Понятие сознания: Понятие сознания — Гуманитарный портал

Понятие сознания — Гуманитарный портал

Философский путь Гилберта Райла Гилберт Райл (1900–1976) родился в Брайтоне, обучался философии в Оксфордском университете, где затем в 1945–1968 годах работал профессором. Он был также главным редактором журнала «Mind» в 1947–1971 годах. Философия Райла малоизвестна в российской философской и интеллектуальной среде, данный сборник его избранных сочинений — первый выходящий на русском языке. Между тем его работы, прежде всего «Понятие сознания» (1949), относятся к классике аналитической философии XX века, а такие его достижения, как метод анализа заблуждений, возникающих в результате «категориальных ошибок»; последовательная критика картезианского дуализма ментального и телесного с его догмой о «духе в машине»; обоснование специфики и наиболее важной роли «знания как», отличающегося от «знания что», оказали значительное влияние на развитие современной философии. Мы надеемся, что данное издание, в которое включены некоторые основные работы Райла, позволит в достаточной мере ознакомиться с содержанием его идей. Формирование взглядов Райла Хотя в ранний период своего творчества Райл не создал значительных работ, по своей философской направленности существенно отличающихся от его более поздних произведений, его философская мысль прошла ряд этапов, прежде чем достигнуть той формы, которой он последовательно придерживается в своих основных трудах, написанных уже в послевоенное время. На его ранние взгляды повлиял аристотелизм, обусловленный его учёбой в Оксфорде. В отличие от другого главного философского центра Великобритании — Кембриджа, где более популярно было имя Платона, в Оксфорде философия изучалась в тесной связи с курсом античной классики, центральное место в которой занимал Аристотель. Интерес к аристотелевскому логико-философскому наследию, в том числе к использованию в нём апелляций к «обычному языку», Райл сохранил во всём своём творчестве. Определённую роль в развитии взглядов Райла занимает второй этап, выразившийся в интересе к феноменологии. Он изучал работы Гуссерля и Мейнонга, что нашло отражение в статье «Феноменология» 1, которая, правда, была написана уже в то время, когда феноменология почти перестала его привлекать. В ней Райл соглашается с феноменологами в том, что они рассматривают философские высказывания как априорные, а феноменологию рассматривают как часть философии. Вместе с тем он оценивает феноменологию как особый способ анализа обыденного сознания, которому Гуссерль дал не очень удачное название. Вероятно, свой ранний аристотелизм и особенно увлечение феноменологией Райл и имел в виду, когда в конце предисловия в книге «Понятие сознания» писал: «Допущения, против которых я выступаю наиболее горячо, это те, жертвой которых мне довелось быть самому». В начале 1930-х годов Райл перешёл на позиции аналитической философии. Он сначала воспринял концепцию логического атомизма и теорию языка как образа, родственную теории языка «Логико-философского трактата» Витгенштейна, а позже примкнул к британской философии «обычного языка», став её крупнейшим представителем наряду с Дж.  Уиздомом и Дж. Остином. Взгляды зрелого Райла отмечены печатью заметного влияния позднего Витгенштейна. Отличительной чертой этого является интерес к философии сознания и внимание к всевозможным концептуальным ловушкам и замешательствам, вызываемым механизмами действия языка. Вместе с тем в отличие от Витгенштейна и многих других представителей аналитической философии Райл — философ основательной академической выучки с широким историко-философским кругозором, в этом смысле он — «традиционный» философ при всей неортодоксальности его методов анализа и его работ. Понимание Райлом природы философствования В работах Райла, в том числе и включённых в этот том, можно найти немало рассуждений о природе и задачах философствования. Это не случайно, поскольку аналитический подход подразумевает, что задача философии состоит не в установлении неких истин или в обосновании определённого мировоззрения, но в самом осуществлении философского анализа, в прояснении того, что до этого принималось некритически, что запутывало мышление людей, заводило в тупик, приводило к парадоксам. В очерчивании особенностей философского исследования Райл отдаёт должное классикам аналитического стиля — Расселу и Витгенштейну. Хотя философы много рассуждали о природе философствования, все же, по Райлу, лишь введённое Расселом «различие между истинностью и ложностью, с одной стороны, и бессмысленностью — с другой» во многом позволило прояснить современное понимание специфического характера философского исследования 2. Научное исследование ориентировано различием между истинностью и ложностью; философское — различием между смыслом и бессмыслицей. Неопозитивистский способ различения этих вещей не вполне устраивает Райла, он отмечает, что попытка отождествить в свете этого значение высказывании со способом его проверки оказалась неудачной, хотя и помогла выявить разнообразие типов высказываний. Сам он, что нашло отражение и во включённой в настоящее издание статье «Категории», предпочитает говорить не о «бессмысленности» высказываний или о том, что они «лишены значения», а о том, что они ведут к абсурду. Поскольку такая характеристика устанавливается в большинстве интересных случаев далеко не просто, одним из наиболее важных методов философствования, согласно Райлу, является метод reductio ad absurdum, который «из высказывания или комплекса высказываний выводит следствия, несовместимые ни друг с другом, ни с исходным высказыванием»  3. Прекрасное применение этого метода обнаруживается уже в диалоге Платона «Парменид», где метод сведения к абсурду подводит также к тому, что Райл называет теорией типов и категорий 4. Таким образам, философская аргументация не является ни индукцией, ни дедуктивным доказательством; философ имеет собственные методы рассуждения, в основном это методы критические, и reductio ad absurdum — наиболее характерный из них. Но, несмотря на преимущественно негативный характер философских методов, Райл не считает, что философские аргументы носят чисто деструктивный характер. Эти методы дают и положительные результаты, указывая границы очищенных понятий, уясняя «логическую силу идей, методически определяя и проверяя правила адекватного употребления понятий» 5. Достигая положительных результатов негативными средствами, эти методы похожи на процесс отделения зерен от плевел через сито или на испытание прочности металлов посредством деформации. К возникновению бессмыслицы часто ведут обманчивые «подсказки» языка. Чтобы обнаруживать и избегать этого, полагал Райл, философ должен научиться переформулировать предложения таким образом, чтобы чётко выявить «форму фактов, которую исследует философия». Здесь он опять-таки отдаёт должное Расселу с его теорией дескрипций. Однако работа философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с попыткой хирурга описать студентам свои действия и затем подкрепить свои описания путём медленных повторений этих действий. При этом философы в отличие от логиков формулируют свои собственные выводы преимущественно на обычном, неспециализированном языке. Но их работа отличается и от задачи филолога. Тот аспект языка, которым интересуется философ при анализе понятий, — это не просто употребление слов, изучение чего в основном составляет предмет филологии, но вопрос о том, как и для чего, используется язык. Этот вопрос волновал Райла ещё в ранний период его творчества. В статье «Выражения, систематически вводящие в заблуждение» (1931) он заявляет, что задачей философии является «нахождение в лингвистических идиомах истоков устойчивых неверных конструкций и абсурдных теорий». Многие выражения повседневного языка, науки и философии благодаря своей форме «систематически вводят в заблуждение», что и приводит к возникновению парадоксов и антиномий. В дальнейшем Райл развил эти идеи в своей концепции «категориальных ошибок», то есть неоправданного отнесения фактов, соответствующих одной категории, к некоторой другой категории. В вошедших в данное издание работах читатель найдёт множество приводимых Райлом примеров такого рода выражений. Здесь, конечно, заметно влияние Витгенштейна, который усматривал в ловушках, порождаемых механизмами языка, едва ли не главный предмет философствования, да и понятие «категория» у Райла в этом плане сходно с понятием «языковая игра» у Витгенштейна. В духе этих идей Райл считал, что философия призвана демонстрировать, какие способы выражения и понятия и в каких границах имеют смысл, а какие приводят к категориальным ошибкам. С этих позиций в своей главной работе «Понятие сознания» он подверг тщательному анализу язык, используемый в философии и психологии для описания сознания и объяснения его работы. Философия сознания Райла и его логический бихевиоризм Книга «Понятие сознания» посвящена анализу логических возможностей понятий, описывающих «ментальное поведение». В обычной жизни, отмечает Райл, у нас практически не возникает трудностей с использованием таких понятий. Как правило, мы знаем, умён или глуп какой-то человек, фантазирует ли он или размышляет над математической проблемой и тому подобное. Вопросы и затруднения появляются тогда, когда, перемещаясь в теоретическую сферу, мы пытаемся понять, к какой категории можно отнести ментальные понятия и выражения. Поэтому возникает задача выявления логики использования этих понятий, определения границ их применимости, то есть задача построения в чём-то схожей с географической «карты» различных понятий, описывающих разумное поведение людей и всевозможные действия сознания. Но чтобы выполнить эту задачу, считает философ, сначала необходимо разрушить старый и широко распространённый «официальный миф», систематически искажающий наши представления о сознании. Этот миф, по мнению Райла, восходящий к Декарту и обросший с течением времени различными дополнительными учениями вроде теории «чувственных данных», постулирует, что выражения о сознательном поведении людей свидетельствуют о существовании наряду с телесным, физическим миром иного, принципиально отличного от него мира — внутренней сцены сознания, на которой разыгрываются и взаимодействуют между собой «ментальные события». Согласно Декарту и многочисленным его последователям в эпистемологии, психологии и в других теоретических областях, человеческое существо состоит из двух отдельных сущностей — сознания и тела. Если события телесного, физического мира пространственны и доступны внешнему интерсубъективному наблюдению, то события, происходящие в «сознании», в «душе», непространственны, не доступны публичному наблюдению и могут сознаваться и познаваться посредством внутреннего опыта или интроспекции самим обладателем сознания. Вместе с тем сторонники этой доктрины, убеждённые в том, что события и процессы телесного мира подчинены точным механическим причинным законам, предположили, что и ментальные понятия обозначают сущности, подчиняющиеся сходным по своему каузальному характеру с механическими, хотя и немеханическим — духовным законам. В результате картезианский миф стал «парамеханическим мифом»: постулированием двух изолированных миров в рамках общего каузально-механистического концептуального каркаса. А само человеческое существо предстало в критикуемой Райлом доктрине как «дух в машине». Совершив в результате всего этого целый ряд принципиальных «категориальных ошибок», сторонники картезианского мифа оказываются перед множеством парадоксов и псевдопроблем. Как нематериальное сознание может воздействовать на материальные тела? Как оно может «наблюдать» из телесной машины окружающий мир? Такого рода вопросов невозможно избежать, но на них невозможно и ответить. Можно, конечно, ускользнуть от ответов, полагая, как это делали идеалисты, что человеческая личность есть только «дух», или, как утверждали материалисты, что он всего лишь «машина». Но Райл считает, что это не выход из положения. Нужно разрушить данный миф и признать наконец, что человеческое существо в принципе не является «духом в машине», а, скорее всего, оно есть разумное животное, способное к различным видам ментального поведения, то есть способное вести себя то разумно, то неразумно, то подражая действиям других или обучаясь этим действиям, то действуя спонтанно или творчески и тому подобное. В плане этой общей идеи Райл и предпринимает в своей книге «Понятие сознания» переинтерпретацию основных ментальных понятий — от ощущения до интеллекта и самопознания. Трактовке сознания как особой субстанции или внутренней сцены, на которой разыгрываются ментальные события, Райл противопоставляет «диспозициональную» концепцию сознания. В её рамках описываемые ментальными понятиями явления нужно трактовать не как внутренние, тайные процессы и события, но как предрасположенности и способности к совершению определённого рода действий, вполне доступных для внешнего наблюдения. В качестве диспозиции, доказывает Райл, можно истолковать и «знание», что особенно важно, поскольку в рамках «официальной доктрины» обычно принимается когнитивистский подход, а именно утверждается, что в основе всех ментальных актов лежат те или иные когнитивные акты, то есть определённое знание. С этой целью он вводит различие между «знанием как» и «знанием что». Действия, описания которых включают ментальные понятия, по большей части включают в себя «знание как» — знание, как довести некое действие до его завершения, знание, как играть в шахматы, как говорить по-французски и тому подобное. Для некоторых целей, например дидактических, мы можем формулировать «знание что», то есть некую теоретического типа информацию о планировании действий, шахматных правилах или о французском языке. «Знание как», аргументирует Райл, носит диспозициональный характер. Для того чтобы удостовериться в его существовании, нам не нужно предполагать неких скрытых от всех процессов и событий на внутренней, приватной сцене сознания. Мы говорим, что некий человек знает (умеет), как читать по-французски, в том случае если его действия совпадают с теми, каких мы ожидаем от читающих по-французски, что ребёнок знает, как умножать числа, если он демонстрирует это на листе бумаги, и тому подобное. Говорить, что некто «знает как», значит утверждать, что он способен к определённым действиям и его поведение в этом смысле законосообразно, то есть следует определённым правилам. Философия сознания Райла в стремлении перевести высказывания о внутренней жизни сознания на язык внешних, доступных наблюдению действий вызывает в памяти такое психологическое направление, как бихевиоризм. Это признает и сам философ, когда в заключительной главе «Понятия сознания» пишет: «Общее направление этой книги, вне всякого сомнения, а также без обиды для меня, будет признано «бихевиористским». Хотя сам Райл отрицает, что он бихевиорист, его неприятие дуализма «души и тела» на том основании, что такой дуализм порождает образ сознания как особой нефизической субстанции, его аргументы в пользу того, что наши ментальные состояния могут анализироваться через наше поведение и отражают прежде всего предсказуемый способ поведения, заставляет несколько внимательнее присмотреться к этому вопросу. Дело в том, что с 1940-х по 1950-е годы приходится пик интереса философии к бихевиоризму, и ряд философов, среди которых наиболее известными были Витгенштейн и Куайн, стремились более конкретно применить его идеи в философии сознания. Как известно, бихевиоризм — это психологическое направление, исходящее из того, что ментальные состояния человека идентичны наблюдаемым актам его поведения или же проявляются через его действия. Его сторонники стремились превратить психологию в строгую науку, имеющую дело лишь с объективно наблюдаемыми свойствами и характеристиками человеческой активности. Наряду с психологическим можно говорить и о философском бихевиоризме, который восходит к доводам Т. Гоббса о материальной природе ментальных состояний. Некоторые интерпретаторы считают, что в «Понятии сознания» Райл предложил современную форму философского или логического бихевиоризма. Дело в том, что Райл отстранялся от того что в современной философии сознания называют «строгим» бихевиоризмом, — от онтологической позиции, утверждающей, что нематериальных «душ» или сознаний не существует. Этот взгляд является полностью материалистическим, согласно ему человеческие существа являются лишь чрезвычайно сложными материальными устройствами, которые не обладают нематериальной душой или сознанием. «Слабая» версия философского бихевиоризма, не отрицая самого существования сознания, полагает, что ментальное не может быть описано независимо от внешне проявляющегося телесного поведения. Подобную версию Райл вполне разделяет, но главное состоит в том, что он связал подобный подход с философией языка, переведя проблему в логико-лингвистический план. Здесь важна не только доступность разумного поведения объективному внешнему наблюдению, но и то, что мы обучаемся применять для фиксации наших ментальных действий общий с другими людьми язык и интерсубъективные критерии его применения в ситуациях, вызывающих эти действия. Философия сознания сейчас является одной из наиболее интенсивно развиваемых областей философии. Поэтому представляется, что идеи Райла привлекут внимание не только философов, но и психологов и всех, кто интересуется истоками современных подходов в этой области исследований. В. П. Филатов, доктор философских наук. Предисловие научного редактора к русскому изданию Идея издания работ Г. Райла на русском языке возникла на философском факультете Российского государственного гуманитарного университета в ходе занятий по истории аналитической философии XX века. Группа студентов-старшекурсников — Е. В. Крупенина, Н. Г. Примаков, В. А. Селиверстов и Д. А. Симонов — рискнула взяться за перевод «Понятия сознания» и статьи «Категории». Первые варианты перевода были далеки от совершенства, в связи с чем для довершения дела были привлечены известные специалисты по современной англоязычной философии З. А. Сокулер (ИНИОН РАН), В. Н. Порус (Институт философии Российской Академии наук) и А. Б. Толстов (философский факультет МГУ). Специально для настоящего издания сотрудники Института философии Российской Академии наук М. С. Козлова и И. В. Борисова ещё раз уточнили свои переводы. Так в результате коллективных усилий была завершена работа, результаты которой мы предлагаем читателю. Вполне вероятно, что в деле перевода подобный коллективизм наряду с достоинствами имеет и недостатки, в частности ведёт к трудноустранимым разночтениям и сдвигам смысла при переводе отдельных понятий и выражений. Мы осознавали это, но сегодня столь фундаментальный труд вряд ли под силу одному человеку. Однако помимо этих привходящих трудностей при переводе работ Райла существуют и более объективные и специфические проблемы. Отметим только некоторые из них. Его произведения нередко считаются одним из образцов современной английской философской прозы с точки зрения стиля, разнообразия языка, изящества в использовании аргументации, юмора и прочего. Кое-что из этого было утрачено при переводе, что, видимо, неизбежно при переводе текстов, столь сильно отличающихся от строго научных и технических по стилю. Читатель также обратит внимание на то, что многие рассуждения Райла начинаются «снизу». Прежде чем сформулировать какой-то аргумент, философ разбирает конкретные примеры — все эти многочисленные спортивные и карточные игры, лицедействующие актёры и клоуны, слушающие музыку меломаны и чистящие свои штыки солдаты, заучивающие стихи и завязывающие узлы дети и так далее. Многие детали этих примеров связаны со спецификой повседневной британской культуры и иногда ставили в тупик переводчиков. Но, пожалуй, главная проблема, связанная прежде всего с переводом «Понятия сознания» (The Concept of Mind), начинается уже с названия работы и состоит, пользуясь словами У. Куайна, в существенной «неопределённости» перевода понятий, описывающих феномены сознания или «ментального поведения». Это обстоятельство, кстати говоря, отмечают и лингвисты. Например, в известных работах А. Вежбицкой (Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. — М., 1996.) показывается, что понятия русского и других основных европейских языков, относящиеся к сферам «души», «ума», «воли», «совести» и тому подобное, существенно отличаются между собой. Если перевести это в конкретный план, то нужно отметить, что уже основное используемое Райлом понятие «mind» не имеет адекватных аналогов ни в обычном русском языке, ни в нашем философском лексиконе. Мы переводили это понятие как «сознание», исходя из сложившейся практики, а также из того, что другие возможные переводы — дух, душа, ум, психика — ещё менее приемлемы. В. П. Филатов, доктор философских наук. Введение Эта книга предлагает то, что с определёнными оговорками может быть названо теорией сознания. Но в ней вы не найдёте какой-то новой информации о сознании. Дело в том, что все мы обладаем о нём весьма обширным знанием, причём это знание не заимствовано нами из рассуждений философов и не может быть опровергнуто этими рассуждениями. Философские аргументы, которые составляют эту книгу, нацелены не на увеличение осведомлённости в этой области, но на прояснение и очищение логической географии уже имеющегося у нас знания. Преподаватели и судьи, чиновники и критики, историки и писатели, священники и предприниматели, работодатели и служащие, родители и возлюбленные, друзья и враги — все они достаточно хорошо умеют улаживать постоянно возникающие проблемы, касающиеся свойств и особенностей характера и интеллекта тех индивидов, с которыми они имеют дело. Они могут оценивать их поступки и достижения, понимать их слова и действия, распознавать их мотивы, воспринимать их шутки. Если в это понимание закрадываются ошибки, то они умеют их исправлять. Более того, они способны оказывать преднамеренное влияние на сознание окружающих людей с помощью критики, примера, обучения, наказания, взятки, насмешки или убеждения, а затем изменять свой способ общения в свете достигнутых результатов. Для всех этих описаний и предписаний люди более или менее успешно используют понятия, обозначающие ментальные способности и действия. Они научились тому, как применять в конкретных ситуациях такие эпитеты, описывающие ментальное поведение, как «внимательный», «глупый», «логический», «ненаблюдательный», «тщеславный», «изобретательный», «методичный», «доверчивый», «остроумный», «отличающийся самообладанием» и многие другие. Однако одно дело знать, как применять подобные понятия, и совсем другое — знать, как они взаимосвязаны друг с другом и с понятиями иного рода. Многие люди способны осмысленно использовать понятия в своей речи, однако не могут осмысленно говорить о них. Благодаря практике они знают, как оперировать понятиями, во всяком случае, в знакомых им сферах, но они не могут выявить логические отношения, которые регулируют их использование. В этом они сходны с теми, кто хорошо знает всё дорожки в собственном округе, но не может нарисовать или же прочитать карту этого округа, а тем более карту области или континента, а котором находится этот самый их округ. Гилберт Райл.

