Какие чувства существуют: Список чувств и эмоций – Психолог Пётр Зарубин — «Семья и Школа»

Эмоции в спорте | NikonPro: Фотографы Nikon

За что люди любят большой спорт? За красоту движений, за стойкость и мужество, за упорную борьбу несмотря ни на что, за желание спортсменов стать быстрее, выше, сильнее. Это своего рода преодоление природы, победа над ограниченными человеческими возможностями. Какой момент в соревнованиях запоминается нам ярче всего? Конечно — победа! Порой невозможно передать тот шквал эмоций, которые захлестывают спортсменов, болельщиков и всех, кто следит за соревнованиями. Но амбассадору Nikon Роберту Максимову на своих фотографиях удается запечатлеть самое ценное — живые чувства. На примерах своих работ Роберт делится с читателями секретами мастерства.  

В разных видах спорта эмоции профессиональных спортсменов схожи: радость и счастье, если победил, и огорчение, переживание, если что-то не удалось. Но наивысшего накала страсти достигают, пожалуй, на Олимпийских играх. К этим соревнованиям спортсмены готовятся годами, в них вкладываются все душевные, физические и эмоциональные силы.

Пик карьеры любого профессионала  — Олимпиада. Нервы натянуты до предела. На Олимпийских играх соперничают суперзвезды мирового спорта, здесь просто не может быть иначе! Как рассказывают потом сами олимпийцы, это непередаваемые ощущения: «Весь мир замер в ожидании, когда ты сделаешь то, ради чего приехал». А приезжают, конечно, за победой! 

Самые сильные эмоции — во время выступления. Прыгнул последнюю высоту, отбил последний мяч — азарт и страсти зашкаливают. И для профессионального фотографа очень важно это учитывать. Следует помнить, что свои чувства спортсмен в первую очередь обратит в сторону тренера или любимого человека. Поэтому перед последним, решающим, выходом, я всегда стараюсь встать поближе к тренеру. С этой точки можно сделать очень хорошие, яркие кадры, показать крупным планом лицо, переживания на лице чемпиона. 

Очень сложно поймать эмоциональные моменты в тех видах спорта, где соперники играют друг напротив друга, например, в теннисе или в командных видах. Здесь уже мне помогает профессиональное чутье — заранее понять, кто же станет победителем, кого нужно будет фотографировать в первую очередь. Я всегда тщательно готовлюсь к соревнованиям: изучаю спортсменов, их приемы, на олимпиадах — просматриваю протоколы. Заранее составляю для себя план съемок: где и в какое время я должен оказаться, чтобы ничего не пропустить. Все это нарабатывается с опытом. Когда уже знаешь специфику того или иного олимпийца, то знаешь, какие у него будут эмоции, и ждешь определенный кадр.   

Чаще всего спортсмены выражают свои чувства двумя способами. Одни задействуют голос и мимику: кричат, улыбаются, зажмуриваются. Другие выражают эмоции телом: падают на колени, целуют от счастья корт или бросают ракетки. Это очень принципиальный момент для фотографа, потому что важно заранее определиться с оптикой. Если нужно снять крупный план, то я обязательно возьму AF-S NIKKOR 400mm f/2.8E FL ED VR, если нужен общий, то я выберу AF-S NIKKOR 70-200mm f/2.

8E FL ED VR. 

В моей практике был случай. Последняя попытка, решающие мячи, и, понимая специфику чемпиона, я мгновенно перебрасываю объективы с тяжелой оптики на AF-S NIKKOR 70-200mm f/2.8G ED VR II. Фотографы рядом остаются на линзах с фокусным расстоянием 400 мм, чтобы снимать эмоции крупным планом. Вдруг спортсмен падает на корт! И я делаю отличный кадр! Да, иногда это удача, но в основном — привычка думать на шаг вперед, предчувствовать и анализировать. 

Кроме того, у каждой звезды спорта есть свои «фишки» — жесты, движения, характерные знаки. С ними человек становится узнаваемым. Если фотограф знает о «фишках» заранее, то обязательно дождется их и сделает красивый кадр. 

Я очень люблю фотографировать спортсменов, которые ярко выражают свои эмоции. У них, как говорится, все написано на лице. Радость победы — это то, что чемпион может подарить другим людям, разделить вместе с теми, кто болеет за него, со своим тренером и командой. На Западе считается обязательным показывать, как ты счастлив, дарить улыбки публике. Но не все российские спортсмены это понимают. К примеру, у меня бывали случаи, когда приходилось подходить к нашим чемпионам и просить их активнее выражать свои эмоции. Ведь нельзя радоваться победе с каменным лицом.

Самая главная задача профессионального фотографа — не упустить момент. Очень важно успеть поймать эмоцию в кадр. К примеру, в теннисе, если у вас на снимке чувства на лице сложатся с ракеткой и мячом, который летит на скорости свыше 200 км/час — это будет прекрасная фотография! Но чтобы ее сделать, нельзя снимать бездумно. Я всегда советую тщательно выбирать момент, готовиться, и только потом нажимать на кнопку спуска затвора. В этом движении должно быть заложено все ваше мастерство: задуманный кадр, увиденный кадр и получившийся идеальный снимок. Это большой спорт, здесь не бывает дублей. Возможности переснять не будет: либо успел поймать эмоцию, либо нет.

 

Эмоции и движения спортсменов во время соревнований, к сожалению, не всегда бывают красивыми. Есть спортсмены изящные от природы. У них интересные, приятные и плавные черты, и на фотографиях они всегда получаются выигрышно. Но есть и те, кто занимают призовые места, но при этом, с точки зрения эстетики, их движения далеки от идеала. В таких случаях во время выступлений выразительное эмоциональное лицо я стараюсь снять крупным планом, а руки и ноги при этом могут быть в небольшом размытии. Задача фотографа состоит как раз в том, чтобы найти ракурсы, при которых чемпионы будут выглядеть хорошо. Иногда даже простая смена позиции помогает сделать более интересный кадр.

Бывает, что спортсмены во время сильного напряжения стоят гримасы, закатывают глаза — такие кадры никогда не получатся красивыми. Обычно тренер старается научить своего подопечного следить за этими эмоциями. Но бывают и другие случаи: травмы, ушибы, даже кровь. Этого никогда нельзя предугадать заранее. 

На моей памяти был один случай. Во время соревнований на Олимпиаде в Рио-де-Жанейро наш борец Давит Чекветадзе получил сильную травму глаза. Он все-таки выиграл золотую медаль, и во время церемонии награждения стоял на верхней ступени пьедестала со счастливой улыбкой и огромным синяком под глазом. 

А вот, к примеру, регби  — вид спорта, в котором постоянно идет суровая и жестокая борьба. Синяки, ушибы, ссадины в порядке вещей. И там фотографу нужно наиболее тщательно подходить к выбору ракурсов для съемки и последующему отбору кадров, которые попадут в СМИ.

Повидав многое за время своей работы, могу сказать, что далеко не все снимки достойны того, чтобы их показали широкой публике. Спортивный фотограф не папарацци, он должен всегда соблюдать этику, уважать спортсменов и мероприятие, на котором он находится. Во время соревнований случается всякое, и некоторые кадры могут выглядеть неэстетично.

Поэтому такие снимки я всегда удаляю, не храню в своем архиве. 

Не только эмоции чемпионов на стадионе должны привлекать внимание фотографа. Много всего интересного происходит вокруг!  Я всегда осматриваю трибуны: хорошие эмоциональные снимки можно сделать и там. Кто-то из великих мира сего приходит посмотреть мероприятие. Или на трибуне разворачивается достойный внимания сюжет. А уж во время победы или поражения любимых публикой спортсменов страсти кипят с утроенной силой!

В каждой стране болельщики, конечно, больше переживают за своих, особенно это заметно в Соединенных Штатах Америки. Там всегда очень тяжело выступать, потому что даже в СМИ стараются показывать только американских спортсменов. Но чувства всегда неподдельные: скорбят и радуются всей страной. 

Что же касается фотографий проигравших, в моей коллекции есть всего несколько таких снимков. Во-первых, потому, что в большом спорте все внимание достается победителю.

Есть даже своеобразное негласное правило: когда выиграешь, тогда мы тебя и снимем. А на самом деле на это просто не остается времени. Возле чемпиона всегда какое-то действие: то ждешь, когда он покажет свою коронную «фишку», то снимаешь бесконечные обнимания с родными, с тренером, с командой, слезы радости на глазах, овации трибун. Попросту боишься отвлечься и пропустить хороший кадр. А во-вторых, редко кто из проигравших открыто демонстрирует свои переживания… Это по-спортивному: достойно проиграл — достойно уходи. 

Синестеты. Они чувствуют иначе. Они среди нас

Тем не менее явление известно ученым и исследователям уже несколько веков. В середине XIX века cинестезия привлекла внимание представителей новой, зарождающейся тогда науки — психологии. Об этом феномене писали многие ученые из разных стран. Быть синестетом в определенных кругах европейского света и богемы стало модным, исследования вызвали интерес, восхищение и даже легкую зависть у людей от мира искусства.

В 1871 году французский поэт Артюр Рембо написал стихотворение «Гласные», в котором столь похоже передал ощущения от графемно-цветовой синестезии, что спустя века все ещё существует миф о том, что он сам являлся синестетом.

Стихотворение Артюра Рембо «Гласные»

А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине,
И — красно… Я хочу открыть рождение гласных.
А — траурный корсет под стаей мух ужасных,
Роящихся вокруг как в падали иль в тине,
Мир мрака; Е — покой тумана над пустыней,
Дрожание цветов, взлет ледников опасных.
И — пурпур, сгустком кровь, улыбка губ прекрасных
В их ярости иль в их безумье пред святыней.
У — дивные круги морей зеленоватых,
Луг, пестрый от зверья, покой морщин, измятых
Алхимией на лбах задумчивых людей.
О — звона медного глухое окончанье,
Кометой, ангелом пронзенное молчанье,
Омега, луч Ее сиреневых очей.

На самом деле из его поздней переписки стало понятно, что Рембо не был синестетом, но остался впечатленным от общения со знакомыми — носителями синестезии.

Ассоциации, образующие синестетические связи, у каждого человека формируются индивидуально. Поэтому люди с одинаковой формой синестезии могут одни и те же вещи воспринимать и чувствовать по-разному. Так, например, было в семье русского писателя Владимира Набокова.

---

«Случилось так, что мы обнаружили, что наш сын Дмитрий — тогда он был маленьким мальчиком, одиннадцати или двенадцати лет, — тоже видит буквы в цвете. Тогда мы попросили его перечислить свои цвета, и выяснилось, что в одном случае буква, которую он видит пурпурной или, возможно, розовато-лиловой, является розовой для меня и синей для моей жены. Это буква М. Так комбинация розового и синего дали цвет сирени. Словно гены рисовали акварелью», — писал в мемуарах Набоков. 

---

Набоков был очень близок к истине: синестезию действительно можно унаследовать. Ученые не нашли гены, которые отвечают за развитие этого феномена, но наблюдения показывают, что у синестетов часто рождаются дети с синестезией, причем вероятнее всего — с тем же видом, что у родителей.

Жизнь людей, лишенных части эмоций — Bird In Flight

…Большинство людей никогда не слышали об алекситимии. А вот другое расстройство, тоже связанное отсутствием эмпатии и притупленными эмоциями, знаменито гораздо больше. Психопатия.

Лике Нэнтьес — хрупкая женщина лет тридцати с небольшим. Глядя на нее, невозможно представить, что значительную часть своего рабочего времени она проводит в разговорах наедине с заключенными-психопатами, некоторые из которых осуждены за убийство. Во время одной из таких бесед устрашающего вида громила вдруг вскочил с кресла и рявкнул: «Ты что, меня не боишься?» «А зачем? Разве ты меня боишься?» — безмятежно ответила Лике, после чего громила мгновенно уселся обратно в кресло и долго делился с ней своими переживаниями.

Хотя природа психопатии все еще до конца не ясна, большинство психологов сходятся во мнении, что она помимо прочего характеризуется отсутствием эмпатии и чувства вины, слабыми эмоциями и антисоциальным поведением. Есть все основания полагать, что некоторые психопаты готовы пытать и убивать своих жертв именно из-за собственной неспособности к эмоциям: к примеру, им самим незнакомо чувство страха, поэтому они не могут распознать его в других.

Нэнтьес работает в Амстердамском университете. Здесь, в Нидерландах, с обвиняемых снимается часть ответственности, если они докажут, что на преступление повлияло их психологическое состояние. Таких преступников после нескольких лет тюрьмы (а иногда и минуя тюрьму) отправляют в охраняемые реабилитационные центры. Нэнтьес работает как раз с такими людьми, изучая, помимо прочего, их способность к интерорецепции.

Во время многочисленных интервью она также выясняет их уровень эмпатии и способность чувствовать раскаяние. «Некоторые честно говорят, что им все равно. Но многие психопаты отлично усвоили терминологию для описания чувств. Они прекрасно умеют говорить о сострадании, эмпатии, сочувствии». Исследования показали, что преступники-психопаты вполне точно умеют описывать чувства. Чего им не хватает, так это личного опыта эмоций.

…Объективно оценить способность человека к интерорецепции довольно сложно. Самый распространенный тест предлагает подсчитать частоту своего сердечного ритма (около 10% участников исследования легко справляются с задачей, 5-10% не справляются совсем, остальные где-то посередине). Более сложная версия: участники слушают серию коротких гудков и должны догадаться, какие из них синхронизированы с их сердечным ритмом (это удается тем же 10%, но тех, кто не справился, уже 80%).

Нэнтьес практиковала эти тесты во время интервью с заключенными и выявила четкую взаимосвязь: чем выше у психопата уровень антисоциального поведения, тем хуже он справляется с заданием на сердечные ритмы. Люди, которые не слышат сигналов собственного тела, меньше способны к эмоциям и эмпатии.

Преступников-психопатов иногда делят на два типа: «белые воротнички» (которые могут с легкостью провернуть циничную аферу, но избегают кровопролития) и те, кто склонен к насилию. Интервьюируя вторую группу, Нэнтьес обнаружила у ее членов еще одну общую черту, помимо неспособности к интерорецепции. «Их воспитание. Вернее, полное его отсутствие. Эмоциональное насилие. Сексуальное насилие. Физическое насилие. Отсутствие родительской заботы. Страх — единственная знакомая им в детстве эмоция».

…В детстве Стивен тоже не знал родительской заботы. Когда ему было шесть, его мать намеренно подожгла их дом, в котором в этот момент находились она сама, Стивен, его младшие братик и сестренка. К счастью, их отец, уже ушедший на работу, в тот день забыл дома пакет с ланчем и вернулся за ним как раз вовремя.

Сейчас очевидно, говорит Стивен, что мать страдала от послеродовой депрессии. Так или иначе, все, что он запомнил из раннего детства, — ощущение тревоги и беспокойства. «После пожара мать отправили в тюрьму. Отец работал посменно. Соседи, видя нас без присмотра, пожаловались в органы опеки. Никто из родственников отца не захотел взять нас с братом к себе, потому что от нас уже тогда были одни неприятности — то магазинные кражи, то еще что-нибудь. И нас забрали в приют». В приютах Стивен и провел большую часть детства.

