Метод мысленного эксперимента: МЫСЛЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ, ЕГО РОЛЬ В ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕThe Thought Experiment, Its Role in Historical Studies

МЫСЛЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ, ЕГО РОЛЬ В ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕThe Thought Experiment, Its Role in Historical Studies

Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ 16-03-00704 «Реконструкции как методологические приемы в контексте актуализации исторического познания».

Рубрика: Круглый стол «Наука и историчность»

Микешина Л. А. Мысленный эксперимент, его роль в исторической науке // Диалог со временем. 2018. Вып. 65. С. 35-47.

Ключевые слова: эпистемология, мысленный эксперимент, физическая наука, историческая наука, ценностные ориентации, Средневековье

С целью изучения и развития эпистемологии социально-гуманитарного знания рассматривается частная, но принципиально значимая эпистемологическая проблема – возможность мысленного эксперимента (МЭ) в науке истории. Показаны методология и значение МЭ в естествознании, в частности, в истории физической науки, а также в эпистемологии гуманитарного знания на примере трудов В.Ф. Одоевского. Особое внимание уделено классическим формам МЭ в современной исторической науке, на примере «Метаистории» Х. Уайта и исследований средневековых феноменов «безмолвствующего большинства» (А.Я. Гуревич) и возникновения представлений о чистилище (Ж. Ле Гофф, А.Я. Гуревич).

Keywords: epistemology, thought experiment, physics, epistemology of the humanities, historical studies, metahistory

To investigate and develop the epistemology of social studies and the humanities, this paper examines some special features of historical studies methodologies, and, in particular, how thought experiments are possible in historical studies. To begin with, the methodology and significance of thought experiments are shown in connection to the history of physics and the humanities. The main attention is paid to thought experiments and their classical forms in historical studies: H. White’s “Metahistory”, J. Le Goff’s thought experiment as an idea of value orientations generation and its justification, studies of “silent majority” and the conception of purgatory (J. Le Goff, A. Gurevich).

В современной интеллектуальной истории особое значение придается созданию новых методов и переосмыслению исторически сложившихся приемов и принципов эпистемологии истории как науки. Одно из перспективных направлений – переосмысление форм и видов такого метода, как эксперимент, – базового для множества существующих наук. Очевидно, что в прямом смысле эмпирический эксперимент, по-видимому, неприемлем в исторической науке, но возникает проблема – возможен ли

мысленный эксперимент в историческом познании, если он успешно применяется в естественных и в социально-гуманитарных науках. В его возможности убеждают положительные примеры такого подхода и его обоснования. Обобщая опыт интеллектуальной истории, З.А. Чеканцева делает эпистемологически важные выводы: текст – это не статичная структура, а «пульсирующее пространство постоянно возникающей интерпретации, которая актуальна только в момент чтения. <…> Свидетельство приобретает смысл и значение только в столкновении с ментальностью более позднего времени, в котором живет и работает историк… Историк не может элиминировать свою субъективность, и только он способен через свой личный опыт обеспечить связь-диалог культур ушедшего прошлого и настоящего в воображаемом мире исторического времени-пространства». И далее: «не так давно мысль о том, что эксперимент в истории невозможен считалась тривиальной. Сегодня экспериментальная история – важное направление современной французской историографии. Американские историки вслед за романистами активно экспериментируют с формами репрезентации материала. (Речь идет, разумеется, об интеллектуальном эксперименте)» ¹. Именно это уточнение важно для эпистемологии истории – интеллектуальный, или мысленный эксперимент, возможен и необходим в исторической науке.

Исследование этой проблемы тесно связано с особенностями субъекта познания в истории в отличие от других гуманитарных и социальных наук. Следует, в частности, учесть глубокое размышление-исследо-вание А.М. Руткевича о природе исторического знания и об особенностях самого историка-исследователя. Трактуя эксперимент в истории подобно этому методу в естествознании, автор, по сути, закрывает возможность исследования этой проблемы². Но прежде чем ответить на вопрос – возможен ли мысленный эксперимент в изучении истории прошлого и каковы условия его применения, необходимо отметить особенности давно применяемых экспериментов такого рода в естественных и гуманитарных областях научного познания.

Общие проблемы метода МЭ в естественных науках

Понятие мысленного эксперимента как теоретического метода давно использовалось в истории и философии науки. Так, известны размышления шотландского философа и ученого Т. Рида (1710–1796) о придуманных им людях, воспринимавших мир в рамках не эвклидовой, но сферической геометрии. В этом случае МЭ понимался как воображаемый метод, действующий по принципу «что если бы это было возможно?»³. Ученые стали осознавать, что теоретическое знание не всегда можно получить только из прямого чувственного контакта с объектом, т.е. логически вывести из опыта, причем, как правило, с помощью индуктивно-дедуктивного обобщения. Уже в XVII в. Галилей использовал МЭ, рассматривая, например, движение предмета по наклонной плоскости «без трения», при исследовании рычага и наклонной плоскости, а также допускал возможность размышлять в контексте «воображаемой реальности». В целом он применял МЭ для конструирования предмета теоретического исследования – мысленного движения, инерциального движения, опираясь также на опыт «коперниканского мышления» о небесной механике, во многом содержащего элементы МЭ

4.

Сегодня, особенно после настойчивого утверждения Эйнштейна, что нет прямой логической связи между теорией и реальным объектом, стали осознавать – теория строится не по отношению к эмпирическому объекту, но по отношению к его модели.

Соответственно, МЭ применяется, как особый способ рассуждения, специфический теоретический метод, исследующий процессы в «чистом виде», конструирующий идеализированные или даже неосуществимые в реальности ситуации и состояния. Этот метод, не будучи «материальной», но только мысленной операцией с представляемыми объектами, позволяет идеализированные объект и процесс сделать образно-наглядными, а понятия теории как бы наполнить чувственным содержанием.

Австрийский физик и философ Э. Мах, авторитет которого был высок даже для Эйнштейна, доказал, что кроме материального физического эксперимента, который может предварительно продумываться-проигрываться в воображении, «существует еще другой, получающий широкое применение на более высокой ступени умственного развития – мысленный эксперимент или эксперимент в уме», когда можно «изменять в мыслях обстоятельства, от которых зависит исход того или другого опыта», а «умственные эксперименты этого рода приводили к величайшим переворотам в нашем мышлении и открыли самые важные пути исследования»

5. Мах не только раскрыл содержание МЭ в физике и его роль в умственной деятельности исследователя, но и показал на многочисленных примерах неотъемлемое присутствие МЭ во всех видах и способах исследовательской деятельности в естественных науках .

Известно, что мысленные эксперименты с опорой на математику применялись, особенно на первом этапе, многими учеными, создававшими физику микромира. Выяснилось, что процессы, происходящие в микромире, относятся к явлениям, почти полностью лежащим за пре-делами чувственных восприятий, а поведение атомных объектов невозможно отграничить от их взаимодействия с приборами. Однако и при переходе к реальному эксперименту мысленный эксперимент продолжал применяться, о чем говорит, например, известный случай: при β-распаде «нарушался?!» закон сохранения энергии. Выход был найден физиком В. Паули, который, опираясь на математические расчеты, пред-положил в МЭ, что вместе с электроном возникает ещё одна незаряженная частица – «маленький нейтрон», или нейтрино, которое оставалось, как называли физики, «бумажной частицей». Как я понимаю, это был результат, полученный в мысленном эксперименте, изложенный «на бумаге». Подтверждение значимости МЭ находим и у Эйнштейна, который считал, что «дозволительно оперировать в мысли с вещами,

невозможными практически, т.е. такими, которые противоречат нашему повседневному опыту, но не с полнейшей бессмыслицей»⁶. Известен его «классический» МЭ «вне и внутри лифта», который также показал «важность идеализированного эксперимента, созданного мышлением»⁷. Итак, история становления и развития физики элементарных частиц, квантовой механики содержит много примеров применения МЭ как значимой для науки

теоретической операции, в пределах которой возможны даже противоречия известным законам природы.

В отечественной теории познания и методологии науки исследование МЭ осуществил в 1960-х гг. философ европейского уровня профессор Ленинградского университета В.А. Штофф. Он отличал МЭ от операции теоретически обоснованного, поэтапного продумывания реально-го эксперимента: МЭ – особая теоретическая операция, воображаемое, мысленное воспроизведение проблемы, в основе ее лежит идеальная модель объекта в специфической функции. Он полагал, что, МЭ, являясь формой абстрактного мышления ученого, тем не менее имеет и объективное содержание, поскольку опирается на научно обоснованное знание (факты, принципы и свойства заново открытого реального объекта) и на признанную научную теорию, требующую дальнейшего развития

8. Штофф также показал, что МЭ, являясь необходимой теоретической формой научного мышления и способствуя разработке теории, в то же время не может рассматриваться как эмпирическая проверка и метод подтверждения/опровержения знания, у него другая – теоретическая – функция в построении и обосновании теории. Вместе с тем МЭ еще недостаточно изучен⁹, тем более в социально-гуманитарном знании, где он только начинает привлекать внимание методологов и исследователей.

Мысленный эксперимент в гуманитарном и социальном познании

В гуманитарном исследовании МЭ должен иметь не меньшее значение и частое применение в силу особенностей искусственно создаваемых в воображении или существовавших в прошлом объектов и специфической методологии этих форм научного знания. В европейской эпистемологии мысленному эксперименту в гуманитарном знании уделяют все больше внимания. Р. Николози в своем исследовании «Мысленные эксперименты в литературе. Контрафактическая аргументация в «Русских ночах» В. Одоевского»¹⁰ настаивает на значимости МЭ и обращается к художественным текстам В.Ф. Одоевского, русского писателя и деятеля культуры (эпохи и окружения А.С. Пушкина), в творчестве которого особенно ярко выражено слияние литературы и философии. (Видимо, поэтому статья в немецком сборнике написана автором на языке источника – русском). Для двух рассказов из «Русских ночей» – «Последнее самоубийство» и «Город без имени», – Николози предложил интерпретацию, основанную на их атрибуции как «контрафактических мысленных экспериментов, опровергающих теоретические аксиомы». Он напоминает, что уже ранее русский исследователь П. Сакулин (1913) исходил из того, что оба рассказа написаны «по экспериментальному методу»: «Последнее самоубийство» представляет доведение до абсурда экономических идей Т. Мальтуса; «Город без имени» показывает, какая участь ожидает последовательных «бентамитов», т.е. приверженцев философии и этики утилитаризма И. Бентама.

Какие эпистемологические предпосылки позволяют утверждать, что речь здесь идет именно о мысленных экспериментах? В каких отношениях друг к другу стоят философская и литературная аргументация? Какую роль играют при этом контрафактическая структура текстов и их фикциональный характер?¹¹ Ответы на эти вопросы ищут сегодня, изучая природу МЭ в широком контексте темы «эксперимент и литература», причем эксперимент рассматривается не только как инструмент проверки теории и гипотез, но и как творческая практика, в известной степени существующая независимо от теории. В этом контексте МЭ попадает в поле зрения как теории науки, так и теории литературы. Пока теоретики науки оживленно спорят о функции и эпистемологической валентности МЭ, литературоведы уже используют мысленный эксперимент как «побуждающий литературу и науку к слиянию», соединяющий в себе эмпирику и воображение. Но «трансформационные механизмы» до сих пор не исследованы в полной мере, как и вопрос, при каких структурных и эпистемологических предпосылках возможен разговор о МЭ как художественно-исследовательском методе.

На примере текстов Одоевского Николози указывает лишь на то, что эти МЭ позволяют показать «разочарование в вере в абсолютную теорию», «катастрофические последствия рационалистического упрямства», «прогрессирующий процесс… разочарования в экономической теории» Мальтуса. В «Городе без имени» представлено возвышение и падение воображаемого государства, основанного на принципах утилитаристской этики Бентама. Оба рассказа, написанные Одоевским, – это мысленные эксперименты, представленные как рассуждения о центральных экономических теориях XIX в. Автор «Русских ночей» Одоевский, как и исследователь Николози, объединяют эти тексты не столько общим научно-теоретическим фоном (политическая экономия), сколько типом повествования, выходящего за рамки утопического, фантастического и являющегося, прежде всего, мысленным экспериментом.

Мысленный эксперимент в исторической науке

Главной проблемой в данной статье для меня как эпистемолога является место и роль мысленного эксперимента в исторической науке. Эта проблема в последние полвека активно разрабатывается историками. В исторической науке, получающей информацию только от различного рода свидетельств и документов, т.е. имеющей дело с предполагаемой реальностью, МЭ как исследовательский прием необходим. МЭ присутствовал уже в классическом труде Дж. Вико «Основания новой науки об общей природе наций» (1725), например, при объяснении истории Гомером или почему нация была названа франками¹² и др. По-видимому метод МЭ для историков становился неосознанной нормой, если они не могли непосредственно обратиться к документам. Еще Р. Дж. Коллингвуд, размышляя об истории как воспроиз-ведении прошлого опыта, писал, что «историк должен воспроизводить прошлое в собственном сознании… и только в той мере, в какой ему это удается, он получит историческое, а не просто филологическое знание»¹³. Именно такое понимание дает нам право говорить о применении МЭ в историческом знании, особенно, если речь идет о периодах, не имеющих документальных свидетельств.

Появились и труды, принципиально написанные на основе мысленного эксперимента, как, например, работа Х. Уайта «Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века» (1978). Как известно, он исходит из того, что «описание истории остается риторическим и литературным», используя письмо как средство для изложения и обсуждения результатов исследования прошлого. Опираясь на «тропологическую теорию дискурса» от Вико, Р. Барта, М. Фуко, А.Ж. Греймаса и др., он понимает историю как «теоретическое объяснение вымышленного дискурса… типы образов и связи между ними, способные служить знаками реальности, которую можно лишь вообразить, а не воспринять непосредственно»¹⁴ и подчеркивает, что дискурсивные связи «не являются логическими связями или дедуктивными соединениями одного с другим», они основаны на «поэтических техниках». Само объяснение в историческом знании состоит из «комбинации логико-дедуктивных и тропологически-фигуративных компонентов» (метафоры, метонимии, синекдохи и иронии). Историк, по Уайту, по существу, префигурирует, т.е. «предварительно, заранее мысленно рисует, представляет в своем воображении» (курсив мой – Л.М.) события истории. Итак, мы имеем случай, когда автор, опираясь на МЭ при построении метаистории, само построение исторического знания также трактует как мысленный эксперимент особого историко-литературного воображения.

Ф. Анкерсмит, автор специального исследования концепции Уайта «История и тропология: взлет и падение метафоры» (1994), признает, что тропологическая «идея абсолютно верна и плодотворна», это новая парадигма в исторической теории, когда имеют дело с историческим текстом в целом, однако «нельзя ждать от теории истории Уайта решения эпистемологического вопроса о том, почему один текст может лучше репрезентировать прошлое, чем другой»¹⁵. В мою задачу не входило обсуждение дискуссии о правомерности и значимости концепции Уайта, как одной из крупнейших находок в метаистории. Цель другая –показать важнейшую роль МЭ, который в историческом познании имеет свою оригинальную природу и самостоятельное значение.

Одной из актуальных проблем для историков стало сегодня новое понимание эпохи Средневековья. Именно здесь МЭ в полной мере показывает свои возможности, поскольку Средневековье, особенно раннее, часто не предоставляет прямых свидетельств и документов или, например, основных понятий и категорий языка «безмолвствующего большинства». Обогатилась методология исследования, а главное – изменилось отношение к Средневековью. Возросший интерес к Средневековью проявился, в частности, в стремлении заменить МЭ реальными, материальными историческими экспериментами – осуществить современное строительство профессиональными архитекторами средневекового замка XIII в. (Франция), рыцарского бурга (Австрия) и раннесредневекового монастыря по сант-галленскому плану IX века (Германия).¹⁶ Такие эксперименты бесценны во всех смыслах, однако, воспроизводя огромный объем знаний о Средневековье, они не только предельно дороги, но и не дадут полной картины знаний и представлений о менталитете «безмолствующего большинства». Необходимость МЭ, как и изучения его эпистемологических возможностей в исторической науке, сохраняется.

Метод МЭ сыграл значительную роль в исследованиях Жака Ле Гоффа. Принципиальный подход французского историка – найти способы изучения не «бесплотной истории идей», а «духовной жизни на уровне масс» и изучения их ментальности как нового измерения истории «в недрах исторических систем»¹⁷. Не используя понятия МЭ, он принял и по-своему реализовал идущую от М. Блока и Л. Февра идею творческой активности исследователя: если свидетельства сами по себе немы, необходимо их включение в сферу анализа, осуществляемого историком. Очевидно, что в этом случае МЭ становится одним из ведущих методов исследования коллективных представлений и образа мира, например, неграмотного большинства средневекового общества. Так, при исследовании формирования идей о чистилище – этого нематериального объекта исследования – историк выдвигает и обосновывает предположение о том, что в данном случае «ментальность, эмоции, поведение формировались в первую очередь в связи с потребностью самоуспокоения» перед «творимыми дьяволом опасностями», неуверенностью в будущем и возможностью блаженства в загробной жизни. В этом случае историку приходится опираться не на свидетельства, а на т.н. глоссы – обязательные толкования, как аргументы авторитетов и традиции, которые позже проникли и в учебники университетов, но в свою очередь были результатом мысленных предположений и воображения¹⁸.

Работа Ле Гоффа «С небес на землю» – блестящая догадка, обобщение, во многом опирающееся на МЭ как выдвижение идеи возможных ценностных ориентаций и ее обоснование не только документами, но и во многом гипотезами, предположениями, догадками в условиях отсутствия реальных свидетельств. Главная его идея – это «период осознания великого подъема (приходящегося на эпоху высокого средневековья) и одновременной перестройки ценностных ориентаций как время низведения высших небесных ценностей на бренную землю. Идея состоит в том, что… центральным оказалось именно обращение к земному миру и его ценностям». Для автора «история, о которой идет здесь речь, – история ментальная. Она оперирует понятиями идеологии и мира воображения… Эта история не всегда получает эксплицитное выражение. Она требует специального анализа источников, ибо это – история неявного, имплицитного»¹⁹. Это убедительный и предельно доказательный МЭ в исследованиях по истории Средневековья, который опирается не только на значительный исторический материал, но и на обоснованные предположения и вероятностные научные выводы автора, а также соответствует принципам современной эпистемологии и теории ценностей. Как мне представляется, Ле Гофф существенно продвинул понимание и успешное применение мысленного эксперимента в исторической науке.