Понятие сознания. Глава 10. Психология — Гуманитарный портал

1. Программа психологии В этой книге я почти ничего не сказал о науке психологии. Это упущение может показаться даже нарочитым, если учесть тот факт, что всю книгу можно было бы назвать очерком по философской, а не по научной психологии. Отчасти эту оплошность я могу объяснить следующим образом. Я исследовал логическое поведение ряда понятий, которые все мы регулярно употребляем и которые не являются специальными понятиями. Это такие понятия, как обучаться, практиковать, пытаться, обращать внимание, притворяться, хотеть, размышлять, доказывать, уклоняться, проявлять осторожность, видеть, быть обеспокоенным. Каждый должен знать, как их употреблять, и все учатся этому. Нет особой разницы между тем, как эти понятия употребляют психологи, и тем, как их употребляют писатели-романисты, биографы, историки, учителя, судьи, пограничники, политики, детективы или люди с улицы. Но это ещё далеко не вся история. Когда мы размышляем о науке психологии или психологических дисциплинах, мы склонны, и нас к этому часто поощряют, ставить знак равенства между официальными программами психологии и исследованиями, которые реально проводят психологи, между их публичными заявлениями и их лабораторной деятельностью. Когда двести лет назад появилось слово «психология», люди были убеждены в истинности легенды о двух мирах. Исходя из посылки, что ньютоновская наука может объяснить всё существующее и происходящее в физическом мире (что было ошибочной мыслью), они предположили, что может и должна существовать дополняющая её другая наука, объясняющая всё, что существует и происходит в постулируемом нефизическом мире. Если учёные-ньютонианцы изучали феномены первой области, то должны быть учёные, которые изучали бы явления другой области. Предполагалось, что словом «психология» будет называться единственное в своём роде эмпирическое учение о «ментальных феноменах». Более того, подобно тому, как исследователи-ньютонианцы обнаруживали и проверяли свои данные посредством зрительного, слухового и осязательного восприятия, психологи должны обнаруживать и анализировать феномены своего мира-дубликата посредством некоего дополнительного незрительного, неслухового и неосязательного восприятия. Никто, конечно, не отрицал реальности и возможности существования множества других как систематических, так и бессистемных исследований особенностей человеческого поведения. В течение двух тысячелетий историки изучали слова и поступки, взгляды и намерения отдельных индивидуумов или групп людей. Филологи и литературные критики изучали разговорную и письменную речь людей, их поэзию и театр, их религию и философию. Даже драматурги и писатели-романисты при изображении действий и реакций своих вымышленных героев стремились показать, как, на их взгляд, ведут или могут вести себя реальные люди. Экономисты изучают реальные и предполагаемые действия и ожидания людей в условиях рынка, стратеги — действительные и возможные дилеммы и тактические решения генералов, учителя — действия учеников при выполнении заданий, детективы и шахматисты — маневры и привычки, слабые и сильные стороны своих противников. Однако, согласно параньютоновской программе, психологи изучают людей совсем по-другому. Они обнаруживают и анализируют данные, которые недоступны учителям, следователям, биографам или друзьям. Эти данные, к тому же, не могут быть представлены на сцене или на страницах романа. Перечисленные выше исследования человека ограничивались, если так можно сказать, осмотром жилищ, в которых обитают реальные люди, психологический же подход будет заключаться в непосредственном обращении к их обитателям. До тех пор пока психологи не нашли ключ и не повернули его в замочной скважине, все, кто занимался изучением мышления и поведения человека, могли лишь без толку барабанить в закрытые двери. Наблюдаемые поступки и воспринимаемые слова людей сами по себе не являются проявлениями особенностей их характера или интеллекта, но служат лишь внешними симптомами или выражениями их подлинных и в то же время скрытых способностей. Отказ от легенды о двух мирах означает также отказ от идеи о существовании запертой дверцы и ключа, который ещё надо найти. Человеческие действия и реакции, произнесённые и непроизнесённые высказывания, интонации голоса, мимика и жесты — всё это постоянно служило данными для тех, кто изучает человека. И всё это, в конце концов, показало себя единственно верным предметом изучения. Только эти данные заслужили, но, к счастью, не получили претенциозного наименования «ментальные феномены». Несмотря на то, что в официальной программе психологами было обещано, что главным предметом их исследований будут события, отличные по своей природе и «стоящие за» теми элементами человеческого поведения, которые только и были доступны другим исследованиям человека, психологам-экспериментаторам в их каждодневной практике волей-неволей пришлось нарушить это обещание. Исследователь не может весь день вести наблюдения за несуществующими вещами и описывать вымыслы. Связанные с реальной практикой психологи нашли своё поприще в исследованиях действий, гримас и высказываний лунатиков и идиотов, а также людей, находящихся под воздействием алкоголя, усталости, страха, гипноза, последствий мозговых травм. Они изучали чувственное восприятие подобно тому, как это, к примеру, делают офтальмологи: отчасти — путём разработки и применения физиологических экспериментов, отчасти — посредством анализа реакций и вербальных отчётов участвующих в их опытах людей. Они исследовали умственные способности детей, накапливая и сравнивая результаты — как верные, так и ошибочные — решений различного рода стандартных тестов. Они подсчитывали опечатки, допускаемые машинистками в начале и в конце рабочего дня. Они исследовали способность запоминания различных слов и фраз у людей, фиксируя их успехи и промахи при пересказе заученного материала по прошествии различных отрезков времени. Они изучали поведение крыс в лабиринтах и цыплят в инкубаторах. Даже принцип «ассоциации идей», столь обворожительно «химический», нашёл своё главное практическое применение в экспериментах по мгновенному произнесению испытуемыми вслух слов-ответов на те пробные слова, которые им говорили экзаменаторы. В подобном несоответствии между программой и реальными действиями нет ничего особенного. Можно было ожидать, что в итоге возобладает здравый смысл в отношении вопросов и методов. Так, те описания целей и методов своих исследований, которые давали философы, очень редко согласовывались с их реальными результатами или с реальным характером их работы. К примеру, они обещали нам сообщить о Мире как Целом и прийти к этой картине посредством некоего процесса синоптического созерцания. По сути, они торговались, как отъявленные собственники, а их результаты, хотя они и были гораздо более ценными, чем могла бы быть обещанная грандиозная панорама, оказались совершенно не похожими на эту панораму. Некогда химики настойчиво пытались узнать свойства флогистона, но поскольку им так и не удалось овладеть этим самым флогистоном, то они смирились с тем, что стали изучать его воздействия и внешние проявления. Фактически они изучали феномены горения и вскоре отказались от постулата о ненаблюдаемой субстанции горения. Идея о существовании последней была подобна блуждающему огоньку: он манит безрассудных смельчаков исследовать ещё не отмеченные на карте дебри, и затем они составляют карты этих мест, не упоминая при этом о ложных сигнальных огнях. Если подобная же участь выпадет на долю постулата о существовании особой субстанции сознания, то психологические исследования не будут считаться проведёнными впустую. Как бы то ни было, мы все ещё должны дать ответ на вопрос, какой должна быть программа психологии. При попытках ответить на этот вопрос мы сталкиваемся теперь со следующими трудностями. Как я пытался показать, данные для изучения функционирования сознания человека одинаковы для реально практикующих психологов и экономистов, криминалистов и антропологов, политологов и социологов, для учителей и детективов, историков и участников различных игр, стратегов и государственных деятелей, предпринимателей и исповедников, родителей и влюблённых, биографов и писателей-романистов. Так как же тогда провести отбор «психологических» исследований, оставив при этом в стороне всё остальное? На основе какого критерия мы можем сказать, что результаты теста на интеллект являются продуктами психологических исследований, а показателям статистики всеобщих школьных экзаменов откажем в этом статусе? Почему историческое изучение побуждений и намерений, развитых и неразвитых дарований Наполеона не является психологическим исследованием, а изучение тех же характеристик некой Салли Бушэм будет таковым? Если мы отбросим ту идею, что психология занимается чем-то отличным от других гуманитарных исследований, и вместе с тем откажемся от тезиса, что психологи работают с данными, недоступными для других подходов к человеку, то в чём тогда будет состоять разница (differentia) между психологией и этими другими подходами и учениями? Часть ответа на этот вопрос можно сформулировать следующим образом. Сельский почтальон знает подведомственную ему местность как свои пять пальцев: он знает всё дороги, тропинки, ручьи, холмы и рощицы. Он сумеет найти дорогу при любой погоде, при любом освещении и во всякое время года. Тем не менее, он не географ. Он не сможет составить карту района или описать, как его округ примыкает к другим районам; он не знает точные координаты, протяжённость или высоту над уровнем моря любого из тех объектов данной местности, который он прекрасно знает в другом отношении. Он не располагает классификацией видов почвы своей местности, не может сделать выводов об особенностях близлежащих районов, исходя из особенностей своего округа. Почтальон может упомянуть те же отличительные черты своего района, что и географ, но это не значит, что они будут говорить одно и то же. Почтальон не использует географические обобщения и географические способы измерения, не опирается на объяснения или предсказания, вытекающие из теорий общего характера. Подобным же образом мы можем предположить, что следователь, исповедник, экзаменатор и писатель-романист могут быть хорошо знакомы с теми данными, которые собирают психологи, но там, где психолог будет подходить к этим данным с научной точки зрения, их трактовка будет ненаучной. Эта трактовка будет походить на предсказания погоды, которые делает на основе своего опыта пастух, — психолог же предпочтёт подход учёного-метеоролога. Однако этот ответ ещё не устанавливает различия между психологией и другими научными или претендующими на научность исследованиями человеческого поведения, которыми занимаются, например, экономика, социология, антропология, криминалистика и филология. Даже в публичных библиотеках изучают вкусы населения, используя статистический метод; тем не менее, этот тип исследования нельзя отнести к психологии, хотя литературные пристрастия, несомненно, характеризуют сознание человека. Как представляется, правильный ответ на поставленный выше вопрос будет заключаться в следующем: отказ психологии от грёзы стать неким дополнением-дубликатом ньютоновской науки (благочестиво представленной в ложном свете) влечёт за собой и отказ от того представления, что «психология» — это название единого исследования или же древа исследований. В той же мере, в какой «медицина» является названием достаточно произвольного консорциума более или менее связанных между собой исследований и методов, у которого — за ненадобностью — нет логически упорядоченной программы, термин «психология» может для удобства обозначать в некоторой степени случайное объединение различных исследований и методов. В конце концов, мечта о пара-ньютоновской науке не только была порождена мифом, это была также пустая греза о том, что существовала или должна существовать только одна единая ньютоновская наука «о внешнем мире». Ложная доктрина об особой изолированной сфере «ментальных феноменов» основывалась на принципе, из которого также следовало, что для биологических наук не остаётся места. Ньютоновская физика была объявлена наукой обо всём, что существует в пространстве. Картезианская картина мира не предусматривала места для теорий Дарвина или Менделя. Легенда о двух мирах была также легендой о двух науках, и признание того, что существует множество наук, должно подтвердить предположение о том, что слово «психология» не является названием единой гомогенной теории. Лишь немногие наименования наук действительно обозначают такое единство теорий или хотя бы отражают некоторую перспективу в таком направлении. Так же как и слово «карты» не обозначает одну игру или «древо» игр. Приведённая выше аналогия между психологией и медициной вводит нас в заблуждение в одном важном отношении, а именно в том, что некоторые из самых прогрессивных и полезных психологических исследований сами по себе были медицинскими, если исходить из широкого значения этого слова. Среди прочих это главным образом относится к психологии Фрейда, одного из подлинных гениев: их нельзя оценивать как нечто сходное с семейством медицинских исследований, поскольку они сами принадлежат к этому семейству. В самом деле, влияние учения Фрейда было настолько сильным, и вполне заслуженно, а аллегории этого учения стали настолько популярными, что сейчас мы ясно можем наблюдать устойчивую тенденцию употреблять слово «психолог» для обозначения только того, кто изучает и лечит душевные заболевания. По той же причине слово «ментальный» обычно употребляется для обозначения «ментальных расстройств». Если бы слову «психология» изначально было придано такое узкое значение, то, возможно, удалось бы избежать многих неудобств, связанных с этим термином. Но академический мир ныне слишком хорошо приспособился к более открытому и лояльному употреблению этого слова, чтобы подобная реформа могла стать возможной или желательной. Вероятно, некоторые будут склонны протестовать: всё же реально есть некие общие и поддающиеся формулировке отличия между психологическими и всеми другими видами исследований, касающихся способностей и черт характера людей. Даже если у психологов нет особых данных, на основе которых они строят свои теории, тем не менее их учения сами по себе отличаются от теорий филологов, антропологов или криминалистов. Психологические теории дают — или нацелены на то, чтобы дать, — каузальные объяснения человеческого поведения. Даже если мы допустим, что есть множество разных способов изучения функционирования сознания людей, психология отличается от всех остальных исследований тем, что она пытается найти причины такого функционирования. Слово «причина» и выражение «каузальное объяснение», несомненно, звучат весьма солидно. При их произнесении сразу всплывает картина столкновений маленьких невидимых бильярдных шаров, которую мы — ошибочно — научились представлять в качестве подлинно научного