СВЯЗЬ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ — Студопедия
Чрезвычайно важный и сложный вопрос о взаимоотношении языка и мышления составляет одну из центральных проблем общего языкознания. Это не только глубокая теоретическая проблема, связанная с общими вопросами языкознания. Обладая методологической значимостью, она определяет направления лингвистического исследования и его методы. Тем самым она вторгается во многие конкретные языковедческие проблемы семасиологии, лексикологии, морфологии и синтаксиса.
Совершенно очевидно, что в пределах одной лекции нет никакой возможности рассмотреть проблему взаимоотношения языка и мышления во всей совокупности ее аспектов и частных задач. Такая попытка привела бы или к ее упрощению, а тем самым и неизбежному искажению, или же к догматически бездоказательному формулированию ряда положений, которые надо принимать на веру. Мы рассмотрим лишь только некоторые и, как кажется, наиболее актуальные аспекты проблемы взаимоотношения языка и мышления.
Первый общий вопрос, который необходимо разрешить, прежде чем перейти к рассмотрению отдельных аспектов широкой проблемы языка и мышления, заключается в выяснении характера взаимоотношений этих двух важнейших категорий. Нужно ясно представлять себе, что скрывается за теми общими формулами.
Один из авторов сборника «Мышление и язык» (В.3. Панфилов) указывает на непоследовательность в трактовке вопроса о связи языка и мышления (а также и вопроса о формах мышления у глухонемых), которая допускалась в последнее время в советской лингвистической литературе.
Восходящее к Марксу и Энгельсу положение о единстве языка и мышления является одним из самых существенных методологических принципов марксистского языкознания. Маркс называл язык «непосредственной действительностью мысли», «практическим, существующим и для других людей и лишь тем самым существующим и для меня самого действительным сознанием». В этих высказываниях и во всех других, где Маркс и Энгельс говорят о связи мышления с языком, всегда говорится о языке в целом, а не об отдельных его компонентах, способных вступать в связь с мышлeниeм и выполнять в его процессах определенную роль. Между тем возможна другая точка зрения (она была введена Сталиным в советское языкознание), которая как бы вносит уточнение в методологическое положение марксистского языкознания о связи мышления с языком. В соответствии с этой точкой зрения мышление всегда протекает на базе языковых терминов или («звуковых») слов и выражений. Если соотнести такую трактовку с вопросом о формах мышления у глухонемых, то это значит, что либо они не способны к мышлению (так как не способны опереться на «звуковые» слова и выражения), либо их мышление, опираясь на язык, использует какие-то иные его элементы или формы, благодаря чему мышление глухонемых функционирует без опоры на «звуковые» слова и выражения.
Все данные, какими мы располагаем, говорят против вышеприведенного уточнения, которое фактически отождествляет язык со словами. Они безоговорочно заставляют нас принять второе из указанных возможных решений вопроса о формах мышления у глухонемых. Глухонемые, конечно, мыслят, хотя их мысль и не облекается в вербальные формы, свойственные людям, использующим звуковой язык. Это значит, что связь языка с мышлением не обязательно осуществляется через посредство «звуковых» слов. Решение этого частного вопроса позволяет сделать выводы и о более широкой проблеме связи языка и мышления.
Прежде всего, следует отметить, что психология различает три типа мышления: образное, техническое и понятийное. Как показывает само название, образное мышление — это мышление образами и наибольшей силы проявления достигает у людей художественно-творческого труда: живописцев, скульпторов, писателей и пр. Этот тип мышления осуществляется во внеязыковых формах. Точно так же механик, исследующий испорченный мотор, сделав ряд проб и выяснив причины порчи и тем самым, составив определенное суждение о том, что надо сделать, чтобы исправить мотор, осуществляет подобного рода мыслительный процесс также во внеязыковых формах. В этом втором случае имеет место технический тип мышления, И только понятийный тип мышления, оперирующий понятиями, которые образуются посредством процессов обобщения (этим в первую очередь понятийное мышление отличается от образного и технического), протекает в языковых формах.
И образное и техническое мышление, видимо, наличествует также и у высших животных (обезьян, собак, кошек и пр.), но понятийное — только у человека. Поэтому, как кажется, можно было бы не упоминать о двух первых (и внеязыковых) типах мышления и принимать во внимание только понятийное мышление. В целях отграничения от всех побочных вопросов, которые могут возникнуть при детальном рассмотрении интересующей нас проблемы взаимоотношения языка и мышления, дальнейшее изложение пойдет по этому пути. Однако все же не следует упускать из виду, что в умственной деятельности человека все три типа мышления тесно переплетаются. Они в определенных случаях (как у глухонемых) способны оказывать взаимную помощь и что, наконец, во многом еще диффузные формы образного и технического мышления высших животных никак нельзя сопоставлять с этими же типами мышления у человека, у которого они дисциплинированы понятийным мышлением и обладают целеустремленным характером.
При понятийном мышлении, в свою очередь, надо различать связи его с языком и со словами. В том, что это не тождественные явления, убеждает нас уже выше разобранный пример с языком и мышлением у глухонемых. Их мышление опирается на те формы языка, которые им доступны, и протекает не в вербальных (словесных) формах. Но вместе с тем не следует полагать, что язык глухонемых представляет совершенно независимое образование, что каждый глухонемой создает свой собственный язык. Как свидетельствуют о том объективные наблюдения, язык глухонемых есть производное от языка неглухонемых, в среде которых они живут. Это есть неизбежное следствие того, что глухонемые находятся в постоянном общении с людьми, говорящими на звуковом языке, и, следовательно, неизбежно должны ориентироваться на те особенности конкретного языка, который находится в пользовании у данного общества.
Язык — это не только «звуковые» слова, но и определенные структурные отношения между его элементами, определенные формы, определенные схемы построения речи, определенные типы членения мира понятий. И все эти части языка способны воспринимать глухонемые и действительно воспринимают и строят на них свои формы языка, не имеющего «звукового» характера.
Чтобы было ясно, о чем в данном случае идет речь, обратимся к примеру. В предложении на любом индоевропейском языке «крестьянин режет курицу» фактически многое остается недоговоренным, хотя мы и не замечаем этого, так как сжились c особенностями своих родных языков. Услышав это предложение, мы не знаем: режет ли крестьянин (невидимый нам, но стоящий за дверью, неподалеку от меня, причем ты сидишь вон там, от меня далеко) курицу (принадлежащую тебе) или же режет крестьянин (живущий по соседству с тобой и сейчас стоящий вон там, мы его видим) курицу (принадлежащую ему). А в языке индейцев куакьютл имеются специальные «указывающие» элементы, которые сообщают всю эту дополнительную информацию, отсутствующую в наших языках. Поэтому глухонемой, живущий среди этого племени индейцев и общающийся со своими соплеменниками тем или иным способом, точно так же как и мысленно, для себя, должен отмечать все эти дополнительные и необязательные с точки зрения строя наших языков моменты, иначе предложение будет неоконченным и непонятным. По данным Л. Леви-Брюля во многих австралийских языках имеется не два числа, а четыре — единственное, двойственное, тройственное (которое еще подразделяется на включительное и исключительное) и множественное. Глухонемые, «говорящие» на этих языках, должны дифференцировать то или иное действие по этим четырем лицам. В языке эве (Африка) нет глагола для передачи процесса хождения вообще. Глагол употребляется только с добавочными характеристиками (свыше 30), которые передают различные виды процесса хождения — быстро, нерешительно, волоча ноги, маленькими шажками, припрыгивая, важно и т.д. Поэтому и глухонемые, связанные с этим языком, не способны передать процесс хождения вообще, но только совершенно конкретный вид этого процесса (в пределах существующих в языке эве глаголов хождения). Иными словами, если только не считать небольшого количества универсальных «изобразительных» жестов, с помощью которых можно «договориться» только о самых элементарных вещах (и то не всегда, так как многие жесты имеют условное значение, язык глухонемых, живущих полноценной духовной жизнью, хотя и не носит вербальные формы, во многом всегда опирается на строй звукового языка.
Чрезвычайно интересные данные о различии вербальных и языковых форм мышления дают исследования о внутренней речи замечательного русского психолога — Л.С. Выготского. Свои исследования о внутренней речи, т. е. о языковых формах мышления, «речи для себя, а не для других», Выготский основывает на большом экспериментальном материале и с широким использованием существующей литературы вопроса, что делает его выводы особенно убедительными. К достоинствам его работы относится также очень бережное и осторожное обращение с достигнутыми фактами, показывающее, что он принял близко к сердцу слова Л. Толстого о том, что «отношение слова к мысли и образование новых понятий есть …сложный, таинственный и нежный процесс души».
Исходя из предпосылки, что «мысль не выражается в слове, но совершается в слове», Выготский в результате своих наблюдений приходит к выводу, что «внутренняя речь есть в точном смысле речь почти без слов». Этот вывод обусловливается функциями и формами внутренней речи. «Внутренняя речь,— пишет он, — оказывается динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими крайними полюсами изучаемого нами речевого мышления: между словом и мыслью. Поэтому истинное ее значение и место могут быть выяснены только тогда, когда мы сделаем еще один шаг по направлению внутрь в нашем анализе и сумеем составить себе хотя бы самое общее представление о следующем и твердом плане речевого мышления.
Этот новый план речевого мышления есть сама мысль. Первой задачей нашего анализа является выделение этого плана, вычленение его из того единства, в котором он всегда встречается. Всякая мысль стремится соединить что-то с чем-то, имеет движение, сечение, развертывание, устанавливает отношение между чем-то и чем-то, одним словом, выполняет какую-то функцию, работу, решает какую-то задачу. Это течение и движение мысли не совпадает прямо и непосредственно с развертыванием речи (т. е. разделением ее по отдельным словам, как выше пишет Выготский.). Единицы мысли и единицы речи не совпадают. Один и другой процессы обнаруживают единство, но не тождество. Они связаны друг с другом сложными переходами, сложными превращениями, но не покрывают друг друга, как наложенные друг на друга прямые линии».
Усеченный, редуцированный, предикативный и фактически внесловесный характер внутренней речи отнюдь не означает, что мышление осуществляется во внеязыковых формах. Язык создает базу для мышления в формах внутренней речи другими своими сторонами, теми же самыми, которые мы встречаем в мышлении глухонемых: структурными отношениями и типами членения своих элементов, формами, схемами построения речи. Все эти стороны языка, несомненно, накладывают свой отпечаток и на формы внутренней речи человека, говорящего на определенном языке. Это значит, что внутренняя речь не обладает универсальным характером, независимым от структурных особенностей определенных языков, но, наоборот, находится в прямой зависимости от этих последних.
Вместе с тем изложенная выше постановка вопроса отнюдь не лишает слова всех тех необходимых, чрезвычайно важных и по существу обязательных для звукового языка функций, которые оно выполняет. Вне слова нет звукового языка, внесшего свою важную лепту в создание человеческого общества, сопровождавшего человечество на протяжении всего его пути, давшего ему в руки мощное орудие своего прогресса. Вне слова не имеет реального существования и мысль. К этим конечным выводам приходит и Выготский после своего тонкого и тщательного анализа форм отношения языка и мышления. «Слово, лишенное мысли, — заключает он, — есть, прежде всего, мертвое слово… Но и мысль, не воплотившаяся в слове, остается стигийской тенью, «туманом, звоном и зияньем», как говорит… поэт. Гегель рассматривал слово как бытие, оживленное мыслью. Это бытие абсолютно необходимо для наших мыслей».