Ценные результаты при осуществлении мысленных экспериментов получены А.Я. Гуревичем, он также размышлял о применении и обосновании используемых им методов, в т.ч. и МЭ, и неоднократно использовал это понятие, в частности, в статьях в «Одиссее», где обсуждались проблемы «ремесла историка на исходе ХХ века», т.е. эпистемологии исторического исследования. Так, рассуждая об «альтернативности исторического развития» и отрицая идею «всеобщего детерминизма», он поставил проблему «интеллектуального эксперимента в истории (курсив мой – Л.А.)»²⁰. Он продолжая обсуждать проблему в статье «Территория историка» и отвечая на вопрос Л.М. Баткина, откуда взялся тот набор элементов или категорий, из которых историк выстроил модель далекой средневековой культуры. На протяжении ряда лет в многочисленных публикациях он отвечал на этот принципиальный вопрос, излагая, по сути, принципы МЭ в истории. Критически относясь к приемам постмодернистов, Гуревич вместе с тем видел в них новое подтверждение «необходимости повышения саморефлексии историка». Важнейший этап МЭ – выбор и осмысление источника, а «исторический источник – создание человека». А.Я. Гуревич считал необходимым подвергнуть источники, по его собственному выражению, «мысленному эксперименту», чтобы обнаружить, например, типологическое сходство франкского общества VI–VII вв. со скандинавским обществом, как оно рисуется в сагах. Кроме того, в текстах может присутствовать косвенная, не прямая информация. Опыт этого историка остается пока самым убедительным, поэтому обращаюсь к двум его примерам, или case studies.

Case study 1. Категории ранней средневековой культуры – язык и понятия «безмолвствующего большинства». Автор так определяет свою задачу: «внимание направлено на изучение не сформулированных явно, не высказанных эксплицитно, не вполне осознанных в культуре умственных установок, общих ориентаций и привычек сознания, «психического инструментария», «духовной оснастки» людей средних веков – того уровня интеллектуальной жизни общества, …установление способов мировосприятия, присущих самым различным членам общества»²¹. При этом обязательно учитывать «культурный контекст», и вместо неопределенности ментальности вообще Гуревич предложил определенный набор категорий – время, пространство, право, труд, богатство и собственность, который дополнил позже понятиями смерть и потусторонний мир. Однако историк подчеркивает известную мысль Ле Гоффа: «феодализм – это мир жестов, а не записанного слова» и справедливо добавляет, что письменность не передает полностью основного массива человеческих представлений Средневековья. Вот в этом случае и возникает необходимость особого, преимущественно мысленного эксперимента, найденные Гуревичем форма, конкретные факты и события которого позволяют выйти на «культуру безмолвствующего большинства».

Каким образом можно изучать менталитет и словарно-понятийный «запас» не писавшего и не читавшего большинства? Очевидно, что по косвенным свидетельствам, восполняя и трактуя их на основании существующих непрямых текстов. Историк, как известно, изучил существующие не на традиционной латыни для священников и ученых мужей, но на родном для рядовых слушателей немецком языке тексты нескольких десятков проповедей одного из самых известных проповедников этого времени Бертольда Регенсбургского (ок. 1210–1272 гг.). Их прочтение, авторский комментарий позволяют осуществить научно обоснованное мысленное, вероятностное воссоздание словарно-понятийного запаса слушателей проповедей в церквях и на площадях (не оставивших письменных свидетельств). Выбор проповеди как «жанра» непосредственного общения с «безмолвствующим большинством», Гуревич обосновал не только при анализе пасторской деятельности Бертольда Регенсбургского, но и в специальном изучении этой проблемы²². Именно это явилось научным основанием мысленного эксперимента историка. Для него «проповедь – в высшей степени важный источник для изучения народной ментальности в Средние века», так как проповедник обращается прежде всего к рядовым прихожанам и «действует в гуще народа», близко знает его жизнь, знает его представителей. Разумеется, Гуревич осознает, что этот «социальный анализ» представляет только один из возможных «срезов» религиозных и морально-общественных представлений, погруженный с помощью МЭ в реалии раннего средневековья.

Эти же тексты Бертольда, где «личность… занимает подобающее ей место главы всего смыслового ряда», историк использует как основания МЭ для признания того, существовало ли само понятие личности и как оно трактовалось в раннем средневековье рядовыми прихожанами. Тем самым Гуревич убедительно обосновывает свою позицию в дискуссии в отечественной культурно-исторической эпистемологии и гуманитарной науке, в частности, с Л.М. Баткиным о категории личности и правомерности ее применения для раннего Средневековья²³.

Case study 2. Другой вид МЭ был осуществлен Гуревичем, когда он разрабатывал и применял его при исследовании проблемы «индивид, личность и общество», опираясь на скандинавские тексты раннего Средневековья. Он полагал, что эти исторические источники могут выглядеть «иначе, будучи подвергнуты следующему мысленному эксперименту (курсив мой – Л.М.). Существует известное основание для того, чтобы сопоставить франкское общество VI–VII вв. со скандинавским обществом, как оно рисуется в сагах и записях древнего права, ибо при различии во времени их фиксации налицо, несомненно, типологическое сходство. <…> Если подобное сопоставление допустимо, то оно дало бы возможность историку несколько глубже понять, какого типа индивиды… были представлены в существующих законах»²⁴.

Один из важных моментов этого МЭ состоит в том, что, прослеживая историю конкретных эддических песен и смены типов эпико-мифо-логической поэзии, (это факты-тексты в руках у исследователя), историк не теряет из виду самого человека, высказывая предположение, что «в поздних эддических песнях этот неперсонализованный мир уже распадается на субъекты и объекты», появляется рациональность нового типа, «суть дела… не в смене жанров, но в смене типов сознания»²⁵. Опираясь на результаты изучения косвенных документов Раннего Средневековья, в частности, разных саг и песен «Эдды», обращаясь к их героям, используя различные формы и приемы мысленного эксперимента, Гуревич пишет не просто об индивидах, он доказывает: «перед нами личность, и в сагах к ней проявляется живой и неизменный интерес. Но личность эта исторически конкретна и весьма непохожа на новоевропейскую личность, которую мы вольно или невольно принимаем за эталон. Скандинав не оторван от своего органического коллектива и может быть понят только в качестве члена этого коллектива. Сознание его не индивидуалистично, он мыслит категориями целого – своей группы, он смотрит на себя самого как бы извне, глазами общества»²⁶. Трактовка личности и индивидуальности в средневековой Европе затрудняла понимание ее особенностей потому, что «уникальность личности, ее несходство с другими воспринимались как нечто греховное и ненормальное… И в результате его подлинное Я ускользает от нашего взора»²⁷.

Обращение к истории Скандинавии и использование, помимо прочего, метода МЭ позволяют А.Я. Гуревичу обосновать еще одно утверждение. Известно, что Я. Бурхардт, К. Лампрехт и другие историки, полагали, что человеческая индивидуальность впервые возникает в эпоху Ренессанса. Но эти известные ученые были ограничены латинскими источниками, не имели в своем распоряжении исторических документов о раннем Средневековье североевропейской культуры, ее песнях, сагах и других свидетельствах. Обращение к новому региону, богатому средневековыми источниками, позволило получить, в т.ч. и путем обоснованного МЭ, новые результаты.

Таким образом, современная эпистемология в понимании сложного и неоднозначно оцениваемого метода мысленного эксперимента в научных исследованиях представителей гуманитарных наук, в истории, в частности, получает подтверждение его правомерности, необходимости и плодотворности не только в естественных науках, но и в социально-гуманитарном знании, в особенности в историческом, где он необходим в еще большей мере в силу специфики – исчезновения в пространстве и во времени источников и свидетельств, а также в связи с особенностями эпистемологии этого типа знания.

---

БИБЛИОГРАФИЯ

Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М., «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. 400 с.

Арнаутова Ю.Е. О формировании нового «образа Средневековья // Новое прошлое / The New Past. № 1. 2016. С. 26-37.

Ахутин А.В. Эксперимент и природа. СПб, Наука, 2012. 660 с.

Вико Дж. Основания новой науки: об общей природе наций. М.- Киев. «REFL – book», «ИСА», 1994. 656 с.

Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., Искусство,1984. 351 с.

Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. 367 с.

Гуревич А.Я. Еще несколько замечаний к дискуссии о личности и индивидуальности в истории культуры // Одиссей. Человек в истории. М., «Наука», 1990.

Гуревич А.Я. Историк конца ХХ века в поисках метода // Одиссей. Человек в Истории. М., «Coda», 1996.

Гуревич А.Я. «Территория историка» // Одиссей. Человек в истории. М., «Coda», 1996.

Гуревич А.Я. Индивид и социум на средневековом западе. М., РОССПЭН. 2005. 422 с.

Коллингвуд Р. Дж. Идея Истории. Автобиография. М., Наука, 1980. 486 с.

Ле Гофф Ж. С небес на землю (Перемены в системе ценностных ориентаций на христианском Западе XII–XIII вв.) // Одиссей. Человек в истории. М., «Наука», 1991.

Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., Прогресс-Академия, 1992. 176 с.

Мах Э. Познание и заблуждение. Очерки по психологии исследования. М., БИНОМ. Лаборатория знаний. 2003 .456 с.

Мошковский А. Альберт Эйнштейн. Беседы с Эйнштейном о теории относительности и общей системе мира. М., «Работник просвещения», 1922. 210 с.

Николози Р. Мысленные эксперименты в литературе. Контрафактуальная аргументация в Русских ночах В. Одоевского / Wiener Slawistischer Almanach , Biblion Media GmbH. Leipzig. 76 (2015). 225 p.

Одоевский В.Ф. Соч. в двух томах. Т.I . М.: Худож. лит., 1981. 355 с.

Руткевич А.М. Прошлое историка. Препринт WP 6/ 2006/03. М. ГУ ВШЭ, 2006. 56 с.

Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург: Изд. Урал. ун-та, 2002. 528 с.

Филатов В.П. Мысленные эксперименты в науке и философии // Эпистемология и философия науки. 2010. Т. 25. № 3. С. 5–15.

Филатов В.П. Мысленные эксперименты и априорное познание // Эпистемология и философия науки. 2016. Т. 49. № 3. С. 17–27.

Хьюэлл У. Философия индуктивных наук, опирающаяся на их историю. Кн. 2 // Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLV. № 3. С. 238–245.

Чеканцева З.А. Современное историописание как компонент гуманитарного дискурса // Диалог со временем. 2004. Вып. 11. С. 360-371.

Штофф В.А. Моделирование и философия. М.: Наука. 1966. 302 с.

Эйнштейн А. Физика и реальность. Сб. ст. М.: Наука. 1965. 360 с.

---

REFERENCES

Ankersmit F.R. Istoriya i tropologiya: vzlet i padenie metaforyi. M., «Kanon» ROOI «Reabilitatsiya», 2009. 400 s.

Arnautova Yu.E. O formirovanii novogo «obraza Srednevekovya // Novoe proshloe / The New Past. 2016. N 1. S. 26-37.

Ahutin A.V. Eksperiment i priroda. SPb, Nauka, 2012. 660 s.

Viko Dzh. Osnovaniya novoy nauki: ob obschey prirode natsiy. M.- Kiev. «REFL – book», «ISA», 1994. 656 s.

Gurevich A.Ya. Kategorii srednevekovoy kulturyi. M., Iskusstvo,1984. 351 s.

Gurevich A.Ya. Kultura i obschestvo srednevekovoy Evropyi glazami sovremennikov. M., 1989. 367 s.

Gurevich A.Ya. Esche neskolko zamechaniy k diskussii o lichnosti i individualnosti v istorii kulturyi // Odissey. Chelovek v istorii. M., «Nauka», 1990.

Gurevich A.Ya. Istorik kontsa XX veka v poiskah metoda // Odissey. Chelovek v Istorii. M., «Coda», 1996.

Gurevich A.Ya. «Territoriya istorika» // Odissey. Chelovek v istorii. M., «Coda», 1996. 368 s.

Gurevich A.Ya. Individ i sotsium na srednevekovom zapade. M., ROSSPEN. 2005. 422 s.

Kollingvud R. Dzh. Ideya Istorii. Avtobiografiya. M., Nauka, 1980. 486 s.

Le Goff Zh. S nebes na zemlyu (Peremenyi v sisteme tsennostnyih orientatsiy na hristianskom Zapade (XII–XIII vv.) //Odissey. Chelovek v istorii. M., «Nauka», 1991.

Le Goff Zh. Tsivilizatsiya srednevekovogo Zapada. M., Progress-Akademiya, 1992. 176 s.

Mah E. Poznanie i zabluzhdenie. Ocherki po psihologii issledovaniya. M., BINOM. Laborato-riya znaniy. 2003 .456 s.

Moshkovskiy A. Albert Eynshteyn. Besedyi s Eynshteynom o teorii otnositelnosti i obschey sisteme mira. M., «Rabotnik prosvescheniya», 1922. 210 s.

Nikolozi R. Myislennyie eksperimentyi v literature. Kontrafaktualnaya argumentatsiya v Russkih nochah V. Odoevskogo / Wiener Slawistischer Almanach , Biblion Media GmbH. Leipzig 76 (2015). 225 p.

Odoevskiy V.F. Soch. v dvuh tomah. T.I . M., Hudozh. lit., 1981. 355 s.

Rutkevich A.M. Proshloe istorika. Preprint WP 6/ 2006/03. M. GU VShE, 2006. 56 s.

Uayt H. Metaistoriya. Istoricheskoe voobrazhenie v Evrope XIX veka. Ekaterinburg. Izd. Ural. un-ta. 2002. 528 s.

Filatov V.P. Myislennyie eksperimentyi v nauke i filosofii // Epistemologiya i filosofiya nauki. 2010, T. 25. N 3. S. 5–15.

Filatov V.P. Myislennyie eksperimentyi i apriornoe poznanie // Epistemologiya i filosofiya nauki. 2016. T. 49. N 3. S. 17–27.

Hyuell U. Filosofiya induktivnyih nauk, opirayuschayasya na ih istoriyu. Kn. 2 // Epistemologiya i filosofiya nauki. 2015. T. XLV. N 3. S. 238–245.

Chekantseva Z.A. Sovremennoe istoriopisanie kak komponent gumanitarnogo diskursa // Dialog so vremenem. 2004. Vyp. 11. S. 360-371.

Shtoff V.A. Modelirovanie i filosofiya. M., Nauka. 1966. 302 s.

Eynshteyn A. Fizika i realnost. Sb. st. M., Nauka. 1965. 360 s.

Слов: 3393 | Символов: 22936 | Параграфов: 27 | Сносок: 27 | Библиография: 50 | СВЧ: 14

Занятие факультативного курса «Я — исследователь» по теме «Мысленные эксперименты и эксперименты на моделях»

Цели:

• определение понятий  «эксперимент», «мысленный эксперимент», «эксперимент на моделях или с реальными объектами»;
• проведение простейших мысленных экспериментов и экспериментов на моделях или с реальными объектами;
• формирование мотивации к занятию учебно-исследовательской деятельностью

Оборудование:

• плакаты с условными обозначениями методов исследований
• предметы для проведения эксперимента
• рисунки для проведения мысленного эксперимента

Ход занятия

I. Организационный момент

Ребята, встаньте в круг. Улыбнитесь друг другу. Соприкоснитесь ладошками со своими соседями по кругу. Поделитесь каждый своим теплом друг с другом. Теперь мы – команда. Нам предстоит сегодня хорошо потрудиться и узнать что-то новое.

II. Вступительная беседа

Как называется наш факультатив?

(Наш факультатив называется «Я – исследователь»)

Что же  такое исследование?

(Исследовать – подвергнуть изучению, выяснить, осмотреть, изучить что-то)

Кто такой исследователь?

(Человек, занимающийся научными исследованиями)

Какие методы исследования вы знаете? Давайте вспомним их и развесим условные знаки этих методов на доску.

Методы исследований:

• Подумать самостоятельно
• Спросить у другого человека (родители, учитель, одноклассники)
• Понаблюдать
• Посмотреть в книгах, энциклопедиях
• Посмотреть по телевизору (по теме исследования)
• Получить информацию у компьютера
• Провести эксперимент
• Спросить, позвонить специалисту.

Какой первый метод использует исследователь?

(Подумать самостоятельно)

Конечно же, прежде чем приступить к исследованиям, сначала надо подумать самостоятельно.

С какими методами исследования мы уже знакомы?

(Спросить у другого человека.  Мы учились задавать вопросы и узнали, что вопросы могут быть описательные, вопросительные, воображаемые, оценочные, субъективные)

Еще, о каких методах исследования мы говорили на занятиях?

(Посмотреть в энциклопедиях и справочниках. Мы учились искать информацию по теме своего исследования для научно-практической конференции)

Чему ещё мы учились?

(Мы учились видеть проблемы и выдвигать гипотезы)

Сегодня мы познакомимся с ещё одним методом – эксперимент.

III.  Знакомство с методом исследования «эксперимент»

А как бы вы объяснили, что такое эксперимент?

(Эксперимент – это опыт, исследование чего-либо)

Слово эксперимент происходит от латинского «экспериментум» и переводится на русский как «проба», «опыт». Это метод познания, при котором в строго контролируемых и управляемых условиях исследуется явление природы или общества, с целью проверки и сравнения гипотез. И главное делаются выводы.

Как же мы назовём человека, который проводит эксперимент?

Сегодня мы с вами будем экспериментаторами.

Прочитайте, какие эксперименты бывают.

IV.  Проведение «мысленного эксперимента»

 Как вы думаете, что такое «мысленный эксперимент»?

Да, это эксперимент, проводимый в уме. Смотрим –  глазами, слушаем –  ушами, думаем – головой.

Рассмотрите рисунок.

На нём изображено солнце и геометрические тела. Правильно ли художник нарисовал их тени? Какая тень соответствует каждому из изображённых геометрических тел?

(Фигуре 1 соответствует тень b, фигуре 2 соответствует тень a, фигуре 3 соответствует тень c.)

 Посмотрите, мы в уме, не работая с реальными предметами, сделали умозаключения, то есть провели мысленный эксперимент.

V.   Проведение эксперимента с реальными предметами

Но самое интересное, конечно же, проведение экспериментов с реальными предметами или моделями. Вы будете проводить большое количество всевозможных экспериментов на уроках физики, химии, биологии в старших классах. А сейчас мы тоже проведём один эксперимент. Определим «Плавучесть предметов»

Назовите предметы, объекты.