Все, что он запомнил из раннего детства, — ощущение тревоги и беспокойства.

Алекситимия часто сопровождается детскими травмами и отсутствием родительской заботы, объясняет Джефф Берд. Но это не единственная причина. Изучение близнецов показало, что существует и генетическая составляющая. И наконец, синдром связан с нарушениями в островковой доле мозга, отвечающей за получение телесных сигналов.

Эмоции и чувства. Любовь

Эмоции и чувства

Агрессивный захватчик волк встречает сентиментальную жирафу, существо с добрым сердцем. «Ты меня любишь?» — спрашивает волк. «Нет, не думаю», — помедлив, ответила жирафа. «Как, ты меня не любишь?» — возмущенно переспрашивает волк. «В данный момент нет, — выдавливает из себя жирафа и вздыхает. — Но, может быть, все еще изменится. Спроси у меня еще раз через пять минут».

Эту маленькую историю рассказал Маршалл Розенберг, клинический психолог, хорошо известный как создатель концепции «ненасильственного общения». Сотни раз он объяснял эту концепцию на примере приведенной незатейливой истории. В нашем контексте, однако, речь пойдет о другом, а именно о разнице между эмоцией и чувством.

Если бы любовь была эмоцией, как спонтанно считает большинство людей, то ответ жирафы показался бы нам не смешным, а вполне нормальным. Эмоции приходят и уходят, отличаясь большой переменчивостью. Болельщика, наблюдающего игру своей любимой команды, буквально разрывают на части сменяющие друг друга противоположные эмоции. Глубокое горе в течение секунды может смениться настоящей эйфорией. На русских горках за доли секунды человек успевает испытать ужас и головокружительное счастье. Голодный человек, с вожделением смотрящий на аппетитную пиццу, через десять минут, насытившись, может смотреть на нее с отвращением.

Слово эмоция происходит от латинского выражения exmotio. То есть эмоция — это нечто, возникающее из движения или возбуждения. Эмоции — очень древний феномен в истории нашего развития. Эмоции доступны и животным. Львы испытывают усталость, ящерицы мерзнут, карпы испытывают голод, а жабы жаждут секса. Все это примеры возбуждения. Эмоции зарождаются в мозжечке и промежуточном мозге. Без эмоций мы потеряли бы способность ориентироваться в окружающем нас мире. Без эмоций мы бы замерзали, умирали от голода, утратили бы жизненную энергию и интересы. Эмоции присутствуют всегда, мы не можем их контролировать, но только скрывать, да и это дается нам с большим трудом. Для нас самое важное заключается в том, что эмоцию невозможно обмануть. Голодный человек страдает, если не может найти еду, уставший — становится раздражительным, если не имеет возможности лечь и поспать. Но при этом мы не можем обмануть ни голод, ни усталость — они просто остаются неудовлетворенными. С любовью, как всем хорошо известно, дело обстоит совершенно по-иному. Причина очень проста: любовь — это не эмоция, это нечто неизмеримо более сложное, это чувство!

Что такое чувство? Один из лучших знатоков в этой области — исследователь головного мозга, португальский ученый Антониу Дамазио, работающий в университете Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе. Определяя чувство, он пишет: «Обобщая, можно утверждать, что чувство состоит из процесса духовной оценки, который может быть как простым, так и сложным, и из предустановленной реакции на этот процесс» (67). Если перевести на более понятный язык: чувства возникают тогда, когда запускают образование представлений. Чувства настолько сложны, что их изучение выходит далеко за рамки науки о мозге. Если эмоции можно описать и объяснить выбросом гормонов и нейротрансмиггеров, тотем самым можно приблизительно очертить контур чувства. Если человек, находящийся в катушке магнитно-резонансного томографа, слышит красивую музыку, то в определенных участках его мозга усиливается кровообращение. Это усиление можно зарегистрировать, и наблюдатель видит на мониторе соответствующую картину. Однако качество, т. е. содержание чувства, вызываемого мелодией, знает только испытуемый. Чем сложнее чувство, тем труднее объяснить его химическими изменениями.

Чувства — это нечто большее, чем эмоции, это не просто «ментальные состояния». Ревность, печаль, ностальгию невозможно увидеть на мониторе магнитно-резонансного томографа. Элен Фишер заблуждается, полагая, что любовь можно разложить на сети, по которым циркулирует нервное возбуждение. То, что можно легко объяснить и описать в отношении эмоции «вожделение», невозможно уловить при попытке разобраться в чувстве любви. Если бы любовь была «ментальным состоянием», то оно бы менялось каждые пять минут, как у жирафы из истории Розенберга.

Эмоции летучи; чувства более устойчивы. Они проникают глубже и сохраняются дольше. Чувства, как уже было сказано, тесно связаны с представлениями. Мне не надо представлять себе пищу для того, чтобы испытывать голод, как не надо представлять себе постель, чтобы ощутить усталость. Если же я печалюсь, то обязательно представляю себе человека, о котором печалюсь. Испытывая ревность или зависть, я явственно представляю себе тех, к кому относятся эти чувства. Любовь тоже нуждается в предмете — предмете любви. Если я люблю, то люблю кого-то. Я что-то проецирую на этого человека — мои желания, надежды и ожидания, и все это подразумевает определенный объект, определенную цель.

Именно это отличает чувства — например, любовь — от настроений. Любовь, в противоположность утверждению жирафы из истории Розенберга, не зависит от настроения. Настроения переменчивы, они — наполовину чувства, наполовину — эмоции. С эмоциями их сближает отсутствие объекта и конкретных представлений. С чувствами же их сближает большая длительность. Я могу целый день пребывать в окрыленном состоянии. Иногда же меня целыми днями снедает полнейший пессимизм. В такие дни вся жизнь кажется мне окрашенной в серые тона. Иногда я осознаю причину плохого настроения, но отнюдь не всегда. В таких случаях мне всегда хочется узнать причину очень хорошего или очень плохого настроения.

Оставив в стороне настроение как двойственную сущность, мы можем сказать: при эмоциях основное заключается в телесных ощущениях (холод, голод, усталость, половое возбуждение и т. д.). В случае чувств речь, напротив, в первую очередь идет о духовном содержании. Естественно, чувства сопровождаются состояниями сильного телесного возбуждения, но представления, которые при этом возникают, могут отличаться чрезвычайной сложностью. Эмоции же оцениваются очень просто. Я либо мерзну, либо потею от жары. Еда мне нравится или не нравится. Женщина, которую я вижу, возбуждает меня или не возбуждает. Невозможно так же просто описать ностальгию или хладнокровие. Для чувства невозможна простая мгновенная смена «да» и «нет».

В своих эмоциях все люди похожи друг на друга. Намного сильнее они отличаются в своих чувствах. И уж совсем разными представляются люди в своих мыслях. Путь от аффекта до умной мысли отличается огромной свободой выбора. Чувства освобождаются от оков простого возбуждения эмоций. Мысли выходят в мир, очищенные, в свою очередь, от чувств. Пока все правильно. Удивительно, однако, что в большинстве своем люди проявляют поразительное постоянство в своих чувствах и мыслях. На знакомые мысли и чувства мы тратим куда больше времени, чем на что-то новое. «Чувства — это постоянные жители человеческой биографии», — верно подметил режиссер Александр Клюге. Очевидно, чувства — весьма консервативные создания, ибо люди не склонны сильно изменяться.

Вероятно, причина заключается в том, что мы редко задумываемся над нашими чувствами. Мы не знаем, почему их испытываем и почему так, а не иначе воспринимаем определенные вещи. Можно сказать, что человек буржуазного общества обращается со своими чувствами, как с деньгами: о чувствах не говорят, ими обладают. Бесконечно повторяемый в телевизионных ток-шоу вопрос: «Как вы себя чувствовали, когда?..» — подтверждает сказанное. Если бы мы действительно говорили о своих чувствах, то не спешили бы с ответами. На самом деле чувства — это последняя нераскрытая область, которая больше всего нас, людей, интересует. С изучением человеческих мыслей мы уже покончили: там нас уже не ждет ничего принципиально нового.

Чувства цементируют нашу сущность. Чувства решают, что нас касается и что задевает за живое. Без чувств нам было бы все равно. Самые интересные, воспламеняющие мысли превратились бы ни во что без возбуждения, которое их сопровождает. Без чувств жизнь не стоила бы того, чтобы ее проживать. Никто всерьез не хочет жить так, как бесчувственный мистер Спок из «Звездного пути». В таком случае мы стали бы не нужны самим себе.

К самым сильным и интенсивным чувствам относятся наши желания. В этом пункте мы снова возвращаемся к любви. Ни один человек не живет без желаний, и, смею предположить, он точно не живет без одного вполне определенного желания — любить и быть любимым. Несомненно, это желание имеет эмоционально окрашенный мотив. Наша потребность в близости, защищенности, подарках и приятном возбуждении сильно окрашена эмоциями. Самажелю-бовь, как уже было сказано, не эмоция, но по меньшей мере чувство, связанное с целым каталогом представлений. Как же совершается переход от простой эмоциональной потребности к сложным представлениям любви? Существует ли связь, накрепко соединяющая одно с другим? В животном царстве мост между вожделением и поведением называют инстинктом. Не годится ли такое обозначение и для человеческой любви? Не является ли и она инстинктом?

Щелкунчик, или Рождественские сны и видения Мари Штальбаум

… Под серебряную капель фортепьянной музыки начинается спектакль «Щелкунчик, или Рождественские сны и видения Мари Штальбаум», в котором, кажется, сам воздух пронизан предчувствием загадочных событий, близящегося Рождества, а изящный и исполненный таинственности Дроссельмейер в пудреном парике и золоченом камзоле напоминает Моцарта. Но главное в спектакле – это присутствие в нем совершенно необычной героини – юной Мари Штальбаум, находящейся в той предрассветной поре, когда «мы ничего не просим, не знаем в эти дни, но многое душою уж можем угадать». Мир ее видений и предчувствий составляет сюжет спектакля. Сны и явь меняются попеременно, сквозь фантастику проступает реальность, и эта реальность обретает причудливые фантастические очертания. В переплетении двух действительностей мужает душа, обретает пищу сердце, а чувства – глубину и силу. Эта девочка, что и «в семье своей родной» порою кажется чужой, безоглядно вступает в неравную опасную борьбу со злом, воплотившимся в Мышином короле – чудище о семи головах, чтобы спасти деревянную куклу, вызвавшую в ней непреодолимое желание заступничества и сострадания, — чувств, предшествующих истинной любви и ее составляющих.

Спектакль Большого театра кукол — это, конечно же, история любви, ее зарождения, история становления души – высокой особенной и прекрасной. Красота и магия сцен, сменяющих одна другую, весь волшебный мир гофмановских фантазий – рождественская елка в доме Штальбаумов, живописные поединки Щелкунчика и Мышиного короля, пророческая сказка о Твердом орехе и принцессе Пирлипат– все имеет непосредственное отношение к этому высокому процессу воспитания чувств и подчинено ему. Спектакль завершается балом в фойе театра в честь победы Щелкунчика над Мышиным королем, в котором участвуют главные герои и, конечно, зрители, и, когда Мари танцует под музыку Моцарта со своим прекрасным принцем, обретаешь уверенность, что высокие чувства существуют, а «верность и преданность несравненным видением юности» просветляют душу, побуждают к творчеству, приносят утешение и радость.

Harvard Business Review Россия

Доверие — удобное чувство: оно спасает от головной боли и лишних тревог. Между тем, на вопрос «доверять или не доверять?» большинство из нас чаще всего отвечает отрица­тельно. От чего зависит и на что влияет доверие, рассказывает доктор экономики (PhD), доцент Международного института экономики и финансов НИУ ВШЭ, заведующий Лабораторией экспериментальной и поведенческой экономики, старший научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН Алексей Белянин.

Что такое доверие?

Мне нравится такое определение: доверие — это внутреннее чувство, выражающееся в том, что человек может идентифицировать интересы другого человека со своими собст­венными. Иными словами, если я кому-то доверяю, я могу полагаться на него, как на себя самого. ­Чувственная природа доверия означает, что для него нет объективной меры — во всяком случае, пока ее не открыли. Известно, правда, что доверие скоррелировано с определенными гормонами, с токами и процессами в мозгу человека, которые можно измерить. Но это коррелят, а не величина доверия.

Если доверие связано с токами в мозгу, значит, его уровень можно искусственным образом изменять?

Да, и это клинически доказано. Можно, например, ввести человеку определенную дозу гормона — например серотонина, или «гормона счастья», который способствует открытости и благорасположенности духа — и уровень доверия повышается. Но в повседневной жизни сделать это не так-то просто. Поэтому существуют другие способы стимулировать доверие. Например, если вы попадаете в помещение, где играет громкая музыка, где все покрашено в агрессивные цвета (например, в красный и черный), где ходят странные личности и косо на вас поглядывают, — вы наверняка почувствуете нервное напряжение и будете относиться к окружающим вас людям как минимум с осторожностью. А вот другое помещение: мягкий свет, уютная мебель, преобладают зеленые и голубые тона, все улыбаются — и вы, наоборот, расслабляетесь, успокаиваетесь и начинаете относиться к миру с высокой долей доверия. Неспроста первая атмосфера характерна для казино, а вторая — для частных клиник.

Как и когда у человека формируется чувство доверия? Каковы его истоки?

Изначально у человека формируется доверие к матери, оно почти пренатальное, это исходная биологически образованная связь между ­матерью и ребенком. Идентификация матери с ребенком — процесс очень устойчивый, и проходит несколько лет, прежде чем она разрывается и ребенок начинает вполне осознавать себя как отдельное физическое существо. Если на самом раннем этапе мать показывает ребенку, что мир к нему добр, что его никто не обидит, что ему всегда помогут и защитят его, то ребенок учится доверять окружающим. Если же мать ведет себя по-другому и ребенок видит от нее только негатив, у него возникает недоверие и даже комплекс вины.

Что еще влияет на развитие доверия?

Окружение и — шире — ­общество, в котором находится человек. Мы знаем, что в некоторых странах уровень абстрактного доверия очень высок. Например, в странах Скандинавии он достигает 60%, а, допустим, в Португалии или Румынии — ­всего 10%. Это существенный разрыв. По­нятно, что в этих странах разный стиль воспитания и отношений между людьми.

А каков уровень доверия в России?

