок, где рассматривалось дело Сиксмита».

Здесь мы читаем мысли Луизы о своем боссе, когда она в беде. В монологе обнаруживается:

• Власть Грелша над Луизой как своим сотрудником — это показывает, что Луиза понимает баланс сил в этом разговоре.
• Умение Луизы использовать истории, чтобы выбраться из неприятностей

Внутренний монолог здесь, раскрывая невысказанные мысли Луизы в середине диалога, дополняет ее характер, а также иллюстрирует ее отношения с боссом.

2: Опишите других с точки зрения персонажа, используя внутренний монолог

Когда ваш главный герой — рассказчик от первого лица в вашей истории, он может описывать других персонажей просто в повествовании. Например, ваш персонаж может увидеть хилого на вид мужчину и рассказать: «Он выглядел так, будто ему осталось жить неделя». Но в ограниченном виде от третьего лица небольшой внутренний монолог может быть полезным фильтрующим средством, позволяющим проникнуть в личное сознание персонажа и описать его. свои впечатления.

Возьмите этот пример, также из Cloud Atlas :

Двери лифта закрываются, когда Луиза Рей доходит до них, но невидимый обитатель зажимает их своей тростью. «Спасибо», — говорит Луиза старику. «Рад, что эпоха рыцарства еще не умерла».
Он серьезно кивает в знак признательности.
Черт, , думает Луиза, похоже, ему дали неделю жить.

Почему этот внутренний монолог эффективен? Во-первых, это дает нам четкое представление о голосе Луизы (ее использование проклятого слова «ад», указывающее на ее образ «крутого печенья»).Во-вторых, он лаконично раскрывает ключевую деталь внешности другого персонажа.

Когда вы пишете повествование от третьего лица, вы можете использовать курсив, подобный этому, чтобы глубже проникнуть в сознание персонажа. Это раскроет их впечатления на данный момент. [Чтобы получить конструктивную помощь с POV и повествованием в вашей истории, присоединяйтесь к Now Novel.]

3: Показать личные дилеммы персонажей

Внутренний монолог полезен для демонстрации личных дилемм персонажей, их внутренних конфликтов.Достоевский Преступление и наказание полон хороших примеров, потому что главный герой Родион Раскольников совершает преступление, убивая ростовщика. На протяжении всего романа мы становимся свидетелями тревожного, параноидального состояния души Раскольникова. Достоевский мастерски использует внутренний монолог, чтобы показать сложные страхи и выбор своего персонажа.

В этой сцене Раскольников собирается сбежать после совершения преступления. Обратите внимание на то, что, хотя автор рассказывает отрывок от третьего лица, формулировка создает впечатление, будто мы находимся в уме персонажа:

Но в то же мгновение несколько человек, громко и быстро заговорив, начали шумно подниматься по лестнице […]
В отчаянии он пошел прямо им навстречу, чувствуя «будь, что должно!» Если они остановили его — все потеряно; если пропустят — тоже все потеряно; они будут помнить его […] они были всего лишь бегством от него — и внезапным избавлением! В нескольких шагах от него, справа, была пустая квартира с распахнутой дверью, квартира на втором этаже, где работали маляры и которую, как будто для его пользы, они только что покинули.

Внутренний монолог показывает, как персонаж взвешивает разные исходы — встречать людей на лестнице или нет. Это придает сцене напряжение и непосредственность (ощущение вовлеченности в действие).

Аналогичным образом используйте внутренний монолог, когда это необходимо, чтобы показать своих персонажей на важном перекрестке для принятия решений.

4: Выявить самооценку персонажей

Как мыслящие, вопрошающие существа, мы часто разговариваем с самим собой, размышляя о своих действиях. Например, если бы вы опрокинули и разбили стакан, вы могли бы спросить себя: «Почему ты такой неуклюжий?»

Внутренний монолог в рассказе может быть использован для раскрытия разговора персонажа и его забот.Например, в рассказе, где основной или второстепенной борьбой персонажа является принятие своего тела, может быть сцена, в которой он смотрит в зеркало:

Он повернулся и встал под углом, втягивая живот. Боже , как я попал на этот ?