Матрица  оценки  гипотез по определению «Плавучести предметов»

Предметы	Не тонут	Тонут
1. Деревянный брусок
2. Чайная ложка
3. Яблоко
4. Металлическая тарелочка
5. Камешек
6. Пластмассовая игрушка
7. Морская раковина
8. Резиновый мячик
9. Шарик из пластилина
10. Картонная коробка
11. Металлический болт

Теперь нам надо выстроить гипотезы, по поводу того, какие предметы будут плавать, а какие утонут.

Теперь проверим наши гипотезы. Чтобы  было удобно, данные занесём в матрицу оценки гипотез.

Давайте продолжим эксперимент. Изучим сами плавающие предметы.

Все ли они лёгкие?

(Нет, например, яблоко)

Какой вывод можно сделать?

Не обязательно плавающие предметы должны быть лёгкие.

Все ли плавающие предметы одинаково держатся на воде?

(Нет не все.  Тарелка утонет, если в неё попадёт вода. Картонная коробка утонет, когда намокнет.)

Какой вывод можно сделать?

Не все плавающие предметы одинаково хорошо  держатся на воде.

Зависит ли плавучесть от размеров и формы  предмета?

Будет ли плавать большой брусок? А пластилин, если мы придадим ему форму тарелки?

Какой вывод можно сделать?

Плавучесть предмета не зависит от размеров, но зависит от формы предмета.

Что произойдёт, если мы соединим плавающие и не плавающие предметы. Они будут плавать или оба утонут? При каких условиях возможно и то и другое?

Какой вывод можно сделать?

Плавающие и не плавающие предметы будут плавать, если не плавающий предмет расположить внутри плавающего. Плавающие и не плавающие  предметы утонут, если в тарелку наполнится вода.

Молодцы, мы с вами сейчас провели эксперимент и главное сделали выводы. Захотелось ли вам ещё проводить эксперименты?

VI.  Домашнее задание

По желанию дома проведите эксперименты с домашними животными. Это могут быть кошки, собаки или волнистые попугайчики. Можете составить матрицу эксперимента. Узнайте:

• Как относится животное к громкой музыке и мелодичной тихой музыке?
• Как животное относится к резким жестам, ласковым словам, грубым окликам?
• Любят ли петь и при каких условиях волнистые попугайчики?

Можете нарисовать рисунок и на следующем занятии мы обсудим ваши выводы.

VII.  Итог занятия. Рефлексия

Что вы сегодня расскажете дома о нашем занятии?

А теперь, ребята,  встаньте в круг. Возьмитесь за руки. Поблагодарите друг друга за совместную  работу. Как вы думаете, мы были сегодня командой?

А сейчас возьмите звёздочки, которые лежат у вас на столе. На доске вы видите трёх человечков.  Кому на занятии было интересно, положите звёздочку весёлому человечку. Кто чувствовал, что не интересно, скучно, положите звёздочку грустному человечку. Кто ничего нового не узнал, кто чувствовал себя  неуверенно, положите звёздочку третьему человечку.

Спасибо за занятие, до новой встречи, ребята

Занятие кружка «Я-исследователь» Методы исследования. Мысленные эксперименты и эксперименты на моделях.

Занятие кружка «Я — исследователь» в 1 А классе

Нуриева Р.М.

Тема: Методы исследования. Мысленные эксперименты и эксперименты на моделях.

Цели:

1.Познакомить учащихся с понятиями «эксперимент», «мысленный эксперимент», «эксперимент с реальными объектами»; учить детей проводить простейшие мысленные эксперименты и эксперименты на моделях, упражнять в умении делать выводы на основании увиденного вовремя эксперимента, фиксировать результаты на листе бумаги.

2.Развивать у детей наблюдательность, внимательность, развивать речь, логическое мышление, внимание, умение выдвигать гипотезы, делать выводы, обобщать.

3.Воспитывать у детей чувство коллективизма, формировать интерес к учебно-исследовательской деятельности.

Оборудование: презентация, плакаты с условными обозначениями методов исследований, предметы для проведения эксперимента, рисунки для проведения мысленного эксперимента, предметы для опытов, таблицы

Ход занятия

1. Организационный момент

А чтобы урок пошёл каждому впрок —

Активно включайся в работу, дружок!

На уроке будь старательным,

Будь спокойным и внимательным.

Говорите четко, внятно,

Чтобы все было понятно.

Если хочешь отвечать,

Надо руку поднимать.

Если друг стал отвечать,

Не спеши перебивать.

А помочь захочешь другу,

Подними спокойно руку.

-Ребята, встаньте в круг. Улыбнитесь друг другу. Соприкоснитесь ладошками со своими соседями по кругу. Поделитесь каждый своим теплом друг с другом. Теперь мы – команда. Нам предстоит сегодня хорошо потрудиться и узнать что-то новое.

Мы дети вежливы и развиты,

Говорим гостям мы: «Здравствуйте!»

II. Вступительная беседа

-Как называется наш факультатив?

(Наш факультатив называется «Я – исследователь»)

-Что же такое исследование?

(Исследовать – подвергнуть изучению, выяснить, осмотреть, изучить что-то)

-Кто такой исследователь?

(Человек, занимающийся научными исследованиями)

-Какие методы исследования вы знаете? Давайте вспомним их и развесим условные знаки этих методов на доску.

III.Повторение изученного.

На прошлых занятиях мы познакомились с некоторыми методами исследования. Давайте вспомним их.

1) Любят дети пирожки,

Пряники и бабушкины пышки.

Что поможет нам узнать

Любимое блюдо малышки? (Опрос, анкетирование).

2) Дождь сегодня шёл с утра,

К обеду всё утихло.

И слышно птичьи голоса

Во-о-он на ветке птичек видно (Наблюдение).

3)Захотел сварить я кашу,

Молоко и манку взял,

А как правильно варить –то

Я совсем, совсем не знал (Спросить у других людей).

Учитель:

— Молодцы, справились с заданием.

Методы исследований:

1)Подумать самостоятельно

2) Спросить у другого человека (родители, учитель, одноклассники)

3) Понаблюдать

4) Посмотреть в книгах, энциклопедиях

5) Посмотреть по телевизору учебные программы (по теме исследования)

6) Получить информацию по компьютеру (Интернет)

7) Провести эксперимент

8) Спросить, позвонить специалисту.

-Какой первый метод использует исследователь? (Подумать самостоятельно)

-Конечно же, прежде чем приступить к исследованиям, сначала надо подумать самостоятельно.

-С какими методами исследования мы уже знакомы?

(Спросить у другого человека. Мы учились задавать вопросы и узнали, что вопросы могут быть описательные, вопросительные, воображаемые, оценочные, субъективные)

-Еще, о каких методах исследования мы говорили на занятиях?

(Посмотреть в энциклопедиях и справочниках. Мы учились искать информацию по теме в справочнмках).

-Чему ещё мы учились? (Мы учились видеть проблемы и выдвигать гипотезы)

-Сегодня мы познакомимся с ещё одним методом – эксперимент.

III. Знакомство с методом исследования «эксперимент»

1) Работа по словарю Ожегова

-А как бы вы объяснили, что такое эксперимент? Где можно узнать значение этого слова? (В «Толковом словаре». (Эксперимент – это опыт, исследование чего-либо)

-Слово эксперимент происходит от латинского «экспериментум» и переводится на русский как «проба», «опыт». Это метод познания, при котором в строго контролируемых и управляемых условиях исследуется явление природы или общества, с целью проверки и сравнения гипотез. И главное делаются выводы.

-Как же мы назовём человека, который проводит эксперимент?

Сегодня мы с вами будем экспериментаторами.

2) Виды экспериментов.

-Прочитайте, какие эксперименты бывают.

IV. Проведение «мысленного эксперимента»

-Как вы думаете, что такое «мысленный эксперимент»?

-Да, это эксперимент, проводимый в уме. Смотрим – глазами, слушаем – ушами, думаем – головой.

-Рассмотрите рисунок. На нём изображено солнце и геометрические тела. Правильно ли художник нарисовал их тени? Какая тень соответствует каждому из изображённых геометрических тел?

(Фигуре 1 соответствует тень b, фигуре 2 соответствует тень a, фигуре 3 соответствует тень c.)

-Посмотрите, мы в уме, не работая с реальными предметами, сделали умозаключения, то есть провели мысленный эксперимент.

V. Проведение эксперимента с реальными предметами

1) Опыт 1. Эксперимент с магнитом и металлами.

-Многие знают, что магнит, как по волшебству, притягивает металлы. Но все ли металлы притягивает магнит? Попробуем провести эксперимент.

предмет

металл

притяжение

скрепка

сталь

есть

кнопка

сталь

есть

гвоздь

сталь

есть

проволока

медь

нет

ложка

алюминий

нет

Вывод. Магнит хорошо притягивает стальные предметы, а медные и алюминиевые — нет.

2) Опыт 2. Эксперимент «Плавучесть предметов».

-Перед детьми лежат пять предметов: деревянный кубик, металлическая крышка, пластмассовая ложка, кнопка, бумажный кораблик.

-Как вы думаете, какой предмет утонет? (Выдвижение гипотезы)

-Проверка гипотезы.

-Вывод: не все можно предугадать, поэтому мы и проводим эксперимент, так как не все можно проверить словами.

Продолжим эксперимент.

-Все ли предметы одинаково держатся на воде? От чего это зависит? Почему металлическая крышка не тонет, а скрепка- тонет?

— Что произойдет, если соединить плавающий и неплавающий предметы? (крышка и скрепка, крышка и несколько скрепок) От чего зависит плавучесть?

Предмет

Материал

Плавает

Тонет

Кубик

дерево

Крышка

сталь

Скрепка

сталь

Кораблик

бумага

Ложка

пластмасса

Вывод: .

1. Немного взболтать воду.

2. Налить газированную воду в стакан.

3. Опустить виноградину в стакан с газированной водой.

4. Наблюдать.

— А может кто-нибудь догадался в чём секрет нашего фокуса?

(Объяснение опыта. Виноградина чуть тяжелее воды и опустится на дно. Но на нее тут же начнут садиться пузырьки газа, похожие на маленькие воздушные шарики. Вскоре их станет так много, что виноградинка всплывет. Но на поверхности пузырьки лопнут, и газ улетит. Отяжелевшая виноградинка вновь опустится на дно. Здесь она снова покроется пузырьками газа и снова всплывет. Так будет продолжаться несколько раз, пока вода не «выдохнется».

По этому принципу всплывает и поднимается настоящая лодка. А у рыбы есть плавательный пузырь. Когда ей надо погрузиться, мускулы сжимаются, сдавливают пузырь. А надо подняться — мускулы расслабляются, пузырь увеличивается и рыба всплывает.)

4) Использование результатов эксперимента на практике. Опыты с магнитом.

-Ой, ребята, смотрите, в нашем почтовом ящике письмо. Давайте посмотрим от кого. Это письмо от Иванушки:

«Мою невесту Василису похитил и держит в темнице Кощей Бессмертный. Я хочу ее вызволить, но для этого нужен меч-кладенец, который хранится на дне глубокого колодца. Я не знаю, как достать оружие. Дайте мне совет»

• Ребята, как помочь Иванушке? (Дети выдвигают возможные гипотезы).

• Ребята, а из какого материала меч? Какой он? (железный, медный, золотой, серебряный, алюминиевый).

• Какими способами можно осуществить это действие (достать оружие)?

(Дети приходят к мнению, что достать меч можно с помощью магнита).

• Как с помощью небольшого магнита достать до дна глубокого колодца?

(Привязать веревку к магниту и осторожно опустить в колодец).

• Какой магнит использовать лучше всего? (обговаривается размер)

Эксперимент: достать с помощью магнита металлический предмет.

-Ребята, представьте, что колодец находится не в земле, а на земле и имеет форму стеклянного стакана. Он очень глубокий. А веревка короткая, до дна не достает. Как достать оружие? (Дети приходят к выводу, что можно притянуть предметы через стекло).

Итог: выложим наш ответ Иванушке с помощью схемы.

VI. Домашнее задание

-По желанию дома проведите эксперименты с домашними животными. Это могут быть кошки, собаки или волнистые попугайчики. Можете составить матрицу эксперимента. Узнайте:

-Как относится животное к громкой музыке и мелодичной тихой музыке?

-Как животное относится к резким жестам, ласковым словам, грубым окликам?

-Любят ли петь и при каких условиях волнистые попугайчики?

-Можете нарисовать рисунок и на следующем занятии мы обсудим ваши выводы.

VII. Итог занятия. Рефлексия

-Наши исследования в лаборатории сегодня закончились. Какие ответы мы отправим нашим героям.

-Что вы сегодня расскажете дома о нашем занятии?

-А теперь, ребята, встаньте в круг. Возьмитесь за руки. Поблагодарите друг друга за совместную работу. Как вы думаете, мы были сегодня командой?

-А сейчас возьмите звёздочки, которые лежат у вас на столе. На доске вы видите трёх человечков. Кому на занятии было интересно, положите звёздочку весёлому человечку. Кто чувствовал, что не интересно, скучно, положите звёздочку грустному человечку. Кто ничего нового не узнал, кто чувствовал себя неуверенно, положите звёздочку третьему человечку. Спасибо за занятие, до новой встречи, ребята

Домашнее задание

Проведи дома эксперимент «Как вода исчезает». Найди предметы, указанные в таблице, и понемногу лей на них водой из ложки. Результат запиши в таблицу. Сделай вывод.

Впитывает

( хорошо, плохо, не впитывают)

Предмет

Впитывает

( хорошо, плохо, не впитывают)

Губка

Фарфор. блюдце

Газета

Полиэтилен

Вывод:

Всё вокруг познать стремись,

Знай, получится у смелых.

Читай, исследуй, не ленись.

Учёба, друг, большое дело.

«Пустая голова не рассуждает:

чем больше опыта, тем больше способна она рассуждать».

П. П. Блонский.

Расскажи – и я забуду, покажи – и я запомню, дай попробовать – и я пойму. (Китайская пословица)

Мысленный эксперимент, как метод конструирования реальных объектов и манипулирования ими в условно заданных ситуациях на практических занятиях студентов инженерных специальностей

УДК 37.09:001.8::62

https://doi.org/10.20339/AM.01-20.066        

 

А.Р. Герасимов,

канд. техн. наук, доц.

e-mail: [email protected]

А.М. Лопоткин,

старший преподаватель

e-mail: [email protected]

Институт транспорта, сервиса и туризма

Нижегородского государственного инженерно-экономического университета

 

Исследована природа эксперимента — важнейшего из методов не только в науках, но и образовательном процессе. К сожалению, мысленный эксперимент не так часто встречается в системе современного высшего профессионального обучения, так как  якобы «не может быть реализован на практике, а часто и модельно как самодостаточный». Авторам представляется, что мысленный эксперимент как разновидность практических занятий напрямую связан с реальным процессом формирования и развития личности, хотя часто оперирует информацией о свершившихся событиях. Но чем же плох ретроспективный анализ, когда исследователь (студент) анализирует реальную ситуацию с конкретным элементом и выявляет интересующую его связь многогранных явлений в соответствии с выстроенными гипотезами? Построив собственный алгоритм — сценарий проведения практического занятия со студентами 4-го курса методом мысленного эксперимента, авторы попытались убедительно показать целесообразность использования данного метода в образовательном процессе технического вуза.

Ключевые слова: мысленный эксперимент, мысль, идея, концепция, размышления, восприятие и усвоение знаний, компетенции, принцип наглядности, когнитивные способности.

 

Литература

1. Ефимушкина С.В. Мысленный эксперимент как средство повышения степени адекватности усвоения студентами учебной информации. М., 2004.

2. Стёпин В.С., Абушенко Ф.И., Гольдберг Ф.И. Эксперимент мысленный. М., 2019.

3. Библер В.С. Мышление как творчество. М., 1975.

4. Библер В.С. Творческое мышление как предмет логики. М., 1969.

5. ФГОС высшего образования. Бакалавриат. 23.03.03. «Эксплуатация транспортно-технологических машин и комплексов».

6. Рекомендации по организации практических занятий в учебном процессе ВПО.

7. Магадилов Ж.М., Перепелицына В.В. Влияние законов механики движения автомобиля на безопасность автомобиля. Омск, 2018.

8. Учебное пособие по специальности 13.00.08 «Теория и методика профессионального образования». Челябинск, 2010.

9. Герасимов А.Р., Лопоткин А.М. Направления развития междисциплинарного подхода в образовательном процессе технического вуза // Alma mater (Вестник высшей школы). 2019. № 4.

10. Сафина К. За гранью слов: О чем думают и что чувствуют животные. М., 2018.

11. Хан О.Н. Волевой аспект систематизации познавательной деятельности при изучении языковых дисциплин // Концепт. 2019. № 8.

 

Метод эксперемента

2014-05-22

Эксперимент — это такой метод изучения объекта, когда исследователь активно воздействует на него с помощью создания искусственных условий, необходимых для выявления соответствующих свойств, когда сознательно меняется ход природных процессов. Эксперимент — наиболее сложный и эффективный метод эмпирического познания. Он предполагает использование наблюдения, сравнения и измерения — этих элементарных эмпирических методов. Основателем экспериментальной науки признается Г. Галилей. Он не только создал много приборов для наблюдения и экспериментирования, но и совершил уникальные эксперименты. С развитием науки и техники эксперимент все шире применяется. Без эксперимента нельзя представить развитие современной науки. Сегодня экспериментальные исследования являются настолько важными, что рассматриваются как одна из основных форм практической деятельности. С помощью эксперимента исследуют свойства реальных объектов в экстремальных условиях : при сверхнизких и сверхвысоких температур, при очень высоких давлениях, в условиях огромных напряженностей электрических и магнитных полей и т.п.. Работа в таких условиях может привести к открытию удивительных свойств обычных веществ и, таким образом, к более глубокому проникновению в их суть. Примером таких свойств, возникающих в экстремальных условиях, могут быть сверхпроводимость и сверхтекучесть. К преимуществам эксперимента принадлежит также его повторяемость. Это означает, что во время эксперимента необходимые наблюдения, сравнения и измерения могут проводиться, как правило, столько раз, сколько нужно для получения достоверных данных. Поэтому экспериментальный метод в науке приобретает особое значение. Разумеется, этим не исчерпываются все его преимущества. Эксперимент может быть опытным, поверочным или иллюстративным (демонстрационным).