объяснения того, что происходит в мире. Поэтому, когда нам обещают дать новое научное объяснение тому, что мы говорим и делаем, мы ожидаем услышать о чём-то, что является аналогом этих столкновений: о неких факторах или силах, о которых сами мы никогда не помышляли и скрытую, подпольную работу которых мы, конечно, не можем засвидетельствовать. Но, когда мы пребываем в более скептическом расположении духа, это обещание выявить скрытые причины наших собственных действий и реакций кажется чем-то невероятным. Мы довольно хорошо осознаем, по какой причине фермер вернулся с рынка, не продав поросят. Он обнаружил, что цены ниже, чем он ожидал. Мы хорошо понимаем, почему Джон Доу нахмурился и хлопнул дверью. Его обидели. Мы понимаем, почему героиня романа прочла одно из принесённых с утренней почтой писем наедине, поскольку автор даёт нам необходимое каузальное объяснение. Девушка узнала на конверте почерк своего возлюбленного. Ученик осознает, почему он написал на доске 225, когда его спросили, сколько будет 15 в квадрате. Каждое из выполняемых им действий влекло за собой последующую операцию с числами. Как станет вскоре ясно, есть множество видов действий, суетных движений и высказываний, субъекты которых не могут сказать, почему они их произвели. Но действия, которые могут быть объяснены их субъектами, не нуждаются в дальнейших и несоизмеримых с имеющимися типах объяснения. Там, где причины этих действий хорошо известны действующему лицу и окружающим его людям, обещания предъявить некие новые данные о реальных, но скрытых причинах не только остаются обещаниями, но и обещаниями особого рода — обещаниями таинственных механических причин явлений, притом что их обычные причины хорошо известны. Велосипедист знает, что приводит во вращение заднее колесо его велосипеда: это давление, оказываемое им на педали и передаваемое натяжением цепи. Такие вопросы, как «Почему давление, оказываемое на педали, приводит к натяжению цепи?» и «Почему натяжение цепи приводит к вращению заднего колеса?», покажутся ему мнимыми. Таким же будет и вопрос «Почему он заставляет вращаться заднее колесо, надавливая на педали?» Если взять обычный смысл выражения «каузальные объяснения», то тогда мы все умеем объяснять наши действия и реакции, и эти объяснения не будут прерогативой психологов. Когда экономист говорит о забастовке продавцов, то он в общепонятных терминах рассказывает о том, как, например, фермер привёз своих поросят обратно на ферму, потому что обнаружил, что цены на них слишком низкие. Когда литературный критик рассуждает о том, почему поэт употребил другой размер в определённой строке стихотворения, то он принимает во внимание те сложности со стихосложением, которые могли возникнуть у поэта в данных обстоятельствах. Также и учитель не хочет слышать о каких-то событиях скрытого плана, позволяющих понять то, как мальчик пришёл к правильному ответу при умножении чисел. Ибо он сам был свидетелем внешне представленных действий, которые подвели ученика к правильному ответу. С другой стороны, во многих случаях мы не можем дать подобные объяснения нашему поведению. Например, я не знаю, почему я был таким молчаливым в присутствии одного знакомого; почему мне вчера приснился такой-то сон; почему я неожиданно мысленно представил себе ничем не примечательный перекрёсток в городе, который я едва знаю; почему я стал говорить быстрее после того, как раздался сигнал воздушной тревоги; как случилось, что я обратился к другу, перепутав его имя. Мы признаем, что вопросы подобного рода — это подлинно психологические вопросы. Вполне вероятно, что если бы у меня не было некоторых знаний по психологии, то я не смог бы понять, почему работа в саду мне покажется столь привлекательной, если мне необходимо написать одно неприятное письмо. Вопрос о том, почему фермер не продал поросят по определённой цене, — это не психологический, а экономический вопрос, но вопрос о том, почему он не продаёт поросят покупателю ни за какую цену, сохраняя при этом особое выражение глаз, вполне может оказаться психологическим. Сходные вещи имеют место в сфере чувственного восприятия и памяти. Опираясь на наше собственное знание, мы не можем сказать, почему прямая линия, проходящая через перекрестные штрихи, выглядит изогнутой, или почему нам кажется, что иностранцы на своём языке говорят быстрее, чем мы на своём. И мы признаем это вопросами, на которые должна ответить психология. Тем не менее, когда нам предлагают или обещают дать соответствующие психологические объяснения наших корректных оценок формы, размеров, яркости или скорости, мы полагаем, что подобное обещание неверно. Пусть психолог разъяснит нам, почему мы заблуждаемся, но мы сами можем сказать и себе, и ему, почему мы не обманулись. Для классификации и диагностики проявлений наших ментальных недостатков требуются специальные методики исследования. Для объяснения проявлений наших умственных способностей часто не требуется ничего, кроме здравого смысла; в крайнем случае могут понадобиться особые методы экономистов, учёных, специалистов по составлению стратегий или экзаменаторов. Но их объяснения — это не чеки, выписанные за счёт более фундаментальных оценок. Поэтому нельзя сказать, что каузальные объяснения человеческих действий и реакций полностью или хотя бы по большей части должны классифицироваться как психологические. Кроме того, не все психологические исследования являются поиском каузальных объяснений. Многие психологи заняты — с большей или меньшей пользой для дела — изобретением методов измерения и сбором результатов этих измерений. Разумеется, они надеются на то, что их измерения когда-нибудь будут содействовать установлению точных функциональных корреляций или каузальных законов, но то, чем они занимаются, в лучшем случае — всего лишь подготовительная работа к этой предстоящей задаче. Поэтому то, что должно величаться как «психологическое исследование», не может быть определено как поиск каузальных объяснений. Теперь становится понятным, почему в основной части этой книги я так мало сказал о психологии. Одной из целей данной работы была аргументация против ложного представления о психологии как о единственном эмпирическом учении о человеческих ментальных способностях, склонностях и проявлениях, а также и с ошибочными выводами, вытекающими из этого представления, а именно что «сознание» может быть адекватно описано только в специальных терминах, находящихся в частном владении психологического исследования. Ведь мы не можем, например, описать Англию исключительно в сейсмологических терминах. 2. Бихевиоризм Общее направление этой книги, вне всякого сомнения, а также без обиды для меня, будет признано «бихевиористским». Поэтому будет уместно сказать кое-что о бихевиоризме. Изначально бихевиоризм был учением о надлежащих методах научной психологии. Согласно этому учению, психологи наконец должны последовать примеру других передовых наук; их теории должны основываться на наблюдениях и экспериментах, которые могут быть воспроизведены и публично проверены. Но мы не можем публично проверить заявления о данных самосознания и интроспекции. Только внешнее поведение человека может наблюдаться несколькими свидетелями, только оно может быть измерено и механически зафиксировано. Ранние сторонники этой методологической программы, видимо, колебались между двумя точками зрения: считать ли данные самосознания и интроспекции мифами, или же утверждать, что эти данные недоступны для научного исследования. Неясно, поддерживали ли они не слишком изощрённую механистическую доктрину в духе Гоббса или Гассенди или же они оставались верными картезианской пара-механической теории, лишь ограничивая свои исследовательские процедуры методами, унаследованными от Галилея. Считали ли они, например, что мышление состоит именно в выполнении определённого комплекса звуков и движений, или же они полагали, что, хотя движения и звуки связаны с процессами «внутренней жизни», только первые, а не вторые суть феномены, доступные лабораторному исследованию. Как бы то ни было, неважно, принимали ли ранние бихевиористы механическую или пара-механическую теорию, поскольку и в том, и в другом случае они заблуждались. Важно, что практика описания характерных для человека поступков согласно предложенной ими методологии, вскоре сделала очевидным для психологов, насколько призрачными были так называемые события «внутренней жизни», в игнорировании либо отрицании которых поначалу упрекали бихевиористов. Психологические теории, в которых не упоминались проявления «внутренней перцепции», на первых порах уподоблялись Гамлету, который при этом не является принцем датским. Но вскоре потеснённый герой стал казаться столь безжизненным и бесхарактерным, что даже противники этих теорий не решались возлагать тяжкое теоретическое бремя на его призрачные плечи. Писатели-романисты, драматурги и биографы всегда довольствовались тем, что показывали побуждения, мысли, волнения и привычки людей посредством описания их поступков, высказываний, представлений, выражений их лица, жестов и интонаций голоса. Сосредоточившись на том, на что обращала внимание Джейн Остин, психологи постепенно обнаружили, что в конце концов это и есть материал, а не просто внешние атрибуты субъектов их изучения. Конечно, они ещё испытывали приступы излишнего беспокойства — как бы уклонение психологии от задачи описания духовного не обязало психологию описывать сугубо механическое. Но влиятельность пугала механицизма в течение последнего столетия значительно ослабла, одной из причин чего, среди прочего, было то, что биологические науки в этот период доказали своё право называться науками. Оказалось, что система Ньютона — не единственная парадигма естественных наук. Отрицая, что человек — это дух в машине, мы не нуждаемся в том, чтобы опускать его просто до уровня машины. В конце концов он может быть разновидностью животного, а именно высшим млекопитающим. Теперь нужно набраться смелости, чтобы совершить рискованный прыжок и предположить, что это млекопитающее — человек. Методологическая программа бихевиористов имела революционное значение для психологии. Более того, она явилась одним из главных источников, укрепивших в философии подозрение в том, что легенда о двух мирах — это миф. В данном случае для нас не будет иметь особого значения то, что защитники этой методологической программы вдобавок имели склонность поддерживать теории, сходные с теорией Гоббса, и даже воображали, что истинность механицизма обусловлена истинностью их научно-исследовательского метода в психологии. Я не стану говорить, насколько сильно повлияла длительная приверженность легенде о двух мирах на конкретные исследовательские действия практикующих психологов или в какой мере бихевиористский бунт привёл к изменениям в их методиках. В итоге, возможно, вышло так, что польза от этого мифа перевесила его негативные влияния и бихевиористское восстание против него скорее привело к номинальным, чем к реальным реформам. Мифы не всегда оказываются препятствием для прогресса теорий. Действительно, часто на первых порах их значимость бесценна. Первых поселенцев поначалу поддерживает мечта о том, что за незнакомыми явлениями Нового Света стоит дубликат Старого Света и ребёнок не так теряется в чужом доме, если перила в нём, куда бы они ни вели, на ощупь напоминают ему перила родного дома. Однако в цели этой книги не входило способствовать развитию методологии психологии или обсуждать специальные гипотезы той или иной науки. Её целью было показать, что предание о двух мирах — это миф, созданный философами, а не просто вымысел, и, прояснив это, начать устранять тот ущерб, который этот миф нанёс самой философии. Я попытался обосновать эту позицию не посредством предоставления свидетельств о тех трудностях, с которыми столкнулись психологи, но путём доказательства того, что сами философы приписали неправильное логическое поведение основным ментальным понятиям. Если мои аргументы имеют какую-то силу, то оказывается, что эти понятия были неправильно локализованы в общем плане (хотя и противоположными путями на конкретном уровне) как механицистами, так и пара-механицистами, как Гиббсом, так и Декартом. Если мы попытаемся сравнить теоретическую плодотворность учения о сознании Гоббса-Гассенди с картезианским учением, то, несомненно, должны будем признать, что картезианская картина была более продуктивной. Противостояние этих двух позиций можно проиллюстрировать на следующем примере. Представим себе, что одна рота защитников некой страны размещается в крепости. Солдаты другой роты замечают, что ров вокруг этой крепости пересох, ворота отсутствуют, а стены разрушены. Посмеиваясь над защитниками такого горе-форта, но при этом ещё находясь во власти идеи, что страну можно защитить только в таких фортах, они располагаются в том месте, которое, на их взгляд, больше всего похоже на форт, а именно в тени разваленной крепости. Ни одна из этих позиций не пригодна для защиты; ясно, что у крепости-тени те же уязвимые места, что и у форта из камня, плюс ещё некоторые другие. Тем не менее, в одном отношении занявшие крепость-тень солдаты показали себя более подготовленными, поскольку они заметили слабые стороны каменной крепости, пусть даже они наивно полагают, что находятся в безопасности в сооружении, в котором нет ни единого камня. Эти оплошности не предвещают им победы, но воины показали, что у них есть определённая выучка. Они косвенным образом проявили свой стратегический ум: они поняли, что каменный форт, стены которого разрушены, не является цитаделью. Следующий урок, который они могут усвоить, это то, что тень такого форта также не является цитаделью. Мы можем использовать этот пример в качестве иллюстрации главных обсуждаемых нами проблем. Согласно одной точке зрения, наши мысли тождественны тому, что мы говорим. Приверженцы противоположной точки зрения справедливо отвергают подобное отождествление, но делают это естественным, однако неверным способом: в форме утверждения, что говорить — это делать одно дело, а думать — это делать совершенно другое. Мыслительные операции нумерически отличаются от вербальных и управляют ими из некоего иного места, отличного от того, где происходят эти вербальные операции. Это, однако, тоже неверно, по тем же самым причинам, которые обусловили уязвимость положения о тождестве наших мыслей и того, что мы говорим. В той же мере, в какой непреднамеренная и необдуманная речь является не мышлением, а болтовней, какие бы мнимые операции ни считались происходящими в каком-то другом месте, они также могут происходить непреднамеренным и необдуманным образом, и они, в свою очередь, не будут мышлением. Однако предложить, пусть даже ошибочное, описание того, что отличает необдуманную и непреднамеренную болтовню от мышления, — значит признать их кардинальное различие. Картезианский миф действительно исправляет дефекты созданного Гоббсом мифа, только лишь дублируя его. Однако даже доктринальная гомеопатия включает в себя признание расстройств.

