Эмпирика это в психологии: Эмпирики — это… Что такое Эмпирики?

Горизонты современной эмпирической психологии Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Психология. Журнал Высшей школы экономики, 2008. Т. 5, № 3. С. 3-30.

Философско-методологические проблемы

ГОРИЗОНТЫ СОВРЕМЕННОЙ ЭМПИРИЧЕСКОЙ

ПСИХОЛОГИИ

Л.Я. ДОРФМАН

Дорфман Леонид Яковлевич — заведующий кафедрой психологии и педагогики Пермского государственного института искусства и культуры, доктор психологических наук, профессор. Автор более 300 трудов (в том числе 6 монографий и 13 глав в монографиях, редактор и соредактор 15 сборников научных трудов) в области теоретической и эмпирической психологии, психологии индивидуальности, стилей активности, эмоций, креативности, искусства и литературы. Лауреат премии имени В.С. Мерлина I степени Пермской области, лауреат конкурса «Лучшая научная книга 2005 года» среди преподавателей высших учебных заведений. Контакты: [email protected]

Резюме

Современная эмпирическая психология — это чувственный опыт и разум за рамками чувственного опыта; новые отношения между эмпиризмом и рационализмом, восприятием и пониманием, эмпирическими и теоретическими исследованиями. В статье предпринята попытка показать и осмыслить в первом приближении достижения эмпирической психологии, обозначить роль и место в ней мышления (теории) в методологическом аспекте. Эмпирическая психология подвергается анализу в оппозиции к априорной психологии и в контексте различения эмпирических и априорных наук. Показана возможность и необходимость выделения эмпирической психологии в самостоятельную область.

Ключевые слова: эмпирическая психология, эмпиризм, эмпирическая теория,

априорная теория, реализм

В сторону реальности или мышления? (Вместо введения)

В 1927 г. Л.С. Выготский завершил работу над рукописью об исто-

рическом смысле психологического кризиса, эта работа в те годы не была опубликована. В этом труде Л.С. Выготский (Выготский, 1982) сосредоточился, прежде всего, на двух моментах.

Во-первых, он поставил проблему уровней методологического анализа и определял в психологии (а) ее теоретико-эмпирический состав, т. е. материал концепций и фактов, из которых она строится, и (б) способ организации и разработки психологической науки, систему ее категорий и принципов, организующих производство знаний, т. е. методологию научного познания в психологии (см. также: Ярошевский, 1994). Во-вторых, методологически и теоретически расчищая поле для новой марксистской психологии, Л.С. Выготский подверг разгромной критике психологические школы, которые хоть какой-то стороной имели отношение к идеализму. Досталось и психологическим школам, которые развивали материалистическую традицию, как не совсем пригодным для строительства новой марксистской психологии.

Эмпирическая психология была в фокусе внимания Л.С. Выготского при анализе как первой, так и второй проблемы. В целом его отношение к эмпирической психологии было противоречивым и непоследовательным. В контексте постановки и разработки первой проблемы идея опоры на эмпирическую психологию была отвергнута, поскольку последняя считалась непригодной решать собственно методологические проблемы. Вместе с тем был сформулирован принцип практики и на его основе определено фундаментальное значение психотехники. Психотехника признавалась эмпирической наукой в полном и положительном смысле этого слова. В контексте постановки и разработки второй проблемы утверждалось, что эмпиризм по неко-

торым причинам раздвоился на идеалистическую и материалистическую психологии. Эмпиризм в составе материалистической (естественнонаучной) психологии принимался. В своей основе эмпирическая психология рассматривалась все же как идеалистическая, ее следовало отвергнуть.

Двумя годами ранее в предисловии к книге А.Ф. Лазурского «Психология общая и экспериментальная» Л.С. Выготский (Выготский, 1925) отмечал, что основные положения эмпирической психологии пропитаны наследием метафизической психологии, тесно связаны с философским идеализмом, проникнуты субъективизмом, поэтому эмпирическая психология не может служить хорошей и удобной почвой для создания единой научной системы психологии как естественной науки. Но Л.С. Выготский писал и о том, что нужно реализовать и перевести в новую (марксистскую) науку преимущества объективных наблюдений, точных экспериментов, которые накоплены в вековой работе эмпирической психологии.

В первой трети ХХ в. эмпирической психологией интересовались и занимались идеалисты А.И. Введенский, Г.И. Челпанов и его ученик Г.Г. Шпет, ориентированный на феноменологию Э. Гуссерля, материалисты В.М. Бехтерев, А.Ф. Лазур-ский и мн. др. На Первый Всероссийский психоневрологический съезд (1923) Г. И. Челпанов представил доклад «О предпосылках современной эмпирической психологии» (см.: Бог-данчиков, 1996). Для учебных курсов другой психологии, кроме эмпирической, просто не существовало (Выготский, 1925).

Вместе с тем, когда марксизм стал доктриной советской психологии (см.: Ярошевский, 1994), подобно педологии и психотехнике, ликвидированным во второй половине 1930-х гг., понятие эмпирической психологии исчезло на многие годы из научного аппарата отечественной науки. Марксистская философия и советская идеология парализовали эмпирическую психологию прежде всего методологически и теоретически. Собственно же эмпирические исследования проводились, методы наблюдения, эксперимента, измерений применялись, но в контексте развития отечественной психологической наукой идей исключительно марксистской философии (напр., принципов объективности, единства сознания и деятельности, анализа продуктов деятельности). Целая плеяда выдающихся советских психологов проводила эмпирические исследования: Л.

С. Выготский, А.Р. Лу-рия, А.Н. Леонтьев, А.В. Запорожец, П.И. Зинченко, В.П. Зинченко, Д.Б. Эльконин, Б.М. Теплов, В.Д. Не-былицын, Б.Г. Ананьев, Б.Ф. Ломов, В.С. Мерлин, Я.А. Пономарев, Э.А. Го-лубева, В.М. Русалов и мн. др. Тем не менее эпистемологические основания эмпирической психологии не вписывались в логику диалектического материализма, а методологические уступки в пользу западной эмпирической психологии не допускались. Ее достижения и успехи замалчивались, а то и грубо искажались. К примеру, суть эмпирической психологии не сводилась к интроспекции, как утверждал Л.С. Выготский (Выготский, 1982).

Прошло чуть более 80 лет с тех пор, как Л.С. Выготский завершил

работу над своей рукописью об историческом смысле психологического кризиса (1927). Изменилась Россия, изменились люди, психологи подвергают осмыслению свое прошлое, актуальные задачи и проблемы в ситуации построения гражданского общества и рыночной экономики. В последние годы отдельные авторы вновь стали употреблять понятие эмпирической психологии (напр.: Аллахвердов, 2005; Дорфман, 2003, 2005; Кочубей, 1989). Вместе с тем не совсем понятно, какова роль и какое место эмпирическая психология занимает и может занять в системе современного отечественного психологического знания. Отечественные психологи предпочитают вести речь скорее об эмпирических методах, относя их вместе с теоретическими к области основных общенаучных исследовательских методов (см., напр.: Дружинин, 2008), или об экспериментальной психологии в значении по преимуществу экспериментального метода (Корнилова, 2005, 2006). Не останавливаясь на том, как соотносятся понятия «эмпирические» и «экспериментальные» методы (они не тождественны), отмечу, что проблема природы эмпирической психологии и ее места в системе психологического знания перекрывает вопрос эмпирических (в том числе экспериментальных) методов. Осмыслить эту проблему можно не с применением эмпирических методов, а на другом уровне анализа — на уровне историко-философского и методологического контекста.

Фундаментальные вопросы не борьбы между материализмом и идеализмом (внутренняя проблема метафизики), а собственно научного

познания — реальности, объективности, истины, понимания — выходят в таком контексте на передний план. Очищенный от классового подхода и идеологических пристрастий, эпистемологический анализ оснований и природы эмпирической психологии позволяет непредвзято и без лишних эмоций оценить ее ресурс и потенциал.

Несколько лет назад на страницах журнала «Психология. Журнал Высшей школы экономики» (2005, Т. 2, № 1) по инициативе В.М. Аллахвер-дова была предпринята одна из первых в новейшее время более или менее внятных попыток подвергнуть публичной развернутой методологической и теоретической рефлексии потенциал эмпирической психологии (Аллахвердов, 2005). Однако методологические и теоретические вопросы, относящиеся к эмпирической эпистемологии, остаются все же наиболее злободневными и наименее разработанными в отечественной научной (академической) психологии.

Проблема

В таком контексте одним из фундаментальных становится вопрос об эмпирической психологии скорее как пути познания в методологическом плане, чем методе, методике или техническом приеме исследования. На уровне методологического анализа фундаментальным является вопрос о том, как соотносятся современные эмпирическая и теоретическая психологии.

Понятие теоретической психологии имеет разные значения. Она имеет собственные предмет и логику

развития безотносительно к эмпирической психологии (см., напр.: Выготский, 1982; Корнилова, Смирнов, 2008; Петровский, Ярошевский, 2003; статьи в журнале «Методология и история психологии»). Но в русле эмпирической психологии тоже создаются теории. Они иного (менее крупного) масштаба в сравнении с понятиями и категориями собственно теоретической психологии и, в отличие от нее, обязательно увязываются с эмпирическими данными. Последние поддерживают (верифицируют, фальсифицируют и т. д.) исследовательские гипотезы, но также способствуют выдвижению новых предсказаний, указывают на новые направления развития теорий, как, впрочем, и их тупиковые повороты. Очевидно, подобно тому как собственно теоретическая психология не сводится к эмпирической, эмпирическая психология (включая создаваемые ею теории) не сводится к собственно теоретической. Т.В. Корнилова и С.Д. Смирнов отмечают, что «в современной научной (академической) психологии не говорят отдельно о теоретической и эмпирической ее ветвях, а сопоставляют разные методы эмпирической проверки теоретических гипотез» (Корнилова, Смирнов, 2008, с. 86). Такой взгляд на суть дела не бесспорен. Научная (академическая) психология включает эмпирическую психологию, хотя не сводится только к ней (см., напр.: Ardila, 2007; Miller, 2004). С другой стороны, теории создаются внутри эмпирической психологии и вне ее, в априорной психологии. При этом эмпирические и априорные теории имеют разный эпистемологический статус (о различиях между эмпи-

рическими и априорными теориями см. раздел данной статьи «Априорные и эмпирические теории»).

Порой водораздел между эмпирической и теоретической психоло-гиями проводят по линии различий чувственного и рационального познания (Васильев, 2000, 2003). Это не совсем верно, поскольку современная эмпирическая психология применяет как чувственное, так и рациональное познание.

Традиционный (ортодоксальный) взгляд на эмпирическую психологию связывает ее с эмпиризмом в том его виде, в котором он противопоставляется разуму и теориям. В «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля термин «эмпиризм» переводится с греческого как «слепой опыт без разумного применения теории и вообще науки». Эмпиризм основан на одном опыте, не на учении. В таком значении эмпиризм противоположен теории. Эмпирик следует одному опыту, практике, отвергая рассуждение и науку. В Большой советской энциклопедии эмпирическая психология сводится к эмпиризму в его ранних формах: психология, основанная на опыте и противопоставляемая рациональной психологии, основанной на умозрении. В словаре по общей психологии М.Г. Ярошев-ский (Ярошевский, 2005) определяет эмпирическую психологию как особую дисциплину, описывающую и изучающую конкретные явления психической жизни в отличие от рациональной психологии, выводящей явления из природы и сущности психики. Действительно, был такой период в истории эмпирической психологии. Но времена «разумной

перекомпоновки» материала, который дан только в опыте, давно канули в историю. Даже О. Конт (Comte, 1855), основатель позитивизма, отвергал любой эмпиризм, если он описывал науку только как аккумуляцию «голых фактов».

Современная эмпирическая психология — это чувственный опыт и разум за рамками чувственного опыта; другие, чем прежде, отношения между эмпиризмом и рационализмом, восприятием и пониманием, эмпирическими и теоретическими исследованиями, ориентация на разработку и обоснование гипотез. Вместе с тем вопрос истинности или ложности научных утверждений решается через наблюдение и эксперимент, а не путем логической связности рассуждений (см. , напр.: Ardila, 2007).

В настоящей статье предпринята попытка показать и осмыслить в первом приближении достижения эмпирической психологии, обозначить роль и место в ней мышления (теории) в методологическом аспекте. В эмпирической психологии выделяются номотетическая (количественная) и идиографическая (качественная) ветви. Они опираются на разные философские традиции. Речь будет идти об эмпирической количественной психологии.

Априоризм и апостериоризм (эмпиризм)

Насколько правомерно ставить вопрос об эмпирической психологии как самостоятельной области познания и знания? Основания для этого можно обнаружить в том, что эмпирическая психология имеет свою

историю и собственный путь развития. Другим основанием могут служить многовековые оппозиции эмпирического и априорного знания в контексте философской эпистемологии. Еще одно основание можно усмотреть в устойчивой традиции различения эмпирических и априорных наук. По всем этим основаниям в отечественной психологической науке можно обозначить возможность и необходимость выделения в самостоятельную область исследования эмпирической психологии и показать ее оппозицию к априорной психологии.

Априорное и апостериорное (эмпирическое) знание

Априорным является знание, предшествующее опыту и независимое от него. Априорные понятия, по И. Канту (Кант, 1781/2006), не могут быть доказаны или опровергнуты опытом, они условны и относительны, и тем не менее они рассматриваются как истинные. Апостериорным является знание, которое выводится из опыта или основано на нем. Априорные истины необходимы, апостериорные истины возможны и допускают исключения. Несколько огрубляя, можно сказать, что апостериорное знание — эмпирично, априорное знание — неэмпирично, или антиэмпирично.

Априорное знание

Проводниками априорного знания являются метафизика (учение о сверхчувственных основах и принципах бытия, предельной реальности, сущностях и первых принципах, универсалиях), рационализм (разум

является главным источником знания о мире), иррационализм (выход за границы разума в поисках критериев познания в область инстинктов, чувств, воли, подсознания, биологии), эссенциализм (постижение абсолютной истины через определение сущностных свойств объектов), другие философские учения.

Априорные учения (скажем, рационализм, который также обозначают как интеллектуализм или априоризм) рассматривают разум как главный источник и способ проверки знания о реальности. Разум представляется как способность схватывать истины о реальности непосредственно. Реальность мыслится как рационально упорядоченное целое, части которого связаны логической необходимостью; потому она постигаема и доступна для понимания. Разум толкуется как способность постигать истины безотносительно к чувственному опыту — в плане определенности знаний, в плане их всеобщности. По Платону, чувственная реальность — это нечто, мешающее постижению чистым и ясным умом (освобожденным от его чувственной основы) сущности.

Разумом постигаются объекты, которые находятся за границами чувственного опыта, — универсалии и их отношения. Универсалии представляют собой абстракции, которые могут проявляться различным образом: цифра три или особенности, общие для любых треугольников. Хотя ни то, ни другое невозможно видеть, слышать или чувствовать, человек может отчетливо мыслить о них и об их отношениях. Этот вид знания, который включает прежде всего логику и математику (как и

фрагментарные инсайты в других сферах), представляет собой наиболее важное и определенное знание, которое разум может достичь. Априорное знание является необходимым (его нельзя получить иным, не априорным, образом), универсальным (оно не принимает никаких исключений), определенным (2 + 2 = 4 и не может быть равным другому числу, например, 5). Между тем ни необходимость, ни универсальность, ни определенность знания невозможно получить через чувственный опыт. То, что ворона — черная, можно воспринимать, но невозможно воспринимать то, что ворона должна быть черной или что все вороны всегда и везде будут черными. Восприятие не обеспечивает постижение такого рода истин.

Априоризм утверждает фундаментальную роль абстрактных, теоретических рассуждений как источников надежных мнений. Существуют понятия, которые не производны от особенностей опыта и не связаны с ним, такие как «причина» или «идеальный круг». Необходимость априорных понятий подтверждается не фактами, а мышлением и логикой, основанными на посылке о том, что все должно быть разумно обосновано. Источниками такого рода мнений могут служить интеллектуальная интуиция, прямое постижение сути вещей, самоочевидные истины или какие-либо идеи, выводимые из метафизических понятий в результате дедуктивных рассуждений.

Априорное знание выводится из неких общих положений, далее используют логическую дедукцию и показывают, что следует из этих положений, если они действительно

истинные. Если базовые положения истинны, значит, их следствия не могут быть ложными, т. е. тоже являются истинными. Как отмечает И. Лакатос (Лакатос, 1970/1995), чисто логическая дедукция позволяет совершать перенос истинности, выводя одни высказывания из других, но не обосновывать и не устанавливать истинность исходных посылок (базовых положений). Последние остаются гипотетическими, их истинность продолжает нуждаться в доказательствах. Часто истинность исходных посылок обосновывается или устанавливается не логическим, а внелогическим образом, — через откровение, прямое постижение самоочевидной истины, интеллектуальную интуицию, инсайт. В дедуктивном рассуждении истинность посылок переносится на истинность вывода. Отсюда не следует отнюдь, что истинность дедуктивного вывода обратно переносится на истинность исходных посылок. Дедукция не является очевидным и важным условием постановки проблемы истинности исходных посылок.

Проблема априорного знания кроется не в истинности следствий, а в том, являются ли необходимо истинными сами исходные (базовые) положения (см. : «Metaphysics» и «Rationalism» в Британской энциклопедии online).

Апостериорное (эмпирическое) знание

Апостериорное знание является эмпирическим в смысле его опытного основания. С.Л. Рубинштейн (Рубинштейн, 2003) писал, что отправной пункт открытия бытия, реального существования мира — в чувственности, практике человека,

а не в его мышлении (мышление про-изводно). Базовое положение современного эмпиризма в философии состоит в том, что человек обращается к миру, который окружает его, который вне его, в том числе к другим людям, их психике, сознанию, поведению. Органы чувств — это канал, путь и способ проникновения в этот мир, источник человеческого опыта. Хотя ощущения и восприятие могут быть иллюзорными и обманчивыми, с помощью специальных процедур (например, контроль наблюдения — см.: Тои1шш, Leary, 1992) информация о мире, поступающая через органы чувств, объективируется.

Органы чувств — не единственный проводник эмпирического (внешнего) опыта. Эмпирическими признаются также «внутренние чувства», внутренний опыт — осознание (посредством интроспекции или рефлексии) ментальных состояний, таких как чувство боли или страха. Вопрос же о том, как далеко можно продвигаться, развивая представления о внутреннем опыте как эмпирическом (например, о моральном, эстетическом, религиозном опыте), остается дискуссионным. Другая сторона медали заключается в том, что опыт (внешний и внутренний) представляет собой сырую массу неупорядоченных и случайных впечатлений; сами по себе они вряд ли имеют какое-либо собственно научное значение. В ходе эмпирического познания, однако, массив сенсорных данных упорядочивается и систематизируется в специально организованных и структурированных наблюдениях, свидетельствах, экспериментах. В этом проявляются отличия научного познания от обыденного, тесная связь опыта и

мышления внутри самого научного познания.

Положение об опыте как источнике познания не означает сведение познания только к опыту. Научное познание — это единство опыта и мышления, наблюдений, фактов, закономерностей и теорий. Вопрос о том, как соотносятся опыт и теории, имеет несколько разных решений. Одни авторы утверждают, что выдвижение новых идей, обобщения, законы и теории основаны на фактах. Отсюда особое внимание к индуктивному пути научного познания. Другие авторы настаивают на том, что роль опыта сводится к поддержке или опровержению теорий. По соответствию фактам судят о состоятельности теорий. Отсюда особое внимание к дедуктивному пути научного познания.

Эмпиризм производит знание, которое противостоит, с одной стороны, неподтвержденным мнениям, а с другой — неподтвержденным метафизическим теориям. Главное назначение упорядоченного и систематизированного опыта в том и состоит, чтобы прямо или косвенно поддерживать или опровергать как мнения, так и научные теории (см. : «Empiricism» в Британской энциклопедии online) с помощью эмпирических процедур наблюдения или эксперимента, служить внешним и объективным (эмпирическим) свидетельством состоятельности или несостоятельности теоретических идей (Kimble, 1989).

Краткая предыстория эмпиризма

и эмпирической психологии

Соперничество между эмпирической и априорной психологией

имеет давнюю историю. Не вдаваясь в этот вопрос детально, отмечу, что впервые термин «эмпирическая психология» появляется в метафизике (философской психологии) XVIII в. Он был введен учеником Христиана Вольфа (1679-1754) Л.Ф. Тюмми-гом (1697-1728) и взят на вооружение учителем. Иммануил Кант (1724-1804) также употреблял термин «эмпирическая психология». Начиная с трудов Х. Вольфа «Эмпирическая психология» (1732/1736) и «Рациональная психология» (1734/1740) определяются как две науки о душе. Эмпирическая психология представляет собой опытную науку, дающую знание того, что происходит в человеческой душе. Рациональная психология априорно развивает из метафизики то, что возможно благодаря человеческой душе. Расхождения между эмпирической и рациональной психологиями произ-водны от различий чувственного и рационального познания. Душу можно исследовать как с помощью опыта (индуктивно), так и с помощью разума (дедуктивно). Душа может рассматриваться как со стороны ее внешних свойств, так и со стороны ее сущности. Проникновение в сущность души обеспечивает разум, душа как явление познается благодаря опыту. Тематически и содержательно рациональная и эмпирическая психологии у Х. Вольфа во многом совпадают. Рациональная психология пользуется материалом, полученным в эмпирической психологии; то, что априорно развивает рациональная психология, проверяется и подтверждается эмпирической психологией (подробнее см.: Васильев, 2000, 2003; Корнилова, Смирнов, 2008).

Эмпиризм

Между тем исторические предпосылки эмпирической психологии связаны по преимуществу с философским эмпиризмом и восходят не к XVIII в. , а к философии античности. Почву для эмпиризма подготовили рационалисты Платон и — в меньшей степени — Аристотель. В Средние века ряд философов отвергали внутреннее происхождение идей. Стандартной была формулировка: нет ничего в разуме, что прежде не было представлено в органах чувств. В XIV в. номиналист Уильям Окхам (1285-1347/1349) утверждал, что источником знаний являются органы чувств. Признавалось и «абстрагирующее» знание («abstractive knowledge») — гипотетическое и не подразумевающее ничего из того, что существует. В Новой философии Френсис Бэкон (1561-1626) признавал априорное знание. Но он отдавал преимущество эмпирическому знанию; эмпирические данные, основанные на восприятии и наблюдении, подлежали затем систематическому упорядочиванию. Джон Локк (1632-1704), британский философ раннего Просвещения, утверждал роль органов чувств и интроспекции (рефлексии) в происхождении знания. Априорный статус признавался лишь для отдельных видов знания, например, для математики и морали. Эмпирические идеи Дж. Локка развивали его соотечественники Джордж Беркли (1685-1753) и Давид Юм (1711-1776). Дж. Беркли, к примеру, рассматривал органы чувств важными не потому, что они открывают окно во внешний мир, а потому, что они представляют собой единственный

канал прямой репрезентации реальности (см.: «Empiricism» в Британской энциклопедии online).

Утверждая фундаментальную роль опыта в процессе познания, эмпиристы создали оппозицию по отношению к утверждению роли авторитетов, интуиции, воображаемых догадок, абстрактных, теоретических или систематических рассуждений как внушающих доверие источников надежных знаний о мире. Наиболее фундаментальным и влиятельным оппонентом эмпиризма был рационализм (обозначается также как интеллектуализм или априоризм).

Рационализм

Рационализм рассматривает разум как главный источник и критерий познания. Реальность мыслится как устроенная строго логически. Поэтому ее истины постигаются разумом непосредственно. Некоторые рациональные принципы, особенно в логике и математике и даже в этике и метафизике, настолько очевидны, что невозможно отрицать их, не создавая противоречий. Рационалистическая теория познания исходит из того, что понимание носит априорный характер и может возникать благодаря интеллектуальной интуиции, непосредственному постижению самоочевидных истин или чисто дедуктивным рассуждениям. Источники верификации понимания находятся в мышлении и логике. Разум способен постигать достоверные и всеобщие истины без обращения к чувственному опыту. Рационалисты отвергают эмпиризм, эзотерическое знание, иррационализм.

Предпосылки рациональной (априорной) психологии связаны по

преимуществу с философским рационализмом и восходят не к XVIII в., а опять-таки к философии античности. Считается, что Пифагор был первым западным философом, выдвинувшим мысль о рационализме. Пифагор считал, что предельная реальность устроена гармонично; люди отображают ее с помощью математики. Отсюда его лозунг: все есть число. Рациональные идеи как более глубокие и существенные в сравнении с восприятием трактовал также Платон. Он настолько восхищался строгостью и точностью геометрии, что на дверях его академии была запечатлена надпись: «Пусть никто, не знакомый с геометрией, не войдет сюда». Знаменитые «Идеи» Платона адресовались разуму, а не ощущениям и восприятию. Человек имеет только «мнения» о существующих, изменяющихся, поддающихся восприятию вещах в пространстве и времени. Только «знание» носит вневременной характер и обладает необходимыми истинами. Объекты «знания» представляют собой неизменяющиеся и не поддающиеся восприятию формы или универсалии. Они относятся к истинной реальности, характеризуются идеальностью и внечувственностью. Идеи более реальны, чем вещи, данные человеку через его органы чувств. Главный вклад Аристотеля в рационализм заключался в его силлогистической логике, которая давала указание на то, как разум производит рационалистическое объяснение. Для того чтобы объяснить частный факт, его нужно подвести под общий принцип. Первым рационалистом Нового времени был Р. Декарт (1596-1650). Получив математическое образование, он стремился

привнести в философию строгость, точность и ясность. Философская система, согласно Р. Декарту, должна быть свободна от сомнений. Базовая посылка заложена в его знаменитой фразе «Cogito ergo sum» («Я мыслю, значит, я есть»), ибо сомнение в существовании самого себя есть абсурд. Существование Я является абсолютно определенным и ясным. Отталкиваясь от этого базового основания, Р. Декарт пытался дедуктивно вывести серию других положений, каждое из них было самоочевидным как существование Я. Философская система Р. Декарта походила на геометрию Евклида, будучи свободна от сомнений. Ясность и различимость идей происходила от понимания, от схватывания разумом абстрактных идей, а не от восприятия. Вслед за Р. Декартом Б. Спиноза (1632-1677) и Г.В.Лейбниц (1646-1716) согласились, что строй вещей может познаваться априорным мышлением. В отличие от Р. Декарта, правда, Б. Спиноза исходил из универсума («субстанции»), а не из существования Я (см.: «Rationalism» в Британской энциклопедии online).

Примирение эмпиризма и рационализма

На протяжении всей истории эмпиризма и рационализма они соперничали друг с другом. Их примирил в своей критической философии И. Кант, правда, несколько своеобразно. В «Критике чистого разума» И. Кант отвергает догматическую метафизику рационалистов с их претензией на сверхчувственный характер познания (Кант, 1781/2006). Не всякое разумное высказывание

есть верное описание реальности; научные теории без обращения к опыту, созданные только силой разума не очевидны и не убедительны. Однако и эмпиризм имеет серьезные ограничения. , 1869/1995Б). Эта теория свидетельствовала о том, что адаптивность организмов к среде может быть результатом действия слепого закона природы без какого-либо вмешательства разума. Хотя признавалась вероятность осуществить открытие такого закона с помощью мышления, сам закон относился к природе, а не к

мышлению. Разрыв с метафизикой обеспечили и сами философы, к примеру, Дж. Миль (1865-1867). В западной психологии этот разрыв сохраняется и поныне. Начиная с В. Вундта и организации им экспериментальной лаборатории в Лейпциге (1879), научная психология приобретает облик эмпирической науки. В. Вундт ориентировался не только на физиологию Г. Гельмголь-ца и психофизику Г. Фехнера, но и на логику и эпистемологию И. Канта (см.: Toulmin, Leary, 1992). На рубеже XIX-ХХ вв. эмпиризм достигает наивысшей точки своего влияния в науке и философии (Green, 1992). Психологическая наука, которая не мыслилась без эмпирических исследований, вновь обращает свое внимание на философию, но она усваивает основополагающие идеи философии науки, а не метафизики (см. : Robinson, 2000).

В XIX — начале ХХ в. термин «эмпирическая психология» неизменно употребляется в научных трудах (см., напр.: Hickok, 1855; Lindner, 1894; Rand, 1912; Ruckmick, 1928; Titchener, 1921; Wundt, 1897). Во второй половине ХХ в. и в начале XXI в. употребление этого термина сохраняется (см., напр.: Crosby, Viney, 1993; Dawson, 1990; Gavin, 2006; Hunt, 2005; Rorty, 1977; Strasser, 1962; Toulmin, Leary, 1992). Эмпирическая психология признается, вписывается в постмодернистский контекст и допускается к диалогу (Gergen, 2001).

Близкими к понятию эмпирической психологии являются понятия эмпиризма и опыта в психологии (напр.: James, 1904), эмпирического подхода в психологии (Brentano,

1874; Brock, 2006; Proctor, Capaldi, 2001; Wendt, Slife, 2007), эмпирического статуса психологии (Koch, 1980; van Fraassen, 2002), психологии как эмпирической науки (Green, 1992; Mos, 2002) или эмпирической дисциплины (Вундт, 1912), экспериментальной психологии (Danziger, 2000; Hardcastle, 2000; Skinner, 1947/1961; Wundt, 1904), эмпири-ко-экспериментальной психологии (Miller, 2004), научной психологии со стороны ее эмпирической базы (Ardila, 2007; Gergen, 2001; Miller, 2004) и т. д. Во многих отношениях эмпирический подход определяет своеобразие поведенческой (Bargh, Ferguson, 2000; Carpintero, 2004; Morris, Todd, 1999; Skinner, 1957; Watson, 1925), когнитивной (Bargh, Ferguson, 2000; Craik, 1991; Eysenck, 1994; Medin, Ross, Markman, 2001; Miller, 2004), других отраслей психологии.

На протяжении своей истории базовые положения эмпирической психологии менялись, нередко изменения носили поворотный, фундаментальный характер. Смена базовых положений не предполагает линейной эволюции по типу «одно умирает, а другое рождается и замещает первое». В современной эмпирической психологии причудливо сочетаются и «старые» и «новые» представления о путях ее развития, ее возможностях и ограничениях. Общий тренд эмпирической психологии видится в конвергенции путей чувственного и рационального познания. Метафизические предельные категории отвергаются. Но принимаются рациональное мышление, логика, теории, движение мысли от фактов к теории и от теории к фактам.

Современное состояние эмпиризма и эмпирической психологии

Априорные и эмпирические науки, априорная и эмпирическая психология

Выделение в психологии эмпирической и априорной ветвей основывается на оппозиции эмпирического и априорного знания в контексте философской эпистемологии. Выделение в психологии эмпирической и априорной ветвей продолжает также традицию различения эмпирических и априорных наук.

Априорные и эмпирические науки

Эта традиция имеет долгую историю и связана, в частности, с обособлением эмпирической философии от метафизики, эмпиризма от рационализма (см., напр.: «Metaphysics» в Британской энциклопедии online), поисками отчетливых критериев эмпирической науки с позиций логики и теории познания (Поппер, 1935/2005). В ХХ в. эту традицию обострил неопозитивизм (см., напр.: Howard, 2000; Mathieson, 1993). Сторонники других философских направлений также различают априорные и эмпирические науки (см., напр.: Шюц, 1952/1994; Lukasiewicz, 1915/1994). Априорные и эмпирические науки разделялись по отраслевому принципу: социальные науки — априорные, естественные науки — эмпирические; логика, математика — априорные науки, физика, химия, биология — эмпирические. Внутри отдельных дисциплин возникала такая же дифференциация. В естественно-научных дисциплинах появились теоретическая физика и

теоретическая биология. В социальные дисциплины проникает эмпирическая традиция. Эмпирическая социология обособилась от теоретической социологии (см.: Ио-нин, 2004). Эмпирическая эстетика (идущая «снизу», от Г. Фехнера) обособилась от философской эстетики (идущей «сверху») (Еузепек, 1997; МагИпёа1е, 2007). Естественнонаучные (с использованием методов точных наук) и гуманитарные (теоретические) подходы привели к образованию самостоятельных ветвей исследований в искусствознании и культурологии (Петров, 2004; Петров, Голицын, 2007).уеЫак, 1968).

Априорная психология и эмпирическая психология

В современной отечественной психологической науке также различают априорную психологию и эмпирическую психологию (Дорфман, 2003, 2005). Этот подход пока не получил широкого распространения.

По характеру априорная психология является рационалистической и в то же время метафизической. Это теоретическая психология, которая ориентируется на те или иные

философские картины мира, опирается на законы логики и претендует на познание предельной реальности в тех или иных ее аспектах. Источник априорной психологии — мышление, форма — рассуждение, результат — понимание. Она обращается к мышлению, оперирует широкими и сверхширокими категориями, создает метафизические теории, не будучи склонна регулярно и систематически соотносить (тестировать) продукты разума с результатами эмпирического познания, чувственного опыта. Априорная психология строит теории, игнорируя свидетельства чувственного опыта.

Современная эмпирическая психология в качестве источника познания рассматривает внешний и/или внутренний опыт. По С.Л. Рубинштейну (Рубинштейн, 2003), как уже отмечалось, отправной пункт открытия бытия, реального существования мира — в чувственности человека, а не в его мышлении (мышление про-изводно). Эмпирическая психология не претендует на познание предельной реальности и открытие первых принципов (см.: Дорфман, 2003). Она претендует на познание тех фрагментов реальности, информация о которых доступна чувственному опыту, как внешнему, так и внутреннему. Во многих (но не во всех) отношениях эмпирическая психология — это опытная наука. Отсюда особое внимание тому, каким образом исследователи получают информацию о реальности, отсюда же опора на наблюдение, измерение, эксперимент, объективные свидетельства. Хотя эмпирическая психология как источник информации о реальности рассматривает опыт, она обращается

также к разуму, является рационалистической, оперирует мышлением, применяет процедуры рассуждения, ориентируется на понимание. Эмпирическая психология ориентируется на теории и создает теории, использует законы формальной логики, производит обобщения и пользуется абстракциями. В отличие от априорной психологии эмпирическая психология соотносит теории с результатами эмпирического познания. Теории соотносятся с логикой и проверяются на их соответствие реальности по эмпирическому основанию. Поэтому эмпирическая психология занимается вопросами эмпирических предпосылок постановки и разработки гипотез, подвергает тестированию идеи (концепции, теории) на их соответствие фрагментам реальности, информация о которых доступна опыту; признает идеи, которые опытную проверку успешно выдержали.

Различия между эмпирической психологией и априорной психологией носят относительный, а не абсолютный характер. Как и априорная психология, современная эмпирическая психология использует абстракции и априорные понятия. Они остаются в эмпирической психологии. В ХХ в. предпринимались попытки изгнать абстракции и априорные понятия из эмпирической науки, они оказались безуспешными и бесплодными (см., напр.: Bridgman, 1927; примеры см.: Дорфман, 2005). Между тем для получения знаний о психике, сознании, поведении (в отличие от мнений) априорные суждения недостаточны. Опора на опыт служит фундаментальным основанием эмпирической психологии. Опора

на мышление является фундаментальным условием и формой существования теоретических построений в эмпирической психологии. Состоятельность теорий определяется тем, выдерживают ли они испытание опытом.

Абсолютный, субстантивный, неполный эмпиризм

Граница между эмпиризмом и априоризмом несколько размыта, поскольку существует ряд версий эмпиризма, которые отличаются разной степенью жесткости — мягкости в отношении признания априорных идей. Под этим углом зрения выделяют и различают абсолютный, субстантивный и неполный эмпиризм (см.: «Empiricism» в Британской энциклопедии online).

Согласно абсолютному эмпиризму, понятия, как формальные, так и категориальные, не существуют априорно, не существуют также априорные предложения. Так или иначе и те и другие восходят к опыту.

Более умеренной формой эмпиризма является субстантивный эмпиризм. Субстантивные эмпиристы признают априорное знание и его полезность в некотором диапазоне. В частности, отмечается, что априорное знание позволяет раскрывать реально существующие скрытые значения фактуальных утверждений. Однако априорные предложения сами по себе не дают нового знания о мире; фактуально они «пустые», поскольку утверждают истины по принципу «может быть все». В рамках субстантивного эмпиризма попытки абсолютных эмпиристов доказать, что формальные понятия про-

исходят из опыта, считаются малоубедительными. Вместо этого субстантивные эмпиристы допускают, что формальные понятия логики и математики могут быть априорными и устанавливаться до и вне опыта. Формальные понятия больше не рассматриваются как семантические для описания отношений между словами и вещами. Формальные понятия берутся как дескриптивные или чисто синтаксические для описания отношений сугубо между идеями. Вместе с тем, подобно абсолютным эмпиристам, субстантивные эмпи-ристы не признают априорными категориальные понятия (такие как «субстанция» или «причина»), приписывая им эмпирические свойства. У «чистой науки» — особый статус. Она истолковывается как собственно эмпирическая — от фундаментальных допущений о структуре универсума до свидетельств, поддерживающих теории.

Сторонники неполного эмпиризма идут дальше субстантивных эмпи-ристов и допускают, что не только формальные понятия (логика и математика) являются априорными. Есть информативные предложения о реальности, которые в то же время не являются эмпирическими. Положения трансцендентной, или кантианской, метафизики, общие научные принципы сохранения и каузальности, каузальные законы природы являются априорными. Они устанавливаются исключительно в результате рассуждений без обращения к опыту. Тем не менее остается большое количество собственно эмпирических понятий, предложений, теорий, которые образуют отдельную и самостоятельную область исследований и

отличаются от сферы априорных идей.

Эмпиризм и научный реализм

Согласно Р. Карнапу (Carnap, 1952), эмпиризм рассматривает знание как результат сенсорного восприятия; реализм толкует знание как результат отражения человеком окружающего мира. Реализм утверждает, что объекты научного исследования реально существуют, не зависят от ученых и их попыток понять эти объекты. Знание не существует как платоновские идеи, оно извлекается исследователем из окружающей реальности благодаря наблюдениям его феноменов. Это родовое определение представляет собой смесь того, что называют наивным реализмом (иногда обозначаемого также как перцептивный реализм), и научного реализма (Shames, 1990). Так намечается некоторое сходство в основах двух относительно разных течений — эмпиризма и реализма в науке. Соответственно обнаруживается известное сходство в постановке проблем, которые пытаются разрешить реалисты, с одной стороны, и эмпиристы, с другой. Эмпиризм не сводится к научному реализму и не растворяется в нем. Однако научный реализм во многих отношениях связан с эмпиризмом и обращается в качестве аргументов к феноменам наблюдения.

Тема научного реализма разрабатывается в русле философии науки (см., напр.: Хакинг, 1998; Carnap, 1952; Hooker, 1987; Kukla, 1994; Psil-los, 1999; Timothy, 2006). Эта тема живо обсуждается в психологической науке (см., напр.: Cacioppo,

Semin, Berntson, 2004; Cacioppo, Berntson, Semin, 2005; Haig, 2005; Lau, 2005).

Научный реализм относит к области научного знания не только наблюдаемые, но и так называемые ненаблюдаемые (теоретические) объекты. Термином «ненаблюдаемый объект» обозначается то, что постулируют теории, но что невозможно наблюдать. Подразумеваются не теоретические понятия (продукты мышления), а теоретические объекты, существующие в самой реальности. Термином «теоретический объект» в естественных науках описываются, к примеру, частицы, поля, процессы, структуры, состояния и т. п. В психологии к теоретическим объектам можно отнести либидо, Супер-Эго и перенос в психоанализе З. Фрейда (см.: Хакинг, 1998) или ментальные репрезентации и социальное познание (см.: Cacioppo, Semin, Berntson, 2004).