Уровни доверия измеряются как проценты респондентов из репрезентативной выборки, ответивших положительно на вопросы типа «Считае­те ли вы, что большинству людей можно доверять, или же в отношениях с людьми осторожность никогда не бывает лишней?» Россия на этой мировой шкале располагается где-то посередине. В СССР замеры ­доверия по международным ­методикам не проводились, но многое свидетельствует о том, что раньше уровень доверия в нашей стране был намного выше. В послевоенные годы, уходя из дома, люди могли завязать дверь на веревочку или оставить на двери записку: «Дорогая, ключ, как всегда, под ковриком, суп на плите. Целую, мама». Входи, кто хочет, ешь суп, делай что угодно — не было ощущения, что это чем-то чревато. Разрушение доверия, скорее всего, произошло очень быстро, за один-два года, в 1991—1993 годах, между двумя путчами. Этого времени с запасом хватило, чтобы люди поняли: теперь другая жизнь, другая страна, другая ситуация и полагаться надо преимущественно на себя, а не на ближнего своего. В этот период по национальному сознанию, психике и восприятию людьми общества, в котором они живут, был нанесен сильнейший удар.

Какие страны окружают нас на шкале доверия? В какой компании мы там оказались?

Примерно на этом же уровне находятся многие европейские страны: Великобритания и Германия — несколько повыше, там же, где и США, Франция — чуть пониже. Украина располагается на этой шкале примерно там же, где Россия, Беларусь — немного выше. Уровень доверия зависит не только от материального благополучия. В Эстонии и Израиле доверие низкое, даже ниже, чем у нас, хотя страны довольно богатые, а Эстония — это уже практически Скандинавия. Но эти страны — полиэтнические: в Эстонии есть русское и эстонское население, в Израиле — еврейское и палестинское — и отношения между ними далеки от идеальных. В США много мигрантов, там еще живы люди, которые помнят, что такое расовая сегрегация, и страна не ощущает себя единым организмом. С другой стороны, в короткий исторический промежуток страна доросла до того, что избрала президентом чернокожего Барака Обаму, — и об этом тоже не стоит забывать.

Получается, высокого уровня доверия можно ожидать в моноэтнических и малопривлекательных для иммиграции странах, а также в государст­вах с жесткой миграционной политикой?

Многое зависит еще и от того, кто в эти страны приезжает и откуда: из государств с высоким уровнем доверия и схожей социальной ситуацией или нет. В полиэтнических странах этот уровень тоже может быть достаточно высок: в Швейцарии, например, есть три сообщества, в Бельгии — два, и они более-менее мирно сосуществуют испокон веков. В Скандинавских странах уровень доверия в значительной степени задается государственными институтами. Да, там высокие налоги — они доходят до 60%, но, забирая у людей деньги, государство тратит их на своих граждан. В этих странах крепкая социальная поддержка: скажем, одинокая мама в Швеции может не работать до конца своих дней. И, наоборот, если она хочет работать, компании создадут для нее все необходимые условия. Скандинавское общество договорилось о том, что такое поведение — норма, и сделало оно это, безусловно, с подачи сверху.

Связано ли доверие с уровнем свободы?

Думаю, что истинное чувство доверия может испытывать только свободный человек в самом глубоком смысле этого слова. Иисус, скажем, доверял человеку, а поздний Карл Маркс — нет. И доверие в этом смысле, конечно, отличается от доверия, перемешанного с фанатизмом в отношении вождей народов, таких как Гитлер или Сталин. Природа этого доверия, перерождающегося в массовый социальный психоз, — отдельная философская проблема. Если же говорить о гражданских свободах, то, как показывают данные, некоторая корреляция между ними и доверием существует, но даже более слабая, чем с ВВП. Гражданские свободы зависят от качества государства, а доверие — от всего общества в целом, так что сопоставлять их не совсем корректно.

А какова связь между доверием и культурой страны?

Культурные факторы существенно влияют на уровень доверия. Например, есть такой эксперимент: группе людей завязывают глаза, ­впускают их в дом и просят найти из него выход. При этом людям говорят: когда вы устанете или отчаетесь, можете попросить организаторов о помощи, и они вас выведут. Посте­пенно люди начинают сдаваться и просить о помощи. Но всегда остаются те, кто все равно ищет выход с закрытыми глазами, и чаще всего это люди восточные, в основном китайцы. Такой эксперимент проводили на Тибете, и там никто не обращался за помощью, при том что это был единственный способ выйти из дома. Есть и другие эксперименты, которые показывают, что представителям восточной культуры свойственно более низкое доверие к другим и более высокое доверие к слову вождя, чем западным людям.

Но доверие к вождю, к государству свойственно многим народам.

Да, это в какой-то степени социальная норма. И очень часто это доверие оказывается необоснованным и неоправданным. Германские народы в высокой степени доверяли Гитлеру, наш народ — Сталину. И это доверие не подвергалось массовому сомнению до тех пор, пока эти вожди не умерли. Конечно, были люди, которые понимали, что происходит на самом деле, но их было меньшинство, а общество в целом склонялось к социальной норме, которая гласит: надо доверять вождю, он лучше знает, что делать.

Кажется, что сейчас в России уровень доверия к власти падает. Это нарушение социальной нормы?

Россия очень разная. В некоторых местах доверие к власти очень высоко. Да и по степени осмысленности и обоснованности оно различается. Многое зависит от активности и информированности людей. Мы у себя в лаборатории проводили измерения и выяснили, что в России есть группа просоциально активных людей (примерно 20%) и антисоциально активных людей (примерно 15%), однако средний человек социально нейтрален, ему все равно, что происходит вокруг. Отчуждение от своего социального «я», от своей гражданской идентичности очень характерно для России. Это одно из следствий перестроечных лет, ведь еще в конце 1980-х была другая атмосфера и другая социальная норма: было почти неприлично не думать о стране, о ее будущем. Сейчас мы наблюдаем серьезную социальную апатию, и это представляется мне большей проблемой, чем наличие не только

­­про-, но и антисоциальных групп.

Существует ли корреляция между доверием и недоверием, с одной стороны, и индивидуализмом и социальной ориентацией — с другой?

Мои коллеги Владимир Магун и Максим Руднев из Высшей школы экономики проводили исследование на эту тему, и оно показало: если разложить ценностные суждения россиян на компоненты, то окажется, что у нас преобладают консерваторы, а люди, открытые к изменениям, как правило, оказываются индивидуалистами. Напротив, людей, озабоченных общественными интересами, очень мало — и это основное отличие российской системы ценностей от западноевропейской. Нетрудно предположить, что высокая степень индивидуализма вкупе с консерватизмом (в противоположность открытости) должна приводить к малому радиусу доверия.

Каковы круги доверия среднестатистического россиянина? Что в них входит?

Первый круг доверия — это, конечно, семья. Для нас это важнейшая ценность, мы ей очень дорожим. При этом семья может пониматься более или менее широко. Как правило, это супруги и дети — не важно, какие у вас с ними отношения. Статус семейности определяет высокий уровень доверия, причем зарегистрированные браки обеспечивают большее доверие, а гражданские — меньшее.

Второй круг — это разнообразные отношения братства и сестринства, например войсковое братство. Мы проводили исследования ­полицейской системы и заметили, что там существуют нормы «сегодня ты, завтра я» и «своих не сдают» — то есть система защищает своих членов. Это характерно для любой мало-мальски замкнутой среды — доверие там необходимо хотя бы для самозащиты. Если хоть одному члену команды корабля, вышедшего в море, будет плохо — то и всем будет плохо. Даже в армии, где свирепствует дедовщина, ценятся понятия «наша рота», «наш экипаж» и т.д.

Еще один круг доверия — доверие, основанное на общем социальном опыте. Ты болельщик «Динамо» — и я болельщик «Динамо», ты застройщик — и я застройщик, ты водитель — и я водитель, даже если ты профессиональный дальнобойщик, а я только на дачу за пятьдесят километров выезжаю воздухом подышать. Это очень сильно сближает — пусть мы больше ничего друг о друге не знаем, мы испытываем одно и то же, у нас общий опыт и общие проблемы. Это ситуативное доверие, которое парадоксальным образом может транслироваться на довольно широкий круг взаимодействий, не обязательно связанных с предметом обоюдного интереса.

Какие институты пользуются у нас наибольшим доверием?

Репрезентативный опрос населения Москвы, который мы проводили в ноябре-декабре 2011 года, показал, что на первом месте по уровню доверия у нас православная церковь — 3,6 из 5 баллов, далее следуют вооруженные силы — 3,13 балла, ФСБ — 2,97 балла, прокуратура — 2,86 балла, полиция — 2,78 балла, ­правительство — 2,87 балла, парламент — 2,59 балла, суды — 2,71 балла.

Получается довольно кучная картина, но, повторяю, это данные только по Москве, — по России разброс гораздо больше. Доверия к президенту в этом опросе не было, но, по данным других опросов (например, «Левада-центра»), сейчас в России оно находится примерно на уровне от 

30 до 40%. Больше всего здесь, конечно, настораживает низкое доверие к судам — эта цифра самая страшная.

Эта картина в целом объяснима, если учесть источники информации, которыми пользуются люди. Нас, правда, интересовал конкретный ­вопрос — источники информации о работе полиции, однако по Москве основным источником оказались центральные каналы телевидения — из него черпают информацию от 

50 до 60% москвичей. Затем с большим отрывом идут радио и печатные СМИ — у них до 10% и замыкает рейтинг интернет — 5—10%.

Если институты влияют на уровень доверия, влияет ли уровень доверия на институты?

Разумеется. Если вы станете доверять полиции, законам, судам ­государственным услугам, зачем вам будут нужны полицейские на каждом углу? Граждане сами будут понимать, что закон нарушать не надо, что преступников сильно карают, будут объяснять это своим детям и сами в семье отучать от мысли о правонарушениях тех, кто может стать потенциальным преступником. Если вы доверяете государству и его институтам, то у вас больше оснований эту практику доверия транслировать окружающим людям и они в свою очередь будут чаще оправдывать это доверие и понимать, что окружающим надо доверять. Это взаимосвязанные вещи.

То есть если мы вдруг станем доверять судам, они у нас станут работать лучше?

Про наши суды я бы так не сказал — они у нас, конечно, «самые гуманные в мире», только слова эти неспроста приходится ставить в кавычки. Тот механизм, о котором вы говорите, требует хорошо налаженной обратной связи: если в суде нельзя найти справедливости, о каком доверии к нему может идти речь? И наоборот, если вы как налогоплательщик и гражданин понимаете, что на любую несправедливость можно найти управу, то это изменит ваше поведение и повысит уровень доверия к окружающим.

Другой вопрос, могут ли у нас измениться суды при том, что все остальные институты останутся неизменными? Конечно, нет. Должны произойти серьезные социальные сдвиги, какая-то масштабная трансформация, чтобы это чувство доверия к судам начало восстанавливаться. Сами по себе изнутри они не изменятся — им просто незачем меняться.

Какое влияние доверие оказывает на экономику?

Большой радиус доверия в делах, прежде всего в бизнесе, ведет к уменьшению трансакционных издержек. Грубо говоря, если мы друг другу не доверяем, мы должны проверять качество товара, нанимать экспертов, полицию, частных детективов для проверки партнера, чтобы понимать его подноготную. Это усилия и ресурсы, которые могли бы быть потрачены с большей пользой, если бы у нас не было ощущения, что проверка необходима. Конечно, заплатив полицейскому или аудитору, мы вносим вклад в экономику — повышаем их покупательную способность, но это гораздо менее продуктивно, чем вложение в собственный бизнес.

Хороший пример потери доверия есть у Салтыкова-Щедрина: «Не то беда, если за рубль дают полрубля; а то будет беда, когда за рубль станут давать в морду». Базовое доверие к рублю в том смысле, что им можно пользоваться, означает, что вы можете пойти на рынок, дать рубль продавцу и ожидать, что вам дадут нормальный, а не гнилой товар, и не в морду.

Но более важны, наверное, даже не прямые затраты, связанные с низким доверием, а косвенные. Если у инвестора нет уверенности, что его вложения окупятся, что его права будут защищены, а правила игры неожиданно не изменятся, то не будет и инвестиций. Такие издержки, в отличие от трансакционных, трудно измерить. При этом недоинвестированные средства, вывезенные на Кипр в офшоры или просто спрятанные в кубышку, стоят гораздо больше. По­этому можно сказать, что трансакционные издержки — это нижняя граница издержек недоверия в экономике. Более того, можно предположить, что свои деньги будут вывозить, а не инвестировать самые производительные люди, и это безусловно ведет к подав­лению деловой активности в стране.

Каким образом можно повысить уровень доверия в стране?

Очень полезны в этом отношении совместные социальные практики. Понимание того, что вы можете делать с кем-то общее дело и получать при этом какие-то плоды, очень важно. Пример таких практик — волонтерское движение. Исследования, в которых я принимал участие, показали, что один из важнейших мотивов участия в волонтерском движении — не про­с­то позитивное физическое действие, а осознание того, что ты не один, что есть еще люди, которым не все равно. Это сплачивает даже очень разных по социальному статусу людей.

Точно так же повышают доверие любые совместные гражданские действия, например сбор подписей — за то, чтобы построить детскую площадку или против того, чтобы строить дорогу через лес. Если власти окажут противодействие такой деятельности, это сплотит еще сильнее: люди будут протестовать, и даже если протест будет подавлен, это приведет, скорее всего, только к расширению и росту гражданской активности. Такого рода совместные социальные практики позволяют создавать доверие снизу.

Другой вариант — доверие, созданное сверху. Допустим, власть говорит: «Давайте забудем все, что было до этого момента, начнем с чистого листа и больше никогда не будем друг другу врать». Можно по-разному относиться к этому сценарию, но, если события развиваются таким образом, это дает мощный толчок к укреплению доверия. Показательный пример — Колумбия. Еще лет двадцать назад Богота была одним из самых криминальных городов в мире. Потом пост мэра там последовательно занимали два человека — Антанас Мокус и Энрике Пеньялоса, которые изменили город за какие-то пятнадцать лет. Там появилась социальная инфраструктура, возникло уважение к правилам дорожного движения, к закону, уровень убийств упал на порядок, то есть город преобразился. Огромную роль в этом сыграли, конечно, личный пример и харизма мэров — именно на них реагировали жители столицы.

Конечно, реформы сверху сработают, только если на них есть спрос. Если люди говорят: «мы живем в болоте, и нам тут хорошо, потому что это наша родина», то ничего не изменится. А если общество требует перемен и если найдется пользующийся доверием и популярностью у народа лидер, который встанет во главе реформ, то ситуацию можно будет переломить.

Каковы ваши прогнозы: можем ли мы ожидать повышения уровня доверия в нашей стране?

Если развивать социальные практики, проводить совместные акции, которые сплачивают людей, я думаю, доверие можно повысить. Этот процесс, мне кажется, пошел — медленными темпами, локально: где-то сильнее, где-то слабее. Я считаю, что способствовать этому процессу — в некотором роде гражданский долг любого человека, который чувствует себя связанным с Россией.

Однако если рассуждать реалистически, то я вижу больше поводов для пессимизма, чем для оптимизма, прежде всего потому что большинству граждан нашей страны нет до нее дела. К тому же в России много разных разобщенных групп людей, которые в любой момент готовы сорваться с места и пойти друг на друга войной. Все это внушает очень большие опасения. Хватит ли у общества ответственности и зрелости, чтобы все вопросы решать переговорами, а не дубиной, не известно. А ведь это еще и вопрос внутренней картины мира и доверия к окружающим, в том числе к инакомыслящим. И тем не менее, мне все-таки хочется оставаться в рядах оптимистов: ведь все позитивное, что сделано на земле, сделано именно их руками, а такие дела обязательно окупятся в исторической перспективе.