Эксперимент является опытным, когда пытаются выявить присущие объекта неизвестные ранее свойства. Следствием такого эксперимента является утверждение, что не вытекают из ранее известных знаний об объекте. Классическим примером экспериментов такого типа являются опыты Резерфорда по рассеянию а- частиц, на основании которых было установлено планетарном строении атома. Анализ характера рассеяния а- частиц показал, что положительный заряд и масса атома сосредоточены в очень малой части его объема, которую называют ядром. Электроны же движутся вокруг ядра сравнительно больших расстояниях.

К эксперименту обращаются и тогда, когда нужно проверить справедливость тех или иных утверждений или теоретических положений. Такой эксперимент называют поверочным. Примеров проверочных экспериментов во современной физике. Многочисленные элементарные частицы были сначала предсказаны теоретически : позитрон — П. Дираком, нейтрино — В. Паули, целый ряд элементарных частиц — известным специалистом в области классификации их М. Гелл- Маном. Позже эти частицы были открыты экспериментально, то есть, по сути, было проверено соответствующие теоретические утверждения. К эксперименту обращаются также тогда, когда нужно с целью обучения проиллюстрировать какое-то явление. Такой эксперимент называют иллюстративным или демонстративным.

Любой из этих экспериментов может осуществляться как непосредственно с объектом исследования, так и с его заменителем в познании — моделью. Важнейшей особенностью экспериментов с моделью является возможность изучения ее в гораздо более широком диапазоне условий, чем это позволяет непосредственное оперирование с оригиналом. К тому же эксперимент можно осуществлять как с материальными объектами, так и с их идеальными копиями. В последнем случае эксперимент называют мнимым. Мысленный эксперимент является специфическим методом познания, он выступает как идеальная форма реального эксперимента и уже давно и плодотворно применяется в науке. Именно мысленный эксперимент позволил Г. Галилею открыть физический принцип инерции, который положен в основу всей классической механики. А. Эйнштейн и другие ученые широко использовали мысленные эксперименты. Сфера применения мысленного эксперимента гораздо шире, чем материального. Однако проверить достоверность полученных с помощью мысленного эксперимента знаний можно только с помощью реального эксперимента, практики.

Ко второй группе относятся такие методы познания : абстрагирование, анализ и синтез, индукция и дедукция, моделирование.

категория: Физика

Мысленных экспериментов в философии | OUPblog

Философы любят мысленные эксперименты. Многие из нас используют их как свою версию научного метода. Они изолируют некоторые особенности нашего опыта и вызывают интуицию по этому поводу, и эти вынесенные вердикты позволяют нам корректировать соответствующие теории в свете того, что мы находим.

Этот метод восходит к Платону, который, например, является персонажем в The Republic , бросает вызов взглядам Сократа на мораль, апеллируя к возможности кольца, которое могло бы сделать его носителя невидимым, чтобы продемонстрировать, что люди в основном корыстный.

Вот некоторые из других известных философских мысленных экспериментов:

• Предположим, что существует планета, которая является копией Земли во всех отношениях, за исключением того, что химический состав бесцветной питьевой жидкости без запаха в ее озерах и реках был не H ₂ 0, а чем-то еще, XYZ. Будет ли XYZ водой? (Хилари Патнэм)
• Предположим, вы абсолютно ничего не знаете о своем социальном статусе, расе, этнической принадлежности, поле, основном жизненном плане или перспективах. При какой политической концепции вы бы предпочли жить в этих условиях? (Джон Ролз)
• Предположим, вы один в комнате, куда вставлены листы бумаги со строками написанных на них китайских иероглифов, и вы должны написать разные строки китайских иероглифов на другом листе бумаги в соответствии с чрезвычайно подробным набором инструкций. , который затем выскользнул за дверь.Оказывается, вы обманываете тех, кто за дверью, полагая, что в комнате есть говорящий по-китайски, который отвечает на их вопросы. Эта комната — якобы похожая на компьютер — понимает китайский? (Джон Сирл)
• Предположим, мы могли бы трансплантировать половину вашего мозга в каждый из черепов ваших идентичных братьев и сестер (чей собственный мозг был уничтожен). Каждый полученный в результате человек просыпался, думая, что он или она — это вы, со всеми сохраненными психологическими связями с вами. Кем бы вы были? (Дерек Парфит)
• Предположим, богиня конструирует зиготу, комбинируя ее атомы таким образом, что она вырастает в человека (Эрни), который в конечном итоге решает, что лучше всего выполнить именно то действие, которое богиня предназначила ему для выполнения в данный момент времени.Совершает ли он это действие свободно? (Аль Меле)
• Предположим, что группа блестящих нейробиологов способна манипулировать Пламом и заставить его принять решение убить Уайта, вызвав у него сильно эгоистическое нейронное состояние непосредственно перед тем, как он решит, делать ли это, состояние, которое определяет, что он решит это сделать. Несет ли он моральную ответственность за убийство Уайта? (Дерк Перебум)

Есть много опасений по поводу этого общего метода. Случаи недостаточно детализированы, они порождают противоречивые интуиции, они создают эффекты рамок, интуиции, собранные для использования в теории, культурно связаны и т. Д.Но вместо этого я хочу сосредоточить внимание на том, что иногда мы слишком быстро обращаемся к этим научно-фантастическим случаям, когда вокруг нас множество реальных жизненных случаев, которые потенциально могут быть более плодотворными.

«иногда мы слишком быстро обращаемся к этим научно-фантастическим случаям, когда вокруг нас множество реальных случаев, которые потенциально могут быть более плодотворными».

Рассмотрим два последних мысленных эксперимента. Оба они предназначены для того, чтобы заставить нас задуматься о том, возможны ли на самом деле свобода и ответственность в полностью детерминированном мире, поскольку каждый из внешних манипуляторов резко воплощает в жизнь различные черты детерминированного мира.

Они также, что еще более важно, предназначены для изоляции соответствующих функций таким образом, чтобы у нас была ясная интуиция. Очевидно, что ни Эрни, ни Плам не действуют свободно и не несут моральной ответственности. И точно нарисованный характер случаев и наши четкие ответы на них — это то, что должно позволить нам более ясно увидеть, как выносить суждения о свободе воли и ответственности о реальных людях в более беспорядочном реальном мире.

Но сама беспорядок в реальном мире, возможно, заставит нас задуматься об этом методе.Ответственность, например, привела к целому ряду эмоций и практик; гнев, благодарность, восхищение, презрение, похвала, наказание, награда, критика, отказ от доверия или теплых чувств и т. д. Это глубоко укоренившиеся человеческие эмоции и обычаи, обычно имеющие долгую эволюционную или культурную историю.

Следовательно, трудно понять, как мы можем теоретизировать об ответственности в первую очередь, не принимая всерьез эти глубоко укоренившиеся ответы. Но тот факт, что наши ответы настолько беспорядочные, когда речь идет о многих реальных людях, может просто означать, что ответственность беспорядочная, что, возможно, ее нельзя сделать настолько точной, как можно было бы заставить нас поверить в метод мысленного эксперимента.

Это подтверждают многочисленные случаи из реальной жизни. Никто из нас не является идеальным агентом, но мы все же можем понять природу действия, исследуя множество различных типов неидеальных агентов среди нас.

Например, что мы должны думать об ответственности людей с клинической депрессией, болезнью Альцгеймера, ОКР, клептоманией, психопатией, умственными недостатками, синдромом Туретта или людей из ужасающего или морально лишенного детства? Многие из нас либо знают людей с таким опытом или условиями, либо мы такие люди.

Эти агенты вызывают у нас глубокое беспокойство. Например, мы можем чувствовать, что им подходят только некоторые из наших эмоций и практик ответственности. Или мы можем почувствовать, что некоторые из этих агентов заслуживают совершенно иной реакции, чем другие. Или мы можем чувствовать, что соображения «есть, но по благодати Божьей» предполагают, что мы переносим беспокойство по поводу их ответственности на тех, у кого нет таких расстройств и прошлого.

В любом случае, если хорошенько обдумать эти случаи, можно обнаружить, что наши обязательства и предрасположенности в отношении реальных агентов на удивление сложны и информативны, настолько, что наши интуитивные представления о мысленных экспериментах, которые абстрагируются от деталей реальной жизни, вводят в заблуждение или не имеют отношения к делу.

И бонус от сосредоточения на реальных случаях состоит в том, что мы можем получить помощь в их важнейших эмпирических деталях из различных наук, использующих фактический научный метод (например, психология, биология, нейрофизиология), что обогащает наши теоретические знания междисциплинарными способами. И почему бы нам не подойти к этому вопросу таким образом, если наша цель — понять человеческую свободу воли и ответственность?

Философские мысленные эксперименты — это очень весело придумывать и обдумывать. Но они могут скрыть реальность или помешать прогрессу, если слишком удалены от нашего реального опыта.Возможно, тогда нам стоит гораздо чаще обращаться к множеству интересных и сложных реальных случаев, находящихся под рукой.

Изображение предоставлено: «Смерть Сократа» Жака-Луи Давида (1787 г.). Общественное достояние через Wikiart.

мысленных экспериментов и эмпирических экспериментов (1/2)

Если вы занимаетесь естественными науками (или психологом), вам, скорее всего, придется пройти курс экспериментального дизайна, пока вы находитесь здесь, в Пенсильванском университете.Эксперименты являются краеугольным камнем научного метода, поэтому имеет смысл уделять значительное внимание пониманию того, как они работают, что делает одни лучше других и каковы их ограничения. В течение последних нескольких недель я говорил о мысленных экспериментах и ​​о роли, которую они играют в философии и науке (если вы еще этого не сделали и заинтересованы в мысленных экспериментах в науке, ознакомьтесь с моими сообщениями об относительности и важности мысленных экспериментов. к современной физике).В этих двух последних сообщениях я хочу переключить передачи и поговорить о взаимосвязи между мысленными экспериментами и эмпирическими экспериментами.

В ходе написания этого страстного блога одной из моих основных целей было отвергнуть представление о том, что мысленные эксперименты — это то, что люди используют, чтобы рассуждать о мире, сидя в кресле, не наблюдая на самом деле ничего, и что эмпирические эксперименты «лучше» для узнавать о «реальных» вещах. Эмпирические эксперименты и мысленные эксперименты являются важными инструментами, которые люди могут использовать для понимания нашего мира, и у каждого из них есть свои собственные цели.Мыслительные эксперименты, особенно в таких областях, как физика и неврология, могут помочь ученым как определить, какие эмпирические эксперименты проводить, так и как разобраться в результатах этих экспериментов. Конечно, есть места, где эмпирические эксперименты «лучше», чем мысленные эксперименты, но есть также места, даже в естественных науках, где мысленные эксперименты «лучше» (одно из которых заключается в определении того, что делает данный метод исследования «лучше» », Но этот вопрос требует более тщательного рассмотрения, чем я готов предложить здесь).

В 21, ^и годах, одно из мест, где эмпирические и мысленные эксперименты вступили в противоречие и чрезвычайно дополняли друг друга, — это неврология. Если вас интересует неврология, философия науки или интеллектуально стимулирующая беседа в целом, я настоятельно рекомендую вам выделить 13 минут и 22 секунды, чтобы послушать подкаст-интервью Philosophy Bites с Барри Смитом о взаимодействии между этими двумя наборами инструментов для исследования. разум (интервью можно найти на http://physicalbites.com / 2008/09 / barry-smith-on.html) и, если вам это нравится, как можно больше их интервью, посвященных нейробиологии (которые можно найти здесь http://philosophybites.com/neuroscience/). По сути, доктор Смит излагает роль, которую каждый метод играет в развитии как нейробиологии, так и различных смежных философских дисциплин. По его мнению, философы слишком скептически относятся к свидетельствам эмпирических экспериментов, которые противоречат их ожиданиям, которые, по его мнению, тормозят прогресс дисциплины.С другой стороны, он признает, что философы были первыми, кто поднял вопросы, которые исследует нейробиология, что их мысленные эксперименты послужили важной отправной точкой для эмпирических исследований и что, по его собственным словам, когда речь идет о «патологиях». и неврологический срыв, неврологам и биологам нужна помощь философов, чтобы помочь объяснить, как охарактеризовать эти переживания, понять, на что они похожи, и противопоставить их нормальному опыту.”

В моем следующем посте я собираюсь обсудить, что является хорошим эмпирическим экспериментом, что делает хороший мысленный эксперимент, а также сравнить и сопоставить их.

Научно-мысленный эксперимент: как его можно выгодно использовать в классе?

Аткинсон, Д. (2001). Эксперименты и мысленные эксперименты в естествознании. Архив философии науки . Получено с: http://philsci-archive.pitt.edu/documents.

Барсалоу, Л.W. (1995). Побочные эффекты хранения: изучение обработки для понимания обучения. В A. Ram & D.B. Leake (Eds.), Целеустремленный обучение (стр. 407–419). Кембридж, Массачусетс: MIT Press / Bradford Books.

Браун, Дж. Р. (1986). Мысленные эксперименты со времен научной революции. Международные исследования в философии науки, 1 (1) , 1–15.

Артикул Google ученый

Браун, Дж.Р. (1991). Лаборатория разума: мысленные эксперименты в естественные науки . Нью-Йорк: Рутледж.

Браун, Дж. Р. (1992). Почему эмпиризм не работает. Философия науки Association, 1992, 2 , 271–271.

Брунер Дж. (1996). Культура образования . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Google ученый

Бунцль, М.(1996). Логика мысленных экспериментов. Synthese, 106 (2) , 227–240.

Артикул Google ученый

Cohen, I.E. (1966). Франклин и Ньютон: исследование спекулятивного Ньютоновская экспериментальная наука и работы Франклина в области электричества в качестве примера . Кембридж: Издательство Гарвардского университета.

Эйнштейн, А.(1970). Автобиографические заметки. В П.А. Шлипп (ред.), Альберт Эйнштейн: Философ-ученый (3 ^{-е изд.} , стр. 1–94). Ла Саль, Иллинойс: Открытый суд.

Галилей Г. (1954). Диалоги о двух новых науках . (Х. Крю и А. де Сальвио, пер.). Нью-Йорк: Dover Publications. Оригинальная работа опубликована 1638

Гудинг, округ Колумбия (1992). Что такое экспериментальный мысленный эксперимент? Метафилософия, 2 , 280–290.

Хакерство, I. (1992). Есть ли у мысленных экспериментов собственная жизнь? Ассоциация философии науки, 1992, 2 , 302–308.

Google ученый

Харрисон А. (1997). Философия и искусство: видеть и верить . Бристоль, Великобритания: Thoemes Press.

Google ученый

Хейлброн, Дж. Л. (1979). Электричество в XVII и XVIII веках .Беркли, Калифорния: Калифорнийский университет Press.

Google ученый

Helm, H., Gilbert, J., & Watts, D.M. (1985). Мысленные эксперименты и физическое образование — Часть II. Физическое образование, 20 , 211–217.

Артикул Google ученый

Хиберт, Э. (1974). Представление Маха о мысленных экспериментах в естественных науках. В Y. Elkana (Ed.), Взаимодействие между наукой и философия (стр.339–348). Атлантик-Хайлендс, Нью-Джерси: Humanities Press.

Klassen, J.S. (2002). Теоретическая основа для включения истории в естественнонаучное образование (докторская диссертация, Университет Манитобы, 2002 г.). Международный отчет по диссертации 64 (06), 2031.

Койре А. (1968). Метафизика и измерения . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета.

Куюнджич, Н. (1992). Как работает лаборатория разума? Диалог, 32, , 573–578.

Кун, Т.С. (1977). Существенное напряжение . Чикаго: Издательство Чикагского университета.

Мах Э., (1926/1976), Знания и заблуждения: Очерки по психологии запроса . Бостон: Рейдел.

Мах, Э. (1888). Physikalische aufgaben: Denkaufgaben. Zeitschrift für den Physikalischen und Chemischen Unterricht, 2 (5) , 211.

Мэтьюз М. (1994). Преподавание естественных наук: роль истории и Философия науки . Нью-Йорк: Рутледж.

McAllister, J.W. (1996). Доказательное значение мысленного эксперимента в науке. Исследования по истории и философии Science, 27 (2) , 233–250.

Артикул Google ученый

Нерсесян, Н.(1992). В лаборатории теоретика: мысленные эксперименты как мысленное моделирование. Философия науки Association, 1992, 2 , 291–301.

Google ученый

Нортон, Дж. (1996). Мыслительные эксперименты как раз то, о чем вы думали. Канадский философский журнал, 26 (3) , 333–366.

Google ученый

Олссон, С.(2000). Фальсификация, аномалии и натуралистический подход к когнитивным изменениям. Наука и образование, 9 , 173–186.

Артикул Google ученый

Олссон, С. (1992). Познавательные навыки формулирования теории: забытый аспект науки образование? Наука и образование, 1 , 181–192.

Google ученый

Олссон, С.(1999). Теоретическая приверженность и неявное знание: почему аномалии не вызывают обучения. Наука и образование, 8,559–574 .

Орстед, H.C. (1811 г.). Naturvidenskabelige Skrifter, 3 , 151–190.

Поппер, К.Р. (1959). Логика научных открытий . Лондон: Хатчинсон. Оригинальная работа опубликована в 1934 г.

Райнер, М. и Гилберт, Дж. (2000). Эпистемологические ресурсы для мысленных экспериментов в научном обучении. Международный журнал Естественное образование, 22 (5) , 489–506.

Артикул Google ученый

Райнер М. и Бурко Л. М. (2003). Об ограничениях мысленных экспериментов в физике и последствиях для физического образования. Наука и образование, 12 , 365–385.

Артикул Google ученый

Шригли Р.Л., Кобалла Т. (1989). Анекдоты: что показывают исследования об их использовании в классе естественных наук. Школа естественных наук и математика, 89 (4) , 293–298.

Артикул Google ученый

Стиннер А. (1990). Философия, мысленные эксперименты и большие проблемы контекста в курсе физики средней школы. Международный Journal of Science Education, 12 (3) , 244–257.

Google ученый

Соренсен Р. (1991). Мыслительные эксперименты. Американский ученый, 79 , 250–263.

Google ученый

Schwitzgebel, E. (1999). Детские теории и стремление объяснять. Наука и образование, 8 , 457–488.

Артикул Google ученый

Вестбрук, С.Л., Роджерс, Л. (1996). Делать — значит верить: способствует ли лабораторный опыт концептуальным изменениям? Школа естественных наук и математика, 96 (5) , 263–271).