Вопрос о том, существуют ли ненаблюдаемые (теоретические) объекты в реальности, остается все же нерешенной научной проблемой. Актуальным является также вопрос о том, можно ли познавать ненаблюдаемые (теоретические) объекты (см.: Хакинг, 1998; Boyd, 2002). Вопрос истинности теорий — это еще одна проблема, исследованием которой занимается научный реализм. Причем признание истинности (или ложности) теории не влечет за собой автоматически признание существования объектов теории (см.: Хакинг, 1998). В дискуссиях на эти темы отчетливо обозначаются позиции как сторонников научного реализма («реалистов»), так и их противников («антиреалистов»). Научные реалисты

утверждают, что ненаблюдаемые (теоретические) объекты существуют в реальности, а состоятельные научные теории обладают признаками относительной истины. Антиреалисты подвергают эти взгляды сомнению и критике.

Связь эмпиризма с научным реализмом можно обнаружить, обратив внимание на то, что эмпиризм отводит опыту или органам чувств две разные функции. Во-первых, опыт рассматривается как источник всех идей, сырой материал для мышления. Во-вторых, опыт трактуется как основа для подтверждения понимания стоящей за ним реальности. Эта вторая функция опыта оформилась в виде самостоятельной доктрины, которую Дж. Беннетт (Bennett, 1964) обозначил как познавательный эмпиризм (knowledge empiricism). Познавательный эмпиризм получил широкую поддержку со стороны многих научных реалистов (см.: Boyd, 2002).

Эмпиризм и научный реализм обнаруживают близость в подходах по вопросу о расширяющихся возможностях органов чувств. Современные течения эмпиризма и научного реализма рассматривают органы чувств в качестве детекторов реальности. При этом круг познаваемых феноменов реальности можно увеличивать, расширяя возможности человеческих органов чувств через применение инструментов и процедур, пусть даже они зависят от теорий, на основе которых были разработаны. С помощью инструментов и процедур можно измерять и познавать не только наблюдаемые, но и напрямую через органы чувств не наблюдаемые объекты (см., напр.:

Хакинг, 1998). Тем самым научный реализм подчеркивает значение для психологической теории новых методов. Знание о ненаблюдаемых психологических феноменах первоначально могут принимать формы теоретических конструктов. По мере того как инструменты и процедуры совершенствуются, становится возможным определять и измерять прежде недосягаемые психологические феномены.

Такой взгляд служит в защиту позиций научного реализма. Этот же взгляд дает основание и эмпиризму оперировать теоретическими (ненаблюдаемыми) объектами. К примеру, когда эмпирическая психология опирается на теорию вероятности и использует методы статистики для экстраполяции данных, полученных на выборке, на популяцию, она включает в предмет своих исследований ненаблюдаемые объекты. Когда данные эмпирических исследований подвергаются эмпирическим обобщениям в терминах «факторов» (экс-плораторный факторный анализ) или «латентных факторов» (конфир-маторный факторный анализ, структурные линейные уравнения), психолог-исследователь вновь обращается к ненаблюдаемым объектам. В русле эмпирической традиции ненаблюдаемые объекты обнаруживаются как бы вслед и на основе наблюдаемых объектов, т. е. в результате применения индуктивной стратегии исследования. Научный реализм, напротив, скорее ненаблюдаемые объекты рассматривает в качестве каузального фактора и «механизма» наблюдаемых объектов, т. е. применяет дедуктивную стратегию исследования (см., напр.: Shames, 1990).

Многие десятилетия эмпирическая психология находится под влиянием и научного реализма, и научного инструментализма (не смешивать инструментализм с инструментами измерений!). Различаются научный реализм и научный инструментализм между собой тем, как они толкуют теории и их (ненаблюдаемые, теоретические) объекты.

Сторонники научного реализма считают задачей эмпирических исследований подвергать тестированию знания, заключенные в теориях, на их истинность. Истинность теорий соотносится с реальностью. Если же некий феномен допускает множество объяснений, то, согласно научному реализму, скорее всего, одна из конфликтующих гипотез или теорий может быть истинной. Кроме того,— это отмечалось выше,— научный реализм относит ненаблюдаемые (теоретические) объекты к области реальности. Приверженцы научного инструментализма, напротив, не рассматривают целью научных теорий открытие истины. Научные теории представляются в качестве подходящих интеллектуальных структур для описания, предсказания и упрощенного объяснения абстрактными терминами некоторой области наблюдаемых феноменов. Эти интеллектуальные структуры относятся к мышлению; утверждается, что они не существуют в реальности. В соответствии с положениями научного инструментализма, теории также являются полезным интеллектуальным ресурсом для ответов на вопросы и решения проблем в той или иной эмпирической области исследования. Концептуально научный реализм не совместим с научным инструмента-

лизмом. Тем не менее отмечается целесообразность концептуальной интеграции этих течений в психологической науке. У каждого из этих течений есть и сильные и слабые стороны. Сильные стороны одного течения могут восполнять слабые стороны другого течения (подробнее см.: Cacioppo, Semin, Berntson, 2004). Их концептуальное сближение может способствовать усилению позиций эмпиризма в психологической науке в целом.

По некоторым вопросам эмпиризм встает в прямую оппозицию к научному реализму и смыкается с антиреализмом. Так, с точки зрения инструментализма, существование ненаблюдаемых (теоретических) объектов в реальности подвергается сомнению. Эмпиристы-инструмен-талисты ссылаются на так называемый базовый эмпирический аргумент недоопределенности. Суть этого аргумента иллюстрирует случай, когда рассматриваются две эмпирически эквивалентные теории (А и Б). Допустим, каждая из этих теорий содержит ненаблюдаемые (теоретические) объекты. Теория А и теория Б различаются тем, что они содержат разные ненаблюдаемые (теоретические) объекты. Что касается наблюдаемых феноменов, ситуация становится обратной: к одним и тем же выводам о них можно дедуктивно прийти от одной теории независимо от другой. Тогда теория А и теория Б сходны по их эмпирическим следствиям, но по ненаблюдаемым (теоретическим) объектам, которые описываются этими теориями, различия по эмпирическим свидетельствам не обнаруживаются. Следовательно, нет эмпирических свидетельств в

пользу ненаблюдаемых (теоретических) объектов ни в теории А, ни в теории Б (см.: Boyd, 2002).

Существенный вклад в развитие научного реализма внес позитивизм. Позитивисты понимали мир как единую, объективно постигаемую и относящуюся к популяции (а не к ее отдельным членам) реальность (философский наивный реализм). Позиция постпозитивизма на этот вопрос изменилась: ученые постигают реальность неполно и несовершенно (философский критический реализм). Это объясняется тем, что жизненные феномены трудно поддаются изучению. Никто и никогда не сможет полностью схватить истину реальности во всей ее полноте (см.: Ponterotto, 2005). Научный реализм в рамках логического эмпиризма способствовал развитию теорий в психологии, ориентируясь на понимание истины в логике и математике вкупе с пониманием истины как знания, которое соответствует реальности, а потому опирающегося на чувственный опыт.

Между тем систематический реалистический подход к науке разрабатывается не только в русле позитивизма. Предпринимаются попытки развития идей научного реализма в качестве альтернативы позитивизму. Р. Бхаскар (R. Bhaskar) предложил новую версию научного реализма, которая была обозначена как трансцендентальный реализм. Он основывается на классическом эмпиризме и трансцендентальном идеализме. Трансцендентальный реализм находится в поиске путей синтеза двух главных антипозитивистских критических позиций. Первую позицию представляют Т. Кун, И. Лакатос,

К. Поппер и др., которые подчеркивают социальный характер науки, социальные факторы развития и изменений в науке. Вторую позицию представляют Н. Хенсон (N. Hanson), Р. Харре (R. Harre), М. Хесс (M. Hesse), М. Скривен (М. Scriven), которые весьма критичны к дедуктивистской точке зрения на науку. Согласно трансцендентальному реализму, объекты знания не представляют собой ни феномены (эмпиризм), ни конструкты сознания, основанные на феноменах (идеализм). Вопреки эмпиризму трансцендентальный реализм понимает объекты знания как структуры, а не как отдельные явления или события. Вопреки идеализму трансцендентальный реализм понимает объекты знания как объекты реальности, а не собственные конструкты сознания (см.: Shames, 1990).

Априорные и эмпирические теории

Считается, что структура психологической теории складывается из некоторых базовых идей и утверждений, образующих ядро теории (ее центр), и вспомогательных по отношению к центру опыта и когнитивных конструкций (периферия теории) (см.: Юревич, 2004). В данном параграфе теории подвергаются анализу в ином контексте — не в плане их общей структуры, а, напротив, в плане своеобразия теорий при их дифференциации на эмпирические и априорные (метафизические). В чем состоит отличие эмпирических теорий от априорных (метафизических)? Во-первых, ответы на этот вопрос могут быть содержательными. Во-вторых, различия между эмпирическими и априорными (метафизическими)

теориями можно проводить по эмпирическим основаниям.

Содержательные различия

Априорные (метафизические) теории претендуют на постижение предельной реальности, открытие первопричин и сущности, которые носят принципиально внечувственный характер и находятся за пределами той информации о мире, которую получает человек прямо или косвенно через органы чувств. Эмпирические теории, напротив, исследуют природу реальности в пределах информации, поступающей к человеку через его органы чувств. Эмпирические теории направлены на выявление происхождения ближайших, а не далеких (предельных) причин. Подобно априорным эмпирические теории тоже носят внечувственный характер. Но эта дорога приводит к иной, чем сущность, реальности. Эмпирические обобщения и теории направлены на понимание, объяснение, предсказание явлений и событий, имеющих чувственный характер, открытие законов и обнаружение причин, опять-таки относящихся к сфере явлений и событий, имеющих чувственный характер. С.Л. Рубинштейн (Рубинштейн, 2003) понимал сущность не только за «поверхностью» явлений (как понимают сущность метафизики), но в самих явлениях, существенное в них. Своеобразным выражением сущности, по С.Л. Рубинштейну, одним из ее значений может служить понятие «эмпирическое обобщение». Эмпирическое обобщение — это движение исследовательского мышления в направлении к сущности, приближение к ней в самих явлениях. В то время как мета-

физические теории пытаются объяснять сущности (за пределами явлений), эмпирические теории пытаются объяснять явления (в поисках сущности в них). Это значит, что метафизические и эмпирические теории расходятся по своему предмету.

Другое отличие эмпирических теорий от априорных (метафизических) теорий заключается в том, какова степень их абстрагированности, или насколько они «удалены» от чувственного опыта. Есть основания полагать, что уровень абстрагирован-ности метафизических теорий может существенно превосходить таковой у эмпирических теорий. Как отмечают Дж. Кларк и А. Пайвио (Clark, Pai-vio, 1989), эмпиристы считают, что в сравнении с теоретическими эмпирические понятия более непосредственно привязаны к перцептивному опыту. Рационалисты, напротив, утверждают, что любые научные понятия, в том числе эмпирические, в равной степени теоретически нагружены. Эмпирические исследования в области когнитивной психологии свидетельствуют о том, что различия между эмпирическими понятиями и метафизическими понятиями все же имеют место. Они идут параллельно с различиями между конкретным и абстрактным, невербальным и вербальным. Можно полагать, что эмпирические теории являются более конкретными и менее абстрактными в сравнении с метафизическими теориями, которые характеризуются скорее высокой степенью абстрактности, чем конкретности.

Каков объем и насколько детализированы эмпирические и априорные (метафизические) теории — третье содержательное основание, по

которому они отличаются друг от друга. Как известно, объем понятия определяется совокупностью обобщенных в нем явлений, а содержание — совокупностью признаков, по которым обобщаются и выделяются явления. По объему и содержанию обычно различают философские, общенаучные и теоретические понятия. Можно добавить в этот ряд эмпирические понятия и остановиться на различиях между теоретическими и эмпирическими понятиями по их объему и содержанию. В психологической науке теоретическое понятие имеет высокие уровни обобщения и поднимается до уровня категорий (например, «образ», «мотив», «переживание») (см.: Петровский, Яро-шевский, 2003). В соответствии с законом формальной логики об обратном отношении между объемом и его содержанием, теоретическое понятие (в сравнении с эмпирическим) имеет больший объем (обозначает множество явлений), но более бедное содержание (в части описания конкретных признаков отдельных явлений). В сравнении с теоретическим эмпирическое понятие, напротив, описывает реальность более фрагментарно, имеет более низкие уровни обобщения и абстракции. Однако при малом объеме (обозначаются отдельные явления) эмпирическое понятие наполнено более конкретным содержанием (при описании явления выделяются признаки, присущие данному явлению). Экстраверсия, доминантность, самооценка, вербальный интеллект, пластичность — примеры эмпирических понятий; их объем меньше, а содержание больше (богаче), чем у собственно теоретических понятий. Если

совершить переход от понятий к теориям, то можно думать, что эмпирические теории в сравнении с априорными (метафизическими) имеют меньший объем, но более богатое (конкретное) содержание. Сверх того, как отмечают Дж. Кларк и А. Пайвио (Clark, Paivio, 1989), эмпирические понятия, описывая факты наблюдения, имеют больше надежных и определенных значений, чем метафизические понятия.

Различия по эмпирическим основаниям

Традиционный в XIX — первой половине ХХ в. взгляд заключался в том, что эмпирические науки получают знание по преимуществу индуктивным путем, начиная с наблюдения и эксперимента, т. е. эмпирические науки отправляются от опыта, «снизу вверх», индуктивно. Метафизика, напротив, строит теории, применяя дедуктивный метод, начиная с абстрактных сверхшироких категорий и понятий, т. е. выводит теории, так сказать, из чистого мышления, направляя его «сверху вниз», и остается при этом, как правило, в границах самого мышления. Считалось (например, неопозитивистами), что научными являются только те понятия (представления или идеи), которые выводятся из опыта. Проблема заключалась в том, чтобы определить критерии различий между научными (эмпирическими) теориями и априорными (метафизическими) теориями. К. Поп-пер (Поппер, 1935/2005) обозначил поиск критерия для выявления различия между эмпирическими теориями и метафизическими теориями проблемой демаркации.

Вначале подразумевалось, что критерий демаркации обнаруживается в употреблении индуктивной логики: эмпирические теории являются результатом применения именно индуктивной логики. Однако К. Поппер отказался от индуктивной логики как критерия демаркации (Поппер, 1935/2005). По его мнению, индуктивная логика не устанавливает подходящего признака, по которому можно отличать эмпирические теории от метафизических. Нужен другой критерий демаркации, но он должен быть эмпирическим и не иметь метафизического характера. Этот критерий должен описывать мир возможного опыта — так, чтобы его можно было отличить от мира метафизических идей. Таким критерием, по К. Попперу, является эмпирическая проверка. Эмпирические теории можно подвергать проверке по опытному основанию. Метафизические теории, напротив, невозможно в принципе подвергать проверке по опытному основанию. Опыт с этой точки зрения выступает как специфический метод, посредством которого можно отличать эмпирические теории от метафизических, а теория познания применительно к эмпирическим наукам предстает как теория опыта, или теория эмпирического метода.

Между тем использование опыта, или эмпирического метода, в качестве критерия демаркации приводит к тому, что к эмпирическим теориям применим дедуктивный, а не индуктивный метод. Следствием попперов-ской демаркации является то, что эмпирические теории отличаются от метафизических по критерию их «чувствительности» к эмпирической

проверке, но эти же теории сходятся в том, что обе используют по преимуществу дедуктивный метод. Существуют много вариантов решения проблемы демаркации: джастифика-ционизм (верификация), пробабилизм, фальсификационизм, фалли-билизм, их разновидности. Проблема демаркации может решаться как индуктивным, так и дедуктивным путем. Эти вопросы подвергает детальному критическому анализу И. Лакатос (Лакатос, 1995).

Почему психология

эмпирическая? (Вместо заключения)

Вдумчивый читатель, конечно, задумается: почему ставится проблема психологии эмпирической, казалось бы, речь шла о психологической науке в целом? Можно задуматься и над иным вопросом: сколь долго в отечественной психологии будет в почете произвол мышления и априорность, свободные от необходимости доказательств эмпирическими средствами? Вопросы эти разные, но по своей сути они об одном — о том, что есть психологическая наука.

Западная академическая психологическая наука основывается на теориях и даже метатеориях. По-преимуществу они опираются на эмпирические свидетельства и сверяют свои теоретические положения с ними. Для западной психологической науки это аксиома. В российской психологии ситуация прямо противоположная: слишком много теорий и слишком мало эмпирических свидетельств в их пользу (см.: Мартин-дейл, 2000). В рамках западной академической традиции понятия пси-

хологической науки и эмпирической психологии почти смыкаются (см., напр.: Ardila, 2007; Gergen, 2001; Koch, 1980; Miller, 2004; van Fraassen, 2002). Вряд ли то же можно сказать об отечественной психологии. В ней избыточно много внимания уделяют чисто логическим построениям и обсуждению метафизических вопросов. В таких обстоятельствах роль эмпирической психологии весьма велика: она развивает и укрепляет статус отечественной психологии как академической науки.

Эмпирическая психология включает как чувственное, так и рациональное познание, направлена своим острием против произвола мышления, априорности и ее предельной формы — метафизики. Основной пафос эмпирической психологии заключается в том, что она стремится отделять мышление истинное, т. е. описывающее, предсказывающее, объясняющее мир людей, от мышления небесспорного, сомнительного, а порой и ложного. Эту задачу нельзя решить только мышлением, но возможно посредством дополнительного и внешнего по отношению к нему критерия. Таковым является эмпирический критерий. Вряд ли он может претендовать на универсальность. Но в определенном диапазоне он позволяет решать главную задачу — отделять продукты мышления, соотносящиеся с реальным миром людей, от продуктов мышления, уводящих исследователя от мира в область чистого мышления или пре-

дельных категорий и понятий, недоступных для эмпирической верификации.

Психологическая наука не может быть исключительно теоретической дисциплиной. Конечно, собственно теоретическая психология имеет и должна иметь право на существование. Она имеет собственные предмет и логику развития безотносительно к эмпирической психологии. Но это не значит, что психологическая наука сводится к теоретической (априорной) психологии. Помимо априорных, психологическая наука необходимо строит теории, основанные на фактах, и подвергает их проверке фактами. Это и есть эмпирическая психология со своим собственным теоретическим и эмпирическим базисом. Для отечественной психологии эмпирическая психология — это этап, этап движения в сторону академической психологической науки. Ставить знак равенства между ними пока преждевременно. До тех пор пока в отечественной психологии не станет общим правилом эмпирическое тестирование идей, выделение эмпирической психологии в самостоятельный раздел познания и знания остается злободневным и актуальным. Можно выразить осторожный оптимизм, что наступят времена, когда в отечественной психологии понятие «эмпирическая психология» будет избыточным, поскольку ее задачи и функции будет выполнять «нормальная» академическая психологическая наука. Но такие времена еще не наступили.

Литература

Аллахвердов В.М. Блеск и нищета эмпирической психологии (На пути к методологическому манифесту петербургских психологов) // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2005. Т. 2. № 1. С. 44-65.

Богданчиков С.А. Почему был уволен Г.И. Челпанов? (Историография одного факта) // Вопросы психологии. 1996. № 1. С. 85-96.

Васильев В.В. Учение о душе в метафизике 18 века. Барнаул: АлтГУ, 2000.

Васильев В.В. История философской психологии. Западная Европа — XVIII век. Калининград: ГП «КТГ», 2003.

Вундт В. Очерки психологии. М.: Московское книгоиздательство, 1912. С. 3-6.

Выготский Л.С. Предисловие // Ла-зурский А.Ф. Психология общая и экспериментальная. Л.: Госиздат, 1925. С. 5-23.

Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса. Методологическое исследование (1927) // Выготский Л.С. Собр. соч.: в 6 т. М.: Педагогика, 1982. Т. 1. С. 292-436.

Дорфман Л.Я. Эмпирическая психология: исторические и философские предпосылки. М.: Смысл, 2003.

Дорфман Л.Я. Методологические основы эмпирической психологии: от понимания к технологии. М.: Смысл; Издательский центр «Академия», 2005.

Дружинин В.Н. Экспериментальная психология. СПб.: Питер, 2008.

Ионин Л.Г. Философия и методология эмпирической социологии. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ , 2004.

Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо, 2006. (Первое оригинальное издание — 1781.)

Корнилова Т.В. Экспериментальная психология. М.: Аспект Пресс, 2005.

Корнилова Т.В. Экспериментальный метод как путь к причинному объяснению в психологии // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2006. T. 3. № 2. C. 3-22.

Корнилова Т.В., Смирнов С.Д. Методологические основы психологии. СПб.: Питер, 2008.

Кочубей Б.И. В защиту эмпиризма // Вопросы психологии. 1989. № 2. С. 68-72.

Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: Медиум, 1995.

Мартиндейл К. Генеральная парадигма эмпирической эстетики // Творчество в искусстве — искусство творчества / Под ред. Л. Дорфмана, К. Мартиндейла, В. Петрова, П. Махотки, Д. Леонтьева, Дж. Купчика. М: Наука; Смысл, 2000. С. 36-44.

Петров В.М. Количественные методы в искусствознании. М.: Академический проект, 2004.

Петров В.М., Голицын Г.А. Информация. Поведение. Язык. Творчество. М.: Изд-во ЛКИ, 2007.

Петровский А.В., Ярошевский М.Г. Теоретическая психология. М.: Академия, 2003.

Поппер К. Логика научного исследования / Под общ. ред. В.Н. Садовского. М.: Республика, 2005. (Впервые опубликовано: Popper K.R. Logik der Forschung. Wien: J. Springer, 1935.)

Рубинштейн СЛ. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб.: Питер, 2003.

Хакинг Я. Представление и вмешательство. Введение в философию естественных наук / Науч. ред. Е.А. Мамчур. М.: Логос, 1998.

Челпанов Г.И. Мозг и душа: Критика материализма и очерк современных учений о душе. М.: ЛКИ, 2007. (Первое издание — 1900.)

Шюц А. Формирование понятия и теории в социальных науках // Американская социологическая мысль. М.: Изд-во Московского ун-та, 1994. С. 481-497. (Впервые опубликовано в журнале: Science, Language and Human Rights. American Philosophical Association, Eastern Division. Philadelphia, 1952. Vol. 1. P. 43-86.)

Юревич А.В. Структура психологических теорий // Методологические проблемы современной психологии / Под ред. Т.Д. Марцинковской. М.: Смысл, 2004. С. 20-36.

Ярошевский М.Г. Марксизм в советской психологии // Репрессированная наука. Вып. 2. СПб.: Наука, 1994. С. 24-44.

Ярошевский М.Г. Эмпирическая психология // Общая психология. Словарь / Под ред. А.В. Петровского (Психологический лексикон. Энциклопедический словарь. В 6 т.). М.: ПЕР СЭ, 2005. С. 92.

Ardila R. The nature of psychology: The great dilemmas // American Psychologist, 2007. 62. 8. 906-912.

Bargh J.A., Ferguson M.J. Beyond behaviorism: On the automaticity of higher mental processes // Psychological Bulletin. 2000. 126. 6. 925-945.

Bennett J. Rationality. London: Rout-ledge & Kegan Paul, 1964.

Boyd R. Scientific Realism. The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Summer 2002 Edition), E.N. Zalta (ed.). Электронная версия: http://plato.stanford.edu/ar-chives/sum2002/entries/scientific-realism/.

Brentano F. Psychology from an empirical standpoint. London: Routledge & Kegan Paul, 1874.

Bridgman P.W. The logic of modern physics. New York: Macmillan, 1927.

Brock A.C. Rediscovering the history of psychology: Interview with Kurt Danziger // History of Psychology. 2006. 9. 1. 1-16.

Cacioppo J.T., Berntson G.G., Semin G. R. Scientific symbiosis represents the mutual

benefit of iteratively adopting the perspective of Realism and Instrumentalism // American Psychologist. 2005. 60. 347-348.

Cacioppo J.T., Semin G.R., Berntson G.G. Realism, istrumentalism, and scientific symbiosis: Psychological theory as a search for truth and the discovery of solutions // American Psychologist. 2004. 59. 4. 214-223.

Carnap R. Empiricism, semantics and ontology // L. Linsky (ed.). Semantics and the philosophy of language. Urbana: University of Illinois Press, 1952.

Carpintero H. Watson’s behaviorism: A comparison of the two editions (1925 and 1930) // History of Psychology. 2004. 7. 2. 183-202.

Clark J.M., Paivio A. Observational and theoretical terms in psychology: A cognitive perspective on scientific language // American Psychologist. 1989. 44. 500-512.

Comte A. The positive philosophy of Auguste Comte. New York: Blanchard, 1855. (Original work published 1839-1842.)

Craik F.I. Will cognitivism bury experimental psychology? // Canadian Psychology / Psychologie Canadienne. 1991. 32. 3. 440-444.

Crosby D.A., Viney W. Toward a psychology that is radically empirical: Recapturing the vision of William James // Donnelly M.E. (ed). Reinterpreting the legacy of William James (pp. 101-117). Washington, DC: American Psychological Association, 1993.

Danziger K. Making social psychology experimental: A conceptual history, 1920-1970 // Journal of the History of the Behavioral Sciences. 2000. 36. 329-347.

Dawson M.R. Empirical issues in theoretical psychology: Comment on Kukla // American Psychologist. 1990. 45. 6. 778-780.

Empiricism // Encyclopedia Britannica. Retrieved January. 2008. 26 from Encyclopedia Britannica Online: http:// www.britannica.com/eb/article-9108677.

Eysenck M.W. Cognitive psychology, history of // M.W. Eysenck (ed.). The Blackwell dictionary of cognitive psychology. Oxford: Blackwell Reference, 1994. P. 61-66.

Eysenck HJ. The objectivity and lawfulness of aesthetic judgments // L. Dorfman,

C. Martindale, D. Leontiev, G. Cupchik, V. Petrov, P. Machotka (eds.). Emotion, creativity, and art. Perm, 1997. Vol. 1. P. 5-35.

Fraassen B.C. van The empirical stance. New Haven, CT: Yale University Press, 2002.

Gavin E.A. The causal issue in empirical psychology from Hume to the present, with emphasis upon the work of Michotte // Journal of the History of the Behavioral Sciences. 2006. 8. 3. 302-320.

Gergen K. Psychological science in a postmodern context // American Psychologist. 2001. 56. 803-813.

Green C.D. Of immortal mythological beasts: Operationism in psychology // Theory & Psychology. 1992. 2. 291-320.

Haig B.D. Psychology needs Realism, not Instrumentalism // American Psychologist. 2005. 60. 4. 344-345.

Hardcastle G. The cult of experiment: The Psychological Round Table, 1936-1941 // History of Psychology. 2000. 3. 4. 344-370.

Helmholtz H. von On the relation of natural science to science in general //

D. Cahan (ed.). Hermann von Helmholtz: Science and culture, popular and philosophical essays. Chicago: University of Chicago Press, 1995a. P. 76-95. (Original work published 1862.)

Helmholtz H. von. The aim and progress of physical science // D. Cahan (ed.). Hermann von Helmholtz: Science and culture, popular and philosophical essays. Chicago: University of Chicago Press, 1995b. P. 204-225. (Original work published 1869.)

Hickok L.P. Empirical psychology: Or, the human mind as given in consciousness. Schenectady, NY: G.Y. Van Debogert, 1855.

Hooker C.A. A realistic theory of science. New York: SUNY Press, 1987.

Howard G.S. Philosophy: Philosophy of science // A.E. Kazdin (ed.). Encyclopedia of psychology, Vol. 6. Washington, DC: American Psychological Association; Oxford University Press, 2000. P. 180-184.

Hunt H.T. Why psychology is / is not traditional science: The self-referential bases of psychological research and theory // Review of General Psychology. 2005. 9. 4. 358-374.

James W. A world of pure experience // Journal of Philosophy, Psychology, and Scientific Methods. 1904. 1. 533-543, 561-570.

Kimble G.A. Psychology from the standpoint of a generalist. American Psychologist. 1989. 44. 3. 491-499.

Koch S. The nature and limits of psychological knowledge: Lessons of a century qua science // American Psychologist. 1980. 36. 3. 257-269.

Kukla A. Scientific realism, scientific practice, and the natural ontological attitude // The British Journal for the Philosophy of Science. 1994. 45. 955-975.

Lau M.Y. Ontological and epistemic claims of Realism and Instrumentalism // American Psychologist. 2005. 60. 4. 345-346.

Lindner G.A. Manual of empirical psychology. D. C. Heath, 1894.

Lukasiewicz. J. O nauce // Gradient. 1994. 3-4. 20. 75-99. (Первое издание: O nauce // Poradnik dla samoukow. Wy-danie nowe. T. I. Warszawa, 1915.)

Martindale C. The foundation and future of the Society for the Psychology of Aesthetics, Creativity, and the Arts // Psychology of Aesthetics. Creativity, and the Arts. 2007. 1. 3. 121-132.

Mathieson C.M. Review of Positivism in psychology: Historical and contemporary

problems // Canadian Psychology / Psychologie Canadienne. 1993. 34. 4. 467-469.

Medin D.L., Ross B.H., Markman A.B. Cognitive psychology. 3rd ed. Fort Worth, TX et al.: Harcourt College Publishers, 2001.

Metaphysics // Encyclopedia Britannica. Retrieved. 2008. March 4 from Encyclopedia Britannica Online: http:// www.britannica.com/eb/article-15746.

Miller R.B. Psychology and science // Miller R.B. Facing human suffering: Psychology and psychotherapy as moral engagement. Washington, DC: American Psychological Association, 2004. P. 115-157.

Morris E.K., Todd J.T. Watsonian behaviorism // W. O’Donohue, R. Kitchener (eds.). Handbook of behaviorism. San Diego, CA: Academic Press, 1999. P. 15-69.

Mos L. A review of Methods of Theoretical Psychology, Andree Kukla, Cambridge, MA : MIT Press // Canadian Psychology. 2002. 43. 2. 127-134.

Ponterotto J.G. Qualitative research in counseling psychology: A primer on research paradigms and philosophy of science // Journal of Counseling Psychology. 2005. 52. 2. 126-136.

Proctor R.W., Capaldi E.J. Empirical evaluation and justification of methodologies in psychological science // Psychological Bulletin. 2001. 127. 6. 759-772.

Psillos S. Scientific realism: How science tracks truth. London: Routledge, 1999.

Rand B. Moritz Wilhelm Drobisch (1802-1896): Empirical psychology according to the methods of natural science // B. Rand (ed.). The classical psychologists: Selections illustrating psychology from Anaxagoras to Wundt. Boston, MA: Houghton, Mifflin and Co, 1912. P. 432-447.

Rationalism // Encyclopedia Britannica. Retrieved 2008. January 26 from Encyclopedia Britannica Online: http:// www.britannica.com/eb/article-9108684.

Robinson D.N. Philosophy of psychology at the turn of the century // American Psychologist. 2000. 55. 9. 1018-1021.

Rorty R. Wittgensteinian philosophy and empirical psychology // Philosophical Studies. 1977. 31. 3. 151-172.

Ruckmick C.A. Empirical psychology // The American Journal of Psychology. 1928. 40. 1. 166-168.

Rychlak J.F. A philosophy of science for personality theory. Boston, MA: Houghton, Mifflin and Co, 1968.

Shames M.L. On data, methods, and theory: An epistemological evaluation of psy-chology// Canadian Psychology. 1990. 31. 3. 229-238.

Simonton D.K. Historiometric methods in social psychology // European Review of Social Psychology. 1998. 9. 267-293.

Simonton D.K. Historical trends in art and art criticism: Historiometric perspectives // Psychoanalysis and Contemporary Thought. 1999. 22. 687-703.

Skinner B.F. Current tends in experimental psychology // Skinner B.F. Cumulative record (enlarged ed.). East Norwalk, CT: Appleton-Century-Crofts (This lecture was given in March, 1947, at the first annual conference on Current Trends in Psychology at the University of Pittsburgh), 1961. P. 223-241.

Skinner B.F. Verbal behavior. New York: Appleton-Century-Crofts, 1957.

Strasser S. The soul in metaphysical and empirical psychology. Pittsburgh: Du-quesne University Press, 1962.

Timothy D.L. Scientific realism and the stratagema de divide et impera // The British Journal for the Philosophy of Science. 2006. 57. 537-560.

Titchener E.B. Brentano and Wundt: Empirical and experimental psychology // American Journal of Psychology. 1921. 32. 108-120.

Toulmin S, Leary D.E. The cult of empiricism in psychology, and beyond // S. Koch, D. Leary (eds.). A century of psychology as science. Washington, DC: American Psychological Association, 1992. P. 594-617.

Watson J.B. Behaviorism. New York: Norton,1925.

Wendt Jr.D.C, Slife B.D. Is evidence-based practice diverse enough? Philosophy of science considerations // American Psychologist. 2007. 62. 6. 613-614.

Wundt W. Outlines of psychology. Leipzig: Wilhelm Engelmann, 1897.

Wundt W. Principles of physiological psychology. New York: Macmillan, 1904.

все дело в опыте! — Блог Викиум

Человеку может стукнуть в голову что угодно. Розовые слоны? Запросто. Летающие вилки? Легко! Умение ходить по воде? А почему бы и нет? Но только Его Величество Опыт со временем покажет, насколько верны все эти гипотезы. Он же может натолкнуть на выдвижение новых догадок. И это замечательно, на том и стоит развитие науки, техники, мышления.

Откуда взялся научный эмпиризм, и что это такое?

Суть эмпиризма

Он возник давно — в античности, когда зародились основополагающие науки — математика, физика, история, азы философии. Каждая из них изучала мир вокруг. И в каждой появлялись насущные вопросы о том, как же познавать истину. В итоге сформировались разные течения человеческой мысли — прагматизм, догматизм и эмпиризм.

Слово «эмпирика» происходит от древнегреческого «исследование, рассмотрение» — это все то, в основе чего лежит опыт. То есть для достижения конечных результатов нужна практика: главные методы эмпиризма — эксперименты.

Планомерно развивал направление эмпиризма и английский ученый Френсис Бэкон — он создал научный метод познания и первым изрек: «Знание — сила!» Бэкон ратовал за метод научной индукции — постепенное восхождение к знанию. Он считал, что опыт дает нам возможность предполагать нечто большее — подниматься на новую ступеньку познания. Но после этого мы должны спуститься и проверить, верны ли наши догадки, верно ли решены проблемы. Если да, то можно продолжать расширять свою гипотезу.

Основные понятия

Эмпиризм — это такая теория познания, которая считает лучшим средством получения знания опыт. А вот роль рациональных методов — теоретического изучения вопроса, разных расчетов «в голове», без практики, здесь явно занижается. Считается, что это слишком субъективные вещи.

Как работает эмпиризм? Тут все просто и логично: чтобы проявилась закономерность, нужно, чтобы несколько известных впечатлений повторились и сложились в ассоциацию представлений. А одно представление повлечет за собой другое.

При этом человек может уже родиться с неразрывными ассоциациями — генетическим опытом, который был накоплен предыдущими поколениями его предков.

Помимо биологических условий на формирование опыта влияют и социум, где развивается человек: культурные процессы и события, в которых он «варится», ускоряют образование новых познавательных процессов в сознании.

Эмпиричные формы

Их две, и они вытекают из разных трактовок термина «опыт».

* Имманентный эмпиризм — это совокупность попыток философов в самые разные эпохи объяснить суть познания через совокупности представлений и ощущений.

• Трансцендентный эмпиризм: его типичная форма — материализм. Материалисты считают, что истинная реальность — это самые разные комбинации частиц материи, которые движутся и взаимодействуют в пространстве. Это все — мир опыта. А все законы познания — результат взаимодействия организма человека с разными проявлениями окружающей среды.

Душа и эксперимент

Эмпиризм сильно повлиял на психологию — все началось с книги Вольфа «Эмпирическая психология» в 1732 году: автор предлагал изучать не абстрактные вопросы о бытии души, а фактические ее проявления, а также находил связи между психикой и физическими событиями.

Через полтора века, в 1879 году, ученый Вундт открыл первую лабораторию экспериментальной психологии. Здесь вовсю изучали ощущения, восприятие, внимание, чувства.

Затем возник психоанализ, гештальт-психология с ее исследованиями инсайтов, концепция безусловного и условного рефлексов Павлова и бихевиоризм.

Да, раньше психология нередко скатывалась мистицизм, но теперь успешно реализует принципы эмпиризма. Наука стала серьезной и точной, ее поддерживают нейробиология и новейшие методики исследования мозга.

В условиях нашего нового времени каждому человеку важно держать руку на пульсе собственного опыта: да, он не всегда позитивный, но в любом случае он необходим! Некоторые курсы Викиум особенно полезны для этого. Например, «Профайлинг» научит «читать людей» по невербальным нюансам, выявлять их скрытые намерения и даже прогнозировать действия — все это, конечно, на основе получения ценного опыта. Такое умение незаменимо как в профессиональной, так и в общественной и личной жизни.

Читайте нас в Telegram — wikium

Российский государственный гуманитарный университет — Психология консультирования

Направление подготовки: 37.04.01 «ПСИХОЛОГИЯ»
Направленность «Психология консультирования»
Институт психологии им. Л.С. Выготского

Квалификация (степень): магистр 
Условия приема: наличие диплома бакалавра или специалиста
Форма обучения: очно-заочная
Срок обучения: 2,4 года 
Итоговая аттестация:  защита магистерской диссертации. 

Аннотация
Современная действительность отличается изменчивостью и неопределенностью, она требует от людей умения справиться с большим количеством разных проблем, разрешить конфликтные ситуации и дома, и на работе, выработать индивидуальные способы совладания с трудностями разного рода и при этом сохранить уверенность в себе, оптимизм и стремление к самореализации. Психология консультирования дает возможность помочь и самому себе и окружающим, научиться индивидуальным стратегиям деконфликтации, переживания горя и потери правильным способам выхода из  сложных жизненных ситуаций и строительства позитивного будущего.  Понимание себя – необходимый залог успешной помощи другим и это понимание является важной частью программы психологии  онсультирования. Не менее важными элементами данной программы являются и курсы, раскрывающие основы строения и функционирования психики людей. И, конечно, основные техники консультирования, разработанные в ведущих психологических направлениях – психоанализе, экзистенциональной и гештальтпсихологии, поведенческой и телесно-ориентированной терапии.