Или представьте персонажа, готовящегося к собеседованию:

Он приподнял подбородок и немного затянул узел на галстуке. Вот это у вас есть. Он подмигнул. Стой, точно им не подмигивай. Он скривился. Нет, похоже, ты проходишь собеседование, чтобы стать чьим-то чертовым телохранителем.

Эти строки передают, что персонаж нервничает по поводу интервью и стесняется того, как он будет выглядеть визуально.

5: используйте, чтобы показать личные ассоциации персонажа

Люди часто используют «внутренний монолог» для обозначения «потока сознания». Но поток сознания — это особый литературный прием. Мы связываем его с модернистскими авторами, такими как Вирджиния Вульф и Джеймс Джойс.

Возьмем, к примеру, этот отрывок внутреннего монолога в романе Вульфа К маяку :

Но что я сделал со своей жизнью? — подумала миссис Рамзи, заняв свое место во главе стола и глядя на все тарелки, образующие на нем белые круги. «Уильям, сядь рядом со мной», — сказала она. «Лили, — устало сказала она, — вон там». У них было это — Пол Рэйли и Минта Дойл — она, только это — бесконечно длинный стол, тарелки и ножи […] А пока она пассивно ждала, чтобы кто-нибудь ответь ей, чтобы что-нибудь случилось.«Но это не так, — подумала она, разливая суп, — говорит тот.

Из внутреннего монолога Рамзи ясно, что она испытывает смешанные чувства по поводу того, что ее жизнь ограничена обслуживанием обедов и приемом гостей. В этом монологе говорится, что Рамзи связывает домашнюю жизнь с недостатком («она, только это — бесконечно длинный стол»).

Использование Вульфом потока сознания — и, соответственно, внутреннего монолога — эффективно, потому что мы видим сложную психологию персонажей.Также обратите внимание, как Woolf:

• • Сочетает внутренний монолог с диалогом и описательными деталями. : Мы видим «белые круги», образующиеся на пластинах; люди, сидящие за столом
  • Закрепляет внутренний монолог в трехмерном действии : Мы читаем мысли Рамзи, когда она занимает свое место во главе стола и обслуживает всех.

Если вы используете поток сознания, чтобы раскрыть личные желания или разочарования персонажа, не забудьте совместить его с действием и сеттингом.Это обеспечивает баланс между скрытой внутренней жизнью персонажей и материальным миром вокруг них, а также причиной и следствием их слов и поступков.

Написание интересного внутреннего монолога поможет придать персонажам глубину и интригу. Когда вы станете участником программы Now Novel, получите «Как писать настоящих персонажей: создание персонажей своей истории» для упражнений по написанию персонажей, советов и контрольных списков, а также эксклюзивного видеоконтента.

Перейти к основному содержанию Поиск

Поиск

• Где угодно

Быстрый поиск где угодно

Поиск Поиск

Расширенный поиск

• Войти | регистр

Пропустить основную навигацию Закрыть меню ящика Открыть меню ящика Домой

• Подписка / продление
  • Учреждения
  • Индивидуальные подписки
  • Индивидуальные продления
• Библиотекари
  • Тарифы, заказы и полные платежи Пакет для Чикаго
  • Полный цикл и охват содержимого
  • Файлы KBART и RSS-каналы
  • Разрешения и перепечатка
  • Инициатива развивающихся стран Чикаго
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы библиотекарей
• Агенты
  • Тарифы, заказы, и платежи
  • Полный пакет Chicago
  • Полный охват и содержание
  • Даты отправки и претензии
  • Часто задаваемые вопросы агента
• Партнеры по издательству
  • О нас
  • Публикуйте у нас
  • Недавно приобретенные журналы
  • Издательская номинация tners
• Новости прессы
  • Подпишитесь на уведомления eTOC
  • Пресс-релизы
  • Медиа

• Книги издательства Чикагского университета
• Распределительный центр в Чикаго
• Чикагский университет

• Положения и условия
• Заявление о публикационной этике
• Уведомление о конфиденциальности
• Доступность Chicago Journals
• Доступность университета