Google ученый

Винчестер, И. (1990). Мысленные эксперименты и концептуальная доработка. Исследования в области философии и образования, 10 , 73–80.

Артикул Google ученый

Витт-Хансен, Дж.(1976). H.C. Орстед, Иммануил Кант и мысленный эксперимент. Датский ежегодник философии 13 , 48–65.

Google ученый

Как можно выгодно использовать его в классе?

ЭКСПЕРИМЕНТ НАУЧНОЙ МЫСЛИ 95

Хиберт, Э. (1974). Концепция Маха мысленных экспериментов в естественных науках

. В Y. Elkana (Ed.), Взаимодействие между наукой

и философией (стр. 339-348).Атлантик-Хайлендс, Нью-Джерси: гуманитарные науки

Press.

Klassen, J.S. (2002). Теоретическая основа для включения истории

в естественнонаучное образование (докторская диссертация, Университет

Манитобы, 2002). Диссертационная работа 64 (06), 2031.

Койре А. (1968). Метафизика и измерение. Кембридж, Массачусетс:

Издательство Гарвардского университета.

Куюнджич, Н. (1992). Как работает лаборатория разума?

Диалог, 32, 573-578.

Кун, Т.С. (1977). Существенное напряжение. Чикаго: Университет

Чикаго Пресс.

Мах, Э., (1926/1976), Знания и ошибки: Очерки по психологии

исследования. Бостон: Рейдел.

Мах, Э. (1888). Physikalische aufgaben: Denkaufgaben. Zeitschrift für

den Physikalischen und Chemischen Unterricht, 2 (5), 211.

Matthews, M. (1994). Преподавание естественных наук: роль истории и

философии науки.Нью-Йорк: Рутледж.

McAllister, J.W. (1996). Доказательная значимость мысли

эксперимент в науке. Исследования по истории и философии

Science, 27 (2), 233-250.

Нерсесян, Н. (1992). В лаборатории теоретика: Мысль

экспериментирует как мысленное моделирование. Философия науки

Association, 1992, 2, 291-301.

Нортон, Дж. (1996). Мыслительные эксперименты как раз то, о чем вы думали.

Канадский философский журнал, 26 (3), 333-366.

Олссон, С. (2000). Фальсификация, аномалии и натуралистический подход

к когнитивным изменениям. Наука и образование, 9, 173-186.

Олссон, С. (1992). Когнитивные навыки формулирования теории:

игнорируемый аспект естественнонаучного образования? Наука и образование, 1, 181-

192.

Ohlsson, S. (1999). Теоретическая приверженность и неявное знание:

Почему аномалии не вызывают обучения. Наука и образование, 8, 559-

574.

Örsted, H.C. (1811 г.). Naturvidenskabelige Skrifter, 3, 151-190.

Поппер, К. (1959). Логика научного открытия. Лондон:

Хатчинсон. Оригинальная работа опубликована в 1934 г.

Reiner, M. & Gilbert, J. (2000). Эпистемологические ресурсы для размышления

экспериментирование в научном обучении. Международный журнал

Научное образование, 22 (5), 489-506.

Райнер М. и Бурко Л.М. (2003). Об ограниченности мышления

экспериментов по физике и их последствиях для физического образования.

Наука и образование, 12, 365-385.

Теория относительности Эйнштейна, объясненная за 4 простых шага

Теория относительности Альберта Эйнштейна известна тем, что предсказывает некоторые действительно странные, но истинные явления, такие как старение астронавтов медленнее, чем люди на Земле, и твердые объекты, меняющие свою форму с большой скоростью.

Но дело в том, что если вы возьмете копию оригинальной статьи Эйнштейна по теории относительности 1905 года, ее будет легко прочитать. Его текст прост и ясен, а его уравнения в основном представляют собой просто алгебру — ничего, что могло бы беспокоить типичного старшеклассника.

Это потому, что Эйнштейн никогда не интересовался причудливой математикой. Он любил мыслить визуально, придумывая эксперименты мысленным взором и работая над ними в своей голове, пока он не смог увидеть идеи и физические принципы с кристальной ясностью. (Прочтите «10 вещей, которые вы (возможно) не знали об Эйнштейне».)

Чтобы воплотить в жизнь свой процесс, National Geographic создал интерактивную версию одного из самых известных мысленных экспериментов Эйнштейна: притчу о ударах молнии, которые видны из движущийся поезд, который показывает, как два наблюдателя могут по-разному понимать пространство и время.

Вот как Эйнштейн начал свои мысленные эксперименты, когда ему было всего 16 лет, и как это в конечном итоге привело его к самому революционному уравнению в современной физике.

1895: Бег рядом со световым лучом

К этому моменту из-за плохо замаскированного презрения Эйнштейна к жестким авторитарным методам образования в своей родной Германии его уже выгнали из школы, эквивалентной средней школе, поэтому он переехал в Цюрих в надежде на то, что посещение Швейцарского федерального технологического института (ETH).(Также см. «Почему ФБР сохранило дело об Эйнштейне на 1400 страниц».)

Однако сначала Эйнштейн решил потратить год на подготовку в школе в соседнем городе Аарау — месте, где упор делается на авангардные методы. нравится самостоятельное мышление и визуализация концепций. В этой счастливой обстановке он вскоре обнаружил, что задается вопросом, каково это — бегать рядом со световым лучом.

Эйнштейн уже узнал на уроке физики, что такое световой луч: набор колеблющихся электрических и магнитных полей, движущихся со скоростью 186 000 миль в секунду, что является измеренной скоростью света.Эйнштейн рассуждал, что, если бы он бежал рядом с ним с такой скоростью, он бы смог взглянуть и увидеть ряд колеблющихся электрических и магнитных полей, висящих прямо рядом с ним, казалось бы, неподвижных в космосе.

Но это было невозможно. Во-первых, такие стационарные поля нарушили бы уравнения Максвелла, математические законы, которые систематизировали все, что физики того времени знали об электричестве, магнетизме и свете. Законы были (и остаются) довольно строгими: любая рябь на полях должна двигаться со скоростью света и не может оставаться на месте — никаких исключений.

Хуже того, стационарные поля не соответствовали бы принципу относительности, понятию, которое физики приняли со времен Галилея и Ньютона в 17 веке. По сути, теория относительности гласила, что законы физики не могут зависеть от того, насколько быстро вы двигаетесь; все, что вы могли измерить, — это скорость одного объекта относительно другого.

Но когда Эйнштейн применил этот принцип к своему мысленному эксперименту, это привело к противоречию: теория относительности требовала, чтобы все, что он мог видеть во время бега рядом со световым лучом, включая стационарные поля, также должно было быть тем, что земные физики могли создать в лаборатории.Но ничего подобного никогда не наблюдалось.

Эта проблема будет беспокоить Эйнштейна еще 10 лет, на протяжении всей его университетской работы в ETH и его переезда в столицу Швейцарии Берн, где он стал экспертом в швейцарском патентном бюро. Вот где он решил раз и навсегда разрешить парадокс.

1904: Измерение света от движущегося поезда

Это было непросто. Эйнштейн пробовал все возможные решения, но ничего не помогало. Почти от отчаяния он начал обдумывать простую, но радикальную идею.Он подумал, что, возможно, уравнения Максвелла работают для всех, но скорость света всегда постоянна.

Другими словами, когда вы видели, как луч света проносится мимо, не имеет значения, движется ли его источник к вам, от вас или в сторону, и не имеет значения, насколько быстро он движется. Вы всегда будете измерять скорость этого луча как 186 000 миль в секунду. Среди прочего, это означало, что Эйнштейн никогда не увидит стационарные колеблющиеся поля, потому что он никогда не сможет поймать световой луч.

Это был единственный способ, с помощью которого Эйнштейн мог согласовать уравнения Максвелла с принципом относительности. Поначалу казалось, что это решение имело свой фатальный недостаток. Позднее Эйнштейн объяснил проблему с помощью другого мысленного эксперимента: представьте, что световой луч проходит по насыпи железной дороги, когда поезд движется в том же направлении со скоростью, скажем, 2000 миль в секунду.

Кто-нибудь, стоя на набережной, мог бы измерить скорость светового луча как стандартное число — 186 000 миль в секунду.Но кто-нибудь в поезде увидел бы, как он движется со скоростью всего 184 000 миль в секунду. Эйнштейн пришел к выводу, что если бы скорость света не была постоянной, уравнения Максвелла в вагоне каким-то образом выглядели бы иначе, и принцип относительности был бы нарушен.

Это очевидное противоречие заставило Эйнштейна крутиться на колесах почти год. Но затем, прекрасным майским утром 1905 года, он шел на работу со своим лучшим другом Мишель Бессо, инженером, которого он знал еще со студенческих лет в Цюрихе.Двое мужчин обсуждали дилемму Эйнштейна, как они это часто делали. И вдруг Эйнштейн увидел решение. Он работал над этим всю ночь, и когда они встретились на следующее утро, Эйнштейн сказал Бессо: «Спасибо. Я полностью решил проблему ».

Май 1905 г .: Молния поражает движущийся поезд

Откровение Эйнштейна заключалось в том, что наблюдатели в относительном движении воспринимают время по-разному: вполне возможно, что два события происходят одновременно с точки зрения одного наблюдателя, но происходят в разное время с точки зрения человека. Другие.И оба наблюдателя будут правы.

Позднее Эйнштейн проиллюстрировал это с помощью другого мысленного эксперимента. Представьте, что у вас снова есть наблюдатель, стоящий на железнодорожной насыпи, когда мимо с ревом проезжает поезд. Но на этот раз в каждый конец поезда попадает молния, когда проходит его середина. Поскольку удары молнии находятся на одинаковом расстоянии от наблюдателя, их свет достигает его глаза в один и тот же момент. Так что он правильно говорит, что они произошли одновременно.

Тем временем другой наблюдатель в поезде сидит точно в его середине. С ее точки зрения, свет от двух ударов также должен проходить равные расстояния, и она точно так же будет измерять скорость света, чтобы она была одинаковой в обоих направлениях. Но поскольку поезд движется, свет, исходящий от задней молнии, должен пройти дальше, чтобы догнать ее, поэтому он достигает ее на несколько мгновений позже, чем свет, исходящий спереди. Поскольку световые импульсы приходили в разное время, она может только сделать вывод, что удары были , а не одновременными — что первый действительно произошел первым.

Короче, понял Эйнштейн, одновременность — это то, что относительно. Если вы согласитесь с этим, все странные эффекты, которые мы теперь связываем с теорией относительности, являются вопросом простой алгебры.

Эйнштейн в лихорадке отбросил свои идеи и отправил свою статью для публикации всего несколько недель спустя. Он дал ей название «Электродинамика движущихся тел», что говорило о его борьбе за примирение уравнений Максвелла с принципом относительности. И он завершил его благодарностью Бессо («Я в долгу перед ним за несколько ценных советов»), которые гарантировали его другу легкое бессмертие.

Сентябрь 1905 г .: Масса и энергия

Однако первая статья не закончилась. Эйнштейн был одержим теорией относительности все лето 1905 года, а в сентябре он прислал вторую статью как своего рода запоздалую мысль.

Это было основано на еще одном мысленном эксперименте. «Представьте себе объект, который сидит в состоянии покоя», — сказал он. А теперь представьте, что он самопроизвольно излучает два одинаковых световых импульса в противоположных направлениях. Объект будет оставаться на месте, но поскольку каждый импульс уносит определенное количество энергии, его энергосодержание будет уменьшаться.

Теперь, сказал Эйнштейн, как бы этот процесс выглядел для движущегося наблюдателя? С ее точки зрения, объект просто продолжал бы двигаться по прямой, пока два импульса улетали. Но даже если скорость этих двух импульсов останется одинаковой — скорость света — их энергии будут разными: импульс, движущийся вперед вдоль направления движения, теперь будет иметь более высокую энергию, чем импульс, движущийся назад.

Приложив немного больше алгебры, Эйнштейн показал, что для того, чтобы все это было непротиворечивым, объект должен не только терять энергию при уходе световых импульсов, но и терять немного массы.Другими словами, масса и энергия взаимозаменяемы.

Эйнштейн написал уравнение, которое связывает эти два понятия. Используя современные обозначения, в которых скорость света сокращается до буквы c , он легко получил самое известное из когда-либо написанных уравнений: E = mc ² .

Геданкенэксперимент | наука | Britannica

Gedankenexperiment , (нем. «Мысленный эксперимент») термин, используемый физиком немецкого происхождения Альбертом Эйнштейном для описания своего уникального подхода к использованию концептуальных, а не реальных экспериментов при создании теории относительности.

Например, Эйнштейн описал, как в 16 лет он мысленным взором наблюдал за собой, когда он ехал на световой волне и смотрел на другую световую волну, движущуюся параллельно его. Согласно классической физике, Эйнштейн должен был видеть вторую световую волну, движущуюся с относительной скоростью, равной нулю. Однако Эйнштейн знал, что электромагнитные уравнения шотландского физика Джеймса Клерка Максвелла абсолютно требуют, чтобы свет всегда двигался в вакууме со скоростью 3 × 10 ⁸ метров (186 000 миль) в секунду.Ничто в теории не позволяет световой волне иметь нулевую скорость. Возникла и другая проблема: если фиксированный наблюдатель видит свет со скоростью 3 × 10 ⁸ метров в секунду, тогда как наблюдатель, движущийся со скоростью света, видит свет со скоростью, равной нулю, это будет означать, что законы электромагнетизма зависят от наблюдателя. Но в классической механике одни и те же законы применяются ко всем наблюдателям, и Эйнштейн не видел причин, по которым электромагнитные законы не должны быть одинаково универсальными.Постоянство скорости света и универсальность законов физики для всех наблюдателей являются краеугольными камнями специальной теории относительности.

Эйнштейн использовал еще один Gedankenexperiment , чтобы начать построение своей общей теории относительности. Он ухватился за прозрение, которое пришло к нему в 1907 году. Как он объяснил на лекции в 1922 году:

Я сидел на стуле в своем патентном бюро в Берне. Внезапно меня осенила мысль: если человек упадет свободно, он не почувствует своего веса.Я опешил. Этот простой мысленный эксперимент произвел на меня глубокое впечатление. Это привело меня к теории гравитации.

Эйнштейн имел в виду любопытный факт, известный во времена английского физика сэра Исаака Ньютона: независимо от массы объекта, он падает на Землю с одинаковым ускорением (без учета сопротивления воздуха) 9,8 метра (32 фута) в секунду. в квадрате. Ньютон объяснил это, постулируя два типа массы: инертная масса, которая сопротивляется движению и входит в его общие законы движения, и гравитационная масса, которая входит в его уравнение для силы тяжести.Он показал, что если бы массы были равны, все объекты падали бы с одинаковым гравитационным ускорением.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишитесь сейчас

Эйнштейн, однако, понял кое-что более глубокое. Человек, стоящий в лифте с обрывом кабеля, чувствует себя невесомым, поскольку корпус свободно падает на Землю. Причина в том, что и он, и лифт ускоряются вниз с одинаковой скоростью и поэтому падают с одинаковой скоростью; следовательно, не глядя за пределы лифта на свое окружение, он не может определить, что его тянут вниз.Фактически, он не может провести эксперимент в закрытом падающем лифте, чтобы определить, находится ли он в гравитационном поле. Если он выпустит мяч из руки, он упадет с той же скоростью, просто оставаясь там, где он его выпустил. И если бы он увидел, как мяч опускается на пол, он не мог сказать, было ли это из-за того, что он находился в состоянии покоя в гравитационном поле, которое тянуло мяч вниз, или из-за того, что трос тянул лифт вверх, так что его пол поднимался в сторону мяч.

Эйнштейн выразил эти идеи в своем обманчиво простом принципе эквивалентности, который лежит в основе общей теории относительности: в локальном масштабе — то есть внутри данной системы, не глядя на другие системы — невозможно различить физические эффекты, вызванные гравитацией. и те, что связаны с ускорением.

В этом случае, продолжил эксперимент Эйнштейна Gedankenexperiment , на свет должна действовать сила тяжести. Представьте себе, что в лифте есть отверстие, просверленное прямо в двух противоположных стенах. Когда лифт находится в состоянии покоя, луч света, попадающий в одно отверстие, проходит по прямой линии, параллельной полу, и выходит через другое отверстие. Но если лифт ускоряется вверх, к тому времени, когда луч достигает второго отверстия, отверстие перемещается и больше не совмещается с лучом. Когда пассажир видит, что свет не попадает во второе отверстие, он приходит к выводу, что луч прошел по кривой траектории (фактически, по параболе).

Если луч света искривляется в ускоренной системе, то, согласно принципу эквивалентности, свет также должен искривляться под действием силы тяжести, что противоречит повседневному ожиданию, что свет будет двигаться по прямой линии (если только он не перейдет из одной среды в другую). Другая). Если его путь искривляется под действием силы тяжести, это должно означать, что «прямая линия» имеет другое значение вблизи массивного гравитационного тела, такого как звезда, чем в пустом пространстве. Это был намек на то, что гравитацию следует рассматривать как геометрическое явление.