Вступительное испытание: собеседование

Примерный перечень изучаемых дисциплин:
Обязательная часть:

• Методология исследовательской деятельности и академическая культура
• Иностранный язык в профессиональной деятельности
• Межкультурное взаимодействие
• Информационные технологии в психологии
• Научные школы и теории современной психологии
• Когнитивная психология: теории и эмпирика
• Качественная методология и методы исследований в психологии
• Современные концепции психофизиологии и психогенетики
• Современные концепции психофизиологии
• Современные концепции психогенетики
• Современные подходы психологии личности
• Феноменология и границы нормы и патологии в психологии
• Преподавание психологии в системе высшего образования
• Психология эмоций: полипарадигмальный подход
• Математические и статистические методы исследований в психологии
• Экспериментальная психология: классические и современные подходы

Часть, формируемая участниками образовательных отношений:

• Патопсихология
• Спецпрактикум по патопсихологии
• Психология консультирования
• Нейропсихология
• Спецпрактикум по нейропсихологии
• Спецпрактикум по дифференциальной психологии
• Наративный подход к исследованию личности
• Психосоматика
• Нарушения психического развития в детском возрасте
• Психология отклоняющегося поведения
• Современные подходы к консультированию: теория и практика
• Спецпрактикум по психологии консультирования
• Психология зависимости
• Психология бессознательных процессов
• Семейная психология и психотерапия
• Теории и методы психотерапии
• Синдром эмоционального выгорания
• Теории личности: общепсихологический и клинический подход

Практики:

• Практика по получению профессиональных умений и опыта профессиональной деятельности
• Научно-исследовательская работа
• Педагогическая практика
• Преддипломная практика

Дополнительная информация от Института психологии для поступающих: ссылка
Вопросы к собеседованию: скачать
Рекомендуемая литература для подготовки: ссылка

КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА АБУЛЬХАНОВА-СЛАВСКАЯ «КОГДА КОНЧАЕТСЯ ПРОЗА И НАЧИНАЕТСЯ ЛИРИКА…»

«КОГДА КОНЧАЕТСЯ ПРОЗА И НАЧИНАЕТСЯ ЛИРИКА…»

Интервью с действительным членом Российской академии образования, профессором

КСЕНИЕЙ АЛЕКСАНДРОВНОЙ АБУЛЬХАНОВОЙ-СЛАВСКОЙ

Интервью с доктором философских наук, действительным членом Российской академии образования, профессором, главным научным сотрудником Института психологии РАН Ксенией Александровной Абульхановой-Славской – это беседа с выдающимся российским ученым, чей стаж в науке составляет 63 (!) года и чей вклад в развитие психологии личности и методологии психологии трудно переоценить. Беседа не была ограничена рамками одной темы и получилась многогранной, как сама жизнь, – она о научном поиске, о современном российском обществе, о прозе и лирике в судьбе нашей героини. Ксения Александровна, главный «рубинштейновед» нашей страны, являет собой яркий пример бескорыстного служения науке, не снижающего своей интенсивности, и цельности личности, чьи нравственные ориентиры не противоречат декларируемым теоретическим построениям.

Особого внимания заслуживает уровень разговора о психологии, заданный профессором Абульхановой-Славской, – философский уровень теоретизирования в отношении к психологической реальности. Прислушаемся к призыву ученого не забывать о содержании научного поиска, о социальной функции научного знания, чтобы не завязнуть в такой явной сегодня формализации науки, «арифметизации» психологии и распространении спекулятивных психологических практик.

К.А. Абульханова-Славская, 09 января 2020 г., Сергиев-Посад

Наиля Кондратюк и Галина Шукова – Добрый день, Ксения Александровна!

Ксения Абульханова-Славская – Добрый день!

Н.К. – Ксения Александровна, я, как правило, всем, у кого беру интервью, задаю первым один и тот же вопрос. С Вашего позволения и Вам его задам. В 1956-м году Вы закончили психологическое отделение факультета философии Московского государственного университета. Как был сделан выбор в пользу психологического отделения? Когда появился интерес к психологии? Какие встречи и события предопределили этот выбор? Но, отступая от традиции, прежде всего хочу спросить, правда ли, что Вы внучатая племянница Леонида Андреева?

К.А.-С.– Это правда. Хорошо, что Вы спросили. Именно это меня и погубило. С 5-6 лет на отцовских плакатах «Экономь электричество!» я писала некие эссе и новеллы. И считала, что из меня выйдет недурной писатель. И поэтому, когда я со своей золотой медалью явилась на философский факультет МГУ, и меня спросили, почему я выбрала философию, я сказала, что я её не выбирала, а что в нашем государстве писатель должен быть знатоком марксизма-ленинизма, и, соответственно, я решила начать свое образование с овладения марксистской теорией. На вопрос о том, чем я собираюсь заниматься после окончания учебы, я заявила, что хочу продолжить свою литературную деятельность. Члены комиссии, конечно, перемигнулись. Через три дня я пришла за ответом, а меня продолжили экзаменовать и попросили даже рассказать про работу Иосифа Виссарионовича «Анархизм или социализм». Я ответила, что Иосиф Виссарионович, не имея философского образования, взялся анализировать социальные проблемы – это, конечно, очень актуально, очень важно (годы-то какие!), но насколько это научно – это еще вопрос. Они чуть не заплакали от умиления на такой ответ и сказали, что о моем приеме на философское отделение и речи быть не может. Отделения было три: философия, логика и психология. Логику я ненавидела ещё со школы, поэтому для меня оставалась только психология. Выбора осознанного никакого не было, но были некие предпосылки. То, что я писала на плакатах, – это были эссе о жизни людей, об их взаимоотношениях, это была письменная, назовём её не творческая, а письменная деятельность. В 6 лет я написала роман «Листая страницы жизни». Ко мне очень часто обращались за советами сверстники и взрослые. Хотя я была очень скромной девицей, недовольной, как и все девицы, своей внешностью и очень иногда скованной, но в каких-то жизненных ситуациях я выступала в роли не советчика, конечно, а, скажем, собеседника. И это было внутренней предпосылкой того, что я буквально утонула в психологии, когда начала ее изучать.

Н.К. – Ксения Александровна, а что это были за плакаты, на которых Вы писали?

К.А.-С. – В то время по всей Москве были развешаны плакаты «Родина-мать», «Защищай Родину-мать». А отец мой, инженер-электрик, закончивший Бауманский институт (МГТУ им. Н.Э. Баумана), работал в Мосэнерго, и его всё время снабжали этими плакатами. Их я и использовала как писчую бумагу.

Н.К. – Ксения Александровна, Ваше имя тесно связано с именем С.Л. Рубинштейна. Вы помните Вашу первую встречу? Как это было?

К.А.-С. – Первая встреча произошла на третьем курсе – начались его лекции. Я, так же, как все мои сверстники, очень мало в них понимала, потому что Сергей Леонидович лекции читал по своим книгам «Бытие и сознание», «О мышлении и путях его исследования». Но он читал так увлекательно! Как, кстати говоря, и многие другие преподаватели, которых мы обожали (но не так, конечно, как в свое время петербургские институтки обожали своих педагогов). От Рубинштейна исходило такое обаяние! У него было прекрасное чувство юмора. Он мог во время лекции пошутить по поводу какой-то ситуации. Сама же встреча произошла таким образом. На каком-то семинаре Сергей Леонидович сидел в президиуме, а я сидела в рядах трудящихся и учащихся. И я вдруг почувствовала, что он будто бы положил свою руку на мою. Хотите верьте, хотите нет! С этого момента началась наша, назовём так, дружба.

С.Л.Рубинштейн

Нужно сказать, что Сергей Леонидович дифференцировал своих учеников старшего, среднего и младшего поколений по разным направлениям исследований. Старшее поколение, как правило, уже работало и не имело специального образования, как, например, Елена Александровна Будилова, работавшая тогда на радио. А с молодыми учениками Рубинштейн очень активно, очень строго, очень четко и много работал. Он хотел, чтобы мы – а это Андрей Брушлинский, Алексей Матюшкин, Феликс Михайлов, да всех не перечислить! – были очень хорошо образованы.

Н.К. – Рядом с Вами лежат книги и какие-то записи…

К.А.-С.– Вот это незаконченная рукопись С.Л. Рубинштейна, которая была опубликована мною в виде книги «Человек и мир».

К.А. Абульханова-Славская 09 января 2020 г., Сергиев-Посад

В эту рукопись он вложил следующие страницы:

«Ксане на случай моего внезапного ухода. Передаю тебе этот мой светильник из рук в руки. Неси его. Сохраняй открытость ко всей радости жизни, в этом верность мне. 19 ноября 1959 года»

«Моя любовь к тебе соткана из той же духовной ткани, что и любови тех бессмертных, которые запечатлели её в своих творениях, на веки вечные соединили себя перед лицом всего человечества со своей любимой, несмотря на то, что они никогда не были соединены с ней в жизни узами брака, никогда не жили в одной квартире и союз их не был никогда скреплен регистрацией и советским загсом.»

Вот наша встреча. Должна сказать, что Сергей Леонидович любил нас с Андреем. А Андрей, мне кажется, любил его даже больше, чем я, он любил его как отца. Я любила Сергея Леонидовича как человека и, конечно, как мужчину. Кстати, понятие встреча Сергей Леонидович возводил в философское понятие. Встреча может быть самой разной, она может стать действительно сущностным явлением.

К этому надо добавить, что анализ человеческой жизни, осуществленный множеством отечественных и зарубежных авторов, например, Ш. Бюлер или А. Кроником, – этот анализ ограничивается какими-то единицами жизни, не выходит за их пределы. Но на опыте своей жизни и знакомясь с жизненным опытом других людей, я поняла очень простую истину, которая никогда не входила в научный обиход. Старшее поколение, живущее уже между жизнью и смертью, накопившее очень многое и чувствующее нехватку времени для реализации своего опыта, тянется к молодому не только чисто житейски (в рамках семьи), а желая продлить своё творчество, желая доверить свои достижения будущему. Рубинштейн, обращаясь ко мне, написал однажды даже более возвышенные слова: «мой факел». Младшее поколение, естественно, тянется к более мудрым, более терпимым, более ласковым, более свободным и так далее старшим, чего не всегда найдешь в родителях. И вот это притяжение младшего и старшего поколений очень сказалось на наших научных взаимоотношениях. Мы понимали друг друга буквально без слов; и что ценил вот мне Сергей Леонидович как в ученице – это то, что я осмеливалась возражать ему и говорить, например, что уровень обобщения, на который он выходит в каком-то эксперименте неадекватен полученной в нем эмпирике, т.е. существует разрыв между данными эксперимента и их обобщением. Вот этакая наглость у меня была! Почему? Потому что сам Сергей Леонидович как личность был воплощением свободы. Он был свободен везде и во всём, и везде и во всём он был самим собой, оставался самим собой.

Еще два слова по поводу первой встречи. В тот период, когда он читал лекции, в аудиториях висели плакаты «Долой космополита Рубинштейна!». Alles.

Н.К. – А Сергей Леонидович как к этому относился?

К.А.-С. – С большим достоинством!

Н.К. – Ксения Александровна, какая у Вас была разница в возрасте?

К.А.-С. – 45 лет.

Н.К. – Вы были для него музой?

К.А-С.– Музой я для него не была. Он сделал из меня музу. Если у нас останется время, я вам прочту маленькие лирические этюды об этом. У него голова была полна идей, он не был стар душой, он не был стар физически, но его измотала ситуация последних лет жизни, которую он так мужественно принимал; и, конечно же, он нуждался в каком-то притоке вдохновения, притоке молодости, притоке новых сил. И вот в этом смысле можно говорить о музе, хотя, конечно, я себя музей физически мало представляю.

Г.Ш. – Вы давали ему силы жить и творить! Ксения Александровна, каков Ваш вклад в творчество Рубинштейна? Чего бы не было, если бы не было Вашей встречи?

К.А.-С. – Если бы не было нашей встречи, он, я думаю, не написал бы так подробно и так много об этике, о любви, об отношении человека к человеку. Потому что первой предпосылкой его обращения к этике была обстановка в его родительской семье, которая изложена в написанной мной и моей дочерью маленькой книжечке «Сергей Рубинштейн. Детство. Юность. Молодость». Были очень сложные братья, сложные очень браки, финансовое разорение отца, очень сложные переезды. Он писал в своих дневниках, из которых моя дочь брала материалы для этой книжки, что он с самого раннего детства очень тонко чувствовал проблему нравственности во взаимоотношениях людей. Но как проблему, а в нашем с ним случае к этому еще прибавился реальный позитив любви человека к человеку. Хотя, я как наглый критик считала, что не всякого человека можно своим любовным отношением сделать, сотворить человечным и добрым, таким, как ты этого хотел бы. Что людей изменить достаточно сложно.

Н.К. – Ксения Александровна, Вы упомянули сейчас о книге «Сергей Рубинштейн. Детство. Юность. Молодость». Начиная с 60-х годов прошлого века и до настоящих дней выходят Ваши многочисленные публикации, посвященные С.Л. Рубинштейну. Так, например, если я не ошибаюсь, в 1969 году в журнале «Вопросы философии» (№8) была Ваша первая публикация, посвященная С.Л. Рубинштейну «Философское наследие С.Л. Рубинштейна», одни из последних – это «Сергей Рубинштейн. Детство. Юность. Молодость» (2010), сборник «Философско-психологическое наследие С.Л. Рубинштейна» под Вашей редакцией (2011), «Гуманистическая психология С.Л. Рубинштейна: ретроспективы и перспективы» (2017). Создается ощущение, что С.Л. Рубинштейн, можно сказать, одна из миссий Вашей жизни. Так ли это? И если, да, то почему? И как Вы себе эту миссию представляете?

К.А.-С. – По поводу миссии я бы хотела сказать следующее. Первая задача моей миссии – раскрыть психологам всю сложность философских идей Рубинштейна на уровне, более соответствующем сегодняшним реалиям научного мышления. Раскрыть! Это не было комментированием, это не было научным объяснением. Надо было максимально приблизить его тексты, особенно первую философскую часть книги «Человек и мир» к психологии. Этот философский раздел был целиком и полностью написан им от руки без помарок. Единственное, что трудно было разобрать – почерк. Что касается второй части, посвящённой проблеме человека, взаимоотношениям людей, этике, любви, и шестой главы, посвящённой критике тоталитаризма, конфликту добра и зла, противоречию гуманизма и тоталитаризма, здесь был десяток разных названий, не были обозначены главы и так далее. Т.е. работа с рукописью была, конечно, очень большая. Причём Сергей Леонидович нарочито иногда писал не заканчивая, невнятно, чтобы нельзя было прочесть, потому что он был уверен, что его за эту часть посадят. А в других случаях, он писал непонятно потому, что писал лёжа, будучи больным. Вот в том и заключалась первая миссия, чтобы я и моя дочь с лупой разобрали текст. Сколько лет у нас на это ушло! Мы принялись за расшифровку рукописи буквально на следующий день после кончины Сергея Леонидовича, потому что я как-то увидела, что его домработница, которая была при нём резидентом соответствующих служб, обнаружила на столе эти записи и пыталась их прочитать, хотя, конечно, не смогла этого сделать.

Фрагмент рукописи С.Л.Рубинштейна

Вторая миссия – борьба за публикации и преодоление препятствий на этом пути. Перед смертью Сергея Леонидовича должна была состояться конференция по проблеме способностей. А между ним и Алексеем Николаевичем (Леонтьевым) шла дискуссия по поводу проблемы способностей. Очень острая дискуссия в части, касающейся ссылок и обоснования теоретических построений марксовыми идеями. Сергей Леонидович абсолютно четко просёк неправильную интерпретацию Маркса Леонтьевым… В конференции Сергей Леонидович участвовать не мог: очень плохо себя чувствовал. Он сказал мне, что если «Алексей Николаевич будет задираться, ты прочтёшь мой доклад, а если он будет вести себя спокойно, то можешь его не читать». Доклад я не читала; в виде статьи он должен был быть опубликован в журнале «Вопросы психологии». После кончины Сергея Леонидовича в «ВП» был только некролог, а статью печатать не стали (Сергей Леонидович Рубинштейн // Вопросы психологии. 1960. №1 (январь-февраль). С. 3-7).Что мне было делать? Я в то время была всего лишь научно-техническим сотрудником. Мне очень много помог младший брат Сергея Леонидовича – Николай Леонидович (доктор исторических наук, профессор, специалист в области историографии истории России, социально-экономического развития России XVIII века), при всем его гедонизме это был добрейший и умнейший человек. Он обратился к Анатолию Александровичу Смирнову (директору Психологического института, главному редактору «ВП»), и они сошлись на том, что публикация состоится, а в сноске к статье будет, так сказать, завуалированное упоминание об инициировавшей ее дискуссии (Рубинштейн С.Л. Проблемы способностей и вопросы психологической теории // Вопросы психологии. 1960. № 3 (май-июнь). С.3-15).

Теперь, что касается «Человека и мира». Я попросила Институт психологии издать книгой в известном издательстве «Педагогика» ставшие библиографической редкостью статьи Сергея Леонидовича: «Проблемы общей психологии», «Проблемы психологии в трудах Карла Маркса» и т.д. А в самый конец книги, то есть, как я говорю, «на дно», я поместила «Человек и мир». Спрятала там, предположив, что редакторы ничего не поймут в этом тексте; не заподозрят крамолы. Причём снабдила его немыслимым количеством комментариев, конъюнктурных комментариев, в которых я «извивалась», чтобы текст прошел (есть такой анекдот: «Как ты жил при социализме? Извивался вместе с линией партии»). То есть я делала очень сложную работу – интерпретировала острые положения. Самую острую главу – шестую, я её так и обозначила «Глава 6», в издание 1973 года я не включила. Она появилась только в издании 1997 года. Вот сколько лет прошло, чтобы мог появиться такой текст, как глава 6. Называется она, правда, «Этика и политика». В этой главе, во-первых, речь идет об отношении к нашему обществу, нашему строю, критикуется тоталитаризм, Сталин и так далее, а во-вторых – об истмате (историческом материализме) и революции и отношении к ним Рубинштейна. И, соответственно, здесь уже мои комментарии носили иной характер. Итак, вторая задача моей миссии – преодоление препятствий на пути публикации трудов Сергея Леонидовича.

Третья задача – о ней совсем скромно: раскрытие значения парадигмы Рубинштейна для психологии, то есть доказательство того, что теория Рубинштейна, её философская и психологическая составляющие содержат в себе огромный нереализованный потенциал. Чтобы объяснить, в чём состоит этот потенциал, я взяла на себя смелость заняться разработкой следующих проблем. Первое – интеграция понятий (потом я отойду от термина «понятие», потому что он не совсем адекватен, но использую здесь для обозначения проблемы) субъект, личность, жизненный путь, раскрытие структуры активности личности, дифференциация понятий субъект, личность, индивид, индивидуальность.

Далее особо важное, о чем пишет Сергей Леонидович в «Человек и мир», – соотношение инициативы и ответственности как некий ключ к сущности личности в её бытии в социалистическом обществе. Ответственность не в общепринятом смысле, а как способ взятия на себя ответственности за разрешение иногда неразрешимых противоречий. Именно в том, что я беру на себя ответственность, я проявляю свою свободу, свой, как экзистенциалисты говорят, выбор, свою позицию. Сергей Леонидович взял эту формулу у В. Вишневского, автора «Оптимистической трагедии». Он взял и это название, так как оно абсолютно точно соответствовало самой сути противоречий в обществе, где неизбежно сосуществование гуманизма и тоталитаризма, то есть свободы и насилия, принуждения. Во всяком случае в прошлом столетии, потому что размерность психологии как раз исчисляется столетиями. Словом, здесь речь о том, что человек берет на себя всю ответственность за судьбу науки, за судьбу учеников и за, самое главное, реализацию психологии в жизни.

И сам Сергей Леонидович брал на себя ответственность. Я постараюсь это как-то конкретизировать. В частности, почему он так много занимался мышлением? Потому что он видел, что кроме российской уничтоженной интеллигенции русские люди, советские люди не думают, не умеют думать. До сих пор только послушайте, как они спорят, перебивая друг друга, им не интересно, что говорит другой, они не умеют вести дискуссии, они не умеют приходить к консенсусу, причём это не только у нас. Возьмите бедненькую Меркель, она, воодушевленная идеей прав человека, решила пустить всю Африку в свою волшебную Германию. И в результате этого следования принципу гуманизма она навлекла такие беды на свою страну! Вот вам пример роли мышления в жизни. Сергей Леонидович хотел, чтобы научная психология была разработана на том уровне, который позволил бы ей предлагать инструменты реальной жизни. Потому он сам очень много занимался образованием и смолоду, и позднее.

Только на склоне лет я познакомилась с трудами Владимира Александровича Пономаренко. Он, даря мне свои книги о психологии лётчика, скромничал, что он не умеет писать. В небе лётчик весь обложен ограничениями, рекомендациями, правилами, но у него, как пишет Пономаренко, обобщивший массу дневниковых записей пилотов, на физиологическом уровне отключается сознание, он перестает понимать, что происходит. Поэтому Пономаренко разрабатывал способы актуализации у летчиков воли, усилий и принятия решений, которые связаны с Богом. Почти все летчики начинали верить в Бога.

Н.К. – В свое время В.А. Пономаренко критиковали за то, что он «ввел» Бога в психологию и упоминает о нем в своем книге «Страна Авиация – черное и белое».

К.А.-С. – А это не он ввел Бога, а летчики, которые возвращались из полета живыми, решив безвыходные проблемы практически на сверхуровне обычных человеческих возможностей. Они отмечали, что видели, чувствовали, что их ведет Господь, что он им помогает, что он им подсказывает; они чувствовали, что Вселенная – эта сфера их свободы, и поэтому там они могут, принимая решения, хоть на секунды забыть о тех санкциях, которые могут ждать их на Земле. Это чувство сродственности Вселенной было и у Сергея Леонидовича. В конце своей жизни он писал, что живет сейчас уже не в Москве, не в Дубулты, не в Майори, а во Вселенной. Что эта Вселенная становится тем пространством, в котором он, наконец, свободен. А ощутить человеку свободу – это приобрести дополнительные силы и актуализировать все свои резервы.

К.А. Абульханова-Славская и отец Георгий, 21 ноября 2019 года, ИП РАН

Н.К. – Ксения Александровна, Вы упоминали о шестой главе книги «Человек и мир», в которой Сергей Леонидович более полувека назад раскрыл античеловеческую сущность тоталитаризма, сталинизма, но подобные явления в той или иной степени до сих пор имеют место быть. Как бы Вы прокомментировали этот факт?

К.А.-С. – Я написала об этом статью в «Психологический журнал», но её не приняли. Первый раз за 63 года моего научного стажа отклонили статью. Причин «советской» ностальгии несколько. Первое: что было в те времена? Было чувство относительного равенства, ни у кого не было особняков ни заграницей, ни в России. Причём это равенство обеспечивалось финансово-экономическими нормами труда и соответствующей этим нормам зарплатой. Были бесплатные квартиры, путёвки, детские сады – всё то, что М.С.Горбачёв назвал «паразитическим патерналистическим обществом». Далее. Русские по менталитету привыкли, что их угнетают, что с них дерут, и вдруг наступает эпоха, когда им помогают, их обеспечивают, их опекают. Следующее. После эпохи революций и войн наступил в середине двадцатого векатакой период, короткий, правда, когда установилась некая упорядоченность жизни: было ясно, что тогда-то будет 1 Мая, тогда-то – 7 Ноября, и дело даже не в том, что это праздники, а в том, что в жизни есть свой порядок. А потом наступил капитализм, который принес нам свободу. В чём свобода? Свобода предпринимательства – зарабатывай сколько хочешь. А что такое свобода предпринимательства? Еще французы давным-давно, выдвинув лозунг «Свобода, равенство и братство», убедились, что не может быть свободы при наличии конкуренции, потому что твоя свобода сталкивается со свободой другого, возникают противоречия, которые ты должен решать. И этот несчастный предприниматель ищет прямые-непрямые средства, чёрные-белые зарплаты и т.д. для того, чтобы как-то его бизнес существовал. Он свободен? Нет, конечно. Он не то, что свободен, он в гораздо большей степени не свободен, чем человек конца социализма.

И я вам скажу, что меня совершенно убивает.Мы влезли в капитализм, но мы не вылезли из тоталитаризма и лжи. А то, что меня вдохновляет, – это волонтеры!

Кстати говоря (это нужно будет вырезать, но это очень поучительно), мы в советское время чуть было не подошли к реальному социализму. В этом я убедилась, во-первых, на примере экспериментов А.Л. Журавлёва Они были очень маленькие, прошли мельком – эксперименты с введением самоуправления в производственных бригадах, когда рабочие получили доступ к распределению трудовой нагрузки: практически вернулись к русской общине. А во-вторых, как-то меня пригласили в качестве консультанта-психолога в круиз, в котором участвовали 200 директоров крупнейших российских предприятий. Там были «король» шампанских вин, «король» судостроения, «короли» горно-добывающей промышленности и так далее. Там я увидела, как эти директора искренне верили, что на этом круизном корабле ихнаучат новым социально-экономическим отношениям. При этом они все свое директорство, осуществлявшееся фактически в контексте тоталитаризма, прятали от государства прибавочную стоимость, но не к себе в карман, а для развития своих предприятий. То есть они фактически реализовывали самоуправление.

Ко мне никто из них не обращался. Но иногда мне в голову приходят умные мысли. На корабле был компьютерный класс на 60-80 человек, в котором я посадила директоров за расширенный вариант MMPI. Работа с этим опросником сопровождалась громким директорским ржанием, но после этого они захотели разобраться с поставленными в нем вопросами, и дверь моей каюты практически не закрывалась. Тогда было решено, что я прочту им парочку лекций. Я прочла им лекции по психологии времени, что для них было абсолютным открытием. У элитарных руководителей нашего производства не было представления о том, что такое время, как его экономить или ускорять. Ну, Горбачев у нас ускорял что-то. Вот и сейчас у нас всё только проекты, программы, будущее, будущее – это всё то же, что уже было раньше: в 1980 году будет коммунизм, у всех будут свои квартиры т.п. Всё повторяется в истории.

Во времена перестройки я оказалась во Франции с докладом на очень ответственном международном семинаре, и мне там задали всех остро интересовавший вопрос: «Кто пришёл к власти? Кто осуществил приватизацию всех народных богатств?». Многие коллеги считали, что это, конечно, деятели черного рынка, который сейчас на наших глазах так разросся. Я умела держать язык за зубами, потому что меня как правнучку Леонида Андреева в институте всегда «пасли» партийные органы. Но, пересекая границу, я почему-то становлюсь необыкновенной патриоткой. Я сказала: «Ничего подобного!» и рассказала им про этот бизнес-круиз: «У нас такие умы, такие инженеры, такие талантливые изобретатели, которым только дай государственные средства, они создадут супергосударство».

В другой раз я устроила огромный скандал на семинаре в Вышке, где меня попросил сделать доклад заместитель ректора Я.В. Кузьминова. Передо мной был доклад А.Г. Здравомыслова, очень скромного человека, который обобщил все современные протестные выступления. А я распалилась и говорю, что причины протестных настроений коренятся в отношении власти к обществу, прежде всего к людям производства, к тем, кого называют технарями и о ком сегодня никто не вспоминает. Не надо нам выдумывать искусственных элит. Надо внимательнее смотреть на тех людей, которые составляют наше общество, и понимать, как они действуют.

И теперь последнее. Это последнее – уже крамола. Я повторюсь: столетие закончилось. Оно закончилось не только как время, но и как социальный уклад жизни, как образ мысли, как возможности людей. Почему оно закончилось? Потому что тот человек, о котором писал Рубинштейн, и, пробивая идею которого, фактически положил на это свою жизнь, – этот человек обнулен. Почему он обнулен? Потому что его заменили деньги и технологизация. Наступило новое столетие, и мы можем сколь угодно много говорить о наших потрясающих достижениях в области военной техники, но мы не можем жить в своей стране со спокойной совестью, когда огромное количество наших соотечественников живет за чертой бедности. И пока это не преодолено, говорить о каких-то «прорывах» – безнравственно.

Н.К. – Ксения Александровна, мы договаривались, что сегодня будем говорить преимущественно о Сергее Леонидовиче, но, если Вы не против, я буквально, на йоту отклонюсь от него. Кандидатскую диссертацию «Процесс мышления при использовании знаний» Вы защитили в 1961 году, докторскую диссертацию «Категория субъекта в диалектико-материалистической методологии» в 1974 г. Обе диссертации были защищены уже после того, как С.Л. Рубинштейн покинул наш мир. Могли бы Вы рассказать, как это было?

К.А.-С. – После смерти Сергея Леонидовича я осталась в Институте философии научно-техническим сотрудником. Как-то директор института П.Н. Федосеев, спросил, чем я занимаюсь, кто мой руководитель? Директор и не знает! Я говорю, мол, продолжаем традиции развития русской философской мысли. Он от этих тем был совсем далек и только предупредил, что при моей должности научно-технического сотрудника мне необходимо какое-то очень серьёзное партийное поручение. «Вы же психолог!» – было мне сказано, и меня посадили отвечать на письма трудящихся (т.е. сумасшедших). Через некоторое время вызывает меня тот же Федосеев и прямо у меня перед лицом начинает размахивать журналом «Крокодил». А там написано, что один товарищ пришел в Институт философии и задал несколько вопросов научно-техническому сотруднику Ксении Александровне Славской. Она не сумела удовлетворить его любопытство, и поэтому дирекция вынуждена была это задание перепоручить старшему научному сотруднику, который не из головы что-то выдумывал, как она, а серьезно взялся за дело и обоснованно, опираясь на труды классиков марксизма-ленинизма, ответил на запрос советского гражданина. Меня как правнучку Леонида Андреева всё время пасла Шорохова (Екатерина Васильевна), резидент партийный в нашем институте, следила за каждым моим шагом. Мне пришлось вступить в партию, так как Шорохова меня совершенно довела, говорила: «Сядешь, и не на стул». В общем, со мной «хорошо» обращались. Даже через год после моей докторской защиты я постоянно слышала: «Вас утвердили, Ксения Александровна?». Нет, и через два года – нет. То ремонт, то затерялись, наверное, диссертации, – ждите. Потом отдали мою диссертацию на черную рецензию. В один прекрасный день меня вызывают в ВАК и запирают в большом полупустом зале, сажают за школьный письменный стол, дают несколько листков из школьной тетрадки для математики и просят изложить (на время!) основные положения моей докторской диссертации. Я быстро все написала, и через два года после защиты меня утвердили в докторском статусе. Была, конечно, масса охотников обвинить меня в том, что я все списывала у Сергея Леонидовича. А путь к защите мне открыл новый директор, сменивший Федосеева – Бонифатий Михайлович Кедров, который пришел в Институт философии прямо из лагеря, в шинели. Для моей защиты несколько раз собирали ученый совет. В первый раз никто из членов совета не пришел!

После смерти Сергея Леонидовича его архив (основную часть) я бегом сдала в Ленинскую библиотеку. Как только я вошла в библиотеку, одна дама-библиотекарь (я не запомнила ее имени) спросила, сколько я хочу за архив. Но у меня даже мысли такой не было! Закрыла архив я только на 10 лет. По недомыслию. Надо было закрыть на гораздо более долгий срок.

Н.К. –Вы к трудам С.Л. Рубиншейна закрыли доступ?

К.А.-С. – Нет. Я часть архива оставила открытой, а часть, где была вся эта «помойка» по поводу «Основ общей психологии» и космополитизма, я закрыла. Саму же рукопись «Человек и мир» я никому не отдала.

Н.К. – Ксения Александровна, одним из соавторов ваших публикаций является Ваша дочь, А.Н. Славская. Ваши дети получили психологическое образование?

К.А.-С. – Обеих моих дочерей, Регину и Алю, завалили при поступлении на психологический факультет МГУ. Причем мы были настолько необразованными в этом плане людьми, что не знали, что близнецы имеют льготы, и, если кто-то из них не добрал один балл, их все равно принимают. Регина набрала проходной бал для вечернего отделения, но все равно ее не взяли. На следующий год она идеально сдаёт экзамены на отделение научного коммунизма, но всё равно не проходит. Вот так со мной поступили в МГУ, который я окончила.

Г.Ш. – А что они имели против Вас?

К.А.-С. – Ну, там же было царство Алексея Николаевича (Леонтьева).

Г.Ш. – Такая была ненависть к Рубинштейну, что даже «седьмую воду» не хотели допускать?

К.А.-С. – Да, всё было серьезно и очень серьезно. А Аля, в итоге, пошла в пединститут, и там она написала дипломную работу о ранних рукописях Рубинштейна, так как практически наизусть их знала.

Н.К. – Ксения Александровна, сколько диссертаций было защищено под Вашим руководством?

К.А.-С. – У меня 27 кандидатов науки 4 доктора.

Н.К. – На конференции, посвящённой 130-летию со дня рождения С.Л. Рубинштейна, Вы сказали, что уже так много написали слов о Рубинштейне, что в какой-то момент проза кончилась и полилась лирика. И прочли несколько стихотворений, посвященных Сергею Леонидовичу. Когда Вами было написано первое стихотворение?

К.А.-С. – Полтора года тому назад.

Н.К. – В самом начале интервью Вы сказали, что, если останется время, прочтете несколько стихотворений. Времени у нас еще много, мы только начали. Не добавим ли лирику к прозе?

К.А.-С. – Прочесть? Хорошо! По поводу психологии. Этому предшествуют строки про философию, но про философию довольно примитивно. А про психологию так:

Её сестра (т.е. философии) звалась Психея –

Живая Тайна человеческой души.

Тупые люди с жаждой нетерпения

Её пытались силой задушить.

Им от века было непонятно,

Как её назвать и применять.

Потому наивно и невнятно

Всё пытались её Господу отдать.

И потому то, что Психея не вмещалась

В простую тупость их ума,

Подвижная, как жизнь сама,

Она, как и земля когда-то,

Казалась им стоящей на спине слона.

Н.К. – Еще почитаете?

К.А.-С. – Хорошо. Небольшое предисловие. Моя коллега, которую я пытаюсь ввести в круг психологов, Юлия Викторовна Колесниченко занимается проблемой бытия личности в русской философии 1920-30-х годов, теориями русских философов и теориями личности.Она написала статью, посвящённую С.Л. Рубинштейну, и в первых ее строкахназвала Рубинштейна великим. Я говорю: «Бога ради!»… Но это побудило меня подумать на эту тему.

Я не стану называть тебя великим,

Как оценивают умерших людей,

Знаю я тебя непобедимым,

Непреклонным в правоте своей.

Назову тебя непревзойденным

В мудрости и твердости твоей.

Проницательность, невозмутимость взгляда,

Понимание и жизни и людей,

Но к себе в ответ ты капли яда,

Чем признание чувствовал скорей.

И своё презрение к лживой жизни

Маской ты не прятал никогда.

Ты не клялся верностью отчизне.

Просто проявлял ее всегда.

Г.Ш. – Только полтора года тому назад Вы написали это стихотворение?! Получается, что Вы до сих пор с ним в диалоге?

К.А.-С. – Да.

Г.Ш. – И это именно диалог?Вы чувствуете Сергея Леонидовича как участника диалога?

К.А.-С. – Да. И об этом все стихи. Все стихи именно об этом. Это может показаться какой-то мистикой. Я верю в мистику, но в мистику не в буквальном смысле этого слова, а, скажем, в том, что на каком-то одном пространстве сосредотачиваются судьбы людей. Например, Сергей Леонидович жил в доме напротив Второй Градской больницы, где скончался мой отец. На стороне, где был дом Сергея Леонидовича, моя дочка родила внучку и т.д. Сейчас (вы уж только в обморок не падайте!) последнее прочту, больше не буду вас мучить. Помните, чеховскую даму, в которую герой рассказа хотел чернильницей запустить…

Поняла я в песне лебединой

Сущность философии твоей.

Потому и я непобедимой

Проживу своих остаток дней.

На обрыве жизни, завершая бденье,

Раз бессилье смерти Бог благословил,

Приношу ему за всё благодарение

И прошу, чтоб ты глаза мои закрыл.

Вот так.

Г.Ш. – Как же Вы пережили смерть Сергея Леонидовича…? По стихам понятно, что Вам очень тяжело было пережить его уход.

К.А.-С. – Я попыталась покончить жизнь самоубийством. Мы тогда жили на Бережковской набережной. Там есть два моста, один железнодорожный. Была зима. Я плохо, что соображала, уже одну ногу закинула. В реке были какие-то проруби, я думала, что вполне управлюсь с этим делом. И вдруг слышу сочный мужской жизнерадостный мат, такой воодушевляющий. Меня хватают за шиворот. Я не помню, что было на мне надето. Вытаскивает меня с парапета, поворачивает и даёт мне коленом под зад. «Пошла, – говорит, – дурища. Нашла себе занятие».

Пауза.

Н.К. – Очень сложно от лирики вернутся к прозе. Ксения Александровна, есть ли фотографии, где Вы с С.Л. Рубинштейном?

К.А.-С. – Нет. Вообще я фотографироваться не люблю. Потому что считала себя совершенно некрасивой. Но в какой-то момент, так сказать, встряхнулась, воспряла, выпрямила спину. Ладно, займемся делом.

Н.К. – В первые годы Великой Отечественной войны (1941-1942 гг.) С.Л. Рубинштейн оказался в блокадном Ленинграде. Вспоминал ли он это время?

К.А.-С. – О Ленинграде, о его помощи людям при эвакуации, об этом всем, я думаю, известно.

Н.К. – Что сам Рубинштейн рассказывал Вам про эти годы?

К.А.-С. – Он вообще ничего о себе сам не рассказывал. Он просто что-то делал, писал, что-то говорил. Если он о чем-то вспоминал, то он об этом писал в каких-то своих маленьких записных книжках. Он рассказывал мне только о каких-то проблемах во взаимоотношениях, с которыми ему приходилось уже в мирное время сталкиваться. Об этом он мне рассказывал и советовался.

Н.К. – С.Л. Рубинштейну принадлежит замысел создания нового института психологии, ныне известный как Институт психологии РАН. Зачем Рубинштейну был нужен ещё один (новый) институт? Был Государственный научно-исследовательский институт психологии (сейчас Психологический институт РАО), были психфаки МГУ и ЛГУ. Что он хотел привнести такого, чего не было в Челпановском институте (ПИ РАО)? Зачем Рубинштейну нужен был второй научный институт?

К.А.-С. – Он считал, что университет (МГУ) должен быть гораздо более направлен на образование, т.е. на преобразование научных знаний в образовательные категории, тактики, стратегии и так далее. Он придавал этому очень большое значение и очень уважал и А.В. Запорожца, который детскую психологию читал, и многих других преподавателей университета. Ввашем институте (ПИ РАО), по мнению Рубинштейна, должны были в исследовательском смысле реализовываться потенциалы, заложенные Г.И. Челпановым. И сегодня, кстати, эти потенциалы ещё все не умерли. А Институт психологии (ИП РАН) он считал, соглашаясь, с Б.Ф. Ломовым, тем центром, который должен давать рекомендации органам управления и внедрять психологию в государственные стандарты. Ведь сидят же, как он говорил, «астрологи» в окружении каждого президента.

Н.К. – Так и говорил?

Г.Ш. – Тогда, в 50-е?

К.А.-С. – В переносном смысле слова. Он, говорил, что власти нужно с кем-то советоваться. Нужно подтвердить чем-то свое решение. А решений может быть много. Сергей Леонидович очень любил антитезы. Например, антитеза, которая показывает, что может быть совсем по-другому, и тогда то, что ты предлагаешь, тоже можно иначе преобразовать.

Г.Ш. – Ксения Александровна, ещё немного про наш институт (ПИ РАО). С.Л. Рубинштейн два года его возглавлял, и ему он совсем не понравился?

К.А.-С. – Он не понравился институту. Его не приняли.

Н.К. – А какими были Ваши взаимоотношения с Психологическим институтом?