Слово — хранилище сокровищ человеческой культуры. Прав и другой поэт, когда говорит:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
(И. А. Бунин)
Заключая рассмотрение этого вопроса, мы, таким образом, имеем основание прийти к выводу, что отношение языка к мышлению может принимать различные формы и что понятийное мышление обязательно протекает в языковых формах, но не обязательно в словесных. Тем самым устанавливается абсолютная правильность общего положения Маркса и Энгельса о единстве (но не тождестве) языка и мышления. Более детальные и основанные на экспериментальных данных исследования этого вопроса, вскрывая большую сложность этих отношений, уточняя и конкретизируя их, не только не противоречат данному положению, но полностью подтверждают его. С другой стороны, отождествление языка со «звуковыми» словами приводит к неоправданному упрощению всей проблемы и не способствует ее более глубокому познанию.
(обратно)
§1. Мышление, сознание, память
Материальной основой процесса мышления служит 1) система материальных нейронных связей в мозгу; 2) физиологические раздражения, идущие в мозг от органов слуха при воздействии на них звучаний речи; 3) физиологические раздражения, идущие в мозг от органов зрения при воздействии на них письменных знаков; 4) кинестетические раздражения, идущие в мозг от органов речи.
Мышление – это материальный процесс функционирования нейронов в мозгу и преобразование чувственных образов действительности в их идеальные образы на уровне абстрактного мышления. Мышление – это процесс отражения объективной действительности, это сам процесс согласования идеальной модели мира в мозгу с материальным оригиналом, построение его умственной, идеальной, абстрактной картины. Процесс обогащения и перестройки структуры сознания и есть мышление.
Сознание – это совокупность средств и результатов такого отражения. Мыслительные единицы или логические формы (фонемы, графемы, понятия, суждения, умозаключения) суть единицы сознания, единицы психики, церебральные, мозговые единицы. Сознание – это склад, багаж нервно-мозговых связей, а мышление – выборочное использование деталей этого склада. Языковой знак – материя, став идеальной, логической формой, обеспечивает мышление про себя и для других, т.е. речь.
Развёртывание речевой цепи – это процесс мышления как развёртывание нашего сознания, позволяющее воспринимать содержание этого сознания и слушателями, и читателями, и самим автором. Языковые знаки – это условное осознание человеком деятельности собственного сознания. Это значит, что мышление – часть сознания, включающего в свой состав помимо идеального процесса мышления, также отображение действительности в иных формах – эмоциональных, эстетических, волевых. Сознание – это орудие мышления, а мышление – это деятельность сознания, его динамика, его функционирование. Можно сказать, как у Гумбольдта, что мышление – это «энергейя», а сознание – это «эргон».
Сознание непрерывно пересматривает свою статическую структуру под воздействием получаемой и осмысливаемой информации. Сознание и мышление противопоставлены как статика и динамика. Мышление – это конкретное функционирование сознания, это динамика переструктурирования сознания по мере познания мира. Разница между сознанием (статикой мышления) и процессом мышления (динамикой мышления) состоит в том, что сознание непрерывно пересматривает свою статическую структуру под воздействием получаемой информации, т.е. результатов функционирования нейронных клеток. Мышление – это конкретное функционирование сознания. Единицы сознания – это структурные образования от низших (фонемы) до высших (умозаключения) логических форм.
Существует мнение, что сознание есть особая идеальная, нематериальная субстанция, принципиально отличная от субстанции материальной, вещной. Однако никакой бестелесной, нематериальной, идеальной субстанции вообще не существует и не может существовать. Её основой является материя. Сознание есть идеальное состояние как продукт деятельности мозга человека, а мышление – это сама деятельность единиц этого сознания. Идеи, мысли суть состояния клеток мозга и комплекса вполне материальных знаков, представленных в мозгу идеально. Сознание является субъективной реальностью, это накопленное отражение бытия, обобщение и личная практика людей в обобщённой, опосредованной форме – в форме понятий. Сознание есть открывающаяся субъекту картина мира, в которую включён и он сам, и его действия и состояния, это субъективный продукт, преобразованная форма проявления тех отношений, которые осуществляются деятельностью человека в предметном мире. «Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его». [Ленин, т. 29:194].
Сознания не существует без языковых знаков, которые, в свою очередь, диалектически предполагают наличие сознания. 1) Сознание как абстракция тесно связано с понятием материального знака, для неё это не просто набор знаков, но система тесно взаимосвязанных со знаками психических процессов, которая не дана человеку как нечто врождённое, а постепенно складывается, развивается, уточняется, обогащается. 2) Формирование сознания – это последовательное развёртывание внешнего мира в мыслительное, идеальное. Ребёнок, научившись говорить, ещё не научился думать отдельно от звучащей речи. Думая, он обязательно разговаривает сам с собой, это процесс превращения внешнего действия во внутреннее можно проследить и при чтении: сначала чтение только вслух (громко, потом шёпотом), потом звуков нет, но есть шевеление губами, а потом и это ребёнку уже не нужно, он читает без внешних проявлений своего чтения. Люди в своей общественной, в речевой деятельности производят и своё сознание.
Прежде всего зададимся вопросом: в чём состоит различие между мышлением и сознанием? В структуре моего сознания заложены мои совокупные знания (со + знание) об окружающем меня мире и обо мне самом, в том числе и знания языка или языков. В материи языка содержатся два абстрактных образа – от материи знака и от материи внешнего объекта (уровни 1, 4 в модели знака), т.е. два идеальных образа от материй, живущих в мозгу (уровни 2, 3 в модели знака) как отражение этих материй в виде их абстрактных, условных названий. Это значит, что в сознании нет ничего, кроме самого сознания, имеющего своё «содержание» и свою «форму».
От сознания как продукта мышления, его статического состояния, надо отличать само мышление как идеальный процесс отражения мира, процесс, в котором задействованы все элементы сознания и рождаются всё новые и новые факты сознания. Все мои знания о мире и мои отношения к нему хранятся в моём мозгу как моё личное совокупное знание или сознание, которое может быть опознано, осознано, выявлено, систематизировано, «передано» другим людям, эксплицировано только и только в виде звучащего (написанного) языка, или точнее – оречевлённого, вербального мышления. Когда я говорю или пишу, я «выношу» вовне «кусочек» моего сознания. Когда я читаю и слушаю, я воспринимаю «кусочек» сознания других. Поэтому слово, предложение, текст – это всегда материальный внемозговой фрагмент сознания человека.
Как соотносятся мышление как процесс и сознание как статическое состояние памяти? Сознание как продукт есть вторичное по отношению к материальному мозгу, так как и всё духовное, вторично по отношению к материальному. Мышление есть деятельность, процесс, но сама мысль противопоставлена мышлению как нечто не процессуальное. Мысль «выносится» из головы через языковые знаки, как материальные оболочки идей, понятий. Обычно существует разрыв между пониманием мышления как процесса, деятельности, и пониманием сознания как статического мышления, как продукта мыслительной деятельности, познавательного процесса. Этот разрыв идёт от традиционного разрыва между психологией и логикой. У психологов мышление – это процесс, деятельность, у логиков – понятия как уже готовые мысли, фиксирующие признаки предмета.
Понимание мышления как деятельности, а сознания как продукта этой деятельности, как багажа нервно-мозговых связей, не позволяет их оторвать от мыслящего органа, без которого и независимо от которого мышления и сознания не существует (согласно некоторым теориям мысль отражается в языке), и тем самым позволяет отождествить сознание как с результатами, продуктами деятельности мозга, так и с самой деятельностью мозга, ибо единицы сознания – понятия – сами включаются в процесс мышления.
Что такое память? Это физиологическое и одновременно психологическое закрепление результатов процесса мышления, множественных рядов последовательностей в поступках, индивидуальных актах, состояниях, умственных и физических действиях. Наследственные инстинкты у любого существа можно тоже назвать разновидностью памяти. В своей физиологической основе – это временные нервные связи в коре головного мозга. Этот физиологический и психический процесс служит организации мысли в речевых актах. Память – это функциональный инструмент накопления информации в процессе жизни людей, способность нервных клеток мозга удерживать в сознании идеальные образы реальных предметов, событий, свойств, отношений. Память – это результат накопления, удержания и преломления в мозгу глубинных биологических процессов, связанных с эмоциональным состоянием индивидов. Память как психическое проявляет себя в процессе запоминания, воспоминания, забывания. Память обслуживает все стороны человеческой жизни, она не материальна, а идеальная продукция живой материи – мозга. Память многослойна, без неё нет движения мысли, творчества. Память имеет объём, глубину и пространственно-временную протяжённость.
Объективно существуют сам человек как реальная действительность, его мышление, сознание, память, логика, язык, речь, текст. Без каждого из этих составляющих компонентов интеллекта человека мозг не работает, следовательно, нет и человека.
Язык является сложным общественным явлением и представляет собой не только систему знаков, служащих средством коммуникации, но и, главным образом, средством формирования мысли, а также способом приобретения знаний, инструментом организации, переработки, хранения, передачи и порождения информации.
Язык играет важную роль в осуществлении процессов познания и в осмыслении мира. Дело в том, что ограниченность наших органов чувств не позволяет нам воспринимать достаточно большой объём информации. Выйти за пределы непосредственного окружения человеку удаётся через язык, через тексты как языковые феномены. Бытие мира раскрывается нам через языковое бытие. Именно через язык мы познаём мир.
В силу своей значимости проблема языка и познания, соотношения языка и мышления, так или иначе, интересовала мыслителей разных эпох и продолжает интересовать в наше время.
В отношении этой проблемы существует три тенденции:
1. Отождествление языка и мышления.Говорение (речевая деятельность) – это и озвученное мышление. Ещё древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мышления они стали значительно позднее.
2. Язык и мышление не взаимосвязаны, существуют параллельно друг другу.Например, у А. Бергсона подлинное понимание мира может быть осуществлено только в интуиции свободной от языка.
Многие учёные считают, что мышление, особенно творческое мышление, вполне возможно без словесного выражения. Н. Винер, А. Эйнштейн, Ф. Гальтон и др. учёные признаются, что используют в процессе мышления не слова или математические знаки, а расплывчатые образы, используют игру ассоциаций и только затем воплощают результат в слова.
Вероятно, здесь акцентируется тот аспект, что язык и мышление – онтологически разные сущности.И имеется в виду невербальная форма мышления, которая осуществляется с помощью наглядно-чувственных образов, возникающих в результате восприятия впечатлений действительности и затем сохраняемых памятью и воссоздаваемых воображением. Также и в языке есть процессы специфически языковые, не связанные с мышлением.
3. Взаимосвязь между языком и мышлением. Здесь тоже встают вопросы, поскольку механизмы взаимодействия языка и мышления до сих пор остаются не вполне ясными.