Научиться принимать свои негативные чувства

Существуют разные классификации базовых эмоций человека. Например, известный американский психолог Пол Экман выделяет семь: радость, злость, грусть, страх, презрение, удивление и отвращение. Обратите внимание: пять из семи — злость, грусть, страх, презрение, отвращение — принадлежат к негативной части нашего эмоционального спектра.

Какой смысл можно обнаружить в том, что большинство наших эмоций отражают негативную часть нашего бытия? Ведь почему-то естественный отбор сохранил их в ходе эволюции? Не значит ли это, что у них есть свое предназначение? И стоит ли избегать их, не лучше ли принять их как полезную, хотя зачастую и неприятную часть жизни?

Да. Так и есть. Только вот большинство из нас не готовы учиться принимать негативные чувства и жить с ними. Кто-то всеми силами старается избежать и замаскировать их. Другие, наоборот, с головой уходят в эти чувства.

Порой мы пытаемся справиться с трудными обстоятельствами и тяжелыми чувствами с помощью цинизма, иронии или черного юмора, отказываясь принимать что-либо всерьез. Но еще Ницше отмечал, что шутка — это эпитафия для эмоций. Кто-то просто игнорирует свои чувства по принципу «забей на все». Итак, что произойдет, если…

…мы подавляем негативные эмоции

Этой стратегии чаще придерживаются мужчины, нежели женщины. Такой тип людей оставляют негативные эмоции «за скобками» и живут, как будто ничего такого не испытывают.

Они отбрасывают эти эмоции, потому что те причиняют дискомфорт или выбивают из колеи, или потому, что быть не слишком сияющим и жизнерадостным — это, по их мнению, признак слабости.

Например, если такой человек ненавидит свою работу, он будет рационализировать свои эмоции, говоря себе: «Ну, во всяком случае, у меня есть работа». Если он несчастлив в браке, он, чтобы забыться, с головой уходит в какой-нибудь сложный проект. Если он забывает о себе, отдаваясь заботе о других, то твердит: «Ничего, мое время придет!»

Какие эмоции на самом деле испытывают собаки?

Есть ли у собак чувства? Большинство людей довольно легко могут прочитать эмоции своей собаки. Например, вы приходите домой, и ваша собака танцует, виляя хвостом, и вы думаете про себя: «Леди рада меня видеть» или «Леди действительно меня любит». Или, может быть, вы гуляете, и при приближении другой собаки ваша собака замирает на месте, у нее вздернуты локоны, и она издает низкий хриплый рык. Мы интерпретируем это как «Рекс не любит эту собаку. Вид на него злит Рекса.«В таких ситуациях эмоциональное состояние наших собак кажется вполне очевидным. По этой причине многим людям трудно понять, что существование эмоций у собак было — а в некоторых местах до сих пор остается — предметом научных споров.

История собачьих эмоций: душа или машина?

В смутном далеком прошлом считалось, что у собак очень богатая умственная жизнь, с чувствами, очень похожими на человеческие, и даже способностью понимать человеческий язык почти так же хорошо, как и люди.Однако с развитием науки все стало меняться. Человечество начало достаточно хорошо понимать принципы физики и механики, чтобы создавать сложные машины. Кроме того, мы узнали, что живые существа также управляются системами, которые следовали механическим правилам и химическим процессам.

Перед лицом таких открытий религии вмешались, чтобы предположить, что человеческие существа должны быть чем-то большим, чем просто механическими и химическими явлениями. Церковные ученые настаивали на том, что у людей есть душа, и свидетельство, которое они дали в пользу этого, заключалось в том, что у людей есть сознание и чувства; Они утверждали, что животные могут иметь одни и те же механические системы, но у них не было божественной искры и, следовательно, не было способности испытывать «истинные» чувства.

Исследования чувств собак в прошлом

Поскольку большая часть науки в то время спонсировалась церковными школами и университетами, неудивительно, что исследователи не стали утверждать существование более высоких уровней психического функционирования, таких как эмоции у животных. Это могло заставить церковные власти почувствовать, что ученые предполагают, что такое животное, как собака, может иметь душу и сознание, а полет вопреки церковной доктрине может привести к множеству проблем.

Самым выдающимся человеком, придерживавшимся этой линии, был французский философ и ученый Рене Декарт. В ходе весьма влиятельных анализов Декарт предположил, что животные, подобные собакам, были просто своего рода машиной. Таким образом, он описал бы моего «Бигля», Дарби, просто как шасси в форме собаки, наполненное биологическим эквивалентом шестерен и шкивов.

Эта машина не думает, но ее можно запрограммировать на определенные действия. Николас де Мальбранш, который расширил идеи Декарта, резюмировал эту идею, заявив, что животные «едят без удовольствия, плачут без боли, действуют, не зная об этом: они ничего не желают, ничего не боятся, ничего не знают.”

Вы можете возразить против этого, заметив, что если вы бросите вызов собаке, она явно рассердится, и это подтверждается тем фактом, что она рычит или щелкает. Или он может испугаться, и это подтверждается тем фактом, что он хнычет и убегает. Эти классические ученые и их последователи сказали бы, что собака просто действует, а не чувствует. Он запрограммирован на то, чтобы хвататься за то, что ему угрожает, или, если угроза слишком велика, он запрограммирован на то, чтобы убежать. Вы можете указать на то, что, если вы пнете собаку, она будет визжать от боли и страха.Эти исследователи могут ответить, что если пнуть тостер, он издаст звук. Это визг боли свидетельствует о том, что тостер боится? Их аргумент был бы в том, что собаки просто действуют, а не чувствуют.

Что мы теперь знаем об эмоциях собак

Наука явно продвинулась далеко вперед, превзойдя мысли Декарта и Мальбранша. Теперь мы пришли к пониманию того, что собаки обладают всеми теми же структурами мозга, которые вызывают эмоции у людей. У собак те же гормоны, и они претерпевают те же химические изменения, что и люди во время эмоциональных состояний.У собак даже есть гормон окситоцин, который у людей связан с чувством любви и привязанности к другим.

Имея ту же неврологию и химию, что и у людей, кажется разумным предположить, что у собак также есть эмоции, похожие на наши. Однако важно не переусердствовать и сразу предположить, что эмоциональный диапазон собак и людей одинаков.

Текущие исследования эмоций собак

Чтобы понять, что чувствуют собаки, мы должны обратиться к исследованиям, посвященным эмоциям людей.Дело в том, что не у всех людей есть полный спектр всех возможных эмоций, и, фактически, в некоторые моменты вашей жизни у вас не было полного набора эмоций, которые вы чувствуете и выражаете сегодня. Существует множество исследований, демонстрирующих, что у младенцев и очень маленьких детей диапазон эмоций более ограничен. Со временем эмоции младенца начинают дифференцироваться и развиваться, и к тому времени, когда они достигают взрослого возраста, диапазон их эмоциональных переживаний становится довольно широким.

Почему такие данные важны для понимания эмоциональной жизни наших собак? Исследователи пришли к выводу, что разум собаки примерно соответствует разуму человека от двух до двух с половиной лет.Этот вывод справедлив как для большинства умственных способностей, так и для эмоций. Таким образом, мы можем обратиться к исследованиям на людях, чтобы увидеть, чего мы можем ожидать от наших собак. Как и у двухлетнего ребенка, у наших собак явно есть эмоции, но их гораздо меньше, чем у взрослых людей.

При рождении человеческий младенец испытывает только эмоции, которые мы можем назвать возбуждением. Это указывает на то, насколько он возбужден, от очень спокойного до состояния безумия. В течение первых недель жизни состояние возбуждения приобретает различный положительный или отрицательный оттенок, поэтому теперь мы можем определять общие эмоции удовлетворенности и страдания.В следующие пару месяцев в младенце начинают обнаруживаться отвращение, страх и гнев. Часто радость не появляется до тех пор, пока младенцу не исполнится почти шесть месяцев, после чего появляется застенчивость или подозрительность. Истинная привязанность, для которой имеет смысл использовать ярлык «любовь», полностью проявляется лишь в возрасте девяти или десяти месяцев.

Сложные социальные эмоции — те, в которых есть элементы, которые необходимо усвоить, — появляются гораздо позже. Стыд и гордость проявляются почти через три года, а вина появляется примерно через шесть месяцев после этого.Ребенку почти четыре года, прежде чем он почувствует презрение.

Эмоции, которые на самом деле испытывают собаки

Эта последовательность развития — золотой ключ к пониманию эмоций собак. Собаки проходят этапы своего развития намного быстрее, чем люди, и обладают всем эмоциональным диапазоном, которого они когда-либо достигнут к тому времени, когда им исполнится четыре-шесть месяцев (в зависимости от скорости созревания в их породе).

Важным фактом является то, что мы знаем, что набор эмоций, доступных собаке, не превышает того, что доступно человеку в возрасте от двух до двух с половиной лет.Это означает, что у собаки будут все основные эмоции: радость, страх, гнев, отвращение и, да, любовь, но собака не испытывает более сложных эмоций, таких как вина, гордость и стыд.

Многие будут утверждать, что они видели доказательства того, что их собака способна испытывать чувство вины. Обычно описывается ситуация, когда вы приходите домой, и ваша собака начинает красться, показывая дискомфорт, а затем вы обнаруживаете, что она оставила вонючий коричневый осадок на полу вашей кухни.Естественно сделать вывод, что собака вела себя таким образом, чтобы показать, что она чувствует себя виноватой из-за своего проступка.

Несмотря на внешность, это не чувство вины, а просто проявление более базовой эмоции страха. Ваша собака научилась, что когда вы появляетесь и его помет виден на полу, с ней случаются неприятности. Вы видите его страх наказания; он никогда не почувствует вины, потому что не способен ее испытать.

Узнайте больше о признаках тревоги разлуки у собак и другие полезные советы по дрессировке.

Важные выводы

Так что это значит для тех из нас, кто живет с собаками и общается с ними? Хорошая новость в том, что вы можете смело одевать свою собаку в этот глупый костюм для вечеринки. Он не будет стыдиться, каким бы нелепым он ни выглядел. Он также не будет гордиться тем, что заберет домой главный приз на выставке собак или соревнованиях по послушанию. Но ваша собака, бесспорно, может испытывать к вам любовь и получать удовольствие от вашей компании, и это действительно суть дела, не так ли? Как пели «Битлз», «все, что тебе нужно, — это любовь.«Слава богу, наши собаки дают это в избытке.

Атлас человеческого тела, отображающий, где мы чувствуем эмоции

Многие люди испытывают эмоции в определенных частях своего тела — напряжение в шее или беспокойство в животе, может быть, счастье в груди. Как вы можете видеть на карте ниже, «гнев» — это пьянящая эмоция, возникающая в верхней части тела, в то время как «любовь» и «счастье» ощущаются достаточно сильно повсюду. Однако такие чувства, как «грусть» и «депрессия», воспринимаются как относительная дезактивация ощущений по сравнению с нормальными состояниями.

Все это часть увлекательного нового атласа тела Body Atlas , созданного на основе исследований, проведенных финскими учеными, на которой показана тепловая карта того, где в наших телах мы можем ожидать наибольшего проявления различных эмоций.

Для создания карты исследователи показали более чем 700 добровольцам различные слова, истории, фильмы и изображения, связанные с различными «основными» и «сложными» эмоциями, и попросили их указать участки тела, в которых они чувствовали увеличение и уменьшение. активность в реакции.

Их результаты, представленные в протоколе Национальной академии наук , позволили получить согласованные тепловые карты, которые были статистически уникальными для каждой эмоции и воспроизводились среди испытуемых финнов, шведов и тайваньцев. Их вывод заключается в том, что эмоциональные сигнатуры в различных частях тела являются «культурно универсальными» и связаны с биологическими системами, а не вызваны тем, что люди научились думать на основе общепринятых языковых фраз, таких как «наличие бабочек в животе».”

Лучшее понимание телесных ощущений, связанных с эмоциями, может помочь врачам лучше лечить расстройства настроения, такие как депрессия и тревога, и даже предоставить более эффективные способы диагностики или обнаружения этих проблем.

«Эмоциональные чувства связаны с дискретными, но частично перекрывающимися картами телесных ощущений, которые могут лежать в основе эмоциональных переживаний», — заключают они. «Восприятие этих телесных изменений, вызванных эмоциями, может сыграть ключевую роль в возникновении сознательно переживаемых эмоций.»

Искусственные эмоции — Выпуск 1: Что делает вас таким особенным

Когда Анжелика Лим печет миндальное печенье, у нее есть кухонный помощник Наоки. Ее помощник хорош только в повторяющихся задачах, таких как просеивание муки, но он делает работу более увлекательной. Наоки очень милая, ростом чуть меньше двух футов. Он белый, в основном, с синими бликами, и динамики там, где должны быть уши. Маленький круглый ротик, придающий ему удивленное выражение, выглядит так: на самом деле камера, а его глаза — инфракрасные приемники и передатчики.

“Я просто люблю роботов », — говорит Лим, доктор философии. студентка кафедры интеллектуальных Наука и технологии в Киотском университете в Японии. Она использует робота из Aldebaran Robotics в Париже, чтобы узнать, как роботы могут выражать эмоции и взаимодействовать с людьми. Когда Лим играет на флейте, Наоки (японские иероглифы его имени примерно переводится как «больше, чем машина») сопровождает ее на терменвокс или шейкер для яиц. Она считает, что не пройдет много лет прежде чем роботы-компаньоны поделятся нашими домами и нашими жизнями.

Оф Конечно, Наоки не понимает шуток, не любит музыку и не чувствует свой рот поливать печенье. Хотя мы могли бы называть робота в форме человека как «Он», мы знаем, что это просто набор металлических деталей и печатных плат. Когда мы кричим на Siri или ругаемся на рабочий стол, мы не верим, что они заведомо тупой. И уж точно не отреагируют на наши разочарование; машины не понимают, что мы чувствуем.

По крайней мере, мы хотели бы верить в это.Мы обычно предполагаем, что наличие чувств и способность распознавать эмоции других людей — это человеческие черты. Мы не ожидаем, что машины будут знать, о чем мы думаем, или реагировать на наше настроение. И мы чувствуем себя выше них, потому что мы эмоции, а они нет. Какими бы быстрыми и логичными они ни были, чувствительные люди побеждают машины и побеждают их: эмоциональный Дэвид Боуман побеждает расчетный HAL 9000 в фильме 2001: Космическая одиссея , а отчаянная Сара Коннор одерживает победу над последней машиной убийства в Терминатор .От доктора Маккоя, осуждающего бесстрастного Спока как «зеленокровного бесчеловечного» в фильме «Звездный путь », до моральных рассуждений, вращающихся вокруг бесстрастия преступников, мы держим наши эмоции в основе нашей личности.