К.А.-С. – Мне всю жизнь везло на государственные приказы, и согласно одному из них нельзя было защищаться в своём учреждении. Я пошла в ваш институт. Н.И. Жинкин закурил сигарету, так красиво сел и сказал: «Пока я курю эту сигарету, Вы за это время мне расскажите, какой вклад в психологическую науку Вы внесли». Я на это сказала, что мне не нравится запах его сигарет.

Г.Ш. – Пренебрежительно к Вам отнесся?

К.А.-С. – Абсолютно унизительно. Я поблагодарил его и ушла. И мне выписали из Грузии Нину Левановну Элиава. Мы с ней встретились на нейтральной почве. Она сказала: «Я ученица Дмитрия Николаевича Узнадзе» (К.А. говорит эти слова с грузинским акцентом). А я говорю: «А я ученица Сергея Леонидовича Рубинштейна». Мы обнялись и поняли друг друга. Она сняла мансарду художникав доме на улице Кирова, ходила в необыкновенном халате на огромных каблуках, собирала меня, Будилову (Елену Александровну) и бедненькую Анцыферову (Людмилу Ивановну) и говорила, что она Д’Артаньян и она научит нас, как менять любовников. Она вцепилась в моего мужа, так как он увлекался детективами (читал братьев Стругацких и т.д.), а она вела исследование мышления по детективным сюжетам. Мой муж, человек не без юмора, сделал для нее коктейль «Огни Москвы», смесь коньяка с шампанским и Нина Левановна несколько поплыла: она призналась, что урождённая княжна Вачнадзе. До этого признания, я думала, откуда это: я такая дылда, а она маленькая, на огромных, правда, каблуках,но я всегда чувствовала себя ниже её ростом. Красоты неописуемой и ума совершенно необыкновенного. И с таким совершенным чувством юмора и таким потрясающим отношением к жизни. Будилову она называла девочкой и говорила: «Вы девочка, конечно, наукой занимайтесь, но кроме науки тут для женщин жизнь же существует. А жизнь, она очень красивая!».

***

Н.К. – Ксения Александровна, в точных науках, в частности математике, в 2000 году Математическим институтом Клэя (ClayMathematicsInstitute, США) были сформулированы 7 так называемых проблем тысячелетия (Гипотеза Ходжа, гипотеза Римана, Обоснование квантовой теории Янга-Миллса и т.д.), одна из них уже решена (Гипотеза Пуанкаре доказана Григорием Перельманом в 2003 году). На Ваш взгляд, есть ли в психологии свои «проблемы тысячелетия», которые требуют решения? И были ли подобные масштабные проблемы, имеющие отношение уже не к математическому, а к идеографическому (гуманитарным) знанию, в частности, к психологии, поставлены и решены С.Л. Рубинштейном?

К.А.-С. – Я по поводу формулировки «проблемы тысячелетия», к сожалению, должна не согласиться, так как психология имеет размерность столетиями. Я считаю, что двадцатый век, из которого мы только что вышли,аккумулировал все проблемы: и научные, и жизненные. Он был просто сгустком этих проблем. Сегодня же, в связи со всеми (в том числе) экологическими изменениями, говорить о будущем столетии что-то определенное вряд ли оправданно.

Но я могу сказать о том, какие проблемы, как я считаю, решил Сергей Леонидович. Какие проблемы, действительно, были самыми существенными в понимании сущности и психологии в целом как науки, и личности, и жизни личности.

Я считаю, что, конечно, одним из самых его крупных открытий было открытие принципа детерминизма. Его, скажем так, не открытие, а, будем скромнее,интерпретация: интерпретация принципа детерминизма. Причём у этой интерпретации есть своя эволюция. Сначала это была простенькая формула о том, что внешнее преломляется через внутреннее. За этой простенькой формулой стояло очень серьёзное содержание, отрицающее решающую роль социальных причин, социальных воздействий и подчеркивающее роль внутреннего, т.е. личности и её противостояния среде. И эта формула, по моему, так сказать, опросу общественного мнения в смысле прочтения литературы, она моментально была воспринята и понята научным сообществом, её не надо было объяснять. Но вот её развитие в «Человеке и мире», – это, конечно, очень сложно, но вместе с тем на очень много порядков больше, выше и шире, чем первоначальная формулировка. В чём?

Первое. Причины не только внешние и внутренние, количество причин безмерно. И дело не только в том, что внешние причины преломляются через внутренние. Внутреннее отвергает внешние причины. Оно их вообще не принимает. Внутреннее, то есть личность человека, борется, противостоит, преодолевает и изменяет. Сергей Леонидович очень любил выражение (вообще, он ими не злоупотреблял, но любил такие бытовые выражения) «расстановка сил». Как меняется расстановка внешних сил в результате того или иного способа участия, вмешательства человека?

Действие причин и встречно идет, параллельно по горизонтали, и ортогонально. И какие-то причины не пересекаются, какие-то причины погашают друг друга сами, то есть воздействие, допустим, с минусом и воздействие некоторых обстоятельств с плюсом погашает общий эффект, общий результат.

Лучше, чем Сергей Леонидович, невозможно было написать о том, что то, что казалось существенным (причины, принимаемые всерьёз на одном этапе жизни), становится неважным, когда жизнь изменяется, изменяется расстановка сил. Причинные соотношения меняются по уровням, по времени, по качеству, по силе воздействия, по силе противостояния. То есть существует огромное пространство конкретизации принципа детерминизма. Огромнейшее пространство.

Конечно, в психологии причинность связана с проблемами этики, с проблемами взаимоотношений людей. Но особенно интересно (об этом А.В. Брушлинский в соавторстве с В.А. Поликарповым написали очень хорошую книгу «Мышление и общение»), как сами люди, например, группа, занятая решением каких-то проблем, делегируют причину, то есть лидерство, другому человеку. Понятие причины, словом, имеет, множество аспектов понимания: причина как сущность, причина как побудитель, причина как своего рода мотив. Мы (продолжатели) должны перевести эти философские категории на язык многообразия, многовариантности психологических понятий.

Почему Сергею Леонидовичу удалось, так скажем, открыть онтологию, ведь очень многие философы занимались проблемами онтологии? В конце концов в советском обществе это уже, как говорится, пошло в свинарник, извините за грубость, т.е. свелось к материи, к биологическому. Онтологическое свелось к простейшим формам, к движению,как говорится, материи. А Сергей Леонидович, с одной стороны, реализовал философские положения в психологии, с другой стороны – он из психологии извлекал те проблемы, которые можно философски представить, обобщив их. Он опирался на все науки. Он знал и математику, и теорию относительности; он владел мышлением, которое характерно было не только для Маркса, политэкономии, всех конкретных сфер бытия, но он владел диалектикой исследования в других науках. И он это, как и очень многое другое, в своих, особенно ранних, статьях подразумевал имплицитно (то есть он этого не объяснял). Его работы отличаются очень интересной логикой. Например, он пишет статью о Г. Когене, но его статью о философской системе Когена можно понять, только прочитав статью об Э. Шпрангере, где Рубинштейн, собственно, чихвостит этого Когена. А в статье о Когене он пишет всё иначе. Сергей Леонидович какие-то вещи выдавал как аксиомы, как само собой разумеющееся, хотя мы тогда с удивлением их воспринимали. Ему была доступна диалектика в пределах, которые даже осмелюсь назвать аристотелевскими и гегелевскими. Может быть вы помните, в книге «Бытие и сознание» он приводит простенький примерчик, что воздействие одного камня на другой, зависит от температуры. Мы нисколько не удивляемся, что существует жидкость в виде воздуха и льда. Мы, как говорится, об этом не задумываемся, принимаем это как данность. Но в точных науках объясняется, почему и как происходят все эти переходы, и Рубинштейн владел таким способом мысли конкретных наук. Поэтому ему, я считаю, удалось свести дуализм (бытие и сознание – дуалистическаяя формула) к простому, проще, как говорится, не бывает, онтологизму, в котором уже происходит всё это бытийное разветвление и вся эта конкретизация.

Кроме этого, из сделанного Сергеем Леонидовичем есть ещё то,что я считаю открытием нашего (то есть двадцатого) века. Как-то мне звонит Е.Д. Хомская, ученица А.Р. Лурии, и говорит: «Ксанна (мы с ней дружили), можете Вы мне, наконец, объяснить, что такое методология? Вы всё бубните и бубните: «Методология, методология»». Действительно, что такое методология? Методология – этоспособ познания. Посмотрите, из чего состоит наука? Из понятий (психика, личность, субъект, жизнь, нервная система…) – а это всё статика – и законов, иначе она не была бы наукой. Она категориальна, но эти категории статичны. А другая часть науки – это исследовательская область. Та, где даже божественные категории постепенно либо расширяются, либо минимизируются, либо преобразуются. И Сергей Леонидович сумел превратить ряд философских положений в методологические принципы психологии, которые воспроизводить я не буду, онивсем известны. Но это и есть способ познания – методология. Методология – способ познания и процесс его анализа: как происходит познание и почему.

Н.К. – Можно ли говорить о том, что С.Л. Рубинштейн был одним из тех, кто первым показал неправомерность гносеологической традиции в психологии?

К.А.-С. – До него Челпанов усомнился в теории отражения.

Н.К. – Что является предметом психологии по Рубинштейну и по Абульхановой-Славской?

К.А.-С. – Сергей Леонидович в 1935 году определяет предмет психологии как переживание и отражение. Простим ему это.

Итак, моё понимание. Только попрошу без смеха. Во-первых, я бы определяла предмет психологии глаголами: не что происходит, а как происходит и кто осуществляет, то есть совокупностью глаголов. Потому что психика и личность – это именно происхождение, осуществление, ну, и, конечно, рубинштейновское – способ существования как философская категория; это созидание, это восхождение, это становление. То естьдве указанные выше области науки делятся таким образом, что вторая часть как собственно процесс познания имеет дело с изменяющейся и изменяемой в определенных пределах действительностью психического бытия личности. В последнее время, да и в «Основах», которые мы недавно переиздавали, Сергей Леонидович очень большое внимание уделял не структурно генетическому, не структурно стадиальному подходу, а функциональному подходу к изучению психики и личности, то есть познанию изменения сущности, утверждения сущности, реализации сущности. Почему я говорю про сущность? Потому что, конечно, основным предметом психологии является личность как её эпицентр. Точно так же, как эпицентром является человек во Вселенной. Если мы начнём с этим спорить, мы согласимся, что существуют разные направления: социальная психологии, психология труда и так далее, но этотолько конкретизации того, в каких условиях осуществляется личность. Что касается психологии личности – здесь другие закономерности, другие проблемы, это как бы специальный раздел психологии. Я противница структурного подхода, но психологию как науку надо переструктурировать.

Я когда-то имела счастье быть инициатором сборища, состоявшегося под эгидой Артура Петровского, на котором почти все известные имена советской психологии приняли великое прошение к ВАКу с просьбой утвердить личность – нет, не как предмет психологии, а как проблему, по которой можно защищать диссертации. Многие великие мира сего подписались. Благодаря этому заседанию удалось и лабораторию психологии личности Института психологии открыть, в которой я имела честь работать.

Возвращаясь к предмету психологии – это движущаяся действительность, которая сама себя осуществляет и, осуществляя себя, может создавать совокупности определенных причин и условий, вводить их в контекст своего бытия, своего жизненного пространства; а может, напротив, минимизировать это пространство.

Здесь не могу не сказать о категории переживания, о споре, что ее открыл Л.С. Выготский. Кто открыл? Кто первый? Кто самый хороший? Действительно, Выготский употреблял понятие переживания. Но и до Выготского огромное количество наших русских философов его употребляли, и оно, разумеется, тоже имеет множественные характеристики: переживание как состояние, переживание ценностное, связанное с внутренним определением приоритетности тех или иных ценностей.

Одним из самых важных моментов в определении предмета психологии является представление обестественном эксперименте как способе изучения проявлений личности в качестве субъекта или объекта. С этим в свое время блестяще справился ленинградский коллектив психологов. Вы понимаете, дело не в том, чтобы, например, наблюдать, как ребёнок осуществляет какую-то деятельность, развивает свою речь, а экспериментатор должен заранее знать, как организовать деятельностьребёнка, чтобы она была ему интересна. Я, не обладая способностью к экспериментированию, тоже пыталась в естественном эксперименте изучать многое. Ну, например, поручаю вести учебный семинар студенту. И смотрю, как кто поступает. Один спрашивает, делает замечания, дает задания, т.е. полностью входит в роль преподавателя. Другой студент начинает с того, что спрашивает, у кого какие есть вопросы по прошлойлекции Ксении Александровны. Понимаете, один себя проявляет как субъект, то есть активно. Другой проявляет себя как лицо ориентированное (не люблю слово «ориентированное»).

Не очень удачный пример, приведу другой. На семинаре даются темы для дискуссии, дискутируют двое, а подставная группа слушателей 15 минут хвалит одного, 15 минут – другого. Еще есть «писари», которые записывают темп, характер речи, сбивчивость, аргументацию, поведение и так далее. И мы пытаемся вывести тип личности, который, когда его хвалят, сейчас же расправляет плечи, начинает критиковать оппонента, появляется совершенно дурацкая, но уверенная речь, как пулеметная очередь, и так далее. Вот такого рода экспериментами я постоянно занималась.

Очень давно была телевизионная передача «А, ну-ка, девушки!», одна из действительно живых передач, там нужно было что-то сделать на сцене. Задумав исследование соотношенияинициативы и ответственности, я, воспользовавшись близостью к театру Вахтангова, запаслась реквизитом и предложила своей выборке придумать сюжет, который можно было бы поставить на сцене. Какие-то мальчики понимали это так, что нужно что-нибудь покруче завернуть, но, когда их выталкивали на сцену, они разводили руками, у них ничего не было в голове, хотя всё было заранее проговорено. Не было смыкания предлагаемого и реализации. А были те, кто коротенько обозначали идею, а на сцене её оживляли, расширяли, импровизировали. Такого рода естественный эксперимент, осуществляемый в лекционном, учебном контексте, конечно, отличается большой неопределенностью, но тем не менее. Я хотя бы имела возможность нащупать эту почву естественного эксперимента и убедиться в том, что предмет психологии должен включать в себя задачу реализации психологических закономерностей и их исследованияв реальных жизненных ситуациях.

Г.Ш. – Получается, что Вы сейчас сказали не только о предмете, но и о методе?

К.А.-С. – Да.

Г.Ш. – И Рубинштейн склонялся к такому методу исследования?

К.А.-С. – Да. Кстати, и А.Ф. Лазурский его применял.

Г.Ш. – Но, мне кажется, что такое понимание метода очень ограничивает возможности психологии, потому что предъявляет очень большие требования к исследователю. Это не поточная работа.

К.А.-С. – Штучная, как говорится.

Г.Ш. – Некому, получается, таким методом исследовать. В очень невнятной реальности надо увидеть то, что у тебя уже …

К.А.-С. – … заложено, увидеть твою гипотезу.

Г.Ш. – То есть это метод выдающихся исследователей. Этому не научишь. Это невозможно тиражировать. Именно поэтому этот метод и не востребован.

К.А.-С. – Не востребован. Но, когда я в одной из поездок была в Париже, там на семинаре сделали то, что мне показало большие возможности естественного эксперимента благодаря критикуемой мной технологизации. Мы сидели в зале и перед нами на экране дискутировали американские психологи, а их комментировал, поправлял и допрашивалсидящий с нами в зале сотрудник нашего института, включенный таким образом в экранную виртуальную реальность. На тот момент это могли себе позволить только очень богатые учреждения, а обсуждалась проблема принятия коллективных решений в корпорациях. И сотрудник нашего института, хотя он не семи пядей во лбу и совсем не теоретик, смог дать абсолютно точную обратную связь.

Н.К. – Ксения Александровна, на конференции, посвящённой 130-летию со дня рождения С.Л. Рубинштейна, проходившей в ИП РАН, Вы сказали, что Рубинштейн закончился.

К.А.-С. – Это не его век!

Н.К. – Есть ли потенциал и какие перспективы у субъектно-деятельностного подхода? Какой подход, по Вашему мнению, должен прийти на смену субъектно-деятельностному подходу в психологии?

К.А.-С. – Название «субъектно-деятельностный подход» сформулировал А.В. Брушлинский уже после кончины Сергея Леонидовича. Сразу на дыбы встала уже упоминавшаяся мною Елена Александровна Будилова: «Раз у Сергея Леонидовича был принцип деятельности, то присоединять к нему субъекта нельзя после кончины автора деятельностного подхода. Это самоволка». Но я поддержала Андрея (Брушлинского), и так и пошло. Кстати, мы с Андреем брали разные темы, разные области и по-разному интерпретировали Рубинштейна потому, что Андрей был сыном переводчика Маркса, то есть он был человеком текста и слова, а я была человеком мысли и очень независимого поведения. У нас с Андреем вышло расхождение в интерпретации субъекта, и вообще субъект расплодился (если сравнивать с миром животных) на зверей самого разного вида, уровня и возможностей. Например, А.В. Брушлинский как текстолог, как человек, который пользуется категорией для структурирования, говорил оличности-субъекте, обществе-субъекте, человечестве-субъекте. Но общество не субъект. Общество – это бог знает, что. Наше общество – не субъект. Социум – это не субъект.

Перспективу развития субъектно-деятельностного подхода, которую я уже реализовать не смогу (частично я постаралась это сделать), я вижу в определении критериев принципа субъектности: в соответствии с какими качествами, с какими способностями, с какими возможностями личность может получить звание субъекта. Сергей Леонидович пишет в «Человеке и мире», что многие из тех, кто сильно претендует на звание субъекта, к сожалению, им не являются. Нужно выделить критерии!

И одним из таких критериев я считала бы способность к разрешению противоречия. Звучит, как абсолютно голая фраза. В каком смысле разрешение противоречий? С одной стороны, противоречия неизбежны, гуманизм не абсолютен: и гуманизм Маркса, и гуманизм всечеловеческий неизбежно задает негативное направление в развитии и обществ, и отдельных людей. Но, с другой стороны, способность к разрешению противоречий позволяет преобразовывать эти противоречия, представлять их по-другому, разделять их на определенного рода проблемы, которые то ли в будущем, то ли сегодня возможно решить. Кроме того, необходимо определять условия, при которых противоречие вообще неустранимо,объективно неразрешимо. И в таком случае человек, как бы это сказать, неподсуден.

Еще к основным критериям я отношу критерий ответственности. Когда человек берет на себя ответственность за разрешение любого противоречия, он мотивирован гораздо в большей степени, чем просто инициатор идеи. По своей значимости в реестре личностных возможностей инициатива имеет гораздо меньший вес, чем ответственность, когда человек знает, что он сам должен всё сделать. Так, например, у людей волосы дыбом вставали: «Рубинштейн, что сумасшедший, взялся руководить одновременно тремя учреждениями?!». А почему? А потому что он хотел интегрировать психологическую науку. Это была его дочь. Это было его дитя. И он за него нес ответственность, как за родного ребенка. Поэтому он всё готов был сделать для того, чтобы эту интеграцию осуществить. В архивах С.Л. Рубинштейна было много писем о создании института (ИП РАН), но создание института еще не было решением проблемы, надо было еще нацелить институт на достижение определенного результата, сам институт превратить в своего рода субъекта.

Н.К. – Ксения Александровна, Вы сказали, что «расплодилось» множество понятий субъекта. Могли бы Вы дать свое определение субъекта?

К.А.-С. – Я не могу ограничиться одним определением. Я бы сказала так. Во-первых, это способность извлекать и конструктивно использовать свои ресурсы. Потому что люди не знают, что они могут, в чем убеждает практика жизни. Это первая, как бы описательная, характеристика.

Второе со знаком минус – недопущение расхождения, даже не противоречия, а расхождения внутренних ценностей и внутренних приоритетов. Способность остаться самим собой как при совокупности самых разных условий, так и в результате жизненного пути в целом (кто-то в 30 лет этого достигает, кто-то только в 70). Не предать самого себя, свои собственные ценности в тех обстоятельствах, в которых складывается жизнь человека.

Далее. Об этом я пыталась писать в книге «Стратегия жизни», но я допустила ошибку. Я написала, что стратегий может быть множество. Стратегий не может быть множество. Стратегия – это именно стратегия в отличие от эмпирической тактики и всего прочего. Значит, третье – способность выстроить свою жизнь стратегически, даже сознательно теряя уже достигнутое, отказываясь от обретенного ради цели (слово «цель» я очень не люблю), ради той перспективы, которая может и не быть тобой осуществлена. (Это, кстати, относится и к Сергею Леонидовичу. Он понимал, что идею книги «Человек и мир» ему не удастся при жизни осуществить.) Но отказаться от чего-либо сложно, и это проблема. А свобода человека измеряется готовностью отказа от бытийного ради духовного (в примеры с Иисусом или с моей святой Ксении Блаженной, которая раздала всё свое имущество, углубляться не буду).

Четвертое, конечно, связано с этетическим, ценностным аспектом взаимоотношений людей. Это способность видеть (говоря разговорным языком, а не научной терминологии) в каждом человеке личность.

Н.К. – Ксения Александровна, осенью (2019 год) на методологическом семинаре в Психологическом институте (ПИ РАО) Вы задали аудитории риторический вопрос: «Дворник – он субъект?». Вы именно об этом сейчас говорите?

24 сентября 2019 года. Большая аудитория Психологического института РАО.

Методологический семинар, посвященный 130-летию со дня рождения С.Л. Рубинштейна

К.А.-С. – Да, четвертый критерий об этом: является ли, например, пьяница субъектом. Если человек понял невозможность реализовать себя как инженер при определенном раскладе сил, он может сознательно работать дворником. Но это поступок. Это отказ от всякой гордыни, от всякой престижности, от всего.

Почему я, говоря о субъекте, даю критерии скорее описательные, а не точные формулировки? Первое – потому что по-другому пока нельзя. И второе – ну, кто из нас достиг идеала в жизни? Не знаю. Я для себя считаю идеалом своего отца и Жукова.

Г.Ш. – Маршала Жукова?

К.А.-С. – Да!

Г.Ш. – Ксения Александровна, то, что Вы сказали – это высшей уровень субъектности. Это не определение субъекта. Это определение высшего уровня развития субъектности. Если мы по этим критериям будем искать субъекта… Вы только двух назвали, больше нет.

К.А. – Много есть, мы их не знаем.

Н.К. – Рубинштейн был счастливым человеком?

К.А.-С. – Да!

Н.К. – Он был гением?

К.А.-С. – Вот по этому поводу я и прочитала свое несчастное четверостишье. Чтобы сказать, был ли Рубинштейн гением, надо определить, кто является гением. Но я считаю (моё мнение необъективно), что, да, он был гением. У него была, я бы сказала, сверхспособность видеть сущность вещей.

Н.К. – Ксения Александровна, психология – это наука о душе (если дословно). Каково Ваше понимание «души»?

К.А.-С. – Душа – интегративное, интегрирующие качество личности, соединяющее природное, психическое, переживания (которые я дифференцирую от психического), отношения, состояния. Глубинная этическая сущность личности, ценностный мотив, побудитель жизни личности, регулятор экзистенциальности жизни.

Это, конечно, совершенно кондовое определение, которое,как я сейчас вижу, не раскрывает, пожалуй, самого главного, самой сути души. Сущность души – это некая ипостась (ни атом, ни луч – не могу подобрать слов) человеческой свободы. Душа в потенциале обладает максимум свободы, но эту свободу не использует, не пользуется ей, а является, как правило, страдательным залогом переживаний из жизни личности. То есть она ранима, она уязвима, она тревожна, она бывает в состоянии неопределенности, но это самое живое начало человеческой личности. Согласны?

Г.Ш. – Душа – это возможность, тогда получается?

К.А.-С. – Совершенно верно! Всё можно убить в человеке, но, если он личность или даже субъект, душу его убить невозможно. Я вам скажу сейчас вещь совершеннонецензурную. В последнее мои годы, годы между жизнью и смертью, я осознаю, чувствую и переживаю, что я живу так долго за счёт тех мальчиков, чтополегли во время войны. Я именно живу их жизнью в экзистенциальном смысле слова. Они отдали жизнь другому человеку, и другой человек прожил за них жизнь. Но я не считаю, что я отдала свою жизнь Сергею Леонидовичу. Я, наоборот, себя чувствовала очень свободной и считаю, что он только научил меня быть свободным человеком. Именно это мне дало возможность со многим справиться при всех сопутствующих обстоятельствах: гонения, нищета и т.д.

Н.К. – Чтобы вы пожелали тем, кто будет смотреть или читать это интервью?

К.А.-С. – Не судите.

Г.Ш. – О, какое неисполнимое пожелание!

К.А.-С. – Кроме такого самооценочного пожелания, я хотела бы пожелать, чтобы зрители/читатели поняли мою необыкновенную пристрастность, мою страсть к судьбе этой науки (психологии), к судьбе людей, которым это наука должна помочь. И хотела бы пожелать психологам, чтобы они сумели донести до людей все формулы и методики, все гипотезы, сумели перевести их на язык человеческой жизни.Реализовать все то богатство, что уже имеет психологическая наука и о чём мы мало задумываемся, в системе ли образования, в системе ли воспитания, в системе ли взаимоотношений. К сожалению, сегодняв психологии очень много какого-то арифметического начала, над-ситуативного, над-живого. Какие-то понятия, слова… Например, книгу В.М. Аллахвердова я просто не могла читать. А когда читала книгу Мираба Мамардашвили о сознании «Сознание и цивилизация», я думала: «Ну как хорошо, как вольготно живет человек, как много у него свободного времени, как он барственно реализует свои мысли, как он наслаждается тем, что делает!».

Конечно, я, случайно оказавшийся в психологии человек, вряд ли могу сформулировать критерии отбора людей, склонных заниматься этой профессией. Трагедия профессиональной ориентации в том, что дети выбирают те области знания, те профессии, о которых они ничего не знают. В.Д. Шадрикова я уважаю хотя бы за то, что он выпускников ВШЭ привлек в качестве консультантов, чтобы они студентам Вышки рассказали, как реально выглядит профессия, которой они обучаются. Чтобы, например, понимали, что в организационной психологии нечего делать без знания экономики: советы о хорошем отношении друг к другу не имеют абсолютно никакого отношения к действительности управления.

Применение каких бы то ни было знаний – это дело самое главное. Потому что без этого наш народ живёт не той жизнью, какой он мог бы жить, имея такой человеческий потенциал.

09 января 2020 года

Интервью подготовили, провели и обработали

Н.Г. Кондратюк, Г.В. Шукова

Тождество «Я» — конфликт интерпретаций — Культурно-историческая психология

«Без сомнения, в философии нет вопроса более темного, чем вопрос о тождестве и природе того объе­диняющего принципа, который составляет личность (person)» [24, c. 229]. Этому высказыванию Д. Юма почти триста лет, но и сегодня оно могло бы быть по­вторено теми, кто занимается «персонологией» — фи­лософами, психологами, социологами. Шотландский мыслитель отвергал возможность выяснения этого во­проса через обобщение эмпирических наблюдений и интроспекций, не признавал определенности и точно­сти суждений common sense о личности и предполагал, что здесь требуется обращение к «самой глубокой ме­тафизике». Если напомнить, что к «туманной филосо­фии с ее метафизическим жаргоном» Юм относился с подозрением, видя в ней «бесплодные усилия челове­ческого тщеславия, стремящегося проникнуть в пред­меты, совершенно недоступные познанию, или же уловки общераспространенных суеверий, которые, не будучи в состоянии защищаться открыто, воздвигают этот хитросплетенный терновник для прикрытия и за­щиты своей немощи» [23, c. 14], то можно предполо­жить, что под «глубокой метафизикой» он понимал не что иное, как науку, претендующую на решение фун­даментальных проблем и открытую для непредвзятого методологического и концептуального анализа.

Считается, что юмовский скептицизм особенно проявился при решении вопросов о причинности как методологическом основании науки и о самотожде­ственности личности. Это верно, однако нуждается в уточнениях. Во-первых, скептицизм Юма не был антиинтеллектуализмом или какой-то уступкой ир­рационализму. Это был рационализм, лишенный те­олого-метафизических претензий, поставленный на почву реального исследования, которому надлежало установить границы, соответствующие реальным возможностям человеческого познания. Назовем это «рационализмом с человеческим лицом». Во-вто­рых, Юм сознавал, что вопрос об идентичности «Я» имеет не одну только гносеологическую сторону. Не менее, а еще более важно, что пресловутая «иллю­зорность» самотождественной личности не должна быть последним словом философа и ученого (будь так, и философия, и наука немногого бы стоили, во всяком случае, они не могли бы избавить человека от замешательства и даже отчаяния, неизбежных при осознании «утраты» собственного «Я»). Эти чувства знакомы и понятны тому, кто с позиции «смягченно­го» (mitigated), как выражался Юм, скептицизма держит сторону науки в ее споре с метафизикой и те­ологией. Действительно, отрицание эмпирического основания причинности и субстанциальности «Я» у Юма следовало за скепсисом по отношению к теоло­го-метафизическим объяснениям явлений и приро­ды человека¹. Но скептически объявить «причин­ность» и идею «личности» иллюзиями — это полде­ла. Надо объяснить, почему эти иллюзии устойчивы. Ведь было бы поверхностным и неубедительным на­стаивать на том, что эта поразительная устойчи­вость — не более чем следствие «естественной слабо­сти человеческого ума» [23, c. 162]!

Напрашивающееся объяснение, к которому неред­ко прибегал Юм, имеет вид «психологического аргу­мента». Ученые держатся принципа «причинности», который не может быть обоснован «ни интуитивно, ни демонстративно» [24, c. 178], чтобы придать ос­мысленность потоку впечатлений, связать познание с чувством покоя и удовольствия, психологическим комфортом, достигаемыми привычкой, полезной по­тому, что она позволяет экономно организовывать опыт и отвечает субъективным требованиям «понят­ности». Точно так же (и не только учеными) исполь­зуется понятие «личности»: человеку дорога иллюзия тождества своего «Я» потому, что иначе ему при­шлось бы мириться с дискомфортом, доставляемым осознанием бесконечной прерывности и изменчивос­ти «различных восприятий, следующих друг за дру­гом с непостижимой быстротой и находящихся в по­стоянном течении, в постоянном движении» [там же, c. 367]. Не в силах вынести этого, «мы воображаем непрерывное существование наших чувственных вос­приятий, а для того, чтобы скрыть изменения, прибе­гаем к идее души, я и субстанции» [там же, c. 369]. Ес­ли психологическое объяснение кому-то покажется слишком шатким (мало ли у кого какие потребности и представления о психическом комфорте!), можно вообще вывести «причинность» и «личностную иден­тичность» из компетенции философии в сферу инте­ресов «грамматики» [там же, c. 377], т. е. выяснения правил языка, по которым мы вынуждены использо­вать эти «фикции». Заметим, что этому совету как раз и внимают современные исследователи-аналитики, которые все же именуют себя философами; понима­ние того, чем занимается философия, сильно «плюра­лизовалось» за столетия, отделяющие нас от Юма!

Но ни психологизм, ни перевод на рельсы логико­лингвистического исследования не могут всё же из­бавить от мировоззренческого шока. Это о нем неза­бываемые слова Юма:

«Где я и что я? Каким причинам я обязан своим су­ществованием и к какому состоянию я возвращусь? Чьей милости должен я добиваться и чьего гнева стра­шиться? Какие существа окружают меня и на кого я оказываю хоть какое-нибудь влияние или кто хоть как­нибудь влияет на меня? Все эти вопросы приводят ме­ня в полное замешательство, и мне чудится, что я нахо­жусь в самом отчаянном положении, окружен глубоким мраком и совершенно лишен употребления всех своих членов и способностей» [там же, c. 384—385].

Эти вопрошания удивительно перекликаются с возгласами С. Кьеркегора, через столетие пришед­шего к подобным же переживаниям, хотя и другим путем. Если Юм пытается понять устойчивость ил­люзии «Я» после того, как наука о личности переста­ет следовать за религиозными представлениями о душе, то датский теолог опасается, как бы иллюзор­ность «Я» не лишила смысла путь человека к Богу:

«Где я? Кто я? Как я пришел сюда? Что это за вещь, которую называют миром? Что это слово зна­чит? Кто тот, кто заманил меня в бытие и теперь по­кидает меня? Как я оказался в этом мире? Почему со мной не посоветовались, почему не познакомили с его обычаями, а просто сунули в один ряд с другими, как будто я был куплен у некоего “продавца душ”? Как я обрел интерес к этому большому предприя­тию, которое называется реальностью?» [25, c. 200].

Можно, конечно, поставив на скептицизм, попы­таться выйти из меланхолии и апатии, обрести «серь­езное и бодрое настроение» и не казаться самому себе «каким-то странным, невиданным чудищем, которое, не сумев поладить и слиться с обществом, было лише­но всякого общения с людьми и брошено на произвол судьбы, одинокое и безутешное» [24, c. 379]. Но такой совет легче дать, чем ему следовать. Разрушение «Я», какими бы убедительными доводами оно ни было об­ставлено, означает личностную трагедию. От нее не отвертеться с помощью якобы что-то проясняющих сравнений, вроде следующего:

«… я не нахожу лучшего сравнения для души, чем сравнение ее с республикой, или же общиной (com­monwealth), различные члены которой связаны друг с другом взаимными узами властвования и подчине­ния… Подобно тому как одна и та же республика мо­жет изменять не только состав своих членов, но и свои законы и постановления, одно и то же лицо мо­жет менять свой характер, свои склонности, впечат­ления и идеи, не теряя своего тождества» [там же].

И что из того? А если наоборот: чтобы понять, поче­му «commonwealth» считается одною и той же, хотя и законы поменялись, и люди уже не те, давайте сравним ее с душою человека? Разве это не тот случай, когда не­понятное объясняют чем-то не более понятным?

П. Рикёр так и называет это «хитроумной уверт­кой», которая хоть и впечатлила участников последу­ющих дискуссий, но все же не могла отменить вывод об иллюзорности «Я» [18, c. 159]. Юм объясняет воз­никновение и устойчивость этой иллюзии тем, что она зиждется на воображении и веровании, что отве­чает ценностным ориентациям той культуры, к кото­рой он, как напоминает Рикёр, «пока еще принадле­жит». Эти ориентации таковы, что рациональные до­казательства и методы научного исследования как ценности по меньшей мере приравнены к тому, что в науке принято подвергать самому серьезному сомне­нию. Юм, хотя и не декларировал этого явно, видимо, предвидел не только возможность, но и неизбежность перехода к иначе устроенной культуре, среди ценнос­тей которой научная рациональность заняла бы уже безусловное и несомненное положение.

Но покуда перехода не произошло, приходилось признавать, что объявление об иллюзорности «Я» парадоксально: его делает некто, полагающий себя «самотождественным». В противном случае это объ­явление могло бы быть принято за факт случайного и преходящего состояния психики — сомнения в своей идентичности, — которое надо бы лечить у психиатра (скажем, профессора Стравинского, под бдительную опеку которого попал поэт Иван Без­домный, когда потусторонняя реальность разрушила убогую конструкцию его личности).

П. Рикёр замечает по этому поводу: «Стало быть, вот кто-то, кто признается, что не нашел ничего, кро­ме некой данности, лишенной самости, занимается поисками и объявляет, что ничего не нашел» [там же]. Конечно, это парадокс, прямо-таки кричащий о необходимости своего разрешения. К чему и призы­вает французский философ, предлагая «нарратив­ную интерпретацию идентичности».

Эта концепция требует погружения в сложный дискурс, связывающий в герменевтический узел психоанализ З. Фрейда, учение Э. Гуссерля о «жиз­ненном мире» и «фундаментальную онтологию» М. Хайдеггера. Но в связи с рассматриваемой темой она может быть (упрощенно) представлена в виде следующих положений.

Самотождественность личности — понятие, в ко­тором слиты два смысла: «самость» (ipseite) и «тож­дественность» (idemite). Различие между ними про­ясняется сравнением антонимов: для «самости» — это «другой», «иной, чем Я», для «тождественнос­ти» — «различный», «изменяющийся» (во времени, в различных условиях и т. п.). Личность во втором смысле не может быть идентичной на протяжении жизни человека, и эта очевидность даже не требует научных исследований. Достаточно здравого смыс­ла. Возьмем, к примеру, одно из энциклопедических определений: личность есть «субъект свободного, ответственного, целена­правленного поведения, выступающий в восприятии других людей и в своем собственном в качестве цен­ности и обладающий относительно автономной, ус­тойчивой, целостной системой многообразных, са­мобытных и неповторимых индивидуальных ка­честв» [13, c. 401].

Понятно, что по любому из признаков, указанных в этом определении, нельзя достоверно идентифици­ровать конкретную личность, поскольку каждый из них (как и система признаков в целом) может менять свое значение: например, даже в самовосприятии че­ловек может быть разным в ценностном отношении; вспомним о преображении апостола Павла после его встречи с Христом; выступает ли человек в восприя­тии других людей как ценность — это зависит от множества изменчивых факторов, в том числе от превалирующих культурных ориентаций в обществе и т. д. Разумеется, подобные определения и не пред­назначены для «шаблонного» применения; они слу­жат другим целям, о которых пойдет речь ниже.

Личность в первом смысле ближе к интуиции «Я»: за исключением случаев психопатологии (амне­зии, распада личности, шизофрении и пр.) или осо­бых ситуаций «ценностного несовпадения» с самим собой, люди признают свою личностную идентич­ность и дорожат ею, хотя жизнь и заставляет сомне­ваться в ней, выставляя ошеломляющую цену, какую надо платить за признание своей самотождественно­сти. Вспомним строки В. Ф. Ходасевича:

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах,
— Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть,
— Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем — так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины — к причине,
А глядишь — заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти…

Признанию «самости» как будто не мешает та очевидность, что «Я-сам» меняюсь на протяжении своей жизни как телесно (посмотри на свои детские фотографии, а затем в зеркало, не то поговори с вра­чом, чтобы уж не было никаких сомнений), так и «внутренне-духовно». Не мешает, но почему? Пото­му, что моя «история жизни» создается не только мной, а всем моим «жизненным миром», и эта исто­рия есть «интрига», выражаемая в рассказе обо «мне» как ее центральной фигуре, «персонаже». Бо­лее того, именно «утрата опоры со стороны тождест­венности» делает этот рассказ необходимым для то­го, чтобы «обнажить самость» (Рикёр называет это «диалектикой idem и ipse» [18, c. 182]). «Нарратив» и есть то, что обеспечивает «самость» — «повествова­тельную идентичность “Я”».

Обеспечивает ли? Ведь здесь парадокс: нарратив отождествляет нетождественное. Тем не менее его раз­решение, считает Рикёр, все же мыслимо, хотя и требу­ет перестройки всего рассуждения о проблеме «Я».

Идентичность «Я» — «многомерная», комплекс­ная проблема. В этом комплексе все «измерения» связаны между собой, и эту связь можно назвать «до­полнительностью». Прежде всего ее эпистемологи­ческое «измерение» дополнительно культурно-эти­ческому. Пусть даже опыт и доверяющая ему наука не дают доказательств моей самотождественности, но это не должно повергать меня в растерянность или соблазнять «негативизмом» по отношению к мо­им жизненным принципам. Пусть я не тождествен самому себе, принимая во внимание известные мне факты моей «истории жизни», но это еще не означа­ет, что я согласен быть никем или кем угодно. С этим не согласится и мой «жизненный мир». «Рассказан­ное Я» порождается этим несогласием. Создаваемый нашими (моими и моего жизненного окружения) совместными усилиями нарратив выступает моим полномочным представителем, которому и препору­чается охрана моего тождества с самим собой. Имен­но к нему, а не к моему «здесь-и-теперь» бытию, от­носятся все оценки, вокруг него завязываются все отношения и связи с другими людьми. И эти другие судят обо мне по тому, что им повествует нарратив.