Долгое время в философии языка господствовал метафизический подход, согласно которому в диаде «язык-мышление» однозначно доминировало мышление, а язык был вторичным: он и исторически появился позже, и функционально он только дополняет, оформляет мысль. Нерефлектирующее мышление исходит и сейчас из такого положения (я понимаю, только сказать не могу).
Только в XIX в. философ и лингвист В. фон Гумбольдт представил принципиально иной взгляд на язык. Говорил о том, что мышление во многом зависит от языка: «Язык есть орган, образующий мысль», «язык – не просто форма, оболочка для мысли, это даже не средство мышления, а скорее его способ».
Гумбольдт впервые говорит о единстве языка и мышления, об их равновесии, диалектической связи.
В результате общественной истории язык стал решающим орудием человеческого познания, благодаря которому человек смог выйти за пределы чувственного познания к познанию логическому, выделить признаки, сформулировать известные обобщения или категории.
Материалы психологии наглядно демонстрируют, что «язык выступает важным средством формирования и опосредования чувственного познания». В определённых условиях человек может выделять те или иные объекты, находить различие и сходство между ними в зависимости от используемых языковых средств. Непосредственное обращение к действительности, «непосредственная данность» объектов всегда, так или иначе, преломлены в сознании человека через значения, которые тесно связаны с языковыми обозначениями.
Благодаря языку человек может проникнуть в глубь вещей, выйти за пределы непосредственного впечатления, организовать своё целенаправленное поведение, вскрыть сложные связи и отношения.
Слово как единица языка, является средством абстракции и обобщения, созданным в процессе общественной истории человека. Сочетание слов, или предложение является средством языка, которое не только даёт возможность указывать на предмет и включать его в систему известных связей и отношений, но и обеспечивает выражение или формулировку мысли в виде развёрнутого речевого высказывания. В языке человека имеются объективные средства как для отвлечения и обобщения, так и для формулирования мысли, средства; они созданы тысячелетиями и являются основными орудиями формирования сознания. Средства языка направлены на то, чтобы обеспечить человеку возможность не только называть и обобщать предметы, не только формулировать словосочетания, но и обеспечивать процесс продуктивного логического вывода, который протекает на вербально-логическом уровне.
Владея речью, «человек оказывается в состоянии делать выводы не только из непосредственных впечатлений, но и из общественного опыта поколений». Именно возможность делать логические выводы, не обращаясь каждый раз к данным непосредственного, чувственного опыта, характеризуется продуктивное мышление человека, возникающее благодаря языку. Это свойство создаёт возможность сложнейших форм дискурсивного(индуктивного и дедуктивного) мышления.
Таким образом, обнаружив взаимосвязь между языком и мышлением, выявив влияние языка на чувственное и логическое познание, мы можем говорить о творческой активности языка в сознании человека, которая способна схватывать сущностные свойства предметов, явлений, процессов, и тем самым конструировать целостный мир, образовывать «языковую действительность», стоящую между объективным миром и субъектом.
Но говоря о взаимном влиянии языка и мышления не следует забывать философский вопрос о первичности и вторичности. Первичен реальный мир, его логика и законы. Человек не мог бы выжить, если бы в своей деятельности он опирался бы не на действительные закономерности мира.
Вероятно, действительную роль языка как промежуточного мира можно уподобить очкам с цветными линзами. Если у одного человека линзы розовые, он видит все в розовом цвете, голубые — в голубом, но очертания предметов для всех будут одинаковые.
6 Связь языка и мышления
Чрезвычайно важный и сложный вопрос о взаимоотношении языка и мышления составляет одну из центральных проблем общего языкознания. Это не только глубокая теоретическая проблема, связанная с общими вопросами языкознания. Обладая методологической значимостью, она определяет направления лингвистического исследования и его методы. Тем самым она вторгается во многие конкретные языковедческие проблемы семасиологии, лексикологии, морфологии и синтаксиса.
Совершенно очевидно, что в пределах одной лекции нет никакой возможности рассмотреть проблему взаимоотношения языка и мышления во всей совокупности ее аспектов и частных задач. Такая попытка привела бы или к ее упрощению, а тем самым и неизбежному искажению, или же к догматически бездоказательному формулированию ряда положений, которые надо принимать на веру. Мы рассмотрим лишь только некоторые и, как кажется, наиболее актуальные аспекты проблемы взаимоотношения языка и мышления.
Первый общий вопрос, который необходимо разрешить, прежде чем перейти к рассмотрению отдельных аспектов широкой проблемы языка и мышления, заключается в выяснении характера взаимоотношений этих двух важнейших категорий. Нужно ясно представлять себе, что скрывается за теми общими формулами.
Один из авторов сборника «Мышление и язык» (В.3. Панфилов) указывает на непоследовательность в трактовке вопроса о связи языка и мышления (а также и вопроса о формах мышления у глухонемых), которая допускалась в последнее время в советской лингвистической литературе.
Восходящее к Марксу и Энгельсу положение о единстве языка и мышления является одним из самых существенных методологических принципов марксистского языкознания. Маркс называл язык «непосредственной действительностью мысли», «практическим, существующим и для других людей и лишь тем самым существующим и для меня самого действительным сознанием». В этих высказываниях и во всех других, где Маркс и Энгельс говорят о связи мышления с языком, всегда говорится о языке в целом, а не об отдельных его компонентах, способных вступать в связь с мышлeниeм и выполнять в его процессах определенную роль. Между тем возможна другая точка зрения (она была введена Сталиным в советское языкознание), которая как бы вносит уточнение в методологическое положение марксистского языкознания о связи мышления с языком. В соответствии с этой точкой зрения мышление всегда протекает на базе языковых терминов или («звуковых») слов и выражений. Если соотнести такую трактовку с вопросом о формах мышления у глухонемых, то это значит, что либо они не способны к мышлению (так как не способны опереться на «звуковые» слова и выражения), либо их мышление, опираясь на язык, использует какие-то иные его элементы или формы, благодаря чему мышление глухонемых функционирует без опоры на «звуковые» слова и выражения.
Все данные, какими мы располагаем, говорят против вышеприведенного уточнения, которое фактически отождествляет язык со словами. Они безоговорочно заставляют нас принять второе из указанных возможных решений вопроса о формах мышления у глухонемых. Глухонемые, конечно, мыслят, хотя их мысль и не облекается в вербальные формы, свойственные людям, использующим звуковой язык. Это значит, что связь языка с мышлением не обязательно осуществляется через посредство «звуковых» слов. Решение этого частного вопроса позволяет сделать выводы и о более широкой проблеме связи языка и мышления.
Прежде всего, следует отметить, что психология различает три типа мышления: образное, техническое и понятийное. Как показывает само название, образное мышление — это мышление образами и наибольшей силы проявления достигает у людей художественно-творческого труда: живописцев, скульпторов, писателей и пр. Этот тип мышления осуществляется во внеязыковых формах. Точно так же механик, исследующий испорченный мотор, сделав ряд проб и выяснив причины порчи и тем самым, составив определенное суждение о том, что надо сделать, чтобы исправить мотор, осуществляет подобного рода мыслительный процесс также во внеязыковых формах. В этом втором случае имеет место технический тип мышления, И только понятийный тип мышления, оперирующий понятиями, которые образуются посредством процессов обобщения (этим в первую очередь понятийное мышление отличается от образного и технического), протекает в языковых формах.
И образное и техническое мышление, видимо, наличествует также и у высших животных (обезьян, собак, кошек и пр.), но понятийное — только у человека. Поэтому, как кажется, можно было бы не упоминать о двух первых (и внеязыковых) типах мышления и принимать во внимание только понятийное мышление. В целях отграничения от всех побочных вопросов, которые могут возникнуть при детальном рассмотрении интересующей нас проблемы взаимоотношения языка и мышления, дальнейшее изложение пойдет по этому пути. Однако все же не следует упускать из виду, что в умственной деятельности человека все три типа мышления тесно переплетаются. Они в определенных случаях (как у глухонемых) способны оказывать взаимную помощь и что, наконец, во многом еще диффузные формы образного и технического мышления высших животных никак нельзя сопоставлять с этими же типами мышления у человека, у которого они дисциплинированы понятийным мышлением и обладают целеустремленным характером.
При понятийном мышлении, в свою очередь, надо различать связи его с языком и со словами. В том, что это не тождественные явления, убеждает нас уже выше разобранный пример с языком и мышлением у глухонемых. Их мышление опирается на те формы языка, которые им доступны, и протекает не в вербальных (словесных) формах. Но вместе с тем не следует полагать, что язык глухонемых представляет совершенно независимое образование, что каждый глухонемой создает свой собственный язык. Как свидетельствуют о том объективные наблюдения, язык глухонемых есть производное от языка неглухонемых, в среде которых они живут. Это есть неизбежное следствие того, что глухонемые находятся в постоянном общении с людьми, говорящими на звуковом языке, и, следовательно, неизбежно должны ориентироваться на те особенности конкретного языка, который находится в пользовании у данного общества.
Язык
— это не только «звуковые» слова, но и
определенные структурные отношения
между его элементами, определенные
формы, определенные схемы построения
речи, определенные типы членения мира
понятий. И все эти части языка способны
воспринимать глухонемые и действительно
воспринимают и строят на них свои формы
языка, не имеющего «звукового» характера.
Чтобы было ясно, о чем в данном случае идет речь, обратимся к примеру. В предложении на любом индоевропейском языке «крестьянин режет курицу» фактически многое остается недоговоренным, хотя мы и не замечаем этого, так как сжились c особенностями своих родных языков. Услышав это предложение, мы не знаем: режет ли крестьянин (невидимый нам, но стоящий за дверью, неподалеку от меня, причем ты сидишь вон там, от меня далеко) курицу (принадлежащую тебе) или же режет крестьянин (живущий по соседству с тобой и сейчас стоящий вон там, мы его видим) курицу (принадлежащую ему). А в языке индейцев куакьютл имеются специальные «указывающие» элементы, которые сообщают всю эту дополнительную информацию, отсутствующую в наших языках. Поэтому глухонемой, живущий среди этого племени индейцев и общающийся со своими соплеменниками тем или иным способом, точно так же как и мысленно, для себя, должен отмечать все эти дополнительные и необязательные с точки зрения строя наших языков моменты, иначе предложение будет неоконченным и непонятным. По данным Л. Леви-Брюля во многих австралийских языках имеется не два числа, а четыре — единственное, двойственное, тройственное (которое еще подразделяется на включительное и исключительное) и множественное. Глухонемые, «говорящие» на этих языках, должны дифференцировать то или иное действие по этим четырем лицам. В языке эве (Африка) нет глагола для передачи процесса хождения вообще. Глагол употребляется только с добавочными характеристиками (свыше 30), которые передают различные виды процесса хождения — быстро, нерешительно, волоча ноги, маленькими шажками, припрыгивая, важно и т.д. Поэтому и глухонемые, связанные с этим языком, не способны передать процесс хождения вообще, но только совершенно конкретный вид этого процесса (в пределах существующих в языке эве глаголов хождения). Иными словами, если только не считать небольшого количества универсальных «изобразительных» жестов, с помощью которых можно «договориться» только о самых элементарных вещах (и то не всегда, так как многие жесты имеют условное значение, язык глухонемых, живущих полноценной духовной жизнью, хотя и не носит вербальные формы, во многом всегда опирается на строй звукового языка.