Особые и неразборчивые, кроме нас самих — наши прихоти и прихоти делают нас людьми. Но мы можем ошибаться в своем мышлении. Эмоции не являются чем-то необъяснимым, призрачным для человечества, они могут быть не чем иным, как автономной реакцией на изменения в нашей окружающей среде, программным обеспечением, запрограммированным в наше биологическое оборудование эволюцией в качестве реакции выживания.

Также в сфере технологий

Утраченная гипотеза Эйнштейна

Марк Андерсон

Когда Эрнест Стергласс поднялся по лестнице на Мерсер-стрит, 112 в апреле 1947 года, он знал, что это будет необычный день. Как церковный дьякон, вызванный на встречу с Папой, Стергласс — 23-летний исследователь из Военно-морской артиллерийской лаборатории … ПОДРОБНЕЕ

Джозеф Леду, нейробиолог из Центра нейронологии Нью-Йоркского университета, описывает эмоции в терминах «схем выживания», которые существуют во всех живых вещи.Организм, простой, как амеба, или сложный, как человек, реагирует к стимулу окружающей среды таким образом, чтобы повысить его шансы на выживание и воспроизвести. Стимул-флип включает цепи выживания, которые подсказывают поведение, повышающее выживаемость. Нейроны, срабатывающие по определенной схеме, могут запустить мозг, чтобы приказать выброс адреналина, который заставляет сердце бей быстрее, заставляя животное сражаться или бежать от опасности. Это физическое состояние, говорит Леду, — это эмоция.

Мелисса Стердж-Эппл, доцент кафедры психологии Университета г. Рочестер соглашается, что эмоции как-то связаны с нашим выживанием.»Они своего рода ответ на сигналы окружающей среды, и это организует ваше действия », — говорит она. «Если ты боишься, ты можешь сбежать. Если получишь удовольствие от еды вы можете съесть больше. Вы делаете то, что облегчает ваше выживание. » Ключевым в наборе инструментов выживания человека является общение — то, чему эмоции помогают облегчить посредством эмпатии.

Автор рассуждая, каждое живое существо в той или иной форме заинтересовано в эмоциях выживания, хотя, возможно, не совсем так, как люди.Наверняка любой владелец питомца скажет вам, что собаки испытывают эмоции. То, что мы называем чувствами, наша сознательная интерпретация и описание этих эмоциональных состояний, Леду спорит. Другие типы чувств, такие как вина, зависть или гордость, — вот что он называет «высшим порядком или социальными эмоциями».

«Я думаю, что все, что сможет принимать решения, которые мы хотим, чтобы человеческий андроид принимал, у них неизбежно будет сознание», — говорит МакКленнан.

ср также начинают понимать, что механизм выражения эмоций глубоко связаны с самой эмоцией.Часто они определяют, кто мы чувство. Улыбка делает вас счастливее, даже если это потому, что ботокс заморозил лицом к нечестивой имитации, пишет Эрик Финци в своей недавней книге «. Лицо Эмоции . И наоборот, люди, чьи лицевые мышцы обездвижены Инъекции ботокса не могут отражать выражения лиц других людей и имеют меньше сочувствие. Похоже, ни механики, ни эмоций.

Но если наши эмоциональные состояния действительно механические, их можно обнаружить и измеряется, что и считают ученые в области аффективных вычислений. работа над.Они надеются, что машины смогут читать, как человек влияет на так же, как мы проявляем и обнаруживаем свои чувства — улавливая подсказки по голосам, наши лица, даже то, как мы ходим. Компьютерные ученые и психологи тренажеры для распознавания человеческих эмоций и реагирования на них. Они пытаются разбивать чувства на поддающиеся количественной оценке свойства с помощью механизмов, которые могут быть описаны, а также количества, которые могут быть измерены и проанализированы. Они работают над алгоритмы, которые будут предупреждать терапевтов, когда пациент пытается скрыть свое настоящее чувства и компьютеры, которые могут улавливать наше настроение и реагировать на него.Некоторые разбиение эмоций на математический формализм, который можно запрограммировать на роботы, потому что машины, движимые страхом, радостью или желанием, могут улучшить решения и достигать своих целей более эффективно.

Венди Хайнцельман, профессор электротехники и компьютерной инженерии в университете из Рочестера и сотрудника Sturge-Apple, разрабатывает алгоритм обнаруживать эмоции на основе голосовых качеств говорящего. Хайнцельман кормит образцы компьютерной речи, записанные актерами, пытающимися передать определенные чувств и сообщает компьютеру, какие клипы звучат счастливыми, грустными, злыми и т. д. на.Компьютер измеряет высоту звука, энергию и громкость записей, как а также колебания энергии и высоты звука от одного момента к другому. Более колебания могут указывать на более активное эмоциональное состояние, такое как счастье или страх. Компьютер также отслеживает так называемые форманты, группу основные частоты, на которые влияет форма речевого тракта. Если у вас сжимается горло, потому что вы злитесь, это изменяет ваш голос — и компьютер может это измерить. Используя эти данные, он может проводить статистический анализ. выяснить, что отличает одну эмоцию от другой.

Нил Латиа, научный сотрудник постдокторской лаборатории компьютерной лаборатории Кембриджский университет в Англии работает над приложением EmotionSense для Телефоны Android, которые слушают человеческую речь и выявляют ее эмоциональные контент аналогичным образом. Например, он может решить, что 90 процентов шанс, что докладчик доволен и сообщит, что «из чисто статистических точки зрения, вы больше всего похожи на этого актера, который утверждал, что выражает счастье », — объясняет Латиа.

Нравится Латиа и Хайнцельман, Лим считает, что есть определенные качества, которые эмоциональное выражение, и когда мы обнаруживаем эти качества в поведении животного или звука песни, мы приписываем ему соответствующую эмоцию. «Меня больше интересует, как мы обнаруживаем эмоции в других вещах, например в музыке или маленький щенок прыгает », — говорит она. Почему, например, мы должны приписывать грусть к определенному музыкальному произведению? «Нет ничего по-настоящему грустного об этой музыке, так как же нам извлечь из нее печаль? » Она использует четыре параметры: скорость, интенсивность, регулярность и степень — мелко ли что-то или большой, тихий или громкий.Гневная речь может быть быстрой, громкой, грубой и прерывистой. Так может сердитое музыкальное произведение. Тот, кто ходит в умеренном темпе, использует регулярные шаги и отказ от топания можно рассматривать как удовлетворение, в то время как человек, медленно шаркающий, маленькими шагами и неравномерным шагом, может быть показывая, что им грустно. Гипотеза Лима, еще не проверенная, заключается в том, что матери передать эмоции своим младенцам с помощью этих качеств скорости, интенсивности, регулярность и степень их речи и мимики — так люди учатся думать о них как о маркерах эмоций.

В настоящее время, исследователи работают с ограниченным набором эмоций, чтобы облегчить компьютер, чтобы отличать одно от другого, и потому что разница Между радостью и ликованием или гневом и презрением это тонкое и сложное понятие. «Чем больше эмоции, которые вы испытываете, тем труднее это делать, потому что они очень похожи », — говорит Хайнцельман, который фокусируется на шести эмоциях: гнев, печаль, отвращение, счастье, страх и «нейтральный». И для терапевтов, ищущих способ измерить общее состояние пациентов разум, группировка их по этим общим категориям может быть всем, что необходимо, она говорит.

Голос, конечно, это не единственный способ передать свое эмоциональное состояние. Maja Пантик, профессор аффективных и поведенческих вычислений и лидер Imperial Группа интеллектуального поведения и понимания Лондонского колледжа использует компьютер видение, чтобы запечатлеть выражения лица и проанализировать, что они говорят о чувства человека. Ее система отслеживает различные движения лица, такие как поднятие или опускание брови и движения в мышцах вокруг рта или глаза. Он может отличить искреннюю улыбку от вежливой. в зависимости от того, как быстро образуется улыбка и как долго она длится.Пантик имеет определила 45 различных движений лица, из которых ее компьютер может распознать 30 примерно в 80% случаев. Остальное скрыто из-за ограничений компьютерное двухмерное зрение и другие препятствия. Такие действия, как движения в другом направлении, сжатие челюстей и скрежетание зубами, что может указывают на чувство — их трудно распознать. Идентификация большинства эмоций системы работают довольно хорошо в лаборатории. В реальном мире с несовершенными условиями, их точность все еще низкая, но становится все лучше.«Я верю в пару лет, возможно, пять лет, у нас будут системы, которые могут проводить анализ в wild, а также изучать новые шаблоны без присмотра », — говорит Пантик.

с эмоции, сведенные к их компонентам, записанные и проанализированные, становятся можно вводить их в машины. Ценность этого проекта может показаться просто: получившиеся роботы будут богаче, интереснее и веселее взаимодействие с людьми. Лим надеется, что в будущем то, как Наоки будет двигаться, и то, как он играет на террамине, позволит ему выразить свои эмоциональные состояния.

Но Есть и более глубокие причины, по которым инженеры интересуются эмоциональными роботами. Если эмоции помогут живым существам выжить, сделают ли они то же самое с роботами? An интеллектуальный агент — робот или часть программного обеспечения — который может испытать эмоции в ответ на окружающую среду могут быстро принимать решения, как человек бросает все и убегает, когда видит, что его дом горит. «Эмоции привлекают ваше внимание», — говорит Мехди Дастани, профессор компьютерных наук. наука в Утрехтском университете, Нидерланды.«Ваш фокус получает изменилось с того, над чем вы работаете, на гораздо более важную цель, например, сэкономить твоя жизнь.»

«Я верю, что через пару лет, возможно, через пять лет у нас будут системы, которые смогут проводить анализ в условиях дикой природы, а также изучать новые шаблоны без присмотра», — говорит Пантик.

Дастани предоставляет интеллектуальным агентам то, что он называет «логикой эмоций», формализованное описание 22 различных эмоциональных состояний, таких как жалость, злорадство, обида, гордость, восхищение, благодарность и другие.Их может использовать робот, он объясняет, чтобы оценить прогресс в достижении цели. Бесстрастный робот, направлен из точки A в точку B, может столкнуться с препятствием на своем пути и просто продолжайте врезаться в это. Интеллектуальный агент, обладающий эмоциями, может грустит из-за отсутствия прогресса, и в конце концов сдаётся и идёт делать что-нибудь еще. Если робот чувствует себя счастливым, это означает, что он приближается к своей цели, и он должен оставаться в курсе. Но если он расстроен, ему, возможно, придется попробовать другой прихватка.Эмоции робота предлагают своего рода компьютерную стратегию решения проблем. ученые называют эвристикой, то есть способность открывать и изучать для себя — как люди. «Эмоции — это своего рода эволюционно установленный эвристический механизм, который вмешивается в рациональное принятие решений, чтобы сделать процесс принятия решений более эффективным и действенным », — говорит Дастани.

Но может ли машина действительно испытывать эмоции? Арвид Каппас, профессор психологии руководитель группы по эмоциям, познанию и социальному контексту в Университете Джейкобса. в Бремене, Германия, считает, что это возвращается к определению эмоции.По некоторым определениям, даже человеческий младенец, который действует в основном инстинктивно и не обладает познавательной способностью понимать или описывать свои чувства, можно сказать, что у него нет эмоций. По другим определениям эта черта существует в всевозможные животные, и большинство людей готовы приписывать свои чувства существам которые очень похожи на людей. Так он считает, что компьютер может быть эмоциональным? «Так же эмоционально, как крокодил, конечно. Так же эмоционально, как рыба, да. Как эмоциональный как собака, я это вижу ».

Но будут ли роботы, которые чувствовали, чувствовать то же самое, что и мы? «Скорее всего, это будут машинные эмоции, а не человеческие, потому что у них есть машинные тела», — говорит Каппас.Эмоции связаны с нашим ощущением себя как физических существ. У робота могло быть такое чутье, но он был бы совсем другим, без сердца и батарейки вместо желудка. Андроид в режиме энергосбережения действительно может присниться к электрической овце. И это начинает вызывать этические вопросы. Какая ответственность лежит на человеке, когда Roomba умоляет не дать разрядиться батарее? Что вы скажете Роботу Чарли, когда выйдет Charlie S6, и вы захотите отправить старую модель на завод по переработке?

Интеллектуальный робот, наделенный эмоциями, может расстроиться из-за отсутствия прогресса и в конце концов сдаться и заняться чем-то другим.

«Это действительно важно, если люди собираются взаимодействовать с роботами, чтобы подумайте, могут ли роботы чувствовать и при каких условиях », — говорит Брюс МакЛеннан, доцент кафедры информатики в университете Теннесси, Ноксвилл, который представит доклад об этических лечение будущих роботов в Международной ассоциации вычислительной техники и Философия этим летом. МакЛеннан считает, что это не просто философский вопрос, но тот, на который можно подойти с научной точки зрения.Он предлагает попробовать разбивать эмоции на то, что он называет «протофеноменами», мельчайшие единицы физические эффекты, вызывающие эмоции. «Протофеномены настолько малы, что они обычно не являются чем-то, о чем человек мог бы знать как часть своего сознательный опыт », — говорит он. Должны быть некоторые базовые физические величины что наука может измерять и, следовательно, воспроизводить — в машинах.

“Я думать обо всем, что может принимать решения, которые мы хотим Чтобы создать андроида в человеческом масштабе, они неизбежно будут иметь сознание », — говорит МакКленнан.И, как утверждает Леду, поскольку человеческое сознание движет нашими переживание эмоций, которое может привести к тому, что роботы действительно будут испытывать чувства.

Это вероятно, пройдет много десятилетий, прежде чем мы будем вынуждены столкнуться с вопросами могут ли роботы иметь эмоции, сравнимые с человеческими, говорит МакЛеннан. «Я не думаю, что это немедленные вопросы, на которые нужно ответить, но они проливают свет на наше понимание самих себя, чтобы с ними было удобно обращаться ». Он утверждает, что сосуществование с эмоциональными роботами могло иметь столь же глубокий эффект как одна цивилизация встречается с другой, или как человечество вступает в контакт с внеземной разум.Мы были бы вынуждены столкнуться с вопросом есть ли что-то особенное в наших чувствах, и если нет, то в нас вообще есть что-то особенное. «Возможно, это сосредоточило бы нас больше на том, что делает людей людьми, — говорит он, — чтобы они столкнулись с чем-то, что так похоже на нас в некотором роде, но в других отношениях совершенно чуждый ».

Нил Сэвидж — внештатный писатель из Массачусетса, занимающийся наукой и технологиями. Его история для Nature об искусственных языках получил награду Американского общества журналистов и авторов.Он также написано о роботах-компаньонах для пожилых людей для Nature, electronic spider silk для IEEE Spectrum, и бионических конечностях для Discover. Чтобы увидеть его работы, посетите www.neilsavage.com.