Так создается «Я» как персонаж, узнаваемый по определенным (и подчеркиваемым в нарративе) свойствам. Это созидание не произвольно, но следу­ет культурным образцам, в частности, соответствует традиции текстового оформления жизнеописаний, не допускающей хаотичности и бессвязности, бес­смысленного нагромождения фактов, нарушений временной последовательности или пространствен­ной неопределенности и т. д. Важно, что если куль­турные образцы почему-либо утратили свою смыс­лообразующую роль, происходит такое размывание нарратива, при котором его «герой» предстает «чело­веком без свойств» (Р. Музиль) или тем, что Хайдег­гер назвал Das Man.

Но вот «повествовательная идентичность» как буд­то достигнута. Вопрос: как соотносятся между собой «Я» и «рассказанное Я»? Вопрос противоречив. Участ­ники отношения неравноправны: «рассказанное Я» якобы обладает идентичностью а «Я» — якобы не обла­дает. Но это противоречие, успокаивает Рикёр, мни­мое. Дело в том, что «Я» узнает самого себя не иначе, нежели в «рассказанном Я», т. е. самопознание и есть «интерпретация» нарратива. Иначе говоря, самоиден­тификация есть идентификация с «другим», в роли ко­торого выступает персонаж, вокруг которого завязана вся «интрига» моей «рассказанной жизни». «Эта игра подтверждает знаменитое и отнюдь не однозначное вы­ражение Рембо: Я есть другой» [19, c. 34].

Игра, доложу я вам, небезопасная. Вглядываясь, вживаясь в своего «репрезентанта», человек может не пожелать видеть в нем alter ego. Такая ситуация описа­на в романе Макса Фриша «Штиллер», где главный ге­рой пытается «удрать» из своего прошлого, отказыва­ясь признавать себя тем, за кого его принимают свиде­тели его жизненного пути. У Дориана Грея из романа О. Уайльда два нарратива. Один — маска вечной моло­дости и красоты. Но есть и другой — «подлинный порт­рет», беспощадно обнажающий его одряхлевшую в от­вратительных пороках сущность. Вонзая нож в свой портрет, Дориан убивает оба нарратива — и самого себя. Возможны различные нарративы, превращающие «Я» в коллекцию образов, несовпадения которых более суще­ственны, чем сходства. О каком самопознании тогда мо­жет идти речь? «Некоторые выводы относительно идентичности личности, прозвучавшие в наших бесе­дах, похожи на разверзшиеся бездны ночного неба» [там же, c. 37], — предупреждает Рикёр. Но что делать, ведь отказавшись от них, полагает он, мы возвращаемся на путь, ведущий в тупик — к субстанциальному пред­ставлению о самотождественности личности, не выдер­живающему научной критики². И если на вопрос: «Кто я?» философия и сегодня не может предложить друго­го ответа, кроме продиктованного юмовским скепси­сом: «Я есть Ничто», то даже блуждания среди парадок­сов, подобных вышеназванным, можно признать по­пытками, сулящими хоть какую-то надежду.

Заметим: П. Рикёр предпринимает то, что Т. Кун назвал бы «радикальным сдвигом проблемы», кото­рый происходит при смене исследовательской пара­дигмы. Речь идет о переключении внимания на куль­турный контекст формирования и удержания само­тождественности «Я» и ее обосновании этим контек­стом. Скажем иначе: ускользающая от гносеологии и потому теряющая онтологическую значимость идея самотождественной личности вновь пытается обрес­ти ее на почве философии культуры. Независимо от того, удалась ли эта попытка французскому филосо­фу, она несомненно имеет эвристическую ценность.

***

Что значит «обосновать самотождественность Я в опоре на культурный контекст»? Превратить «Я» в культурный феномен? А что же делать с «сознани­ем» и «самосознанием», «личностью», наконец, с «душой» (как ни изгоняют это последнее понятие из словаря науки, оно упорно возвращается в него, правда, меняя содержание, прикрытое словесным на­рядом³)? Ведь согласитесь, было бы странным по­ложение, при котором «Я» скрывается на террито­рии философии культуры (или теоретической куль­турологии — различия здесь не важны, хотя о них можно сказать многое; см.: [12]) как эмигрант, полу­чивший убежище от преследований по гносеологи­ческим или методологическим мотивам! Хороша бы­ла бы и философия культуры, чьи отношения с на­укой были бы основательно подпорчены.

Видимо, речь о том, чтобы соединить в единую си­стему понятия философии культуры, психологии, гносеологии, а возможно, еще и истории науки. Как это сделать и возможна ли вообще такая операция? Не получится ли что-то вроде «склада», куда свозят материалы для различных концептуальных строек и держат их там вместе за нехваткой иных помещений?

Очевидно, что такое соединение мыслимо лишь в том случае, если между понятиями различных обла­стей устанавливаются специальные отношения, если они встречаются не в шеренгах на смотру, произво­димом методологами-ревизорами, а в рабочей ситуа­ции, возникающей при особых исследовательских обстоятельствах.

В недавних своих работах [15; 16] я описал эти обстоятельства, возникающие в социальной эписте­мологии (см.: [20]) и культурно-исторической пси­хологии (о философско-методологических корнях и особенностях этой теории см.: [10]). Общее в них то, что в них происходит интерпретация специально-на­учных данных в терминах эпистемологических и культурфилософских концепций. Поэтому назван­ные дисциплины становятся сферами конкуренции между различными философиями. Я назвал эти сфе­ры «Мостами Интерпретаций», надеясь, что метафо­ра здесь сыграет мнемоническую роль. Например, социологические данные о процессах познания (в первую очередь — научного познания), получая эпи­стемологическую интерпретацию, образуют предмет­ную область социальной эпистемологии, а философ­ски интерпретированные результаты психологичес­ких исследований (в психологии личности, психоло­гии сознания, когнитивной психологии и др.) — предметную область культурно-исторической пси­хологии. Какая именно из возможных интерпрета­ций возьмет верх в конкуренции с другими, в боль­шой мере зависит от того, какие запросы идут со сто­роны культурного контекста, в котором эта конку­ренция имеет место.

Здесь важны два условия. Во-первых, должны быть интерпретирующие философские концепции, которые могут не только отличаться друг от друга, но и вступать в противоречия; монополия на интерпре­тацию устанавливается только внешними по отноше­нию к науке и философии обстоятельствами, напри­мер, политическим и идеологическим давлением. Во­вторых, конкуренция вызывается не одним только интеллектуальным соперничеством, а действитель­ными потребностями научных дисциплин, например, когда какая-то научная теория испытывает реальные трудности при объяснении наблюдаемых фактов, при согласовании своих выводов с другими теориями, «подкрепленными» опытом, при невозможности на­ращивать экспланативный потенциал без присоеди­нения громоздких или искусственных гипотез и т. д.

Подчеркнем, что эта конкуренция происходит не в «третьем мире» К. Поппера, где соперничают идеи, а не люди, их принимающие и отстаивающие. На кон­куренцию интерпретаций могут оказывать сильней­шее воздействие перемены, происходящие в умонаст­роениях исследователей (отражающих заметные и да­же решающие изменения культурного контекста).

Например, в социально-эпистемологических ис­следованиях науки, в зависимости от того, какой «об­раз науки» (прежде всего оценка профессиональной, нравственной и социальной ответственности ученых, но также и методологические характеристики науки) востребован «духом времени», именно этот образ и формируется так, будто он выводится из фактов, от­носящихся к работе научных институтов, школ, от­дельных ученых и т. д. Получается, что интерпретиру­емые таким образом факты работают на создание представления о науке (или шире — о познании как таковом), выполняющего роль мифа. Он нужен для того, чтобы поддерживать устойчивость культуры, ко­леблемую историческими изменениями, в том числе трансформациями смыслов «культурных универса­лий», среди которых — ценность науки как орудия по­знания истины. Характерная особенность подобных мифов в том, что они «облачены в научные тоги», но отличаются своей «ангажированностью», подчинен­ностью философски определяемым целям.

Так, интерпретируя принципы этоса ученых, со­циолог Р. Мертон выступает от имени концепции на­уки, в которой функциональность институтов, пред­назначенных для осуществления познавательных процессов, зависит от того, что перевешивает: ком­форт согласия ученых с мнениями научных автори­тетов или степень приближения к истине, хотя бы это приближение и было для них сопряжено с труд­ностями и беспокойством. Это, в свою очередь, зави­сит от философской уверенности в существовании объективной истины, что и делает всю концепцию «прикладной» философией познания.

Такая интерпретация служит «фильтром», позво­ляющим сепарировать социологические факты, от­сеивать одни из них и принимать в расчет другие, со­ответствующие концепции в целом. Поэтому и кри­тика концепции Мертона со стороны альтернатив­ных интерпретаций эволюции науки или ее этоса (Т. Кун, П. Фейерабенд, Д. Блур, И. Митрофф и др.) должна пониматься как спор между философиями, а не как попытки ее эмпирического опровержения.

Аналогичные процессы — в культурно-историче­ской психологии. Она выступает Мостом Интерпре­таций, соединяющим философию культуры и психо­логию. Это видно на примере исследований по пси­хологии личности. Каков, собственно, психологичес­кий смысл понятия «личность»? Можно ли уместить этот смысл в рамке научной дефиниции?

В. П. Зинченко отчасти иронически, отчасти все­рьез замечает, что, к счастью, пока это никому не уда­лось вполне, и значит, «пока психологи не пришли к соглашению по поводу определения личности, она может чувствовать себя в относительной безопасно­сти» [2, c. 27]⁴. Ирония здесь относится к «ревните­лям научности», понимающим ее как однозначность определений, обобщающих опытные (эксперимен­тальные) данные, т. е. под психологической наукой понимают именно то, от чего, по Юму, неизбежно ус­кользает идентичность «Я». Серьезность же в том, что психология, втискивая «личность» или «Я» в де­финиции, может получить что-то вроде кукол, похо­жих на «живую личность», как восковые фигуры из музея мадам Тюссо похожи на живых людей. «Лич­ность», как это понятие трактуется в культурно-ис­торической психологии, есть смысловая сердцевина культуры, которая, в свою очередь, является услови­ем личностного, т. е. собственно человеческого, ори­ентированного в пространстве ценностных культур­ных универсалий, бытия. Как писали в свое время Б. Э. Струве и С. Л. Франк:

«Мы не знаем и не можем допустить иного творца и носителя абсолютных ценностей, кроме личности и ее духовной жизни. Воплощение идеала в действитель­ность, образующее сущность культурного творчества, может совершаться, лишь проходя через ту точку бы­тия, в которой мир идеала скрещивается с миром дей­ствительности и творение абсолютных ценностей сов­мещается с их реализацией в эмпирической жизни; эта точка есть личное сознание, духовная жизнь мыслящей и действующей личности» [21, c. 50].

Личность и культура — понятия, сопряженные по смыслу. Вслед за Л. С. Выготским и его последовате­лями можно назвать культуру «идеальной формой, которая усваивается и субъек­тивируется в процессе индивидуального развития, т. е. становится реальной формой психики и сознания ин­дивида. В первом приближении процесс развития культурно-исторической психологии можно охаракте­ризовать как драму, разыгрывающуюся по поводу со­отношения реальной и идеальной форм, их трансфор­мации и взаимопереходов одной в другую» [6, c. 20]⁵.

Эта драма — следствие философской интерпрета­ции психологических понятий. Понимание культуры как идеальной объективной формы человеческой пси­хики есть не что иное, как философская предпосылка культурно-исторической психологии. И то, что куль­тура есть средство и цель развития человеческой лич­ности, — также философское положение. Идея о том, что трансформация культуры в индивидуальную пси­хику совершается через особые медиаторы — мосты между идеальной и реальной формами психического, к которым относятся слово, символ, знак и миф [5], «психологические инструменты», не только стимули­рующие реакции и поведенческие акты человека, от­вечающие «требованиям культуры», но и вызываю­щие «внутренние» формы деятельности, обладающие собственной непредсказуемостью и в конечном счете работающие на трансформацию культуры, несомнен­но, является философской гипотезой, обретающей соб­ственно психологический смысл только после того, как на ее основе психологические факты и явления полу­чают соответствующую интерпретацию.

Таким образом, вопрос об идентичности «Я» — это вопрос о том, какая философия культуры берет­ся в роли интерпретатора психологических данных о личности. Если это, например, философия культуры, исходящая из того, что ценностные универсалии суть фикции, потребные для удержания стабильнос­ти социальных структур, то для нее и ценность «са­моидентичного Я» есть такая же фикция. Тогда меж­ду признанием иллюзорности «Я» и потребностями культуры — трещина, которую можно «заделать»: объявить, что культура в указанном выше смысле и есть фикция, что ориентация на ценностные универ­салии не более чем игра, в которой люди участвуют ради удобства коммуникаций, что стабильность со­циальных структур зависит не от того, что люди все­рьез принимают ценностные универсалии за что-то реально существующее, а, скорее, от тех «скреп» (власть, экономика, право, отношения собственнос­ти и пр.), какими цивилизация обеспечивает свою целостность. Поэтому отрицание субстанциальной идентичности «мыслящего Я» — это только исправ­ление гносеологической ошибки, никаких разруши­тельных последствий для жизни общества не несу­щее. «Человек — церемониальное животное», выра­жался Л. Витгенштейн [3, c. 255], парафразируя Ари­стотеля («человек — политическое животное»): со­циальные «церемонии», в которых он участвует, со­ставляют всю необходимую и достаточную совокуп­ность условий, при которых он равен самому себе. Никаких иных условий нет, во всяком случае, о них нельзя сказать ничего осмысленного:

«… мыслящее Я, описанное как классический субъект, является химерой и результатом языковой путаницы. Оно приклеилось к нашему пониманию мышления и знания, однако, вместо того чтобы про­яснять их, лишь окружает их философским тума­ном» [4, c. 147].

Это воспроизводит критику иллюзии «Я-иден­тичности» Д. Юмом. Но в отличие от Юма, совре­менные философы, идущие за Витгенштейном, не видят за разоблачением этой иллюзии никаких дра­матических переживаний. Если почему-либо трудно отказаться от идеи самотождественности личности, у вас есть выход: считайте себя (или другого) рав­ным самому себе, если вы участвуете одинаковым образом в одних и тех же «церемониях» (социальных играх по установленным правилам). А так это или не так, вам поможет установить научное исследование этих церемоний (социологическое, научно-культу­рологическое или какое-либо еще). Отсюда и соот­ветствующие перспективы эпистемологии: вместо того чтобы блуждать в тупиках субстанциализма, она должна переключиться на выяснение, как прак­тически разрешается противоречие между изменчи­востью и постоянством, прерывностью и непрерыв­ностью опыта, а заодно и выяснить причины ошибок, к которым приходит философское теоретизирование вокруг этого вопроса. Коль скоро эти причины выяс­нены, дальнейшая участь философии зависит от ее готовности признать за собой лишь эту заслугу и от­казаться от претензий на «метафизическую» интер­претацию научных исследований.

Философия культуры, на почве которой интерпре­тируются понятия культурно-исторической психоло­гии, может быть названа «антропоцентрической». «Основной интерес для антропоцентрической теории культуры, которая еще не построена, должны пред­ставлять не культура и история, а человек в культуре, человек в истории, человек, который должен превосхо­дить себя, чтобы быть самим собой [курсив мой. — В. П.]… Для антропоцентрической трактовки культу­ры характерно подчеркивание того, что культура — это труд, напряжение, усилие, даже тягостность… Именно такая трактовка культуры необходима психо­логии и, шире, — наукам о человеке. И именно с пози­ции такого понимания культуры и оценивается состо­яние психологии в те или иные периоды ее развития, в частности, является ли сама психология, да и все на­уки о человеке антропоцентричными» [9, c. 19].

Мы видим, что проблема идентичности «Я» здесь имеет иной смысл, нежели в сопоставлениях науч­ных данных о человеке с философскими абстракци­ями. Человек в «антропоцентрической» философии культуры — не существо, знание о коем исчерпыва­ется суммой сведений о его физиологии, процессах, происходящих в коре головного мозга или в каких­либо других органах его тела, природной обуслов­ленности (например, когда даже нравственность или чувство красоты сводят на биологические диспози­ции), не человек, как он есть, в его обыденности (ка­ким он предстает, например, в феноменологической социологии), не остаток, полученный после вычета ориентаций на культурно­ценностные универсалии. Это человек в его бесконечной потенции, реализуе­мой в духовной работе, без каковой ему просто нече­го делать в центре размышлений о культуре.

Скажем прямо, речь идет скорее о замысле, еще далеком от реализации. Его осуществлению препят­ствует многое, но главной причиной можно назвать кризис современной культуры.

Для этого кризиса, вообще говоря, характерен от­каз от антропоцентризма в том смысле, в каком это по­нятие важно для культурно-исторической психоло­гии. Именно поэтому в ряде современных культурфи­лософских (и соответствующих им психологических) концепциях доминируют функционалистские, струк­туралистские, конструктивистские или прагматичес­кие подходы: ценность культуры в конечном счете оп­ределяется тем, как она обеспечивает удовлетворение потребностей (от первичных, телесно-физических, до высших, душевно-духовных, но все же стоящих в од­ном ряду, где само деление на первичное и высшее от­носительно и условно⁶). Понятно, что философия культуры, в которой главная мысль — о том, что исто­рическим движком культуры является постоянная не­удовлетворенность человека тем, что он есть, и стрем­ление «стать больше самого себя», не нахватываясь культурных благ, подобно хомяку, закладывающему за щеки избыток пищи, а присоединяясь к их созда­нию, умножению и сохранению, к сожалению, не в че­сти, а ее сторонники — не в большинстве.

Здесь не место теоретизировать о путях преодо­ления культурного кризиса. Замечу только, что ка­ковы бы ни были эти пути, по ним должна пройти персонология. Иначе она просто не нужна. Было бы нелепо развивать науку о личности, если у этой на­уки нет своего объекта, если она вырождается в тео­ретизирование о фикциях.

Примерно к такому же выводу приходит В. А. Пет­ровский:

«Абсурдны попытки гипостазировать существу­ющее понимание Я как производящей основы вос­приятия, действия, переживания (в этом случае по­лучаем три варианта дурной бесконечности). Иными словами, никакого гносеологического (познающего), волевого (действующего), экзистенциального (пере­живающего) субъекта как непосредственной основы активности индивида — нет. Все это — фикции, ми­ражи, мнимости» [14, c. 214].

А если так, делает вывод психолог, то надо при­знать, что «Я» — это «культурный знак», который, бу­дучи преображенным в психике индивида и став «жи­вым знаком», обладающим длительностью, осмыс­ленностью и самоценностью, создает возможность быть «субъектом» (познания, воли, переживаний):

«Культурный знак Я приобретает черты самодей­ствующей (самостроящейся, самоподтверждающей­ся) идеи. Овладевая поведением, идея Я становится (как тут не вспомнить слова еще не забытого фило­софа?) «материальной силой» [там же, c. 215].

Вот в этом-то и корень проблемы, которая, как я ее понимаю, должна стать центральной для совре­менной персонологии: как происходит это «овладе­ние поведением индивида» культурной идеей Я?

Очевидны проблемы, требующие решения:

1. Из никем ныне всерьез не оспариваемого плю­рализма культурных знаков Я следует ли плюрализм субъективности или, иначе говоря, культурная отно­сительность личностной идентичности; существуют ли «инварианты» Я, сохраняющиеся при всех воз­можных культурных детерминациях, или же тако­вых, в принципе, может и не быть?

2. Следует ли полагать, что индивид по отношению к культурному знаку Я выступает только как пассив­ный материал, из которого культура лепит соответст­вующего ей субъекта; или же он обладает определен­ной ригидностью, и вопрос о том, каким быть субъекту, решается культурой и индивидом совместно? Но в та­ком случае какова природа этой ригидности?

3. Чтобы стать и оставаться личностью (субъек­том), должен ли индивид испытывать постоянное и непрерывное воздействие культурных знаков? Проис­ходит ли нарушение идентичности Я, если это воздей­ствие почему-либо ослабевает ли вовсе прекращается?

Если философия — равноправный (наряду с на­уками о человеке) участник персонологического ис­следования, можно считать постановку этих (как и многих других) вопросов ее вкладом в общее дело. Это значит, что она, как встарь, занимается своим де­лом: придает специально-научным результатам смысл их участия в решении «вечных проблем», свя­занных с человеческим бытием.

---

¹ «Возьмем, например, в руки какую-нибудь книгу по богословию или школьной метафизике и спросим: содержит ли она какое­нибудь абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет. Содержит ли она какое­нибудь основанное на опыте рассуждение о фак­тах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений!» [23, c. 169].

² Направление подобной критики задано известной работой Г. Райла [17].

³ «Внутренняя жизнь — душа — оформляется или в самосознании, или в сознании другого, и в том и в другом случае собственно душевная эмпирика одинаково преодолевается. Душевная эмпирика как нейтральная к этим формам есть лишь абстрактный продукт мышления психологии. Душа есть нечто существенно оформленное» [1, c. 70]. См. также: [22; 7].

⁴ «Д. Б. Эльконин как-то сказал, что, просмотрев около двадцати определений личности в нашей литературе, он пришел к заключе­нию, что он не личность» [6, c. 19].

⁵ Вопрос о том, как «объективная идеальная форма культуры» переходит в «реальную субъективную форму психики и сознания», рассмотрен в известной статье В. П. Зинченко и М. К. Мамардашвили, опубликованной почти четверть века назад [8].

⁶ Я имею в виду популярную сегодня «гуманистическую психологию» (см.: [11]).

К вопросу о психологии творчества актера

Вопрос о психологии актера и театральном творчестве в одно и то же время чрезвычайно старый и совершенно новый С одной стороны, не было, кажется, ни одного сколько-нибудь значительною театрального педагога или критика, ни одного вообще человека театра, который так или иначе не ставил бы этого вопроса и который в практической деятельности, преподавании, оценках не исходил бы из того или иного понимания психологии актера. Многие из театральных деятелей создали чрезвычайно сложные системы актерской игры, где нашли конкретное выражение не только чисто художественные устремления их авторов, не только каноны стиля, но и системы практической психологии актерского творчества. Такова, например, известная система К. С. Станиславского, полного теоретического оформления которой мы, к сожалению, до сих пор еще не имеем.

Если попытаться проследить истоки театральной психологии, они уведут нас далеко назад, и мы увидим большие и трудноразрешимые проблемы этой области, которые в течение столетий в различной форме волновали умы лучших представителей театра. Тот вопрос, который ставит Д. Дидро в знаменитом «Парадоксе об актере», уже предвосхищает самые острые споры между различными современными театральными системами, а он, в свою очередь, был предвосхищен рядом театральных мыслителей, которые задолго до Дидро ставили его в несколько иной форме, но в той же плоскости и так же, как его ставит Дидро.

Есть что-то основное в этой постановке вопроса, и, когда внимательно начинаешь изучать ее историческое развитие, неизбежно убеждаешься: очевидно, она коренится в самой сущности актерского творчества, как оно раскрывается непосредственному пониманию, которое еще всецело руководится наивным изумлением перед новым психологическим феноменом.

Если, таким образом, в театральных системах проблема психологии актера при всех изменениях сохранила в качестве центрального парадокс об актерской эмоции, го уже в новое время к той же самой проблеме были проложены пути от исследований другого рода. Новые исследования начинают вовлекать актерскую профессию в общий круг исследований по психологии профессий, выдвигая на первый план психотехнический подход к актерскому ремеслу. В центре внимания обычно вопрос о том, как должны быть развиты некоторые общие качества и черты человеческой одаренности, чтобы обеспечить их носителю успех в области театрального творчества. Создаются тесты для исследования фантазии, моторики, словесной памяти, возбудимости актеров, на этом основании составляется профессиограмма актерского труда совершенно по тому же принципу, по какому составляются аналогичные психограммы всякой другой профессии, и затем по реестру установленных качеств подбираются к данной профессии люди, наиболее соответствующие этому списку.

Только в самое последнее время мы замечаем попытку преодолеть недостатки того и другого подхода к интересующей нас проблеме и поставить ее по-новому. В этом смысле и имеются в виду работы нового типа, в этом смысле мы и назвали проблему психологии актера вопросом совершенно новым и почти не исследованным.

Легче всего определить новый подход к старой проблеме путем противопоставления его двум прежним направлениям. Они имеют общий недостаток сверх того своеобразного коренного методологического порока; который характеризует каждое из них в отдельности и который до известной степени является противоположным в одной и другой системе исследования.

Общий недостаток прежних направлений — полный эмпиризм, попытка исходить из того, что есть на поверхности, констатировать факты, непосредственно схваченные, возводить их в ранг научно вскрытой закономерности. И хотя эмпирика, с которой имеют дело люди театра, есть часто область явлений, глубоко своеобразных и чрезвычайно значительных в общей сфере культурной жизни, хотя здесь оперируют такими фактами, как сценические создания великих мастеров, научное значение этих материалов не выходит за пределы собирания фактических данных и общих размышлений к постановке проблемы. Таким же радикальным эмпиризмом отличаются и психотехнические исследования актерского труда, которые в одинаковой мере не умеют подняться над непосредственно фактическими данными и охватить их общим, заранее заданным методологическим и теоретическим пониманием предмета.

Кроме того, как уже сказано, у каждого из этих направлений есть особый недостаток.

Сценические системы, идущие от актера, от театральной педагогики, от наблюдений, полученных на репетициях и во время спектакля, и являющиеся обычно огромными обобщениями режиссерского или актерского опыта, ставят во главу угла специфические, своеобразные, присущие только актеру особенности переживания, забывая о том, что эти особенности должны быть поняты на фоне общих психологических закономерностей, что актерская психология составляет только часть общей психологии и в абстрактно-научном, и в конкретно-жизненном значении этого слова. Когда же эти системы пытаются опереться на общую психологию, попытки оказываются более или менее случайной связью на манер той, которая существует между системой Станиславского и психологической системой Т. Рибо.

Психотехнические исследования, напротив, упускают из виду всю специфичность, все своеобразие актерской психологии, видя в творчестве актера лишь особое сочетание тех самых психических качеств, которые в другом сочетании встречаются в любой профессии. Забывая, что деятельность актера сама есть своеобразное творчество психофизиологических состояний, и не анализируя эти специфические состояния во всем многообразии их психологической природы, исследователи-психотехники растворяют проблему актерского творчества в общей и притом банальной тестовой психологии, оставляя без внимания актера и все своеобразие его психологии.

Новый подход к психологии актерского творчества характеризуется прежде всего попыткой преодолеть радикальный эмпиризм одной и другой теории и постигнуть психологию актера во всем качественном своеобразии се природы, но в свете более общих психологических закономерностей. Вместе с этим фактическая сторона вопроса приобретает совершенно иной характер — из абстрактной она становится конкретной.

Если прежде свидетельство того или иного актера, той или иной эпохи всегда рассматривалось с точки зрения вечной неизменной природы театра, то сейчас исследователи подходят к данному факту прежде всего как к историческому факту, который совершается и который должен быть понят раньше всего во всей сложности его исторической обусловленности. Психология актера ставится как проблема конкретной психологии, и многие непримиримые точки зрения формальной логики, абстрактные противоречия различных систем, одинаково подкрепленных фактическими данными, получают объяснение как живое и конкретное историческое противоречие различных форм актерского творчества, менявшихся от эпохи к эпохе и от театра к театру.

Например, парадокс об актере Дидро заключается в том, что актер, изображающий сильные душевные страсти и волнения на сцене и доводящий зрительный зал до высшего эмоционального потрясения, сам остается чуждым и тени этой страсти, которую он изображает и которой потрясает зрителя. Абсолютная постановка вопроса Дидро звучит так: должен ли актер переживать то, что он изображает, или его игра является высшим «обезьянством», подражанием идеальному образцу? Вопрос о внутреннем состоянии актера во время сценической игры — центральный узел всей проблемы. Должен или не должен актер переживать роли? Этот вопрос подвергался серьезным обсуждениям, причем в самой постановке вопроса предполагалось, что он допускает единое решение. Между тем уже Дидро знал, противополагая игру двух актрис — Клерон и Дюмениль, что они являются представительницами двух различных и одинаково возможных, хотя и противоположных в известном смысле, систем актерской игры. В той новой постановке вопроса, о которой мы говорим, парадокс и заключенное в нем противоречие находят разрешение в историческом подходе к психологии актера.

По прекрасным словам Дидро, «прежде чем произнести: «Вы плачете, Заира» или «Вы останетесь там, дочь моя», — актер долго прислушивается к себе, прислушивается и в тот момент, когда потрясает вас, и весь его талант не в том, чтобы чувствовать, как вы думаете, но в том, чтобы тончайшим образом передать внешние знаки чувства и тем обмануть вас. Крики его скорби отчетливо обозначены в его слухе, жесты его отчаянья запечатлены в его памяти и были предварительно выучены перед зеркалом. Он знает с совершенной точностью, в какой момент вынуть платок и когда у него потекут слезы. Ждите их при определенном слове, на определенном слоге, не раньше и не позднее. Этот дрожащий голос, эти обрывающиеся слова, эти придушенные или протяжные звуки, содрогающие тело, подкосившиеся колени, обмороки, бурные вспышки — все это чистейшее подражание, заранее вытверженный урок, патетическая гримаса, великолепное «обезьянство» (Д. Дидро, 1936, с. 576 — 577). Все страсти актера и их выражение, как говорит Дидро, входят составной частью в систему декламации, они подчинены некоему закону единства, они определенным образом подобраны и гармонически размещены.

В сущности в парадоксе Дидро смешаны две очень близко стоящие друг к другу и все же вполне не сливающиеся вещи. Во-первых, Дидро имеет в виду сверхличный, идеальный характер тех страстей, которые передает со сцены актер. Это идеализированные страсти и движения души, они не натуральные, жизненные чувствования того или иного актера, они искусственны, они созданы творческой силой человека и в такой же мере должны рассматриваться в качестве искусственных созданий, как роман, соната или статуя. Благодаря этому они по содержанию отличаются от соответствующих чувствований самого актера. «Гладиатор древности, — говорит Дидро, — подобно великому актеру, и великий актер, подобно античному гладиатору, умирают не так, как умирают в постели. Они должны изобразить перед нами иную смерть, чтобы нам понравиться, и зритель чувствует, что голая правда движения, не приукрашенная, была бы мелкой, противоречила бы поэзии целого» (там же, с. 581).

Не только с точки зрения содержания, но и со стороны формальных связей и сцеплений, определяющих их протекание, чувства актера отличаются от реальных жизненных чувств. «Но очень хочется рассказать вам, — говорит Дидро, — в качестве примера, как актер и его жена, ненавидевшие друг друга, вели в театре сцену нежных и страстных любовников. Никогда еще оба актера не казались такими сильными в своих ролях, не вызывали со сцены такого долгого рукоплескания партера и лож. Десятки раз прерывали мы эту сцену аплодисментами и криками восхищения. Это в третьем явлении IV акта мольеровской «Любовной досады» (там же, с. 586). И дальше Дидро приводит диалог актера и актрисы, который он называет двойной сценой, сценой любовников и сценой супругов. Сцена любовного объяснения сплетается здесь со сценой семейной ссоры, и в этом сплетении Дидро видит лучшее доказательство своей правоты (там же, с. 586 — 588).

Как уже сказано, воззрение Дидро опирается на факты, и в этом его сила, его непреходящее значение для будущей научной теории актерского творчества. Но существуют и факты обратного характера, которые, впрочем, ни в малой степени не опровергают Дидро. Эти факты заключаются в том, что реально существует и другая система игры и другая природа художественных переживаний актера на сцене. И доказательством является, если взять пример близкий, вся сценическая практика школы Станиславского.

Это противоречие, не разрешимое для абстрактной психологии при метафизической постановке вопроса, получает возможность разрешения, если подойти к нему с диалектической точки зрения.

Мы уже говорили, что новое течение ставит проблему актерской психологии как проблему конкретной психологии. Не вечные и неизменные законы природы актерских переживаний на сцене, но исторические законы различных форм и систем театральной игры становятся в данном случае руководящим указанием для исследователя. Поэтому в опровержении парадокса Дидро, которое мы находим у многих психологов, вес еще сказывается попытка решить вопрос в абсолютной плоскости, безотносительно к исторической конкретной форме того театра, психологию которого мы рассматриваем. Между тем основной предпосылкой всякого исторически направленного исследования в этой области является идея, что психология актера выражает общественную идеологию его эпохи и что она так же менялась в процессе исторического развития человека, как менялись внешние формы театра, его стиль и содержание. Психология актера театра Станиславского в гораздо большей степени отличается от психологии актера эпохи Софокла, чем современное здание отличается от античного амфитеатра.

Психология актера есть историческая и классовая, а не биологическая категория. В одном этом положении выражена центральная для всех новых исследований мысль, определяющая подход к конкретной психологии актера. Следовательно, не биологические закономерности определяют в первую очередь характер сценических переживаний актера. Эти переживания составляют часть сложной деятельности художественного творчества, имеющего определенную общественную, классовую функцию, исторически обусловленную всем состоянием духовного развития эпохи и класса, и, следовательно, законы сцепления страстей, законы преломления и сплетения чувств роли с чувствами актера должны быть разрешены раньше всего в плане исторической, а не натуралистической (биологической) психологии. Только после этого разрешения может возникнуть вопрос о том, как с точки зрения биологических закономерностей психики возможна та или иная историческая форма актерской игры.

Таким образом, не природа человеческих страстей определяет непосредственно переживания актера на сцене, она лишь содержит в себе возможности возникновения многих, самых разнообразных и изменчивых форм сценического воплощения художественных образов.

Вместе с признанием исторической природы интересующей нас проблемы мы приходим к выводу, что перед нами проблема, в двойном отношении опирающаяся на социологические предпосылки в изучении театра.

Во-первых, как всякое конкретное психическое явление, игра актера представляет собой часть социально-психологической действительности, которая раньше всего должна быть изучена и определена в составе того целого, к которому она принадлежит. Нужно выявить функцию сценической игры в данную эпоху для данного класса, основные тенденции, от которых зависит воздействие актера на зрителя, и, следовательно, определить социальную природу той театральной формы, в составе которой данные сценические переживания получают конкретное объяснение.

Во-вторых, признавая исторический характер этой проблемы, мы вместе с тем, касаясь переживаний актера, начинаем говорить не столько об индивидуально-психологическом, сколько о социально-психологическом контексте, в который они включены. Переживания актера, по счастливому немецкому выражению, — это не столько чувство «я», сколько чувство «мы». Актер создает на сцене безличные чувствования, чувства или эмоции, становящиеся эмоциями всего театрального зала. До того как они стали предметом актерского воплощения, они получили литературное оформление, они носились в воздухе, в общественном сознании.

Тоска чеховских «Трех сестер», воссоздаваемая на сцене артистами Художественного театра, становится эмоцией всего зала, потому что она в широкой степени была кристаллизованным оформлением настроений больших общественных кругов, для которых ее сценическое выражение являлось как бы средством осознания и художественного преломления самих себя.

В свете высказанных положений становится ясно значение актерских признаний о своей игре.

Первое, к чему мы приходим, — установление ограниченного значения этого материала. Признание актера в своих чувствованиях, данные его актерского самонаблюдения и самочувствия не теряют, с этой точки зрения, огромного значения в изучении психологии актера, но перестают быть единственным и универсальным источником суждения о ее природе. Они показывают, как актер осознает собственные эмоции, в каком отношении к строю его личности они стоят, но они не раскрывают нам природы этих эмоций во всей ее действительной полноте. Перед ними только частичный фактический материал, освещающий проблему в одном только разрезе — в разрезе самосознания актера. Для того чтобы извлечь из такого материала все его научное значение, мы должны понять представленную в нем часть в системе целого. Мы должны понять психологию того или иного актера во всей его конкретной исторической и социальной обусловленности, тогда нам станет ясной и понятной закономерная связь между данной формой сценического переживания и тем социальным содержанием, которое через это актерское переживание передается в зрительный зал.

Нельзя забывать, что эмоции актера, поскольку они являются фактом искусства, выходят за пределы его личности, составляют часть эмоционального диалога между актером и публикой. Эмоции актера испытывают то, что Ф. Полан удачно назвал «счастливой трансформацией чувств». Они становятся понятными, лишь будучи включены в более широкую социально-психологическую систему, часть которой они составляют. В этом смысле нельзя отрывать характер сценического переживания актера, взятый с формальной стороны, от того конкретного содержания, которое составляется из содержания сценического образа, отношения, интереса к этому образу, из социально-психологического значения, из той функции, которую выполняет в данном случае актерское переживание. Скажем, переживания актера, стремящегося осмеять известный строй психологических и бытовых образов, и актера, стремящегося дать апологию тех же самых образов, естественно, будут различны.

Здесь мы подходим вплотную к чрезвычайно важному психологическому моменту, невыясненность которого давала, по нашему мнению, повод к ряду недоразумений в интересующей нас проблеме. Например, большинство писавших о системе Станиславского отождествляли эту систему в ее психологической части с теми стилистическими задачами, которые она первоначально обслуживала, иначе говоря, отождествляли систему Станиславского с его театральной практикой. Правда, всякая театральная практика является конкретным выражением данной системы, но не исчерпывает всего содержания системы, которая может иметь еще много других конкретных выражений; театральная практика не передает системы во всей ее широте. Шаг к отделению системы от ее конкретного выражения был сделан Е. Б. Вахтанговым, стилистические устремления которого так резко отличны от первоначального натурализма Художественного театра и который тем не менее осознавал собственную систему как применение к новым стилистическим задачам основных идей Станиславского.

Это можно показать на примере работы Вахтангова над постановкой «Принцессы Турандот». Желая передать со сцены не просто содержание сказки, но свое современное отношение к этой сказке, свою иронию, улыбку «по адресу трагического содержания сказки», Вахтангов создает новое содержание пьесы.

Замечательный случай рассказывает Б. Е. Захава из истории постановки этой пьесы: «На первых репетициях Вахтангов пользовался следующим приемом. Он предложил исполнителям играть не роли, указанные текстом пьесы, а итальянских актеров, играющих эти роли… Он предлагает, например, актрисе, исполняющей роль Адельмы, играть не Адельму, а итальянскую актрису, играющую Адельму. Он фантазирует на тему, будто бы она жена директора труппы и любовница премьера, что на ней рваные туфли, что они ей велики и при ходьбе отстают от пяток, шлепают по полу и т. д. Другая актриса, играющая Зелиму, оказывается лентяйкой, которой не хочется играть, чего она совсем не скрывает от публики (спать хочется)» (1930, с. 143 — 144).

Мы видим, таким образом, что Вахтангов изменяет непосредственно данное ему содержание пьесы, но в форме ее выявления он опирается на тот же самый фундамент, который заложен в системе Станиславского: Станиславский учил находить на сцене правду чувств, внутреннее оправдание всякой сценической форме поведения.

«Внутреннее оправдание, — говорит Захава, — основное требование Станиславского, остается по-прежнему одним из основных требований Вахтангова, но только самое содержание этих чувств у Вахтангова совершенно иное, чем у Станиславского… Пусть чувства стали теперь иными, пусть они требуют иных театральных выразительных средств, но правда этих чувств как была, так и будет всегда неизменно основой той почвы, на которой только и могут произрастать цветы настоящего большого искусства» (там же, с, 133).