Чрезвычайно интересные данные о различии вербальных и языковых форм мышления дают исследования о внутренней речи замечательного русского психолога — Л.С. Выготского. Свои исследования о внутренней речи, т. е. о языковых формах мышления, «речи для себя, а не для других», Выготский основывает на большом экспериментальном материале и с широким использованием существующей литературы вопроса, что делает его выводы особенно убедительными. К достоинствам его работы относится также очень бережное и осторожное обращение с достигнутыми фактами, показывающее, что он принял близко к сердцу слова Л. Толстого о том, что «отношение слова к мысли и образование новых понятий есть …сложный, таинственный и нежный процесс души».
Исходя из предпосылки, что «мысль не выражается в слове, но совершается в слове», Выготский в результате своих наблюдений приходит к выводу, что «внутренняя речь есть в точном смысле речь почти без слов». Этот вывод обусловливается функциями и формами внутренней речи. «Внутренняя речь,— пишет он, — оказывается динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими крайними полюсами изучаемого нами речевого мышления: между словом и мыслью. Поэтому истинное ее значение и место могут быть выяснены только тогда, когда мы сделаем еще один шаг по направлению внутрь в нашем анализе и сумеем составить себе хотя бы самое общее представление о следующем и твердом плане речевого мышления.
Этот новый план речевого мышления есть сама мысль. Первой задачей нашего анализа является выделение этого плана, вычленение его из того единства, в котором он всегда встречается. Всякая мысль стремится соединить что-то с чем-то, имеет движение, сечение, развертывание, устанавливает отношение между чем-то и чем-то, одним словом, выполняет какую-то функцию, работу, решает какую-то задачу. Это течение и движение мысли не совпадает прямо и непосредственно с развертыванием речи (т. е. разделением ее по отдельным словам, как выше пишет Выготский.). Единицы мысли и единицы речи не совпадают. Один и другой процессы обнаруживают единство, но не тождество. Они связаны друг с другом сложными переходами, сложными превращениями, но не покрывают друг друга, как наложенные друг на друга прямые линии».
Усеченный, редуцированный, предикативный и фактически внесловесный характер внутренней речи отнюдь не означает, что мышление осуществляется во внеязыковых формах. Язык создает базу для мышления в формах внутренней речи другими своими сторонами, теми же самыми, которые мы встречаем в мышлении глухонемых: структурными отношениями и типами членения своих элементов, формами, схемами построения речи. Все эти стороны языка, несомненно, накладывают свой отпечаток и на формы внутренней речи человека, говорящего на определенном языке. Это значит, что внутренняя речь не обладает универсальным характером, независимым от структурных особенностей определенных языков, но, наоборот, находится в прямой зависимости от этих последних.
Вместе с тем изложенная выше постановка вопроса отнюдь не лишает слова всех тех необходимых, чрезвычайно важных и по существу обязательных для звукового языка функций, которые оно выполняет. Вне слова нет звукового языка, внесшего свою важную лепту в создание человеческого общества, сопровождавшего человечество на протяжении всего его пути, давшего ему в руки мощное орудие своего прогресса. Вне слова не имеет реального существования и мысль. К этим конечным выводам приходит и Выготский после своего тонкого и тщательного анализа форм отношения языка и мышления. «Слово, лишенное мысли, — заключает он, — есть, прежде всего, мертвое слово… Но и мысль, не воплотившаяся в слове, остается стигийской тенью, «туманом, звоном и зияньем», как говорит… поэт. Гегель рассматривал слово как бытие, оживленное мыслью. Это бытие абсолютно необходимо для наших мыслей».
Слово — хранилище сокровищ человеческой культуры. Прав и другой поэт, когда говорит:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
(И. А. Бунин)
Заключая рассмотрение этого вопроса, мы, таким образом, имеем основание прийти к выводу, что отношение языка к мышлению может принимать различные формы и что понятийное мышление обязательно протекает в языковых формах, но не обязательно в словесных. Тем самым устанавливается абсолютная правильность общего положения Маркса и Энгельса о единстве (но не тождестве) языка и мышления. Более детальные и основанные на экспериментальных данных исследования этого вопроса, вскрывая большую сложность этих отношений, уточняя и конкретизируя их, не только не противоречат данному положению, но полностью подтверждают его. С другой стороны, отождествление языка со «звуковыми» словами приводит к неоправданному упрощению всей проблемы и не способствует ее более глубокому познанию.
ЛЕКЦИЯ № 6
ЯЗЫК И ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ
1 Языковое сознание
2 Языковое сознание и принципы его исследования
3 Коммуникативное сознание
Связь языка и мышления
Связь языка и мышления
Язык — система словесного выражения мыслей. Но возникает вопрос, может ли человек мыслить не прибегая к помощи языка?
Большинство исследователей полагают, что мышление может существовать только на базе языка и фактически отождествляют язык и мышление. Еще древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, разговорного языка и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мысли они стали значительно позднее. Вильгельм Гумбольдт, великий немецкий лингвист, основоположник общего языкознания как науки, считал язык формирующим органом мысли. Развивая этот тезис, он говорил, что язык народа — его дух, дух народа — это его язык. Фердинанд де Соссюр (1957-1913), великий швейцарский лингвист, в поддержку тесного единства языка и мышления приводил образное сравнение: «язык — лист бумаги, мысль — его лицевая сторона, а звук оборотная. Нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. Этого можно достичь лишь путем абстракции».
И, наконец, американский лингвист Леонард Блумфилд утверждал, что мышление — это говорение с самим собой.
Однако многие ученые придерживаются прямо противоположной точки зрения, считая, что мышление, особенно творческое мышление, вполне возможно без словесного выражения.
Творить без помощи словесного языка могут многие творческие люди — композиторы, художники, актеры. Например, композитор Ю.А. Шапорин утратил способность говорить и понимать, но мог сочинять музыку, то есть, продолжал мыслить. У него сохранился конструктивный, образный тип мышления.
Таким образом, обе противоположные точки зрения имеют под собой достаточные основания. Истина, скорее всего, лежит посередине, т.е. в основном, мышление и словесный язык тесно связаны. Но в ряде случаев и в некоторых сферах мышление не нуждается в словах.
Советский психолог Л.С. Выготский в своей работе «Мышление и речь » указывает на то, что нельзя отождествлять слово и мысль. “…Если слово и мысль совпадают, если это одно и то же, никакое отношение между ними не может возникнуть и не может служить предметом исследования, как невозможно представить себе, что предметом исследования может явиться отношение вещи к самой себе”1. Да и рассматривать, у него, нужно не мысль и слово, а значение слова, ибо звук без значения, пустой звук. Однако «…оно (значение слова от авт.) есть феномен словесной мысли или осмысленного слова, оно есть единство слова и мысли». Более того, Л.С. Выготский идет дальше. Он отрицает вообще участие языка в формировании элементарного мышления, опираясь на эксперименты, проводимые немецким психологом Келером и американским психологом Йерксом над обезьянами. Суть их экспериментов заключалась в том, что человекоподобным обезьянам предлагалась приманка, которую можно было достать, только используя какое-либо приспособление. Например, палку, если приманку нужно было подвинуть или сбить, или разбросанные ящики, которые нужно было составить друг на друга, если приманка была в подвешенном состоянии. Данные опыты дали положительный результат, из чего следовало, что формирование элементарного, доречевого мышления происходит без участия языка.
Л.С. Выготский считает, что отсутствие речи и «представлений» являются основными причинами того, что между антропоидом и самым наипримитивнейшим человеком существует величайшее различие. В подтверждение своих слов он приводит цитату Келера: «Отсутствие этого бесконечно ценного технического вспомогательного средства (языка) и принципиальная ограниченность важнейшего интеллектуального материала, так называемых «представлений», являются поэтому причинами того, что для шимпанзе невозможны даже малейшие начатки культурного развития».
«Люди живут не только в объективном мире и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и мышления. На самом же деле “реальный мир” в значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группы… Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения». Это высказывание Эдуарда Сепира использовал Бенджамин Ли Уорф эпиграфом к своей работе «Отношение норм поведения и мышления к языку», в которой он изложил свои мысли по поводу взаимодействия языка и мышления. Отношение американских лингвистов Э.Сепира и Б.Уорфа к проблеме языка и мышления можно обозначить так — язык определяет мышление.
Работая в страховой компании Уорф (еще до того, как он начал изучать Сепира), часто делал отчеты о произошедших возгораниях и пожарах. Через некоторое время он заметил, что не только сами физические обстоятельства, но и обозначение этих обстоятельств было иногда тем фактором, который, через поведение людей, являлся причиной пожара. Этот фактор обозначения становился яснее всего тогда, когда это было языковое обозначение, исходящее из названия, или обычное описание подобных обстоятельств средствами языка.
Так, например, около склада так называемых gasoline drums (бензиновых цистерн) люди ведут себя определенным образом, т. е. с большой осторожностью; в то же время рядом со складом с названием empty gasoline drums (пустые бензиновые цистерны) люди ведут себя иначе — недостаточно осторожно, курят и даже бросают окурки. Однако эти “пустые” (empty) цистерны могут быть более опасными, так как в них содержатся взрывчатые испарения. При наличии реально опасной ситуации лингвистический анализ ориентируется на слово “пустой”, предполагающее отсутствие всякого риска. Существуют два различных случая употребления слова empty: 1) как точный синоним слов — null, void, negative, inert (порожний, бессодержательный, бессмысленный, ничтожный, вялый) и 2) в применении к обозначению физической ситуации, не принимая во внимание наличия паров, капель
жидкости или любых других остатков в цистерне или другом вместилище.
Обстоятельства описываются с помощью второго случая, а люди ведут себя в этих обстоятельствах, имея в виду первый случай. Это становится общей формулой неосторожного поведения людей, обусловленного чисто лингвистическими факторами.
Затем Б. Уорф, принимая за основу концепцию Э.Сепира о влиянии языка на мышление, конкретизирует ее в своих исследованиях некоторых индейских языков и культур и их сравнении с европейскими языками и культурой. Уорф пишет: «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; например, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашем сознании». (8)
Вот некоторые из его наблюдений и мыслей о таких логических категориях, как пространство и время, форма и содержание.
Согласно исследованиям Уорфа в языке хопи множественное число и количественные числительные употребляются только для обозначения предметов, которые могут образовать реальную группу. Выражение “десять дней” не употребляется. Вместо “they stayed ten days — они пробыли десять дней” хопи скажет: “они уехали после десятого дня”. Сказать “десять дней больше, чем девять дней” нельзя, надо сказать “десятый день позже девятого”.
Такие термины, как “summer — лето”, “September — сентябрь”, “morning — утро”, “sunset — заход солнца” являются у нас существительными, как и слова, обозначающие реальные предметы.
В языке хопи все временные термины — лето, утро и т. п. — представляют собой не существительные, а особые формы наречий, если употреблять терминологию среднеевропейского стандарта. Это — особая часть речи, отличающаяся от существительных, глаголов и даже от других наречий в хопи.