Ганс Магнус Энценсбергер «Индустрия сознания»

Cовместная издательская программа Музея современного искусства «Гараж» и издательства Ad Marginem. Серия Minima

Новое издание серии объединяет два эссе немецкого мыслителя и литератора, более полувека пишущего о взаимосвязи культуры, политики и общества посредством медиа.

В первом тексте Энценсбергер вводит понятие индустриализации сознания как «явления последней сотни лет» (эссе вышло в 1962 году), обусловленного сочетанием определенных философских, политических, экономических и технических предпосылок. Считая веру в личное сознание индивида «идеализмом в домашних тапочках», он пишет, что эта иллюзия возникла в развитых капиталистических обществах, где произошло первоначальное накопление капитала и вместо товаров производятся нематериальные единицы. Носители якобы свободных мнений в таких социумах не подозревают, что их мышление индуцировано властью «лишь для того, чтобы затем его можно было эксплуатировать». Критический взгляд на сложившуюся ситуацию также проблематичен, ибо его потенциальные агенты — интеллектуалы — как в известном фильме, являются заложниками матрицы, сами находясь внутри нее.

Второе эссе — самый известный теоретический текст автора — посвящено электронным медиа как новым «моделям коммуникации», для которых характерны равноправие, интерактивность и коллективное сотворчество. Написанное в 1970 году, оно одновременно продолжает идеи знаменитого «Произведения искусства в эпоху его технической воспроизводимости» Вальтера Беньямина (1936) и удивительно точно предвосхищает феномен интернета и социальных сетей за несколько десятков лет до их появления: «Новые медиа по своей структуре эгалитарны. Путем простого подключения каждый может стать участником процесса; сами же программы нематериальны и воспроизводимы по желанию. В этом электронные медиа противопоставлены своим предшественникам, таким как книга или станковая живопись, чей эксклюзивный, классовый характер очевиден». Новая медиаэстетика, по мнению Энценсбергера, создает условия для настоящей независимости от институтов власти, делая сами массы «авторами истории».

(PDF) Разработка понятия «понимание чужого сознания» (theory of mind).

в университете города Парма, Италия (Gallese et al., 1996). Зеркальные нейроны

(итал. — neuroni specchio, англ. — mirror neurons) — нейроны, которые возбуждаются

как при выполнении определѐнного действия, так и при наблюдении за

выполнением этого действия другим индивидуумом, особенно конспецифичным.

Они присутствуют в коре больших полушарий головного мозга многих приматов и

некоторых птиц, что было обнаружено путѐм введения микроэлектродов (Gallese et

al., 1996, Kohler et al., 2002, Rizzolatti et al., 1998, Rizzolatti et al., 2001, Rizzolatti &

Craighero, 2004); предполагается, что они есть и в мозге человека, в первую очередь

в верхней височной борозде, нижней теменной доле и нижней лобной извилине

(поле 44 по Бродманну, зона Брока), а также в некоторых других отделах, в

частности, в лимбической системе, что косвенно подтверждается результатами

электроэнцефалографии, магнитно-резонансной томографии и транскраниальной

магнитной стимуляции (Carr et al., 2003 Heiser et al., 2003 Iacoboni et al., 1999

Iacoboni, 2005 Molnar-Szakacs, 2004).

Открытие зеркальных нейронов раскрыло нейрофизиологические основы

подражания движениям, эмпатии и речевого подражания, а именно эти три вида

поведения и предлагается обобщить в понятие «понимание чужого сознания», и

тогда его нейрофизиологическая основа будет совпадать с нейрофизиологической

основой двигательного подражания, речевого подражания и эмпатии. Получается,

что в мозге наблюдателя и исполнителя возбуждаются схожие или «разделяемые

обоими» нейронные сети (shared circuits) (Keysers & Gazzola, 2006), в которые и

входят зеркальные нейроны.

Теперь следует объяснить суть термина «понимание чужого сознания». Для

этого нужно уточнить несколько других терминов. «Понятие» будет определяться

как результат совокупности всех восприятий какого-либо предмета, который

позволяет абстрагироваться от предмета. Во внутреннем плане можно оперировать

понятиями, но не предметами, что обеспечивается сложным строением головного

мозга человека. Под «сознанием» будем понимать всю совокупность внутренних

мозговых (психических) явлений, являющихся причиной поведения, которые может

воспринять другой индивидуум, то есть сознание — это знание вместе с кем-то, со-

знание (Симонов, 2001). Тогда «понимание чужого сознания» можно определить как

способность воспринимать поведение другой особи и его внутренние причины

(намерения, эмоции, мысли и т.д.), что и обеспечивается системой зеркальных

нейронов.

Также связь между пониманием чужого сознания и зеркальными нейронами

обнаруживается на материале клинических наблюдений за детьми,

обнаруживающими искажѐнное психическое развитие (аутизм). Такие дети, как

правило, неспособные к полноценному социальному взаимодействию, не

справляются с тестами, в которых необходимо догадываться о намерениях, знаниях

и эмоциях других. Симон Барон-Коуэн из Кембриджа объединил раз-личные

способы диагностики, позволяющие выявить наличие искажѐнного психического

развития (аутизма) у детей разного возраста на основе уровня развития способности

к пониманию чужого сознания (Baron-Cohen, 2001). А Линдси Оберман, используя

Понятие морального сознания в социологической традиции

Дюркгейм Э. Определение моральных фактов. Пер. с фр. А.Б. Гофмана. Теоретическая социология: Антология: в 2-х ч. Под ред. С.П. Баньковской. Ч. 1. М.: Книжный дом «Университет», 2002.

Дюркгейм Э. Самоубийство. Социологический этюд. Пер. с фр. А.Н. Ильинского. СПб.: Союз, 1998. — 496 с.

Зимбардо Ф. Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев. М.: Альпина нон-фикшн, 2013. — 740 с.

Кант И. Основы метафизики нравственности. (С рецензией на книгу И. Шульца. 1783). Сочинения в шести томах. Т. 4. Ч. I / Под общ. ред. Я.Ф. Асмуса, А.Я. Гулыги, Т.И. Ойзермана; Ред. тома В.Ф. Асмус. М.: Мысль, 1965. С. 211–310.

Спенсер Г. Научные основания нравственности. Данные науки о нравственности. СПб.: Изд-во И. Перевозникова и И. Иванова, 1896. — 446 с.

Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Пер. с нем. Д.В. Скляднева. СПб.: Наука, 2001. — 382 с.

Abend G. The moral background. An inquiry into the history of business ethics. Princeton: Princeton University Press, 2014. — 399 р. DOI: 10.1515/9781400850341

Abend G. Thick concepts and the moral brain // European Journal of Sociology. 2011. No. 2 (1). P. 143–172.

Asch S.E. Studies of independence and conformity: I. A minority of one against a unanimous majority // Psychological monographs: General and applied. 1956. No. 70 (9). P. 1–70.

Blasi A. Bridging moral cognition and moral action: A critical review of the literature // Psychological Bulletin. 1980. No. 88. P. 1–45. DOI: 10.1037/0033- 2909.88.1.1

Cushman F., Young L. The Psychology of dilemmas and the philosophy of morality // Ethical Theory and Moral Practice. 2009. No. 12. P. 9–24. DOI: 10.1007/s10677-008-9145-3

Darley J.M., Latane B. Bystander intervention in emergencies: Diffusion of responsibility // Journal of Personality and Social Psychology. 1968. No. 8. P. 377–383. DOI: 10.1037/h0025589

Darley J.M., Batson C.D. “From Jerusalem to Jericho”: A study of situational and dispositional variables in helping behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1973. No. 27. P. 100–108. DOI: 10.1037/h0034449

Durkheim E. Introduction to ethics // Durkheim: Essays on morals and education. Ed. by W.S.F. Pickering. London: Routledge & Kegan Paul, 1979. P. 77–96.

Gilligan C. In a different voice: Women’s conceptions of self and of morality // Harvard Educational Review. 1977. No. 47 (4). P. 481–517.

Goodwin G.P., Darley J.M. Why are some moral beliefs perceived to be more objective than others? // Journal of Experimental Social Psychology. 2012. No. 48. P. 250–256. DOI: 10.1016/j.jesp.2011.08.006

Graham J., Haidt J., Koleva S., Motyl M., Iyer R., Wojcik S., & Ditto P.H. Moral Foundations Theory: The Pragmatic Validity of Moral Pluralism // Advances in Experimental Social Psychology. 2012. No. 47. P. 55–130.

Greene J. Moral tribes. Emotion, reason and the gap between Us and Them. New York: The Penguin Press, 2013. — 422 р.

Greene J.D. The secret joke of Kant’s soul // Moral Psychology. Vol. 3: The Neuroscience of Morality: Emotion, Disease, and Development. Ed. by W. Sinnott–Armstrong. Cambrige: MIT Press, 2007. P. 35–79.

Haidt J. The righteous mind. Why good people are divided by politics and religion. New York: Penguin books, 2012. — 500 р.

Haidt J. Morality // Perspectives on Psychological Science. 2008. No. 3. P. 65–72.

Haidt J. The emotional dog and its rational tail: A social intuitionist approach to moral judgment // Psychological Review. 2001. No. 108. P. 814–834. DOI: 10.1037/0033-295X.108.4.814

Hitlin S. Social psychological ingredients for a sociology of morality // The Palgrave handbook of altruism, morality, and social solidarity. Formulating a field of study. Ed. by V. Jeffries. New York: Palgrave Macmillan, 2014. P. 195–217.

Hitlin S., Vaisey S. The new sociology of morality // Annual Review of Sociology. 2013. No. 39. P. 51–68. DOI: 10.1146/annurev-soc-071312-145628

Hitlin S. Moral selves, evil selves: The social psychology of conscience. New York: Palgrave Macmillan, 2008. — 269 р. DOI: 10.1057/9780230614949

Jeffries V. Altruism, morality, and social solidarity as a field of study // The Palgrave handbook of altruism, morality, and social solidarity: Formulating a field of study. Ed. by V. Jeffries. New York: Palgrave Macmillan, 2014. P. 3–20. DOI: 10.1057/9781137391865

Kohlberg L., Elfenbein D. The development of moral judgments concerning capital punishment // American Journal of Orthopsychiatry. 1975. No. 45 (4). P. 614–640.

Kohlberg revisited. Ed. by B. Zizek, D. Garz and E. Nowak. Rotterdam: Sense Publishers. 2015. — 216 р.