Мы видим, как внутренняя техника Станиславского, его душевный натурализм становятся на службу совершенно иным стилистическим задачам, в известном смысле противоположным тем, которые они обслуживали в самом начале развития. Мы видим, как определенное содержание диктует новую театральную форму, как система оказывается гораздо более широкой, чем данное ее конкретное применение.

Поэтому признания актеров о своей игре, особенно суммарные признания, составленные из обобщений собственного и притом очень разнообразного опыта, не учитывающие всего того содержания, формой воплощения которого является актерская эмоция, неспособны сами по себе объяснить свой характер и свою природу. Надо выйти за пределы непосредственного актерского переживания, для того чтобы его объяснить. Этот подлинный и замечательный парадокс всей психологии до сих пор еще, к сожалению, недостаточно усвоен рядом направлений. Для того чтобы объяснить и понять переживание, надо выйти за его пределы, надо на минуту забыть о нем, отвлечься от него.

То же самое верно и в отношении психологии актера. Если бы переживание актера было замкнутым целым, самим в себе существующим миром, тогда естественно было бы искать законы, управляющие им, исключительно в его сфере, в анализе его состава, тщательном описании его рельефа. Но если переживание актера тем и отличается от каждодневного житейского переживания, что оно составляет часть совсем иной системы, то его объяснение надо искать в законах построения последней.

Мы хотели бы в заключение коротко наметить то превращение, которое испытывает в новой психологии старый парадокс об актере. Мы еще далеки при современном состоянии нашей науки от решения этого парадокса, но мы уже близки к его правильной постановке в качестве подлинно научной проблемы. Как мы видели, сущность вопроса, который казался парадоксальным всем писавшим о нем, заключается в отношении искусственно созданной эмоции роли к реальной, жизненной, естественной эмоции актера, играющего роль. Нам думается, что разрешение этого вопроса возможно, если учесть два момента, одинаково важных для его правильного истолкования.

Первый заключается в том, что Станиславский выражает в известном положении о непроизвольности чувства. Чувству нельзя приказывать, говорит Станиславский. У нас нет непосредственной власти над чувством такого характера, как над движением или над ассоциативным процессом. Но если чувство «нельзя вызвать… произвольно и непосредственно, то его можно выманить, обратившись к тому, что более подвластно пашей власти, к представлениям» (Л. Я. Гуревич, 1927, с. 58). И действительно, все современные психофизиологические исследования эмоций показывают, что путь к овладению эмоциями и, следовательно, путь произвольного вызова и искусственного создания новых эмоций не основывается на непосредственном вмешательстве нашей воли в сферу чувствовании, как это имеет место в области мышления и движения.

Этот путь гораздо более извилистый и, как правильно говорит Станиславский, более похожий на выманивание, чем на прямое вызывание нужного нам чувства. Только косвенно, создавая сложную систему представлений, понятий и образов, в состав которых входит и известная эмоция, мы можем вызвать и нужные чувства и тем самым придать своеобразный психологический колорит всей данной системе в целом и ее внешнему выражению. « Чувства эти, — говорит Станиславский, — не совсем те, которые переживаются актером в жизни» (там же). Это скорее чувства и понятия, которые очищены от всего лишнего, обобщены, лишены своего беспредметного характера.

По правильному выражению Л. Я. Гуревич, если они прошли через процесс художественного оформления, они по ряду признаков отличаются от соответственных жизненных эмоций. В этом смысле мы согласны с Гуревич, что разрешение вопроса, как это обычно бывает в очень упорных и длительных спорах, «лежит не посередине между двумя крайностями, а в другой плоскости, позволяющей видеть предмет с новой точки зрения» (там же, с. 62). К этой новой точке зрения обязывают нас как накопившиеся документы по вопросу о сценическом творчестве, свидетельства самих творцов-актеров, так и исследования, произведенные за последнее десятилетие научной психологией (там же, с. 62).

Но это только одна сторона вопроса. Другая заключается в том, что, как только парадокс об актере переносится на почву конкретной психологии, он снимает ряд неразрешимых проблем, которые составляли его содержание прежде, и на их место выдвигает новые, но уже плодотворные, разрешимые и толкающие исследователя на новые пути. С этой точки зрения, не биолого-эстетическому и раз навсегда данному, но конкретно-психологическому и исторически изменчивому объяснению подлежит каждая данная система актерской игры, и вместо раз навсегда данного парадокса об актере всех времен и народов перед нами в историческом аспекте выдвигается ряд исторических парадоксов об актерах данной среды и данной эпохи. Парадокс об актере превращается в исследование исторического развития человеческой эмоции и ее конкретного выражения на различных стадиях общественной жизни.

Психология учит, что эмоции не представляют исключения из остальных проявлений нашей душевной жизни. Как и все другие психические функции, эмоции не остаются в той связи, в которой они даны первоначально в силу биологической организации психики. В процессе общественной жизни чувства развиваются и распадаются эти прежние связи; эмоции вступают в новые отношения с другими элементами душевной жизни, возникают новые системы, новые сплавы психических функций, возникают единства высшего порядка, внутри которых господствуют особые закономерности, взаимозависимости, особые формы связи и движения. Изучить порядок и связь аффектов составляет главную задачу научной психологии, ибо не в эмоциях, взятых в изолированном виде, но в связях, объединяющих эмоции с более сложными психологическими системами, заключается разгадка парадокса об актере. Эта разгадка, как можно предвидеть уже сейчас, приведет исследователей к положению, имеющему фундаментальное значение для всей психологии актера. Переживания актера, его эмоции выступают не как функции его личной душевной жизни, но как явление, имеющее объективный общественный смысл и значение, служащее переходной ступенью от психологии к идеологии.

Собр соч, т VI 1984

Эмпирическое исследование в курсовой, дипломной и магистерской работе по психологии

Наличие в курсовых, дипломных и магистерских работах по психологии эмпирического исследования определяет их отличие от ВКР по другим гуманитарным дисциплинам.

Эмпирическое исследование – ключевой элемент выпускной квалификационной работы по психологии. Для того, чтобы написать практическую главу дипломной по психологии, содержащую в себе результаты эмпирического исследования, необходимо ответить на следующие вопросы:

1. В чем суть эмпирического метода познания?
2. В чем особенности эмпирического исследования в дипломе по психологии?
3. В чем особенности реального и выдуманного исследования?
4. Какова структура эмпирической главы диплома по психологии?
5. Каковы этапы эмпирического исследования?
6. Какие существуют типы эмпирических исследований?
7. В чем особенности формирования выборки эмпирического исследования?
8. Как подбирать психодиагностические методики для эмпирического исследования?
9. Как определять надежность и валидность психологических тестов?
10. В чем специфика проведения тестирования испытуемых?
11. Как правильно описать результаты эмпирического исследования?
12. В чем особенность выводов по эмпирическому исследованию?

 

Что такое эмпирическое исследование

Эмпирическое исследование есть одно из проявлений эмпиризма — отношения к миру, ставящего во главу угла практический опыт как источник познания мира. Противостоит эмпиризму рационализм, акцентирующий внимание на способности сознания, разума познавать мир.

Рационалист размышляет, анализирует, сопоставляет, обобщает, теоретическим путем открывает что-то новое. Именно такого рода работу делают исследователи в гуманитарных науках – философии, политологии, культурологии, филологии и др. Этим же заняты и студенты-психологи при работе над первой главой курсовой или дипломной. Они изучают чужие подходы, взгляды теории и на основе этого создают что-то новое (если получится, конечно).

Эмпирик не склонен к размышлениям – он человек дела и стремится все попробовать на практике, в опыте. Он экспериментирует, пробует и ошибается. Такова работа физиков-экспериментаторов. Таким же по сути делом заняты и психологи-исследователи, которые проводят эмпирические исследования – экспериментальным путем они стремятся получить новое знание о человеке.

 

Эмпирическое исследование в дипломе психологии

Эмпирическое исследование – самая важная часть дипломной или курсовой работы по психологии (исключая чисто теоретические работы). Именно результаты исследования (выявленные взаимосвязи или различия показателей) определяют ее суть.

От студента вряд ли ждут каких-то открытий в теоретической главе: создать новую теорию, модель и т.п. – задача слишком серьезная. А вот получить новый, оригинальный эмпирический результат – задача, которая может быть реализована в дипломе, магистерской, даже в курсовой.

Например, тема дипломной: «Взаимосвязь самооценки и стрессоустойчивости» изучалась многократно на различных испытуемых. Но всегда можно найти такую выборку, в которой такие исследования не проводились. Например, у сотрудников аптеки, или у педагогов со стажем более 20 лет, или у женщин, увлекающихся шитьем, и т.д.

 

Реальное или выдуманное

Проведение эмпирического исследования — трудоёмкий процесс. Нужно подобрать психодиагностические методики, найти испытуемых (сформировать выборку), провести тестирование испытуемых и обработать данные по ключам, чтобы результаты занести в таблицу исходных данных. Не у всех студентов-психологов хватает на это времени и сил. В такой ситуации возникает соблазн придумать результаты. Рассмотрим плюсы и минусы такого решения.

В реальном эмпирическом исследовании мы тестируем испытуемых, обрабатываем результаты тестирования по ключам и заносим их в сводную таблицу результатов тестирования (таблицу исходных данных). Затем эту таблицу обрабатываем статистическими программами и получаем результаты корреляционного анализа либо результат анализа различий. На основании результатов статистических расчетов делаем выводы о взаимосвязи между показателями, или о различиях показателей в группах испытуемых.

Реально проводимое исследование – увлекательный процесс. Всегда любопытно, какой получится результат. Однако бывают ситуации, когда студент-психолог по каким-то причинам не может провести реальное эмпирическое исследование. В этом случае результаты эмпирического исследования придется придумать.

Придуманное исследование предполагает обратную последовательность действий. Мы сначала придумываем выводы, а затем под них формируем таблицу результатов тестирования (сводную таблицу результатов), которая при статистической обработке дает необходимые нам результаты и выводы (сформулированные заранее).

Формально, с точки зрения конечного результата, работы по реальным данным и придуманным практически не различаются – в обоих в приложениях есть таблица исходных данных, по которой рассчитаны все статистические критерии. Единственное, чего не будет, если исследование придумано – это протоколов, заполненных испытуемыми в ходе тестирования.

Придуманное исследование не всегда проще реального. Есть темы с очевидными результатами. Например, тема «Исследование взаимосвязи стиля руководства и личностных особенностей руководителей среднего уровня в торговой сфере» позволяет легко придумать результат. Действительно, интуитивно будет понятно, какие личностные черты будут коррелировать, например, с авторитарным стилем руководства – уверенность в себе, жесткость, агрессивность и т.п. А с коллегиальным будут коррелировать общительность, дипломатичность и пр.

В то же время есть темы с неочевидным результатом. Например, «Исследование психологических особенностей IT-сотрудников с разным профессиональным стажем». «Из головы» ожидаемый и интуитивно понятный результат придумать трудно. Подобных исследований уже проведенных кем-то, скорее всего, нет. Так что в этом случае реальное исследование было бы удобнее.

Я всегда предлагаю клиентами, которые заказывают мне работы по психологии, провести реальное исследование. В этом случае я готовлю тесты и обрабатываю их по ключам, а клиент проводит собственно тестирование (рассылает тесты по почте или раздает лично испытуемым, потом заносит результат в Excel-таблицу и посылает ее мне).

Честно говоря, реальное исследование интереснее. При обработке данных всегда просыпается какое-то детское любопытство – что же там получится. В кандидатских диссертациях, которые пишу я, исследование всегда реальное.

 

Структура эмпирической главы диплома

В практической главе курсовой, дипломной или магистерской работы по психологии излагаются результаты эмпирического исследования, и это изложение имеет определённую структуру:

1. Методика эмпирического исследования.
2. Результаты эмпирического исследования.
3. Статистическая обработка результатов эмпирического исследования.
4. Анализ результатов эмпирического исследования.

Эта структура, как правило, реализуется в названиях параграфов второй главы диплома по психологии:

1.1. Процедура исследования.

В этом параграфе описываются цель и задачи, гипотеза, выборка, а также психодиагностические методики. Все это берется из введения в неизменном виде, за исключением задач, из которых исключаются теоретические.

В этом разделе эмпирической главы диплома или курсовой по психологии приводится также описание психологических тестов. Оно должно включать указание автора теста и адаптации и описание психологических шкал.

1.2. Результаты исследования

В этом разделе практической главы диплома по психологии проводится так называемый качественный анализ данных (то есть не статистический). Приводятся диаграммы распределения показателей и сравнения средних значений. Приведенные в данном разделе эмпирической главы результаты очень часто не имеют особого смысла и даже не включаются в выводы. Однако наличие такого предварительного анализа данных обязательно.

1.3. Статистическая обработка результатов эмпирического исследования

В этом месте эмпирической главы диплома содержатся его главные результаты. Именно они составят костяк выводов, по которым комиссия будет судить о вашей дипломной работе.

В этом параграфе приводятся анализ различий показателей или анализ взаимосвязей. В специальные таблицы заносятся значения U-критерия Манна-Уитни или t-критерия Стъюдента, а также уровни статистической значимости.

Под таблицами с результатами статистических расчётов должен следовать текст, в котором полученные результаты будут описаны и проинтерпретированы.

1.4. Анализ результатов эмпирического исследования

Завершающий параграф эмпирической главы диплома или курсовой по психологии содержит обобщение и анализ всех полученных результатов. В этом разделе эмпирической главы можно провести интерпретацию результатов статистических расчётов. Можно сопоставить полученные данные с результатами аналогичных исследований, приводимых в литературе.

Перечисленные выше структурные элементы эмпирического исследования по психологии могут быть «упакованы» в параграфы, названные иначе:

1.1. Цель, задачи и гипотеза эмпирического исследования.

1.2. Выборка исследования.

1.3. Методики исследования.

1.4. Результаты эмпирического исследования.

1.5. Обсуждение и анализ результатов эмпирического исследования.

Как бы ни назывались параграфы эмпирической главы дипломной или курсовой работы по психологии, суть размещенных в ней информационных блоков остается неизменной:

• Методологический раздел.
• Раздел описания результатов.

Самый простой способ структурирования практической главы диплома предполагает, таким образом, выделение двух параграфов:

1.1. Методик эмпирического исследования.

1.2. Результаты эмпирического исследования и их анализ.

При таком разделении нет необходимости выделять отдельные параграфы на описание выборки и тестов. При дробном делении параграфы получаются небольшими (1-3 стр.), что делает их несоразмерными другим разделам дипломной или курсовой по психологии, а это нарушает правила написания выпускных работ.

При такой лаконичной структуре эмпирической главы диплома или курсовой по психологии можно не разделять описание результатов, их анализ и интерпретацию. Например, приводится таблица с коэффициентами корреляций психологических показателей. Под ней проводится описание результатов, сразу же они анализируются и интерпретируются. Обобщение же результатов реализуется в выводах по эмпирической главе.

 

Этапы эмпирического исследования

Этапы эмпирического исследования отражают те действия, которые должны быть сделаны при реализации эмпирического исследования и представлении его результатов. Этапы эмпирического исследования согласуются с его структурой. Формулировки могут быть разными, но суть сводится к следующей последовательности этапов:

1. Подготовительный этап.

Формирование выборки исследования, подбор психодиагностических методик.

2. Диагностический этап.

Проведение тестирования испытуемых, обработку данных по ключам, занесение данных психодиагностики в таблицу исходных данных.

3. Этап обработки данных эмпирического исследования.

Качественный анализ данных, статистические расчёты, анализ и интерпретация результатов.

4. Завершающий этап эмпирического исследования.

Оформление результатов эмпирического исследования (построение графиков, диаграмм, таблиц корреляций, таблиц результатов сравнительного анализа, корреляционных плеяд). Формулировка выводов по эмпирическому исследованию.

Более строгий подход к планированию эмпирического исследования предполагает такие операции, как выбор экспериментального плана исследования, проверки надежности и валидности психологических тестов; определения метода формирования выборки и пр. Однако в практике написания курсовых, дипломных и магистерских работ по психологии эти научные тонкости, как правило, не нужны.

Эмпиризм | Психология вики | Фэндом

Оценка | Биопсихология | Сравнительный | Познавательная | Развивающий | Язык | Индивидуальные различия | Личность | Философия | Социальные |
Методы | Статистика | Клиническая | Образовательная | Промышленное | Профессиональные товары | Мировая психология |

Индекс философии: Эстетика · Эпистемология · Этика · Логика · Метафизика · Сознание · Философия языка · Философия разума · Философия науки · Социальная и политическая философия · Философия · Философы · Список списков

---

В философии в целом эмпиризм — это теория познания, подчеркивающая роль опыта.

В философии науки эмпиризм — это теория познания, которая подчеркивает те аспекты научного знания, которые тесно связаны с опытом, особенно сформированные посредством преднамеренных экспериментов. Фундаментальным требованием научного метода является то, что все гипотезы и теории должны проверяться на основе наблюдений за миром природы, а не опираться исключительно на a priori рассуждения, интуицию или откровение. Следовательно, наука считается методологически эмпирической по своей природе.

Термин «эмпиризм» имеет двоякую этимологию. Оно происходит от греческого слова εμπειρισμός, латинский перевод которого — experiencetia , откуда мы и получили слово «опыт». Это также происходит от более специфического классического греческого и римского использования эмпирического , относящегося к врачу, чьи навыки основаны на практическом опыте, а не на теоретических инструкциях. ^[1]

Философское использование []

Джон Локк, основатель британского эмпиризма

Первоначально термин «эмпирический» использовался скептиком Секстом Эмпириком для обозначения тех древнегреческих врачей, которые отвергали догматические доктрины того времени, предпочитая вместо этого полагаться на наблюдения феноменов , как они воспринимаются на опыте. ^[1] Доктрина эмпиризма была впервые четко сформулирована Джоном Локком в 17 веке. Локк утверждал, что разум — это tabula rasa («чистый лист» или «чистая табличка»), на котором впечатления оставляют свои следы. Такой эмпиризм отрицает, что у людей есть врожденные идеи или что что-либо познаваемо без ссылки на опыт.

Следует помнить, что эмпиризм не утверждает, что мы получаем эмпирическое знание автоматически. Скорее, согласно точке зрения эмпириков, для правильного вывода или вывода любого знания необходимо, чтобы оно было получено в конечном итоге на основе чувственного опыта. ^[2] С исторической точки зрения философский эмпиризм обычно противопоставляется философской школе мысли, известной как «рационализм», которая, в очень широком смысле, утверждает, что большая часть знаний приписывается разуму независимо от чувств. Однако этот контраст сегодня считается крайним упрощением рассматриваемых вопросов, поскольку основные континентальные рационалисты (Декарт, Спиноза и Лейбниц) также были сторонниками эмпирического «научного метода» своего времени.Более того, Локк, со своей стороны, считал, что некоторые знания (например, знание о существовании Бога) могут быть получены только с помощью интуиции и рассуждений. ^[3]

Некоторые важные философы, обычно связанные с эмпиризмом, включают Аристотеля, Фому Аквинского, Фрэнсиса Бэкона, Томаса Гоббса, Джона Локка, Джорджа Беркли, Дэвида Хьюма и Джона Стюарта Милля.

Использование в научных целях []

Основная статья: Эмпирический метод

Центральная концепция науки и научного метода заключается в том, что все свидетельства должны быть эмпирическими или эмпирическими , то есть зависеть от свидетельств, наблюдаемых органами чувств.Он отличается от философского использования эмпиризма использованием прилагательного «эмпирический» или наречия «эмпирически». Эмпирический используется как в естественных, так и в социальных науках и относится к использованию рабочих гипотез, которые можно проверить с помощью наблюдения или эксперимента. В этом смысле слова научные утверждения основываются на нашем опыте или наблюдениях и основываются на них.

Во втором смысле «эмпирический» в науке может быть синонимом «экспериментального».В этом смысле эмпирический результат — это экспериментальное наблюдение. Термин полуэмпирический иногда используется для описания теоретических методов, которые используют основные аксиомы, установленные научные законы и предыдущие экспериментальные результаты, чтобы участвовать в обоснованном построении моделей и теоретических исследованиях.

Фрэнсис Бэкон, хотя и не первый, кто выступает за индукцию, основанную на свидетельствах, наблюдаемых органами чувств, считается одним из основателей современной науки. На практике английские ученые 17 века использовали математику и свое воображение в своих исследованиях.Использование воображения означало сохранение всех возможностей, включая оккультизм или магию. Для Бэкона и других ранних ученых, таких как Исаак Ньютон, важным было тщательное изучение природы и оккультизма. И Бэкон, и Ньютон также практиковали алхимию, раннюю форму современной химии.

История []

Ранние формы эмпиризма []

Ранние формы эмпиризма включают эпистемологические работы Аристотеля, Фомы Аквинского и Роджера Бэкона, среди других.

Вероятно, первыми эмпириками западной философии были софисты (около 5 века до н.э.), которые отвергли рационалистические рассуждения о природе мира, общие у других их предшественников, в пользу сосредоточения внимания «на таких относительно конкретных сущностях, как человек и общество». ^{[4] [5]} Софисты использовали скептические семантические аргументы, используя примеры, которые могли легко увидеть и наблюдать другие, чтобы опровергнуть утверждения о чистом разуме.

Аристотель подчеркивал важность индукции, основанной на опыте.

Примерно столетие спустя, противодействуя глубоко рационалистическому и в высшей степени спекулятивному подходу Платона (427–347 до н.э.), Аристотель (384–322 до н.э.) в последние годы своей жизни делал все более сильный акцент на том, что воспринимается чувствами, что есть, по апостериорным наблюдениям. ^[6] Аристотель применил термин «натурфилософия» к задаче осмысления мира природы, используя то, что намного позже стало известно как индуктивное рассуждение, чтобы прийти к категориям и принципам, основанным на чувственных данных.Это резко противоречило теории форм Платона, которая очень сильно зависела от априорных предположений (там же). В свои «средние» и «поздние» периоды Аристотель становился все более неудовлетворенным взглядами Платона и все более строго ожидал более явных эмпирических подтверждений всех индукций. ^[7] Аристотель также сформулировал основной принцип эмпиризма, согласно которому человеческое знание реальности основано на чувственном опыте. ^[8]

Поколение после Аристотеля, как стоики, так и эпикурейцы сформулировали более явные эмпирические объяснения формирования идей и концепций.Стоики, опередившие Локка на несколько тысяч лет, утверждали, что человеческий разум — это чистый лист, который был заполнен идеями посредством чувственного восприятия. Однако они также утверждали, что существуют определенные «общие понятия», которые присутствуют в умах всех людей a-priori . Эпикурейцы придерживались еще более сильной эмпирической точки зрения a posteriori . Для них ментальные концепции — это образы памяти или копии предыдущего чувственного опыта, а ощущения неизменно служат хорошим доказательством их причин.Они разработали комплексное объяснение того, как объекты производят чувственные впечатления, и объяснили ошибку, постулируя нарушение причинных «истоков» при передаче. ^[9]

Среди средневековых схоластов Фома Аквинский заимствовал у Аристотеля знаменитую перипатетическую аксиому: «В интеллекте нет ничего, что не было первым в чувствах». ^{[10] [11]} Фома Аквинский утверждал, что существование Бога можно доказать, рассуждая на основе чувственных данных. ^[11] Он использовал вариант аристотелевского понятия «активный интеллект», который он интерпретировал как способность абстрагировать универсальные значения из определенных эмпирических данных. ^[12]

Британский эмпиризм []

Более ранние представления о существовании «врожденных идей» были предметом споров между континентальными рационалистами и британскими эмпириками с 17 по конец 18 века. Джон Локк, Джордж Беркли и Дэвид Хьюм были главными представителями эмпиризма.

Отвечая на континентальный «рационализм», наиболее активно защищаемый Рене Декартом (тип философского подхода, который не следует путать с рационализмом в целом), Джон Локк (1632–1704), писавший в конце 17 века в своей книге An В эссе о человеческом понимании (1689) предложена новая и, в конечном итоге, очень влиятельная точка зрения, согласно которой только знаний, которые могут иметь люди, — это апостериори , т.е.е., исходя из опыта. Известно, что Локку приписывают утверждение о том, что человеческий разум — это tabula rasa , «пустая табличка», по словам Локка, «белая бумага», на которой записаны переживания, полученные из чувственных впечатлений в ходе жизни человека. Есть два источника наших идей: ощущение и отражение. В обоих случаях различают простые и сложные идеи. Первые не поддаются анализу и подразделяются на первичные и вторичные качества.Сложные идеи — это идеи, которые объединяют простые и делятся на субстанции, способы и отношения. Согласно Локку, наше знание вещей — это восприятие идей, которые согласуются или расходятся друг с другом, что сильно отличается от поисков достоверности Декарта.

Епископ Джордж Беркли

Поколение спустя ирландский епископ Джордж Беркли (1685–1753) решил, что взгляд Локка немедленно открывает дверь, которая в конечном итоге приведет к атеизму.В ответ Локку он выдвинул в своем Трактате о принципах человеческого знания (1710) другую, очень крайнюю форму эмпиризма, в которой вещи только существуют либо как результат их восприятия, либо через в силу того факта, что они являются сущностью, осуществляющей восприятие. (Для Беркли Бог заменяет людей, производя восприятие, когда людей нет рядом, чтобы сделать это). В своем тексте Alciphron Беркли утверждал, что любой порядок, который люди могут видеть в природе, является языком или почерком Бога.(Thornton, 1987) Подход Беркли к эмпиризму позже стал называться субъективным идеализмом. ^{[13] [14]}

Шотландский философ Дэвид Хьюм (1711–1776) добавил к точке зрения эмпириков крайний скептицизм, который он применил к накопившимся аргументам и контраргументам Декарта, Локка и Беркли и других. . Юм утверждал, что в соответствии с точкой зрения эмпириков, что все знания происходят из чувственного опыта. В частности, он разделил все человеческое знание на две категории: отношений идей, и фактов, .Математические и логические утверждения (например, «что квадрат гипотенузы равен квадрату двух сторон») являются примерами первого, в то время как утверждения, предполагающие некоторое случайное наблюдение мира (например, «солнце взойдет завтра») являются примеры второй. В свою очередь, все человеческие «идеи» происходят из его «впечатлений». Для Юма «впечатление» примерно соответствует тому, что мы называем ощущением. Запоминать или представлять себе такие впечатления — значит иметь «идею». Таким образом, идеи — это слабые копии ощущений. ^[15]

Эмпиризм Дэвида Юма привел к появлению множества философских школ

Своими скептическими аргументами (прославившимися стойкостью их логики) он утверждал, что все знания, даже самые базовые представления о мире природы, не могут быть окончательно установлены с помощью разума. Он утверждал, что наши убеждения скорее являются результатом накопленных привычек, , выработанных в ответ на накопленный чувственный опыт. Среди своих многочисленных аргументов Юм также добавил еще один важный уклон в дискуссию о научном методе — проблему индукции.Юм утверждал, что для того, чтобы прийти к предпосылкам принципа индуктивного рассуждения, требуется индуктивное рассуждение, и поэтому обоснование индуктивного рассуждения является круговым аргументом. ^[15] Среди выводов Юма относительно проблемы индукции является то, что нет уверенности в том, что будущее будет напоминать прошлое. Таким образом, в качестве простого примера, представленного Юмом, мы не можем с уверенностью знать с помощью индуктивных рассуждений, что солнце будет продолжать восходить на Востоке, но вместо этого ожидаем, что оно будет восходить, потому что оно неоднократно делало это в прошлом. ^[15]

Юм пришел к выводу, что такие вещи, как вера во внешний мир и вера в существование «я», не могут быть рационально оправданы. Согласно Юму, эти верования должны были быть приняты, тем не менее, из-за их глубоких инстинктов и обычаев. Однако непреходящим наследием Юма было сомнение в том, что его скептические аргументы ставили под сомнение законность индуктивного мышления, что позволило многим последующим скептикам выразить подобные сомнения.

Феноменализм []

Большинство последователей Юма не согласились с его выводом о том, что вера во внешний мир рационально неоправданна, утверждая, что собственные принципы Юма неявно содержали рациональное обоснование такой веры, то есть не позволяя разрешить эту проблему. опираться на человеческий инстинкт, обычаи и привычки. ^[16] Согласно крайней эмпирической теории, известной как феноменализм, предвосхищенной аргументами Юма и Джорджа Беркли, физический объект является своего рода конструкцией из нашего опыта. ^[17] Феноменализм — это взгляд на то, что физические объекты, свойства, события (все, что является физическим) можно свести к ментальным объектам, свойствам, событиям. В конечном счете, существуют только ментальные объекты, свойства, события — отсюда тесно связанный термин субъективный идеализм. Согласно феноменалистическому мышлению, получить визуальный опыт реальной физической вещи — значит получить опыт, принадлежащий к определенной группе переживаний.Этот тип опыта обладает постоянством и согласованностью, которых не хватает в наборе переживаний, частью которых, например, являются галлюцинации. Как сказал Джон Стюарт Милль в середине XIX века, материя — это «постоянная возможность ощущения». ^[18]

J.S. Mill

Эмпиризм Милля сделал значительный шаг вперед по сравнению с Юмом еще в одном отношении: для утверждения, что индукция необходима для всех значимых знаний, включая математику.Как резюмировал Д.В. Хэмлин:

[Милль] утверждал, что математические истины — это просто очень хорошо подтвержденные обобщения опыта; Математический вывод, обычно рассматриваемый как дедуктивный [и a priori ] по своей природе, Милль считал основанным на индукции. Таким образом, в философии Милля не было реального места знанию, основанному на отношениях идей. По его мнению, логическая и математическая необходимость является психологической; мы просто не можем представить себе никаких других возможностей, кроме тех, которые утверждаются логическими и математическими предложениями.Это, пожалуй, самая крайняя из известных версий эмпиризма, но она не нашла много защитников. ^[19]

Эмпиризм Милля, таким образом, считал, что знание любого рода не из прямого опыта, а индуктивный вывод из прямого опыта. ^[20] Проблемы, с которыми столкнулись другие философы в связи с позицией Милля, сосредоточены вокруг следующих вопросов. Во-первых, формулировка Милля сталкивается с трудностями, когда описывает, что такое прямой опыт, путем различения только реальных и возможных ощущений.Это упускает из виду некоторые ключевые дискуссии об условиях, при которых такие «группы постоянных возможностей ощущения» могут вообще существовать. Беркли поместил Бога в эту пропасть; феноменалисты, включая Милля, по существу оставили этот вопрос без ответа. В конце концов, из-за отсутствия признания того аспекта «реальности», который выходит за рамки простых «возможностей ощущения», такая позиция приводит к версии субъективного идеализма. Такие вопросы, как то, как балки перекрытия продолжают поддерживать пол, пока они не наблюдаются, как деревья продолжают расти, пока они не наблюдаются и не тронуты руками человека, и т. Д., Остаются без ответа, и, возможно, без ответа в этих терминах ^{[19] [21]} Во-вторых, Формулировка Милля оставляет открытой тревожную возможность того, что «сущности, заполняющие пробелы, являются чисто возможными, а вовсе не действительными». ^[21] В-третьих, позиция Милля, называя математику просто еще одним видом индуктивного вывода, неверно понимает математику. Он не в состоянии полностью рассмотреть структуру и метод математической науки, результаты которых достигаются посредством внутренне согласованного дедуктивного набора процедур, которые ни сегодня, ни в то время, когда писал Милль, не подпадают под согласованное значение индукции ^{[ 19] [22] [23]}

Феноменалистская фаза постюмовского эмпиризма закончилась к 1940-м годам, поскольку к тому времени стало очевидно, что утверждения о физических вещах не могут быть переведены в утверждения о реальных и возможные сенсорные данные. ^[24] Если утверждение физического объекта должно быть переведено в утверждение чувственных данных, первое должно быть, по крайней мере, выводимо из второго. Но пришло понимание, что не существует конечного набора утверждений о фактических и возможных чувственных данных, из которых мы могли бы вывести даже одно утверждение физического объекта. Помните, что перевод или перефразирование утверждения должны быть сформулированы в терминах нормальных наблюдателей в нормальных условиях наблюдения. Однако не существует конечного набора утверждений, сформулированных в чисто чувственных терминах и способных выразить удовлетворение условию присутствия нормального наблюдателя.Согласно феноменализму, сказать, что присутствует нормальный наблюдатель, означает сделать гипотетическое утверждение, что если бы врач осмотрел наблюдателя, наблюдатель показался бы врачу нормальным. Но, конечно, сам врач должен быть нормальным наблюдателем. Если мы хотим определить нормальность этого врача в сенсорных терминах, мы должны сослаться на второго врача, который при осмотре органов чувств первого доктора сам должен был бы иметь чувственные данные, которые есть у нормального наблюдателя при осмотре органов чувств. субъект, который является нормальным наблюдателем.И если мы должны сенсорно указать, что второй врач является нормальным наблюдателем, мы должны обратиться к третьему врачу и так далее. ^{[25] [26]}

Логический эмпиризм []

Основная статья: Логический позитивизм

Логический эмпиризм (он же логический позитивизм или неопозитивизм ) был попыткой начала 20-го века синтезировать основные идеи британского эмпиризма (например, сильный акцент на чувственном опыте как основе для знания) с определенными идеями математической логики, которые были развиты Готтлобом Фреге и Людвигом Витгенштейном.Некоторыми из ключевых фигур в этом движении были Отто Нейрат, Мориц Шлик и остальные члены Венского кружка, а также А.Дж. Айер, Рудольф Карнап и Ганс Райхенбах.

Файл: Bertrand Russell.jpg

Bertrand Russell

Неопозитивисты придерживались концепции философии как концептуального разъяснения методов, идей и открытий науки. Они увидели в логическом символизме, разработанном Фреге (ум. 1925) и Бертраном Расселом (1872-1970), мощный инструмент, который можно было бы использовать для рационального преобразования всего научного дискурса в идеальный, логически совершенный язык, свободный от двусмысленностей. и деформации естественного языка, которые привели к тому, что они считали метафизическими псевдопроблемами и другими концептуальными заблуждениями.Объединив тезис Фреге о том, что все математические истины логичны с идеей раннего Витгенштейна о том, что все логические истины являются простыми лингвистическими тавтологиями, они пришли к двойной классификации всех предложений: аналитическое (априори) и синтетическое ( апостериори). ^[27] На этом основании они сформулировали строгий принцип разграничения предложений, которые имеют смысл, и предложений, не имеющих: так называемый принцип проверки. Любое предложение, которое не является чисто логическим или для которого не существует метода проверки, должно считаться лишенным смысла.В результате большинство метафизических, этических, эстетических и других традиционных философских проблем стали считаться псевдопроблемами. ^[28]

Крайний эмпиризм неопозитивистов выражался, по крайней мере, до 1930-х годов, в идее, что любое подлинно синтетическое утверждение должно быть сведено к окончательному утверждению (или набору окончательных утверждений), которое выражает прямые наблюдения или восприятия. . В более поздние годы Карнап и Нейрат отказались от такого рода феноменализма в пользу рациональной реконструкции знания на языке объективной пространственно-временной физики.То есть, вместо того, чтобы переводить предложения о физических объектах в чувственные данные, такие предложения должны были быть переведены в так называемые предложения протокола , например, « X в местоположении Y , а в момент времени T наблюдает такое. и тому подобное.» ^[29] Центральные тезисы логического позитивизма (верификационизм, аналитико-синтетическое различие, редукционизм и т. Д.) После Второй мировой войны подверглись резкой критике со стороны таких мыслителей, как Нельсон Гудман, В.В. Куайн, Хилари Патнэм, Карл Поппер и Ричард Рорти.К концу 1960-х годов большинству философов стало очевидно, что движение в значительной степени исчерпало себя, хотя его влияние все еще значительно среди современных философов-аналитиков, таких как Майкл Даммит и других антиреалистов.

Интеграция эмпиризма и рационализма []

В конце 19 — начале 20 вв. Возникло несколько форм прагматической философии. Идеи прагматизма в его различных формах развивались главным образом в результате дискуссий, которые имели место во время пребывания Чарльза Сандерса Пирса и Уильяма Джеймса в Гарварде в 1870-х годах.Джеймс популяризировал термин «прагматизм», полностью отдавая должное Пирсу за его наследие, но позже Пирс воздержался от отклонений, которые принимало движение, и переименовал то, что он считал исходной идеей, названием «прагматизм». Наряду с прагматической теорией истины , эта перспектива объединяет основные идеи эмпирического (основанного на опыте) и рационального (основанного на концепциях) мышления.

Чарльз Сандерс Пирс

Чарльз Пирс (1839–1914) оказал большое влияние на создание основы современного эмпирического научного метода.Хотя Пирс резко критиковал многие элементы своеобразного рационализма Декарта, он не отвергал рационализм полностью. Действительно, он согласился с основными идеями рационализма, в первую очередь с идеей о том, что рациональные концепции могут иметь смысл, и с идеей о том, что рациональные концепции обязательно выходят за рамки данных, полученных в результате эмпирических наблюдений. В последующие годы он даже подчеркивал концептуально-ориентированную сторону продолжающихся тогда споров между строгим эмпиризмом и строгим рационализмом, отчасти чтобы уравновесить крайности, к которым некоторые из его когорт восприняли прагматизм с точки зрения строгого эмпиризма, основанного на «данных».Одним из основных вкладов Пирса было то, что индуктивное рассуждение и дедуктивное рассуждение находилось в дополнительном, а не в соревновательном режиме, последний из которых был основной тенденцией среди образованных людей со времен Дэвида Юма, написанного за сто лет до этого. К этому Пирс добавил концепцию абдуктивного мышления. Комбинированные три формы рассуждения служат сегодня основной концептуальной основой эмпирически обоснованного научного метода. Подход Пирса «предполагает, что (1) объекты знания являются реальными вещами, (2) характеры (свойства) реальных вещей не зависят от нашего восприятия их, и (3) каждый, кто имеет достаточный опыт работы с реальными вещами, согласится на правде о них.Согласно доктрине фаллибилизма Пирса, выводы науки всегда предварительные. Рациональность научного метода зависит не от достоверности его выводов, а от его самокорректирующего характера: продолжая применять метод, наука может обнаруживать и исправлять свои собственные ошибки и, таким образом, в конечном итоге привести к открытию истины «. ^[30]

В своих Гарвардских «Лекциях о прагматизме» (1903) Пирс перечислил то, что он назвал «тремя ключевыми положениями прагматизма» (L: cos, cotis точильный камень), сказав, что они «ставят край о максиме прагматизма «.Первым среди них он перечислил упомянутое выше наблюдение перипатетиков-томистов, но далее заметил, что эта связь между чувственным восприятием и интеллектуальной концепцией является улицей с двусторонним движением. То есть можно сказать, что все, что мы находим в интеллекте, также зарождается в наших чувствах. Следовательно, если теории нагружены теорией, то также и чувства, а само восприятие можно рассматривать как разновидность абдуктивного вывода, разница в том, что оно находится вне контроля и, следовательно, вне критики — одним словом, неисправимо.Это никоим образом не противоречит ошибкам и возможности пересмотра научных концепций, поскольку только непосредственное восприятие в его уникальной индивидуальности или «таковости» — то, что схоластики назвали своим haecceity — неподвластно контролю и исправлению. С другой стороны, научные концепции носят общий характер, и преходящие ощущения в другом смысле находят в них коррекцию. Это представление о восприятии как о похищении периодически возрождается в исследованиях искусственного интеллекта и когнитивных наук, в последнее время, например, в работе Ирвина Рока о непрямом восприятии , . ^{[31] [32]}

Уильям Джеймс

Примерно в начале 20-го века Уильям Джеймс (1842-1910) ввел термин «радикальный эмпиризм», чтобы описать ответвление своей формы прагматизма, с которым, как он утверждал, можно было иметь дело отдельно от его прагматизма — хотя на самом деле эти две концепции переплетаются в опубликованных лекциях Джеймса. Джеймс утверждал, что эмпирически наблюдаемая «вселенная, воспринимаемая непосредственно, не требует посторонней трансэмпирической связующей поддержки», ^[33] , с помощью которой он намеревался исключить восприятие того, что может быть добавлена ​​любая ценность путем поиска сверхъестественных объяснений природных явлений.Таким образом, «радикальный эмпиризм» Джеймса не является радикальным в контексте термина «эмпиризм», а, напротив, вполне согласуется с современным использованием термина «эмпирический». (Его метод аргументации в пользу этой точки зрения, однако, все еще легко вызывает споры в философии даже сегодня.)