Они не употребляются ни как подлежащие, ни как дополнения, ни в какой-либо другой функции существительного. Переводить их следует, конечно, как “летом”, “утром” и т. д., но они не являются производными от каких-либо существительных. Объективизация времени полностью отсутствует.
Само понятие “время” в европейской культуре есть результат объективизации отношения «раньше-позже» в сочетании с представлением о веществе, субстанции. Мы создаем в своем воображении несуществующие предметы — год, день, секунда, а вещество, из которого они состоят, называем временем. Мы говорим “мало времени”, “много времени” и просим дать час времени, как если бы мы просили литр молока. У хопи нет основы для термина с таким значением.
Трехвременная система глагола в среднеевропейском стандарте языка непосредственно отражает объективизацию времени. Время представляется бесконечной прямой, по которой передвигается (обычно слева направо) точка. Точка — это настоящее, левее ее — прошлое, правее — будущее. В языке хопи, как и можно было предполагать, все обстоит иначе. Глаголы здесь не имеют времен, подобных европейским. Глагольные формы отражают источник информации и ее характер. И это точнее соответствует действительности, чем
трехвременная система. Ведь когда мы говорим “я завтра пойду в кино”, это отражает не то, что на самом деле будет, а только наше намерение пойти в кино, намерение, которое существует сейчас и может перемениться в любую минуту. То же относится и к прошедшему времени.
Конечно же как и любая теория, которая не имеет жестких доказательств, теория Сепира-Уорфа подвергалась и подвергается критике со стороны исследователей различных дисциплин.
Советский ученый Ительсон Л.Б., рассуждая о гипотезе Уорфа, говорит, что, с одной стороны, она вроде бы верна: бесчисленные факты свидетельствуют, что язык действительно организует реальность в определенные категории.
С другой стороны, Ительсон категорически против того, что Уорф рассматривает язык как первичный фактор, который определяет восприятие, представление и понимание мира. По мнению советского психолога, первичны свойства реального мира и практика людей, которая эти свойства обнаруживает. «Язык лишь отражает в своей структуре определенные действительные свойства и отношения реальности. Он устроен так, как устроен реальный мир. Так что, в конечном счете, не язык, а подлинные свойства реального мира определяют, как его воспринимает и представляет человек». (3, с.629)
Советский психолингвист А.А. Леонтьев поддерживает точку зрения Ительсона: «Некоторые ученые, занимающиеся исследованием языков небольших народов Африки, Австралии, нередко утверждают, что у этих народов свой особый склад мышления, отражающийся в их языке… эти утверждения просто ошибочны».
1 Выготский Л.С. Мышление и речь. М.: Издательство “Лабиринт”, 1999, стр. 9.
Связь языка и мышления
Связь языка и мышления
Язык — система словесного выражения мыслей. Но возникает вопрос, может ли человек мыслить не прибегая к помощи языка?
Большинство исследователей полагают, что мышление может существовать только на базе языка и фактически отождествляют язык и мышление. Еще древние греки использовали слово «logos» для обозначения слова, речи, разговорного языка и одновременно для обозначения разума, мысли. Разделять понятия языка и мысли они стали значительно позднее. Вильгельм Гумбольдт, великий немецкий лингвист, основоположник общего языкознания как науки, считал язык формирующим органом мысли. Развивая этот тезис, он говорил, что язык народа — его дух, дух народа — это его язык. Фердинанд де Соссюр (1957-1913), великий швейцарский лингвист, в поддержку тесного единства языка и мышления приводил образное сравнение: «язык — лист бумаги, мысль — его лицевая сторона, а звук оборотная. Нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав оборотную. Так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. Этого можно достичь лишь путем абстракции».
И, наконец, американский лингвист Леонард Блумфилд утверждал, что мышление — это говорение с самим собой.
Однако многие ученые придерживаются прямо противоположной точки зрения, считая, что мышление, особенно творческое мышление, вполне возможно без словесного выражения.
Творить без помощи словесного языка могут многие творческие люди — композиторы, художники, актеры. Например, композитор Ю.А. Шапорин утратил способность говорить и понимать, но мог сочинять музыку, то есть, продолжал мыслить. У него сохранился конструктивный, образный тип мышления.
Таким образом, обе противоположные точки зрения имеют под собой достаточные основания. Истина, скорее всего, лежит посередине, т.е. в основном, мышление и словесный язык тесно связаны. Но в ряде случаев и в некоторых сферах мышление не нуждается в словах.
Советский психолог Л.С. Выготский в своей работе «Мышление и речь » указывает на то, что нельзя отождествлять слово и мысль. “…Если слово и мысль совпадают, если это одно и то же, никакое отношение между ними не может возникнуть и не может служить предметом исследования, как невозможно представить себе, что предметом исследования может явиться отношение вещи к самой себе”1. Да и рассматривать, у него, нужно не мысль и слово, а значение слова, ибо звук без значения, пустой звук. Однако «…оно (значение слова от авт.) есть феномен словесной мысли или осмысленного слова, оно есть единство слова и мысли». Более того, Л.С. Выготский идет дальше. Он отрицает вообще участие языка в формировании элементарного мышления, опираясь на эксперименты, проводимые немецким психологом Келером и американским психологом Йерксом над обезьянами. Суть их экспериментов заключалась в том, что человекоподобным обезьянам предлагалась приманка, которую можно было достать, только используя какое-либо приспособление. Например, палку, если приманку нужно было подвинуть или сбить, или разбросанные ящики, которые нужно было составить друг на друга, если приманка была в подвешенном состоянии. Данные опыты дали положительный результат, из чего следовало, что формирование элементарного, доречевого мышления происходит без участия языка.
Л.С. Выготский считает, что отсутствие речи и «представлений» являются основными причинами того, что между антропоидом и самым наипримитивнейшим человеком существует величайшее различие. В подтверждение своих слов он приводит цитату Келера: «Отсутствие этого бесконечно ценного технического вспомогательного средства (языка) и принципиальная ограниченность важнейшего интеллектуального материала, так называемых «представлений», являются поэтому причинами того, что для шимпанзе невозможны даже малейшие начатки культурного развития».
«Люди живут не только в объективном мире и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и мышления. На самом же деле “реальный мир” в значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группы… Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения». Это высказывание Эдуарда Сепира использовал Бенджамин Ли Уорф эпиграфом к своей работе «Отношение норм поведения и мышления к языку», в которой он изложил свои мысли по поводу взаимодействия языка и мышления. Отношение американских лингвистов Э.Сепира и Б.Уорфа к проблеме языка и мышления можно обозначить так — язык определяет мышление.
Работая в страховой компании Уорф (еще до того, как он начал изучать Сепира), часто делал отчеты о произошедших возгораниях и пожарах. Через некоторое время он заметил, что не только сами физические обстоятельства, но и обозначение этих обстоятельств было иногда тем фактором, который, через поведение людей, являлся причиной пожара. Этот фактор обозначения становился яснее всего тогда, когда это было языковое обозначение, исходящее из названия, или обычное описание подобных обстоятельств средствами языка.
Так, например, около склада так называемых gasoline drums (бензиновых цистерн) люди ведут себя определенным образом, т. е. с большой осторожностью; в то же время рядом со складом с названием empty gasoline drums (пустые бензиновые цистерны) люди ведут себя иначе — недостаточно осторожно, курят и даже бросают окурки. Однако эти “пустые” (empty) цистерны могут быть более опасными, так как в них содержатся взрывчатые испарения. При наличии реально опасной ситуации лингвистический анализ ориентируется на слово “пустой”, предполагающее отсутствие всякого риска. Существуют два различных случая употребления слова empty: 1) как точный синоним слов — null, void, negative, inert (порожний, бессодержательный, бессмысленный, ничтожный, вялый) и 2) в применении к обозначению физической ситуации, не принимая во внимание наличия паров, капель
жидкости или любых других остатков в цистерне или другом вместилище.
Обстоятельства описываются с помощью второго случая, а люди ведут себя в этих обстоятельствах, имея в виду первый случай. Это становится общей формулой неосторожного поведения людей, обусловленного чисто лингвистическими факторами.
Затем Б. Уорф, принимая за основу концепцию Э.Сепира о влиянии языка на мышление, конкретизирует ее в своих исследованиях некоторых индейских языков и культур и их сравнении с европейскими языками и культурой. Уорф пишет: «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; например, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашем сознании». (8)
Вот некоторые из его наблюдений и мыслей о таких логических категориях, как пространство и время, форма и содержание.
Согласно исследованиям Уорфа в языке хопи множественное число и количественные числительные употребляются только для обозначения предметов, которые могут образовать реальную группу. Выражение “десять дней” не употребляется. Вместо “they stayed ten days — они пробыли десять дней” хопи скажет: “они уехали после десятого дня”. Сказать “десять дней больше, чем девять дней” нельзя, надо сказать “десятый день позже девятого”.
Такие термины, как “summer — лето”, “September — сентябрь”, “morning — утро”, “sunset — заход солнца” являются у нас существительными, как и слова, обозначающие реальные предметы.
В языке хопи все временные термины — лето, утро и т. п. — представляют собой не существительные, а особые формы наречий, если употреблять терминологию среднеевропейского стандарта. Это — особая часть речи, отличающаяся от существительных, глаголов и даже от других наречий в хопи.
Они не употребляются ни как подлежащие, ни как дополнения, ни в какой-либо другой функции существительного. Переводить их следует, конечно, как “летом”, “утром” и т. д., но они не являются производными от каких-либо существительных. Объективизация времени полностью отсутствует.
Само понятие “время” в европейской культуре есть результат объективизации отношения «раньше-позже» в сочетании с представлением о веществе, субстанции. Мы создаем в своем воображении несуществующие предметы — год, день, секунда, а вещество, из которого они состоят, называем временем. Мы говорим “мало времени”, “много времени” и просим дать час времени, как если бы мы просили литр молока. У хопи нет основы для термина с таким значением.
Трехвременная система глагола в среднеевропейском стандарте языка непосредственно отражает объективизацию времени. Время представляется бесконечной прямой, по которой передвигается (обычно слева направо) точка. Точка — это настоящее, левее ее — прошлое, правее — будущее. В языке хопи, как и можно было предполагать, все обстоит иначе. Глаголы здесь не имеют времен, подобных европейским. Глагольные формы отражают источник информации и ее характер. И это точнее соответствует действительности, чем
трехвременная система. Ведь когда мы говорим “я завтра пойду в кино”, это отражает не то, что на самом деле будет, а только наше намерение пойти в кино, намерение, которое существует сейчас и может перемениться в любую минуту. То же относится и к прошедшему времени.
Конечно же как и любая теория, которая не имеет жестких доказательств, теория Сепира-Уорфа подвергалась и подвергается критике со стороны исследователей различных дисциплин.
Советский ученый Ительсон Л.Б., рассуждая о гипотезе Уорфа, говорит, что, с одной стороны, она вроде бы верна: бесчисленные факты свидетельствуют, что язык действительно организует реальность в определенные категории.