Levine D. Visions of the sociological tradition. Chicago: The University of Chicago Press, 1995. — 365 р.

Milgram S. Behavioral study of obedience // Journal of Abnormal and Social Psychology. 1963. No. 67. P. 371–378. DOI: 10.1037/h0040525

Nichols L.T. Modern roots of the sociology of love: Tolstoy, Addams, Gandhi, and Sorokin // The Palgrave handbook of altruism, morality, and social solidarity: Formulating a field of study. Ed. by V. Jeffries. New York: Palgrave Macmillan, 2014. P. 149–175.

Nisbet R. The sociological tradition. New York: Basic Books, 1966. — 351 р.

Offer J. Herbert Spencer and social theory. London: Palgrave Macmillan, 2010. — 375 р. DOI: 10.1057/9780230283008

Parsons T. The social system. Ed. by B.S. Turner. London: Routledge, 1991. — 404 р.

Rai T.S., Fiske A.P. Moral psychology is relationship regulation: Moral motives for Unity, Hierarchy, Equality, and Proportionality // Psychological Review. 2011. No. 118 (1). P. 57–75.

Stets J.E. The social psychology of the moral identity // Handbook of The Sociology of Morality / Ed. by S. Hitlin, S. Vaisey. New York: Springer, 2010. P. 385–410.

37. Walker L.J., Frimer J.A. Moral personality of brave and caring exemplars // Journal of Personality and Social Psychology. 2007. No. 95. P. 845–860. DOI: 10.1037/0022-3514.93.5.845

Гилберт Райл — Понятие сознания читать онлайн

Гилберт Райл

Понятие сознания

В.П. Филатов. Философский путь Гилберта Райла

Формирование взглядов Райла

Хотя в ранний период своего творчества Райл не создал значительных работ, по своей философской направленности существенно отличающихся от его более поздних произведений, его философская мысль прошла ряд этапов, прежде чем достигнуть той формы, которой он последовательно придерживается в своих основных трудах, написанных уже в послевоенное время.

На его ранние взгляды повлиял аристотелизм, обусловленный его учебой в Оксфорде. В отличие от другого главного философского центра Великобритании — Кембриджа, где более популярно было имя Платона, в Оксфорде философия изучалась в тесной связи с курсом античной классики, центральное место в которой занимал Аристотель. Интерес к аристотелевскому логико-философскому наследию, в том числе к использованию в нем апелляций к «обычному языку», Райл сохранил во всем своем творчестве.

Определенную роль в развитии взглядов Райла занимает второй этап, выразившийся в интересе к феноменологии. Он изучал работы Гуссерля и Мейнонга, что нашло отражение в статье «Феноменология»,[1] которая, правда, была написана уже в то время, когда феноменология почти перестала его привлекать. В ней Райл соглашается с феноменологами в том, что они рассматривают философские высказывания как априорные, а феноменологию рассматривают как часть философии. Вместе с тем он оценивает феноменологию как особый способ анализа обыденного сознания, которому Гуссерль дал не очень удачное название. Вероятно, свой ранний аристотелизм и особенно увлечение феноменологией Райл и имел в виду, когда в конце предисловия в книге «Понятие сознания» писал: «Допущения, против которых я выступаю наиболее горячо, это те, жертвой которых мне довелось быть самому».

В начале 30-х гг. Райл перешел на позиции аналитической философии. Он сначала воспринял концепцию логического атомизма и теорию языка как образа, родственную теории языка «Логико-философского трактата» Витгенштейна, а позже примкнул к британской философии «обычного языка», став ее крупнейшим представителем наряду с Дж. Уиздомом и Дж. Остином.

Взгляды зрелого Райла отмечены печатью заметного влияния позднего Витгенштейна. Отличительной чертой этого является интерес к философии сознания и внимание к всевозможным концептуальным ловушкам и замешательствам, вызываемым механизмами действия языка. Вместе с тем в отличие от Витгенштейна и многих других представителей аналитической философии Райл — философ основательной академической выучки с широким историко-философским кругозором, в этом смысле он — «традиционный» философ при всей неортодоксальности его методов анализа и его работ.

Понимание Райлом природы философствования

В работах Райла, в том числе и включенных в этот том, можно найти немало рассуждений о природе и задачах философствования. Это не случайно, поскольку аналитический подход подразумевает, что задача философии состоит не в установлении неких истин или в обосновании определенного мировоззрения, но в самом осуществлении философского анализа, в прояснении того, что до этого принималось некритически, что запутывало мышление людей, заводило в тупик, приводило к парадоксам.

В очерчивании особенностей философского исследования Райл отдает должное классикам аналитического стиля — Расселу и Витгенштейну. Хотя философы много рассуждали о природе философствования, все же, по Райлу, лишь введенное Расселом «различие между истинностью и ложностью, с одной стороны, и бессмысленностью — с другой» во многом позволило прояснить современное понимание специфического характера философского исследования.[2] Научное исследование ориентировано различием между истинностью и ложностью; философское — различием между смыслом и бессмыслицей. Неопозитивистский способ различения этих вещей не вполне устраивает Райла, он отмечает, что попытка отождествить в свете этого значение высказывании со способом его проверки оказалась неудачной, хотя и помогла выявить разнообразие типов высказываний. Сам он, что нашло отражение и во включенной в настоящее издание статье «Категории», предпочитает говорить не о «бессмысленности» высказываний или о том, что они «лишены значения», а о том, что они ведут к абсурду. Поскольку такая характеристика устанавливается в большинстве интересных случаев далеко не просто, одним из важнейших методов философствования, согласно Райлу, является метод reductio ad absurdum, который «из высказывания или комплекса высказываний выводит следствия, несовместимые ни друг с другом, ни с исходным высказыванием».[3] Прекрасное применение этого метода обнаруживается уже в диалоге Платона «Парменид», где метод сведения к абсурду подводит также к тому, что Райл называет теорией типов и категорий.[4]

Таким образам, философская аргументация не является ни индукцией, ни дедуктивным доказательством; философ имеет собственные методы рассуждения, в основном это методы критические, и reductio ad absurdum — наиболее характерный из них. Но, несмотря на преимущественно негативный характер философских методов, Райл не считает, что философские аргументы носят чисто деструктивный характер. Эти методы дают и положительные результаты, указывая границы очищенных понятий, уясняя «логическую силу идей, методически определяя и проверяя правила адекватного употребления понятий».[5] Достигая положительных результатов негативными средствами, эти методы похожи на процесс отделения зерен от плевел через сито или на испытание прочности металлов посредством деформации.

К возникновению бессмыслицы часто ведут обманчивые «подсказки» языка. Чтобы обнаруживать и избегать этого, полагал Райл, философ должен научиться переформулировать предложения таким образом, чтобы четко выявить «форму фактов, которую исследует философия». Здесь он опять-таки отдает должное Расселу с его теорией дескрипций. Однако работа философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с попыткой хирурга описать студентам свои действия и затем подкрепить свои описания путем медленных повторений этих действий. При этом философы в отличие от логиков формулируют свои собственные выводы преимущественно на обычном, неспециализированном языке. Но их работа отличается и от задачи филолога. Тот аспект языка, которым интересуется философ при анализе понятий, — это не просто употребление слов, изучение чего в основном составляет предмет филологии, но вопрос о том, как и для чего, используется язык.

Читать дальше

Понятие о сознании

Психика как отражение действительности в мозгу человека характеризуется разными уровнями.

Высший уровень психики, свойственный человеку образует сознание. Сознание есть высшая, интегрирующая форма психики, результат общественно-исторических условий формирования человека в трудовой деятельности, при постоянном общении (с помощью языка) с другими людьми. В этом смысле сознание, как это подчеркивали классики марксизма, есть » общественный продукт » , сознание есть не что иное, как осознанное бытие.

Какова же структура сознания, его важнейшие психологические характеристики?

Первая его характеристика дана уже в самом его наименовании : сознание . Человеческое сознание включает в себя совокупность знаний об окружающем нас мире. К. Маркс писал : » Способ, каким существует сознание и каким нечто существует для него, это — знание «. В структуру сознания, таким образом, входят важнейшие познавательные процессы, с помощью которых человек постоянно обогащает свои знания. К числу этих процессов могут быть отнесены ощущения и восприятия, память, воображение и мышление . С помощью ощущений и восприятий при непосредственном отражении воздействующих на мозг раздражителей в сознании складывается чувственная картина мира, каким он представляется человеку в данный момент.

Память позволяет возобновить в сознании образы прошлого, воображение — строить образные модели того, что является объектом потребностей, но отсутствует в настоящее время. Мышление обеспечивает решение задач путем использования обобщенных знаний. Нарушение, расстройство, не говоря уже о полном распаде любого из указанных психических познавательных процессов, неизбежно становятся расстройством сознания.

Вторая характеристика сознания — закрепленное в нем отчетливое различение субъекта и объекта, т. е. того, что принадлежит » я » человека и его » не — я «. Человек, впервые в истории органического мира выделившийся из него и противопоставивший себя окружающему, продолжает сохранять в своем сознании это противопоставление и различие. Он единственный среди живых существ способен осуществлять самопознание , т. е. обратить психическую деятельность на исследование самого себя. Человек производит сознательную самооценку своих поступков и самого себя в целом. Отделение » я » от » не — я » — путь, который проходит каждый человек в детстве, осуществляется в процессе формирования самосознания человека.

Третья характеристика сознания — обеспечение целеполагающей деятельности человека . В функции сознания входит формирование целей деятельности, при этом складываются и взвешиваются ее мотивы, принимаются волевые решения, учитывается ход выполнения действий и вносятся в него необходимые коррективы и т. д. К. Маркс подчеркивал, что » человек не только изменяет форму того, что дано природой ; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю «. Всякое нарушение в результате болезни или по каким-то иным причинам возможности осуществлять целеполагающую деятельность, ее координацию и направленность рассматривается как нарушение сознания.

Наконец, четвертая характеристика сознания — включение в его состав определенного отношения. » Мое отношение к моей среде есть мое сознание » , — писал К. Маркс. В сознание человека неизбежно входит мир чувств, где находят отражение сложные объективные и прежде всего общественные отношения, в которые включен человек. В сознании человека представлены эмоциональные оценки межличностных отношений. И здесь, как и во многих других случаях, патология помогает лучше понять сущность нормального сознания. При некоторых душевных заболеваниях нарушение сознания характеризуется именно расстройством в сфере чувств и отношений : больной ненавидит мать, которую до этого горячо любил, со злобой говорит о близких людях и т. д.

Низший уровень психики образует бессознательное. Бессознательное — это совокупность психических процессов, актов и состояний, обусловленных воздействиями, во влиянии которых человек не дает себе отсчета. Оставаясь психическим (отсюда ясно, что понятие психики шире, чем понятие «сознание», «социальное») , бессознательное представляет собой такую форму отражения действительности, при которой утрачивается полнота ориентировки во времени и месте действия, нарушается речевое регулирование поведения. В бессознательном, в отличии от сознания, невозможен целенаправленный контроль человеком тех действий, которые он совершает, невозможна и оценка их результата.

В область бессознательного входят психические явления, возникающие во сне (сновидения) ; ответные реакции, которые вызываются неощущаемыми, но реально воздействующими раздражителями («субсенсорные» или «субцептивные» реакции) ; движения, бывшие в прошлом сознательными, но благодаря повторению автоматизировавшиеся и поэтому более неосознаваемые ; некоторые побуждения к деятельности, в которых отсутствует сознание цели, и др. К бессознательным явлениям относятся и некоторые патологические явления, возникающие в психике больного человека : бред, галлюцинации и т. д. Было бы не верно на том основании, что бессознательное — это противоположное сознанию, приравнивать его к животной психике. Бессознательное — это столь же специфически человеческое психическое проявление, как и сознание, оно детерминировано общественными условиями существования человека, выступая как частичное, недостаточно адекватное отражение мира в мозгу человека.

 

---

См. также

Сознание

 

---

   RSS     [email protected] 

Теория сознания «временного среза» предполагает, что мы не осознаем постоянно наше окружение — Quartz

Как вы воспринимаете собственное сознание?

Если вы впервые задаете себе подобный вопрос, скорее всего, вы считаете, что он плавный и непрерывный, регистрирующий движения и изменения по мере того, как события происходят в окружающем вас мире. Скорее всего, вы все время считаете себя в сознании, если только вы не спите или не потеряли сознание.

Но для тех, кто изучает разум, включая философов, психологов и нейробиологов, это понятие сознания далеко не очевидно.Хотя интуитивно мы можем полагать, что сознание — это непрерывный поток, есть значительные свидетельства того, что наше сознательное восприятие приходит в виде дискретных снимков, как отдельные изображения, быстро пролистывающие на кинопленке. Статья, опубликованная в PloS Biology в этом месяце, выдвинула теорию в попытке согласовать эти теории сознания, утверждая, что на самом деле сознание развивается в два этапа.

Во-первых, утверждают авторы, мы бессознательно, непрерывно обрабатываем зрительные стимулы и не обращаем внимания на эту стадию.Мы только тогда осознаем информацию, когда она передается в сознательное восприятие, что происходит в дискретные моменты или «отрезки времени».

Майкл Херцог, профессор Федеральной политехнической школы Института мозга Лозанны в Швейцарии, и Франк Шарновски, когнитивный нейробиолог из Цюрихского университета, утверждают, что мы не осознаем пробелов в нашем сознании. Они говорят, что между бессознательным получением стимулов и их передачей на сознательное восприятие может быть задержка в 400 миллисекунд.

«Мы воспринимаем время так же непрерывно, как мы воспринимаем линию как непрерывную, даже если ее чернила имеют дискретную атомарную природу», — пишут авторы в своей статье.

Но наше восприятие сознания не согласуется с реальностью. «Согласно нашей модели, результат бессознательной обработки дискретен, значим и сразу становится сознательным. Большая часть бессознательной обработки никогда не достигнет сознания », — говорят исследователи.

Авторы отмечают, что споры о том, как работает сознание, имеют давнюю историю.В третьем веке до нашей эры буддийская школа Абхидхармы выдвинула теорию о том, что сознание состоит из дискретных моментов. Есть множество более свежих работ, аргументирующих именно такой вывод. Между тем, эксперименты показывают, что, когда два стимула предъявляются в быстрой последовательности, они воспринимаются одновременно, в то время как дискретное восприятие, как считается, объясняет различные визуальные трюки, такие как оптическая иллюзия, которая часто заставляет колеса со спицами выглядеть так, как будто они движутся в обратном направлении. , И иллюзия задержки вспышки, когда вспышка, возникающая в том же месте, что и движущийся объект, воспринимается как находящаяся в другом месте.