Раутледж, соратник мысленных экспериментов

Аристотель, насколько нам известно, не имел концепции мысленных экспериментов. Он не обсуждает их в своих работах, и в его трудах нет признаков того, что он определил особый способ указать на что-то, философски или иначе, что могло бы быть правдоподобно описано в терминах того, что мы называем мысленными экспериментами. У Аристотеля даже нет слова для обозначения «мысленного эксперимента». И нетрудно понять, почему это так.Для начала, чтобы наша концепция «мысленного эксперимента» имела конкретный смысл (каким бы расплывчатым он ни был), он требует контекста, в котором концепция «экспериментирования» имеет некоторую популярность среди соответствующего сообщества мыслителей. Но во времена Аристотеля не существовало научного сообщества, для которого концепция «мысленного эксперимента» могла бы как бы говорить: это понятие опирается на специфически постаристотелевскую концепцию эксперимента, согласно которой экспериментаторы придумывают повторяемые физические события посредством средства, с помощью которых они демонстрируют некоторую корреляцию между физическими состояниями или событиями, которые обычно недоступны для непосредственного опыта.Важным аспектом этого является то, что экспериментатор производит свою демонстрацию, осуществляя контроль над соответствующими параметрами (обычно с помощью технических инструментов), чтобы изолировать возникновение явления, о котором он хочет продемонстрировать свою точку зрения. Основная идея состоит в том, что она, умышленно манипулируя параметрами, делает доступным повторяемому опыту закономерность в природе, которая ранее не была очевидна для ее научного сообщества. Согласно этой концепции, экспериментирование — это искусственное средство сделать доступным для повторяемого опыта ранее ненаблюдаемые факты о природе или, что еще короче, способ предоставить такие данные в ненаблюдаемой естественной местности.Наше представление о мысленном эксперименте зависит от некоторых таких идей эмпирического эксперимента. Разница, конечно, в том, что мысленные эксперименты не ограничиваются физическими фактами, и именно поэтому они не требуют искусственного создания физических событий; что делает их экспериментами и , так это то, что вместо них используются воспроизводимые воображаемые сценарии. ¹ Но, несмотря на это различие, наше понятие мысленных экспериментов, кажется, сохраняет то, что было основным для ранней современной идеи эмпирического экспериментирования: они представляют собой воображаемые сценарии, умышленно придуманные путем манипуляций с соответствующими параметрами и с целью изолирования, и, следовательно, раскрытие на опыте некоторых ранее неочевидных фактов; только то, что мысленные эксперименты, вместо того, чтобы предоставлять нам переживания в безоговорочном смысле, предоставляют нам то, что Эрнст Мах называет Gedankenerfahrung , опыт мышления (Mach 1905, 186).

У Аристотеля, конечно, нет никаких следов этого. Но мог ли быть ? Мне кажется, что отсутствие концепции мысленного экспериментирования в трудах Аристотеля не является случайностью. Аристотель, в отличие от экспериментаторов раннего Нового времени, не придает большого методологического веса эмпирическим экспериментам как средству открытия фактов. Общеизвестно, что его естествознание в гораздо большей степени полагается на наблюдение того, что есть, и очевидное для философски проницательного, но не имеющего инструментальной помощи наблюдателя, а не на искусственное извлечение скрытых фактов.В самом деле, его взгляды на статус научных данных в эмпирических науках, кажется, расходятся с нашим более инженерным отношением к природе. ² Согласно концепции Аристотеля, эмпирическая наука разделяет труд между сбором релевантных фактов, с одной стороны, и научным объяснением этих фактов, с другой. Первое он называет именем «то ( to hoti )», или «феноменом ( ta phainomen )», а иногда просто «опытом ( empeiria )» науки, тогда как он ссылается на к последнему как «на основании чего» или «из-за чего (с до дихоти )» эти факты получены.Зоологическая наука, например, представляет собой двойное мероприятие, состоящее из сбора соответствующих фактов о животных и изложения причин этих фактов. На этой картинке объяснительная задача по изложению причин требует более или менее полного сбора фактов. ³ Аристотелевские науки в этом смысле целостны: их объяснения призваны исчерпывающе охватить релевантный объяснительный порядок, который структурирует их соответствующие области в целом.Для нас же, напротив, мысль о том, что эмпирическое наблюдение фактов в данной области завершено, не пришла бы в голову слишком легко. Мы склонны думать о естественном исследовании как о неограниченной задаче. И похоже, что причина того, почему мы так думаем, связана как раз с невероятным успехом постаристотелевского метода извлечения данных из природы с помощью технических уловок. Поскольку эта история успеха убедительно свидетельствует о том, что наша способность собирать данные и, таким образом, расширять сферу нашего опыта за пределы очевидного, в большей или меньшей степени зависит от наших технических способностей, и что нет очевидного предела этим способностям.Таким образом, с исторической и ориентированной на прогресс точки зрения, такой как наша, не без иронии, когда Аристотель называет совокупность «наблюдаемых данных данной научной области« опытом ». ⁴ Но как бы то ни было, философ, который думает о естествознании так же, как Аристотель, вряд ли будет рассматривать открытие новых данных как основное занятие ученого. Скорее, он будет склонен думать об этом как об очень важном и необходимом, но управляемом предварительном условии для надлежащего научного исследования, которое является объяснением фактов.И поскольку у такого философа мало причин придавать большой методологический вес экспериментированию как средству открытия фактов, у него еще меньше причин делать это в случае мыслей и экспериментов.

Это, конечно, не означает, что в концепции науки Аристотеля нет места для эмпирических экспериментов. Нет особой причины, по которой он должен был рассматривать экспериментирование как проблематичное или незаконное: экспериментирование просто не составляет жизненно важной части его понимания того, что такое эмпирическая наука.Это, как мне кажется, определенно — и, возможно, также тривиально — верно в отношении Аристотеля. ⁵ В этом отношении наш инженерный подход к науке совсем другой. ⁶ Но есть еще один элемент в самой нашей концепции мысленного эксперимента, который, вероятно, показался бы Аристотелю чуждым. Ибо разговоры об экспериментах «в мыслях» каким-то образом торгуются на идее, что результаты простых мыслей и результаты «настоящих» экспериментов, проведенных учеными-естествоиспытателями, могут иметь аналогичную эпистемологическую ценность.Что делает эту параллель потенциально чуждой Аристотелю, так это то, что она часто сопровождается дополнительной идеей о том, что наличие такой же или подобной эпистемической ценности, как эмпирическая наука, каким-то образом узаконивает или, возможно, даже реабилитирует простые мысли как метод научного открытия. Это, однако, было бы странным мышлением для философа, который предшествует современному разделению между наукой и философией и который, помимо твердой веры в достоинство и цель человеческой способности разума, игнорирует дискредитацию, в которую (в основном аристотелевские) «философские школы» упали в раннее Новое время. ⁷ Следовательно, есть основания сомневаться в том, что Аристотель рассматривал апелляцию к эмпирическим экспериментам как коммерческий аргумент.

* * *

Несмотря на отсутствие позитивной концепции мысленного эксперимента в своем мышлении, Аристотель, несомненно, широко использует то, что мы называем мысленными экспериментами. Его работы, особенно по натурфилософии, буквально изобилуют ими. ⁸ Нетрудно понять, почему это так.В конце концов, Аристотель — философ. Под этим я подразумеваю то, что даже при нашем очень узком понимании философии он озабочен вопросами, которые мы бы классифицировали как философские вопросы, например, о природе ценности, значении, модальности, жизни, боге и т. Д. и так далее. Если верить собственным рассуждениям Аристотеля, эти философские темы чрезвычайно трудны именно в силу того, что они касаются ненаблюдаемых вопросов. ⁹ И поскольку мысленное экспериментирование, согласно только что приведенной минимальной характеристике, является средством получения данных в иначе ненаблюдаемой местности, кажется, что оно имеет естественное сходство с рассмотрением этих философских вопросов. Qua — будучи философом, занимающимся ненаблюдаемыми и в остальном эпистемически сложными вопросами, это кажется верным и для Аристотеля. Он тоже использует воображаемые гипотетические сценарии, когда у него есть на то основания. Таким образом, похоже, применим тот же функциональный подход: Аристотель использует мысленные эксперименты, чтобы компенсировать недостаток доступных данных в эпистемически сложной местности. Однако я должен добавить здесь, что его концепция философии простирается дальше, чем наша. Для Аристотеля, как хорошо известно, все знания, которые мы преследуем ради самих себя, считаются философскими знаниями, включая естественные науки.Я должен также добавить, что использование Аристотелем мысленных экспериментов на «эпистемически сложной местности» также следует понимать в широком смысле. Он использует мысленные эксперименты не только в тех случаях, когда было бы невозможно или чрезвычайно трудно проводить физические эксперименты, но также, как мы увидим, в случаях, когда было бы относительно легко провести соответствующие физические эксперименты. Это, в частности, относится к ряду мысленных экспериментов в его философской психологии. Но это не означает, что эти эксперименты проводятся в легко доступной эпистемической среде.Скорее, в этих случаях эпистемическая трудность находится на стороне получателя: они обычно касаются утверждений, которые так или иначе противоречат широко распространенным или иным образом глубоко укоренившимся интуициям. Одно из таких утверждений — широко распространенное мнение, что плоть — это орган осязания (см. 4.1 ниже). Аристотель нападает на эту точку зрения с помощью мысленного эксперимента, который легко может быть проведен как реальный эксперимент. Но в таком случае мы все же можем рассматривать мысленный эксперимент как средство для получения данных в эпистемологически сложной местности, потому что данные, которые он нам предоставляет, противоречат здравому смыслу, т. Е.е. они противоречат общепринятым взглядам, и их нелегко встретить в обычном мышлении. Наконец, уточнение. Для целей этой главы я хотел бы отделить мысленные эксперименты от воображаемых сценариев, которые просто иллюстрируют или иллюстрируют какую-то точку зрения, например следующую иллюстрацию тезиса о том, что конституция живого тела лучше всего сохраняется в родственной ему окружающей среде:

Например, если природа создала предмет из воска или льда, она не сохранила бы его, поместив его в жаркое место, поскольку противоположное качество быстро разрушило бы его, поскольку тепло растворяет то, что застывает холод.Опять же, вещь, состоящую из соли или селитры, нельзя брать и помещать в воду, поскольку жидкость растворяет то, что консистенция обусловлена ​​сухостью.

( De Juv . 477 ^b 18–23, пер. G.R.T. Ross)

Я бы не стал классифицировать это как мысленный эксперимент, потому что в этом случае Аристотель не делает что-либо с воображаемым сценарием. Он не создает доказательств, на основе которых он собирается сделать точку зрения, а просто иллюстрирует общую мысль, которую он ранее высказал в тексте. ¹⁰ Сценарии, которые я буду обсуждать в качестве мысленных экспериментов ниже, напротив, каким-то образом генерирует данные , поскольку эти данные тем или иным образом следуют за из воображаемых параметров, чтобы мы могли ощущать их как происходящие. Что касается минималистической функциональной точки зрения, которую я предлагаю от имени Аристотеля, то мысленные эксперименты — это средство компенсировать недостаток данных в эпистемологически сложной местности, каким-то образом генерируя данные из воображаемых сценариев.Это, во всяком случае, несколько заурядная перспектива, в соответствии с которой я представлю небольшое количество примеров мысленных экспериментов. Мой руководящий принцип при выборе примеров — проиллюстрировать некоторые из разновидностей в том, как он их использует. Но я должен предупредить читателя, что я не претендую на репрезентативную подборку примеров, не говоря уже о исчерпывающей типологии. ¹¹ Я заканчиваю эту главу кратким обсуждением того, что сам Аристотель мог подумать о своем собственном использовании мысленных экспериментов.

Примечание к примерам

Аристотель известен большинству из нас как автор плотно написанных философских трактатов. Это его так называемые эзотерические сочинения, которые предназначались для чтения только небольшой элите технически квалифицированных философских инсайдеров. Менее известен своими опубликованными философскими работами. Эти произведения, так называемые экзотерические сочинения, были предназначены для более широкой аудитории философски заинтересованных неспециалистов. Сегодня, к сожалению, мы располагаем этими сочинениями лишь в сравнительно небольшом количестве фрагментов.Многие из этих произведений были философскими диалогами. Насколько нам известно, они очень напоминали диалоги учителя Аристотеля Платона не только по литературному стилю, но и, очевидно, — и поразительно — по их философскому учению. Есть, например, аналогия с пещерой также у Аристотеля (см. Ниже) и даже аргументы в пользу бессмертия души — доктрины, которой Аристотель, по-видимому, противоречит в своих эзотерических трудах. Естественно, что в буквальном контексте платонического диалога стиль рассуждений будет более красочным, чем в большинстве кратких эзотерических сочинений.Чтобы проиллюстрировать этот аспект использования мысленных экспериментов Аристотелем, я кратко представлю один пример из его экзотерических сочинений. Все остальные примеры взяты из его эзотерических работ.

1 Диалоги

1,1 Пещера

Мы знаем об этом мысленном эксперименте из отчета Цицерона. Он говорит:

Так блестяще замечает Аристотель:

Предположим, что есть люди, которые всегда жили под землей, в хороших и хорошо освещенных жилищах, украшенных статуями и картинами и снабженных всем, чем изобилуют те, кого считают счастливыми.Предположим, однако, что они никогда не поднимались над землей, но узнали из слухов и слухов, что есть божественный дух и сила. Предположим, что затем, в какой-то момент, пасть земли раскрылась, и они смогли выбраться и пробиться из этих скрытых жилищ в эти области, в которых мы живем. Когда они внезапно увидели землю, море и небо, когда они узнали величие облаков и силу ветров, когда они увидели солнце и осознали не только его величие и красоту, но и его силу, с помощью которой оно наполняет небо светом и делает день; когда снова ночь омрачила земли, и они увидели все небо, выделенное и украшенное звездами, и переменный свет луны, когда она растет и убывает, и восходы и заходы всех этих тел, и их курс установился и неизменен на всю вечность; когда они увидели эти вещи, они наверняка бы рассудили и то, что есть боги, и что эти великие дела — творения богов.

Итак, Аристотель.

(Цицерон, De natura deorum II, xxxvii 95, Fragment 12 Rose ³ : пер. Барнс / Лоуренс)

Аристотель предлагает нам представить себе людей, которые, помимо жизни в подземных жилищах, не зная о существовании внешнего мира, живут в обстоятельствах, подобных нашим; у них есть все необходимое, а также некоторые смутные слухи о существовании божественной силы. Затем он предлагает нам представить, что «пасть земли раскрылась», чтобы пещерные жители увидели звезды и их регулярные движения.На этом основании он утверждает, что обитатели пещер, пораженные зрелищем, «наверняка» поверили бы, что существуют боги, которые, как только боги, могли создать эту чудесную вселенную. Мы не знаем, в каком контексте Аристотель первоначально использовал этот мысленный эксперимент, но он определенно примечателен своей поэтической силой. Аристотель пытается как бы отчуждать нас от нашей собственной макроскопической среды, чтобы позволить нам взглянуть на нее с новой и, предположительно, также более адекватной с философской точки зрения, точки зрения: он использует сценарий пещеры, чтобы отделить нас от нашего привычка считать само собой разумеющимся существование внешнего мира и стремится в этой связи установить причинную связь между подавляющей красотой небосвода и существованием божественных творцов.Здесь, как я понимаю, мысленный эксперимент предоставляет данные, которые иначе были бы недоступны, не путем раскрытия ранее скрытых фактов, а путем предоставления нового взгляда на данные, которые слишком очевидны для всех.

2 Метафизика

2,1 «Аргумент о раздевании»

Это, пожалуй, самый известный мысленный эксперимент Аристотеля и, безусловно, самый известный из его «Метафизика ». Это часть его исследования по вопросу: «Что такое субстанция?» В отличие от предыдущего примера, Аристотель здесь использует эксперимент для критической цели, а именно для опровержения определенного тезиса о том, что такое субстанция.Согласно этому тезису, субстанции становятся тем, что они есть, потому что они лежат в основе предикации. Аристотель проверяет этот тезис. Он просит нас вообразить неоспоримый экземпляр субстанции, а именно трехмерное естественное тело, а затем лишить его предикатов. Идея достаточно проста: если природа субстанций действительно состоит в том, что они являются основными субъектами предикации, то удаление всех предикатов из основного субъекта предикации (естественного тела) должно оставить нас с его чистой субстанцией.Однако это не то, что происходит:

Итак, мы обрисовали природу субстанции, показывая, что это то, что не является основанием для какого-либо субъекта, но от которого основывается все остальное. Но мы не должны просто так сформулировать вопрос; для этого недостаточно. Само утверждение неясно, и далее, с этой точки зрения, материя становится субстанцией. Ибо если это [т.е. материя] не субстанция, мы не можем сказать, что еще есть. Когда все остальное убирается, очевидно, ничего, кроме материи, не остается: ибо [предикаты], кроме [кроме субстанции], являются либо активными действиями, либо пассивными чувствами и способностями тел, в то время как их длина, ширина и глубина являются количествами, а не субстанциями. .Ведь количество — это не субстанция; субстанция — это скорее то, к чему они в первую очередь принадлежат. Но когда убираются длина, ширина и глубина, мы не видим ничего, кроме того, что ограничено ими, чем бы это ни было; так что тем, кто рассматривает вопрос таким образом, одна только материя должна казаться субстанцией. Под материей я подразумеваю то, что само по себе не является ни конкретной вещью, ни определенной величиной, ни отнесенным к какой-либо другой из категорий, которыми определяется бытие. Ибо есть что-то, из чего каждый из них предикатирован, так что его бытие отличается от бытия каждого из предикатов; ибо предикаты, отличные от субстанции, основываются на субстанции, в то время как субстанция основывается на материи.Следовательно, конечный субъект сам по себе не является ни конкретной вещью, ни определенной величиной, ни каким-либо иным образом положительно характеризуемым; ни тем не менее отрицательно, поскольку отрицания также будут принадлежать ему только случайно.

( Metaphysics 7.3, 1029 ^a 6–1029 ^a 26, пер. Росс, с небольшими изменениями)

Аристотель различает два вида предикатов: предикаты, которые обозначают, что тела активно или пассивно подвергаются вместе с соответствующими им возможностями (способностями), и предикаты, обозначающие их пространственные расширения (длину, ширину и глубину).Мысленно отбрасывая первую группу предикатов, мы остаемся с голым пространственным расширением тела; удаление этих расширений, однако, не приводит к выделению вещества этих тел; скорее то, что мы затем «видим», — это только то, что было ограничено их расширениями «длина», «ширина» и «глубина», которые для Аристотеля были полностью неопределенной физической материей ( hulê ). Но поскольку физическая материя не удовлетворяет двум другим фундаментально важным критериям того, чтобы быть субстанцией, а именно наличием независимого («отдельного») существования и определенным «определенным определением этого» (1029 ^a 27–29), что-то должно быть не так с критерий, применение которого привело нас к предположению, что материя есть субстанция.Вывод состоит в том, что быть субъектом, лежащим в основе предсказания, не является достаточным критерием для определения сущности.

2,2 Второе солнце

Этот отрывок демонстрирует два случая использования мысленных экспериментов, один из которых кажется особенно близким к некоторым мысленным экспериментам в современной философии. Они встречаются в книге 7 его «Метафизика », где Аристотель критически противопоставляет платоновское учение об идеях с трудностями. В первом случае его аргумент опирается на уже распространенную в его время практику определения вещей через ближайший род и конкретное различие.Ранее в тексте было установлено, что такими определениями являются общие : они применяются ко всему, что «подпадает под них». Это, однако, приводит к тому, что определения не могут изолировать индивидов как таковых , а лишь их универсальные характеристики (их «бытие», как говорит Аристотель). Это представляет трудность для теории идей, потому что согласно этой теории идеи будут как универсальными объектами определения, так и уникальными неопределимыми индивидами. Чтобы подчеркнуть свою точку зрения, Аристотель рассматривает частный и хорошо известный случай особого и (по его мнению и многих его современников) также вечного человека: Солнца.