С другой стороны, Ительсон категорически против того, что Уорф рассматривает язык как первичный фактор, который определяет восприятие, представление и понимание мира. По мнению советского психолога, первичны свойства реального мира и практика людей, которая эти свойства обнаруживает. «Язык лишь отражает в своей структуре определенные действительные свойства и отношения реальности. Он устроен так, как устроен реальный мир. Так что, в конечном счете, не язык, а подлинные свойства реального мира определяют, как его воспринимает и представляет человек». (3, с.629)
Советский психолингвист А.А. Леонтьев поддерживает точку зрения Ительсона: «Некоторые ученые, занимающиеся исследованием языков небольших народов Африки, Австралии, нередко утверждают, что у этих народов свой особый склад мышления, отражающийся в их языке… эти утверждения просто ошибочны».
1 Выготский Л.С. Мышление и речь. М.: Издательство “Лабиринт”, 1999, стр. 9.
Психологи считают, что формирование мышления и речи происходит в процессе практической деятельности. Язык, как средство общения людей, является особым видом интеллектуальной деятельности (Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, А.Р. Лурия, Л.И. Божович, П.Я.Гальперин).
Проблема взаимодействия речи и мышления всегда находилась в центре внимания психологических исследований (Л.С.Выготский, П.П.Блонский, С.Л.Рубинштейн, Д.Б.Эльконин, Н.И.Жинкин и др.). И здесь центральным моментом, по Выготскому, является «отношение мысли к слову», так как с самых древних времен исследователи или отождествляли их, или полностью разъединяли. Л.С.Выготский анализировал учение Ж.Пиаже, который считал, что речь ребенка раннего возраста эгоцентрична: она не выполняет коммуникативных функций, не служит целям сообщения и ничего не изменяет в деятельности ребенка, а это является симптомом незрелости детского мышления. К 7–8 годам эгоцентрическая речь свертывается, а затем исчезает. Эти же позиции критиковал Блонский, противопоставляя им свою точку зрения. Выготский показал в своих исследованиях, что на основе эгоцентрической речи возникает внутренняя речь ребенка, являющаяся основой его мышления.
Рассматривая проблему формирования понятий, Выготский говорил, что накопление ассоциаций и групп представлений не приводит к их образованию, «понятие невозможно без слов, мышление в понятиях невозможно вне речевого мышления» [Выгодский1982, т. 2, с. 133].
Чрезвычайно интересны мысли Выготского о том, как формируется у ребенка значение слова. Устанавливая общение со взрослыми, ребенок обнаруживает тенденцию к связи разных элементов в нерасчлененный, слитный образ (Э.Клапаред называл это синкретизмом детского восприятия, а Блонский – бессвязной связностью детского мышления). Далее Выготский подчеркивал, что значение слова у ребенка и взрослого часто не совпадает. Благодаря общению, взаимному пониманию возникает определенное значение слова, которое становится носителем понятия.
Приведем еще одно высказывание Выготского, которое показывает разницу в понимании значения слова ребенком и взрослым: слова «называют одни и те же вещи, совпадают в своей номинативной функции, но лежащие в их основе мыслительные операции различны. Тот способ, с помощью которого ребенок и взрослый приходят к этому называнию, та операция, с помощью которой они мыслят данный предмет, и эквивалентное этой операции значение слова оказываются в обоих случаях существенно различными» [там же, с. 169]. При этом необходимо различать значение слова в собственном смысле и заключенное в слове указание на предмет. Значения слов развиваются и переходят на новую ступень обобщения.
Т.Н.Ушакова отмечает: «С психологической точки зрения речь – средство общения, включенное в коммуникативный контур и состоящее в передаче смысла» [Ушакова Т.Н. и др., 1989, с. 48].
Для нас важны и психологические и лингвистические характеристики речи. Среди целей и задач психического развития дошкольника большое значение взаимодействию мышления и речи придавал А.В.Запорожец.
Рассматривая роль речи в формировании и осуществлении произвольных движений, Запорожец подвергал критике взгляды бихевиористов, которые, по его словам, «хотя и придают важное значение «словесным стимулам» … однако рассматривают саму речь грубо механистически, сводя ее к внешним речевым сигналам и внешним речевым реакциям, игнорируя их внутреннюю смысловую сторону». Приводя примеры исследований речи детей раннего возраста, А.В.Запорожец подчеркивал, что только в дошкольном возрасте складывается сложная система речевых связей. Он отмечал, что «речь, слово, лишенное смысловой функции, не связанное с мыслью, перестает быть речью, словом и превращается в пустой звук. Речь и мышление находятся в единстве, и без учета этого не могут быть правильно поняты ни мышление, ни речь» [Запорожец, 1986, т. 2, с. 150].
Современная психология дает возможность проникновения во внутренний механизм языка (Н.И.Жинкин). Однако механизм производства речи и осознания ее – не тождественные процессы.
Эти положения в полной мере нашли свое место в теории речевого развития дошкольников, разработанной Ф.А.Сохиным и его учениками. Сохин рассматривал взаимосвязь речевого и умственного аспектов овладения родным языком в дошкольном детстве в нескольких направлениях. Словесно–логическое мышление возникает не сразу, не на первых порах усвоения ребенком родного языка. Начальные формы мышления дошкольника – наглядно–действенное и наглядно–образное (Н.Н.Поддьяков), затем они взаимодействуют со словесно–логическим мышлением, которое постепенно становится ведущей формой мыслительной деятельности, осуществляющейся на базе лексических, грамматических и других речевых средств. Здесь развивается интеллектуальная функция языка. Эта взаимосвязь рассматривается и в обратном направлении – с точки зрения выявления роли интеллекта в овладении языком, т.е. как анализ языковой (лингвистической) функции интеллекта.
Поддьяков считает, что соотношение основных форм детского мышления можно рассматривать в пользу логического, которое возникает рано и оказывает решающее влияние на развитие образного и наглядно–действенного мышления. При этом логическое мышление определяет общую стратегию познавательной деятельности детей. «Речь, речевая деятельность, – пишет Поддьяков, – благодаря непрерывному развитию значений слов и динамичности, подвижности их смысла выступает как чрезвычайно гибкая, пластичная система, создающая уникальные возможности с помощью ограниченного арсенала речевых средств отражать безграничное многообразие окружающего мира» [Поддьяков, 1996, с. 120].
Еще Гумбольдт писал: «Язык есть орган, образующий мысль. Интеллектуальная деятельность, совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая, в известном смысле бесследно, посредством звука материализуется в речи и становится доступной для чувственного восприятия. Интеллектуальная деятельность и язык представляют собой поэтому единое целое» [Гумбольдт, 1984, с. 75]. Нам еще неоднократно придется обращаться к мыслям Гумбольдта о природе возникновения языковой способности у ребенка. Здесь же мы подчеркнем, что положения, высказанные им в начале XIX века (опубликованные в России через 160 лет), помогают обосновать роль осознания явлений языка и речи в овладении родным языком.
Такое обоснование необходимо в связи с тем, что до сих пор в ряде исследований и в методических пособиях по развитию речи сохраняется абсолютно неприемлемое положение о том, что в дошкольном детстве родной язык усваивается только на основе подражания, интуитивно, даже инстинктивно. Так, в “Методике развития речи” для учащихся педагогических училищ мы читаем: «Речь развивается в процессе подражания. По данным физиологов, подражание у человека – это безусловный рефлекс, инстинкт, т.е. врожденное умение, которому не учатся, а с которым уже рождаются, такое же, как умение дышать, сосать, глотать и т.д.» [Федоренко и др.,1984, с. 6]. Ребенок «бессознательно перенимает ту речь, которую он слышит из уст окружающих» [там же,с. 7]; «… речь усваивается интуитивно (неосознанно)…» [там же,с. 30].
В “Методике …” есть, безусловно, и достаточно правильное понимание общих механизмов речевого развития – что ребенок, обучаясь языку практически, в процессе общения со взрослыми и детьми, делает какие–то первоначальные обобщения и др.
А.А.Леонтьев, развивая мысли Гумбольдта, пишет, что ребенок «не просто имитирует или копирует в своей речи речь взрослых и тем более не просто генерирует языковые высказывания, получая их положительное или отрицательное подкрепление. Развитие его речи есть прежде всего развитие способа общения» [Леонтьев А.А.,1974, с. 312]. При этом он подчеркивает, что, располагая набором исходных средств (слова «взрослого» языка и правила их организации), ребенок не в состоянии из-за общего уровня психического развития и характера его социальных взаимоотношений с окружающими использовать эти средства так, как это делает взрослый. Вместе с тем ребенок точно воспроизводит звуковой облик слова и его предметную отнесенность (Д.Б.Эльконин, Л.И.Айдарова, Л.Е.Журова и др.).
Исследования, проведенные в лаборатории развития речи Института дошкольного воспитания Академии педагогических наук доказали, что овладение языком характеризуется не просто подражанием, воспроизведением образцов речи взрослых на основе интуитивного освоения языковых средств и норм, а прежде всего развитием языковых обобщений и элементарного осознания языковых явлений.
Обосновывая теорию осознания детьми явлений языка и речи, Ф.А.Сохин подчеркивал связь этого осознания с развитием функций детской речи, формированием речевых умений и навыков и развитием языковой способности в целом. Рассматривая историю этого вопроса, он опирался на взгляды психологов, лингвистов, философов и неоднократно обращался к наследию Гумбольдта. «Усвоение языка детьми – это не ознакомление со словами, не простая закладка их в памяти и не подражательное, лепечущее повторение их, а рост языковой способности с годами и упражнением. …У детей происходит не механическое выучивание языка, а развертывание языковой способности» [Гумбольдт,1984, с. 78]. «Главная трудность всякого обучения, – подчеркивал Гумбольдт, – это выработать в себе способность призвать в нужный момент правила на помощь памяти. Потребность в этом нигде так не велика, как в обучении языку» [там же, с. 347]. По мере овладения языком человек «усваивает некий ритм, который не есть еще знание, но хотя бы обоснованное предчувствие» [там же]. Некоторые советские психологи, исследуя вопросы овладения языком (как в дошкольном детстве, так и в процессе школьного обучения), употребляют термин «неотчетливое сознавание» (Д.Н.Богоявлений, С.Ф.Жуйков и др.).
«Осваивая (родной) язык, каждый ребенок опирается на смутно ощущаемые аналогии, что заметнее у творчески развитых детей по сравнению с теми, кто полагается только на память. Такие же аналогии служат опорой человеку, самостоятельно, без посторонней помощи изучающему иностранный язык. Важно только найти дух этих аналогий, а это при любом обучении языку есть критический пункт, с которого начинается настоящее владение языком и настоящее наслаждение им» [Гумбольдт,1984, с. 347–348].
Когда мы говорим о том, что усвоение языка представляет собой не просто подражание, не интуитивный (неосознаваемый) процесс, но прежде всего развитие языковых обобщений и элементарного осознания языковых яылений, то как раз и имеем в виду «неотчетливое сознавание», «обоснованное предчувствие», «смутно ощущаемые аналогии».