Герцог и Шарновски утверждают, что доказательства не указывают ни на чёткие континуальные теории сознания, ни на теорию моментальных снимков, но что их двухэтапная теория примиряет наше чувство непрерывного сознания с контрдоказательствами.

Аксель Клиреманс из Université Libre de Bruxelles, который не участвовал в исследовании, говорит Quartz, что другие пришли к аналогичному выводу.

В конечном счете, Герцог и Шарновски отмечают в своей статье, что дебаты о сознании остаются нерешенными.Их теория может соответствовать определенным ключевым характеристикам сознания, но пока не дает окончательных ответов.

Как интегрированная теория информации помогает физике

Для эмпирической науки физика может заметно пренебречь некоторыми из наших самых основных наблюдений. Мы видим объекты, существующие в определенных местах, но волновая природа материи смывает это. Мы чувствуем, что время течет, но как оно могло быть на самом деле? Мы чувствуем себя свободными агентами, и это странно. Физикам не нравится ничего лучше, чем выставлять наш взгляд на Вселенную как ограниченный.Что здорово. Но когда их спрашивают, почему наши впечатления так не совпадают, они бормочут какое-то оправдание и выскальзывают через боковую дверь вечеринки.

Другими словами, физики сталкиваются с той же сложной проблемой сознания, что и нейробиологи: проблемой объединения объективного описания и субъективного опыта. Чтобы связать фундаментальную теорию с тем, что мы на самом деле наблюдаем в мире, они должны объяснить, что значит «наблюдать» — осознавать. И они склонны говорить об этом небрежно. Они делят мир на «систему» ​​и «наблюдателя», внимательно изучают первое и принимают второе как должное — или, что еще хуже, за дурака.

Чисто атомарное объяснение поведения может быть просто объяснением того, что делают атомы. Это ничего не скажет о мозге, не говоря уже о разуме.

В своем стремлении создать полное натуралистическое объяснение мира физики имеют некоторые ключи к разгадке, такие как парадоксы черных дыр и произвольность Стандартной модели частиц. Это версия парадоксов атомов и света нашей эпохи, которая подтолкнула Эйнштейна и других к разработке квантовой механики и теории относительности.Загадки разума всплывают редко. И они должны. Понимать разум сложно и может быть совершенно невозможно в наших нынешних научных рамках. Как сказал прошлым летом философ Дэвид Чалмерс на конференции Института фундаментальных вопросов: «У нас не будет теории всего без теории сознания». Взломав открытые протоны и прочесав небо в поисках вещей, которые современные теории не могут объяснить, физики смирились, узнав, что самое большое исключение из всех может лежать в наших черепах.

Решение этих глубоких проблем будет делом нескольких поколений, но мы наблюдаем ранние стадии конвергенции. Для физиков-теоретиков стало обычным делом взвешивать сознание, а нейробиологи — в ответ на это — взвешивать физику. Нейробиологи разрабатывают теории, которые всеобъемлющи по своему охвату, построены на основных принципах, открыты для экспериментальной проверки и математически содержательны — одним словом, физика.

Самой большой среди этих теорий является Теория Интегрированной Информации, разработанная нейробиологом Джулио Тонони из Университета Висконсин-Мэдисон.Он моделирует сознательную систему, будь то мозг, бот или борг, как сеть нейронов или эквивалентных компонентов. Теория утверждает, что система сознательна в той степени, в которой ее части действуют вместе в гармонии. Основная предпосылка состоит в том, что сознательный опыт психологически унифицирован — мы чувствуем себя неделимыми, а наши ощущения образуют единое целое — поэтому функция мозга, которая его порождает, тоже должна быть унифицирована.

Эти компоненты представляют собой двухпозиционные устройства, соединенные между собой и управляемые главными часами.Когда часы тикают, каждое устройство включается или выключается в зависимости от состояния устройств, к которым оно подключено. Система может состоять из двух компонентов и правил, определяющих, как каждый влияет на другой, — например, выключателя света и лампочки. В любой момент эта система может находиться в одном из четырех состояний, и момент за моментом она будет переходить из одного состояния в другое. Эти переходы могут быть вероятностными: состояние может вызвать одно из нескольких новых состояний, каждое с некоторой вероятностью.

ОТ АТОМА К СТРАТУМУ: Большая часть физики — это навигация между слоями мира, от базового уровня (возможно, вибрирующих струн) до частиц, атомов и молекул, вплоть до всей вселенной и за ее пределами.Каждый уровень построен на уровне ниже, но автономен от него. Динамика более высокого уровня выявляет структуру, которая скрыта в фундаментальном описании. Tupungato / Shutterstock

Чтобы количественно оценить сплоченность системы и ее претензию на сознательность, теория устанавливает процедуру для расчета количества коллективной информации в системе. — информация, которая размазана по всей сети, а не локализована в каком-то отдельном фрагменте. Скептики выдвигают самые разные возражения, не в последнюю очередь против того, что сознание никогда не может быть сведено к одному числу, не говоря уже о мере, которую предлагает Тонони.Но вам не нужно покупать теорию как полное описание сознания, чтобы найти в ней полезный инструмент.

Для начала, теория могла бы помочь с загадками эмерджентности, которые возникают в физике. Одной из самых поразительных особенностей мира является его иерархическая структура, то, как огромное количество молекул подчиняется простым правилам, таким как закон идеального газа или уравнения потока жидкости, или то, что из него выглядит безумное шершневое гнездо кварков и глюонов. снаружи, как безмятежный протон.Целые разделы физики, такие как статистическая механика и теория перенормировок, посвящены взаимосвязям процессов на разных уровнях. Но какими бы полезными ни были описания более высокого уровня, физики обычно предполагают, что они являются простыми приближениями. Все реальные действия в мире происходят на нижнем уровне.

Однако для многих это вызывает недоумение. Если реален только микроскопический масштаб, почему мир допускает описание более высокого уровня? Почему это не просто недифференцированная группа частиц, как это было раньше? И почему описания более высокого уровня обычно не зависят от деталей более низкого уровня — разве это не означает, что более высокие уровни не просто паразитируют? Успех этих описаний был бы чудом, если бы не было реальных действий на более высоких уровнях.И поэтому бушуют дебаты между теми, кто думает, что более высокие уровни — это просто переупаковка субатомной физики, которую мы, люди, находим удобной, и теми, кто думает, что они представляют что-то действительно новое.

Также по физике

Подледная ловля нейтрино

Марк Боуэн

Однажды днем ​​в феврале 2000 года, после долгого дня бурения, Брюс Кочи и я сидели вместе на песке в вулканическом кратере на вершине Килиманджаро высотой 19 000 футов. Когда мы прислонились к нашим рюкзакам и смотрели на закат… ПОДРОБНЕЕ

Тонони и его коллеги столкнулись с теми же проблемами при создании интегрированной теории информации. «Масштаб — это немедленное возражение IIT», — говорит Эрик Хоэл, бывший студент Тонони, а теперь аспирант Колумбийского университета. «Вы говорите, что информация находится между взаимодействующими элементами, но я состоит из атомов, поэтому разве информация не должна находиться над ними? … Нельзя просто произвольно сказать: «Я выбираю нейроны» ».

Любая сеть представляет собой иерархию подсетей, подсетей, вплоть до отдельных компонентов.Какая из этих вложенных сетей сознательна? Наша нервная система простирается с головы до ног, а ее нейроны и другие компоненты сами по себе представляют собой сложные маленькие существа. Однако наши сознательные переживания возникают в определенных областях коры головного мозга. Это те места, которые загораются при сканировании мозга, когда вы выполняете задачи, которые, как вы знаете, выполняете. Вы можете потерять большую часть остального мозга, и хотя вы можете быть недовольны этим, по крайней мере, вы бы знали, что вам это не нравится.Три года назад 24-летняя женщина попала в китайскую больницу с жалобами на головокружение и тошноту. Врачи сделали компьютерную томографию и обнаружили большую дыру в ее мозгу на месте мозжечка. Несмотря на то, что она лишена трех четвертей нейронов, она показала все признаки того, что находится в таком же сознании, как и любой из нас.

Физики сталкиваются с той же сложной проблемой, что и нейробиологи: проблема объединения объективного описания и субъективного опыта.

Что такого особенного в коре головного мозга? Почему твоя рука не в сознании, как осьминог? Почему мы не огромные общества своенравных нейронов, или ферментов внутри нейронов, или атомов и субатомных частиц? Чтобы объяснить, почему сознание находится там, где оно есть, Тонони, Хоэл и его коллеги Лариса Албантакис и Уильям Маршалл должны были придумать способ анализа иерархических систем: взглянуть на деятельность на всех уровнях, от всего организма до его мельчайших строительных блоков. , и предсказать, где должен находиться разум.Они приписывают сознание шкале, в которой коллективная информация максимизирована, исходя из предположения, что динамика этой шкалы будет вытеснять другие.

Хотя теория интегрированной информации и вдохновлена ​​нервной системой, она не ограничивается ею. Сеть может быть любой из многослойных систем, изучаемых физиками. Вы можете оставить в стороне вопрос о том, где находится сознание, и изучить, как иерархия работает в более общем плане. Хоэл намеревался разработать автономную теорию иерархической причинно-следственной связи, которую он недавно обсуждал в статье для конкурса эссе Института фундаментальных вопросов этого года и в статье на прошлой неделе в журнале Entropy .

Подход, основанный на теории интегрированной информации, допускает возможность возникновения причинно-следственной связи на более чем одном уровне. Используя количественную меру причинно-следственной связи, исследователи могут рассчитать, насколько каждый уровень способствует функционированию системы, вместо того, чтобы предполагать ответ с самого начала. «Если у вас нет точной меры или концепции причинно-следственной связи, — говорит Хоэл, — тогда как вы уверены в своих утверждениях о том, что микромасштаб обязательно выполняет всю причинную работу?»

Как физик, ваша цель — создать максимально информативное описание того, что вы изучаете, и исходная спецификация системы не всегда оптимальна.Если он содержит скрытую структуру, вам будет лучше, если сложить строительные блоки вместе и настроить их связи, чтобы создать описание более высокого уровня. Например, если компоненты в двухкомпонентной системе всегда меняются синхронно, вы также можете рассматривать их как единое целое. Вы ничего не получите, отслеживая их независимо, и, что еще хуже, не сможете уловить что-то важное в системе.

Hoel фокусируется на трех способах, которыми более высокий уровень может улучшить более низкий уровень.Во-первых, он может скрыть случайность. Молекулы воздуха бесконечно перетасовываются, но без длительного эффекта; их мириады аранжировок в основном одинаковы — разница не имеет значения. Во-вторых, более высокий уровень может устранить спойлеры. Иногда единственная роль компонента состоит в том, чтобы склеить другие связи в системе, и он также может быть удален. Его эффект можно проще зафиксировать, если внести некоторую случайность в поведение остальных компонентов. В-третьих, более высокий уровень может сократить избыточность.Со временем система может перейти только в одно из нескольких состояний; другие не имеют отношения к делу, и более высокие уровни приобретают объяснительную ценность, отбрасывая их. Такой вид динамики аттракторов обычен в физических системах. «Высшая шкала — это не просто сжатое описание», — говорит Хоэл. «Скорее дело в том, что, избавляясь от шума в случае увеличения детерминизма или уменьшения избыточности, вы получаете более информативное описание». Учитывая новое описание, вы можете повторить процесс, ища дополнительную структуру и переходя к еще более высокому масштабу.

Как искать структуру — это что-то вроде искусства. Связь между уровнями может быть крайне неочевидной. Физики обычно конструируют более высокий уровень, принимая среднее значение, но Теория Интегрированной Информации побуждает их подходить к нему больше, как биолог или инженер-программист: разбивая компоненты на группы, которые выполняют определенные функции, такие как орган тела или компьютерная подпрограмма. Такие функциональные отношения могут быть потеряны, если вы просто возьмете среднее значение.«Молекулы внутри нейронов выполняют свои особые функции, и простое усреднение по ним обычно не увеличивает причинно-следственную силу, а скорее создает беспорядок», — говорит Альбантакис.

Если базовый уровень является детерминированным и свободным от избыточности, он уже обеспечивает оптимальное описание в соответствии со стандартами, установленными Хоэлом, и нет никакого выхода. Тогда сохраняется обычная интуиция физиков о том, что любой более высокий уровень хорош только как приближение. Возможно, сама концепция причинно-следственной связи для такой системы не работает, потому что система полностью обратима; Невозможно сказать, что это вызывает это, потому что это вполне могло вызвать это.И наоборот, базовый уровень может быть совершенно неинформативным, в то время как более высокие уровни демонстрируют сильные закономерности. Это напоминает размышления в фундаментальной физике, восходящие к математику Анри Пуанкаре и физику Джону Уиллеру, о том, что корневой уровень природы полностью беззаконен, и все законы природы проявляются только в совокупности.

Более высокий уровень что-то теряет; по определению, он не описывает систему во всех деталях. Но обычно компромисс того стоит. Доказательство, говорит Хоэл, лежит в теоремах теории коммуникации.Вы можете думать о текущем состоянии системы как о передатчике, о последующем состоянии как о приемнике и о взаимосвязи между ними как о проводе. «Каждое состояние — это сообщение, которое причинно-следственная структура посылает в будущее», — говорит он. Случайность и избыточность подобны шуму на линии: они портят сообщение.

Когда линия связи зашумлена, вы можете быстрее передать данные по ней, используя код исправления ошибок. Например, вы можете передавать в трех экземплярах, рассредоточивая копии, чтобы сделать их более вероятными.На первый взгляд, это снижает скорость передачи данных на треть, но если это позволяет исправить ошибки, вы можете выйти вперед. В точном математическом смысле такому коду эквивалентно высокоуровневое описание. Он подавляет шум, заглушающий существенную динамику системы. Даже если вы потеряете детали, вы получите чистую прибыль от объяснительной тяги. «Более высокие шкалы предлагают исправление ошибок, действуя аналогично кодам, что означает, что для более высоких шкал есть место для дополнительной работы и большей информативности», — говорит Хоэл.