Итак, как уже было сказано, невозможность определения индивидов ускользает от внимания в случае вечных вещей, особенно таких уникальных, как солнце или луна. (а) Люди ошибаются не только, добавляя атрибуты, при удалении которых солнце сохранится, например «Обходит землю» или «скрывается в ночи», поскольку, с их точки зрения, следует, что, если она стоит на месте или видна, это уже не будет солнце; но странно, если это так; поскольку «солнце» означает определенную субстанцию; (б) но также упоминанием атрибутов, которые могут принадлежать другому субъекту; е.грамм. если появится другая вещь с указанными атрибутами, очевидно, это будет солнце ; поэтому определяющая формула является общей. Но солнце должно было быть индивидуумом, как Клеон или Сократ. В конце концов, почему один из сторонников Идеи не дает определения Идеи? Если бы они попытались, стало бы ясно, что сказанное сейчас правда.

( Метафизика 7.15, 1040 ^a 27– ^b 4, пер. Росс, с небольшими изменениями)

Если определения по ближайшему роду и конкретному различию не изолируют индивидов, а только их общие характеристики, тогда не может быть определения, которое выделяет уникальную Платоническую Идею — может быть только общая характеристика, под которую Идея могла бы «подпадать».Раздел (b) показывает, что все термины, которые мы используем при определении солнца, обозначают общие атрибуты, каждый из которых может применяться к множеству объектов, даже если случится так, что на самом деле существует только один из них: следовательно, если другой Человек, обладающий теми же характеристиками, что и возникшее Солнце, очевидно, что этого человека следует рассматривать как Солнце года . Рассмотрение сценария второго солнца показывает, что определяющие формулы являются общими по самой своей природе и, следовательно, не могут охватить отдельные сущности.Другой эксперимент в (а) представляет другой сценарий с другой целью, опровержение определенных определений солнечного тока в его время. Что не нравится в них Аристотелю, так это то, что они пытаются запечатлеть природу солнца, ссылаясь на несущественные атрибуты, такие как то, что оно «движется вокруг земли» и «скрывается ночью». Чтобы мы поняли, почему такое определение должно быть неудачным, Аристотель представляет сценарий, в котором эти якобы определяющие атрибуты удаляются: оказывается, что даже если мы контрфактически предположим, что солнце стоит на месте или его видно ночью, это все равно будет правдой. что мы будем думать о нем как о солнце . ¹² Следовательно, определение солнца с помощью таких и других «атрибутов, удаление которых солнце могло бы пережить» не позволяет уловить, чем является солнце по своей сути (вещь или субстанция).

2,3 Если бы все было в цветах

Здесь Аристотель выступает против определенного класса математически мыслящих философов. Эти философы постулируют единство («один») и числа как фундаментальные элементы своих онтологий и объясняют, что есть вещи, кроме чисел, в терминах таких метафизических чисел.Его цель — опровергнуть этот тезис, показав, что число и единство слишком тонки как понятия, чтобы можно было объяснить, чем являются другие вещи, кроме чисел. Структура аргумента — reductio . Аристотель начинает с рассмотрения случая метафизического анализа вещей посредством единства и чисел, а именно широко принятого в его время анализа цветов как числовой пропорции белого и черного.

Но в цветах один — это цвет, например белый — наблюдаются другие цвета, производимые из этого, и черный, а черный — это недостаток белого, как темнота света.

В этом случае белый цвет занимает место «единого», то есть первого метафизического принципа, в своей области (цветах), потому что другие цвета генерируются посредством числовых пропорций белого и черного, где черный задуман. как полное отсутствие (или недостаток, отсутствие) белого цвета на цветовой шкале. Аристотель согласен с этой теорией. Он согласен с тем, что все другие цвета определяются как значения между крайними значениями в цветовом спектре белого и черного, и что, следовательно, все промежуточные цвета являются продуктами (числовых) пропорций белого и черного.Например, «зеленый» цвет представляет собой смесь определенной части белого и определенной части черного. Но поскольку черный — это всего лишь полное отсутствие белого в цветовом спектре, белый — «единственный» в области цветов: все промежуточные цвета можно свести к его комбинации и отсутствию таковых. Теперь Аристотель резко расширяет сценарий:

Итак, если бы все существующие вещи были цветами, существующие вещи действительно были бы числом, но чего? Ясно цветов ; и один должен быть что-то , т.е.грамм. белый.

( Meta . 1. 2, 1053 ^b 29–34, пер. Росс)

Аристотель использует абсурдный сценарий, согласно которому все существующие вещи являются цветами, чтобы выявить фундаментальный изъян в теории математически мыслящих философов. Эти мыслители полагают, что единство и числа каким-то образом являются самосуществующими сущностями, к которым можно метафизически свести все остальное. Однако, хотя это может работать в случае числовых величин, это не работает в случае других категорий, даже в относительно бесспорном случае числового анализа цветов: ведь даже если Аристотель соглашается, что цвета должны анализироваться в Что касается числовых пропорций белого и черного, то они по-прежнему остаются числовыми пропорциями цветов .Цифры цветов соответствуют номерам и , а именно цветам. Итак, если есть сокращение цветов до чисел, это происходит в силу того факта, что числа являются числами цветов. Из этого мы узнаем, что сокращение цветов до числовых пропорций других цветов, даже когда это возможно, не сводится к уменьшению цветов до чисел. Математически мыслящая теория терпит поражение, потому что игнорирует этот основной концептуальный факт. Эксперимент показывает это, представляя очень простой качественный мир: даже если бы все вещи были цветами и, следовательно, сводились к числовым пропорциям белого и черного, это не дало бы нам сокращения цвет до единицы и числа.Единство и число слишком тонки как понятия, чтобы объяснить что-либо, кроме количеств. ¹³

3 Философская психология

3,1 Почему плоть — не орган осязания: мембрана и воздушная оболочка

Опять мысленный эксперимент с важной целью. На этот раз проверяется тезис о том, что плоть — это орган осязания. Эксперимент проходит в два этапа. На первом этапе Аристотель пытается обезвредить то, что другие считают веским доказательством того, что мы думаем, что плоть — это орган осязания, а именно то, что мы немедленно воспринимаем чувства нашей плоти:

На вопрос, лежит ли орган осязания внутрь или нет (т.е. нужно ли нам смотреть дальше, чем плоть), нельзя сделать никаких выводов из того факта, что если объект соприкасается с плотью, он сразу же воспринимается. Ведь даже в настоящих условиях, если мы плотно натягиваем мембрану на плоть, как только это касается, ощущение передается так же, как и раньше, но ясно, что орган не находится в этой мембране. И если бы мембрану можно было даже нарастить до плоти, сообщение распространялось бы еще быстрее.

( DA 2.11, 422 ^б 34–423 ^а 6, пер. Смит)

Здесь Аристотель ставит под сомнение идею о том, что наше непосредственное восприятие прикосновения к нашей плоти показывает, что плоть является органом осязания: если мы представим, что внешняя мембрана плотно натянута на нашу плоть, мы почувствуем то же самое. Почему же тогда думать, что наша плоть чем-то отличается от такой оболочки? И если мы далее представим, что эта мембрана срастается с нашим телом (как в случае с нашей плотью), из сценария следует, что мы будем воспринимать контакт с мембраной с той же непосредственностью, что и контакт с нашей плотью.В этом случае оправдание, с которым мы думаем, что эта внешняя оболочка является органом осязания, примерно такое же, как оправдание, с которым мы теперь думаем, что этим органом является плоть. На следующем этапе Аристотель расширяет сценарий, чтобы выявить одну из положительных ролей, которую наша плоть играет в восприятии. Если мы представим, что наши тела окружены воздушной оболочкой, растущей вокруг наших тел — подобно тому, как наша плоть вырастает из наших тел — мы, естественно, придем к выводу, что отдаленные органы чувств — слуха, зрения и обоняния. все принадлежали одной и той же чувственной модальности.Но на самом деле мы не верим этому , потому что тела и органы, через которые эти различные чувственные объекты передаются нам, в каждом случае различны, что является точкой зрения Аристотеля:

Вот почему та часть тела, которая имеет это качество [т.е. плоть] относится к нам очень похоже на воздушную оболочку, которая растет вокруг нашего тела; Имея такую ​​оболочку, мы должны были бы предположить, что мы воспринимаем звуки, цвета и запахи одним органом, и должны были бы воспринимать зрение, слух и обоняние как единое чувство.Но как бы то ни было, поскольку то, через что передаются различные движения, не связано естественным образом с нашими телами, разница между различными органами чувств очевидна. Но в случае касания это сейчас непонятно.

( DA 422 ^b 34–432 ^a 12, пер. Смит, с небольшими изменениями)

А как насчет проксимальных органов чувств? Далее по тексту Аристотель утверждает, что у природы как бы не было другого выбора, кроме как создать тела, через которые мы получаем прикосновение, вкус и запах, с одним и тем же телом, плотью.

3,2 Если бы белый был единственным заметным

Этот мысленный эксперимент используется, чтобы предположить, что природа снабдила нас множеством чувств, чтобы мы могли различать и изолировать в мыслях те особенности восприятия, которые являются общими для множества наших чувств, такие как протяженность, числа и движение, от то, что он называет «особыми умниками». Особые чувственные объекты — это те воспринимаемые объекты, которые являются исключительными для каждой чувственной модальности (цвет для зрения, звук для слуха, запах для обоняния и т. Д.).Аристотель пытается установить эту точку зрения, представляя экстремальный сценарий мономодального восприятия, в котором мы обладаем только одной единственной чувственной модальностью, а именно зрением, с одним единственным воспринимаемым объектом, а именно с «белым» цветом. В этом сценарии мы вряд ли сможем отличить число, движение, протяженность и тому подобное от белизны, которую мы воспринимаем. А это, в свою очередь, предполагает, что мы обладаем более чем одной чувственной модальностью — возможно, среди прочего — для того, чтобы иметь возможность отличать содержание, специфичное для каждой чувственной модальности, от воспринимаемых характеристик, общих для множества из них:

Могут спросить, почему у нас больше одного чувства.Чтобы предотвратить неспособность понять общие мысли, например движение, величина и число, которые связаны с особыми ощущениями? Если бы мы не чувствовали, кроме зрения, и не чувствовали бы никакого объекта, кроме белого, они имели бы тенденцию ускользать от нашего внимания, и все слилось бы для нас в неразличимую идентичность из-за сочетания цвета и величины. Как бы то ни было, тот факт, что общие чувственные ощущения даны в объектах более чем одного чувства, обнаруживает их отличие от всех без исключения особых чувственных ощущений.

( DA 425 ^b 5–11)

4 Космология

4,1 Опровержение теории Атласа

Это особенно интересный мысленный эксперимент. Аристотель постоянно обсуждает, что для него является явно ложной теорией движения Вселенной. Его мотив в этом состоит в том, чтобы выявить общее ограничение теории типа , представленное теорией Атласа. Чтобы увидеть, в какой степени Аристотель использует контрфактические сценарии в своих философских целях, мы должны проследить ход его аргументов на протяжении большей части целой главы «О движении животных» .Контекст — это обсуждение механического принципа самостоятельного передвижения животных, который Аристотель представил и защищал в предыдущих главах трактата. Согласно этому принципу, локомотивным агентам, чтобы перемещать свои тела с места на место, обязательно требуется внешняя и неподвижная точка покоя, чтобы иметь возможность противостоять ей.

Принцип внешней опорной точки: Самодвижущиеся агенты, чтобы перемещать свои тела из одного места в другое, обязательно нуждаются во внешней точке покоя, которая неподвижна по отношению к ним.

В предыдущей главе были даны три примера, чтобы проиллюстрировать невозможность изменения собственного локомотива без такой внешней и неподвижной опоры. 1. Мыши, чьи ноги застряли в поле, не будут двигаться вперед, потому что они не могут отделить свое собственное движение от движения земли, на которой они стоят. Они забирают, так сказать, свою землю с собой. 2. Ходоки, идущие по песку, не двинутся вперед, потому что песок не может обеспечить опору, которая остается неподвижной по отношению к их собственному движению.3. Моряк на лодке не может перемещать лодку, поддерживая себя изнутри лодки. Этот последний пример очень ясно иллюстрирует необходимость того, чтобы точка опоры была внешней по отношению к самодвижущемуся телу: точка опоры не должна быть частью самодвижущегося тела, которым в случае третьего примера является не моряк, а лодка, на которой стоит моряк. По словам Аристотеля, без такой внешней опоры ни мифический великан Титий, ни бог ветра Борей, дующий в парус, не сдвинули бы лодку с места.На этом этапе, когда принцип установлен, Аристотель расширяет сферу обсуждения до космологического масштаба, задавая вопрос, потребует ли движение Вселенной в целом такой внешней опорной точки. ¹⁴

Кто-то может поставить такую ​​задачу: если что-то движется по всем небесам, должно ли быть что-то неподвижное, что не является ни частью небес, ни небесами?

(699 ^a 12–14)

В ответ Аристотель различает два разных сценария, в которых вселенная («все небеса») перемещается движителем, и отвечает утвердительно в обоих случаях:

Если он [i.е. двигатель вселенной] движется сам, а также движет небеса, он должен касаться чего-то неподвижного, чтобы передать движение, и это не должно быть частью движителя; и если движущийся неподвижен с самого начала, он также не должен быть частью того, что движется.

(699 ^a 14–17)

В первом сценарии Вселенная перемещается перемещаемым двигателем, то есть самодвижущимся, который, со своей стороны, требует внешней и неподвижной точки покоя; во втором сценарии вселенная перемещается движителем, в котором две функции точки покоя и движителя совпадают: неподвижный движитель.В первом и более знакомом сценарии движущийся должен опереться на неподвижную и внешнюю точку покоя, как в случае с животными; в последнем сценарии, напротив, сам движитель должен быть расположен за пределами Вселенной. Следовательно, оба сценария подтверждают, что принцип внешней опорной точки применим повсеместно: все движения, включая движение Вселенной в целом, требуют внешней неподвижной опорной точки.

Космологическое применение принципа опорной точки приводит к парадоксальному результату.Как может быть что-то за пределами вселенной ? И как это что-то может быть достаточно сильным, чтобы служить платформой для движения Вселенной? ¹⁵ Теперь мы знаем, что для Аристотеля такой результат почти абсурден, поскольку в своей книге «Метафизика » он преподает доктрину о первом и совершенно неподвижном двигателе вне вселенной. Но Аристотель также верит в методологическую независимость физики от других разделов философии. Поэтому он осторожен, чтобы избежать здесь явных ссылок на свою метафизическую доктрину, и поэтому оставил без внимания свое возвышенное и спорное заявление о первом и совершенно неизменном двигателе за пределами вселенной.Все, что мы «официально» знаем на данный момент, — это то, что применение принципа внешней опорной точки в космологическом масштабе требует внешней платформы также для движения Вселенной. Тем не менее, как мы увидим, то, что побуждает его к дальнейшему изучению космологического измерения Принципа внешней опорной точки, явно заключается в том, что он дает ему независимое подтверждение его метафизической доктрины.

Вот и контекст. Теперь Аристотель переходит к обсуждению конкурирующих теорий относительно происхождения движения Вселенной.Он начинает с теории, предложенной предыдущими мыслителями. Что делает эту теорию интересной для него, так это то, что эти мыслители, казалось, знали о проблеме, которую Принцип внешней опорной точки ставит для теорий, постулирующих внутренние движущие силы Вселенной; Более того, они, кажется, также предложили решение проблемы, которое позволяет избежать парадоксального следствия этого принципа, заключающегося в существовании поддерживающей платформы за пределами Вселенной. Этот потенциальный соперник доктрины Аристотеля о первом неподвижном двигателе вселенной — так называемая теория полюсов.

И, по крайней мере, в этом отношении они совершенно правы, которые говорят, что когда шар переносится по кругу, никакая часть не остается неподвижной; ибо было бы необходимо, чтобы или все это оставалось неподвижным, или чтобы его непрерывность была разорвана на части. Но они неправильно приписывают силу полюсам, которые не имеют размера и являются концами и точками. Ведь помимо того факта, что ничто такого рода не имеет никакой субстанции, невозможно передать простое движение посредством того, что есть два; и они делают полюсов двумя.Исходя из подобных соображений, можно усомниться в том, что есть нечто такое, что имеет такое же отношение ко всей природе, как земля к животным и движущимся ими вещам.

(699 ^a 17–27 ¹⁶ )

Аристотель хвалит сторонников теории полюсов за выявление проблемы, которая кажется очень близкой к тому, что он сам только что описал в терминах принципа внешней опорной точки: вращающаяся Вселенная имеет всех движущихся частей, т.е. сказать, что ни одна часть не остается на месте; однако, если движущийся и перемещаемый должны быть отделены друг от друга, как, кажется, согласны сторонники теории полюсов, ни одна из частей Вселенной не может служить движущей силой (под угрозой того, что либо вся Вселенная будет застой или нарушение его физической сплоченности, заставляя одну его часть отдыхать, а другую двигаться).Похоже, это фундаментальное понимание, на котором зиждется теория полюсов. И Аристотель соглашается. Однако теория предлагает выход из затруднительного положения, с которым он не согласен: если полюсов его оси вращения являются движителями Вселенной, движущиеся объекты будут неподвижны (геометрические объекты не подвержены движению) и ни физических частей, ни внешнего мира Вселенной. Таким образом, на первый взгляд теория полюсов удовлетворяет всем требованиям принципа внешней опорной точки, в то же время ей удается избежать контринтуитивного следствия, которое Аристотель извлек из своего приложения к движению вселенной, а именно, что должна быть неизменная платформа за пределами вселенной.

Главный ход Аристотеля в опровержении теории полюсов состоит в том, чтобы просто настаивать на причинной инерции полюсов: полюса — это геометрические объекты. Таким образом, им не хватает физических сил («не имеют размера» и «материи»): нет ничего, что они могли бы привести в движение. В этом отношении полюса ничем не отличаются от других нефизических объектов, таких как линии, точки, концы и так далее. ¹⁷ Этим Аристотель считает себя опровергающим теорию полюсов. Соответственно, он завершает раздел на несколько торжествующей ноте, говоря, что возражения такого рода (т.е. типа теории полюсов) может быть противопоставлен его тезису о том, что должна существовать внешняя неподвижная опорная точка движения неба. Это ясно означает, что теории, которые стремятся обойти принцип внешней опорной точки на основе предположения о внутренних движущих силах вселенной, должны потерпеть неудачу.