«Я крайне противоречивый»: психолог переосмысливает человеческие эмоции | Книги по науке и природе

В начале марта, когда мир начал понимать, что коронавирус не уйдет тихо, профессор психологии Лиза Фельдман Барретт находилась за тысячи миль от дома.«Я поехала в Новую Зеландию, потому что получала почетную степень», — говорит она мне по телефону из тюрьмы в Ньютоне, зеленом пригороде Бостона, штат Массачусетс, где она руководит лабораторией, посвященной изучению эмоций. Она организовала поездку на весенние каникулы, чтобы ее дочь студенческого возраста могла присоединиться к ней и осмотреть достопримечательности. Но когда страны по всему миру начали вводить ограничения, она начала сомневаться. «Я спрашивал себя, действительно ли она приедет, или мы должны идти домой? Мол, насколько это серьезно? » Ее сердце забилось быстрее, когда она взвесила возможности — и она оказалась в состоянии, которое кто-то мог бы назвать страхом, даже паникой.В конце концов она позвонила мужу, но вместо того, чтобы сказать: «Мне страшно», она выпалила: «Я испытываю сильное возбуждение от неуверенности».

Это просто странный выбор слов, если вы не знакомы с идеями, разрушающими парадигмы, изложенными в ее необычной книге 2018 года Как возникают эмоции . Для Барретта это просто язык, который наиболее точно отражает то, что наука говорит нам о том, как и почему мы чувствуем то, что делаем. Ее семья адаптировалась. «Моя дочь скажет, как многие студенты колледжа:« Я очень волнуюсь », а я посмотрю на нее, и она вздохнет:« Хорошо, мама, у меня неуверенность и сильное возбуждение.Или: «Я действительно в депрессии». А я: «Ты в депрессии?», А она такая: «Хорошо, у меня не хватает бюджета, и я чувствую себя неприятно. Теперь ты счастлив? »

Если это похоже на реакцию робота, чтобы дать встревоженному члену семьи, на самом деле Барретт совсем не холоден. Она производит впечатление милосердной, забавной и немного озорной. Но она считает, что люди имеют неправильные представления об эмоциях — а точнее обо всем сознании — которые могут сделать их жизнь тяжелее. В условиях эмоционального потрясения, вызванного пандемией, ее идеи заслуживают более широкой аудитории.

Гнев считается фундаментальным строительным блоком человеческой натуры с характерным физиологическим «отпечатком пальца».

Главным из этих заблуждений является представление о том, что чувства являются врожденными и универсальными, и их можно постоянно измерять. Так, например, гнев рассматривается как фундаментальный строительный блок человеческой природы с характерным физиологическим «отпечатком пальца»; все, что мы сделали, ушло и назвали это. Но эта идея категорически неверна, говорит Барретт, и теперь ее подтверждают многочисленные научные данные.

«Гнев» — это культурное понятие, которое мы применяем к сильно различающимся паттернам изменений в теле, и не существует однозначного выражения лица, надежно связанного с ним, даже у одного и того же человека. (В некоторых культурах нет понятия, которое соответствует «гневу», например, у инуитов утку на северо-западных территориях Канады.) То же самое, что удивительно, верно в отношении «счастья», «возбуждения», «разочарования», как вы это называете. . Никакие эмоции не связаны с одним объективным состоянием тела. Скорее эмоции — это культурные артефакты.

Как такое могло быть? Разве младенцы и малыши не суетятся и не кричат ​​о каком-то препятствии задолго до того, как у них есть слово, чтобы описать это чувство? И разве утку не переживают, что их кровь перекачивается быстрее и их мышцы напрягаются, когда они сталкиваются с трудной проблемой? Ответ: конечно, да, но этот «гнев» — всего лишь одна интерпретация этих событий, культурно специфическая попытка придать им смысл.

Барретт утверждает, что универсальные компоненты человеческого опыта — это не эмоции, а изменения в континууме возбуждения, с одной стороны, и приятности и неприятности, с другой.Термин для этого — «аффект». Это основная черта сознания, и люди в разных культурах учатся по-разному использовать это сырье в эмоциональных переживаниях. Таким образом, у вас может быть сильное возбуждение и высокая степень приятности, и ваш мозг может создавать «экстаз», или низкий уровень возбуждения и высокий уровень неприятностей, и вы можете создавать «страдания». Низкое возбуждение и высокая приятность могут быть «удовлетворением», а высокое возбуждение плюс высокая неприятность могут равняться «страху» (хотя вы также можете создать пример страха, чувствуя себя приятным — скажем, катаясь на американских горках).Другая культура и язык могут быть связаны с аналогичным физиологическим состоянием, но это слово может иметь тонко — или сильно — разные коннотации. У илонготов на Филиппинах, например, сильное возбуждение и высокая приятность могут иметь вид « liget », который Барретт описывает как «интенсивный всплеск энергии при активном и часто агрессивном решении проблемы с другими людьми, например, во время игры в футбол». .

Чувствуя лигет? Чарли Гуд из Брентфорда (слева) сражается с Хэлом Робсоном-Кану из «Вест Бромвич Альбион».Фотография: Оли Скарфф / PA

Барретт считает, что если вы поймете, что «страх» — это культурная концепция, способ наложения смысла на сильное возбуждение и сильную неприятность, тогда вы сможете переживать его по-другому. «Знаете, когда у вас сильное возбуждение перед тестом, и ваш мозг воспринимает это как тестовое беспокойство, это действительно другое чувство, чем когда ваш мозг воспринимает это как энергичную решимость», — говорит она. «Моя дочь, например, проверяла свой черный пояс по карате.У ее сенсея был черный пояс 10-й степени, так что этот парень похож на большого, сильного и страшного парня. У нее действительно сильное возбуждение, но он не говорит ей: «Успокойся»; он говорит: «Пусть ваши бабочки летают строем». Это изменило ее опыт. Ее мозг мог вызвать беспокойство, но это не так, он сделал решимость.

В лекциях, которые Барретт дает для объяснения этой модели, она говорит о мозге как о заключенном в темном безмолвном ящике: черепе. Единственная информация, которую он получает о внешнем мире, — это изменения в освещении (зрение), атмосферное давление (звук), воздействие химических веществ (вкус и запах) и т. Д.Ему неизвестны причины этих изменений, поэтому он должен их угадать, чтобы решить, что делать дальше.

Как это сделать? Он сравнивает эти изменения с аналогичными изменениями в прошлом и на основе опыта делает прогнозы относительно текущих причин. Представьте, что вы идете по лесу. Пятнистый световой узор образует перед вами волнистую черную фигуру. В прошлом вы видели многие тысячи изображений змей, вы знаете, что змеи живут в лесу. Ваш мозг уже подготовил множество прогнозов.

Мне больно, когда я не нравлюсь кому-то или обвиняю меня в показухе? Да, это задевает мои чувства, но что с того?

Лиза Фельдман Барретт

Дело в том, что это предсказание — это сознание , которое вы можете представить как непрерывный процесс догадок о мире, которые либо подтверждаются, либо опровергаются свежими сенсорными данными. В случае с пятнистым светом, когда вы делаете шаг вперед, вы получаете информацию, подтверждающую конкурирующее предсказание о том, что это просто палка: предсказание змеи было в конечном итоге опровергнуто, но не раньше, чем оно стало настолько сильным, что нейроны в вашей зрительной коре сработали как хотя один действительно был там, а это значит, что на долю секунды вы его «видели».Итак, мы все время от времени создаем наш мир. Если бы вы этого не сделали, ваш мозг не смог бы достаточно быстро внести изменения, необходимые для вашего выживания. Если бы предсказание «змея» еще не было реализовано, то выброс адреналина, который вам может понадобиться, чтобы прыгнуть с его пути, пришел бы слишком поздно.

Мозг также получает информацию о частоте сердечных сокращений, активности легких, иммунной системе, уровне гормонов и многом другом. «Интероцепция», постоянный мониторинг состояния тела, осуществляется значительно ниже уровня сознательного осознания.Но это абсолютно важно, потому что оно определяет аффект — те чувства приятности или неприятности, возбуждения или отсутствия возбуждения, которые присутствуют всегда и подпитывают наши эмоции.

Мозг обрабатывает входные данные изнутри так же, как и поступающие извне — он делает прогнозы о том, что вызывает эти изменения, на основе того, что он узнал, приписывая им значение в процессе. В фильме «« Как создаются эмоции »« »Барретт рассказывает историю свидания, на которое она неохотно согласилась пойти, и которое приняло неожиданный оборот, поскольку ее желудок перевернулся, когда она пила кофе с этим парнем.«Хорошо, я поняла, что ошибалась», — пишет она. «Должно быть, он меня привлекает». Через несколько часов она оказалась в постели с … гриппом. Что произошло за чашкой кофе, так это то, что ее мозг сделал предсказание о «увлечении» на основе сенсорной информации из ее кишечника в сочетании с ее культурным пониманием этой эмоции и того, как она должна разворачиваться.

Мозг, утверждает Барретт, постоянно пытается сбалансировать «бюджет тела», ее перевод «причудливого научного термина» аллостаз.Несбалансированный бюджет тела — слишком большая нагрузка на системы организма, недостаток возможностей для отдыха и восстановления — вторгается в сознание как отрицательный эффект. Это, в свою очередь, может быть истолковано как «падение с чем-то» или «чувство депрессии», в зависимости от того, насколько это плохо, вашего прошлого опыта и культурного контекста.

Лиза Фельдман Барретт. Фотография: Мэри Нокс Меррилл / Северо-Восточный университет

Барретт считает тревогу и депрессию метаболическими заболеваниями, которые возникают из-за ограниченного бюджета тела, как и болезни сердца, диабет 2 типа и болезнь Альцгеймера.Слишком тяжелая работа, недостаток сна и плохое питание приводят к хроническому дефициту. Но поддержание баланса — это не просто вопрос личной воли. «Если бы вы собирались разработать систему, которая действительно испортила метаболические бюджеты людей, это был бы мир, в котором мы сейчас живем», — говорит она.
У Фельдмана есть недоброжелатели, в первую очередь те, кто все еще придерживается идеи, что эмоции являются врожденными. На самом деле, она отмечает: «Я крайне противоречива … Мне действительно интересно, когда люди лгут сами себе, и вот что это такое.Мне больно, когда я не нравлюсь кому-то или обвиняю меня в показухе? Да, мне больно, но что с того? Моя работа — быть ученым, верно? Моя работа — попытаться отделить правду от ерунды ».
Это большая работа, и это обычно бесстрашное заявление о намерениях. Как говорится в одной из глав книги «Как создаются эмоции» , Барретт предлагает не что иное, как «Новый взгляд на человеческую природу». Ее следующая популярная работа « Семь с половиной уроков о мозге» , которая должна выйти в конце этого года, кажется более широкой и беззаботной.«Я подумала, что людям будет интересно прочитать книгу по нейробиологии на пляже», — объясняет она. Хотя, если учесть, что она писала до сих пор, имейте в виду: вы можете обнаружить, что ваш мир перевернулся с ног на голову, прежде чем настало время для коктейлей.

Книга Давида Шариатмадари «Не верь ни единому слову: от мифов к недоразумениям — как на самом деле работает язык» опубликована Вайденфельдом.

Что, если эмоции не универсальны, а специфичны для каждой культуры?

Когда я впервые увидел фильм Pixar « наизнанку » (2015), я был слишком очарован его мастерством, чтобы понять, что в его человеческих персонажах есть что-то странное, почти жуткое.Я был очарован маленькой Райли, главной героиней, с болтающими тварями, скачущими в ее голове. Есть Джой, энергичная версия Тинкер Белл с коротко остриженными синими волосами и неукротимым оптимизмом; Гнев, огненно-красный обрубок с глазами, похожими на щели, и огонь, вырывающийся из его головы; Печаль, очкастая капля; Страх, долговязый и пурпурный, с галстуком-бабочкой и густыми бровями; и, наконец, Отвращение — зеленое и шикарное, ее длинные ресницы веером расходятся с лица, как миниатюрные метлы.

Из диспетчерской в ​​уме Райли ее олицетворенные эмоции управляют распределительным щитом с кнопками и рычагами, которые заставляют девушку улыбаться, дуться или плакать, или заставляют ее тело действовать — то обнимает, то сползает, топает, хлопает дверьми.Это такой фильм, который вы ожидаете от Pixar — первоклассная драма с критическим юмором и очаровательными персонажами. Но с каждой опорой, созданной для того, чтобы дергать ваши сердечные чувства, вы обязательно что-то упускаете: то, что за ее большими прекрасными глазами, маленькая Райли — автомат, марионетка, которую толкают ее эмоции.

Если бы это было всего лишь выдумкой, я бы не стал спорить с фильмом. Но если оставить в стороне фантастический внешний вид, Inside Out продвигает точку зрения, которая преобладала в психологии более 50 лет: идею о том, что определенные эмоции универсальны, врождены и встроены в наш мозг.Все и везде, очевидно, знают радость, печаль, гнев, страх и отвращение. Мы все думаем, что можем распознать эти эмоции на лицах любимых и незнакомцев, друзей и врагов. Основная теория эмоций, как ее называют, не только преподается в университетах, она просочилась в книги по поп-психологии, радиошоу и коктейльные вечеринки, проникая в общественное сознание как неопровержимый факт. В течение долгого времени мало кто сомневался в этом, а над теми, кто сомневался, высмеивали на исследовательских собраниях или отвергали научные журналы.

Основная теория эмоций — также называемая некоторыми ее критиками тезисом универсальности — восходит к 1960-м годам, когда американский психолог Пол Экман (который консультировал по теме Inside Out ) проводил исследования с фор, коренным обществом Папуа-Нового. Гвинея. Экман показал, что Fore может сопоставить фотографии лиц с эмоциональными выражениями, которые они изображают — счастливыми, грустными, злыми, отвращенными, испуганными или удивленными — с довольно высокой степенью точности. Поскольку его испытуемые мало знакомы с западной культурой, Экман утверждал, что нашел убедительные доказательства существования шести основных, эволюционирующих, универсально разделяемых эмоций.Более того, каждая эмоция сопровождалась отдельной программой аффектов, привязанной к мозгу. Запущенный внешним стимулом, этот лежащий в основе нейронный механизм запускает каскад заранее подготовленных реакций, включая физиологические изменения, выражения лица, поведенческие тенденции и субъективные состояния, которые мы обычно называем чувствами.

Тезис универсальности апеллирует к нашей интуиции, что где-то в глубине души мы все одинаковы. Культура добавляет красок, но в небольшие незащищенные моменты наша общая человечность просачивается наружу: печаль поднимается в глазах, радость морщится на губах.Однако за последние два десятилетия эта точка зрения подверглась критике со стороны небольшой, но растущей группы исследователей-иконоборцев. Они утверждают, что эмоции — это не запрограммированные реакции, которые прячутся в нашем мозгу (или кишках, если на то пошло), ожидая, когда их вызовут угрозы или возможности. Вместо этого эти исследователи рассматривают эмоции как возникающие, высоко расположенные способы организации опыта: изысканные акты создания смысла, сформированные сложным взаимодействием природы и воспитания. В этом провокационном новом повествовании — назовем его тезисом о разнообразии — то, что мы чувствуем, как мы это чувствуем — возможно, даже чувствуем ли мы это вообще — зависит не только от биологии, но и от контекста, включая язык, который мы используем, и культуру, которую мы родом из.