Например, в двухкомпонентной системе с четырьмя состояниями предположим, что одно из состояний всегда вызывает само себя, в то время как другие три циклически меняются между собой случайным образом. Знание того, в каком состоянии находится система, дает вам в среднем 0,8 бита информации о том, что будет дальше. Но предположим, что вы объединяете эти три состояния вместе и используете их для сохранения одного состояния в трех экземплярах. Система теперь меньше, всего два состояния, но полностью детерминированная. Знание его текущего состояния дает вам 1 бит информации о преемнике.Дополнительные 0,2 бита отражают структуру, скрытую в исходном описании. Можно сказать, что 80 процентов причинной силы системы лежит на ее базовом уровне, а 20 процентов — на более высоком уровне.

СОСТОЯНИЯ ВЫПУСК: В микроскопическом масштабе эта чрезвычайно простая сеть может существовать в одном из четырех состояний и изменять состояние при каждом такте часов. Но три состояния случайным образом циклически сменяют друг друга, так что вы вполне можете объединить их вместе, чтобы создать описание более высокого уровня только с двумя состояниями.Эта ситуация аналогична газу. Его молекулы перетасовываются, и, не обращая внимания на их движения, можно выявить общее поведение газа. Когда карта лучше территории. Энтропия 19, 188 (2017).

Джозеф Халперн, компьютерный ученый из Корнелла, изучающий причинно-следственные связи, считает, что Хоэл что-то понял. «В работе есть несколько интересных наблюдений о том, как рассмотрение вещей на макроуровне может дать больше информации, чем рассмотрение их на микроуровне», — говорит он.Но его беспокоит, что мера информации Хоэла не различает причинность и корреляцию; как вам скажет любой статистик, одно не другое. В последние годы компьютерный ученый Джудея Перл из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе разработал целую математическую основу для выявления причинно-следственной связи. Хоэл включает некоторые из этих работ, но Халперн говорит, что было бы интересно применить идеи Перла более тщательно.

Что особенно интересно в аналогии со связью, так это то, что аналогичная аналогия используется в теориях квантовой гравитации для происхождения космоса.Коды с исправлением ошибок дают возможность осмыслить идею, известную как голографический принцип. В простом примере наше трехмерное пространство может быть создано двухмерной системой («пленкой» голограммы). Содержимое трехмерного пространства размазывается по двухмерной системе так же, как бит данных может быть сохранен в трех экземплярах и рассредоточен. Ища закономерности в двумерной системе, вы можете построить третье измерение пространства. Проще говоря, вы могли бы начать с фундаментального описания системы, искать структуру и вывести понятие масштаба и расстояния, не предполагая этого с самого начала.

SPOILER ALERT: На микроскопическом уровне (слева) эта сеть состоит из шести компонентов и может существовать в одном из 64 состояний. Один из них, F, — это спойлер. Он взаимодействует друг с другом и мешает их переходам. По сути, это источник шума, поэтому его можно рассматривать как таковой для создания высокоуровневого описания (справа). На микроуровне знание состояния дает вам в среднем 3,56 бита о следующем состоянии. В макросе он дает 4,5 бита. Поэтому описание макроса более информативное.Хоэль, Э. Когда карта лучше территории. Энтропия 19, 188 (2017).

Линия мышления, основанная на Интегрированной теории информации, может также возвращаться к проблемам разума и тела, которые ее вдохновили. Между физикой и психологией возникли противоречия со времен древнегреческих атомистов. В мире, где правят законы физики, кажется, мало места для человеческой воли. Если вы сомневаетесь, есть ли печенье, разрываясь между его вкусом и вашим последним отчетом о холестерине, психология говорит о противоречивых желаниях, тогда как физика объясняет ваше решение как цепочку атомных движений и столкновений.Хоэль утверждает, что реальное действие происходит на психологическом уровне. Хотя вы можете проследить атомные предшественники всего вашего поведения, чисто атомное объяснение будет именно таким: объяснение того, что делают атомы. Это ничего не скажет о мозге, не говоря уже о разуме. В атомарном описании есть мозг в какой-то сильно зашифрованной форме, но чтобы найти его, вы должны избавиться от посторонней активности, а это требует некоторого дополнительного понимания, которого не хватает атомарному описанию. Атомы могут входить и выходить из клеток вашего мозга, их причинно-следственные связи формируются и нарушаются, но разум остается.Его причинно-следственные связи управляют системой.

Эмерджентность — не единственный запутанный предмет физики, который Интегрированная Теория Информации может помочь разгадать. Другой — квантовое измерение. Квантовая теория утверждает, что объект может существовать в суперпозиции возможностей. Частица может находиться и здесь, и там одновременно. Однако мы видим частицы только здесь или там. Если бы вы не знали, вы могли бы подумать, что теория была сфальсифицирована. Что превращает слово «и» в «или»? Объяснение из учебников, или Копенгагенская интерпретация, состоит в том, что суперпозиция «схлопывается», когда мы идем наблюдать частицу.Интерпретация проводит черту — так называемый разрез Гейзенберга — между системами, подчиняющимися квантовым законам, и наблюдателями, которые следуют классической физике. Последние невосприимчивы к суперпозиции. Глядя на частицу, которая находится и здесь, и там, наблюдатель заставляет ее выбирать между здесь и там.

Величайшая загадка квантовой механики заключается в том, почему кто-то серьезно относился к Копенгагену. Его сторонники никогда не объясняли, что именно представляет собой наблюдение или как акт его создания заставит частицу выбирать среди множества доступных ей вариантов.Эти неудачи заставили других физиков и философов искать альтернативные интерпретации, которые устраняют коллапс, такие как квантовая мультивселенная. Но, чтобы не оставить камня на камне, предположим, что Копенгаген в основном прав и его просто нужно исправить. На протяжении многих лет люди пытались более откровенно относиться к огранке Гейзенберга.

Возможно размер определяет разрез. Системы, которые достаточно велики, содержат достаточно частиц или обладают достаточной гравитационной энергией, могут перестать быть квантовыми.Поскольку измерительный прибор удовлетворяет всем этим критериям, он разрушит любую суперпозицию, на которую вы укажете. Как это могло произойти, все еще довольно загадочно, но, по крайней мере, идея достаточно конкретна, чтобы ее можно было проверить. Экспериментаторы искали такой порог и пока не нашли его, но не исключили его полностью.

Эмерджентность — не единственный запутанный предмет физики, который Интегрированная Теория Информации может помочь разгадать.

Но более прямое прочтение Копенгагена состоит в том, что сознание является решающим фактором. Эту идею подхватили физики Фриц Лондон и Эдмонд Бауэр в 1930-х годах и Юджин Вигнер в 60-х.Поскольку сознательный опыт по самой своей природе внутренне связан — вы всегда ощущаете себя находящимся в каком-то определенном состоянии — разум не кажется способным вступить в суперпозицию. Поэтому он разрушит все, что постигает. Эта гипотеза не продвинулась далеко, потому что никто не знал, как количественно оценить ум, но теперь интегрированная теория информации предоставляет способ. В 2015 году Коби Кремнизер, математик из Оксфорда, и Андре Ранчин, который был аспирантом Имперского колледжа Лондона и с тех пор покинул академию, исследовали эту возможность в небольшой статье.Чалмерс из Нью-Йоркского университета и Келвин МакКуин, философ физики из Университета Чепмена, также подняли этот вопрос.

Обращаясь к теории сознания для понимания кванта, эти ученые меняют подход, принятый такими физиками, как Роджер Пенроуз, которые обращаются к квантовой теории для понимания сознания. Их предположение состоит в том, что мозг или подобная мозгу сеть может войти в суперпозицию — состояние двоемыслия, в котором вы воспринимаете одну и ту же частицу и здесь, и там, — но только временно.Чем больше взаимосвязана сеть, тем быстрее она рухнет. Экспериментаторы могут проверить эту идею, адаптируя свои существующие поисковые запросы к пороговому значению размера. Например, они могут сравнивать два объекта одинакового размера и массы, но с разной степенью внутренней взаимосвязанности — скажем, пылинку и бактерию. Если интеграция информации является ключевым фактором, первое может быть помещено в суперпозицию, но второе будет сопротивляться. «В идеале было бы неплохо поэкспериментировать на нанокомпьютерах, которые мы могли бы программировать с очень большими объемами интегрированной информации», — говорит МакКуин.У бактерии или ее аналога-киборга может не быть большого ума, но его может хватить, чтобы квалифицироваться как наблюдатель, стоящий за пределами квантового царства.

Интегрированная теория информации может также решить еще одну неприятную проблему с концепцией коллапса. Одно дело сказать вам, что суперпозиция схлопнется, и совсем другое — сказать, во что она схлопнется. Из какого меню опций выберет частица? Это «здесь» и «там», «медленно» и «быстро», «в основном здесь, но немного там» и «в основном там, но немного здесь» или что? Квантовая теория этого не говорит.Он рассматривает все возможные категории на равной основе.

Копенгагенская интерпретация утверждает, что меню устанавливается в зависимости от вашего выбора измерительного прибора. Если вы измеряете положение, частица схлопнется в какое-то положение: здесь или там. Если вы измеряете импульс, он схлопнется до некоторого импульса: медленного или быстрого. Если вы измерите какое-то количество, слишком странное, чтобы иметь имя, частица согласится. Теории коллапса пытаются объяснить, как это может работать. Все измерительные приборы состоят из частиц одного и того же типа, но отличаются только способом сборки.Итак, на уровне частиц процесс сворачивания должен быть одинаковым для всех — меню фиксировано на этом уровне. Теории обычно предполагают, что это фундаментальное меню является одной из позиций. Измерения количества движения и других величин в конечном итоге переводятся в измерение положения, например, точки, в которой стрелка указывает на циферблат. Нет никаких серьезных причин, по которым положение играет такую ​​привилегированную роль. Теории предполагают это только для того, чтобы гарантировать, что они воспроизводят наши наблюдения за миром, который состоит из пространственно локализованных объектов.

Величайшая загадка квантовой механики заключается в том, почему кто-то серьезно относился к Копенгагену.

Но возможно какой-то процесс активно устанавливает меню. Например, если коллапс вызывается гравитационным полем, то он будет зависеть от положения масс, которые будут стремиться выделить положение в качестве соответствующей переменной. Точно так же, если коллапс вызван сознанием, природа ума может диктовать меню. Космолог Макс Тегмарк из Массачусетского технологического института предположил, что категории могут определяться структурой мышления.Мир может быть построен из отдельных, но взаимодействующих частей, потому что наш разум, согласно теории интегрированной информации, устроен таким же образом.

Коллапс — это не просто серьезная нерешенная проблема сама по себе, но возможное окно в уровень реальности, лежащий в основе квантовой теории. Физики предположили, что порог размера мог возникнуть из-за колебаний примитивных ингредиентов, из которых возникают пространство и время. Точно так же, если виновата информационная интеграция, это, вероятно, обнаружит что-то глубокое.Это может связать коллапс с теми же недостающими принципами, которые необходимы ученым для понимания сознания. «Ближайшая цель — это непротиворечивое описание», — говорит МакКуин. «Но процесс достижения такой цели часто может неожиданно привести к новым видам объяснений».

Физики и философы, которых я попросил прокомментировать коллапс, вызванный интеграцией информации, в целом сочувствуют, хотя бы потому, что другие варианты объяснения (или объяснения от него) коллапса имеют свои собственные недостатки.Но они обеспокоены тем, что Интегрированная теория информации плохо справляется с этой задачей. Анджело Басси, физик из Университета Триеста, изучающий основы квантовой механики, говорит, что интеграция информации — слишком абстрактное понятие. Квантовая механика имеет дело с мельчайшими деталями того, где находятся частицы и с какой скоростью они движутся. Связать эти два понятия сложнее, чем вы думаете. Басси говорит, что Ранчин и Кремнизер используют формулу, которая предсказывает абсурдные вещи, такие как мгновенное распространение сигналов.«Я считаю возможным связать коллапс … с сознанием, но для того, чтобы сделать это убедительным образом, я думаю, нужно определение сознания, которое сводится к конфигурациям частиц в мозгу», — говорит он. В этом случае коллапс будет вызван не интеграцией сознания или информации как таковой, а более примитивной динамикой, к которой интегрированные системы каким-то образом более чувствительны.

Это возвращает нас к возникновению и самой большой проблеме возникновения из всех: как количество частиц влияет на качество разума.Интегрированная теория информации может не решить эту проблему — научное изучение сознания еще совсем недавно, и было бы удивительно, если бы нейробиологи так быстро нашли правильный ответ. Сознание — настолько глубокая и всеобъемлющая проблема, что создает странную пару между нейробиологией и физикой. Даже если ответ заключается не во взаимосвязанности сетей, он, безусловно, требует взаимосвязанности дисциплин.

Джордж Массер — писатель по физике и космологии, автор книг Spooky Action on a Distance и The Complete Idiot’s Guide to String Theory. Он — пишущий редактор в Nautilus, , а ранее был старшим редактором в Scientific American в течение 14 лет. Среди прочих он получил премию Американского института научных исследований в области физики.

Что такое сознание? Сознательна ли Вселенная?

• Является ли Вселенная сознательным существом, как гигантский широко разбросанный человеческий мозг?
• Ученые давно задаются вопросом, как сочетаются сознание и наука.
• Два математика превратили одну теорию в разрушаемую математическую модель.

---

В предстоящих исследованиях ученые попытаются показать, что у Вселенной есть сознание. Да, действительно. Независимо от результата, мы скоро узнаем больше о том, что значит быть сознательными, и какие объекты вокруг нас могут иметь собственное сознание.

➡

Ты считаешь науку крутой. И мы тоже. Давайте вместе поработаем над этим.

Что это будет значить для нашего отношения к объектам и окружающему миру? Пристегните ремни, потому что вот-вот начнутся странности.

Что такое сознание?

Базовое определение сознания намеренно оставляет без ответа множество вопросов. Это «нормальное психическое состояние бодрствующего человека, характеризующееся восприятием, мыслями, чувствами, осознанием внешнего мира и часто самосознанием у людей (но не обязательно у других животных)», согласно Оксфордский словарь психологии.

У ученых просто нет единой теории о том, что такое сознание.Мы также не знаем, откуда он и из чего сделан.

Однако одна лазейка в этом пробеле в знаниях состоит в том, что мы не можем исчерпывающе сказать, что другие организмы и даже неодушевленные предметы, не обладают сознанием . Люди относятся к животным и могут представить, например, что собаки и кошки обладают некоторой степенью сознания, потому что мы видим их выражения лиц и то, как они выглядят, чтобы принимать решения. Но только потому, что мы не «связаны» со скалами, океаном или ночным небом, это не то же самое, что доказывать, что у этих вещей нет сознания.