Джон Дьюи

Джон Дьюи (1859–1952) изменил прагматизм Джеймса и сформировал теорию, известную как инструментализм. Роль чувственного опыта в теории Дьюи имеет решающее значение, поскольку он рассматривал опыт как единую совокупность вещей, через которую все остальное взаимосвязано.Основная мысль Дьюи в соответствии с эмпиризмом заключалась в том, что реальность определяется прошлым опытом. Поэтому люди адаптируют свой прошлый опыт вещей для проведения экспериментов и проверки прагматической ценности такого опыта. Ценность такого опыта измеряется научными инструментами, и результаты таких измерений порождают идеи, которые служат инструментами для будущих экспериментов. ^[34] Таким образом, идеи в системе Дьюи сохраняют свой эмпирический оттенок в том смысле, что они известны только a posteriori .

Примечания []

1. ↑ ^{1.0 1.1} Sini, Carlo (2004), «Empirismo», в Gianni Vattimo et al. (ред.), Энциклопедия Гарзанти делла Философия. Ошибка цитирования: недопустимый тег ; имя «sini» определено несколько раз с разным содержанием
2. ↑ Марки П. (2004), «Рационализм против эмпиризма» в Эдварде Д. Залте (ред.), Стэнфордская энциклопедия философии , Eprint.
3. ↑ Как и при обсуждении большинства философских терминов, оканчивающихся на «изм», необходимо различать эвристических или включительно вариантов эмпиризма от догматических или редуктивных вариантов эмпиризма. ^{[Как сделать ссылку и ссылку на резюме или текст]} Первый просто говорит, что определенный аспект вещей необходим для компетентного мировоззрения и часто заслуживает согласованного внимания. Второй более спорно утверждает, что для компетентного мировоззрения достаточно определенного аспекта вещей, а все другие аспекты могут быть либо исключены из рассмотрения, либо сведены к центральному аспекту. ^{[Как сделать ссылку и ссылку на резюме или текст]} }}
4. ↑ Британская энциклопедия, «Эмпиризм», т.4, стр. 480.
5. ↑ Платон фактически утверждал в Protagoras , что софисты были довольно эмпирическими по своей ориентации, считая их предпочтительными семантику и внешний вид беспристрастному исследованию и содержанию в своих аргументах.
6. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Развитие мысли Аристотеля», т. 1, стр. 153ff.
7. ↑ Аристотель: Дальнейшая аналитика
8. ↑ Сорабджи Р. (1972), Аристотель о памяти.
9. ↑ Соломон, Роберт С., и Хиггинс, Кэтлин М. (1996), Краткая история философии, стр. 68-74.
10. ↑ Аристотель: Де Анима , 3.8
11. ↑ ^{11.0 11.1} Leftow, Brian (ed., 2006), Aquinas: Summa Theologiae, Вопросы о Боге, стр. Vii et seq.
12. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Фома Аквинский», подраздел «Теория познания», т. 8. С. 106–107.
13. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Джордж Беркли», т. 1, стр.297.
14. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Эмпиризм», т. 2, стр. 503.
15. ↑ ^{15,0 15,1 15,2} Хьюм, Д. «Исследование о человеческом понимании», в «Запросы о человеческом понимании и о принципах морали», 2-е издание, Л. А. Селби-Бигдж (ред.), Оксфордский университет Press, Оксфорд, Великобритания, 1902 г. (Ориг. 1748 г.).
16. ↑ Морик, Х. (1980), Вызовы эмпиризма, Hackett Publishing, Индианаполис, Индиана.
17. ↑ Маркони, Д. (2004), «Феноменизм», в Джанни Ваттимо и Гаэтано Киурацци (ред.), Энциклопедия Гарзанти ди Философия, 3-е издание, Гарзанти, Милан, Италия.
18. ↑ Милл, Дж. С., «Изучение философии сэра Уильяма Роуэна Гамильтона», в A.J. Эйер и Рамонд Винч (ред.), Британские эмпирические философы, Саймон и Шустер, Нью-Йорк, Нью-Йорк, 1968.
19. ↑ ^{19,0 19,1 19,2} Философская энциклопедия Макмиллана (1969), «Эмпиризм», т.2, стр. 503.
20. ↑ Уилсон, Фред (2005), «Джон Стюарт Милл», в Эдварде Н. Залте (ред.), Стэнфордская энциклопедия философии.
21. ↑ ^{21,0 21,1} Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Феноменализм», т. 6, стр. 131. Ошибка цитирования: недопустимый тег ; имя «MEP6» определено несколько раз с разным содержанием
22. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Феноменализм», т. 6, стр. 131.
23. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Аксиоматический метод», т.5, p.188-189, 191ff.
24. ↑ Болендер, Джон (1998), «Фактический феноменализм: теория супервентности», SORITES, no. 9. С. 16–31.
25. ↑ Берлин, Исайя (2004), Опровержение феноменализма, Виртуальная библиотека Исайи Берлина.
26. ↑ Чисолм Р. (1948), «Проблема эмпиризма», Journal of Philosophy 45, 512–517.
27. ↑ Ахинштейн, Питер и Баркер, Стивен Ф. (1969), Наследие логического позитивизма: исследования в области философии науки, Johns Hopkins University Press, Балтимор, Мэриленд.
28. ↑ Бароне, Франческо (1986), Il neopositivismo logico, Laterza, Roma Bari.
29. ↑ Решер, Николас (1985), Наследие логического позитивизма, University Press of America, Lanham, MD.
30. ↑ Уорд, Тедди (без даты), «Эмпиризм», Eprint.
31. ↑ Рок, Ирвин (1983), Логика восприятия, MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
32. ↑ Рок, Ирвин, (1997) Непрямое восприятие, MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
33. ↑ Джеймс, Уильям (1911), Значение истины.
34. ↑ Дьюи, Джон (1906), Исследования по логической теории.

Список литературы []

• Ахинштейн, Питер и Баркер, Стивен Ф. (1969), Наследие логического позитивизма: исследования в области философии науки , Johns Hopkins University Press, Балтимор, Мэриленд.
• Аристотель, «О душе» ( De Anima ), У. С. Хетт (перевод), стр. 1–203 в Аристотель, Том 8 , Классическая библиотека Леба, Уильям Хайнеманн, Лондон, Великобритания, 1936.
• Аристотель, Posterior Analytics .
• Barone, Francesco (1986), Il neopositivismo logico , Laterza, Roma Bari.
• Берлин, Исайя (2004), Опровержение феноменализма , Виртуальная библиотека Исайи Берлина.
• Болендер, Джон (1998), «Фактический феноменализм: теория супервентности», SORITES , no. 9. С. 16–31.
• Чисолм Р. (1948), «Проблема эмпиризма», Journal of Philosophy 45, 512–517.
• Дьюи, Джон (1906), Исследования по логической теории .
• Британская энциклопедия , «Эмпиризм», т. 4, стр. 480.
• Хьюм Д., Трактат о человеческой природе , Л.А. Селби-Бигдж (редактор), Oxford University Press, Лондон, Великобритания, 1975.
• Хьюм, Д. «Исследование о человеческом понимании», в «Запросы о человеческом понимании и о принципах морали» , 2-е издание, Л. А. Селби-Бигге (ред.), Oxford University Press, Oxford, UK, 1902.
• Джеймс, Уильям (1911), Значение истины .
• Китон, Моррис Т. (1962), «Эмпиризм», стр. 89–90 в Dagobert D. Runes (ed.), Dictionary of Philosophy , Littlefield, Adams, and Company, Totowa, NJ.
• Leftow, Brian (ed., 2006), Aquinas: Summa Theologiae, Questions on God , pp. Vii et seq .
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Развитие мысли Аристотеля», т. 1, стр.153ff.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Джордж Беркли», т. 1, стр. 297.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Эмпиризм», т. 2, стр. 503.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Математика, основы», т. 5. С. 188–189.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Аксиоматический метод», т. 5, стр. 192ff.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Эпистемологическая дискуссия», подразделы «Априорные знания» и «Аксиомы».
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Феноменализм», т. 6, стр. 131.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Фома Аквинский», подраздел «Теория познания», т. 8. С. 106–107.
• Маркони, Д. (2004), «Феноменизм», в Джанни Ваттимо и Гаэтано Киурацци (ред.), L’Enciclopedia Garzanti di Filosofia , 3-е издание, Гарзанти, Милан, Италия.
• Марки П. (2004), «Рационализм против эмпиризма» в книге Эдварда Д.Залта (ред.), Стэнфордская философская энциклопедия , Eprint.
• Милл, Дж. С., «Изучение философии сэра Уильяма Роуэна Гамильтона», в A.J. Эйер и Рамонд Винч (ред.), British Empirical Philosophers , Simon and Schuster, New York, NY, 1968.
• Морик, Х. (1980), Вызовы эмпиризма , Hackett Publishing, Индианаполис, Индиана.
• Пирс, К.С., «Лекции по прагматизму», Кембридж, Массачусетс, 26 марта — 17 мая 1903. Перепечатано частично, Сборник статей , CP 5.14–212. Перепечатано с введением и комментарием, Патрисия Энн Туризи (редактор), Прагматизм как принцип и метод правильного мышления: Гарвардские лекции о прагматизме 1903 года , State University of New York Press, Олбани, Нью-Йорк, 1997. Перепечатано , стр. 133–241, Peirce Edition Project (eds.), The Essential Peirce, Selected Philosophical Writings, Volume 2 (1893–1913) , Indiana University Press, Блумингтон, Индиана, 1998.
• Решер, Николас (1985), Наследие логического позитивизма , University Press of America, Lanham, MD.
• Рок, Ирвин (1983), Логика восприятия , MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
• Рок, Ирвин, (1997) Косвенное восприятие , MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
• Руны, Д.Д. (изд., 1962), Философский словарь , Литтлфилд, Адамс и компания, Тотова, Нью-Джерси.
• Sini, Carlo (2004), «Empirismo», в Gianni Vattimo et al. (ред.), Enciclopedia Garzanti della Filosofia .
• Соломон, Роберт К., Хиггинс, Кэтлин М.(1996), Краткая история философии , стр. 68-74.
• Сорабджи, Р. (1972), Аристотель на память .
• Торнтон, Стивен (1987), Теория реальности Беркли , Eprint
• Уорд, Тедди (без даты), «Эмпиризм», Eprint.
• Уилсон, Фред (2005), «Джон Стюарт Милль», в Эдварде Н. Залте (ред.), Стэнфордская энциклопедия философии , Eprint.

См. Также []

Внешние ссылки []

Общее: Философия: Восточная — Западная | История философии: Древнее — Средневековье — Современное | Портал

Списки: Основные темы | Список тем | Философы | Философия | Словарь философских «измов» | Философские движения | Публикации | Каталог товаров …больше списков

Филиалы: Эстетика | Этика | Эпистемология | Логика | Метафизика | Философия : образование, история, язык, право, математика, разум, философия, политика, психология, религия, наука, социальная философия, социальные науки.

Школы: Агностицизм | Аналитическая философия | Атеизм | Критическая теория | Детерминизм | Диалектика | Эмпиризм | Экзистенциализм | Гуманизм | Идеализм | Логический позитивизм | Материализм | Нигилизм | Постмодернизм | Рационализм | Релятивизм | Скептицизм | Теизм

Ссылки: Учебник по философии | Интернет-энциклопедия.философии | Философский словарь | Стэнфордская энциклопедия. философии | Руководство по философии Интернета

Эмпиризм | Психология вики | Фэндом

Оценка | Биопсихология | Сравнительный | Познавательная | Развивающий | Язык | Индивидуальные различия | Личность | Философия | Социальные |
Методы | Статистика | Клиническая | Образовательная | Промышленное | Профессиональные товары | Мировая психология |

Индекс философии: Эстетика · Эпистемология · Этика · Логика · Метафизика · Сознание · Философия языка · Философия разума · Философия науки · Социальная и политическая философия · Философия · Философы · Список списков

---

В философии в целом эмпиризм — это теория познания, подчеркивающая роль опыта.

В философии науки эмпиризм — это теория познания, которая подчеркивает те аспекты научного знания, которые тесно связаны с опытом, особенно сформированные посредством преднамеренных экспериментов. Фундаментальным требованием научного метода является то, что все гипотезы и теории должны проверяться на основе наблюдений за миром природы, а не опираться исключительно на a priori рассуждения, интуицию или откровение. Следовательно, наука считается методологически эмпирической по своей природе.

Термин «эмпиризм» имеет двоякую этимологию. Оно происходит от греческого слова εμπειρισμός, латинский перевод которого — experiencetia , откуда мы и получили слово «опыт». Это также происходит от более специфического классического греческого и римского использования эмпирического , относящегося к врачу, чьи навыки основаны на практическом опыте, а не на теоретических инструкциях. ^[1]

Философское использование []

Джон Локк, основатель британского эмпиризма

Первоначально термин «эмпирический» использовался скептиком Секстом Эмпириком для обозначения тех древнегреческих врачей, которые отвергали догматические доктрины того времени, предпочитая вместо этого полагаться на наблюдения феноменов , как они воспринимаются на опыте. ^[1] Доктрина эмпиризма была впервые четко сформулирована Джоном Локком в 17 веке. Локк утверждал, что разум — это tabula rasa («чистый лист» или «чистая табличка»), на котором впечатления оставляют свои следы. Такой эмпиризм отрицает, что у людей есть врожденные идеи или что что-либо познаваемо без ссылки на опыт.

Следует помнить, что эмпиризм не утверждает, что мы получаем эмпирическое знание автоматически. Скорее, согласно точке зрения эмпириков, для правильного вывода или вывода любого знания необходимо, чтобы оно было получено в конечном итоге на основе чувственного опыта. ^[2] С исторической точки зрения философский эмпиризм обычно противопоставляется философской школе мысли, известной как «рационализм», которая, в очень широком смысле, утверждает, что большая часть знаний приписывается разуму независимо от чувств. Однако этот контраст сегодня считается крайним упрощением рассматриваемых вопросов, поскольку основные континентальные рационалисты (Декарт, Спиноза и Лейбниц) также были сторонниками эмпирического «научного метода» своего времени.Более того, Локк, со своей стороны, считал, что некоторые знания (например, знание о существовании Бога) могут быть получены только с помощью интуиции и рассуждений. ^[3]

Некоторые важные философы, обычно связанные с эмпиризмом, включают Аристотеля, Фому Аквинского, Фрэнсиса Бэкона, Томаса Гоббса, Джона Локка, Джорджа Беркли, Дэвида Хьюма и Джона Стюарта Милля.

Использование в научных целях []

Основная статья: Эмпирический метод

Центральная концепция науки и научного метода заключается в том, что все свидетельства должны быть эмпирическими или эмпирическими , то есть зависеть от свидетельств, наблюдаемых органами чувств.Он отличается от философского использования эмпиризма использованием прилагательного «эмпирический» или наречия «эмпирически». Эмпирический используется как в естественных, так и в социальных науках и относится к использованию рабочих гипотез, которые можно проверить с помощью наблюдения или эксперимента. В этом смысле слова научные утверждения основываются на нашем опыте или наблюдениях и основываются на них.

Во втором смысле «эмпирический» в науке может быть синонимом «экспериментального».В этом смысле эмпирический результат — это экспериментальное наблюдение. Термин полуэмпирический иногда используется для описания теоретических методов, которые используют основные аксиомы, установленные научные законы и предыдущие экспериментальные результаты, чтобы участвовать в обоснованном построении моделей и теоретических исследованиях.

Фрэнсис Бэкон, хотя и не первый, кто выступает за индукцию, основанную на свидетельствах, наблюдаемых органами чувств, считается одним из основателей современной науки. На практике английские ученые 17 века использовали математику и свое воображение в своих исследованиях.Использование воображения означало сохранение всех возможностей, включая оккультизм или магию. Для Бэкона и других ранних ученых, таких как Исаак Ньютон, важным было тщательное изучение природы и оккультизма. И Бэкон, и Ньютон также практиковали алхимию, раннюю форму современной химии.

История []

Ранние формы эмпиризма []

Ранние формы эмпиризма включают эпистемологические работы Аристотеля, Фомы Аквинского и Роджера Бэкона, среди других.

Вероятно, первыми эмпириками западной философии были софисты (около 5 века до н.э.), которые отвергли рационалистические рассуждения о природе мира, общие у других их предшественников, в пользу сосредоточения внимания «на таких относительно конкретных сущностях, как человек и общество». ^{[4] [5]} Софисты использовали скептические семантические аргументы, используя примеры, которые могли легко увидеть и наблюдать другие, чтобы опровергнуть утверждения о чистом разуме.

Аристотель подчеркивал важность индукции, основанной на опыте.

Примерно столетие спустя, противодействуя глубоко рационалистическому и в высшей степени спекулятивному подходу Платона (427–347 до н.э.), Аристотель (384–322 до н.э.) в последние годы своей жизни делал все более сильный акцент на том, что воспринимается чувствами, что есть, по апостериорным наблюдениям. ^[6] Аристотель применил термин «натурфилософия» к задаче осмысления мира природы, используя то, что намного позже стало известно как индуктивное рассуждение, чтобы прийти к категориям и принципам, основанным на чувственных данных.Это резко противоречило теории форм Платона, которая очень сильно зависела от априорных предположений (там же). В свои «средние» и «поздние» периоды Аристотель становился все более неудовлетворенным взглядами Платона и все более строго ожидал более явных эмпирических подтверждений всех индукций. ^[7] Аристотель также сформулировал основной принцип эмпиризма, согласно которому человеческое знание реальности основано на чувственном опыте. ^[8]

Поколение после Аристотеля, как стоики, так и эпикурейцы сформулировали более явные эмпирические объяснения формирования идей и концепций.Стоики, опередившие Локка на несколько тысяч лет, утверждали, что человеческий разум — это чистый лист, который был заполнен идеями посредством чувственного восприятия. Однако они также утверждали, что существуют определенные «общие понятия», которые присутствуют в умах всех людей a-priori . Эпикурейцы придерживались еще более сильной эмпирической точки зрения a posteriori . Для них ментальные концепции — это образы памяти или копии предыдущего чувственного опыта, а ощущения неизменно служат хорошим доказательством их причин.Они разработали комплексное объяснение того, как объекты производят чувственные впечатления, и объяснили ошибку, постулируя нарушение причинных «истоков» при передаче. ^[9]

Среди средневековых схоластов Фома Аквинский заимствовал у Аристотеля знаменитую перипатетическую аксиому: «В интеллекте нет ничего, что не было первым в чувствах». ^{[10] [11]} Фома Аквинский утверждал, что существование Бога можно доказать, рассуждая на основе чувственных данных. ^[11] Он использовал вариант аристотелевского понятия «активный интеллект», который он интерпретировал как способность абстрагировать универсальные значения из определенных эмпирических данных. ^[12]

Британский эмпиризм []

Более ранние представления о существовании «врожденных идей» были предметом споров между континентальными рационалистами и британскими эмпириками с 17 по конец 18 века. Джон Локк, Джордж Беркли и Дэвид Хьюм были главными представителями эмпиризма.

Отвечая на континентальный «рационализм», наиболее активно защищаемый Рене Декартом (тип философского подхода, который не следует путать с рационализмом в целом), Джон Локк (1632–1704), писавший в конце 17 века в своей книге An В эссе о человеческом понимании (1689) предложена новая и, в конечном итоге, очень влиятельная точка зрения, согласно которой только знаний, которые могут иметь люди, — это апостериори , т.е.е., исходя из опыта. Известно, что Локку приписывают утверждение о том, что человеческий разум — это tabula rasa , «пустая табличка», по словам Локка, «белая бумага», на которой записаны переживания, полученные из чувственных впечатлений в ходе жизни человека. Есть два источника наших идей: ощущение и отражение. В обоих случаях различают простые и сложные идеи. Первые не поддаются анализу и подразделяются на первичные и вторичные качества.Сложные идеи — это идеи, которые объединяют простые и делятся на субстанции, способы и отношения. Согласно Локку, наше знание вещей — это восприятие идей, которые согласуются или расходятся друг с другом, что сильно отличается от поисков достоверности Декарта.

Епископ Джордж Беркли

Поколение спустя ирландский епископ Джордж Беркли (1685–1753) решил, что взгляд Локка немедленно открывает дверь, которая в конечном итоге приведет к атеизму.В ответ Локку он выдвинул в своем Трактате о принципах человеческого знания (1710) другую, очень крайнюю форму эмпиризма, в которой вещи только существуют либо как результат их восприятия, либо через в силу того факта, что они являются сущностью, осуществляющей восприятие. (Для Беркли Бог заменяет людей, производя восприятие, когда людей нет рядом, чтобы сделать это). В своем тексте Alciphron Беркли утверждал, что любой порядок, который люди могут видеть в природе, является языком или почерком Бога.(Thornton, 1987) Подход Беркли к эмпиризму позже стал называться субъективным идеализмом. ^{[13] [14]}

Шотландский философ Дэвид Хьюм (1711–1776) добавил к точке зрения эмпириков крайний скептицизм, который он применил к накопившимся аргументам и контраргументам Декарта, Локка и Беркли и других. . Юм утверждал, что в соответствии с точкой зрения эмпириков, что все знания происходят из чувственного опыта. В частности, он разделил все человеческое знание на две категории: отношений идей, и фактов, .Математические и логические утверждения (например, «что квадрат гипотенузы равен квадрату двух сторон») являются примерами первого, в то время как утверждения, предполагающие некоторое случайное наблюдение мира (например, «солнце взойдет завтра») являются примеры второй. В свою очередь, все человеческие «идеи» происходят из его «впечатлений». Для Юма «впечатление» примерно соответствует тому, что мы называем ощущением. Запоминать или представлять себе такие впечатления — значит иметь «идею». Таким образом, идеи — это слабые копии ощущений. ^[15]

Эмпиризм Дэвида Юма привел к появлению множества философских школ

Своими скептическими аргументами (прославившимися стойкостью их логики) он утверждал, что все знания, даже самые базовые представления о мире природы, не могут быть окончательно установлены с помощью разума. Он утверждал, что наши убеждения скорее являются результатом накопленных привычек, , выработанных в ответ на накопленный чувственный опыт. Среди своих многочисленных аргументов Юм также добавил еще один важный уклон в дискуссию о научном методе — проблему индукции.Юм утверждал, что для того, чтобы прийти к предпосылкам принципа индуктивного рассуждения, требуется индуктивное рассуждение, и поэтому обоснование индуктивного рассуждения является круговым аргументом. ^[15] Среди выводов Юма относительно проблемы индукции является то, что нет уверенности в том, что будущее будет напоминать прошлое. Таким образом, в качестве простого примера, представленного Юмом, мы не можем с уверенностью знать с помощью индуктивных рассуждений, что солнце будет продолжать восходить на Востоке, но вместо этого ожидаем, что оно будет восходить, потому что оно неоднократно делало это в прошлом. ^[15]

Юм пришел к выводу, что такие вещи, как вера во внешний мир и вера в существование «я», не могут быть рационально оправданы. Согласно Юму, эти верования должны были быть приняты, тем не менее, из-за их глубоких инстинктов и обычаев. Однако непреходящим наследием Юма было сомнение в том, что его скептические аргументы ставили под сомнение законность индуктивного мышления, что позволило многим последующим скептикам выразить подобные сомнения.

Феноменализм []

Большинство последователей Юма не согласились с его выводом о том, что вера во внешний мир рационально неоправданна, утверждая, что собственные принципы Юма неявно содержали рациональное обоснование такой веры, то есть не позволяя разрешить эту проблему. опираться на человеческий инстинкт, обычаи и привычки. ^[16] Согласно крайней эмпирической теории, известной как феноменализм, предвосхищенной аргументами Юма и Джорджа Беркли, физический объект является своего рода конструкцией из нашего опыта. ^[17] Феноменализм — это взгляд на то, что физические объекты, свойства, события (все, что является физическим) можно свести к ментальным объектам, свойствам, событиям. В конечном счете, существуют только ментальные объекты, свойства, события — отсюда тесно связанный термин субъективный идеализм. Согласно феноменалистическому мышлению, получить визуальный опыт реальной физической вещи — значит получить опыт, принадлежащий к определенной группе переживаний.Этот тип опыта обладает постоянством и согласованностью, которых не хватает в наборе переживаний, частью которых, например, являются галлюцинации. Как сказал Джон Стюарт Милль в середине XIX века, материя — это «постоянная возможность ощущения». ^[18]

J.S. Mill

Эмпиризм Милля сделал значительный шаг вперед по сравнению с Юмом еще в одном отношении: для утверждения, что индукция необходима для всех значимых знаний, включая математику.Как резюмировал Д.В. Хэмлин:

[Милль] утверждал, что математические истины — это просто очень хорошо подтвержденные обобщения опыта; Математический вывод, обычно рассматриваемый как дедуктивный [и a priori ] по своей природе, Милль считал основанным на индукции. Таким образом, в философии Милля не было реального места знанию, основанному на отношениях идей. По его мнению, логическая и математическая необходимость является психологической; мы просто не можем представить себе никаких других возможностей, кроме тех, которые утверждаются логическими и математическими предложениями.Это, пожалуй, самая крайняя из известных версий эмпиризма, но она не нашла много защитников. ^[19]

Эмпиризм Милля, таким образом, считал, что знание любого рода не из прямого опыта, а индуктивный вывод из прямого опыта. ^[20] Проблемы, с которыми столкнулись другие философы в связи с позицией Милля, сосредоточены вокруг следующих вопросов. Во-первых, формулировка Милля сталкивается с трудностями, когда описывает, что такое прямой опыт, путем различения только реальных и возможных ощущений.Это упускает из виду некоторые ключевые дискуссии об условиях, при которых такие «группы постоянных возможностей ощущения» могут вообще существовать. Беркли поместил Бога в эту пропасть; феноменалисты, включая Милля, по существу оставили этот вопрос без ответа. В конце концов, из-за отсутствия признания того аспекта «реальности», который выходит за рамки простых «возможностей ощущения», такая позиция приводит к версии субъективного идеализма. Такие вопросы, как то, как балки перекрытия продолжают поддерживать пол, пока они не наблюдаются, как деревья продолжают расти, пока они не наблюдаются и не тронуты руками человека, и т. Д., Остаются без ответа, и, возможно, без ответа в этих терминах ^{[19] [21]} Во-вторых, Формулировка Милля оставляет открытой тревожную возможность того, что «сущности, заполняющие пробелы, являются чисто возможными, а вовсе не действительными». ^[21] В-третьих, позиция Милля, называя математику просто еще одним видом индуктивного вывода, неверно понимает математику. Он не в состоянии полностью рассмотреть структуру и метод математической науки, результаты которых достигаются посредством внутренне согласованного дедуктивного набора процедур, которые ни сегодня, ни в то время, когда писал Милль, не подпадают под согласованное значение индукции ^{[ 19] [22] [23]}

Феноменалистская фаза постюмовского эмпиризма закончилась к 1940-м годам, поскольку к тому времени стало очевидно, что утверждения о физических вещах не могут быть переведены в утверждения о реальных и возможные сенсорные данные. ^[24] Если утверждение физического объекта должно быть переведено в утверждение чувственных данных, первое должно быть, по крайней мере, выводимо из второго. Но пришло понимание, что не существует конечного набора утверждений о фактических и возможных чувственных данных, из которых мы могли бы вывести даже одно утверждение физического объекта. Помните, что перевод или перефразирование утверждения должны быть сформулированы в терминах нормальных наблюдателей в нормальных условиях наблюдения. Однако не существует конечного набора утверждений, сформулированных в чисто чувственных терминах и способных выразить удовлетворение условию присутствия нормального наблюдателя.Согласно феноменализму, сказать, что присутствует нормальный наблюдатель, означает сделать гипотетическое утверждение, что если бы врач осмотрел наблюдателя, наблюдатель показался бы врачу нормальным. Но, конечно, сам врач должен быть нормальным наблюдателем. Если мы хотим определить нормальность этого врача в сенсорных терминах, мы должны сослаться на второго врача, который при осмотре органов чувств первого доктора сам должен был бы иметь чувственные данные, которые есть у нормального наблюдателя при осмотре органов чувств. субъект, который является нормальным наблюдателем.И если мы должны сенсорно указать, что второй врач является нормальным наблюдателем, мы должны обратиться к третьему врачу и так далее. ^{[25] [26]}

Логический эмпиризм []

Основная статья: Логический позитивизм

Логический эмпиризм (он же логический позитивизм или неопозитивизм ) был попыткой начала 20-го века синтезировать основные идеи британского эмпиризма (например, сильный акцент на чувственном опыте как основе для знания) с определенными идеями математической логики, которые были развиты Готтлобом Фреге и Людвигом Витгенштейном.Некоторыми из ключевых фигур в этом движении были Отто Нейрат, Мориц Шлик и остальные члены Венского кружка, а также А.Дж. Айер, Рудольф Карнап и Ганс Райхенбах.

Файл: Bertrand Russell.jpg

Bertrand Russell

Неопозитивисты придерживались концепции философии как концептуального разъяснения методов, идей и открытий науки. Они увидели в логическом символизме, разработанном Фреге (ум. 1925) и Бертраном Расселом (1872-1970), мощный инструмент, который можно было бы использовать для рационального преобразования всего научного дискурса в идеальный, логически совершенный язык, свободный от двусмысленностей. и деформации естественного языка, которые привели к тому, что они считали метафизическими псевдопроблемами и другими концептуальными заблуждениями.Объединив тезис Фреге о том, что все математические истины логичны с идеей раннего Витгенштейна о том, что все логические истины являются простыми лингвистическими тавтологиями, они пришли к двойной классификации всех предложений: аналитическое (априори) и синтетическое ( апостериори). ^[27] На этом основании они сформулировали строгий принцип разграничения предложений, которые имеют смысл, и предложений, не имеющих: так называемый принцип проверки. Любое предложение, которое не является чисто логическим или для которого не существует метода проверки, должно считаться лишенным смысла.В результате большинство метафизических, этических, эстетических и других традиционных философских проблем стали считаться псевдопроблемами. ^[28]

Крайний эмпиризм неопозитивистов выражался, по крайней мере, до 1930-х годов, в идее, что любое подлинно синтетическое утверждение должно быть сведено к окончательному утверждению (или набору окончательных утверждений), которое выражает прямые наблюдения или восприятия. . В более поздние годы Карнап и Нейрат отказались от такого рода феноменализма в пользу рациональной реконструкции знания на языке объективной пространственно-временной физики.То есть, вместо того, чтобы переводить предложения о физических объектах в чувственные данные, такие предложения должны были быть переведены в так называемые предложения протокола , например, « X в местоположении Y , а в момент времени T наблюдает такое. и тому подобное.» ^[29] Центральные тезисы логического позитивизма (верификационизм, аналитико-синтетическое различие, редукционизм и т. Д.) После Второй мировой войны подверглись резкой критике со стороны таких мыслителей, как Нельсон Гудман, В.В. Куайн, Хилари Патнэм, Карл Поппер и Ричард Рорти.К концу 1960-х годов большинству философов стало очевидно, что движение в значительной степени исчерпало себя, хотя его влияние все еще значительно среди современных философов-аналитиков, таких как Майкл Даммит и других антиреалистов.

Интеграция эмпиризма и рационализма []

В конце 19 — начале 20 вв. Возникло несколько форм прагматической философии. Идеи прагматизма в его различных формах развивались главным образом в результате дискуссий, которые имели место во время пребывания Чарльза Сандерса Пирса и Уильяма Джеймса в Гарварде в 1870-х годах.Джеймс популяризировал термин «прагматизм», полностью отдавая должное Пирсу за его наследие, но позже Пирс воздержался от отклонений, которые принимало движение, и переименовал то, что он считал исходной идеей, названием «прагматизм». Наряду с прагматической теорией истины , эта перспектива объединяет основные идеи эмпирического (основанного на опыте) и рационального (основанного на концепциях) мышления.

Чарльз Сандерс Пирс

Чарльз Пирс (1839–1914) оказал большое влияние на создание основы современного эмпирического научного метода.Хотя Пирс резко критиковал многие элементы своеобразного рационализма Декарта, он не отвергал рационализм полностью. Действительно, он согласился с основными идеями рационализма, в первую очередь с идеей о том, что рациональные концепции могут иметь смысл, и с идеей о том, что рациональные концепции обязательно выходят за рамки данных, полученных в результате эмпирических наблюдений. В последующие годы он даже подчеркивал концептуально-ориентированную сторону продолжающихся тогда споров между строгим эмпиризмом и строгим рационализмом, отчасти чтобы уравновесить крайности, к которым некоторые из его когорт восприняли прагматизм с точки зрения строгого эмпиризма, основанного на «данных».Одним из основных вкладов Пирса было то, что индуктивное рассуждение и дедуктивное рассуждение находилось в дополнительном, а не в соревновательном режиме, последний из которых был основной тенденцией среди образованных людей со времен Дэвида Юма, написанного за сто лет до этого. К этому Пирс добавил концепцию абдуктивного мышления. Комбинированные три формы рассуждения служат сегодня основной концептуальной основой эмпирически обоснованного научного метода. Подход Пирса «предполагает, что (1) объекты знания являются реальными вещами, (2) характеры (свойства) реальных вещей не зависят от нашего восприятия их, и (3) каждый, кто имеет достаточный опыт работы с реальными вещами, согласится на правде о них.Согласно доктрине фаллибилизма Пирса, выводы науки всегда предварительные. Рациональность научного метода зависит не от достоверности его выводов, а от его самокорректирующего характера: продолжая применять метод, наука может обнаруживать и исправлять свои собственные ошибки и, таким образом, в конечном итоге привести к открытию истины «. ^[30]

В своих Гарвардских «Лекциях о прагматизме» (1903) Пирс перечислил то, что он назвал «тремя ключевыми положениями прагматизма» (L: cos, cotis точильный камень), сказав, что они «ставят край о максиме прагматизма «.Первым среди них он перечислил упомянутое выше наблюдение перипатетиков-томистов, но далее заметил, что эта связь между чувственным восприятием и интеллектуальной концепцией является улицей с двусторонним движением. То есть можно сказать, что все, что мы находим в интеллекте, также зарождается в наших чувствах. Следовательно, если теории нагружены теорией, то также и чувства, а само восприятие можно рассматривать как разновидность абдуктивного вывода, разница в том, что оно находится вне контроля и, следовательно, вне критики — одним словом, неисправимо.Это никоим образом не противоречит ошибкам и возможности пересмотра научных концепций, поскольку только непосредственное восприятие в его уникальной индивидуальности или «таковости» — то, что схоластики назвали своим haecceity — неподвластно контролю и исправлению. С другой стороны, научные концепции носят общий характер, и преходящие ощущения в другом смысле находят в них коррекцию. Это представление о восприятии как о похищении периодически возрождается в исследованиях искусственного интеллекта и когнитивных наук, в последнее время, например, в работе Ирвина Рока о непрямом восприятии , . ^{[31] [32]}

Уильям Джеймс

Примерно в начале 20-го века Уильям Джеймс (1842-1910) ввел термин «радикальный эмпиризм», чтобы описать ответвление своей формы прагматизма, с которым, как он утверждал, можно было иметь дело отдельно от его прагматизма — хотя на самом деле эти две концепции переплетаются в опубликованных лекциях Джеймса. Джеймс утверждал, что эмпирически наблюдаемая «вселенная, воспринимаемая непосредственно, не требует посторонней трансэмпирической связующей поддержки», ^[33] , с помощью которой он намеревался исключить восприятие того, что может быть добавлена ​​любая ценность путем поиска сверхъестественных объяснений природных явлений.Таким образом, «радикальный эмпиризм» Джеймса не является радикальным в контексте термина «эмпиризм», а, напротив, вполне согласуется с современным использованием термина «эмпирический». (Его метод аргументации в пользу этой точки зрения, однако, все еще легко вызывает споры в философии даже сегодня.)

Джон Дьюи

Джон Дьюи (1859–1952) изменил прагматизм Джеймса и сформировал теорию, известную как инструментализм. Роль чувственного опыта в теории Дьюи имеет решающее значение, поскольку он рассматривал опыт как единую совокупность вещей, через которую все остальное взаимосвязано.Основная мысль Дьюи в соответствии с эмпиризмом заключалась в том, что реальность определяется прошлым опытом. Поэтому люди адаптируют свой прошлый опыт вещей для проведения экспериментов и проверки прагматической ценности такого опыта. Ценность такого опыта измеряется научными инструментами, и результаты таких измерений порождают идеи, которые служат инструментами для будущих экспериментов. ^[34] Таким образом, идеи в системе Дьюи сохраняют свой эмпирический оттенок в том смысле, что они известны только a posteriori .