Экман рассматривал свой успех как победу науки над политикой. В своем рассказе он встал на сторону доказательств против ошибочного и необоснованного культурного релятивизма, сторонниками которого были трое самых влиятельных антропологов первой половины 20 века — Маргарет Мид, Грегори Бейтсон и Рэй Бердвистелл. Все трое поддерживали идею о том, что наша среда, а не наши гены, делают нас такими, какие мы есть; что различия между людьми проистекают не из природы, а из воспитания.Мид, в частности, страстно отстаивала культурную основу человеческого поведения и личности — позицию, которую она позже отстаивала как необходимую в то время, когда признанные врожденные различия могли легко сыграть на руку евгенике, социальному дарвинизму и нацистской идеологии.

Однако Экман считал, что биология не просто управляет индивидуальными вариациями; это также было источником врожденной общности. По словам Алана Фридлунда, социального и клинического психолога из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре, теория универсальных эмоций Экмана нашла активное признание в послевоенные десятилетия, когда мир боролся за единство и мир.«В самой популярной рекламе в истории телевидения люди из разных культур в национальных одеждах на вершине горы поют в унисон:« Я бы хотел купить миру колу », — сказал мне Фридлунд. «В воздухе витало настроение, что все мы — один народ, один мир, и все мы можем жить вместе».

Несмотря на обещание преодолеть предрассудки, идея «один народ, один мир», похоже, оказалась такой же, как и расовая дальтонизм: она наложила ограниченную англоязычную модель на человеческие эмоции, закрепив западную точку зрения в исследованиях и стирание отличий от взглядов.Теперь, вооружившись более изощренными методами и новыми данными, все большее число ученых сбрасывают шторы универсальности и видят взамен удивительное разнообразие состояний и переживаний, которые меняют наше понимание того, что такое эмоции на самом деле.

Что, если бы испытуемые на самом деле не распознавали эмоции, а просто делали обоснованные предположения?

Фридлунд был одним из первых, кто бросил вызов концепции основных эмоций. Как недавний доктор философии, он был помощником Экмана; они даже писали вместе бумаги.Затем он стал преподавателем Пенсильванского университета и познакомился с Джоном Смитом, изучавшим птиц. От Смита и других сотрудников Пенсильванского университета Фридлунд узнал о последних достижениях в области общения с животными, которые глубоко подорвали его доверие к тезису универсальности. Раньше, как сказал мне Фридлунд, животных считали автоматами, управляемыми рефлексами, и «основная теория эмоций, которую поддерживал Экман, застряла в этой форме … Наши эмоции выскочили из-за этих триггеров, которые у всех нас были запрограммированы.Но со временем ученые поняли, что животные общаются очень стратегически и умело, используя ряд сигналов для согласования своего взаимодействия с другими — потомками, врагами, желанными партнерами. «Мне пришло в голову, что эволюционные биологи уделяли животным гораздо больше внимания, чем теоретики основных эмоций — людям».

В течение десятилетий после первоначальных исследований тезис Экмана об универсальности не подвергался сомнению, положив начало эре энергичных исследований человеческих эмоций, которая продолжается и по сей день.Первые серьезные трещины начали появляться в начале 1990-х годов, когда психологи Эндрю Ортони и Джеймс Рассел опубликовали две весьма влиятельные критические статьи по результатам исследования Экмана. Рассел предложил подробный отчет о различных методологических недостатках, таких как парадигма принудительного выбора, в которой испытуемые сопоставляют лицо со словом эмоции из списка заданных вариантов. Что, если, спросил Рассел, испытуемые на самом деле не распознавали эмоции, которые они выбирали? Что, если они просто делали обоснованные предположения?

Основная теория эмоций в течение следующего десятилетия подвергалась все более пристальному вниманию, но, по словам психолога Карлоса Кривелли, это были в основном «кабинетные дебаты».Критический тест на универсальность эмоций в конечном итоге включит исследования изолированных сообществ коренных народов, где любые наблюдаемые межкультурные сходства не могут быть обусловлены влиянием Запада. Удивительно, но с 1976 по 2008 год таких исследований не проводилось. «В конце концов, Экман всегда говорил:« Ну, я был там, а тебя там не было », — сказал мне Кривелли. Итак, когда антрополог Серджио Харилло де ла Торре попросил его присоединиться к экскурсии в Папуа-Новую Гвинею, место первоначальных исследований Экмана, Кривелли увидел возможность проверить «основную истину» универсальных эмоций.

Бросить вызов устоявшейся теории никогда не было легко. «Мы должны были провести идеальное исследование», — сказал Кривелли. «Да, намного лучше, чем предыдущие». Я спросил его о деталях. Он заговорщически ухмыльнулся. «Я не любил приключений, позвольте мне сказать вам». Когда Кривелли говорит о своей работе, слова вылетают из него, как будто они были там все это время, на кончике его языка, ожидая своей реплики. У него нет явной потребности останавливаться, думать или переводить дыхание, и, когда ему нужно подчеркнуть какой-то момент, он с энтузиазмом размахивает руками, как будто раздраженный скудостью речи.

Кривелли и Харилло де ла Торре впервые прибыли в Папуа-Новую Гвинею в 2013 году. Для 200-километрового плавания между материком и их целью — островами Тробриан — они наняли грузовое судно, чтобы перевезти подарки, которые они купили для местных жителей. (Тробрианцы используют экономику обмена.) В грузе было «все, что вы можете себе представить», которое можно было получить менее чем за 3000 долларов — от кастрюль и столовых приборов до мыла, бинтов, парацетамола, рулонов ткани и, что лучше всего для места без электричества, бензиновые лампы.На берегу содержимое лодки разлилось на площади в несколько метров шириной: свалка китайского импорта по завышенным ценам, в этом уголке мира алхимия нужды превратилась в сокровище.

В отличие от предыдущих исследований, в которых участвовали переводчики, Кривелли выучил местный язык и погрузился в жизнь на острове. Насколько это возможно, он хотел, чтобы западная культура не исказила его видение или не допустила предвзятого отношения к исследованиям. Используя различные процедуры тщательного тестирования и выборки, команда Кривелли провела несколько исследований (три опубликованы на данный момент, а еще одно находится в стадии подготовки), которые поставили под серьезные сомнения тезис об универсальности.

Тробрианцы «неверно истолковали» лицо страха (глаза широко открыты, рот задыхается) как злое и угрожающее

В одном эксперименте, опубликованном в 2016 году, только 7 процентов испытуемых-тробрианцев правильно определили гнев по фотографиям. Прототипное лицо отвращения, в свою очередь, часто воспринималось как грустное, злое или испуганное. Только улыбающееся лицо, по мнению незначительного большинства добровольцев (58 процентов), соответствовало счастью. Напротив, контрольная группа в Испании, показавшая те же фотографии, правильно определила изображенные эмоции в среднем в 93 процентах случаев.В другом исследовании Кривелли обнаружил, что тробрианцы постоянно «неверно истолковывают» парадигматическое лицо страха — широко открытые глаза, задыхающийся рот — считая его злым и угрожающим. А когда стандартная процедура принудительного выбора была ослаблена, примерно пятая часть испытуемых настаивала, что они не знали, на какие эмоции они смотрят, когда им показывают грустное или отвращенное лицо. (Фактически, в этом исследовании наиболее частой реакцией на все, кроме счастливого лица, было вовсе не слово эмоции, а « gibulwa », что примерно переводится как желание избежать социального взаимодействия.)

Выводы

Кривелли, полученные параллельно с результатами другой группы, работающей в Африке, трудно согласовать с тезисом универсальности, но не с точкой зрения, которую я назвал тезисом о разнообразии. Эта альтернативная теория, известная также как психологический конструкционизм, появилась в 2003 году с докладом Рассела, который и по сей день является одним из наиболее цитируемых в аффективной науке. Здесь Рассел изложил новое видение сложных способов взаимодействия природы и воспитания для создания знакомых, но загадочных состояний, которые мы называем своими эмоциями.

Все начинается с того, что он назвал «основным аффектом» — общим, недифференцированным ощущением своего тела в мире, всегда присутствующим на заднем плане. Думайте об этом как о барометре, который снимает некоторые очень простые показания вашей внутренней среды, а затем делает их доступными для сознания широкими мазками: вы чувствуете себя хорошо или плохо, вялым или возбужденным? Согласно Расселу, основной аффект — это наша врожденная общая эмоциональная база, своего рода «минимальная универсальность». Это могло бы помочь объяснить высокое межкультурное пересечение, которое, например, Экман и другие обнаружили в идентификации счастья.

Тем не менее, основной аффект не может объяснить явное разнообразие тонкозернистых эмоциональных состояний, в которых мы находимся. Удовлетворенность, например, отличается от радости, а счастье варьируется от безудержного изобилия до тихого удовлетворения. Трепет кажется мне еще более сложным: удерживание страха и восторга в одном и том же ошеломленном дыхании при созерцании большей силы. С практической точки зрения, с негативными состояниями высокого возбуждения, такими как гнев и страх, как вы можете перейти от этих простых недифференцированных ощущений к настоящему гневу или страху из плоти и крови — эмоциям, которые мы переживаем с яркой интенсивностью, глубиной и детализацией?

Согласно тезису о разнообразии, здесь на помощь приходят язык и культура: они предоставляют детали и дают определения, используемые для преобразования аффекта в эмоцию.Мы классифицируем наши ощущения, чтобы сделать их понятными, и этот акт придания значения изображениям с низким разрешением, создаваемым нашим телом, превращает их в кровоточащие, пульсирующие переживания Technicolor, которые мы признаем своими эмоциями. Когда вы применяете ярлык к своему текущему состоянию — скажем, «страх», — вы не просто вызываете символ. Также возникает огромное количество данных, связанных со страхом — от контрольных знаков до визуальных подсказок, окружающего контекста, вероятных причин, культурных значений и ожидаемых последствий, все взятые из прошлого опыта страха и сохраненные в ментальной модели или сценарии. .«Испытывать страх, — пишет Рассел, — значит ощущать сильное сходство между текущим состоянием, каким он его знает, и ментальным сценарием страха».

Это не означает, что эмоции следуют заранее определенной последовательности или что новая теория просто меняет биологическую программу на изученную. Скорее, с точки зрения тезиса о разнообразии, эмоции возникают так же, как картина принимает форму из грубого наброска: случайные пятна краски соединяются в значимые узоры, художник красит цвет, заполняет детали, ее мазки становятся все более тонкими, чем она сама. видение кристаллизуется.

Эмоции собираются аналогичным образом из размытых очертаний основного аффекта, поскольку наш мозг формирует «эмоциональные концепции» различной степени детализации и специфичности. Эти концепции взяты из соответствующего ментального сценария, чтобы соответствовать и осмыслить ситуацию, создавая в процессе эмоциональный эпизод. То, что мы переживаем, формируется стечением факторов, как и картина. Станет ли он Ротко, Поллоком или Моне, во многом зависит от палитры художника, ее нюансов, воспитания и культурных влияний.Те же самые вещи — наша эмоциональная палитра, ранняя среда, в которой наш мозг кодировал их сценарии эмоций, более широкая культура, которая передала нашим родителям свод правил, карты и шаблоны для эмоций: все это глубоко формирует наш эмоциональный опыт.

Культура не просто добавляет локальный колорит: она глубоко формирует содержание нашей эмоциональной жизни

Конструирование эмоций также находится на очень высоком уровне, поэтому никакие два эпизода страха, гнева или печали не обязательно должны иметь одни и те же компоненты.Рассел утверждает, что если вы боитесь, ваши глаза могут широко распахнуться, но только в тех случаях, когда более широкое поле зрения может помочь вам увернуться от угрозы. Точно так же вы можете сбежать — или сесть и подготовиться к завтрашнему экзамену. Фактически может существовать бесконечное количество возможных эмоциональных состояний без дискретных сигнатур, которые позволят нам четко отделить их от других ментальных явлений. Согласно Расселу, ничто, кроме всей психологии, не может адекватно описать и объяснить каждый случай человеческих эмоций.Если это правда, это, несомненно, расстроит ученых. Но я полагаю, что любое другое человеческое существо найдет утешение в знании того, что даже наши самые мелкие приступы гнева могут скрывать какой-то глубокий организменный разум; что, а не остатки нашей звериной природы, вырывающиеся, чтобы мучить или смущать нас, наши эмоции могут быть сложными актами создания смысла, которые показывают нам, кто мы есть — запутанными и сложными, даже непостижимыми для нас самих. Также: действительно очень, очень разные.

Тезис о разнообразии все еще молодой и противоречивый, но количество доказательств, подтверждающих его утверждения, быстро растет.В последние годы возникла серьезная оппозиция взглядам на основные эмоции, которую возглавили Лиза Фельдман Барретт, профессор психологии Северо-Восточного университета в Бостоне, и ее ученики. Кристен Линдквист из Университета Северной Каролины была одним из первых сотрудников лаборатории Барретта в те дни, когда, как она сказала мне, «люди говорили:« Это безумие, это ересь ». на пороге революции. «Было похоже, что пора; мы собираемся переломить ситуацию ».

Первоначальное исследование Линдквиста было направлено на демонстрацию того, как мозг конструирует эмоции на месте, путем классификации основных аффектов.В одном исследовании, опубликованном в 2008 году, некоторых испытуемых просили рассказать историю, связанную со страхом, в то время как других размышляли о гневе или нейтральной теме. Линдквист обнаружил, что, когда напуганные страхом участники слушали шумную смесь Холста и Carmina Burana , предназначенную для того, чтобы ввести их в крайне возбужденное, неприятное состояние, они позже проявляли значительно большее неприятие риска — скрытую меру страха — чем остальные. Казалось, что концепция страха, сделанная более доступной для разума этих субъектов, присоединилась к их свободно плавающему негативному аффекту и превратила его в реальное переживание страха.

Если эмоции зависят от концепций, применяемых к внутренним состояниям, тогда культура играет ключевую роль в нашей эмоциональной жизни, формируя соответствующие ментальные сценарии. В исследовании 2018 года группа культурных психологов, в том числе Майкл Бойгер и Батья Мескита из Левенского университета, проанализировала опыт стыда у сотен испытуемых из Америки, Японии и Бельгии. Исследователи загрузили собранные пачки данных в алгоритм кластеризации для поиска закономерностей. Алгоритм выявил три различных типа стыда, по одному преобладающему в каждой исследуемой культуре.Например, большинству американцев было стыдно, когда были обнаружены их личные недостатки, что согласуется с культурой, которая придает большое значение личности. С другой стороны, для японцев ситуации, раскрывающие собственные недостатки, не только не вызывали стыда, но и вовсе не воспринимались всерьез. Вместо этого, в соответствии с их взаимозависимыми культурными ценностями, большинство японских подданных стыдилось публичной потери лица. (Бельгийцы проявили стыд, который оказался где-то посередине между двумя другими.Эти результаты говорят о том, что культура не просто добавляет локальный колорит: она глубоко формирует содержание нашей эмоциональной жизни. Бойгер и Мескита утверждают, что вместо того, чтобы квалифицировать как вещи, которые мы «имеем», «переживаем» или «чувствуем», то есть статические, заданные, они представляют собой динамические, ситуативные процессы, которые помогают нам ориентироваться в социальной среде, в которой мы живем.