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

• Свяжитесь с нами
• Медиа и рекламные запросы
• Открытый доступ в Чикаго

• Следуйте за нами на facebook
• Следуйте за нами в Twitter

Внутренняя речь — L2: Обдумывание слов на втором языке (лингвистика образования, 6): Герреро, Мария К.M. de: 9780387245775: Amazon.com: Books

Из обзоров:

«Inner Speech-L2» — это исчерпывающий, хорошо написанный и глубокий анализ сложной темы внутренней речи и ее актуальности для области овладения вторым языком (SLA)… De Guerrero имеет предоставил области солидную и богатую монографию по внутренней речи.Любой исследователь, интересующийся проблемой мышления в L2 и сложностями темы языка для мышления и языка мысли, должен прочитать ее.»(Eduardo Negueruela, Modern Language Journal, Vol. 91 (4), 2007)

» Книга выявляет особенности внутренней речи второго языка (L2) и анализирует процессы, которые запускают ее развитие. … Книга адресована ученым, проявляющим особый интерес к применению социокультурной теории, исследователям, преподавателям и студентам в области изучения L2 и иностранного языка (FL), прикладной лингвистики, языка и познания, а также психолингвистики. Это также может быть полезным справочником для тех, кто заинтересован в понимании роли внутренней речи в посредничестве языка и мышления.»(Анна Франка Пластина, Список лингвистов, февраль 2008 г.)

Цель этой книги — изучить «внутреннюю речь» и ее связь с изучением второго языка (L2). Внутренняя речь, или безмолвная самостоятельная речь, позволяет способности «думать» словами и является основным инструментом вербального мышления. Внутренняя речь берет свое начало в социальном дискурсе первого языка (L1) и развивается в детстве в процессе интернализации. В этой книге постулируется, что при определенных условиях обучения L2 возможно развитие внутренней речи L2 в результате интериоризации социальной речи L2.Внутренняя речь довольно подробно исследована с точки зрения L1. Однако сфера освоения L2 медленно осознавала важность внутренней речи при изучении другого языка. Хотя в течение последнего десятилетия были предприняты некоторые заметные усилия по исследованию темы с точки зрения L2, эти усилия остались в форме отдельных статей и коротких разделов в больших объемах. В этой книге содержится обзор существующей литературы по внутренней речи L1-L2 в попытке предложить связное и исчерпывающее описание этого феномена.Книга опирается в основном на социокультурную теорию Выготского для понимания природы внутренней речи L2 и процессов, которые ее порождают и характеризуют ее развитие. Также рассматриваются педагогические последствия признания решающей роли внутренней речи в обучении L2.

Внутренняя речь — L2 включает обсуждение исторических и теоретических основ концепции внутренней речи; обзор исследований внутренней речи L1 и L2 и методологии ее исследования; интерпретирующее объяснение происхождения, природы и развития внутренней речи L2 с точки зрения социокультурной теории; и различные педагогические выводы и предложения для дальнейших исследований.

Об авторе

Мария К. М. де Герреро имеет обширный профессиональный опыт в области преподавания и изучения второго языка. Она преподавала английский язык как иностранный / английский как иностранный более тридцати лет в Аргентине и Пуэрто-Рико и предлагает курсы психолингвистики и методов исследования для выпускников. Она работает на факультете английского языка Межамериканского университета Пуэрто-Рико, кампус Метрополитен. Она публиковала статьи в The Modern Language Journal, Applied Linguistics, Language Teaching Research, TESOL Quarterly, Issues in Applied Linguistics, Международном журнале прикладной лингвистики, Journal of Second Language Writing, Foreign Language Annals, а также в отредактированных томах Vygotskyan Approaches. к изучению второго языка (Ablex) и прикладной лингвистике и педагогическому образованию (Springer).