Примечания []

1. ↑ ^{1.0 1.1} Sini, Carlo (2004), «Empirismo», в Gianni Vattimo et al. (ред.), Энциклопедия Гарзанти делла Философия. Ошибка цитирования: недопустимый тег ; имя «sini» определено несколько раз с разным содержанием
2. ↑ Марки П. (2004), «Рационализм против эмпиризма» в Эдварде Д. Залте (ред.), Стэнфордская энциклопедия философии , Eprint.
3. ↑ Как и при обсуждении большинства философских терминов, оканчивающихся на «изм», необходимо различать эвристических или включительно вариантов эмпиризма от догматических или редуктивных вариантов эмпиризма. ^{[Как сделать ссылку и ссылку на резюме или текст]} Первый просто говорит, что определенный аспект вещей необходим для компетентного мировоззрения и часто заслуживает согласованного внимания. Второй более спорно утверждает, что для компетентного мировоззрения достаточно определенного аспекта вещей, а все другие аспекты могут быть либо исключены из рассмотрения, либо сведены к центральному аспекту. ^{[Как сделать ссылку и ссылку на резюме или текст]} }}
4. ↑ Британская энциклопедия, «Эмпиризм», т.4, стр. 480.
5. ↑ Платон фактически утверждал в Protagoras , что софисты были довольно эмпирическими по своей ориентации, считая их предпочтительными семантику и внешний вид беспристрастному исследованию и содержанию в своих аргументах.
6. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Развитие мысли Аристотеля», т. 1, стр. 153ff.
7. ↑ Аристотель: Дальнейшая аналитика
8. ↑ Сорабджи Р. (1972), Аристотель о памяти.
9. ↑ Соломон, Роберт С., и Хиггинс, Кэтлин М. (1996), Краткая история философии, стр. 68-74.
10. ↑ Аристотель: Де Анима , 3.8
11. ↑ ^{11.0 11.1} Leftow, Brian (ed., 2006), Aquinas: Summa Theologiae, Вопросы о Боге, стр. Vii et seq.
12. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Фома Аквинский», подраздел «Теория познания», т. 8. С. 106–107.
13. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Джордж Беркли», т. 1, стр.297.
14. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Эмпиризм», т. 2, стр. 503.
15. ↑ ^{15,0 15,1 15,2} Хьюм, Д. «Исследование о человеческом понимании», в «Запросы о человеческом понимании и о принципах морали», 2-е издание, Л. А. Селби-Бигдж (ред.), Оксфордский университет Press, Оксфорд, Великобритания, 1902 г. (Ориг. 1748 г.).
16. ↑ Морик, Х. (1980), Вызовы эмпиризма, Hackett Publishing, Индианаполис, Индиана.
17. ↑ Маркони, Д. (2004), «Феноменизм», в Джанни Ваттимо и Гаэтано Киурацци (ред.), Энциклопедия Гарзанти ди Философия, 3-е издание, Гарзанти, Милан, Италия.
18. ↑ Милл, Дж. С., «Изучение философии сэра Уильяма Роуэна Гамильтона», в A.J. Эйер и Рамонд Винч (ред.), Британские эмпирические философы, Саймон и Шустер, Нью-Йорк, Нью-Йорк, 1968.
19. ↑ ^{19,0 19,1 19,2} Философская энциклопедия Макмиллана (1969), «Эмпиризм», т.2, стр. 503.
20. ↑ Уилсон, Фред (2005), «Джон Стюарт Милл», в Эдварде Н. Залте (ред.), Стэнфордская энциклопедия философии.
21. ↑ ^{21,0 21,1} Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Феноменализм», т. 6, стр. 131. Ошибка цитирования: недопустимый тег ; имя «MEP6» определено несколько раз с разным содержанием
22. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Феноменализм», т. 6, стр. 131.
23. ↑ Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Аксиоматический метод», т.5, p.188-189, 191ff.
24. ↑ Болендер, Джон (1998), «Фактический феноменализм: теория супервентности», SORITES, no. 9. С. 16–31.
25. ↑ Берлин, Исайя (2004), Опровержение феноменализма, Виртуальная библиотека Исайи Берлина.
26. ↑ Чисолм Р. (1948), «Проблема эмпиризма», Journal of Philosophy 45, 512–517.
27. ↑ Ахинштейн, Питер и Баркер, Стивен Ф. (1969), Наследие логического позитивизма: исследования в области философии науки, Johns Hopkins University Press, Балтимор, Мэриленд.
28. ↑ Бароне, Франческо (1986), Il neopositivismo logico, Laterza, Roma Bari.
29. ↑ Решер, Николас (1985), Наследие логического позитивизма, University Press of America, Lanham, MD.
30. ↑ Уорд, Тедди (без даты), «Эмпиризм», Eprint.
31. ↑ Рок, Ирвин (1983), Логика восприятия, MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
32. ↑ Рок, Ирвин, (1997) Непрямое восприятие, MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
33. ↑ Джеймс, Уильям (1911), Значение истины.
34. ↑ Дьюи, Джон (1906), Исследования по логической теории.

Список литературы []

• Ахинштейн, Питер и Баркер, Стивен Ф. (1969), Наследие логического позитивизма: исследования в области философии науки , Johns Hopkins University Press, Балтимор, Мэриленд.
• Аристотель, «О душе» ( De Anima ), У. С. Хетт (перевод), стр. 1–203 в Аристотель, Том 8 , Классическая библиотека Леба, Уильям Хайнеманн, Лондон, Великобритания, 1936.
• Аристотель, Posterior Analytics .
• Barone, Francesco (1986), Il neopositivismo logico , Laterza, Roma Bari.
• Берлин, Исайя (2004), Опровержение феноменализма , Виртуальная библиотека Исайи Берлина.
• Болендер, Джон (1998), «Фактический феноменализм: теория супервентности», SORITES , no. 9. С. 16–31.
• Чисолм Р. (1948), «Проблема эмпиризма», Journal of Philosophy 45, 512–517.
• Дьюи, Джон (1906), Исследования по логической теории .
• Британская энциклопедия , «Эмпиризм», т. 4, стр. 480.
• Хьюм Д., Трактат о человеческой природе , Л.А. Селби-Бигдж (редактор), Oxford University Press, Лондон, Великобритания, 1975.
• Хьюм, Д. «Исследование о человеческом понимании», в «Запросы о человеческом понимании и о принципах морали» , 2-е издание, Л. А. Селби-Бигге (ред.), Oxford University Press, Oxford, UK, 1902.
• Джеймс, Уильям (1911), Значение истины .
• Китон, Моррис Т. (1962), «Эмпиризм», стр. 89–90 в Dagobert D. Runes (ed.), Dictionary of Philosophy , Littlefield, Adams, and Company, Totowa, NJ.
• Leftow, Brian (ed., 2006), Aquinas: Summa Theologiae, Questions on God , pp. Vii et seq .
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Развитие мысли Аристотеля», т. 1, стр.153ff.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Джордж Беркли», т. 1, стр. 297.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Эмпиризм», т. 2, стр. 503.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Математика, основы», т. 5. С. 188–189.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Аксиоматический метод», т. 5, стр. 192ff.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Эпистемологическая дискуссия», подразделы «Априорные знания» и «Аксиомы».
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Феноменализм», т. 6, стр. 131.
• Энциклопедия философии Макмиллана (1969), «Фома Аквинский», подраздел «Теория познания», т. 8. С. 106–107.
• Маркони, Д. (2004), «Феноменизм», в Джанни Ваттимо и Гаэтано Киурацци (ред.), L’Enciclopedia Garzanti di Filosofia , 3-е издание, Гарзанти, Милан, Италия.
• Марки П. (2004), «Рационализм против эмпиризма» в книге Эдварда Д.Залта (ред.), Стэнфордская философская энциклопедия , Eprint.
• Милл, Дж. С., «Изучение философии сэра Уильяма Роуэна Гамильтона», в A.J. Эйер и Рамонд Винч (ред.), British Empirical Philosophers , Simon and Schuster, New York, NY, 1968.
• Морик, Х. (1980), Вызовы эмпиризма , Hackett Publishing, Индианаполис, Индиана.
• Пирс, К.С., «Лекции по прагматизму», Кембридж, Массачусетс, 26 марта — 17 мая 1903. Перепечатано частично, Сборник статей , CP 5.14–212. Перепечатано с введением и комментарием, Патрисия Энн Туризи (редактор), Прагматизм как принцип и метод правильного мышления: Гарвардские лекции о прагматизме 1903 года , State University of New York Press, Олбани, Нью-Йорк, 1997. Перепечатано , стр. 133–241, Peirce Edition Project (eds.), The Essential Peirce, Selected Philosophical Writings, Volume 2 (1893–1913) , Indiana University Press, Блумингтон, Индиана, 1998.
• Решер, Николас (1985), Наследие логического позитивизма , University Press of America, Lanham, MD.
• Рок, Ирвин (1983), Логика восприятия , MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
• Рок, Ирвин, (1997) Косвенное восприятие , MIT Press, Кембридж, Массачусетс.
• Руны, Д.Д. (изд., 1962), Философский словарь , Литтлфилд, Адамс и компания, Тотова, Нью-Джерси.
• Sini, Carlo (2004), «Empirismo», в Gianni Vattimo et al. (ред.), Enciclopedia Garzanti della Filosofia .
• Соломон, Роберт К., Хиггинс, Кэтлин М.(1996), Краткая история философии , стр. 68-74.
• Сорабджи, Р. (1972), Аристотель на память .
• Торнтон, Стивен (1987), Теория реальности Беркли , Eprint
• Уорд, Тедди (без даты), «Эмпиризм», Eprint.
• Уилсон, Фред (2005), «Джон Стюарт Милль», в Эдварде Н. Залте (ред.), Стэнфордская энциклопедия философии , Eprint.

См. Также []

Внешние ссылки []

Общее: Философия: Восточная — Западная | История философии: Древнее — Средневековье — Современное | Портал

Списки: Основные темы | Список тем | Философы | Философия | Словарь философских «измов» | Философские движения | Публикации | Каталог товаров …больше списков

Филиалы: Эстетика | Этика | Эпистемология | Логика | Метафизика | Философия : образование, история, язык, право, математика, разум, философия, политика, психология, религия, наука, социальная философия, социальные науки.

Школы: Агностицизм | Аналитическая философия | Атеизм | Критическая теория | Детерминизм | Диалектика | Эмпиризм | Экзистенциализм | Гуманизм | Идеализм | Логический позитивизм | Материализм | Нигилизм | Постмодернизм | Рационализм | Релятивизм | Скептицизм | Теизм

Ссылки: Учебник по философии | Интернет-энциклопедия.философии | Философский словарь | Стэнфордская энциклопедия. философии | Руководство по философии Интернета

Эмпиризм — пример среднего, среднего, пример и метод

Тип исследования, основанного на прямом наблюдении.

Психологи предпочитают узнавать о поведении посредством прямого наблюдения или опыта. Этот подход отражает то, что называется эмпиризмом. Психологи известны тем, что проводят эксперименты, проводят интервью и используют опросы, а также проводят тематические исследования.Общей чертой этих подходов является то, что психологи ждут, пока будут сделаны наблюдения, прежде чем они сделают какие-либо выводы об интересующем их поведении.

Ученые часто утверждают, что эмпиризм порождает здоровый скептицизм. Под этим они подразумевают, что они не будут считать что-то истинным, пока сами не сделают своих наблюдений. Такой подход означает, что наука может самокорректироваться в том смысле, что, когда сделаны ошибочные выводы, другие могут проверить исходные идеи, чтобы увидеть, верны ли они.

Эмпиризм — одна из отличительных черт любого научного начинания. В других дисциплинах используются разные подходы к получению знаний. Например, многие философы используют метод a priori , а не эмпирический метод. В методе a priori для получения знания используются строго рациональные, логические аргументы. Геометрические доказательства являются примером использования метода a priori .

В повседневной жизни люди принимают идеи как истинные или ложные, основываясь на авторитете или интуиции.Во многих случаях люди придерживаются убеждений, потому что люди, являющиеся экспертами, сделали заявления по какой-либо теме. Например, в религиозных вопросах многие люди полагаются на совет и руководство своих религиозных лидеров при выборе правильного образа жизни. Кроме того, мы часто верим в вещи, потому что они кажутся интуитивно очевидными. Опора на авторитет и интуицию может быть очень полезна в некоторых аспектах нашей жизни, например, связанных с вопросами морали.

Ученые предпочитают в своей работе эмпирический метод, потому что научные темы поддаются наблюдению и измерению .Когда что-то нельзя наблюдать или измерить, ученые, скорее всего, придут к выводу, что это находится за пределами области науки, даже если это может быть жизненно важно в какой-то другой области.

Дополнительная литература

Каррутерс, Питер. Человеческое знание и человеческая природа: новое введение в древнюю дискуссию. Оксфорд, англ .: Oxford University Press, 1992.

Гроссманн, Райнхардт. Четвертый путь: теория познания. Блумингтон: издательство Индианского университета, 1990.

Расцвет психологии — История психологии

Понимание места разума и тела в природе породило несколько школ мысли.

Исследуя разум

Несколько взаимосвязанных вопросов возникло из нового научного, картезианского взгляда на разум и его место в природе. Некоторые из них философские. Если я заперт в субъективном мире сознания, как я могу узнать что-либо об этом мире с какой-либо уверенностью? Этот вопрос вызвал определенную паранойю в последующей философии.Декарт начал свои поиски основы, на которой можно было бы воздвигнуть науку, с подозрений в истинности всех своих убеждений. В конце концов он пришел к явно неопровержимому утверждению: «Я думаю, следовательно, я существую». Но метод Декарта поставил под сомнение все остальное, включая существование Бога и мира. К философским вопросам относятся психологические. Как и почему сознание работает именно так? Почему мы воспринимаем мир таким, каким мы являемся, а не каким-то другим образом? Поскольку ответы на философские вопросы зависят от ответов на психологические, изучение разума — занятия психологией — стало центральным занятием философии.Возникло несколько философско-психологических традиций: эмпиризм, реалист, идеалист, историко-культурная традиция.

Традиции эмпириков

Эмпирическая традиция является наиболее важной для истории психологии Британии и Америки. Несмотря на субъективность сознания, эмпиризм начался с Джона Локка (1632–1794), приняв сознание за чистую монету, доверяя ему как хорошему, хотя и несовершенному, отражению мира. Во многих отношениях Локк был похож на Декарта.Он обучался медицине, работал в науке (он был другом Ньютона) и стремился к новой философии, совместимой с новой наукой. Однако Локк был менее запутан метафизическими проблемами, чем Декарт, и его мысли имели более практический, здравый смысл, возможно, потому, что он был педагогом и политиком, писавшим для широкой публики, а не для философов.

Локк кратко резюмировал центральную направленность эмпиризма: «Мы должны судить не о вещах по мнению людей, а о мнениях по вещам», стремясь познать «сами вещи».«Картина познания Локка по сути является картиной Декарта. Мы знакомы не с объектами, а с идеями, которые их представляют. Локк отличался от Декарта тем, что отрицал врожденность каких-либо идей. Декарт сказал, что некоторые идеи (например, идея Бога) нельзя найти в опыте, но они врожденные, ожидая активации соответствующими переживаниями. Локк сказал, что при рождении ум был пуст от идей, являясь tabula rasa (чистый лист), на которой пишет опыт. Однако точка зрения Локка не слишком отличается от точки зрения Декарта, поскольку он считал, что разум наделен многочисленными умственными способностями или способностями, которые имеют тенденцию автоматически производить определенные идеи (такие как идея Бога) из сырого материала опыта.Локк различал два источника опыта, ощущение и отражение: ощущение раскрывает внешний мир, тогда как отражение раскрывает действия нашего разума.

Позднее эмпирики пошли дальше «путем идей», создав глубокие и нерешенные вопросы о человеческих знаниях. Ирландский англиканский епископ и философ Джордж Беркли (1685–1753) начал открывать поразительные последствия пути идей. Работа Беркли — выдающийся пример того, как новая картезианская концепция сознания предложила психологическое исследование верований, которые до сих пор считались само собой разумеющимися.Путь идей со здравым смыслом предполагает, что существует мир вне сознания. Однако путем тщательного анализа визуального восприятия Беркли опроверг это предположение. Мир сознания трехмерен, он обладает высотой, шириной и глубиной. Однако, как указал Беркли, визуальное восприятие начинается с плоского двухмерного изображения на сетчатке глаза, имеющего только высоту и ширину. Таким образом, когда кто-то уходит от нас, мы воспринимаем его или ее как удаляющихся, в то время как на сетчатке (экране декартова театра) есть только изображение, которое становится все меньше и меньше.

Беркли утверждал, что третье измерение глубины было вторичным чувственным свойством. Мы делаем вывод о расстоянии до объектов на основании информации на визуальном экране (например, линейной перспективы) и на основании телесных данных о действиях наших глаз. Художники используют первый вид реплик на холстах, чтобы создать иллюзию глубины. До сих пор Беркли выступал в роли психолога, предлагающего теорию визуального восприятия. Однако он продолжал развивать поразительную философскую позицию, названную имматериализмом.Глубина — это не только иллюзия на холсте, но и на сетчатке глаза. Визуальный опыт, по сути, двумерен, а третье измерение — это психологическая конструкция из кусочков опыта, собранных нами в знакомый трехмерный мир сознания. Вера во внешний мир зависит от веры в трехмерное пространство, и Беркли пришел к захватывающему дух выводу, что мира физических объектов вообще нет, есть только мир идей.Каким бы захватывающим ни был вывод Беркли, он основан на трезвом рассуждении. Наша вера в то, что объекты существуют независимо от того, как мы их воспринимаем, что моя машина продолжает существовать, когда я нахожусь в помещении, является актом веры. Этот акт веры регулярно подтверждается, но, по словам Беркли, у нас нет убедительных доказательств того, что мир существует за пределами картезианского театра. Мы видим здесь параноидальную тенденцию современной мысли: тенденцию скептически относиться к каждому убеждению. каким бы невинным (правдивым) это ни казалось, и в Беркли мы видим, как эта тенденция зависит от психологических представлений о разуме.

Скептицизм был развит Дэвидом Юмом (1711-1776), одним из самых важных современных мыслителей, и его скептическая философия началась с психологии: «Все науки имеют отношение … к человеческой природе» и единственное основание, «на котором они могут стоять »- это« наука о человеческой природе ». Юм выявил скептические последствия пути идей, неустанно применяя эмпиризм ко всем убеждениям здравого смысла. Мир, с которым мы знакомы, — это мир идей, и идеи удерживаются вместе ментальной силой ассоциации.В мире идей мы можем представить себе вещи, которые на самом деле не существуют, но представляют собой комбинации более простых идей, которые разум комбинирует сам по себе. Таким образом, химерический единорог — это всего лишь идея, представляющая собой комбинацию двух других идей, которые действительно соответствуют объектам: идеи лошади и идеи рога. Точно так же Бог — это химерическая идея, составленная из идей о всеведении, всемогуществе и отцовской любви. Самость тоже растворяется в исследовании Юма. Он пошел искать себя и не смог найти в сознании ничего, кроме ощущения мира или тела.Таким образом, будучи хорошим эмпириком, Юм пришел к выводу, что, поскольку его нельзя наблюдать, «я» является своего рода психологической химерой, хотя он оставался неуверенным, как оно было сконструировано. Юм вычеркнул душу в картезианском театре, оставив экран как единственную психологическую реальность.

Юмовская психология, казалось, делает научное знание неоправданным. Наша идея причинности — основной научный принцип — химерична. Мы не видим сами причины, а только регулярные последовательности событий, к которым мы добавляем субъективное ощущение, ощущение необходимой связи между следствием и его причиной.В более общем смысле, любое универсальное утверждение, такое как «Все лебеди белы», не может быть доказано, потому что пока оно подтверждено только опытом. Однажды мы можем обнаружить, что некоторые лебеди черные (они живут в Новой Зеландии). Юм, похоже, пришел к тревожному выводу, что мы не можем знать ничего наверняка, кроме непосредственного содержания наших сознательных ощущений. Наука, религия и мораль были подвергнуты сомнению, потому что все они утверждали тезисы или полагались на предположения, выходящие за рамки опыта, которые, следовательно, однажды могут оказаться ошибочными.Юм не обеспокоился этим выводом, предвосхищая более поздний постэволюционный прагматизм Ч. С. Пирса и Уильяма Джеймса. По словам Юма, убеждения, сформированные человеческим разумом, нельзя доказать рациональными аргументами, но они разумны и полезны, сильно помогая нам в повседневной жизни. Однако другие мыслители были убеждены, что философия ошиблась.

Реалистическая традиция

Шотландские философы Юма во главе с Томасом Ридом (1710-1796) предложили один диагноз и лекарство.Беркли и Юм бросили вызов здравому смыслу, предположив, что внешних объектов не существует или, если они существуют, мы не можем знать их или причинно-следственные связи между ними с какой-либо достоверностью. Рид защищал здравый смысл от философии, утверждая, что путь идей привел философов в своего рода безумие. Рид подтвердил и переработал старую реалистическую традицию. Мы видим сами объекты, а не их внутренние представления. Поскольку мы воспринимаем мир напрямую, мы можем отвергнуть имматериализм Беркли и скептицизм Юма как абсурдные следствия ошибочного представления, пути идей.Рид также защищал форму негативизма. Бог создал нас, наделив нас умственными способностями (способностями), на которые мы можем положиться в предоставлении точной информации о внешнем мире и его действиях.

Шотландский реализм содержал скрытый вызов первой научной психологии. Психология сознания была основана на пути идей. Ученые-естествоиспытатели изучали физические объекты мировой машины, а психологи изучали психические объекты мира сознания.Однако, согласно реализму, мира сознания не существует, потому что мы воспринимаем объекты, а не идеи. То, что кажется интроспекцией внутреннего мира сознания, на самом деле является прямым восприятием самого мира. В двадцатом веке психологи, такие как Э. К. Толмен и Б. Ф. Скиннер, использовали реалистические аргументы, чтобы атаковать интроспективную психологию в поддержку бихевиоризма. Вместо того, чтобы изучать мифические идеи, психологи должны изучать взаимосвязь между поведением организмов и миром, в котором они действуют.

Идеалистическая традиция

Другой диагноз и лекарство были предложены в Германии Иммануилом Кантом (1724–1804), который, как и Рейд, считал идеи Юма невыносимыми, поскольку они делали истинное знание недостижимым. Рид обнаружил ошибку Юма на пути идей, отказавшись от нее в пользу реалистического анализа познания. Кант, с другой стороны, обнаружил ошибку Юма в эмпиризме и разработал новую версию способа идей, которые находят истину внутри ума. Эмпирики учили, что идеи отражают, по выражению Локка, «сами вещи», то есть разум, приспосабливающийся к объектам, которые впечатляют себя (термин Юма) на него.Но для Канта скептицизм деконструировал эмпиризм. Предположение о том, что разум отражает реальность, — всего лишь предположение, и как только это предположение раскрывается, как это сделали Беркли и Юм, основа истинного знания исчезает.

Кант опроверг эмпирическое предположение о том, что разум подчиняется объектам, заявив, что объекты подчиняются уму, что накладывает универсальную, логически необходимую структуру на опыт. Вещи сами по себе (ноумена) непознаваемы, но вещи, как они проявляются в сознании (феномены), организованы умом таким образом, что мы можем делать о них абсолютно верные утверждения.Возьмем, к примеру, проблему, затронутую Беркли, — восприятие глубины. Вещи сами по себе могут располагаться или не располагаться в евклидовом трехмерном пространстве; действительно, современная физика утверждает, что пространство неевклидово. Однако человеческий разум навязывает евклидово трехмерное пространство своему восприятию мира, поэтому мы можем верно сказать, что явления обязательно располагаются в трехмерном пространстве. Точно так же разум навязывает ноумену другие категории опыта, чтобы построить феноменальный мир человеческого опыта.

Пример из научной фантастики может прояснить точку зрения Канта. Представьте себе жителей Оз, Изумрудного города, в глаза которых при рождении вживляют контактные линзы, придающие всему оттенок зеленого. Оззиты будут делать естественное предположение, что вещи кажутся зелеными, потому что они зеленые. Однако феномен Оззита имеет зеленый цвет из-за контактных линз, а не потому, что вещи сами по себе зеленые. Тем не менее, Оззиты могут утверждать абсолютную и неопровержимую истину, что каждое явление зеленое.Кант утверждал, что категории опыта являются логически необходимыми предпосылками любого опыта всех живых существ. Следовательно, поскольку наука изучает мир явлений, мы можем иметь подлинное, неопровержимое, абсолютное знание этого мира и должны отказаться от исследований Локка «сами по себе».

Кантианский идеализм произвел радикально широкий взгляд на себя. Вместо того чтобы заключить с Юмом, что это построение из кусочков опыта, Кант сказал, что он существует до опыта и наводит порядок в опыте.Кант проводил различие между эмпирическим эго (мимолетным содержанием сознания) и трансцендентальным эго. Трансцендентальное эго одинаково во всех умах и навязывает категории понимания опыту. «Я» — это не конструкция, основанная на опыте, это активный конструктор опыта. В эмпиризме «я» исчезло; в идеализме это стало единственной реальностью.

Идеализм повлиял на раннюю немецкую психологию. Поскольку трансцендентное эго создает сознание, оно не может войти в сознание.Психология, по мнению идеалистов, не заслуживала названия науки, потому что самая важная часть разума, личность, не могла быть наблюдаема. Как молодой человек, основатель психологии, Вильгельм Вундт встал на сторону Локка, заявив, что интроспекция может постичь мысль. Позже он встал на сторону Канта, ограничив экспериментальную психологию изучением непосредственного опыта, предложив изучать высшие психические процессы другими методами. Один из первых споров психологии — спор о безобразном мышлении — был вызван спорами о сфере интроспекции.Спор помог проложить путь бихевиоризму, поставив под сомнение ценность всякого самоанализа. Степень осведомленности людей о причинах своего поведения остается спорной.

Историко-культурные традиции

Наша последняя традиция выступала против тенденций научной революции, отрицая, что гуманитарные науки могут или должны быть естественными. Эта несовпадающая точка зрения была сформулирована сначала в безвестности итальянским философом Джамбаттистой Вико (1668-1744) и более влиятельным немецким писателем Иоганном Гердером (1744-1803), который сформулировал ее девиз: «Мы живем в мире, который мы сами создаем.«Люди не являются исключительно естественными объектами (машинами), потому что мы живем общественной жизнью в человеческих культурах, созданных историческим процессом. Следовательно, не может быть науки, охватывающей всех людей. Люди живут в разных культурах, жили в разных культурах в прошлом и построят новые в будущем. Пространственно-временная универсальность естествознания (гравитация и материя одинаковы во все времена и во всех местах) не соблюдается в человеческом мире. Некоторая часть человеческой натуры имеет физические корни, но большая часть, возможно, большая часть имеет социальные корни.В то время как часть психологии может подражать физике (изучая человеческий разум как связанный с его мозгом), многое должно подражать истории (изучая человеческий разум как связанный с его культурой). Историко-культурная традиция стала важной в немецкой психологии XIX века.

Исследование разума и тела

До сих пор мы обсуждали вопросы, порожденные картезианским отделением сознания от мира. Декарт также поставил под вопрос природу связи между душой и телом.Кажется очевидным, что душа получает информацию о мире через тело и контролирует его действия. Декарт учил, что душа и тело взаимодействуют через шишковидную железу, экран картезианского театра. Декарт думал, что, толкая его, душа может управлять работой нервов. Однако декартовский интерактивный дуализм быстро подвергся нападкам. Один из корреспондентов Декарта, принцесса Елизавета Богемская (1615-1680), задала ключевой вопрос: «Как тело может толкать что-то нематериальное?» Декарт не мог дать хорошего ответа.

Проблема сохранялась в восемнадцатом веке, хотя большинство ранних психологов приняли вариант дуализма: тезис о психофизическом параллелизме, предложенный Готфридом Вильгельмом фон Лейбницем (1646-1716). Он сказал, что разум и тело разделены, что каждому ментальному событию соответствует физическое событие, но последнее на самом деле не вызывает первое. Хотя эта позиция была удобной, отделяя психологию от физиологии, она оставила свои собственные загадки, например, почему кажется, что разум и тело взаимодействуют, а если нет, то какая польза от изучения бессильного разума? Параллелизм Лейбница привел к первому экспериментальному исследованию в психологии, психофизике Густава Фехнера, который попытался точно измерить соотношение раздражителя и ощущения.

Идеализм (включая имматериализм) — это монистический ответ на проблему разума и тела, утверждающий, что существует только разум, а материя является иллюзией. Другим радикальным — даже социально опасным — монистическим ответом на проблему разума и тела был материализм: утверждение, что существует только материя, а разум является иллюзией. Знамя материализма впервые было публично поднято в 1748 году врачом. Жюльен-Оффре де ла Меттри (1709–1751) в своей книге L’Homme machine (Человек-машина). Ла Меттри сделал шаг, который Декарт не мог, не мог или боялся сделать, и предположил, что мышление — это процесс мозга.Отказ от души был смелым и опасным шагом. Это угрожало христианской вере в реальность и бессмертие души; он предположил, что если люди являются машинами, тогда нет свободы воли, а моральная ответственность — это иллюзия. Для многих людей материализм был и остается серьезной угрозой их представлению о себе, обществе и их вечных надеждах.

Изучение других умов

Отрезав разум от мира и тела, Декарт сделал существование других умов проблематичным.С картезианской точки зрения разум — это частное сознание. Но как мне узнать, есть ли у других существ? Декарт ответил, что я знаю внутри себя, что я думаю, и что я выражаю свои мысли языком. Следовательно, любое существо, владеющее языком, обладает и мыслящей душой. Поскольку язык есть только у людей, только у людей есть душа.

Проблема других умов не стала важной до тех пор, пока в девятнадцатом веке не была принята теория эволюции. Эволюция предположила, что в отличие от Декарта, у животных есть разум, хотя и более простой, чем наш.Современные споры по поводу других умов были предвосхищены в машине L’Homme, когда Ла Меттри занялся проблемой других умов со своей материалистической точки зрения. Он предложил обучать обезьян языку, как если бы они были глухими детьми. Если бы обезьяны могли изучать язык, Декарт был бы опровергнут, а существование души поставлено под сомнение. В двадцатом веке, когда Ноам Хомский возродил тезис Декарта о том, что язык — это видоспецифическая человеческая способность, некоторые психологи подвергли проверке гипотезу Ла Меттри.Делая картезианское заключение, компьютерный ученый Алан Тьюринг (1912–1954) сказал, что мы узнаем, что компьютеры умны, если бы они использовали язык так же, как люди.

Уильям Джеймс, Томас Хилл Грин и борьба за психологию

Кляйн, Александр М.

Советник: Ллойд, Элизабет А.

Ключевые слова: Идеализм; Уильям Джеймс; Космическое восприятие; Эмпиризм; Дэвид Хьюм; Томас Хилл Грин; История, США; Философия; История науки

Аннотация:

Концепция эмпиризма вызывает как историческую традицию, так и набор философских тезисов.Обычно считается, что эти тезисы были разработаны Локком, Беркли и Юмом. Но эти деятели не использовали термин «эмпиризм» и не считали себя объединенными общей эпистемологией в одну школу мысли. Моя диссертация анализирует дебаты, которые подняли концепцию эмпиризма (и эмпирической традиции) на видное место в англоязычной философии. В 1870-х и 80-х годах возникла оживленная дискуссия о психологии. Неокантианские идеалисты критиковали саму идею о том, что разум можно изучать с научной точки зрения.Ответила группа философов-психологов, часто мысленно. Они были одними из первых, кто называл себя «эмпириками», утверждая, что психология может обеспечить научную основу для философского прогресса. Идеалисты считали, что эмпирическая психология зависит от предпосылок, разработанных Локком, Беркли и Юмом. Эти предпосылки были якобы абсурдными, потому что они делали идеи расширения, а также другие идеи, важные для естествознания, нереальными. Те, кто хотел продвинуть психологию к тому, чтобы стать законной наукой, были вынуждены участвовать в этих философских атаках и в то же время разрабатывать эмпирические теории, которые могли бы успешно объяснить некоторые характеристики опыта.Я показываю, как теория восприятия пространства Джеймса решала обе задачи. Развивая эту теорию, Джеймс обнаружил, что ему пришлось отвергнуть представление Локка о том, что реальность связана с пассивно регистрируемыми ощущениями. Джеймс также отказался от утверждения Беркли и Юма о том, что идеи в конечном итоге происходят из атомных ощущений. Вместо этого Джеймс представил экспериментальные доказательства того, что ощущение — это непрерывный поток. Разум должен активно анализировать этот поток, если он хочет получить связное представление об окружающей его среде.Я утверждаю, что тезис Джеймса о потоке мыслей служил предпосылкой всей его психологии. Тезис показал, как можно разделить труд по исследованию разума между философами и учеными, причем с учетом интересов обоих. Тезис о потоке также обеспечил научную основу для нового философского эмпиризма, который, как я утверждаю, имеет скрытое наследие в истории аналитической философии.

Нативизм против эмпиризма | Блог вводной психологии (S14) _A

Нативизм против эмпиризма, более известный как природа против воспитания, был горячей темой для дискуссий среди психологов, пытающихся понять, как развивается чья-то личность.Нативизм и эмпиризм — два разных подхода к этому развитию, при этом нативизм делает акцент на рождении с определенными врожденными чертами. С другой стороны, эмпиризм утверждает, что все знания основаны на опыте. Я считаю, что в этой дискуссии есть золотая середина, и то, что мы есть, — это сочетание нашей генетики и окружающей среды, в которой мы выросли.

Бесспорно, что генетика играет роль в том, как человек развивается на различных этапах своей жизни.Эстетические черты, такие как цвет волос, цвет глаз и пигмент кожи, явно определяются генами матери и отца. Однако генетика также играет роль в передаче определенных гормональных особенностей, которые имеют гораздо более значительное влияние на развитие личности. Возьмем, к примеру, серотонин. Большинство психологов согласятся, что существует некоторая связь между дефицитом серотонина и депрессией. Считается, что если человек рождается с дефицитом серотонина, он с большей вероятностью страдает депрессией в более позднем возрасте.Страдание чем-то вроде депрессии существенно влияет на развитие человека и влияет на его личность. Этот и многие другие подобные гормональные нарушения являются чисто генетическими и служат доказательством в поддержку точки зрения нативизма.

То, как человек воспитывается, оказывает долгосрочное влияние на его развитие в жизни. Даже на самом базовом уровне люди подсознательно ведут себя так, как они были воспитаны, что, как правило, отличается от того, как ведут себя окружающие. Самый простой способ объяснить это на примере.Когда два года назад я останавливался у своих двоюродных братьев и сестер, мы использовали духовку для приготовления еды. Вынув пищу и выключив духовку, я открыл дверцу духовки, чтобы дать ей остыть. Мой кузен, не ожидая, что он откроется, повернул за угол и вошел прямо в него, ударившись о него голенью. Он был одновременно раздражен и сбит с толку тем, что я оставил дверцу духовки открытой, хотя мне это казалось таким естественным. В тот момент я подумал, почему я оставил дверцу духовки открытой, и понял, что это связано с моей мамой.Каждый раз, когда она заканчивала пользоваться духовкой дома, она открывала ее, чтобы дать ей остыть. Я даже не сомневался в этом; Я просто сделал то же, что и она. Подобное поведение характерно для всех людей и подтверждает утверждение, которое делает эмпиризм.

Итак, что такое когнитивная психология?

(Нажмите здесь, чтобы вернуться на главную страницу.)

Когнитивная психология занимается тем, как люди воспринимают, изучают, запоминают и думают об информации. Самые ранние корни этого исследования восходят к двум областям: философии и физиологии.

Философия

Существовали две ранние школы мысли, которые все еще обсуждаются сегодня. Аристотель возглавлял одну школу философов — эмпириков. Эмпирики считают, что все знания приобретаются посредством опыта. Платон, напротив, был рационалистом. Он и его последователи считали, что знание можно обрести только через разум, а не через материальный мир тела. К 1700-м годам споры об эмпиризме и рационализме достигли пика.Затем Иммануил Кант интересовался синтезом две школы мысли. Он заявил, что некоторые знания, апостериорные знания, были получены опытом, тогда как другие знания, априорные знания, были врожденными. Хотя споры не были окончательно урегулированы, синтез Канца сильно повлиял на новая дисциплина спустя годы: когнитивная психология.

Когда в 1800-х годах начали появляться исследования психологии, одни считали ее областью философии, а другие — областью физиологии.Сегодня обе области исследований вызывают серьезную озабоченность в различных аспектах когнитивной психологии. . В следующих резюме я покажу краткую историю областей исследований, которые сегодня повлияли на когнитивную психологию.

Структурализм был исследованием структуры или конфигураций воспринимаемых элементов путем анализа предметов на их составляющие компоненты. Хотя это не обязательно появляется в такой форме при изучении когнитивной психологии, у него есть импозант. действовать в соответствии с ней, будучи систематической эмпирической наукой.Вильгельм Вундт был родоначальником структурализма и считал, что для анализа нашего собственного восприятия необходим самоанализ.

Функционализм утверждал, что люди должны сосредотачиваться на процессах мышления, а не на его содержании. Есть три фундаментальных аспекта этого исследования: 1) изучение психических процессов, 2) изучение использования сознания и 3) изучение умственных способностей. полное отношение организма к окружающей среде. Функционалисты считали, что в случае возникновения вопросов лучшее, что можно было сделать, — это ответить на них, независимо от того, были ли методы одинаковыми.Таким образом, это привело к прагматизму.

Прагматизм , продолжение функционализма, возглавил Уильям Джеймс, один из главных авторов современной когнитивной психологии. В его «Принципах психологии» подробно обсуждались такие темы, как внимание, сознание и восприятие. Еще одним прагматиком был Джон Дьюи, сторонник практического образования.

Ассоциация исследует, как события или идеи могут ассоциироваться друг с другом в сознании, чтобы в результате образовалась форма обучения.Эта область исследований может быть непосредственно унаследована от ранних эмпириков, которые считали, что знания можно получить только наблюдение за разными предметами на предмет смежности, сходства и контраста. Герман Эббингауз был первым экспериментатором, систематически применившим ассоциативные принципы. Он строго изучал собственные мысли или экспериментально интросперировал. В конце концов, он обнаружил, что опытные лучше запоминаются репетициями. Эдвард Ли Торндайк считал, что удовлетворение является ключом к формированию ассоциаций по его закону воздействия.

Бихевиоризм появился благодаря ассоциациям, которые увидели преимущества изучения S-R отношений у животных. Иван Павлов назвал тип непроизвольного обучения, зависящего от случайности, классической обусловленностью. Бихевиоризм утверждает, что психология должен иметь дело только с наблюдаемым поведением, а не с внутренними мыслями. Джона Ватсона обычно считают отцом бихевиоризма, и он сказал, что мышление — это просто субвокализованная речь. Б.Ф. Скиннер, радикальный бихевиорист, оперантное обусловливание могло достаточно, чтобы объяснить все человеческое поведение.Эдвард Толман в 1930-х годах, наконец, заявил, что кажется, что людей нельзя понять только по стимулам и реакциям, но также по целям и планам, сформированным в умах людей. Таким образом, Толмена можно рассматривать как родоначальника когнитивной психологии. Другие исследователи, такие как Бандура и Рескорла, показали, что когнитивные процессы действительно происходят и могут влиять на обучение.

Карл Спенсер Лэшли был одним из первых, кто сформулировал необходимость для психологов выйти за рамки бихевиоризма и увидеть, чего мозг способен достичь самостоятельно.Он стремился понять, как организация человеческого мозга сделала возможным такое сотрудничество. сложные действия, такие как использование языка, воспроизведение музыки и игры. Эти идеи и технологические разработки привели к важности изучения человеческого разума. К 1960-м годам началась когнитивная революция. Ранние когнитивисты, такие как Миллер, Галантер, Прибрам и Нейссер стремились заявить, что бихевиористские теории неадекватны.

Методы исследования в когнитивной психологии

Цели когнитивной психологии включают сбор данных, анализ данных, разработку теории, формулировку гипотез, проверку гипотез и применение в условиях за пределами исследовательской среды.В целом, исследование сосредоточено на описании конкретных c познавательные явления. Когнитивные психологи использовали 6 методов исследования: 1) лабораторные или контролируемые эксперименты, 2) психобиологические исследования, 3) самоотчеты, 4) тематические исследования, 5) натуралистическое наблюдение и 6) компьютерное моделирование и искусственное моделирование. рассудительность. Каждый метод имеет как преимущества, так и недостатки.

Таким образом, когнитивная психология использует идеи и методы из самых разных областей исследований, уходящие корнями как в философию, так и в физиологию.Ученые используют эти идеи для изучения того, как люди приобретают и используют знания. Они изучают биологические основы познания. ции, а также ментальные образы, внимание, сознание, восприятие, память, язык, решение проблем, творчество, принятие решений, рассуждение, изменения в развитии, человеческий интеллект и различные другие аспекты человеческого мышления.

Вернуться на главную страницу.