Еще в начале XX выдающийся отечественный языковед И.А.Бодуэн де Куртенэ, много внимания уделявший вопросам обучения языку, писал, что всестороннее изучение языка включает изучение физической среды, в которой происходит языковое общение между людьми, физиологических средств и функций, с помощью которых оно достигается, и самих языковых представлений как в их совокупности, так и по отдельным категориям. При этом он подчеркивал: «Такое изучение языка может быть дано в соответствующей мере уже в школе и даже до школы: оно может быть дано самому маленькому ребенку, начинающему думать и относиться с вниманием к окружающей его жизни» [Бодуэн де Куртене,1963, с. 133]. Бодуэн де Куртенэ выделял ряд сторон языка, речи, речевого обобщения, которые могут быть “осознательнены” или освещены сознанием учащегося: процесс произношения и слышания, разложение сложных языковых целых и определение простейших единиц языка и их сочетаний, изучение построения текущей речи, связь между значениями слов и выражений, звуковое и смысловое родство слов и их частей, а также некоторые другие стороны, для дошкольников малодоступные. Отметим, что названные стороны языка (речи), в той или иной мере доступны элементарному осознанию их детьми, и это доказано многими современными и психолого–педагогическими исследованиями.
Ф.А.Сохин, обобщая взгляды лингвистов и психологов, обосновал необходимость формирования осознания явлений языковой действительности. Эта идея стала центральной в исследовании всех сторон речи дошкольников.
Подчеркивая, что без речевого общения невозможно полноценное развитие ребенка, Сохин писал: «Усвоение детьми родного языка включает формирование практических речевых навыков, совершенс–твование коммуникативных форм и функций языковой действительности (на основе практического усвоения средств языка), а также формирование осознания языковой действительности, которое может быть названо лингвистическим развитием ребенка» [Сохин,1978, с. 50].
Мы еще не раз будет обращаться к мыслям Сохина о необходимости лингвистического развития ребенка, которая в настоящее время доказана во многих исследованиях. Здесь же подчеркнем роль формирования осознания языковых явлений для последующего развития речи ребенка.
Интуитивно–имитационное понимание речевого развития дошкольников препятствует установлению преемственных связей дошкольного и школьного обучения родному языку. Формулировка «обучение родному языку» нередко вызывает протест со стороны школьных и дошкольных педагогов, которые под этим обучением понимают только обучение теории языка (естественно, в пределах школьной программы). Однако даже если резко разделить обучение языку и развитие речи, то в отношении дошкольников не только можно, но и нужно говорить как о развитии речи, так и об обучении родному языку, поскольку развитие речи с необходимостью включает формирование у детей элементарного осознания некоторых явлений языка и речи. Поэтому рассмотрение вопросов преемственности должно относиться и к формированию речевых навыков и умений, и к развитию этого элементарного осознания, т.е. к обучению языку.
Какая связь между языком и познанием?
Язык и познание тесно связаны, практически и концептуально, хотя среди экспертов существуют значительные разногласия относительно точного характера этой связи. Дискуссия между лингвистами и психологами очень похожа на дебаты типа «курица и яйцо» — они задаются вопросом: на первом месте стоит способность мыслить или на первом месте. Существует три основных позиции в отношении взаимосвязи между языком и познанием: язык развивается в значительной степени независимо от познания, познание влияет как на язык, так и на скорость развития языка, а язык предшествует познанию и является основным фактором, влияющим на развитие мышления.
Когнитивная терапия основана на идее, что то, как человек познавательно воспринимает себя, определяет его самочувствие.Считается, что справедливо для всех трех теорий, касающихся характера связи между языком и познанием.Существуют значительные исследования и доказательства в поддержку каждой позиции. Большая часть разногласий среди экспертов по развитию ребенка окружает «когда», а не «если».
Язык — это использование звуков, грамматики и словарного запаса в соответствии с системой правил, которая используется для передачи знаний и информации.Язык — это использование звуков, грамматики и словарного запаса в соответствии с системой правил, которая используется для передачи знаний и информации. Хотя многие нечеловеческие виды обладают коммуникативной способностью, которую можно условно назвать языком, только люди используют систему правил, которая включает грамматику и словарный запас.Слово «познание» часто используется как синоним слова «мысль» или «мышление», но его общее значение более сложное. Это относится к процессу или акту получения знания не только через восприятие, но и через признание и оценку. Познание также включает в себя такие мыслительные процессы, как рассуждение, запоминание, категоризация, принятие решений и решение проблем.
Лингвистика занимается научным изучением языка во всех его проявлениях, и есть несколько отраслей социальных наук, которые сосредоточены на познании.Например, когнитивная антропология изучает культурные различия в рассуждениях и восприятии. Когнитивная наука является формальным изучением ума, а модели и теории из этой дисциплины были основой для возникновения теорий искусственного интеллекта.
Область психологии, которая изучает психические процессы, такие как память и внимание, называется когнитивной психологией.В сфере психологии когнитивная терапия — это поведенческая терапия, основанная на идее о том, как человек познавательно воспринимает себя в мире, определяет, как он себя чувствует. Когнитивные психотерапевты считают, что люди могут изменить свои эмоции, сначала изменив свое когнитивное восприятие.
Проще говоря, связь между языком и познанием для нормальных взрослых людей, независимо от их этнической или культурной принадлежности, глубока.Речь озвучивает мысли. Хотя индивидуальные когнитивные процессы являются внутренними и поэтому молчаливыми, язык — будь то устный или письменный — позволяет обмениваться знаниями и информацией.
,Связь между языком и памятью
Почему то, как мы говорим, влияет на то, как мы думаем? Язык — это инструмент, который показывает наши намерения. В основном мы не контролируем процессы в повседневной жизни, но язык тесно связан с нашими поведенческими характеристиками. И какова функция памяти во всех этих процессах?
Поскольку типы памяти различаются, одинаковые различия проявляются в способах получения и обработки информации. Так же, как каждый студент в университете выбирает свой собственный метод обучения, наш мозг находит наиболее удобный способ понять язык как коммуникативный механизм.
Например, если вы учитесь в другой стране и вам нужно делать домашнее задание не на вашем родном языке, вы должны обратиться к академической помощи. Один из самых надежных примеров академических сочинений вы можете найти в службе сочинения «Эссе Акула».
Чтобы лучше понять вклад различных лингвистов, нейробиологов и логиков, эта статья определяет важность развития памяти и ее внедрения в языковой процесс.Это рассмотрение поможет найти больше деталей о функции памяти в развитии языковых навыков на основе когнитивной психологии.
Ветвление языков
Теоретически существует две языковые классификации: языки с левой и правой ветвями. Правое ответвление (RB) означает, что фраза начинается с предмета и подробно раскрывается в этом предмете, а левое ответвление (LB) означает, что предложения начинаются с информации по предмету и приводят к раскрытию проблемы.
LB и RB громкоговорители существенно различаются по своей способности вызывать начальный и конечный импульс, показывая четкую связь между направлением ветвления и рабочей памятью. Восприятие предложений в реальном времени в большей степени зависит от сохранения исходной информации на языках LB, но не на языках RB.
Носители языка с левой ветвью имеют значительно лучшую емкость рабочей памяти для элементов, представленных ранее в задаче памяти. Носители правильных языков ветвления имеют гораздо лучшую память для деталей, показанных позже.В противном случае то, как мы говорим, влияет на то, как мы думаем, и наоборот.
Структура памяти
Схемы, которые активируют память и вызывают общие языковые реакции, важны для понимания того, как работает ум. Этот процесс помогает отслеживать поток разговоров. Существует пять основных частей памяти:
- Кратковременная память или рабочая память.
- Долгосрочная память.
- Сенсорная память. Эта часть делится на эхо и культовую память.
- Явная память, также известная как декларативная, может быть разделена на семантическую и эпизодическую память.
- Неявная память имеет компоненты процедурной памяти и заполняющих эффектов.
Конечно, в некоторых ситуациях может возникнуть неуверенность в том, что язык — это инструмент, который меняет основные цели, ценности и убеждения человека. Однако двуязычный человек, говорящий на двух разных языках, волшебным образом не становится двумя совершенно разными людьми. Вместо этого язык создает сильный контекст, который может продвигать различные аспекты нас самих.
Если человек выбирает язык для изучения, лучше ознакомиться с его структурой, чтобы понять, как думают носители языка. Язык является отражением культуры людей в каждой стране. Память играет важную роль в формировании общения.
Причинность
Язык создает сценарии и модели поведения в нашей памяти. С первых слов детства и среды, в которой растет ребенок, каждый фактор является определяющим.Мы можем использовать понимание, напоминание и забывание вещей, которые нас окружают.
В основном ассоциации играют важную роль в изучении новых слов. Тот факт, что ветвление и порядок слов могут быть связаны с таким фундаментальным когнитивным процессом, как память, открывает новые захватывающие возможности для психолингвистических исследований в направлении расширения совокупности изучаемых языков и групп населения.
Представление того, что мы хотим сказать
Объяснение того, как человек связывает свои мысли в речь, представляет собой взаимосвязь мыслей и их выражения.Например, давайте рассмотрим представление языка в тексте. Одним из преимуществ всех деталей, необходимых для соединения всех возможных причинно-следственных связей, является возможность связывать предложения в тексте. Поэтому абзац часто будет состоять из ряда понятий, которые могут быть связаны их неявными причинно-следственными связями.
Выводы
Люди принимают решения на основе уровней языка и памяти. Например, у одного человека есть предложение для другого:
Q: Вы хотите прогуляться со мной?
A: Я просто гулял со своей собакой в парке.
Ясно, что здесь дан ответ, означающий «нет». Чтобы понять это, необходимо заполнить понятия, лежащие в основе обоих предложений, чтобы можно было сопоставить ответ на вопрос.
Сценарий преувеличения
Сценарии и процессы в нашей жизни, которые влияют на использование языка, важны для понимания работы нашего интеллекта в нестандартных ситуациях. Одним из этих сценариев является сценарий преувеличения.Люди часто преувеличивают вещи, потому что испытывают сильные чувства к чему-то, и это явление создает уникальные паттерны на разных языках.
Различные типы преувеличения, такие как завышение или гипербола, влияют на нашу память и помогают заключать утверждения в нашем мозгу для создания уникальных ассоциаций. Это прямое влияние языка на память.
Заключение
Роль памяти в общении трудно переоценить. Тем не менее, память не так уж важна для языковой практики.Что помогает человеку понять и в конечном итоге говорить на языке, так это интенсивность открытия новой среды. Мозг начинает собирать вещи на разных уровнях, соединяя новые звуки и слова с предыдущим опытом, даже с эмоциями, и действительно с контекстом других слов. Это немного напоминает напоминающее явление. Такой подсознательный процесс пассивно работает в фоновом режиме, пока человек слушает и читает. Это работает лучше, чем запоминание, которое позволяет любому выучить новый язык.
Об авторе: Джон МакГилл — эксперт в области когнитивной психологии. Он занимается разработкой методов эффективной обработки информации. Сегодня он исследует лингвистические и поведенческие связи в университете Северной Каролины в Чапел-Хилл.
Можем ли мы думать без языка?
В рамках нашей серии «Спроси мозг» Анна Иванова, аспирантка, которая изучает, как мозг обрабатывает язык в лабораториях Нэнси Канвишер и Эвелины Федоренко, отвечает на вопрос: «Можем ли мы мыслить без языка?»