Однако Аристотель продолжает обсуждать еще следующую теорию , которая предлагает уже опровергнутую гипотезу о внутреннем двигателе Вселенной, причем особенно грубую.Это теория Атласа, которая, к тому же, является теорией, созданной самим Аристотелем. Он экстраполирует это из мифических художественных изображений Атласа Титанов:

Те, кто мифическим образом изображает Атласа ногами на земле, похоже, рассказали свою басню с намерением описать его как своего рода ось, вращающую небеса вокруг полюсов. Теперь это было бы вполне разумно, поскольку Земля остается неподвижной.

(699 ^a 27–31)

Аристотель не рассматривает теорию Атласа как жизнеспособную альтернативу.Совершенно очевидно, что эта теория становится жертвой того же смертельного возражения против всех теорий внутренних движителей вселенной, которое Аристотель только что выдвинул против теоретиков полюсов: поскольку во вращающейся вселенной ни одна часть вселенной не стоит на месте, принцип внешней опорной точки будет также необходима внешняя точка отдыха для Атласа. Ему либо придется стоять на платформе за пределами вселенной, что, по предположению, у него нет, либо будет неподвижная платформа, на которой он сможет стоять внутри вселенной, а именно земля.Однако, как уже видели теоретики полюсов, это разорвало бы его физическую непрерывность, поскольку принцип внешней опорной точки требует, чтобы платформа не была частью вселенной. ¹⁸ Почему же тогда Аристотель потрудился обсуждать теорию Атласа? Его интересует не теория как таковая, а тот факт, что обсуждение теории выявит общую черту всех физических теорий внутренних движителей Вселенной. Дело в том, что все такие теории, как мы увидим, в силу предложения физических сущностей в качестве движущих сил, а именно.платформы, не обладают объяснительной силой для объяснения абсолютной необходимости , с которой Аристотель полагает, что движения небес происходят: физические сущности условны , то есть они допускают возможность быть иными, чем они есть на самом деле. Эта модальная особенность физических движителей делает их непригодными для объяснения порядка крупномасштабных движений Вселенной в глазах Аристотеля, что, по его мнению, не может быть иначе. Выявление этого принципиального недостатка объяснительной силы физических теорий движения небес — и тем самым намек на силу его собственной теории нефизического первого неподвижного движущегося — вот что побуждает его обсуждать в этом пункте явно ложная атлас-теория.

Он начинает с описания некоторых следствий и объяснений теории Атласа. Если Атлас должен функционировать как ось, простирающаяся между землей и внешним небом, принцип внешней опорной точки требует не только того, чтобы земля оставалась неподвижной, но также, чтобы земля не была частью вселенной. Это первое абсурдное следствие теории Атласа. Но Аристотель продолжает обсуждать сценарий Атласа. Его следующий удар по теории состоит в том, чтобы указать, скольким физическим силам опорная платформа Атласа — Земля — ​​должна будет противостоять.Это должна быть не только кинетическая сила, с которой Атлас вращает небеса вокруг себя, но и статические силы небес и самого Атласа:

Но если они дадут такой отчет, они должны признать, что Земля не является частью вселенной. Кроме того, силы того, что вызывает движение (то есть Атлас), и того, что остается неподвижным (то есть Земли), должны быть уравновешены. Ибо есть определенная сила и мощь, благодаря которой то, что остается, остается, точно так же, как есть сила, в силу которой движущийся передает движение.И есть необходимая пропорция, как противоположных движений, так и состояний покоя. И равные силы не зависят друг от друга, но они преодолеваются превосходством силы. Таким образом, Атлас или что-либо подобное, передающее движение изнутри, должно оказывать давление не больше, чем фиксированность, с которой Земля остается стабильной, иначе Земля будет перемещена от центра из своего надлежащего места. Ибо, как толкатель толкает, толкаемый толкается, то есть с аналогичной силой. Но то, что придает движение, начинается с состояния покоя, так что его сила должна быть больше, чем аналогична и равна его собственной устойчивости, и, аналогично, больше, чем устойчивость того, что движется, но не сообщает. движение.Тогда сила устойчивости земли должна будет быть такой же большой, как сила всего неба и того, что движет ими.

(699 ^a 32– ^b 10)

Если Атлас стоит на земле, земля должна будет противостоять всему весу Атласа и небес, а также движущей силы, с которой Атлас вращает небеса вокруг себя. Учитывая огромную диспропорцию между размерами земли и неба, Аристотель намекает, что приписывание такой силы сопротивления Земле является не чем иным, как физической невозможностью:

А если это невозможно, то невозможно, чтобы небеса двигались чем-то подобным внутри них.

(699 ^b 10–11)

Аристотель здесь явно использует теорию Атласа, чтобы противопоставить всем теориям внутренних движителей небес: ¹⁹ для явной несоразмерности размеров движущегося и перемещаемого, нет такая теория преуспеет в том, чтобы сделать правдоподобным утверждение о том, что во Вселенной существует некая платформа покоя, достаточно сильная, чтобы противостоять как движущейся, так и покоящейся силе. все остальное в нем. Но, несмотря на вышесказанное, обсуждение продолжается.Аристотель далее останавливается на сценарии, чтобы выделить дополнительную особенность теории Атласа и ей подобных, которая его особенно интересует. Это принципиальное ограничение в модальности , с которой она и любая подобная теория может объяснить движения небес. Теперь обсуждение принимает форму проблемы ( aporia ):

Есть проблема, связанная с движением частей Вселенной, которую мы можем рассматривать как тесно связанную с тем, что мы только что сказали.Ибо, если бы кто-то мог силой движения преодолеть устойчивость земли, ясно, что он сдвинул бы ее подальше от центра. И очевидно, что сила, из которой будет происходить эта сила, не бесконечна. Земля не бесконечна, поэтому и ее вес тоже не бесконечен.

(699 ^b 12–17)

Аристотель противопоставляет теорию Атласа следующему воображаемому сценарию: если мы предположим, что дальнейший движитель перемещает Землю от ее центрального положения, то это движение потребует лишь конечного количества силы, поскольку размер (и сила покоя) Земля тоже конечна.Это означает, что порядок движений Вселенной может быть нарушен конечной силой, то есть в сценарии, предложенном теорией Атласа и всеми теориями, которые постулируют внутренние движущие силы Вселенной, было бы возможных , чтобы растворить порядок во вселенной. Физический характер их гипотез подразумевает, что сила покоя опорной точки для движения Вселенной будет иметь физически определенную и, следовательно, конечную величину. Именно с этой возможностью нарушения порядка в физическом мире, как это подразумевается физическим характером теорий, подобных теории Атласа, Аристотель оспаривает:

«Невозможное» имеет несколько значений: когда мы говорим, что невозможно увидеть ни звука, а чтобы увидеть людей на луне, мы используем два разных значения этого слова.Первое невидимо по необходимости; последний, хотя и имеет такую ​​природу, что его можно увидеть, на самом деле не будет видно. Теперь мы верим, что Вселенная нетленная и нерушимая по необходимости.

(699 ^b 18–21)

Простая физическая невозможность, согласно которой то, что, возможно, могло произойти, на самом деле никогда не произойдет, недостаточно для Аристотеля, когда дело касается физического порядка вселенной; этот порядок должен быть невозможно растворить так же, как невозможно увидеть звук, т.е.е. необходимо в смысле «иначе быть невозможно». Такого рода необходимость является чем-то, что теория Атласа (а вместе с ней и весь класс теорий, которые она здесь представляет) не может предоставить: эти теории объясняют порядок Вселенной посредством физического события. Физические события конечны и случайны. Итак, независимо от того, могут ли такие теории объяснить движение небес (а Аристотель дал нам достаточно оснований полагать, что они не могут), они неспособны объяснить необходимость, с которой, по мнению Аристотеля, существует физический порядок Вселенной:

Но результат этого аргумента [физического движителя вселенной] состоит в том, что это не так необходимо.Ибо естественно и возможно движение большее, чем то, благодаря которому земля остается устойчивой и благодаря которому движутся огонь и тело наверху. Если тогда будут подавляющие движения, эти тела будут отделены одно от другого. ²⁰ И если их нет, но, возможно, будет (поскольку не может быть бесконечного движения, потому что даже невозможно, чтобы тело было бесконечным), небеса могли бы раствориться.Ибо что мешает этому, если это не невозможно? И это возможно, если не требуется обратное. Но давайте обсудим эту проблему в другой раз.

(699 ^b 23–31)

Заключительным заявлением о том, что истинность теории Атласа совместима с возможностью распада порядка вселенной, Аристотель достиг своей цели. Обсуждение контрфактического и, по крайней мере для Аристотеля, также явно ложного и даже невозможного теоретического сценария послужило ему для выделения модального признака, присущего всем теориям внутренних физических движущих сил, и, таким образом, выявления их принципиальных объяснительных ограничений.Теперь Аристотель возвращается к вопросу, поставленному в начале раздела:

Но должно ли быть что-то неподвижное и неподвижное вне того, что движется и не является его частью, или нет? И должно ли это обязательно относиться и ко Вселенной? Ибо кажется, что было бы парадоксально, если бы источник движения находился внутри. Вот почему для тех, кто так считает, слова Гомера могут показаться хорошо сказанными:

Но вы не могли нарисовать с небес на землю

Зевс, величественнейший из всех, нет, даже если тебе придется сильно бороться, пока ты не устанешь.

Держитесь за веревку, все вы, боги и богини.

Ибо то, что полностью неподвижно, не может быть перемещено ничем. В этом заключается решение проблемы, о которой мы упоминали выше, а именно: возможно ли или невозможно растворить композицию неба, если это зависит от неизменного происхождения.

(699 ^b 32–700 ^a 6 ²¹ )

Выявив ограниченность теории Атласа, а вместе с ней и всех других теорий, которые постулируют внутренние движущие силы вселенной, Аристотель указывает на то, что, по его мнению, является важным достоинством его собственной теории (на что указывает его триумфальная цитата Гомера). : только нефизический («полностью неподвижный») движитель за пределами вселенной, как утверждается в Аристотеле «Метафизика », способен объяснить абсолютную нерушимость порядка вселенной.

5 Заключение: как бы Аристотель думал о мысленных экспериментах?

Аристотель использует мысленные эксперименты на основе принятой мной здесь минимальной концепции для получения данных в эпистемически сложной местности. Насколько мы можем понять из нескольких примеров, которые я здесь представил, контексты использования различаются: некоторые служат для положительного установления точки, в то время как другие (большинство из них) используются для критических целей, то есть служат для опровержения данного тезиса. Таким образом, мы можем сказать, что Аристотель использует мысленные эксперименты для аргументативного убеждения и в тех местах, где из-за неясной природы предмета или контринтуитивного характера тезиса, который они призваны поддержать, понимание не может быть легко передано посредством обращения к наблюдательным методам. факты. ²² И, как мы видели в случае теории Атласа, его целью может быть даже целый класс теорий, а не конкретное утверждение. Это, однако, не означает, что мысленные эксперименты необходимы для Аристотеля. Я не могу вспомнить пример, точку зрения которого он не мог бы передать другим, даже если бы это было значительно менее ярким, способом. Вот и все, что касается различных контекстов использования мысленных экспериментов у Аристотеля.

Как бы он сам классифицировал мысленные эксперименты? Это трудный вопрос.Мое лучшее предположение состоит в том, что он хотел бы провести различие между мысленными экспериментами как методом генерации данных из воображаемых сценариев, с одной стороны, и форм рассуждений, — с другой. Идентичность форм рассуждений не должна зависеть от того, связаны ли их содержание с воображаемыми сценариями или нет. Кроме того, признанные Аристотелем формы рассуждений, которые имеют наибольшее сходство с мысленными экспериментами, а именно гипотетические силлогизмы, reductio ad absurdum и (аристотелевские) примеры, похоже, не дают нам того, что мы хотим: ни один из них не определяется в терминах качества сценариев или предположений, которые они включают.Особенности гипотетических аргументов (аристотелевские гипотетические силлогизмы), безусловно, имеют важное, если не решающее значение, связаны с аргументативными контекстами, в которых он использует мысленные эксперименты (я не могу вдаваться в подробности здесь. ²³ ), но отождествление их с гипотетическими силлогизмами неправдоподобно расширит концепцию мысленных экспериментов, чтобы охватить также совершенно абстрактные случаи, такие как аргумент, начинающийся с «предположим, что не-р». И поскольку мысленные эксперименты Аристотеля происходят как в reductio ad absurdum , так и в конструктивных аргументах, мы также можем с уверенностью исключить reductio . ²⁴ Наконец, примеры, по крайней мере в особом понимании Аристотелем их как формы вывода (не путать с примерами, поскольку элементы, которые используются в таких выводах), также не подходят. Аристотелевский пример (парадигма ) — это вывод из одного частного, подпадающего под одну данную универсальную, на другую, и менее известный частный как подпадающий под тот же универсальный ( Anal. Pr . II. 24 ²⁵ ).Это, однако, кажется, идет вразрез с духом мысленных экспериментов, как мы понимаем — и как мы обнаружили, что Аристотель использовал — их здесь, поскольку кажется важным для такого рода вывода, что конкретным примером, который он использует, является знакомый случай попадания под соответствующий универсал. ²⁶

Мне кажется более перспективным взглянуть на мысленные эксперименты с точки зрения их условий использования . Мы можем рассматривать мысленные эксперименты как нечто гораздо более слабое, чем формы рассуждения, а именно «стратегии рассуждения» (хотя от этого имени ничего не зависит): как я понимаю, стратегия рассуждения — это стратегия аргументации, зависящая от предметной области. может использоваться в областях, где стандартный аргументативный репертуар не приводит к удовлетворительным результатам.Примером может служить изречение Аристотеля «природа ничего не делает напрасно», которое служит особым эвристическим приемом для выявления объяснительных признаков в некоторых из наиболее сложных областей его натурфилософии. ²⁷ Другой пример — принятие Аристотелем в его астрофизической работе На небесах тезиса о том, что небесные тела одушевлены и каким-то образом участвуют в преднамеренных действиях. Принятие этого тезиса, кажется, сводится к некоторому выводу к лучшему объяснению. ²⁸ Мотивация Аристотеля к этому кажется явно стратегической: грубо говоря, он утверждает, что, учитывая скудность эмпирических данных в астрофизике, из-за удаленности небесных тел от чувственного восприятия, мы можем лучше всего ответить на неразрешимые в противном случае астрофизические вопросы, постулируя, что звезды являются преднамеренными агентами. ²⁹ С точки зрения методологического самосознания это замечательное утверждение. Здесь Аристотель сознательно компенсирует недостаток эмпирических данных в астрофизике (смелой) гипотезой, которая позволит ему объяснить то, что в противном случае было бы для него совершенно неразрешимыми проблемами.Заманчиво обобщить здесь и вывести из таких утверждений общую методологическую максиму о том, что использование нами более изобретательных способов рассуждения должно положительно согласовываться с эмпирической недоступностью релевантных эмпирических данных. Это, как мне кажется, было бы правдоподобным кандидатом на общую позицию, которую Аристотель мог бы занять в отношении использования более изобретательных аргументативных стратегий, включая рассмотрение гипотетических сценариев в мысленных экспериментах.В конце концов, мысленные эксперименты, по крайней мере типичные, служат для того, чтобы заставить нас пережить в мыслях то, что мы иначе не смогли бы пережить.

Банкноты

Список литературы

Бурнеат, М. (2004) «Введение: Аристотель об основах подлунной физики» в книге Аристотеля «О порождении и порче» под редакцией Ф. де Хаас а также Дж. Maansfeld , Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Кривелл, П. (2011) «Аристотель о силлогизмах гипотезы», в «Аргументы от гипотез в античной философии», под редакцией Э.Лонго а также Д. Дель Форно , Неаполь: Bibliopolis.

Гален (1978) De Placitis Hippocratis et Platonis, отредактированный, переведенный и с комментариями П. Де Ласи . Берлин: Академия Верлаг.

Гоббс, Т. (1994 [1651]) Левиафан или Материя, форма и сила общего церковного и гражданского богатства, Индианаполис: Hackett.

Иеродиакону, К. (2005) «Древние мысленные эксперименты: первый подход», Античная философия. 25: 125–140.

Кант, И. (1998 [1781]) Критика чистого разума.Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Кукконен, Т. (2002) «Альтернативы альтернативам: подходы к аргументам Аристотеля на невозможное», Виварий. 40: 137–173.

Леннокс, Дж. (1997) «Природа ничего не делает напрасно», в Beiträge zur antiken Philosophie: Festschrift für Wolfgang Kullmann, под редакцией Х.-К. Гюнтер а также А. Rengakos , Штутгарт: Франц Штайнер.

Леуниссен, М. (2010) Объяснение и телеология в естествознании Аристотеля, Кембридж: Издательство Кембриджского университета.

Ллойд, Дж. Э. Р. (1996) Аристотелевские исследования, Кембридж: издательство Кембриджского университета.

Мах, Э. (1905) Erkenntnis und Irrtum, переведенный как «Знание и ошибка: очерки психологии исследования». Томас Дж. Маккормак . Дордрехт: издательство D. Reidel Publishing.

Менн, С. (2012) «Богословие Аристотеля», в Оксфордском справочнике Аристотеля, под редакцией С. Щиты , Оксфорд: Издательство Оксфордского университета.

Маллиган, С.Д. (2008) Если бы рыбы были сделаны из железа, доктор философии.Докторская диссертация, Библиотека и архивы Канады, Библиотека и архивы Канады.

Нуссбаум, М.С. (1985) Аристотеля Де Моту Анималиум, Принстон: Издательство Принстонского университета.

Примавеси, О. (2017) Аристотель, De Motu Animalium: Ein Neues Bild der Überlieferung und ein Neuer Text, Берлин: De Gruyter.

Стокс, Дж. Л. (1922) Работы Аристотеля, переведенные на английский язык, Оксфорд: Clarendon Press.

Стериг, Х. Дж. (1965) Kleine Weltgeschichte der Wissenschaft, Штутгарт: Кольхаммер.

.