Кэрил Эмерсон, Внешнее слово и внутренняя речь: Бахтин, Выготский и интернализация языка

И Бахтин, и Выготский, как мы видели, прямо или косвенно ответили на вызов Фрейда. Оба пытались объяснить свои данные, не прибегая к постулированию бессознательного во фрейдистском смысле. В качестве контраста здесь поучительно вспомнить Жака Лакана, который, среди прочих, получил пользу от «семиотической интерпретации» Фрейда Бахтина.Случай Лакана интригует, поскольку он сохраняет бессознательное, в то же время подвергая фрейдистский психоанализ строгой критике в духе Бахтина. Заостряя внимание на диалогическом слове, он поощряет перечитывание Фрейда, в котором решающее значение имеет социальный элемент. Когда Лакан открывает свое эссе «Пустое слово и полное слово»: «Независимо от того, видит ли он себя инструментом исцеления, формирования или глубокого исследования, у психоанализа есть только один посредник: Слово пациента…».И каждое слово требует ответа. Я покажу, что нет слова без ответа, даже если оно встречает не более чем тишину, при условии, что у него есть одитор: в этом суть его функции в психоанализе18. как инструмент не только во внешнем мире, но и в автономном внутреннем мире. Казалось бы, возникает переосмысление роли диалога в болезненном процессе взросления ребенка. Для Выготского осознание ребенком своей отделенности от общества не является кризисом; в конце концов, его окружение обеспечивает как форму, так и содержание его личности.С самого начала диалог укрепляет понимание ребенком реальности, о чем свидетельствует преимущественно социальная и экстравертная природа его самой ранней эгоцентрической речи. Для Лакана, напротив, диалог, кажется, функционирует как отчуждающий опыт, стадия стадии развития ребенка. Бессознательное становится средоточием всех тех проблем, которые Бахтин экстернализовал: происхождения личности, возможностей самовыражения. Оппозиция je-moi в зеркале порождает перманентное для «локуса», где есть «je-moi», говорящий так же хорошо, как и «говорящий».»19 И, следовательно, Слово приобретает совершенно иную окраску: это уже не просто идеологический знак, но мощный инструмент для подавления знания об этой пропасти, лице в зеркале, Другом. Знаменитая инверсия алгоритма Соссюра Лаканом, в которой граница между означающим и означаемым представляет вытеснение, создала для языка новую мощную, но зловещую роль. Ребенок освобождается от своего отчуждающего образа только через открытие себя как Субъекта, что происходит с языком; но этот язык неизбежно придет к нему от Другого.Таким образом, речь основана на идее отсутствия, а диалог — на идее различия. 17. См. Иванов, «Значение идей М. М. Бахтина», с. 314,18. Жак Лакан, «Пустое слово и полное слово», в книге «Речь и язык в психоанализе», под ред. и пер. Энтони Уилден, стр. 9.19. Лакан, из «La Chose freudienne», цитируемого у Уилдена, «Лакан и дискурс другого», в книге «Речь и язык в психоанализе», с. 266. Кэрил Эмерсон, доцент кафедры русской литературы Корнельского университета, перевела «Диалогическое воображение», «Проблемы поэтики» Достоевского.Сейчас она работает над исследованием Бориса Годунова по истории русской культуры.

Активность, агентурность и патология внутренней речи

Страница из

НАПЕЧАТАНО ИЗ ОНЛАЙН-СТИПЕНДИИ ОКСФОРДА (oxford.universitypressscholarship.com). (c) Авторские права Oxford University Press, 2021. Все права защищены. Отдельный пользователь может распечатать одну главу монографии в формате PDF в OSO для личного использования. дата: 04 апреля 2021 г.

Глава:

(стр.299) 12 Активность, агентность и патология внутренней речи

Источник:

Внутренняя речь

Автор (ы):

Лорен Свини

Издатель:

Oxford University Press

DOI: 10.1093 / oso / 9780198796640.003.0013

За последние тридцать лет гипотеза компаратора стала заметным объяснением патологии внутренней речи. В этой главе обсуждается ряд когнитивных представлений, в целом выведенных из этого подхода, подчеркивая существование в литературе двух важных различных понятий внутренней речи; один как предсказание в отсутствие сенсорной информации, другой как действие с сенсорными последствиями, которые сами предсказываются. В более ранних рамках, в которых внутренняя речь описывается в контексте классических моделей управления моторикой, я утверждаю, что эти два понятия могут быть совместимы, обеспечивая два пути к патологии внутренней речи.