Аспирантка Анна Иванова изучает языковую обработку в мозге.Представь себе женщину — давай назовем ее Сью. Однажды Сью получает инсульт, который разрушает большие области мозговой ткани в ее левом полушарии.В результате у нее развивается состояние, известное как глобальная афазия, что означает, что она больше не может производить или понимать фразы и предложения. Вопрос в том, в какой степени сохраняются мыслительные способности Сью?
Многие писатели и философы проводят тесную связь между языком и мышлением. Оскар Уайльд назвал язык «родителем, а не ребенком мысли». Людвиг Витгенштейн утверждал, что «границы моего языка означают границы моего мира». А Бертран Рассел заявил, что роль языка — «создавать мысли, которые не могли бы существовать без него.Учитывая эту точку зрения, Сью должна нанести непоправимый ущерб ее когнитивным способностям, когда она теряет доступ к языку. Согласны ли нейробиологи? Не совсем.
Доказательства нейровизуализации выявили специализированный набор областей в человеческом мозге, которые сильно и избирательно реагируют на язык.
Эта языковая система, кажется, отличается от регионов, которые связаны с нашей способностью планировать, запоминать, вспоминать о прошлом и будущем, рассуждать в социальных ситуациях, испытывать эмпатию, принимать моральные решения и строить свою самооценку.Таким образом, обширные части нашего повседневного познавательного опыта, кажется, не связаны с языком как таковым.
А как насчет Сью? Может ли она действительно думать так, как мы?
Хотя мы не можем напрямую измерить, что значит думать как взрослый с нейротипией, мы можем исследовать когнитивные способности Сью, попросив ее выполнить множество различных задач. Оказывается, пациенты с глобальной афазией могут решать арифметические проблемы, рассуждать о намерениях других и участвовать в сложных причинно-следственных задачах.Они могут сказать, изображает ли рисунок реальное событие, и смеяться, когда нет. Некоторые из них играют в шахматы в свободное время. Некоторые даже занимаются творческими делами — композитор Виссарион Шебалин продолжал писать музыку даже после инсульта, который оставил его в тяжелой форме.
Некоторые читатели могут найти эти результаты удивительными, учитывая, что их собственные мысли, похоже, так тесно связаны с языком. Если вы попадаете в эту категорию, у меня есть для вас сюрприз — исследования показали, что не у всех есть внутренний речевой опыт.Моего двуязычного друга иногда спрашивают, думает ли она по-английски или по-польски, но она не совсем понимает вопрос («как вы можете думать на языке?»). Другой мой друг утверждает, что он «думает в пейзажах», это чувство, которое передает образную природу мыслей некоторых людей. Следовательно, даже внутренняя речь не кажется необходимой для мышления.
Мы раскрыли тайну тогда? Можем ли мы утверждать, что язык и мысль абсолютно независимы, а Бертран Рассел ошибался? Только в некоторой степени.Мы показали, что повреждение языковой системы в мозгу взрослого человека оставляет большинство других когнитивных функций нетронутыми. Однако, когда речь идет о языковой связи на протяжении всей жизни, картина гораздо менее ясна. Хотя имеющиеся данные недостаточны, они указывают на то, что некоторые из рассмотренных выше когнитивных функций, по крайней мере, в некоторой степени, приобретаются с помощью языка.
Возможно, самый ясный случай — числа. В мире существуют определенные племена, в языках которых нет числовых слов — у некоторых могут быть слова только от одного до пяти (мундуруку), а у некоторых их даже нет (пираха).Говорят, что говорящие на Pirahã допускают ошибки при выполнении однозначных заданий («набирай столько палочек, сколько есть шариков»), что говорит о том, что язык играет важную роль в запуске точных числовых манипуляций.
Другой способ исследовать влияние языка на познавательные способности с течением времени — это изучение случаев, когда доступ к языку задерживается. Глухие дети, родившиеся в слышащих семьях, часто не сталкиваются с языками жестов в течение первых нескольких месяцев или даже лет жизни; было показано, что такая языковая депривация ослабляет их способность участвовать в социальных взаимодействиях и рассуждать о намерениях других.Таким образом, хотя языковая система не может быть непосредственно вовлечена в процесс мышления, она крайне важна для получения достаточного количества информации для правильной настройки различных когнитивных областей.
Даже после инсульта наша пациентка Сью получит доступ к широкому спектру когнитивных способностей. Она сможет мыслить, опираясь на нейронные системы, лежащие в основе многих неязыковых навыков, таких как численное познание, планирование и социальные рассуждения. Однако следует иметь в виду, что, по крайней мере, некоторые из этих систем могли полагаться на язык еще тогда, когда Сью была ребенком.В то время как статический взгляд на человеческий разум предполагает, что язык и мысль в значительной степени не связаны, динамический взгляд намекает на богатую природу языково-мысленных взаимодействий в процессе развития.
У вас есть вопрос для мозга? Спросите это здесь.
,Связь между музыкой и языком
Похоже, что создание музыки в той или иной форме происходит во всех человеческих обществах. Хотя музыкальное поведение отличается изощренностью, сама музыка, кажется, универсальна для всех человеческих культур и играет ключевую роль в ритуалах всех разновидностей, и происхождение этих практик кажется очень древним.
Существует теория, что музыка — это больше, чем просто развлечение и эмоциональный стимул. Некоторые эволюционные биологи отвергают мнение о том, что музыка является лишь побочным продуктом нашей языковой эволюции.Вместо этого он считается критической частью основного функционирования нашего мозга и предшествующей языковой способности.
Хотя археологические записи еще не дали убедительных доказательств музыкальной деятельности, предшествующей языку, есть предположение, что наша способность создавать музыку самостоятельно, например, вокалом, вероятно, предшествует нашему развитию инструментов. Самый ранний из найденных инструментов — это костная флейта, которой может быть до 57 000 лет.
Исследователи предположили, что когнитивные и социальные навыки, которые были развиты посредством голосовой музыки и танцев, могли привести к нашему развитию языка.Таким образом, роль музыки в нашей эволюции была основой коммуникационного поведения, а не побочным продуктом ее развития.
Музыка может повысить IQ
Исследования в области развития ребенка, кажется, указывают на то, что музыкальное обучение является единственным методом, который, как доказано, улучшает интеллектуальные, лингвистические и эмоциональные способности у детей. Это говорит о том, что мы должны забыть математику Кумона и Малыша Эйнштейна и вместо этого сосредоточиться на развитии музыкальных навыков до семи лет. До этого возраста исследования показывают, что музыкальная подготовка способна улучшить словарный запас и вербальный IQ и дает детям лучшее чувство грамматики.
Люди, которые изучают музыку до семи лет, также сохраняют преимущество на всю жизнь, когда дело доходит до произношения. Это означает, что на протяжении всей своей жизни они могут быстрее выучить новые языки по сравнению с другими людьми, у которых не было этой музыкальной стимуляции в молодом возрасте. Считается, что причина этого эффекта в том, что нейронные пути, связанные с музыкой и языком, могут пересекаться. Причина, по которой мы знаем об этом совпадении, заключается в том, что достижения в технологии визуализации мозга недавно позволили нам визуализировать деятельность мозга и стали катализатором целого ряда исследований в области музыки и познания.
Исследование, проведенное в конце девяностых, показало, что мозг, по-видимому, проявляет аналогичную активность при обработке лингвистической грамматики и музыкальных структур, которые эквивалентны грамматике. Но это не тот случай, когда опытный джазовый музыкант играет на импровизационном расколе. Когда их мозг визуализируется, области, связанные со значением, отключаются во время импровизационной игры. Это означает, что разум, по-видимому, понимает музыку как язык, не связанный со смыслом.Опытные музыканты, которые по сути являются «свободно говорящими» на музыкальном языке, будут проявлять активность в языковом центре мозга во время импровизационной игры — хотя и не в области смысла.
Хотя импровизированный джаз может показаться нерегулируемым, музыка подчиняется некоторым соглашениям, таким как ключевые изменения и аккорды, которые, вероятно, аналогичны соглашениям, связанным с разговорным языком. Тот факт, что «беглые носители музыки» могут таким образом разъединять эти части своего мозга, предполагает, что музыка может восприниматься разумом как язык с текучим значением.
Но другие исследования, кажется, подразумевают, что специфическое значение, передаваемое музыкой, понимается удивительно универсально. Когда исследователи попросили некоторых субъектов из самых разных культурных традиций связать определенные типы мелодий с определенными эмоциями, результаты оказались удивительно похожими независимо от фона субъекта.
изученных предметов включали студентов колледжей в США и неграмотных жителей Камбоджи. Исследователи пришли к выводу, что в ранней части нашей эволюции люди, вероятно, развивали тонко настроенные чувства, чтобы обнаружить изменения в ритме и скорости у хищника или жертвы.Таким образом, мы также, похоже, разработали способность интерпретировать эмоции от движения, которое включает в себя тонкости ритма.
Целительная сила музыки
Терапевты, работающие с пациентами, страдающими языковыми нарушениями, такими как жертвы инсульта, надеются, что музыка может помочь с исцелением. Один терапевт, работающий в клинике инсульта, экспериментирует с процедурами, направленными на то, чтобы части мозга, которые обрабатывают музыку, компенсировали поврежденные части мозга, которые обрабатывают язык, и брали на себя их.
Музыкальная неврология также может иметь значение для пациентов с памятью, таких как страдающие деменцией, которые часто сохраняют каждое слово песни, выученное в детстве, даже если другие воспоминания потеряны. Музыка используется в терапии пациентов с деменцией для улучшения качества жизни. Исследования показали, что когда пациентов с памятью просили участвовать в знакомых песнях, они впоследствии получали более высокие оценки в тестах на когнитивные способности и записывали лучшее удовлетворение жизнью. Эффект был не так велик, когда испытуемые просто слушали песни по сравнению с участием в создании музыки.
Музыкальность у животных
Музыка может быть универсальным человеческим атрибутом, но музыкальные способности не уникальны для нашего вида. Некоторые виды птиц демонстрируют врожденное музыкальное восприятие. Обнаружено, что петухи и попугаи подпрыгивают под ритм музыки и останутся в ритме, даже если эта музыка будет звучать в разных темпах. Все эти существа способны подражать речи и, кажется, учатся вокалу. Киты также проводят много времени, дорабатывая звуки, которые мы интерпретируем как музыку.
Можно спорить, понимают ли создатели музыки, не являющиеся людьми, свои музыкальные шумы так же, как мы.Whalesong указывает, что киты обладают такими же музыкальными понятиями, как ритм, длина фраз и структура песни, как люди, создающие музыку.
Birdsong также следует ритмическим паттернам и тонам, которые очень похожи на человеческую музыку, а некоторые птицы, как известно, добавляют звуки ударных инструментов к своей музыке. Хотя в музыке животных присутствует сильный коммуникативный элемент, количество времени и энтузиазма, потраченных на эти музыкальные творения, похоже, показывают, что животные получают столько же удовольствия и удовольствия от музыки, как и люди.Хотя, судя по этому видео, может пройти некоторое время, прежде чем другие животные сами освоят музыкальные инструменты.
,