Юлия Ченцова-Даттон выросла в изолированном городке в горах Кавказа на территории бывшего Советского Союза. В 16 лет она отправилась на личный обмен в Соединенные Штаты в рамках дипломатических усилий, направленных на улучшение отношений между двумя странами после холодной войны.«Одна из фраз, которую люди повторяли, приветствуя нашу делегацию, была:« В конце концов, все дети улыбаются на одном языке ». И я помню, как сидела там и думала: о чем вы говорите? »В конце концов она поняла, что ее американские хозяева слишком старались уловить любые сходства между собой и своими советскими гостями, потому что« они хотели очеловечить этих детей врага ».

Ченцова-Даттон продолжила изучение культурной психологии, которая предложила инструменты для проверки ее интуиции о том, что мы на самом деле не одно и то же.Она столкнулась с моделью эмоций, которая мало изменилась с 1970-х годов, которая настаивала на том, что «линии устанавливаются эволюцией, а культура окрашивает немного поверхностно». Но все меняется. Развитие методов за последние два десятилетия показало нам, что культура и биология взаимодействуют фундаментальным и сложным образом, и различия в эмоциях, ранее не обнаруживаемые, теперь становятся очевидными.

Эти различия могут быть поразительными. «Я спрашиваю своих американских участников, как они себя чувствуют», — говорит она мне.«Я даю им список эмоций. Они сделают этот список менее чем за минуту ». С китайскими участниками на выполнение той же задачи уйдет много минут. В Гане эксперимент оказался на грани «катастрофы». «Мои ученики сидели с этой страницей терминов эмоций в течение 30-40 минут, только на этой странице. И когда я спрашивал их, что происходит, они отвечали: «Ну, я понимаю все слова… но как мне узнать, что я чувствую? … И как исследователь эмоций и культуролог я был ошеломлен, потому что тот факт, что люди знают, что они чувствуют, никогда не ставился под сомнение.’

На Западе принято считать, что для того, чтобы люди не осознавали своего внутреннего состояния, должно быть, что-то пошло не так. Скорее всего, мы заподозрим эмоциональное подавление и порекомендуем психотерапевта, который поможет им выявить и столкнуться с чувствами, которые они сдерживают. Когда я разговаривал с Бойгером, я упомянул наблюдения Ченцовой-Даттон. Он сказал, что они напомнили ему об исследовании, которое он провел с японскими предметами, в котором он спросил их, как они себя чувствуют. Его вопрос озадачил некоторых участников. Они сказали, это зависит от обстоятельств: что бы сделал другой человек? «Для них не имело смысла просто чувствовать что-то для себя … Это больше похоже на танец, и эмоция считается чем-то, что происходит между двумя людьми.’

Американцы сообщают о грусти, в то время как китайские участники замечают мурашки по коже, потные ладони и боли в мышцах

Отчасти такие результаты могут отражать различия в ранних практиках социализации. Во многих незападных культурах родители используют ограниченный набор эмоциональных слов со своими детьми, придавая большее значение поведению или телесным изменениям. Ци Ван, профессор человеческого развития в Корнельском университете в Нью-Йорке, заметил, что, когда европейские американские родители делятся воспоминаниями со своими детьми, они, как правило, сосредотачиваются на собственных чувствах ребенка и его уникальной роли в ситуации.Американские родители восточноазиатского происхождения, напротив, предпочитают подчеркивать родство своих детей с другими, используя общие воспоминания, чтобы воспитать социальные нормы и преподать уроки для будущего поведения. По словам Ванга, такие разговоры служат для передачи культурных ценностей, определяя, что усваивается, а что тормозит в процессе развития. Структурируя нашу внешнюю среду определенным образом, наши родители также формируют наш внутренний ландшафт.

Поскольку исследованные до сих пор ландшафты оказались почти исключительно западными, возникает вопрос: может ли наша озабоченность эмоциями отчасти отражать культурные предубеждения? «Содержимое нашего разума в любой момент времени вызывает множество различных изменений, которые мы потенциально можем отслеживать и на которых можно сосредоточиться», — сказала мне Ченцова-Даттон.Чтобы разобраться во всех этих «всплесках», возникающих в нашем сознании, мы разделяем субъективный мир на мысли, чувства и восприятия, воспоминания и мечты, различные боли и обиды. Примечательно, однако, что такого разделения в мозгу не существует; вместо этого исследователи обнаружили значительное совпадение в областях, которые обрабатывают когнитивные и аффективные состояния. Тем не менее, «в нашем популярном воображении есть эти отчетливые срезы, а в американской культуре срез, связанный с эмоциями, является привилегированным … И мы предположили, что такое привилегированное положение на переднем плане нашего сознания вполне естественно.’

Рассмотрим так называемую «китайскую соматизацию». Исследования 1980-х годов показали, что китайские пациенты, страдающие депрессией, не переживали болезнь «правильным» образом. Вместо ожидаемых психологических симптомов они сообщали о различных болях, недосыпании и истощении, что заставляло ученых и врачей ломать голову над отсутствующими эмоциями. Но для Ченцовой-Даттон переживание дистресса как соматического (т. Е. В теле, в отличие от разума) могло быть частью более общего паттерна осмысления, характерного для китайской культуры.Первоначальное подтверждение этой гипотезы можно найти в недавних исследованиях, в которых изучалась реакция испытуемых на грустные фильмы или музыку. Американские участники «сообщают о грусти и больше ни о чем, даже если вы о ней спрашиваете». Между тем китайские участники, как правило, замечают широкий спектр физиологических изменений, включая мурашки по коже, потные ладони, учащенное сердцебиение и мышечные боли. «С точки зрения западной культуры мы назвали это соматизацией, чтобы отметить, что это необычный образец», — сказала мне Ченцова-Даттон.«Но если вы представите себе взгляд на китайскую культуру вовне, вы также можете назвать это психологизацией».

Как я выяснил, я даже представить себе не могу. Мне легче представить себе, как Тинкер Белл нажимает переключатели в моей голове, чем размышлять, даже гипотетически, о потускнении моего эмоционального мира. Мои мысли и чувства — это то, как я познаю себя, где я провожу большую часть своего времени. Думать об эмоциях не как об обоснованной истине существования, а как об одном способе понимания — озабоченности собой, психологизации — для меня невозможно.И все же я не могу не оценить поэтическую справедливость этой невозможности. Это мастерство иного порядка, когда природа и воспитание сталкиваются, когда биология и культура сливаются воедино, создавая человеческое разнообразие, превосходящее воображение. Pixar’s — это игра для любителей.

В конце концов, мне удалось немного взглянуть на китайский взгляд вовне в одной из последних статей Ченцовой-Даттон, которая начинается так:

Термин лекситимия описывает размерную черту личности, характеризующуюся, в высшей степени, экстремальной и потенциально проблематичной тенденцией думать о собственном эмоциональном состоянии и описывать эти состояния другим … Пациенты с лекситимией часто плохо реагируют на них и могут расти разочарованы традиционной соматотерапией (см. «Соматотерапия с болтливым пациентом», Рольят, 1980).Хотя местные эпидемиологические исследования показывают, что высокие уровни лекситимии относительно редки, существуют некоторые интригующие культурные различия. Растущее количество свидетельств свидетельствует о том, что лекситимия гораздо чаще встречается у так называемых «СТРАННЫХ [западных, образованных, индустриальных, богатых и демократических] людей», которые, как правило, живут в обществах, где преобладает независимая модель самоконструирования… Вместо того, чтобы стремиться лечить lexithymia, СТРАННЫЕ общества разработали множество местных подходов, которые побуждают пациентов с различными проблемами со здоровьем подробно рассказывать о своих чувствах.

Сначала я не понял, что это шутка. Виньетка появилась в научной статье, поэтому она застала меня врасплох. Прежде чем мой критический фильтр смог сработать, в него вошло сообщение: проблеск понимания. И, когда я начал осознавать свое чувство превосходства Запада, я испытал новое неприятное чувство — о котором мне захотелось поговорить очень долго.

Чтобы узнать больше об истории эмоций, посетите Psyche , цифровой журнал от Aeon, освещающий условия жизни человека через психологию, философию и искусство.

Отображение эмоций на теле: любовь согревает нас во всем: кадры

Люди рисовали карты участков тела, в которых они испытывают основные эмоции (верхний ряд) и более сложные (нижний ряд). Горячие цвета показывают области, которые, по словам людей, стимулируются во время эмоции. Холодные цвета обозначают деактивированные области. Изображение предоставлено Лаури Нумменмаа, Энрико Глереан, Риитта Хари и Яри Хиетанен. скрыть подпись

переключить подпись Изображение предоставлено Лаури Нумменмаа, Энрико Глереан, Риитта Хари и Яри Хиетанен.

Люди нарисовали карты участков тела, в которых они испытывают основные эмоции (верхний ряд) и более сложные (нижний ряд). Горячие цвета показывают области, которые, по словам людей, стимулируются во время эмоции.Холодные цвета обозначают деактивированные области.

Изображение предоставлено Лаури Нумменмаа, Энрико Глереан, Риитта Хари и Яри Хиетанен.

Закройте глаза и представьте, когда вы в последний раз влюбились. Может быть, вы гуляли рядом со своей возлюбленной в парке или смотрели друг другу в глаза за чашкой латте.

Где ты почувствовал любовь? Возможно, у вас в животе бабочки или ваше сердце бешено забилось от волнения.

Когда группа ученых из Финляндии попросила людей обозначить, где они испытывают различные эмоции на своем теле, они обнаружили, что результаты были на удивление последовательными, даже в разных культурах.

Люди сообщили, что счастье и любовь вызывают активность почти во всем теле, в то время как депрессия имеет противоположный эффект: ослабляет чувства в руках, ногах и голове. По словам добровольцев, опасность и страх вызывают сильные ощущения в области груди.И гнев был одной из немногих эмоций, которые активировали руки.

Ученые надеются, что эти телесные смайлики однажды помогут психологам диагностировать или лечить расстройства настроения.

«Наша эмоциональная система в мозгу посылает сигналы телу, чтобы мы могли справиться с нашей ситуацией», — говорит Лаури Нумменмаа, психолог из Университета Аалто, который руководил исследованием.

«Допустим, вы видите змею и чувствуете страх», — говорит Нумменмаа. «Ваша нервная система увеличивает кислород в ваши мышцы и увеличивает частоту сердечных сокращений, чтобы вы могли справиться с угрозой.Это автоматизированная система. Нам не нужно об этом думать ».

Эта идея была известна веками. Но ученые до сих пор не пришли к единому мнению о том, являются ли эти телесные изменения индивидуальными для каждой эмоции и служит ли этот образец для разума способом сознательно выявлять эмоции.

Базовые эмоции, такие как счастье, печаль и страх, образуют строительные блоки для более сложных чувств.

Тоддаткинс / Викимедиа.орг

Чтобы попытаться выяснить это, Нумменмаа и его команда провели простой компьютерный эксперимент с примерно 700 добровольцами из Финляндии, Швеции и Тайваня.

Команда показала добровольцам два пустых силуэта человека на экране, а затем предложила испытуемым подумать об одной из 14 эмоций: любви, отвращении, гневе, гордости и т. Д. Затем добровольцы нарисовали участки тела, которые чувствовали себя возбужденными. этой эмоцией. На втором силуэте они нарисовали участки тела, которые деактивируются во время этой эмоции.

«Люди находят эксперимент довольно забавным. Это довольно весело», — говорит Нумменмаа Shots. «Мы сохранили вопросы в Интернете, чтобы вы могли провести эксперимент самостоятельно». (Вы можете попробовать это здесь.)

Не все изображали каждую эмоцию одинаково. Но когда команда усреднила карты вместе, для каждой эмоции выявились шаблоны подписей. Команда опубликовала эти сенсационные карты в понедельник в журнале Proceedings of the National Academy of Sciences .

Команда до сих пор не знает, как эти самооценки соотносятся с физиологическими реакциями, возникающими при эмоциях.

Но предыдущие исследования обнаружили заметные изменения телесных ощущений при расстройствах настроения, говорит Нумменмаа. «Например, при депрессии у людей иногда возникает боль в груди».

И есть даже некоторые свидетельства того, что когда вы меняете свой собственный язык тела — например, осанку или стойку — вы можете изменить свое мнение.

Нейробиолог Антонио Дамасио, который не участвовал в этом исследовании, говорит, что он «в восторге» от результатов Нумменмаа, потому что они предлагают больше поддержки тому, что он предлагал годами: каждая эмоция активирует определенный набор частей тела, думает он, и Распознавание разумом этих паттернов помогает нам сознательно идентифицировать эту эмоцию.

«Люди смотрят на эмоции как на что-то по отношению к другим людям», — говорит Дамасио, профессор Университета Южной Калифорнии. «Но эмоции также связаны с тем, как мы справляемся с окружающей средой — угрозами и возможностями». Для них, говорит Дамасио, вам нужно не только разум, но и тело.

«Непереводимые» эмоции, о которых вы никогда не подозревали.

. Важно отметить, что она обнаружила, что именно от них зависит, насколько хорошо мы справляемся с жизнью. Если вы лучше сможете определить, чувствуете ли вы, отчаяние или беспокойство , например, вам будет проще решить, как избавиться от этих чувств: поговорить ли с другом или посмотреть забавный фильм.Или способность идентифицировать свою надежду перед лицом разочарования может помочь вам найти новые решения вашей проблемы.

Таким образом, словарь эмоций чем-то похож на каталог, позволяющий вам вызвать большее количество стратегий, чтобы справиться с жизнью. Разумеется, люди, получившие высокие оценки по степени детализации эмоций, лучше способны быстрее восстанавливаться после стресса и с меньшей вероятностью будут употреблять алкоголь как способ оправиться от плохих новостей. Это может даже улучшить ваши успехи в учебе.Марк Брэкетт из Йельского университета обнаружил, что обучение 10-11-летних детей более богатому эмоциональному словарю улучшило их оценки в конце года и способствовало лучшему поведению в классе. «Чем более детализировано наше переживание эмоций, тем больше мы способны понимать нашу внутреннюю жизнь», — говорит он.

И Брэкетт, и Барретт согласны с тем, что «позитивная лексикография» Ломаса может быть хорошей подсказкой для начала выявления более тонких контуров нашего эмоционального ландшафта. «Я думаю, что это полезно — вы можете думать о словах и концепциях, с которыми они связаны, как о инструментах для жизни», — говорит Барретт.Они могут даже вдохновить нас попробовать новый опыт или оценить старые в новом свете.

Это направление исследований, которое Ломас хотел бы изучить в будущем. Тем временем Ломас все еще продолжает создавать свою лексикографию, которая выросла почти до тысячи терминов. Из всех слов, которые он нашел до сих пор, Ломас говорит, что чаще всего он размышляет о японских концепциях, таких как ваби-саби (, «темная, пустынная возвышенность», включающая быстротечность и несовершенство).