Здесь вступает в игру философская позиция под названием панпсихизм , пишет All About Space Дэвид Крукс:

«Это утверждает, что сознание присуще даже мельчайшим частицам материи — идея, которая предполагает фундаментальные строительные блоки реальности имеют сознательный опыт. Что особенно важно, это означает, что сознание можно найти повсюду во вселенной ».

Здесь также играет роль физика. Некоторые ученые предположили, что то, что мы думаем как сознание, состоит из микромасштабных событий квантовой физики и других «жутких действий на расстоянии», которые каким-то образом трепещут внутри нашего мозга и порождают сознательные мысли.

Изображения PM

Загадка свободы воли

Один из ведущих умов физики, лауреат Нобелевской премии 2020 года и пионер черных дыр Роджер Пенроуз много писал о квантовой механике как предполагаемом носителе сознания. В 1989 году он написал книгу под названием The Emperor’s New Mind , в которой утверждал, что «человеческое сознание не является алгоритмическим и является продуктом квантовых эффектов.

Давайте быстро разберем это утверждение. Что означает «алгоритмическое» сознание человека? Что ж, алгоритм — это просто серия предсказуемых шагов для достижения результата, и в изучении философии эта идея играет большую роль в вопросах, касающихся свободы воли и детерминизма.

Неужели наш мозг просто запускает математические процессы, которые можно предсказать заранее? Или происходит что-то дикое, что дает нам настоящую свободу воли, то есть способность принимать осмысленно разные решения, влияющие на нашу жизнь?

В самой философии изучение свободы воли восходит к году, по крайней мере, векам.Но совпадение с физикой намного новее. И то, что Пенроуз утверждал в The Emperor’s New Mind , состоит в том, что сознание не является строго причинным, потому что на самом крошечном уровне оно является продуктом непредсказуемых квантовых явлений, которые не соответствуют классической физике.

Итак, где же нам остается вся эта справочная информация? Если вы чешете голову или у вас возникают неприятные мысли, вы не одиноки. Но эти вопросы важны для людей, изучающих философию и науку, потому что ответы на них могут изменить то, как мы понимаем всю вселенную вокруг нас.Например, наличие или отсутствие у людей свободы воли имеет огромное моральное значение. Как вы наказываете преступников, которые никогда не поступили иначе?

Сознание везде

В физике ученые могут узнать ключевые вещи из изучения сознания как квантового эффекта. Здесь мы воссоединяемся с современными исследователями: Иоганнесом Кляйнером, математиком и физиком-теоретиком из Мюнхенского центра математической философии, и Шоном Таллом, математиком из Оксфордского университета.

Кляйнер и Талл следуют примеру Пенроуза как в его книге 1989 года, так и в статье 2014 года, где он подробно изложил свою веру в то, что микропроцессы нашего мозга можно использовать для моделирования вещей, касающихся всей вселенной. Получившаяся в результате теория называется интегрированной теорией информации (ИИТ) и представляет собой абстрактную, «в высшей степени математическую» форму философии, которую мы изучаем.

В ИИТ сознание присутствует повсюду, но оно накапливается там, где необходимо, чтобы помочь склеить воедино различные связанные системы.Это означает, что человеческое тело забито множеством систем, которые должны взаимодействовать друг с другом, поэтому существует много сознания (или фи , как количество известно в ИИТ), которое можно вычислить. Подумайте обо всех частях мозга, которые работают вместе, например, чтобы сформировать картинку и ощутить воспоминание о яблоке перед вашим мысленным взором.

Студия BiwaGetty Images

Революционная вещь в ИИТ не связана с человеческим мозгом — это то, что сознание вовсе не биологическое, а просто это значение, phi , которое можно вычислить, если вы хорошо знаете сложность того, что ты учишься.

Если в вашем мозгу почти бесчисленное множество взаимосвязанных систем, то вся вселенная должна иметь практически бесконечное количество систем. И если именно там накапливается сознание, то во вселенной должно быть много фи .

Эй, мы же говорили, что это будет странно.

«Теория состоит из очень сложного алгоритма, который в применении к подробному математическому описанию физической системы дает информацию о том, является ли система сознательной или нет, и что она осознает», — сказал Кляйнер Все о космосе .«Если где-то в космосе плавает изолированная пара частиц, у них будет какая-то рудиментарная форма сознания, если они будут правильно взаимодействовать».

Кляйнер и Тулл работают над , превращая IIT в этот сложный математический алгоритм — устанавливая стандарт, который затем можно использовать для изучения того, как работают сознательные вещи.

Подумайте о классическом философском комментарии: «Я думаю, следовательно, я существую», а затем представьте, как два гения превращают это в работоспособную формулу, в которой вы подставляете сотню различных числовых значений и в итоге получаете свой конкретный ответ «Я есть».

Следующий шаг — это на самом деле вычислить числа, а затем разобраться с моральными последствиями гипотетически сознательной вселенной. Пришло захватывающее время быть философом или философом-калькулятором.

---

🎥 Смотри:

Кэролайн Делберт Кэролайн Делберт — писатель, редактор книг, исследователь и заядлый читатель.

Этот контент создается и поддерживается третьей стороной и импортируется на эту страницу, чтобы помочь пользователям указать свои адреса электронной почты.Вы можете найти дополнительную информацию об этом и подобном контенте на сайте piano.io.

К серьезной научной теории сознания

Сознание — это последняя трудная проблема философии науки. На сегодняшний день научного решения проблемы нет. Природа сознания кажется невыразимой: опыт от первого лица кажется совершенно иной категорией существования, чем объективное внешнее описание.

Эта дилемма побудила таких философов, как Дэниел Деннет, использовать окончательное решение: отрицать существование проблемы. К сожалению, это решение никогда не помогало мне в школе. Объективную реальность плохих оценок отрицать сложно.

Тем не менее, нам не нужно прибегать к окончательному решению Дэниела Деннета. Есть конкретные вещи, которые мы можем сказать о сознании, если мы воспользуемся интерпретацией «многих миров» квантовой физики и концепцией колмогоровской сложности в информатике.

Квантовая физика возникает из того факта, что когда мы не наблюдаем частицу, она может находиться в двух разных местах одновременно, так что взаимодействует сама с собой. Этот результат был получен в результате знаменитого эксперимента с двойной щелью.

Исследователи обнаружили, что когда они запустили частицу в две щели и наблюдали за частицей, она могла пройти только через одну щель. Как ни странно, когда они не наблюдали за частицей, она прошла через обе щели и вмешалась в себя, создав интерференционную картину на экране.

Такие странные результаты побудили некоторых ученых предложить еще более странную теорию: причина, по которой частица существует в двух состояниях одновременно, заключается в том, что в этот момент времени существуют две вселенные. Фактически, некоторые считают, что всякий раз, когда происходит квантовое событие, когда частица должна находиться в двух разных состояниях, Вселенная разделяется на две части. И, как следствие, всякий раз, когда мы сталкиваемся с выбором, мы фактически выбираем оба варианта. Другими словами, мы можем съесть свой торт и съесть его.По крайней мере, в многовидовой интерпретации.

Верна такая теория или нет, мы можем использовать ее в мысленном эксперименте, чтобы исследовать природу сознания. В частности, мы можем поместить сознание где-нибудь в континууме от простоты к сложности. Мы можем определить, находится ли он на одной из крайних точек или где-то посередине.

Начнем с простого. Простота явления пропорциональна тому, насколько кратко его можно описать.Оказывается, феномен описания всех возможных миров предельно прост. Это потому, что каждый возможный мир представляет собой определенную последовательность квантовых состояний. Мы можем записать это как последовательность переменных: x0, x1, x2, x3,…, xN. Каждая переменная x принимает значение 0 или 1. Чтобы затем перечислить все возможные миры, достаточно просто записать каждую возможную последовательность значений 0/1, что можно сделать с помощью простой программы. В результате набор всех возможных миров представляет собой очень простое явление, поскольку его можно описать простой программой.

Однако мы не осознаем сразу все эти возможные миры. Мы осознаем только один мир.

Итак, наше конкретное сознание не является результатом всех возможных миров. Следовательно, это не простой конец континуума простой / сложный. Сознание — комплексный конец?

На первый взгляд кажется, что наше сознание подошло к концу. Как уже говорилось, наше сознание находится в пределах одного из возможных миров, оно соответствует одной из последовательностей 0/1.Большинство этих последовательностей случайны, что мы знаем из колмогоровской сложности. Таким образом, если бы мы выбрали один из возможных миров наугад, мы бы получили случайную последовательность. Максимальная сложность достигается, когда мы достигаем максимальной случайности, и, следовательно, случайно выбранный мир является максимально сложным.

Тем не менее, хотя наше сознательное восприятие мира действительно сложно, оно не случайно. Мы ощущаем причину и следствие, а также физические законы нашей Вселенной. Решения, которые мы принимаем, хотя и не всегда абсолютно разумны, также не являются совершенно случайными (обычно).

Мы принимаем решения на основании причин и намерений, соответствующих внешней реальности. На красный свет нажимаю на тормоза. Я ем пищу, чтобы не проголодаться. Я ношу шляпу, чтобы голова была теплой и модной. Это означает, что конкретный мир, в котором существует наше сознание, — это не просто какой-то старый случайный мир, а тот, в котором внутренний опыт нашего сознания соответствует внешней реальности физического мира. Это означает, что наше сознание не находится на чисто сложном и случайном конце континуума.Наше сознание находится где-то посередине.

Середину сложно определить, но отчасти она описывается соответствием внутреннего опыта и внешней реальности. Только очень небольшая часть середины обладает этим хорошо подобранным свойством. Есть много миров, где квантовые состояния сознания не коррелируют с квантовыми состояниями внешней реальности. В любой заданной точке разделения вселенной (вспомните наше предыдущее обсуждение многих миров), согласно теории, одна из развилок на пути может привести к более коррелированному миру, а другая — к менее коррелированному миру.Исходя из сложности Колмогорова, большинство вилок ведут к менее коррелированным мирам.

Это хорошо подобранное свойство характеризует наш сознательный опыт. Если бы наш опыт внезапно стал случайным и ни с чем не связанным, как если бы нас ударили по голове, мы теряли бы сознание. Это означает, что сознание — это очень трудный путь между простотой и сложностью, характеризуемый гипотезой квантовой физики о множественности миров и понятием сложности в информатике Колмогорова.Итак, в отличие от Деннета и других, кто сомневается в своей собственной сознательной способности сомневаться, мы действительно можем описать сознание с научной строгостью.

Настройтесь в следующий раз на тесную связь между нашей научной теорией сознания и теорией разумного замысла!

---

Вам также может понравиться эта работа Эрика Холлоуэя:

Действительно ли GPT-3 написала это эссе без помощи человека? К счастью, есть способ узнать, когда редакторы думали об этом.

Также: Философ: Сознание не проблема. Дуализм есть!

Какая самая основная форма человеческого сознания? Эти исследователи пытаются выяснить

Как однажды сказал мудрый учитель: «Не пытайся согнуть ложку. Это невозможно. Вместо этого просто попытайтесь осознать правду… ложки нет. Тогда вы увидите, что гнется не ложка, а только вы сами.”

Хорошо, возможно, это была пустая строчка в фильме (даже если это была особенно крутая одноразовая строчка, из-за которой мы все тайно пытались гнуть ложки в течение примерно двух недель после того, как мы ее посмотрели), но The Matrix’s Spoon Boy на самом деле намекал на очень старая и фундаментальная концепция: стремление к чистому сознанию.

«Понятие« чистое сознание »или« чистое осознание »… относится к субъективному переживанию медитирующего сознания как такового, при котором он или она неконцептуально осознает свое осознавание», — объясняет документ, посвященный этому явлению.«Чистое осознание часто описывается как бессодержательная форма опыта, и оно играет большую роль в восточных философских традициях».

Не волнуйтесь — мы пока не променяем обычную физику на метафизику. Эта статья была опубликована на прошлой неделе в рецензируемом журнале PLOS ONE и представляет собой введение в довольно увлекательное новое исследование, направленное на количественную оценку этого уникального состояния души.

«[Этот] проект преследует две метатеоретические цели, которые соответствуют двум фундаментальным мотивирующим вопросам», — поясняется в документе.«Что можно считать простейшей формой сознательного опыта? И возможно ли прийти к минимальному модельному объяснению сознательного опыта нейротипичных людей? »

Чтобы ответить на эти, по общему признанию, пугающие вопросы, исследователи разослали анкеты на пяти разных языках более чем 3600 преданным, регулярно практикующим медитацию. Из них чуть более 1403 выполнили два требования для включения в исследование: респонденты должны были в какой-то момент испытать чистую осведомленность, и они должны были ответить на каждый из более чем 100 вопросов об этом в опросе.Участников попросили оценить аспекты своего опыта, такие как «Были ли у вас ощущения температуры?», «Было ли у вас хорошее настроение?» Или «Были ли у вас мысли?».

Выполнив своего рода статистическую разбивку, называемую факторным анализом, исследователи затем смогли выбрать вопросы, на которые большинство людей дали похожие ответы.

«Это привело нас к выявлению двенадцати групп, что, в свою очередь, позволило нам назвать двенадцать факторов, характеризующих чистое сознание», — объяснил Метцингер.«Согласно этой схеме типичными характеристиками чистого сознания кажутся, например, восприятие тишины, ясности и бдительного осознания без эгоического самосознания».

Исследователи считают, что эти двенадцать факторов характеризуют наименее сложную форму человеческого сознания, или то, что они называют «минимальным феноменальным опытом».

«Целью нашего исследования было не узнать больше о медитации. Мы заинтересованы в человеческом сознании », — сказал ведущий исследователь Томас Метцингер.«Наша рабочая гипотеза заключалась в том, что чистое сознание — это простейшая форма сознательного опыта. И нашей целью было разработать минимальную модель объяснения опыта человеческого сознания на основе этой гипотезы ».

Важно отметить, что исследование имело несколько ограничений, большинство из которых были неотъемлемой частью методологии. В конце концов, любое исследование, основанное на самоотчетных воспоминаниях о невыразимых личных переживаниях, неизбежно принесет в жертву некоторый уровень научной объективности.Исследователи также отметили, что исследование страдает от огромной предвзятости при самостоятельном выборе — то есть данные действительно поступали только от тех людей, которые были достаточно мотивированы, чтобы заполнить анкету из 100 вопросов об одном прошлом опыте медитации.